Тьма в конце тоннеля. Обмен Фарнеманна. Человек без лица. [Роберт Ладлэм] (fb2) читать онлайн

ЗОЛОТОЙ ФОНД ДЕТЕКТИВА В ДВАДЦАТИ ТОМАХ Том 10 Джон Годи ТЬМА В КОНЦЕ ТОННЕЛЯ. Роберт Ладлэм ОБМЕН ФAPHEMAHHA. Джон Юджин Хейсти ЧЕЛОВЕК БЕЗ ЛИЦА.

Джон Годи ТЬМА В КОНЦЕ ТОННЕЛЯ^[1] 

1

Стивер

Стивер стоял на южной стороне платформы «59-я улица» линии «Лэксингтон-авеню» нью-йоркского метро. Он был одет в застегнутый до подбородка темно-синий плащ и темно-серую шляпу. Выбивавшиеся из-под шляпы седые волосы, неожиданные для человека, на вид только-только разменявшего четвертый десяток, резко контрастировали с загорелым лицом.

Стоявшая у его ног цветочная коробка поражала своими габаритами. Казалось, цветы распирали ее на части. Но будь кто-то из ожидавших на платформе и расположен улыбнуться при виде размеров коробки, угрюмый взгляд ее владельца быстро охладил бы его.

До перрона донеслась вибрация приближавшегося поезда. «Четырехглазый» (желтый и белый сигнальные огни над двумя белыми фарами кабины машиниста) «Пелем 1-23» с грохотом вполз на станцию. Заныли тормоза, поезд остановился, задребезжали открывающиеся двери. Стивер встал так, что центральная дверь пятого вагона открылась точно напротив него. Он вошел в вагон, повернул налево и направился к отдельной двухместной скамье сразу за кабиной помощника машиниста. Она была свободна. Он сел, поставил цветочную коробку между ног и. бросил безразличный взгляд в окно. Двери закрылись, поезд тронулся.

Райдер

Райдер задержал жетон на долю секунды — мгновение, едва заметное для глаза, но зафиксированное сознанием, — опустил его в щель и прошел через турникет. По пути к платформе он анализировал свою заминку с жетоном. Нервы? Ерунда. Просто пауза перед боем. Все решено!..

Держа в левой руке коричневый саквояж, он двинулся по перрону станции «28-я улица» и остановился на месте, где черной десяткой на белом фоне была обозначена остановка последнего вагона. Как всегда, здесь толпились несколько «передне-задних» (так он называл любителей головных и хвостовых вагонов), только и ждавших минуты, когда можно ринуться в вагон. «Передне-задние», по его устоявшемуся убеждению, отражали основную черту человеческого состояния: бездумную необходимость всегда быть первыми.

Райдер опустил саквояж на пол. Любое прикосновение к стене оставляло на темно-синем плаще следы сажи, песка, пыли и даже надписей, нанесенных в спешке губной помадой. Вжав плечи, он надвинул поля темно-серой шляпы на глубоко посаженные глаза, которые более подошли бы аскетическому лицу, а не его круглой толстощекой физиономии.

Гул перерос в грохот; пронесшийся мимо экспресс скользнул огнем фар по колоннам станции. Стоявший у края мужчина проводил свирепым взглядом поезд и повернулся к Райдеру, взывая к пониманию или сочувствию. Райдер взглянул на него с абсолютным безразличием, свойственным ньюйоркцу, ибо ньюйоркцы по духу, вне зависимости от места рождения, свое настоящее лицо показывают только добившись определенного положения. Мужчина, не получив поддержки, зашагал по платформе, возмущенно бормоча под нос. Позади него за четырьмя колеями рельсов, как мрачное отражение южной, виднелась северная платформа: кафельный прямоугольник надписи «28-я улица», грязные стены, серый пол, бледные лица пассажиров.

Расхаживавший господин внезапно заступил за ограничительную желтую линию и стал вглядываться в глубь тоннеля. Он был не одинок: еще трое глядели в ту же сторону, как бы вызывая дух поезда из темного чрева подземки. Наконец поезд вкатился на станцию, головной вагон остановился у нужного указателя. Райдер взглянул на часы. Осталось пропустить еще два. Десять минут. Он отошел от стены, повернулся и уставился на ближайшую рекламу.

Она изображала негритенка, с удовольствием уминавшего ломоть хлеба; надпись под ней гласила:

«Не обязательно быть евреем, чтобы любить хлеб Леви».

Торопливая приписка красной шариковой ручкой утверждала:

«Надо быть негром и жить на пособие».

Под ней печатными буквами, как бы нейтрализуя яд спора, выступало:

«Спаси, господи!»

Вот уж воистину, подумал Райдер, глас народа, исторгающий свои тревоги на всеобщее обозрение. Он отвернулся от рекламы и увидел, что к нему направляется некто в синем. Райдер разглядел его лычки — транспортная полиция. Не дойдя до Райдера, полицейский остановился и снял фуражку.

На другой путь пришел местный поезд. Полицейский повернул голову и увидел, что Райдер наблюдает за ним.

С годами у Райдера оформились две теории страха. По первой со страхом следовало обходиться так, как хороший бейсболист разыгрывает низом летящий мяч: он не ждет его, он сам бежит навстречу. Вот и сейчас он в упор уставился на полицейского. Коп, почувствовав испытующий взгляд, быстро отвел глаза и слегка порозовел. Надел фуражку и выпятил живот, что придало его фигуре значительность.

По второй теории Райдера люди в стрессовых ситуациях демонстративно выказывают страх, подобно шавке, вертящейся перед более сильным псом. Им надо убедить и противника, и себя самого в том, что они не виноваты и не заслуживают кары. Это успокаивает.

Теории Райдера родились из простой философии, на которой строилась его жизнь. Он редко о ней говорил. Даже под дружеским нажимом. Особенно под нажимом. Ему запомнился разговор с врачом в Конго. Он приплелся в полевой лазарет с пулей в бедре. Доктор, улыбчивый индиец, ловко орудуя пинцетом, вытащил из раны кусочек свинца. Судя по облику, это был интеллигентный человек. Что заставило его пойти в наемники и рисковать жизнью в этой бредовой африканской войне? Деньги?

Доктор показал Райдеру окровавленный металлический катышек, швырнул его в миску и спросил:

— Вы — тот самый офицер, которого зовут Железный Капитан?

На самом докторе были майорские звездочки, но в этой шутовской армии они означали только различие в жаловании. Доктор получал на сотню-другую больше, чем он.

— Как видите, нет, — ответил Райдер. — Я из мяса.

— Не надо раздражаться, — заметил доктор. Он приложил к ране салфетку. — Просто любопытно. У вас здесь создалась репутация…

— Кого?

— Человека бесстрашного, — он ловко прилаживал салфетку гибкими смуглыми пальцами. — Или безрассудного. Мнения разделились.

Райдер пожал плечами. В углу палатки на носилках лежал скрюченный полуголый африканец в обрывках солдатского обмундирования и тихо, безостановочно стонал. Доктор смерил его пристальным взглядом, и солдат примолк.

— Интересно бы узнать ваше собственное мнение, — сказал доктор.

Райдер молча наблюдал, как коричневые пальцы обрабатывают рану. Пока все было терпимо.

— Вам виднее, майор. Я полагаюсь на ваше мнение, — наконец проговорил он.

Доктор доверительно произнес:

— Бесстрашия не бывает. Безрассудство — да! Неосторожность — да! Некоторые просто хотят умереть.

— Вы имеете в виду меня?

— Не берусь утверждать, не зная вас. Я основываюсь лишь на слухах. Можете надеть брюки.

— Жаль, — сказал Райдер, глядя на залитые кровью брюки. — Я рассчитывал, что вы поставите диагноз.

— Я не психиатр, — улыбнулся доктор. — Просто любопытно.

— Мне нет, — Райдер поднял стальную каску из запасов вермахта, которую не успели прострелить в прошлую мировую войну, и натянул ее на голову.

Доктор оценивающе глядел на него.

— Пожалуй, они не зря прозвали вас Железным Капитаном. Поберегите себя…

Поглядывая на фигуру полицейского, Райдер подумал: «Я, конечно, мог бы ответить доктору, но он бы, наверно, решил, что я — типичный продукт западного воспитания. Ты должен убедить других в собственной незаменимости, иначе потеряешь место. Война — это работа, на которой ты получаешь больше и продвигаешься быстрее. Это сводит на нет большинство сложностей бытия. Никаких мучительных вопросов».

Поезд въехал на станцию. Около полицейского, прямо под табличкой «8», один из ожидавших свесился над краем платформы так, что, казалось, собирался броситься на рельсы. Райдер напрягся. Нет, только не сейчас, только не сегодня. Он уже хотел сделать движение, чтобы вытянуть мужчину из опасной зоны, как тот в последний момент отпрянул. Поезд остановился, двери открылись.

Коп вошел в вагон.

Райдер взглянул на машиниста. Тот сидел на металлическом стульчике, высунув локоть в полуоткрытое окно.

Поезд тронулся. Это был «Пелем 1-18». Названия основывались на простой системе: название станции и время отправления. Так, покинув «Пелем Бей-Парк» в 1 час 18 минут дня, поезд приобретал название «Пелем 1-18». На обратном пути из конечного пункта — станции «Бруклинский Мост» — его новым названием становилось «Бруклинский Мост 2-14». И так далее. Если в установленном распорядке не происходили сбои…

Уэлком

Джо Уэлком уже битых пятнадцать минут торчал на платформе, беспокойно сверяя по своим часам время прибытия и отправления местных поездов. В перерывах он поочередно рассматривал в зеркалах автоматов то проходивших женщин, то себя. Дамочки были как на подбор — одна страшней другой, просто бич божий! Зато сам себе он нравился: красивое отважное лицо, оливковая кожа, горящие загадочным огнем глаза. Теперь, когда он отпустил усы и баки, вид стал просто восхитительным.

Заслышав звук прибывающего «Пелем 1-23», Джо Уэлком двинулся к последнему вагону. На нем был темно-синий дождевик, слегка зауженный в талии, на голове — темно-серая шляпа с узкими загнутыми полями. Шик! Едва поезд остановился, он ринулся в последнюю дверь, расталкивая выходивших. Его полосатый саквояж стукнулся о ногу юной пуэрториканки. Она смерила его возмущенным взглядом и что-то буркнула.

— Это ты меня, касатка?

— Надо глядеть, куда идете!

— К тебе в объятия, птичка.

Она собралась было что-то ответить, но, оценив его ухмылку, лишь передернула плечами. Уэлком двинулся вперед, разглядывая пассажиров, перешел в следующий вагон и едва сделал шаг, как поезд дернулся, Уэлком чуть не полетел кубарем.

— Сволочь! — рявкнул он машинисту, будто тот сквозь восемь вагонов мог его услышать. — Где тебя учили водить?

Ругаясь, он пошел дальше, оценивая пассажиров. Людишки. Быдло. Ни одного копа, ни одного бывалого парня. Он шел уверенно, громкий стук его башмаков приковывал внимание. Уэлкому льстило, что столько глаз устремлялось на него, но еще больше нравилось, когда люди отворачивались под его пристальным взглядом, ну точь-в-точь как падают железные уточки в тире, подбитые меткими выстрелами. Он никогда не промахивался. Бах, бах — и готово.

В пятом вагоне, в дальнем конце он заметил Стивера. Тот сидел с безразличным выражением лица. Переходя в следующий вагон, Уэлком покосился на помощника машиниста — юного жеребчика, одетого в отутюженную синюю форму с золотой кокардой. Уэлком прибавил скорости и добрался до первого вагона еще до того, как поезд затормозил.

— «Тридцать Третья улица», остановка «Тридцать Третья улица».

Голос помощника, пройдя сквозь недра усилителя, превращался в глас гиганта, а на самом-то деле, подумал Уэлком, это бледный рыжий недомерок, двинь ему хорошенько справа, челюсть и лопнет, как фарфоровая. Мелькнувшее перед Уэлкомом видение — разлетающаяся, как бульонная чашка, челюсть — на миг вызвало у него улыбку, но он тут же вспомнил сидевшего колодой Стивера с дурацкой цветочной коробкой и нахмурился. Бессловесный гиббон, куча мускулов — и только.

Двери уже начали закрываться, когда, прижав их плечиком, в вагон влетела «птичка». Уэлком с интересом взглянул на нее. Предельно короткая мини-юбка открывала длинные ноги в белых сапогах. Посмотрим, что с фасадом… О-ля-ля! Черноволосая, глазастая, ресницы подрагивают, губы как георгины. Вот это да!

«Фата Моргана» проплыла по вагону и уселась впереди.

— «Двадцать Восьмая улица», — гласом архангела протрубил помощник машиниста. — Следующая станция «Двадцать Восьмая улица».

Уэлком прижал бедром латунную ручку двери. 28-я улица. Отлично. Он наскоро прикинул, сколько пассажиров в вагоне. Так, человек тридцать сидящих плюс группа юнцов у передней двери. Ну, половину из них придется вышвырнуть. Господи, а эта красотка чего встала? Идиотка, нашла время глазки строить! Нет, это он сам идиот…

Лонгмен

Лонгмен сидел в первом вагоне напротив стальной двери кабины машиниста. Его сверток, завернутый в грубую оберточную бумагу и перевязанный суровым шпагатом, лежал на коленях.

Он сел на «Пелем 1-23» на «86-й улице», чтобы наверняка успеть к «28-й» занять место перед кабиной. В сущности, место не имело значения, просто его «заклинило». На этом настаивал только он, остальным было все равно. Сейчас он понимал, что уперся именно потому, что был уверен: никакого сопротивления не последует. В противном случае Райдер распорядился бы по-иному.

Он наблюдал за двумя мальчишками лет восьми-десяти. Стоя у дверного окна, они по уши погрузились в игру — понарошку управляли поездом. Как ему хотелось, чтобы их тут не было, но увы… В любом поезде всегда найдется пара — иногда взрослых людей, — увлеченно играющих в машинистов. В этом есть что-то романтическое.

Когда поезд добрался до «33-й улицы», Лонгмена прошиб пот. Как будто тепловая волна ударила по вагону, лицо и тело сделались жирно-липкими, пот заструился на глаза. На мгновение, когда поезд вошел в тоннель, ему полегчало. Это был «девятый вал» надежды, от которого аж замерло сердце. В голове моментально возникла картина: что-то с мотором, машинист бьет по тормозам, поезд останавливается, пассажиров выводят через аварийные выходы. Все отменяется…

Но тормоза безмолвствовали. Лонгмен отчаянно стал перебирать другие возможности. Предположим, кто-то из группы внезапно заболел или попал в аварию? Но Стивер был просто не в состоянии сообразить, что он болен, а Райдер… Райдер, если понадобится, встанет со смертного одра. Может, Уэлком, помешанный на самом себе, ввяжется в драку?

Он оглянулся и увидел Уэлкома.

«Сегодня я умру».

Эта мысль накатила с волной жара, охватившего все нутро. Он взялся было за пуговицу воротника. Райдер велел не расстегивать плащи. Пальцы вдавили пуговицу.

Пялились на него или нет? Не хватало духу поглядеть. Как у страуса. Он уставился на руки, до боли впившиеся в узлы шпагата. Потом, очнувшись, стал дуть на покрасневшие пальцы. В окне напротив серая каменная стена тоннеля, отскочив, превратилась в кафель станционной стены.

— «Двадцать Восьмая улица». Остановка «Двадцать Восьмая улица».

Он поднялся. Ноги еще тряслись, но двигался он вполне сносно. Платформа снаружи, замедляя бег, начала приобретать очертания. Мальчишки у двери зашипели, нажимая на воображаемые тормоза. Он взглянул в конец вагона. Уэлком не пошевелился. Платформа за дверью остановилась. Люди придвинулись поближе, ожидая открытия дверей. Он увидел Райдера.

Райдер стоял, привалившись к стене.

2

Бад Кармоди

Бад Кармоди считал свою привязанность к подземке наследственной. Его дядька был машинистом, недавно ушедшим на пенсию после тридцати лет работы на дороге, и мальчишкой Бад безумно им восхищался. Несколько раз по воскресеньям дядя тайком проводил его в кабину и даже позволял потрогать рычаги управления. Так с детства в Бада запала мечта стать машинистом. По окончании школы он сдал экзамен в управлении городского транспорта, после чего мог выбирать между местом водителя автобуса и помощника машиниста. Несмотря на то, что водитель автобуса зарабатывал больше, он не поддался на соблазн: его тянуло на железную дорогу. Теперь, когда он почти отбыл шестимесячную повинность помощника (осталось всего сорок дней), он мог попытать счастья в экзамене на машиниста.

Между прочим, это время не прошло зря. Он приобрел рабочие навыки, особенно за неделю, что ездил под присмотром опытного наставника. Мэтсон, дрессировавший его на курсах, был старожилом подземки — всего лишь год до пенсии. Наставник был ходячей энциклопедией холодящих кровь историй. Послушать его, так работа на подземке была лишь чуть-чуть менее опасной, нежели пребывание на передовой во Вьетнаме. По Мэтсону, помощник машиниста ежечасно рискует получить увечье или даже погибнуть, и потому может благословлять небеса, ежели этот день не стал для вас последним.

Сам Бад, кроме мерзких взглядов и словесных неприятностей, никогда не сталкивался с тем, о чем со смаком распространялись ветераны: плевки в физиономию, избиения, грабежи, поножовщина, шайки подростков, удары в лицо с платформы, когда вы высовываетесь в окно при отправлении поезда со станции. Кошмарных вариаций последнего был миллион: тут и выбитый пальцем глаз, и помощник машиниста, чуть ли не целиком вытянутый за волосы…

— «Пятьдесят Первая улица», станция «Пятьдесят Первая улица».

Сделав объявление в микрофон, Бад высунулся из окна, чтобы проверить, все ли пассажиры вышли и вошли, затем закрыл двери, сначала хвостовых вагонов, потом головных; бросил взгляд на индикаторную панель — огни показывали, что все двери закрылись.

— «Большой Центр» следующая станция. Следующая станция — «Большой Центр».

Он вышел из кабины и, заняв позицию у запасного выхода, принялся изучать пассажиров. Это было его любимым развлечением. Бад пытался определить по наружности пассажиров их образ жизни: чем они занимались, как у них с деньгами, где и как они живут, даже до какой станции они едут. Иногда это было нетрудно — мальчишки-рассыльные, женщины-домохозяйки, секретарши, старики-пенсионеры. Но над другими, особенно рангом повыше, приходилось и попотеть. Вот этот хорошо одетый мужчина, кто он: учитель, адвокат или бизнесмен? Как правило, представители более высоких сословий были редкими гостями на линиях «Индепендент» и «Бруклин — Манхэттен».

Сейчас он обратил внимание на мужчину, сидевшего прямо перед кабиной. Мужчина был хорошо одет: темно-синий плащ, новая темно-серая шляпа, сияющие башмаки — курьером он никак не мог быть, несмотря на огромную цветочную коробку у ног. Отсюда следовало, что он купил цветы и собирается лично вручить их. Между тем, глядя на его грубое лицо, мысль о том, что он мог везти цветы в подарок, представлялась нелепостью. Но нельзя судить о книге по переплету. Этот мужчина мог быть кем угодно — профессором колледжа, поэтом…

Под ногами Бада заскрипели тормоза замедлявшего свой бег поезда. Отложив занятную головоломку, он вошел в кабину.

Дэнни Дойл

На ходу Дэнни Дойл заметил на платформе смуглое ирландское лицо, напомнившее ему кого-то. Это мучило весь путь, и только на «33-й улице» его озарило как молнией. Ну, конечно, тот самый корреспондент «Дейли Ньюс», который год назад рыскал по округе, собирая материал о подземке! Отдел по связям с общественностью Управления городского транспорта подсунул ему Дэнни как типичного ветерана-машиниста, и корреспондент, бойкий молодой осел, завалил его кучей вопросов; некоторые из них оказывались с подвохом.

— О чем вы думаете, когда ведете поезд?

Ну, не на того напали! Дэнни бесстрастно ответил:

— У машиниста нет времени ни о чем думать, кроме своей работы, которой, кстати, уйма.

— Изо дня в день вы смотрите на одни и те же рельсы, — сказал газетчик. — Как у вас может быть уйма работы?

Дэнни про себя чертыхнулся.

— Это одна из напряженнейших дорог в мире. Знаете ли вы, сколько у нас ежедневно проходит поездов, сколько миль рельсов?..

— В управлении просветили, — ответил репортер. — Более четырехсот миль рельсов, семь тысяч вагонов, восемьсот-девятьсот поездов ежечасно в часы «пик». Я восхищен. Но все-таки, что у вас в голове?

— О чем я думаю, когда веду поезд? — тоном праведника сказал Дэнни. — О соблюдении расписания и правил безопасности. Я контролирую сигналы, стрелки, двери. Стараюсь вести поезд без толчков, слежу за рельсами. У нас есть поговорка: «Держи свой рельс».

Репортер улыбнулся, и несколькими днями позже «Ньюс» напечатала этот разговор. С неделю Дэнни был знаменитостью, хотя у Пэгги это вызвало раздражение: «Чего ты темнил? Не мог сказать, о чем думаешь?»

— Я думаю о боге, Пэг, — кратко ответил он и тут же пожалел, поскольку Пэгги посоветовала приберечь эту брехню для своего духовника, отца Моррисси. А что было делать? Сказать, что он подсчитывает вес? После почти двадцати лет вождение становится практически автоматическим. За все это время он не сделал ни одной серьезной ошибки. И сейчас, подъезжая к «28-й улице», он все делал автоматически: перевел контроллер в крайнее правое положение; следил — глазами или инстинктом, назовите как угодно, — за сигналами, пропуская зеленые, обращая внимание на желтые и выбирая такую скорость, чтобы не тормозить перед красным, а если и тормозить, то так, чтобы пассажиров не швыряло по вагону. Обо всем этом не надо думать, это надо делать.

А коль скоро не надо думать, как вести поезд, вы можете себе позволить загрузить мозги чем-то еще. Он готов был держать пари, что большинство других машинистов играет. Винсент Скарпелли, например, как-то обронил, что ведет учет баб, бывших у него за всю жизнь. Трепач!

Сам Дэнни прикидывал вес. На «33-й» он выпустил двадцать пассажиров и впустил около дюжины. Итого минус восемь. По семьдесят кило на пассажира — получается чистого веса пять тонн на вагон. Особенно веселой эта игра становится в часы «пик», когда платформа загружена народом. По данным управления, максимально в вагон может втиснуться сто восемьдесят пассажиров, но во время «пробок» набивается еще человек двадцать. Невольно поверишь в байку о пассажире, умершем от инфаркта на «Юнион-Сквер» и довезенном в стоячем состоянии до Бруклина.

Дэнни Дойл улыбнулся. Он сам рассказывал эту байку, клятвенно заверяя, что все случилось у него в поезде.

Том Берри

Закрыв глаза, Том Берри погрузился в ритм поезда, его убаюкивающую разноголосицу. В неясной дымке проносились станции, и он даже не давал себе труда различать их названия. Том знал, что на «Астор-Плейс» встанет, поднятый тем шестым чувством, которое именуется «инстинктом выживания», вырабатывающимся в ньюйоркцах от постоянной борьбы с городом. Подобно животным в джунглях или растениям, они развивают в себе приспособляемость и защитные реакции на опасность. Выпотроши ньюйоркца — ив его мозгу откроются такие извилины, которых не сыщешь ни в одном другом горожанине.

Он усмехнулся, устроился поудобней и стал думать о предстоящем разговоре с Диди.

Это могло быть любовью. По крайней мере, это было единственной биркой, которую можно было нацепить на связывавшую их мешанину идиотских противоречивых чувств. И это было любовью? Если да, то не такой, которую воспевают поэты.

Улыбка сползла с его губ, брови насупились — он вспомнил вчерашний вечер. Перескакивая через три ступеньки, он вылетел из подземки и почти бегом ринулся в ее логово. Сердце так и норовило выскочить наружу в ожидании встречи. Она открыла дверь на его стук (звонок уж года три как не работал) и тут же, повернувшись, ушла, ну точь-в-точь как солдат на строевой подготовке.

Он застрял в дверях с подобием улыбки. Диди действовала на него нокаутирующе, достаточно было первого взгляда: заношенный до дыр немыслимый комбинезон, очки в круглой стальной оправе, рыжие волосы стянуты по бокам тесемочками.

Том набрал воздуха и начал:

— Надутые губки уже были. Ты их репетировала в детстве. Это задержка развития.

— Сказывается школьное образование, — отпарировала она.

— Точнее, вечерне-школьное. Зевающие ученики и бездарь учитель в жеваном пиджаке.

Он шагнул в комнату, стараясь не зацепиться за подобие ковра, прикрывавшее торчавшие половицы — они словно пережили землетрясение и так и не вернулись в исходное положение. Вкривь и вкось громоздились книжные полки, множество книг, стандартный подбор для ее круга: Маркузе, Фанон, Кон-Бендит…

— Тебе следовало бы сменить имя. Диди — слишком фривольно для радикалки, — заметил он. — Кстати, я даже не знаю, как тебя зовут по-настоящему.

— А какая разница? — бросила она. Затем, пожав плечами, добавила: — Ну, Дорис. Я ненавижу его.

Помимо имени она ненавидела: главенство мужчин, войны, бедность, полицию и особенно своего отца, весьма и весьма преуспевающего финансиста, обожавшего дочь, отдавшего ее учиться в аристократический колледж Плющевой лиги и почти — но не до конца — разделявшего ее нынешние идеалы. Черт возьми, ненавидишь отца — так не бери у него деньги, ненавидишь «копов» — так не спи с одним из них!

Поезд, шипя, остановился. Так, «Двадцать Восьмая». До берлоги Диди еще три остановки, потом пешком четыре квартала, пять лестничных маршей. Целая вечность…

Райдер

Райдер рассеянно наблюдал за «передне-задними». Черный юноша с причудливыми косицами и обреченными глазами. Худой низкорослый пуэрториканец в грязной солдатской куртке. Адвокат — во всяком случае, выглядевший, как адвокат, — при аккуратном «атташе». Мальчишка лет семнадцати с учебниками, голова понуро опущена, лицо пылает от бурно вылезающих прыщей. Четверо. Четыре единицы. Может, то, что должно произойти, отвадит их от привычек «передне-задних».

«Пелем 1-23» влетел на станцию. Райдер взглянул на «передне-задних». Черный парень уже впрыгнул в передние двери, остальные — в задние.

Машинист, высунувшись из окна кабины, оглядывал платформу. Он был средних лет, румяный, с седовато-стальной шевелюрой.

— Открой дверь, — сказал Райдер ровным невыразительным тоном.

Глаза машиниста округлились от ужаса.

— Открой дверь, — повторил Райдер, — или я из тебя вышибу мозги.

Машинист не шевелился. Казалось, его разбил паралич от прикосновения пистолетного дула к щеке. Лицо стало серым.

Райдер заговорил еще медленнее:

— Открой дверь. Больше ничего не делай. Просто открой дверь. Ну!

Левая рука машиниста шевельнулась, дотянулась до стальной двери и стала шарить по ней, покуда не наткнулась на щеколду. Райдер услыхал легкий щелчок. Дверь открылась,, и поджидавший в вагоне Лонгмен ввалился в кабину. Райдер отвел пистолет и, сунув его в карман, шагнул в поезд.

3

Бад Кармоди

Голос произнес: «Не поворачивайся и не ори».

Двери поезда были открыты. Бад Кармоди обозревал платформу «28-й улицы». Что-то твердое уперлось ему в поясницу.

Голос продолжал: «Это — пушка. Зайди в вагон».

— В чем дело? — едва слышно спросил Бад.

— Делай то, что я скажу, — проговорил мужчина. — Не создавай осложнений.

— Да, — прохрипел Бад, — но у меня нет ни цента! Не калечьте.

— Проверь задние вагоны, — сказал человек, — если платформа пустая, закрой двери. Только в задних. Передние оставь открытыми. Понял?

Бад кивнул. Он медленно повернул голову. Шея одеревенела.

— Чисто? — спросил мужчина. — Тогда закрывай.

Бад нажал кнопку, и двери задних вагонов, клацнув замками, закрылись.

— Стой, где стоишь, — сказал человек и выглянул из окна. Бад ощущал его дыхание на щеке. Около первого вагона кто-то разговаривал с машинистом. Это выглядело вполне естественным, но Бад понял: между происходившим там и человеком в его кабине существует связь. Он увидел, как, человек у кабины машиниста выпрямился.

— Как только он войдет в поезд, закрывай остальные двери, — сказал человек за спиной.

Пальцы Бада, уже лежавшие наготове на панели, пришли в движение.

Мужчина подтолкнул Бада пистолетом:

— Объявляй следующую станцию.

Бад нажал кнопку микрофона и хрипло произнес:

— «Двадцать Третья улица», «Двадцать…»

Горло сжалось, кончить фразу он уже не мог.

— Давай по-новой, — сказал человек.

Бад прочистил глотку и облизнул пересохшие губы.

— Следующая — «Двадцать Третья улица».

— О’кей, — сказал мужчина. — Теперь мы пойдем через поезд к первому вагону. Ясно? Вздумаешь выкинуть какой-нибудь фортель — влеплю пулю в спину.

Бада передернуло. Стальная пуля вгрызется в позвоночник, разнесет его на кусочки, лишит тело опоры и…

— Двинулись, — сказал человек.

Протискиваясь в дверь, Бад задел цветочную коробку, та оказалась на удивление тяжелой. Мужчина последовал за ним. Запнувшись на пороге, Бад открыл вторую дверь и шагнул в соседний вагон.

Поезд тронулся.

Лонгмен

Лонгмен дошел до головокружения, форменного головокружения, ожидая, пока дверь кабины машиниста откроется. Если она вообще откроется! В отчаянии он хватался за этот шанс. А вдруг у Райдера откажет сердце или случится что-то непредвиденное?!

Двое мальчишек смотрели на Лонгмена, робко улыбаясь, как бы испрашивая его одобрения на игру, и он почувствовал, что улыбается в ответ, хотя мгновением раньше не мог даже представить, что способен на такое.

Раздался щелчок открываемого замка. Нет! Нет, бросить все к чертовой матери и смыться! Лонгмен поднял свой сверток и вошел в кабину. Первое, что он увидел, была рука Райдера с пистолетом в окне. Лонгмен неуклюже вытащил свой пистолет и уткнул его в бок машиниста.

— Скатывайся с кресла, — нарочито грубо сказал он. Вслед за Лонгменом в кабину втиснулся Райдер. Теперь пошевелиться в ней было почти невозможно.

— Поехали, — сказал Райдер.

— Вы же не знаете, как вести поезд, — испуганно произнес машинист.

— Не беспокойся, — отозвался Лонгмен. — До аварии дело не дойдет.

Решительно нажав кнопку отключения автоматического тормоза, он сдвинул контроллер влево, и поезд тронулся со станции. На черепашьей скорости он вполз в тоннель. Мимо поплыли сигналы. Зеленый. Зеленый. Зеленый. Желтый. Красный. Поезд вздрогнул и остановился.

— Плавная остановочка, а? — спросил Лонгмен. Он перестал потеть, ему полегчало. — Ни толчка, ни треска, ни заноса.

Голос Райдера вернул его к реальности: «Скажи ему, что тебе надо».

— Я забираю тормозную ручку и все остальное. Сейчас я уйду из кабины. — Лонгмен сам поразился мягкости своего голоса. — Не вздумай что-нибудь сделать.

— Не буду, — торопливо кивнул машинист. — Честно, не буду.

— Лучше не надо, — подтвердил Лонгмен, внезапно ощутив превосходство над перетрусившим ирландцем.

Лонгмен рассовал громоздкие ключи по карманам плаща. Протиснувшись между Райдером и поклажей, он вышел из кабины. Двое мальчуганов с благоговением смотрели на него. Он подмигнул им и пошел по вагону. Один-два пассажира без интереса окинули его взглядом.

Райдер

— Повернись спиной, — сказал Райдер.

Машинист смотрел на него, полный страшного предчувствия.

— Не надо…

— Делай, что говорят.

Машинист медленно повернулся лицом к окну. Райдер снял правую перчатку, засунул в рот палец и стал выковыривать из-за щек марлевые подушечки, затем смял промокшую марлю в комок и засунул в левый карман плаща. Из правого кармана извлек кусок нейлонового чулка, снял шляпу, напялил чулок на голову и, тщательно подогнав прорези для глаз, снова надел шляпу.

Маскировка была уступкой Лонгмену. Сам Райдер уверял, что, за исключением машиниста и его помощника, ни одна душа в поезде не обратит на них внимания, пока они не напялят маски. Тем не менее он не стал спорить, только решительно отверг чрезмерные сложности: грим Лонгмена, белый парик Стивера, накладные усы и баки Уэлкома. Ему вполне хватит марли.

Он слегка тронул машиниста за плечо:

— Можешь повернуться.

Машинист взглянул на маску и тут же отвел глаза.

— Скоро тебя вызовет по рации Центр управления, — продолжал Райдер. — Не отвечай. Понял?

— Да, сэр, — старательно подтвердил машинист. — Я уже обещал другому джентльмену не трогать микрофон. — И после паузы: — Я хочу остаться живым.

Должна была пройти минута-другая, прежде чем встревоженная Башня свяжется с Центром управления: «Все сигналы в зоне проходят ясно, но поезд не отзывается». Для Райдера это был антракт, ничего не надо было делать, только наблюдать за поведением машиниста. Уэлком охранял аварийную дверь, Лонгмен был на пути к кабине второго вагона, Стивер с помощником машиниста двигались к голове поезда. Он доверял Стиверу, хоть извилин у того в голове было меньше, чем у остальных. Лонгмен был умен, но труслив, а Уэлком несобран. Все они годились, пока все шло гладко. А ежели нет…

— Центр управления вызывает «Пелем один — двадцать три». Центр управления вызывает «Пелем один — двадцать три». Ответьте, пожалуйста.

Нога машиниста непроизвольно дернулась к педали микрофона в полу. Райдер лягнул его.

— Простите, это автоматически… — голос у машиниста сел.

— «Пелем один — двадцать три», вы меня слышите? — радиоголос прервался. — «Пелем один — двадцать три», ответьте.

Лонгмен должен уже быть в кабине второго вагона.

— Диспетчер вызывает «Пелем один — двадцать три». Вы меня слышите? Доложите, «Пелем один — двадцать три»…

Машинист смотрел на Райдера с нескрываемой мольбой. На мгновение чувство долга и, вероятно, дисциплины пересилили страх. Райдер покачал головой.

— «Пелем один — двадцать три», «Пелем один — двадцать три», куда вы запропастились, черт возьми!

Лонгмен

С появлением Лонгмена с лица Уэлкома сошла улыбка. На мгновение Лонгмену даже показалось, что Уэлком не пропустит его, и волна паники стала подниматься в нем, как столбик ртути в опущенном в горячую воду термометре. Но тот посторонился и с притворной улыбочкой отворил дверь. Лонгмен набрал в грудь воздуха и прошел мимо.

Между вагонами он остановился, рассматривая проходившие под стальными листами порога толстые электрокабели и аккуратную гроздь соединений. Дверь второго вагона отворилась, и он увидел Стивера. Возле него стоял молодой испуганный помощник машиниста. Стивер передал ему дверной ключ, взятый у помощника. Лонгмен открыл кабину и вошел внутрь. Закрыв дверь, он ощупал рукой панель, вставил тормозную ручку, затем повернул ключ, и сцепка между первым и вторым вагонами разъединилась. Отключив автоматический тормоз, он продвинул контроллер. Открытая сцепка мягко разошлась, и девять вагонов поезда поползли вспять. Доведя дистанцию между ними до полусотни метров, он плавно нажал на тормоз. Поезд остановился.

Пассажиры стали беспокойно оглядываться. Лонгмен представил себе, что должно начаться в Башне.

Каз Доловиц

Выпятив живот, раздиравший пиджак, Каз Доловиц протискивался сквозь толпу на станции «Большой Центр». Каждый шаг он сопровождал чертыханьем. По обыкновению, он переел за ленчем и, по обыкновению же, сделал себе строгое внушение по поводу обжорства, которое в один прекрасный день сведет его в могилу. Смерть как таковая его не пугала, но было бы ужасно обидно не попользоваться пенсией.

Войдя в неприметные ворота с табличкой «Канцелярия дирекции», он миновал пандус с вонючими мусорными баками, за которыми должен был прийти мусорный поезд. Странно, что незапертые ворота не вызывали любопытства прохожих, только алкашей заносило сюда в поисках выпивки. В темноте мерцали глаза — нет, не крыс, а кошек, никогда не видавших дневного света и охотившихся на крыс, наводнявших галерею. Ходила знаменитая история о том, как один субъект, пытаясь ускользнуть от копов, ринулся в отопительную систему, заблудился в лабиринте и в конце концов был целиком, до шнурков сожран крысами.

Прямо перед ним, слепя фарами, стоял Северный экспресс. Двадцать лет назад, в первый день работы никто не удосужился предупредить его, и когда поезд вдруг загрохотал перед носом, у Доловица душа ушла в пятки. С тех пор одной из маленьких радостей Каза стала прогулка с новичком по тоннелю. Неделю назад он сопровождал коллег с токийской подземки, и ему представилась возможность проверить так называемую «восточную бесстрастность». Когда Северный взревел, они завопили и бросились назад. Правда, визитеры быстро оправились и стали жаловаться на вонь, на что Каз не без удовольствия заметил, что это метро, а не ботанический сад. Башня тоже показалась им серой и мрачной. Доловиц обиделся. Служебное помещение — не будуар, все должно быть функционально. Сам он считал линейный таблопульт прекрасным. Разноцветными линиями на нем были отмечены маршруты и местонахождение каждого поезда, проходившего зону.

Он поднялся по ступенькам в контрольный центр, где проводил восемь часов в сутки. Все называли центр попросту Башней — по образцу старых башен, что устанавливались на сортировочных узлах железных дорог.

Доловиц оглядел место действия. Диспетчеры, не отрывая глаз от таблопульта, переговаривались с машинистами и «башенниками» примыкающих зон. Его взгляд скользнул по Дженкинс. К женщине «башеннику», к тому же чернокожей, он не мог привыкнуть даже за месяц. Интересно, кто на очереди — машинисты? Вернее, машинистки? Нет, у него не было никаких претензий к миссис Дженкинс. Она была спокойной, знающей, не орала, но все же…

Из левого угла комнаты его поманил Марино. Доловиц подошел к креслу Марино и встал за ним. На таблопульте Южный местный поезд застрял между «28-й» и «23-й».

— Как труп, — сказал Марино.

— Вижу, — ответил Доловиц. — И давно?

— Две-три минуты.

— Давай сигнал Центру управления, пусть свяжутся с машинистом.

— Не отзывается, — удрученно произнес Марино.

Было много причин, по которым машинист мог не откликнуться на радиозапрос: вылез включить случайно работавший аварийный выключатель или пошел поправить заевшую дверь. Случись что-то посерьезнее, он бы обязательно дал знать по радио линейному диспетчеру. Но при любых обстоятельствах доложить Центру управления машинист был обязан.

Глядя на таблопульт, Доловиц сказал Марино:

— Бьюсь об заклад, у него испортилась рация. А дойти до телефона этому чертову лентяю уже не по силам. Раньше, небось, исправно бегали.

Когда он начал работать на подземке, такой роскоши, как двухсторонняя поездная связь, и в помине не было. Машинист должен был спуститься из кабины, дойти до телефона — они расположены в тоннеле через каждые сто пятьдесят метров — и передать сообщение.

Подавляя отрыжку, Доловиц просипел:

— Какой поезд?

— «Пелем один — двадцать три», — ответил Марино. — Смотри, зашевелился. — Голос Марино зазвенел от удивления. — Господи, да он попер назад!

Райдер

Лонгмен постучал костяшками по металлической двери кабины. Райдер открыл не сразу: он вытаскивал из коричневого саквояжа автомат. Только после этого он впустил Лонгмена.

— Надень маску, — сказал Райдер, ткнув ногой сверток Лонгмена, — и достань оружие.

Он вышел из кабины, держа автомат стволом вниз. В середине вагона Стивер извлекал автомат из своего цветочного ящика. В конце вагона маячил Уэлком. Он ухмылялся, а его автомат издали казался игрушечным.

— Внимание, — громко произнес Райдер и увидел, как пассажиры вразнобой повернулись к нему. — Всем сидеть! Не шевелиться! Кто двинется, пристрелим на месте. Второго предупреждения не будет.

Вагон медленно пошел вперед.

4

Каз Доловиц

Красные полосы на таблопульте Башни начали мигать.

— Движется, — сказал Марино. — Вперед.

— Вижу, — пробурчал Доловиц.

— Опять встал, — тихо продолжал Марино.

— Психоз в чистом виде, — прошипел Доловиц. — Ну, доберусь я до этого машиниста! Что бы он мне там ни пел, без зада останется!

Он вспомнил о миссис Дженкинс. Ее лицо было непроницаемо, Господи, подумал Доловиц, так нельзя: либо следи за языком, либо держи его за зубами. Но попробуй здесь управиться с лексиконом барышни!

— Долго этот проклятый поезд будет торчать? А вы, черт подери, куда глядите? — послышался разъяренный голос из динамика.

Это громыхал главный диспетчер Центра управления. Доловиц ухмыльнулся в одеревеневшую спину миссис Дженкинс.

— Передайте его милости, старший линейный диспетчер уже вышел, — бросил он Марино.

Райдер

Автоматы явились существенной статьей расходов, обрезы обошлись бы куда дешевле. Райдер не любил автоматы: на близком расстоянии они были сокрушительны, но не так точны, их все время уводило вверх и вправо, а на дистанции сто метров они становились малоэффективными. Но он признавал оказываемый ими психологический эффект. Джо Уэлком называл автоматы «оружием респектабельных людей». Оно должно произвести впечатление на пассажиров, которых гангстерские фильмы убедили, что автомат косит людей рядами.

Вагон затих. Райдер прикинул число пассажиров в передней части вагона. Шестьдесят.

Двое мальчишек смотрели как зачарованные на ожившую сцену из телефильма. Их опешившая мамаша так и не решила, что лучше — грохнуться в обморок или защищать своих детенышей. Блондинистый хиппарь с волосами до плеч, в шерстяном пончо, сандалиях на кожаных ремнях и повязкой на голове. Заторможенный. Или накололся, или с пересыпу. Броская черноволосая девица в брезентовой шапочке солдатского покроя. Пятеро негров: двое с какими-то свертками — вытянутые худые физиономии с громадными глазищами; мужчина средних лет, гладкий, прекрасно одетый, с «атташе» на коленях; дородная женщина, наверно, домохозяйка в пальто с плеча какой-то благотворительной особы. Белый старик, щупленький, шустрый, розовощекий, вырядившийся в шляпу жемчужного цвета. Отбросы женского пола и прочие элементы «городского пейзажа». Кроме, может, воинственного черного,с нескрываемым вызовом уставившегося на него, остальные пассажиры сочли за благо стушеваться. «Груз, — подумал Райдер, — не люди, груз. Груз с фиксированной ценой».

Вагон дернулся у него под ногами и остановился. Стивер вопросительно взглянул и после кивка Райдера заговорил монотонным глухим голосом неразговорчивого человека:

— Все в задней половине вагона — встать! Все! И быстро! Райдер, предчувствуя суету в своей половине, цыкнул: — Не вы! Сесть и не шевелиться! Кто двинется, пристрелю на месте!

Чернокожий бунтарь вдвинулся в свое сиденье. Нарочито, с демонстративным неповиновением. Райдер перевел ствол автомата на его грудь. Тот успокоился.

— Живо! Вы по-английски понимаете?! Что, копыта примерзли?

Вот это уже зря. Пассажиры были вполне послушны, Уэлком же начал импровизировать…

Двери кабины отворились, и из нее показались Лонгмен с машинистом. Лонгмен что-то тихо сказал своему подконвойному, тот кивнул и стал выискивать место. Нерешительно постояв рядом с хиппарем, он двинулся дальше и тяжело опустился около чернокожей толстухи.

Райдер проверил своих пассажиров, переводя ствол автомата с одного на другого. Девица в брезентовой шапочке барабанила ногой по шахматным клеточкам пола. Хиппи клевал носом, улыбаясь и не открывая глаз. Чернокожий воитель, скрестив руки на груди, испепелял взглядом «дядю Тома» — хорошо одетого негра с «атташе», сидевшего через проход. Пассажиры в конце вагона, выстроенные по трое, стояли лицом к двери, а беспокойный Уэлком вел себя, точно конвойная собака.

Лонгмен открыл ключом дверь и спрыгнул вниз.

Пауза тянулась томительно долго. Внезапно свет в вагоне мигнул и погас, в темноте замерцали лишь аварийные лампочки. Пассажиры заерзали.

— Спокойно! — гавкнул Уэлком.

Весь участок между 14-й и 33-й улицами был обесточен.

— Эй, парень, подойди-ка, — сказал Райдер. Бледный, как Пьеро, помощник машиниста встал посреди вагона. — Возьмешь этих пассажиров и выведешь их из вагона в тоннель. Потом соберешь людей из остальных девяти вагонов и приведешь их на станцию. Скажи им, что поезд никуда не пойдет.

— Пожалуйста, можно мне уйти? — Это девица в брезентовой шапочке. Она закинула ногу на ногу, чтобы усилить эффект. — У меня ужасно важное свидание.

— Нет, — сказал Райдер. — Из этой половины вагона не выйдет никто.

— Я играю в театре…

— Сэр? — вступила молодая мамаша, прижимая к себе головы ребят. — Пожалуйста, сэр. Мальчики такие впечатлительные…

— Я сказал — никто!

Старик в кашемировом пальто:

— Я не прошу разрешения уйти, но… Можем мы получить информацию, что происходит?

— Да, — ответил Райдер. — Происходит вот что: вы захвачены вооруженными людьми.

— А сколько нас будут держать? — вмешалась «брезентовая» девица. — Мне нельзя пропустить эту встречу.

— Хватит, — сказал Райдер. — Больше никаких вопросов.

В дверях вагона снова появился Лонгмен. Зажав автомат под мышкой, он оттирал с ладоней пыль и сажу. Аварийная энергетическая установка не использовалась уже месяцы, если не годы. Помощник машиниста убеждал пассажиров, что в «третьем рельсе» нет ничего страшного:

— Электричество отключено, мэм. Один из этих джентльменов любезно снял с линии напряжение.

Уэлком загоготал, от робких смешков не удержались даже пассажиры. Помощник залился краской, подошел к двери и спрыгнул на путевое полотно. Его примеру последовали пассажиры. Колебавшихся или боявшихся высоты Уэлком ободрял автоматом.

Стивер повернулся к Райдеру и прошептал:

— У нас пятеро черномазых. Кто станет платить за них?

— Пойдут по той же цене, что и остальные. А может, и подороже.

Стивер пожал плечами.

Когда все пассажиры вышли через заднюю дверь, Райдер вернулся в кабину. В ней воняло потом. Тоннельные лампы постоянного тока не горели, но сигналы и аварийные огни, питавшиеся переменным током, светились. Райдер снял с крючка микрофон и нажал педаль. Не успел он ее отпустить, как кабину наполнил вопль:

— «Пелем один — двадцать три»! Что происходит? Вы что, вырубили ток? И даже не подумали связаться с Центром управления? Вы меня слышите? Говорит линейный диспетчер!

Райдер нажал кнопку:

— «Пелем один — двадцать три» — Центру управления. Вы меня слышите?

— Где тебя носило? Что случилось? Почему не отвечал на радиовызов?

— «Пелем один — двадцать три» — Центру управления, — произнес Райдер. — Ваш поезд захвачен. Вы слышите меня? Ваш поезд захвачен. Отвечайте.

5

Том Берри

Том Берри сказал себе — вернее, говорил себе, — что еще не было ни одного дела, где бы он мог по-настоящему проявить себя. Не размечтайся он о своей Диди, он мог бы почувствовать, что происходит что-то подозрительное. Но когда он открыл глаза, ему оставалось лишь сосчитать четыре автоматных ствола.

От полицейских во время совершения преступления не ожидают дремы или скрупулезного подсчета шансов противной стороны, и мало кого волнует, в форме ты или в штатском, при исполнении обязанностей или выходной. Ты обязан действовать, а если тебя убьют, то это и есть воплощение лучших традиций полицейской работы.

Потянись он к своему пистолету, вознаграждением были бы похороны в присутствии комиссара полиции и других чинов в отутюженных мундирах и упоминание в вечернем выпуске новостей по телевизору. Кто бы оплакивал его — Диди?

Он чуточку скосил глаза и заметил, что ситуация переменилась. Один, вылезавший из вагона обесточить линию, вернулся, а высокий главарь вошел в кабину машиниста. Толстяк стоял в середине вагона лицом к Тому, а четвертый наблюдал за отгонкой гурта пассажиров из «хвоста» вагона.

Так, прикинул Берри, шансы не более четырех к одному, в идеале — два к одному.

Он вяло усмехнулся и опустил веки. Извините, господин мэр, а вы, господин комиссар, не расстраивайтесь, до конца месяца кому-нибудь из копов еще вышибут мозги, так что вы не лишите себя торжественной церемонии.

Каз Доловиц

Стоило Доловицу устремиться вниз по заброшенному тоннелю, как его желудочные страдания, притупленные было злостью на неописуемое поведение «Пелема 1-23», вновь дали себя знать. Он проскочил мимо киоска с апельсиновым соком и, пыхтя, стал взбираться по станционной лестнице. Пройдя главный вестибюль, он вышел на улицу и поймал такси.

— Угол Парк-авеню и 28-й.

— Вы приезжий? — спросил шофер. — А откуда?

— Из Южного Бронкса.

Как бы испытывая на прочность ремень колышущимся брюхом, он сбежал по ступенькам «28-й улицы» и сунул под нос контролеру удостоверение. У перрона, зияя открытыми дверями, стоял поезд. Из окна кабины выглядывал машинист.

— Когда пропал ток?

Машинист, небритый старожил подземки, спросил:

— А вы кто такой?

— Каз Доловиц. Я старший диспетчер Башни.

— О, — машинист одобрительно покачал головой. — Пару минут назад. Диспетчер велел сидеть здесь и ждать. Что там стряслось? Задавило кого-нибудь?

— Я вот и хочу узнать, что там стряслось, — сказал Доловиц.

Он подошел к краю платформы и спрыгнул на путь. Подгоняемый злостью и беспокойством, он резво взял с места, но болевший живот вскоре притормозил его. Ухо Доловица уловило голоса. Он остановился и вытаращил глаза.

Лонгмен

Лонгмен прислушивался к происходившему за дверью кабины, но ничего не слышал. Как далеко зашла операция — и ни одной помехи! Но все еще может пойти насмарку, если те откажутся платить. Райдер уверял его, что разумной альтернативы нет. Но предусмотреть поведение людей в данной ситуации мудрено. А что если копы нашли выход и их сейчас водят за нос? Ладони у него стали мокрыми.

Кредо Райдера «жить или умереть» претило Лонгмену, чье собственное кредо, сформулируй он его когда-нибудь, звучало бы примерно так: выжить любой ценой. Да, он подписался под условиями Райдера по доброй воле. По доброй воле? Нет. Он был втянут в это в полулетаргическом состоянии, но это ничего не объясняло.

Он уже давным-давно перестал считать их первую встречу случайной. Более точным, внушавшим благоговейный ужас определением было бы — фатальность. Время от времени он апеллировал к идее судьбы, но Райдер был к ней безразличен. Он не углублялся ни в причины, ни в обстоятельства. Случалось то-то, за ним следовало то-то, вот и все.

Они встретились на бирже труда на углу 6-й и 23-й улицы в одной из терпеливых очередей безработных, тянущихся туда, где служащий делал мистическую запись в синей книге и выдавал еженедельное пособие. Он первым заметил Райдера в соседней очереди — высокого, стройного брюнета с броским лицом. Его нельзя было не отметить в толпе цветных, длинногривых юнцов и серых людей среднего возраста, к числу которых Лонгмен с неохотой был вынужден причислить и себя.

Зачастую люди в очередях завязывают разговоры, чтобы скоротать время. Другие приносят с собой чтиво. Лонгмен, как правило, по дороге на биржу покупал «Пост» и в беседы не ввязывался. Но несколько недель спустя, увидев Райдера прямо перед собой в очереди, он завел с ним разговор. Райдер явно был из тех, кто о своих делах помалкивает, а лезущих в душу отшивает. Но он обратил внимание на заголовок «Пост»:

«Угон еще одного «Боинга».

— Это заразительно, просто чума, — сказал Лонгмен.

Райдер кивнул.

— Не возьму в толк, что они с этого имеют, — добавил Лонгмен.

— Затрудняюсь ответить, — голос Райдера оказался неожиданно низким и властным. Голос начальника, подумал Лонгмен.

При таком ответе Лонгмен обычно отступал, он не любил навязываться. Но Райдер возбуждал его любопытство, поэтому он пошел несколько дальше и произнес то, чему в конце концов суждено было оказаться пророчеством:

— Если б они с этого что-то имели — кучу денег, скажем, — я бы еще понял…

Райдер улыбнулся:

— Все — риск. Каждый вдох и то рискован: можно вдохнуть яд.

— Ну, это не в наших силах, — сказал Лонгмен, — я где-то читал, что остановить дыхание невозможно, даже если вы захотите.

Райдер снова улыбнулся:

— Думаю, и этим можно научиться управлять, если найти верный путь.

Добавить, казалось, было нечего, и разговор увял. Лонгмен вернулся к газете. Расписавшись в ведомости, Райдер вежливо раскланялся с Лонгменом.

Неделю спустя Лонгмен с удивлением заметил, как Райдер специально перешел к нему в очередь. Теперь он чувствовал себя менее скованно.

— На этой неделе еще один самолет угнали. Читали?

Райдер мотнул головой:

— Я не читаю газет.

— Парню не повезло. Когда они сели для заправки, снайпер пристрелил его.

— Закономерно. Не умеешь— не берись. Это верно для любого бизнеса.

— А вы занимались бизнесом?

— Некоторым образом.

Больше он ничего не объяснил. Лонгмен (почему — непонятно) стал рассказывать о себе:

— Я работал проектировщиком на строительстве. Знаете, коттеджики на Айленде? Ну, фирма разорилась, и я вылетел.

Райдер кивнул.

— По профессии-то я не строитель, — продолжал Лонгмен, — я был машинистом подземки.

— На пенсии?

— Мне только сорок один.

Райдер деликатно заметил:

— Я знаю, что машинисты очень рано выходят на пенсию.

Реверанс был грациозен, но Лонгмена на мякине не проведешь. Седой, он выглядел изрядно потасканным, и обычно возраст ему накидывали.

— Я был машинистом лет восемь, но несколько лет назад ушел оттуда.

Райдер снова кивнул. Девяносто девять человек из ста должны были бы поинтересоваться, с чего это он надумал бросить работу на подземке. Раздосадованный Лонгмен задал контрвопрос, которого раньше старательно избегал:

— А что было вашей специальностью? Я имею в виду — постоянной?

— Я был военным.

— Ив каком чине?

— Полковник.

Лонгмен был разочарован. По опыту армейской службы он знал, что в тридцать лет — а именно столько он на глазок дал Райдеру — невозможно стать полковником. Значит, парень — врун.

Райдер добавил:

— Не американской армии.

Объяснение отнюдь не развеяло сомнений Лонгмена. В какой армии служил Райдер? Речь его звучала абсолютно по-американски, ни тени акцента. В канадской армии? Но и там к тридцати до полковника не дослужишься.

Он подошел к стойке за своей уже оформленной книжкой, затем подождал Райдера. Выйдя, они двинулись в сторону 6-й авеню.

— Вам куда? — спросил Лонгмен.

— Все равно, хочу прогуляться.

— Не возражаете — вперед? Мне тоже делать нечего.

Они шли к 30-м улицам, обмениваясь замечаниями, но загадка изводила Лонгмена, и наконец, стоя на краю тротуара у перекрестка, он выпалил:

— А в какой армии вы служили?

Райдер выдержал столь долгую паузу, что Лонгмен уже собрался извиниться за бестактный вопрос, когда последовал ответ:

— В последней? Биафра…

— М-м-м, — промычал Лонгмен;— Понимаю.

— А перед ней — Конго. Да, еще Боливия.

— Вы — «солдат удачи»? — Лонгмен поглотил такое количество приключенческого чтива, что подобные сюжеты были для него привычными.

— Маскарадная кличка. Наемник — вот это ближе к истине.

— Но это означает, что человек воюет ради денег.

— Да.

— Ну, — отозвался Лонгмен, никогда особенно не углублявшийся в терминологию и потому обрадовавшийся озарившей его идее, — я уверен, что на первом месте стоит жажда приключений, а не деньги.

— В Биафре мне платили две с половиной тысячи в месяц за командование батальоном, и сбавь они хоть цент, я бы к этому делу и пальцем не притронулся.

— Биафра, Конго, Боливия, — изумленно повторил Лонгмен. — Боливия… Это не там, где Че Гевара? Вы с…

— Нет, я был с другими. С теми, кто ухлопал его.

— Помилуйте, у меня и в мыслях не было, — заторопился Лонгмен.

— Я — с теми, кто мне платит.

— Но зато какая волнующая, романтическая жизнь! — воскликнул Лонгмен. — А что заставило вас уволиться?

— Рынок истощился. Нет вакансий. Да и пособий по безработице там не платят.

— А как попадают на такую работу?

— А как вы попали машинистом на подземку?

— Ну, это другое. Надо же на хлеб зарабатывать.

— И я пошел в солдаты из-за того же. Пива хотите?

Прогулка и пиво стали еженедельной традицией. Как и Лонгмен, как и большинство людей в этом городе, Райдер был одинок. Люди притягивали и отпугивали их одновременно. Поболтав час-другой, они разбегались на неделю. Или навсегда.

Все началось вполне безобидно, с заголовка в газете, лежавшей на стойке бара, куда они зашли выпить пива:

«Двое убиты в перестрелке».

Двое подростков попытались обчистить разменную кассу на станции подземки в Бронксе. Полицейский вытащил пистолет и застрелил обоих. На фото — два покойника на станционном полу и кассир, высунувшийся из окошечка кассы.

— Наколотые, — тоном знатока сказал Лонгмен. — Больше дураков лезть за деньгами в разменную кассу нет. Овчинка не стоит выделки, а риск велик.

Райдер без всякого интереса кивнул. На этом все бы и кончилось — как часто потом вспоминал Лонгмен, — если бы его не повело дальше и он бы не дал волю фантазии.

— Дело надо делать по-крупному, а не мелочиться у разменной кассы.

— Например?

— Пожалуйста — захват поезда, — брякнул Лонгмен.

— А что с ним можно сделать?

— Потребовать выкуп.

— Будь это мой поезд, я бы потребовал деньги с вас за то, что возьму его обратно. Разве вы не знаете, что метро — убыточное предприятие? — усмехнулся Райдер.

— Я не собираюсь торговать поездом, — возразил Лонгмен. — Пассажирами. Ясно?

— Не представляю, как это сделать практически, — покачал головой Райдер.

— Ну, это дело техники. Я время от времени подумываю над этим. Так просто, смеха ради.

Он не стал уточнять, что смех был невеселым. Это было его местью Системе, игрой, в которую он играл, когда обида подкатывала к горлу.

Райдер поставил стакан с пивом и ровным голосом, голосом командира, как теперь понимал Лонгмен, спросил:

— Почему вы уволились с подземки?

Лонгмен не ожидал вопроса и поэтому был пойман врасплох.

— Я не уволился. Меня выкинули. Собственно, нарушений не было. Одни наговоры, но и их хватило. «Носатым» нужна была жертва…

— «Носатым»?

— Тайным агентам. Они шныряют вокруг и проверяют служащих. Вынюхивают.

— В чем вас обвинили?

— Какая-то шайка провозила наркотики, — небрежно сказал Лонгмен. — Из центра в жилые районы. Один дает машинисту пакет, другой забирает его в Гарлеме. Шито-крыто. «Носатые» решили навести это на меня. Но свидетелей у них не было, с поличным меня не взяли. Да я и не стал бы заниматься такими делами. Вы же меня знаете.

— Да, — сказал Райдер. — Я вас знаю.

Комо Мобуту

Если бы не эти двое парней, Комо Мобуту плюнул бы и растер. Пусть хоть взрывают подземку, он и глазом не моргнет. Но белым подонкам надо было показать, что дух черного населения не сломлен.

Белые гангстеры захватили вагон, но Комо был готов поклясться, что пресса всю вину свалит, как обычно, на негров. Ну а если дойдет до перестрелки, черные лица окажутся первой мишенью. Полиция не разбирает, где кто. Черный — значит, враг. Двое парнишек, сидевших напротив, знали это с малолетства. Отличные африканские типы лет семнадцати-восемнадцати, типичные рассыльные при хозяине. Тот, что в дорогом пальто, с «атташе» на коленях, — классический «дядя Том», покорный негр. Будь возможность, он бы давно перекрасился, чтобы окончательно порвать со своим народом. Этот не стоит беспокойства. Но двум парнишкам надо было подать пример.

Повернувшись к мужчине с автоматом, но обращаясь к тем парням, он громко сказал:

— Думаете, мы вас боимся? Плевать мы хотели на всех белых ублюдков!

Человек сделал жест автоматом:

— Подойди-ка сюда, крикун!

— Думаешь, испугал? — Комо встал. Ноги у него дрожали от злости.

Он вышел на середину вагона и остановился перед человеком с автоматом, спина прямая, сжатые кулаки по швам.

— Ну, давай! — выкрикнул он. — Стреляй. Но я тебя предупреждаю, что нас много, тысячи и тысячи!

Мужчина невозмутимо навел автомат на Мобуту и резким движением ударил его в левый висок. Комо почувствовал ошеломляющую боль, красные круги закрутились перед глазами, он пошатнулся и тяжело рухнул на пол.

6

Фрэнк Корелл

Управление городского транспорта размещалось в большом, отделанном гранитом здании на Джэй-стрит в так называемом Нижнем Бруклине. В первых этажах служащие сидели в тесных помещениях, где столы стояли впритык. Начальство управления находилось на тринадцатом этаже, куда попадали только по особому вызову.

«Экспресс-линия» обходилась четырьмя диспетчерами. Каждое отделение разделялось на участки по географическому принципу. Вызов записывался в вахтенный журнал: номер поезда, характер вызова, предпринятые действия.

Главный диспетчер со своей панели может связаться с машинистами на всех участках. Он отвечает за движение поездов. Свое жалованье он отрабатывает каждый день, но особенно достается в аварийных ситуациях.

Хотя главный диспетчер не должен проверять каждый поступивший вызов, он должен обладать чем-то вроде телепатического чувства, помогающего унюхать серьезные затруднения прежде чем диспетчер поставит его в известность. Сейчас шестое чувство подсказывало Фрэнку Кореллу, что с «Пелем 1-23» дела плохи. После разговора с Башней он взял на себя функции диспетчера. Когда Фрэнк заговорил, все головы как по команде повернулись к нему.

— Что значит «поезд захвачен»? Объясните. Нет, подождите секунду. Вы вырубили ток. Почему вы это сделали?.. Кто говорит — машинист? Кто вам позволил залезть в кабину?

Фрэнк включил динамик переговорного устройства.

— Слушайте внимательно, — раздался глухой голос. — Слушайте и записывайте. Ваш поезд захвачен. Ток, как вы знаете, вырублен. Мы — в первом вагоне поезда. Мы взяли заложниками шестнадцать пассажиров и машиниста. Без особой нужды убивать их нам не хочется. Но мы — отчаянные люди, запомните, и хорошо вооружены. У нас автоматы. Пока.

Корелл нажал на пульте кнопку связи с транспортной полицией. У него тряслись руки.

Райдер

Это была далеко не идеальная армия. Лонгмен труслив, Уэлком недисциплинирован, Стивер туповат. Все они, конечно, оставляли желать лучшего, но его прежние «команды» были такими же. Дело решала воля командира.

— «Пелем один — двадцать три». Ответьте.

Райдер нажал педаль передатчика:

— Ну что, главный диспетчер, вы приготовили карандаш? Я перечислю семь пунктов. Первые три в качестве информации, остальные — конкретные распоряжения. Записывайте. Пункт первый. «Пелем один — двадцать три» в наших руках. Записали?

— Слушайте, вы кто — негры? «Пантеры»?

— Пункт второй. Мы все вооружены автоматами. Записали?

— Вам лучше сдаться, ребята.

— Это к делу не относится. Пункт третий. Мы пойдем до конца, так что отнеситесь к нашим словам со всей серьезностью. Пункт четвертый. Вы не будете включать ток до нашего распоряжения. Если вы врубите ток, мы будем убивать по одному пассажиру каждую минуту, пока вы снова не обесточите линию.

— Учтите, мы вызвали полицию.

— Пункт пятый, — продолжал Райдер. — Если кто-нибудь попробует вмешаться, мы перестреляем пассажиров. Понятно?

— Что еще?

— Пункт шестой. Вы должны немедленно связаться с мэром. Сообщите ему, что мы требуем миллион долларов за поезд и пассажиров. Записали? Пункт седьмой. Сейчас два тринадцать. Деньги должны быть у нас в течение часа. Часы запущены. Не позже, чем в три тринадцать деньги должны быть у нас. Если это не произойдет, каждую минуту после указанного срока мы будем убивать по одному пассажиру. Усвоили?

— Я все усвоил, гангстер. Но если ты думаешь, что я что-либо сделаю, то ты еще глупее, чем я предполагал!

«Ну вот, — подумал Райдер, — вся стратегия может рухнуть из-за случайного идиота».

— Свяжите меня с транспортной полицией. Повторяю: свяжите меня с полицией.

— Не беспокойся. Скоро ты будешь иметь дело с полицией. Желаю хорошо провести время!

Райдер подождал. В динамике возник другой, слегка запыхавшийся голос:

— Что все это значит?

— Назовите себя, — сказал Райдер.

— Лейтенант Прескотт из транспортной полиции. Назовите себя.

— Я — человек, который украл поезд. Прочтите запись у главного диспетчера. И не мешкайте.

Райдер слышал дыхание лейтенанта.

— Я прочел. Вы что — спятили?

— Отлично, я спятил. Вам от этого легче?

— Послушайте, — сказал Прескотт. — Я воспринимаю вас всерьез. Но у вас нет выхода. Вы под землей, в тоннеле. Вам не выбраться.

— Лейтенант, взгляните еще раз на седьмой пункт. Точно в три тринадцать мы начнем убивать пассажиров, по одному каждую минуту. Вам надо немедленно связаться с мэром.

— Я — лейтенант транспортной полиции. Неужели я могу запросто зайти к мэру?

— Это — ваша проблема.

— О’кей, я попробую. Не вздумайте что-нибудь учинить с людьми!

— Как только свяжетесь с мэром, немедленно сообщите мне, тогда получите дальнейшие инструкции. Связь кончаю.

7

Центр-стрит, 240

Хотя у транспортной полиции была прямая связь со штаб-квартирой нью-йоркской полиции, размещавшейся в старом обшарпанном доме № 240 по Центр-стрит, сообщение о захвате «Пелем 1-23» было передано по аварийной линии 911. Дежурный по городу воспринял его спокойно. Когда всю жизнь имеешь дело с беспорядками, убийствами и катастрофами, сомнительная кража поезда подземки, несмотря на эксцентрическое обличье, становится заурядным происшествием. Он тут же связался по радио с патрульными машинами на 13-м и 14-м участках, приказав выяснить суть инцидента и немедленно доложить.

Другой доклад в это время уже поступал на более высокий уровень. Лейтенант Прескотт связался с шефом транспортной полиции Костелло, который, в свою очередь, созвонился с лично знакомым ему главным инспектором нью-йоркского департамента полиции. Главного инспектора поймали в дверях офиса: он торопился на аэродром, чтобы вылететь в Вашингтон на совещание в министерстве юстиции. На бегу он распорядился мобилизовать все крупные силы Бруклина и Бронкса.

Патрульные машины 13-го и 14-го участков, взяв под контроль уличное движение, очистили оперативные маршруты. Такие маршруты обеспечивают быструю доставку людей и техники в любую точку города.

Снаряжение отдела специальных операций включало пулеметы, автоматы, дробовики, слезоточивый газ, снайперские винтовки с оптическими прицелами, пуленепробиваемые жилеты, прожекторы, сирены. Большая часть вооружения была двадцать второго калибра, сводившего к минимуму опасность рикошета.

За исключением десятка детективов в штатском, которым предстояло незаметно появиться на месте происшествия, все остальные были в форме. В больших и неизбежно запутанных операциях детективы использовались редко и оставались в тени, ибо в пылу баталии их можно было принять за преступников.

В воздухе завис полицейский вертолет.

Руководил операцией начальник полиции округа Южный Манхэттен. Его управление располагалось в здании Полицейской академии на 21-й улице в десяти минутах резвой ходьбы от места происшествия. Тем не менее он прибыл на солидной машине без номера.

Всего в разгар инцидента в дело было включено более семисот полицейских.

Уэлком

Придерживая болтавшийся у правой ноги «томпсон», Джо Уэлком глядел сквозь стекло задней двери. Тоннель был темен, мрачен и пуст. Джо караулил пустое место — от этого можно было взвыть. Когда они обдумывали весь фокус и Райдер распределял задания, ему выпало «обеспечивать безопасность тыла». Тоже мне, генерал.

Он не был без ума от Райдера, но отдавал должное его организаторским качествам и железной выдержке. Даже в Организации, где были свои понятия о дисциплине, не говоря уже о провинциальном уважении, хладнокровием люди не отличались. Сицилиец и в Нью-Йорке остается «макаронником» — крикуном и паникером. А Райдер никогда голоса не повысил.

Джо не любил вспоминать, что его новое имя — прямой перевод «Джузеппе Бенвенутто». В Организации его называли только так. Они делали вид, что по-прежнему живут в деревне, где все на виду и каждый знает свое место. Америка — свободная страна? Поди скажи это мумиям из Организации.

Они приказали ему припугнуть двух парней, а он вместо этого пришил их. Какая разница? Он просто хотел побыстрее отработать свои деньги, и все. Но крестный отец был недоволен. Дело не в парнях, которых Джо пристрелил, — он не повиновался приказу. Дисциплина. А он, вместо того чтобы признать свою неправоту и обещать быть пай-мальчиком, возьми да наговори им кучу всякого вздора.

Очнулся уже в подворотне, избитый до полусмерти. Потом ему передали: если б не его дядька Зио Джимми, который был там большим человеком, Организация ему никогда бы не простила. Ну и черт с ними, без них обойдемся. Работа в этом городе есть, надо только уметь предложить себя.

Что это? Впереди — ему пришлось прищуриться, чтобы получше рассмотреть, — впереди кто-то шел по рельсам прямо к вагону.

Лонгмен

Еще не поздно. Ему нужно было только сказать «нет». Конечно, он утратил бы уважение Райдера, но все обошлось бы без последствий. Продолжалась бы жизнь — безотрадная, убогая, ползанье на четвереньках, ни одного настоящего друга — ни мужчины, ни женщины. Что, вероятно, убедило его сделать наконец последний безрассудный шаг — это мучительная память о том времени, когда он был швейцаром в жилом доме. Держать дверь перед людьми, которые не осознавали твоего существования, даже те, что снисходили до кивка: выскакивать под дождь, чтобы кликнуть такси; таскать за надушенными матронами их свертки; выгуливать их собак; ругаться с мальчишками-рассыльными; выпроваживать пьянчуг, мечтавших отогреться внутри, и подхалимски поддерживать под локоток надравшихся гостей. Лакей, слуга в темно-бордовой обезьяньей ливрее!

Неужто он пошел за Райдером против своей воли? Стоя сейчас в голове вагона с тяжелым автоматом в оцепеневших руках, непрерывно покрываясь под маской испариной, он убеждал себя, что не был пассивен. Напротив, его участие было самым энергичным. Поначалу он прикидывался, будто все это игра, так, дежурная шутка за еженедельной кружкой пива после биржи труда. Конечно, Райдер взбудоражил его своим боевым прошлым. Ему захотелось заслужить уважение Райдера, предстать в его глазах знающим, умным и храбрым. В конце концов Райдер был прирожденным лидером, а сам он был по натуре ведомым.

Однажды — должно быть, в шестое или седьмое их свидание — Райдер сказал:

— Решительные люди, вероятно, могут захватить поезд, но я не вижу финала — как они смоются?

— У меня все обдумано, — небрежно сказал Лонгмен. — Выход есть. — И с видом триумфатора взглянул на Райдера…

…Голос Джо Уэлкома разорвал тишину. Лонгмен побледнел под маской. Уэлком, квадратом выступая на фоне двери, вопил в тоннель. Лонгмен знал, что Уэлком будет стрелять и тот, снаружи, кем бы он ни был, умрет.

Каз Доловиц

— Вы не имели права покидать свой поезд! — кричал Доловиц.

— Они заставили меня…

Доловиц слушал помощника машиниста, а в груди стремительно нарастала тяжесть, боль обручем охватила голову.

— Они сказали, что убьют меня… — голос помощника был едва слышен, он повернулся к пассажирам, как бы ища поддержки. — У них автоматы!

Несколько пассажиров закивали головами, вырвался чей-то крик:

— Надо сматываться из этой ловушки!

— О’кей, — сказал Доловиц помощнику машиниста, — ведите этих людей на платформу. На станции поезд. По рации расскажите все Центру управления. Скажите им, я разберусь, в чем дело.

— Вы собираетесь идти туда?

Доловиц, слегка задев помощника машиниста, двинулся вдоль путей. Вереница пассажиров растянулась дальше, чем можно было предположить: набиралось человек двести, не меньше. Он шел мимо, а они возмущались, грозили подать в суд на муниципалитет, требовали вернуть деньги за проезд. Некоторые предупреждали его об опасности.

— Никакой опасности, — пыхтел Доловиц. — Помощник машиниста приведет вас на станцию, тут недалеко. Идите и не беспокойтесь.

Отделавшись от последних пассажиров, Доловиц зашагал быстрее. Наконец метрах в ста впереди забрезжил слабый свет в первом вагоне. Хулиганье! Обнаглели до того, что останавливают его линию!

Из зева вагона по туннелю разнесся голос:

— Стой на месте, парень!

Голос был громкий, искаженный акустикой. Доловиц остановился.

— Ты кто такой, чтобы командовать?

— Я сказал — стоять!

— Я — старший диспетчер! — завопил Доловиц и двинулся вперед.

— Я тебя предупредил — стой на месте!

Доловиц помахал рукой в знак несогласия и тут же увидел вспышку, яркую, как солнце…

8

Артис Джеймс

Для патрульного транспортной полиции Артиса Джеймса подземка была родной стихией, как поднебесье— для летчика, а море — для моряка. Не раз ему приходилось спускаться в тоннель. Недавно им с напарником пришлось гоняться за тремя подростками, которые, стащив кошелек, пустились наутек по путям. Погоня была недолгой. Они поймали ребят, когда те пытались открыть аварийный выход, и привели их, трясущихся, на станцию.

Но тут было все иначе. Мрачный тоннель был наводнен тенями, и он направлялся к банде вооруженных преступников. Сержант передал по рации, чтобы он срочно задержал старшего диспетчера, ринувшегося очертя голову к захваченному поезду. Джеймс прибавил шагу.

Впереди слабо засветились огни головного вагона «Пелем 1-23». Мгновение спустя он различил впереди на путях какой-то колеблющийся призрак. Должно быть, диспетчер. Внезапно тишину пронзили голоса, усиленные эхом. Джеймс стал красться вдоль стены.

Он был уже метрах в двадцати от головного вагона, когда раздалось стаккато автоматной очереди. Потребовалась минута, не меньше, прежде чем он рискнул выглянуть из-за колонны. Перед вагоном висела легкая дымка. Из двери выглядывало несколько фигур. Старший диспетчер лежал на рельсах. Джеймс снял с плеча рацию и зашептал в микрофон.

— Громче, ничего не слышно! — завопил сержант.

Джеймс зажал микрофон рукой и снова зашептал.

— Вы уверены, что он мертв? — переспросил сержант.

— Они выпустили в него очередь.

— Ладно. Возвращайтесь на станцию и ждите указаний.

— Легко сказать, — прошептал Артис. — Если я двинусь, они увидят меня.

— Тогда стойте, где стоите. Но ничего не предпринимайте, ничего, без особых указаний. Поняли?

— Понял! Стоять на месте, ничего не предпринимать.

Райдер

Противнику нанесен урон, подумал Райдер. Тело походило на толстую куклу, глаза закрыты, руки прижаты к животу, щека отдает зеленым в свете сигнальной лампы.

Почти про себя Райдер сказал: «Мертв».

— Еще бы, — ухмыльнулся Уэлком. Сквозь прорези в маске возбужденно сверкали глаза. — Я его уложил. Пять — шесть пуль, и точно в яблочко.

Райдер всмотрелся в глубь тоннеля: путевое полотно, отполированные рельсы, прокопченные стены, колонны.

— Игра началась, — сказал Уэлком. Нейлон то надувался, то опадал вокруг рта. — По очкам мы впереди.

«Мясник, — подумал Райдер, — у него убийство в крови. Опасен».

— Скажи Стиверу, чтобы пришел сюда. Я хочу тебя с ним поменять местами.

— Что стряслось? — спросил Уэлком. — Ты меняешь план?

— Пассажиры знают, что ты кого-то пристрелил, и будут посговорчивее.

Нейлон Уэлкома расплылся в улыбке:

— Тебе виднее.

— Не перегни палку, — бросил Райдер в спину Уэлкому.

Подошедшему Стиверу он сказал:

— Буду держать Уэлкома возле себя, за ним нужен глаз.

Стивер кивнул. Хороший солдат, подумал Райдер. Выполнит любое дело и даже гарантии не попросит. Не потому, что он игрок, а потому, что его бесхитростные мозги отлично усвоили условия найма. Жить — или умереть.

Райдер вернулся в вагон. В центре разместился Уэлком, пассажиры старательно смотрели в другую сторону. Лонгмен возле кабины казался усохшим. Просто поразительно, сколь выразительным может быть лицо даже сквозь нейлоновую маску!

Райдер без предисловий приступил к делу.

— Меня просили об информации. Сообщаю главное: вы — заложники.

Один-два стона, сдавленный крик мамаши двух мальчишек. Только черный активист и хиппи казались безучастными.

— Заложник, — сказал Райдер, — это форма временного залога. Если мы получим то, чего требуем, вас отпустят невредимыми. А пока будете делать то, что вам говорят.

Элегантно одетый старик мягким тоном спросил:

— А если вы не получите того, что хотите?

Остальные пассажиры избегали смотреть на старика, как бы снимая с себя ответственность за соучастие. Райдер ответил:

— Мы рассчитываем получить требуемое.

— А что вы требуете? — продолжил старик. — Деньги?

— Хватит, дед. Заткнись, — вступил Уэлком.

— Естественно, денег, — ответил Райдер, одарив старика под маской подобием улыбки.

— Так. Деньги. — Старик кивнул, как бы подтверждая справедливость требования. — А если вы их не получите?

Уэлком снова ввязался:

— Я тебя, старикан, остановлю. Сейчас влеплю пулю!

— Друг мой, — мягко заметил старик, — я задаю разумные вопросы. Мы все разумные люди, не так ли? — И, повернувшись к Райдеру:— А если вы денег не получите, вы нас убьете?

— Мы получим деньги, — ответил Райдер. — Но вам следует учесть, что мы без колебаний пристрелим каждого, кто будет плохо себя вести.

— О’кей, — сказал старик. — Нельзя ли осведомиться, сколько вы запросили? Приятно знать себе цену. — Старик оглядел пассажиров, но, не найдя поддержки, рассмеялся в одиночку.

Райдер подошел к голове вагона. Лонгмен подался к нему и прошептал:

— По-моему, там сидит коп.

— С чего ты взял? Который?

— Вон тот. Здоровый.

Райдер поглядел на человека. Он сидел возле хиппи, огромный, неуклюжий, с тяжелой физиономией. На нем был твидовый пиджак, из-под которого виднелась мятая рубашка, землистого цвета галстук, а на ногах — мягкие туфли.

— Надо обыскать его, — шептал Лонгмен, — если это коп , да еще с «пушкой»…

Раньше, когда возник вопрос об обыске пассажиров, они отклонили эту идею. Шансы на то, что у кого-то окажется оружие, были малы, к тому же только безумец решится применить его в одиночку при таком перевесе сил. Что до ножей, то они угрозы не составляли. Обыск же мог создать осложнения.

На вид мужчина, несомненно, был ветераном сыска.

— О’кей, — шепнул Райдер Лонгмену. — Прикрой меня.

Пассажиры усердно подтягивали ноги, уступая ему дорогу. Он остановился перед мужчиной.

— Встать! — Медленно, не отрывая пристального взгляда от Райдера, мужчина встал. Хиппи рядом с ним усердно чесался под пончо.

Том Берри

Том Берри уловил сказанное шепотом «обыск», профессиональное словечко, которое посторонний пропустил бы мимо ушей. Главарь, казалось, изучал его, взвешивая предложение шептуна. Тома окатила волна жара. Выходит, они его достали. Тяжелый «смит-и-вессон» 38-го калибра уютно примостился у ремня. Выражаясь языком присяги, личное оружие — это священный предмет, и вы должны защищать его, как свою жизнь; сейчас оно и было его жизнью.

Когда главарь налетчиков направился к нему, он почувствовал, как мышцы, тренированные, подготовленные, обученные — назовите как хотите, — сами заставили его снова стать копом Он сунул руку под пончо и стал чесаться, настойчиво пробираясь рукой по животу к тому месту, где пальцы нащупали тяжелую деревянную рукоять.

Главарь навис над ним, его голос был одновременно бесстрастен и угрожающ:

— Встать!

Пальцы Берри уже сомкнулись на рукоятке «смит-и-вес-сона», когда мужчина рядом встал. Вожак, уперев в него дуло «томпсона», обыскивал одной рукой. Убедившись, что оружия нет, взял бумажник мужчины и, приказав тому сидеть, быстро просмотрел его и кинул мужчине на колени.

— Газетчик, — сказал он. — Тебе никогда не говорили, что ты похож на полицейского?

Лицо мужчины было багровым, потным, но голос оказался твердым:

— Постоянно.

— Ты репортер?

Мужчина потряс головой и добавил обиженным голосом:

— Когда я иду по трущобам, камнями кидаются. Нет, я — театральный критик.

Вожак, казалось, оторопел:

— Ну, надеюсь, наше шоу тебе понравится.

Берри подавил улыбку. Вожак скрылся в кабине машиниста. Берри снова стал чесаться; пальцы его удалялись от пистолета, ползущими движениями перебирались по коже и наконец выбрались из-под пончо. Скрестив руки на груди, он опустил подбородок и бесцельно уставился на башмаки.

9

Клайв Прескотт

Прескотт сел в кресло Корелла и подтянул к себе микрофон:

— Центр управления вызывает «Пелем один — двадцать три». Центр управления вызывает «Пелем один — двадцать три»…

Корелл хлопнул себя по лбу: «Вот уж не думал, что доживу до того, что переговоры с убийцами станут важнее, чем управление дорогой, от которой зависит жизнь всего города!»

— Отвечайте, «Пелем один — двадцать три», отвечайте… — Прескотт отключил микрофон. — Мы заняты спасением жизни шестнадцати пассажиров. Это для нас сейчас важнее всего, Фрэнк.

За спиной Корелла ему были видны диспетчеры Отделения «А». Сидя за пультами, они изо всех сил пытались совладать с валом звонков ошарашенных машинистов. Звонков было столько, что диспетчеры оставили всякие попытки фиксировать их.

— Будь я на вашем месте, — бросил Корелл, — я бы взял людей, автоматы, слезоточивый газ и штурмовал этот проклятый вагон.

— Слава богу, что вы не на нашем месте, — отпарировал Прескотт. — Почему бы вам не заняться своим делом, а полицейскую работу предоставить полицейским?

— Я жду сигнала сверху. Начальство консультируется. Хотя чего тут консультироваться? Надо разогнать поезда к северу и югу от «мертвой зоны». А у меня на все про все прогалина в милю, все четыре колеи обесточены, и прямо в центре города. Дали б вы мне ток на два пути, даже на один…

— Ток мы вам дать не можем.

— Вы имеете в виду, что эти убийцы не позволяют вам дать ток. А вас не тошнит от того, что вами командуют ублюдки?

— Расслабьтесь, — сказал Прескотт. — Через час дорога будет в полном вашем распоряжении. Подумайте сами: плюс-минус несколько минут — или людские жизни!

— Час?! — завопил Корелл. — Вы представляете себе, что такое «часы пик»? При целиком выключенной линии? Ад кромешный!

— «Пелем один — двадцать три», — произнес Прескотт в микрофон. — Вызываю «Пелем один — двадцать три».

— Они говорят, что убьют пассажиров. А может, они вас просто берут на пушку?

— С Доловицем они нас тоже на пушку взяли?

— О боже! — глаза Корелла заполнились слезами. — Толстяк Каз! Какой человек… Таких путейцев уже больше земля не родит…

— Центр управления вызывает «Пелем один — двадцать три»…

— «Пелем один — двадцать три» вызывает Центр управления.

Прескотт надавил на кнопку микрофона:

— Говорит Прескотт.

— Я гляжу на часы, лейтенант. На них два тридцать семь. У вас осталось тридцать шесть минут.

— Недоноски, — проговорил Корелл. — Их убить мало.

— Заткнись, — прошипел Прескотт, затем — в микрофон: — Будьте благоразумны. Мы действуем. Но вы нам дали слишком мало времени.

— Тридцать шесть минут. Можете проверить.

— Проверил, но времени слишком мало. Знаете, у нас миллион просто так не валяется.

— Вы еще не решили — платить или нет. Деньги добыть нетрудно.

— Я — простой коп, в этих делах смыслю немного.

— Тогда разыщите того, кто смыслит побольше. Часы тикают…

— Я доложил сразу же после нашего разговора, — сказал Прескотт. — Потерпите. Больше никого не трогайте.

— Больше? Что вы имеете в виду?

«Вот ипромах, — подумал Прескотт, — они не знали, что кто-то был свидетелем смерти Доловица».

— Пассажиры слышали выстрелы. Мы подумали, что вы пристрелили кого-то из заложников.

— Нет. Этот человек был на путях. Мы убьем всякого, кто появится на путях. Учтите это. За каждое нарушение мы будем убивать по одному заложнику.

— Пассажиры ни в чем не виноваты, — заторопился Прескотт. — Не трогайте их.

— Осталось тридцать пять минут. Свяжитесь со мной, когда выясните насчет денег.

— Ясно. Снова прошу вас — не трогайте людей.

— Не тронов если вы нас не вынудите.

— До скорого, — сказал Прескотт. — Связь кончаю. — Он тяжело опустился в кресло.

— Боже! — не выдержал Корелл. — Как вы сюсюкаете с этими подлецами!

Его честь мэр

Его честь мэр города лежал в постели в своих апартаментах на втором этаже особняка Грейси с насморком, отупляющей головной болью, ломотой в костях и температурой. Пол вокруг кровати был усыпан служебными бумагами, которые он имел все основания не читать. Работа муниципального механизма шла своим чередом и без него. В двух больших комнатах на первом этаже группа помощников занималась текущими делами. Телефон у кровати мэра был включен, но он распорядился, чтобы его беспокоили только в случае гигантской катастрофы, к примеру, погружения Манхэттена в залив.

Впервые с тех пор, как он пришел к власти — за исключением нерегулярных отпусков и случаев, когда городские волнения или гигантские стачки задерживали его на службе всю ночь, — он не покинул особняка точно в семь утра. За окном раздался низкий гудок речного буксира. Этот сигнал будил всех его предшественников. Интеллигентный образованный человек (политические противники отрицали первое и хулили второе), он не питал пристрастия к романтике истории и мало интересовался судьбой дома, в котором поселился волею избирателей. Специалистом по особняку и его содержимому была жена мэра, когда-то изучавшая то ли литературу, то ли архитектуру (он, право, забыл, что именно).

Звонок вырвал его из дремотного состояния, и он со стоном взял трубку.

— Простите, Сэм, но дело неотложное.

Говорил Марри Лассаль, один из заместителей мэра, «первый среди равных», человек, которого пресса окрестила «свечой зажигания администрации».

— У вас нет сердца, Марри. Я подыхаю.

— Отложите эту затею. Нам на голову свалилась катастрофа.

Мэр прикрыл глаза рукой.

— Не томите.

— О’кей. Банда захватила поезд подземки. — Он повысил голос, чтобы заглушить чертыхание мэра. — Заложниками взяли шестнадцать пассажиров и машиниста, требуют от города выкупа в размере одного миллиона долларов.

На мгновение мэру пригрезилось, что он все еще спит и голос Лассаля звучит в привычной атмосфере ночного кошмара. Он поморгал, надеясь, что кошмар улетучится. Но голос Марри Лассаля был до омерзения реален.

— Вы меня слышите? Я сказал, что банда гангстеров захватила поезд подземки и потребовала…

— Дерьмо, проклятое дерьмо, — проговорил мэр. Его детство прошло под наблюдением гувернера, поэтому он так и не научился убедительно ругаться. Брани, как и иностранным языкам, лучше всего учиться в детстве. — Полиция что-нибудь делает?

— Да. Вы готовы обсуждать ситуацию разумно?

— А нельзя им оставить этот проклятый поезд? — он закашлялся и несколько раз чихнул. — Городу неоткуда взять миллион долларов.

— Придется найти. Где угодно. Я сейчас поднимусь.

— Дерьмо, — сказал мэр. — Дерьмо и проклятье.

— Хотелось бы, чтобы у вас прояснилось в голове.

— Миллион долларов! Может, есть другой выход?

— Нет выхода.

— Вы знаете, сколько снега зимой можно убрать за миллион? Мне нужна полная картина ситуации и мнения других — комиссара полиции, этого недоноска из транспортного управления и…

— Вы что, думаете, я тут сижу как дурак? Они уже едут. Но это — напрасная трата времени. Решать придется вам. И быстро.

Хлопок телефона угодил прямо в ухо мэра. Чертов Марри.

Комиссар полиции

Пока лимузин мчался по авеню Рузвельта, комиссар полиции разговаривал с окружным начальником, находившимся на месте преступления.

— Что у вас?

— Собралось уже тысяч двадцать народа, прибывают все новые. Я молю бога о буре с градом.

Комиссар мельком взглянул на ясное голубое небо над Ист-Ривер.

— Заграждения поставили? — спросил он.

— Естественно. Мы пытаемся оттеснить хотя бы часть на соседние улицы. Без особых церемоний. Завоевывать новых друзей в нашу задачу не входит.

— Что с движением?

— Я разместил патрульных на каждом перекрестке от 34-й до 14-й улицы. Думаю, наплыв везде вызовет проблемы, но непосредственная зона под контролем.

— Кто у вас заместителем?

— Дэниелс из отдела специальных операций. Рвется в тоннель выбить оттуда этих ублюдков. Да и я не прочь.

— Прекратите молоть вздор! — резко произнес комиссар. — Оставайтесь на месте, займите тактические позиции и ждите указаний. Все.

— Есть, сэр. Я просто хотел сказать, что это мне не по нутру.

— Меня ваше нутро не интересует. Вы блокировали все аварийные выходы?

— Вплоть до Юнион-сквер. Я спустил в тоннель около пятидесяти человек севернее и южнее поезда. Они хорошо укрыты. Все в пуленепробиваемых жилетах, вооружены автоматами, дробовиками, слезоточивым газом, в общем, обычный арсенал. И полдюжины снайперов с прицелами ночного видения.

— Надеюсь, не надо объяснять, что без приказа никто не должен действовать. Они не остановятся перед убийством всех пассажиров.

— Я так и приказал, сэр. — Окружной начальник помолчал. — Снайперы докладывают, что по поезду свободно расхаживают какие-то люди. Южная группа видит бандита в кабине машиниста как на ладони, его легко снять.

— Повторяю, все их угрозы следует воспринимать серьезно.

— Слушаюсь, сэр.

Лимузин, не переставая визжать сиреной, как внезапно захромавший скакун, рывками продирался сквозь поток машин.

— Вы допросили освобожденных пассажиров?

— Да, сэр, всех, что выловили. Показания противоречивы. Но помощник машиниста оказался толковым малым. Мы теперь знаем, сколько человек захватили поезд и как это произошло. Их четверо. Все в масках из чулок. Вооружены, судя по описанию, автоматами «томпсон», одеты в темно-синие плащи и шляпы. Хорошо организованы и знакомы с функционированием подземки.

— Ясно. Переоденьте кого-нибудь в железнодорожную форму. Может пригодиться.

— Слушаюсь. Есть затруднения со связью. В непосредственном контакте с захваченным вагоном находится только

Центр управления. Дэниелс в кабине поезда, стоящего на станции «28-я улица», он может связаться по радио с Центром управления, но не с захваченным вагоном.

— Кто поддерживает с ними контакт?

— Лейтенант транспортной полиции. По отзывам Дэниелса, парень сообразительный.

— Я сейчас отключусь, Чарли. Не горячитесь. Как только мы примем решение, я тут же свяжусь с вами.

Лимузин проплыл мимо двух дежурных, вытянувшихся по стойке «смирно», и въехал на круговую дорожку около особняка.

Выпрыгнув из машины, комиссар заспешил к подъезду.

10

Город: средства массовой информации

Газетчики и фоторепортеры примчались на Парк-авеню и 28-ю улицу через несколько минут после полиции. Их попытку прорваться на перроны удалось отразить, посему они стали хватать за фалды всех полицейских, которые попадались им на глаза.

— Какова ситуация на данный момент, инспектор?

— Я — не инспектор, а капитан. Мне ничего не известно.

— Будет ли город платить выкуп?

— Тело старшего диспетчера все еще лежит на рельсах?

— Кто руководит операцией?

— У меня приказ ничего не говорить.

— Кто вам приказал?

— С прессой так не обращаются. Как ваша фамилия?

— Кто отдал такой приказ?

— Я отдал. А теперь проваливайте.

— Эй, капитан, тут вам не Германия, вы не в рейхе!

— Ваша фамилия?

— Капитан Миднайт.

— Джо, ну-ка увековечь капитана!

Радиорепортеры, подняв шесты с микрофонами над толпой, сконцентрировали огонь на рядовом составе.

— Сколько, по-вашему, тут народу?

— Очень много.

— Как вас зовут, сэр?

— Мэлтон.

— Мы только что беседовали с рядовым Мэлтоном из ТПС, тактических полицейских сил, непосредственно тут, на 50 .

месте захвата поезда подземки на перекрестке 28-й улицы и Парк-авеню. А вот другой джентльмен, стоящий около меня, я полагаю, детектив в штатском, помогающий контролировать поведение толпы. Сэр, я правильно предположил, что вы — переодетый детектив?

— Я? Нет.

— Тем не менее вы помогаете полиции осаживать огромную толпу.

— Я никого не осаживаю. Моя мечта — вырваться отсюда и добраться до дома.

— О, понимаю, сэр. Я ошибся. Очень вам благодарен. Кто вы по профессии?

— Безработный.

Все телестанции передавали информацию о захвате поезда каждые десять минут. Крупнейшая сеть, «Юниверсэл Бродкастинг Систем», отрядила на место свою суперзвезду новостей Стаффорда Бэдрика. Знаменитый репортер буквально воткнул свой микрофон в лицо человеку с тройным подбородком, сигарой в углу рта и стопкой билетов ипподромного тотализатора в правой руке.

— Что вы можете сказать о драме, развернувшейся под этим тротуаром?

Мужчина погладил подбородки и уставился в камеру.

— По какому конкретно вопросу вы хотели бы услышать мое мнение?

— Некоторые видят в нашей подземке джунгли. Ваш комментарий?

— Джунгли? — переспросил человек с сигарой. — По-моему, они и есть джунгли.

— В каком смысле?

— Там полно диких зверей.

— Вы регулярно пользуетесь подземкой?

— Каждый божий день. А что мне делать остается — из Бруклина пешком топать?

— Опасаетесь ли вы этих ежедневных поездок?

— Еще бы!

— Ощущали бы вы себя в большей безопасности, если бы транспортная полиция патрулировала не восемь часов в сутки, а круглосуточно?

— Это просто необходимо!

— Спасибо, сэр. А вы, девушка?

— Я вас уже видела раньше. На большом пожаре в Кроун-Хэйтс в прошлом году, верно? — «Девушка» была женщиной средних лет с гигантским «пчелиным ульем» на голове. — Я считаю, что это скандал.

— Что вы имеете в виду?

— Все.

— Нельзя ли конкретнее?

— А что может быть конкретнее, чем «все»?

— О’кей, благодарю вас… Сэр, бандиты требуют миллион за освобождение заложников. Какую позицию, по вашему мнению, займут городские власти?

— Я не мэр. Но будь я мэром — избави меня бог от этого! — я бы управлял городом получше. Я дал бы людям работу, сделал улицы безопасными, уменьшил плату за проезд. Затем…

Не прошло и пяти минут с момента объявления о захвате по радио и телевидению, как в отдел новостей «Нью-Йорк Таймс» позвонил некто, назвавшийся «братом Уиллиамусом» — «министром саботажа» «Движения революционеров Америки»:

— Хочу поставить вас в известность, что захват подземного экспресса является акцией революционного саботажа. Понятно?

Ведший разговор заместитель редактора попросил брата Уиллиамуса дать какие-нибудь детали, не известные до сих пор публике, дабы убедиться, что его организация действительно ответственна за захват поезда.

— Сейчас я тебе добавлю такую деталь, что ты живо поймешь, что к чему! — пробасил голос.

— Без таких фактов, — заметил журналист, — любой может взять на себя ответственность за преступление.

— Кончай молоть, это акция чисто революционной экспроприации!

Всего «Таймс» получил около дюжины подобных звонков, «Ньюс» примерно столько же, а «Пост» — чуть меньше. Одни площадными словами бранили налетчиков, сообщали невероятные подробности и излагали идеи относительно способов их захвата; другие требовали информацию о родных и близких, оказавшихся, быть может, в захваченном поезде; третьи высказывали свое мнение по вопросу — платить выкуп или не платить, давая при этом философские, психологические и социологические обоснования поведения налетчиков, а по ходу дела — и всех прегрешений мэра.

— Если город заплатит этим бандитам, значит, давай каждый проходимец захватывай что-нибудь? Я — домовладелец, я плачу налоги и не желаю, чтобы мои деньги шли на ублажение всякой уголовщины. Ни пенни! Пусть только мэр попробует подчиниться, он тут же лишится моего голоса и голосов моей родни, причем — навеки!

— Я понимаю, что мэр взвешивает все «за» и «против». Что перетянет: человеческие жизни или горсть презренных монет? Если хоть один из пассажиров погибнет или получит увечье, передайте вашему хваленому мэру, что я не только не стану голосовать за него, но и жизнь свою положу на то, чтобы всем показать, какое он чудовище!

— Вызовите национальную гвардию! Пусть она штыками прикончит этих подонков! Я предлагаю свои услуги, хоть через месяц мне стукнет восемьдесят четыре. В мое время до такого не допускали.

— Я не говорю, что бандюги — цветные, но коль скоро девяносто пять процентов преступлений в этом городе — дело их рук…

— Передайте полиции следующее: надо затопить тоннель…

11

Его честь мэр

Возле кровати мэра сидели полицейский комиссар, директор казначейства, начальник Управления городского транспорта, президент городского совета, Марри Лассаль, жена мэра и доктор. Хозяин города слабым голосом предоставил право председательствовать на совещании Марри Лассалю.

— У нас нет времени на пустопорожние разговоры, — начал тот. — Так вот, предметом дискуссии является вопрос: платить выкуп или не платить? Все остальное — есть у нас деньги или нет, можем ли мы по закону отдать их, откуда собираемся взять наличные, сумеем ли схватить налетчиков и вернуть деньги — все это остается на втором плане. Мы не можем углубляться в дискуссию, ибо в противном случае у нас на руках будет на семнадцать покойников больше. Времени — максимум пять минут. Надо решать. Готовы?

Мэр слушал дебаты вполуха. Он знал, что Лассаль уже принял решение, и собирался поддержать его. Политический расклад был ему ясен заранее. «Таймс» авторитетно поддержит его по гуманным соображениям, «Ньюс» сдержанно одобрит, хотя и обвинит в допущении инцидента как такового. В традиционных границах Манхэттен будет за него, Куинс — против. Соотношение сил сложилось давно, и даже атомная бомба не сумеет поколебать его. Высморкавшись, он швырнут на пол бумажный платок. Доктор окинул его профессиональным взглядом, жена — с отвращением.

— Будем кратки, — сказал Лассаль. — По минуте на человека.

— Нельзя так ограничивать дискуссию в столь критической ситуации, — отозвался казначей.

— Пока мы тут топчемся, — напомнил Лассаль, — убийцы в серой грязней дыре отсчитывают минуты, чтобы начать убивать заложников.

— Серая грязная дыра? Ну и ну! — взвился начальник Управления городского транспорта. — Вы, между прочим, говорите о самой протяженной, самой загруженной и самой безопасной системе подземных дорог в мире!

— Приступим, — поморщился Лассаль и кивнут комиссару полиции.

— Мои люди в полной боевой готовности и по приказу выкурят их оттуда. Но безопасности заложников я гарантировать не могу, — сказал комиссар.

— Иными словами, — вмешался Лассаль, — вы за уплату выкупа?

— Я этого не сказал. Полиция не должна капитулировать перед преступниками. Но у них автоматы, и в перестрелке возможны жертвы среди заложников.

— Голосуйте, — предложил Лассаль.

— Я воздерживаюсь.

— Так, — Лассаль повернулся к начальнику Управления городского транспорта. — Вы?

— Я забочусь прежде всего о безопасности пассажиров. Отказ от уплаты будет стоить нам доверия людей. Следовательно, так или иначе часть дохода мы потеряем. Мы должны уплатить выкуп.

— А чем платить? — спросил казначей. — Откуда взять, из вашего бюджета?

Начальник горько усмехнулся:

— У меня нет ни пенни.

— И у меня тоже, — заметил казначей. — Я советовал бы мэру не брать на себя никаких обязательств, пока мы не знаем, есть ли у нас деньги.

— Отсюда следует, что вы голосуете против? — бросил Лассаль.

— Я еще не выразил свое понимание этого вопроса.

— Нет у нас времени на философию, — отрезал Лассаль. — Ваш черед. — Он кивнул президенту городского совета.

— Я против по следующим причинам…

— О’кей, — прервал его Лассаль. — Один воздержавшийся, один — «да» и два — «нет». Я голосую «да», таким образом счет два-два. Сэм?

— Подождите минуту, — вступил президент совета. — Я хочу объяснить свое решение.

— На кону — жизнь людей.

— И все же я намерен изложить свои соображения, — продолжал президент совета. — Первое и основное. Я за закон и порядок. С преступниками надо вести войну, а не потакать им.

— Спасибо, мистер президент, — произнес Лассаль.

— Еще одно.

— Черт побери! — взорвался Лассаль. — Вы что, не знаете, у нас истекают минуты!

— Второе, что я бы хотел сказать, — невозмутимо продолжал президент, — заключается в следующем. Если мы уплатим этим уголовникам, то попадем в порочный круг. Это как с самолетами. Стоит подчиниться одним гангстерам — и всякий, кому не лень, начнет захватывать поезда подземки.

— Все по-прежнему, — сказал Лассаль, — два «за», два «против» и один воздержавшийся. Решающий голос остается за мэром.

В ответ мэр бурно расчихался.

— Может, вы попытаетесь поговорить с этими мерзавцами, Марри? Пусть они войдут в наше положение…

— Сейчас не до шуток, — глаза Лассаля сузились. — Сэм, вы что, не видите — у нас нет иного выхода. Мы должны вытащить этих заложников целыми и невредимыми. Иначе…

— Помню, помню я про выборы, — отмахнулся мэр. — Оппозиция и так будет тыкать нам этим поездом в нос до следующей катастрофы. — Мэр повернулся к жене. — Дорогая?

— Нам не простят, Сэм. Людские жизни не имеют цены.

— Действуй, Марри, — вздохнул мэр.

Лассаль повернулся к комиссару полиции:

— Передайте этим мерзавцам: мы платим. — Потом — казначею: — С каким банком мы больше всего имеем дело?

— С «Госэм Нэшнл Траст». Меня воротит от этого, но я позвоню…

— Я сам позвоню. Все вниз. За дело.

Райдер

Райдер знал, что даже при аварийном освещении он представлял собой легкую мишень. Полиция, конечно, была в тоннеле, и снайперы держали его на мушке. Ситуация — вот что было его укрытием. Как на войне.

Героика войны, фразы типа «держаться до последнего», «пренебрегая опасностью», «против превосходящих сил противника» резали ему слух. То были патетические вопли побежденных. Классические примеры этого давали войны древности, большинство которых стало нетленными монументами неумелой организации и идиотской расплаты за просчеты. Достаточно вспомнить Фермопилы — типичная военная ошибка! «Сражаться до последнего» означало, что вас стерли с лица земли; «пренебрегая опасностью», вы бессмысленно умножали потери; появление «превосходящих сил противника» подразумевало, что вы прозевали искусный маневр врага. В данном случае операция была разовой, сохранение сил в задачу не входило, но каждый член команды был нужен для выполнения тактической задачи, поэтому риск следовало строго рассчитывать.

«Команда» — это, конечно, громко сказано. Скорее группка неудачников, случайно сбившихся вместе. За исключением Лонгмена, он плохо знал их; они были просто телами, заполнявшими пустые места в шеренге. Райдер сознавал, что Уэлкома и Стивера он завербовал, дабы уравновесить Лонгмена, страдавшего избытком воображения, а значит, и страха. Он вышел на них через своего давнего знакомого торговца оружием. Для отвода глаз тот представлялся комиссионером кожевенной фирмы. Достать автоматы для него проблемы не составляло. При надобности от мог снабдить вас танками, броневиками, гаубицами, минами и даже списанной подводной лодкой.

После того, как стороны пришли к соглашению о покупке четырех автоматов «томпсон», торговец выудил из сейфа бутылку виски, и они предались воспоминаниям о былых баталиях, в том числе и о тех, где сражались друг против друга. Разговор прервал телефонный звонок. Торговец выслушал сообщение, хмыкнул и, швырнув трубку на рычаг, раздраженно бросил:

— Один из моих парней. Прыти много, а ума ни на грош!

Райдер не обратил внимания на реплику, но торговец продолжил:

— Хорошо бы сплавить его куда-нибудь… Погоди, а тебе он не нужен? Ты покупаешь четыре «томми». А команду уже подобрал?

Райдер отрицательно мотнул головой. Это было в его стиле — сначала думать об оружии, а потом о людях.

— Ну, так как?

— Уж не хочешь ли ты мне всучить гнилой товар?

— Я — человек прямой. Для бизнеса парень не годится — псих. Неуправляемый, скажем. Но жаден, упрям… — он остановился, как бы подыскивая слова, а найдя его, удивился сам, — …и честен. Меня не касается, что ты собираешься делать с «томми». Но если ты обзаводишься ими для стрельбы, этот малый будет в самый раз. Он не обманет и не продаст. А такое в наше время редко встречается.

— Надо подумать. Надеюсь, он не слишком честен?

— Слишком честных не бывает, — угрюмо сказал торговец.

Райдер встретился с парнем на следующей неделе. Как он и думал, парень был нахальным, упрямым и эксцентричным. Серьезным недостатком Райдер эти свойства не считал. Основной вопрос заключался в том, насколько точно он может выполнять приказы.

— Ты откололся от Организации, чтобы заняться собственным делом. Что тебя не устраивало?

— Сплошное старичье, — презрительно произнес парень. — Сидят в своих норах и стригут купоны. Всех стреножили — того не делай, сюда не суйся. У них сгинешь от скуки. Хочу наконец сорвать крупный куш.

— Это опасно, — сказал Райдер, глядя ему в глаза.

Уэлком пожал плечами:

— Я понимаю, что вы не предложите сотню «кусков» за воскресную прогулку. Но я не из пугливых. Меня даже мафиози не смогли достать.

— Верю, — кивнул Райдер. — А приказы выполнять можешь?

— Смотря кто их отдает.

Райдер постучал пальцем по груди.

— Буду честен с вами, — сказал Уэлком. — Так сразу обещать не могу. Я ведь вас не знаю.

На следующей неделе после второго разговора Райдер не без опасений нанял Уэлкома. Одновременно он встретился со Стивером. Того также рекомендовал торговец оружием:

— Парень старательный, а дела идут вяло. Поговори с ним.

В кастовой системе «дна» Стивер слыл «тугодумом» в противоположность «башковитым» вроде Лонгмена. Райдер прощупывал Стивера тщательно. Родом со Среднего Запада, тот постепенно шел от мелких краж к вооруженным грабежам, один раз сидел — когда, отколовшись от своей компании, пошел на самостоятельное дело. Райдер не сомневался, что Стивер будет выполнять приказы беспрекословно.

— Если дело выгорит, ты получишь сто тысяч, — сказал Райдер.

— Хорошие деньги.

— Но их надо заработать. Дело очень рискованное.

Марри Лассаль

Марри Лассаль предупредил секретаршу, что будет сам разговаривать с банком, на соблюдение протокола не было времени.

— Президент, — проворковала секретарша правления банка, — будет счастлив поговорить с вами, как только…

— Меня не волнует, будет он счастлив или нет. Я хочу говорить с ним немедленно!

Секретарша терпеливо снесла его грубость:

— Он разговаривает с заграницей, сэр…

— Слушайте, если вы немедленно не соедините меня с ним, я вас привлеку по закону о преступном неподчинении властям!

Минуту спустя в трубке зазвучал сочный голос:

— Марри! Как дела, старина? Это Рич Томпкинс. Что стряслось?

Рич Томпкинс был вице-президентом «Госэм Нэшнл Траст» по связям с общественностью.

— Какого черта мне подсунули вас?!

Тремя фразами Лассаль передал Томпкинсу суть дела.

— А теперь, если вы лично не можете санкционировать передачу миллиона долларов, идите и вмешайтесь в разговор этого старого пустомели. Ясно?

— Марри… — голос Томпкинса перешел почти в вой, — я не могу. Он говорит с Мурунди.

— Что еще за Мурунди?

— Это страна такая. Кажется, в Африке.

— Оторвите его от того аппарата и притащите к этому.

— Марри, вы недопонимаете. Мурунди. Мы финансируем их.

— Кого это «их»?

— Я же вам сказал: Мурунди. Целую страну.

— Рич, если через тридцать секунд я не буду говорить со стариком, я вас ославлю на весь мир.

— Марри!

— Часы тикают.

— Бог мой, Марри, мы добивались связи с ними четыре дня!

— Еще пятнадцать секунд, и я передаю в газеты и на телевидение горячую новость: Вера Ралстон. Маленькие пожертвования для бедствующей актрисы от покровителя из банка…

— Я добуду его, потерпите!

Ожидание было столь кратким, что Лассаль явственно представил себе Томпкинса, одним прыжком перемахнувшего через приемную и на полуслове прервавшего разговор с Мурунди.

— Добрый день, мистер Лассаль, — голос президента банка был невозмутим и размерен, — я понял, что город в критическом положении?

— Захвачен поезд подземки. Заложниками оказались семнадцать человек: шестнадцать пассажиров и машинист. Если мы не передадим менее чем через полчаса миллион долларов, все семнадцать будут убиты.

— Поезд подземки? — протянул президент. — Это что-то новенькое.

— Да, сэр. Теперь вы понимаете, почему мы так спешим? Как можно получить миллион наличными?

— Только через Федеральный резервный банк.

— Отлично. Вы можете немедленно организовать для нас выдачу денег?

— Выдачу? Как я могу организовать выдачу, мистер Лассаль?

— Взаймы, — повысил голос Лассаль. — Мы хотим одолжить миллион. Суверенный город Нью-Йорк.

— Одолжить?! Но, мистер Лассаль, на это требуется согласие правления, условия займа, сроки…

— При всем уважении, мистер президент, у нас на все это нет времени.

— Но это, как вы изволили выразиться, важно. Знаете, у меня тоже есть избиратели — пайщики, акционеры.

— Слушайте, вы, тупой паразит… — заскрипел зубами Марри и тут же осекся. Но отступать или извиняться было уже поздно. — Вам хочется сохранить свое дело? Я-то выйду из положения — просто обращусь в другой банк. Но вам это отрыгнется!

— Никто, — в тихом изумлении произнес президент, — никто до сих пор не награждал меня таким эпитетом.

— Если вы немедленно не займетесь получением денег, об этом будут говорить все.

Прескотт

Принятое в особняке решение было передано комиссаром полиции начальнику округа, тот немедленно позвонил в Центр управления Прескотту. Вызвав «Пелем 1-23», Прескотт сообщил:

— Мы согласны платить. Повторяю, мы заплатим выкуп. Как поняли?

— Вас понял. Сейчас я передам дальнейшие инструкции. Вы должны выполнить их в точности. Подтвердите.

— О’кей, — сказал Прескотт.

— Три пункта. Первое: деньги должны быть собраны пятидесяти— и стодолларовыми бумажками в такой пропорции: пятьсот тысяч сотнями и пятьсот тысяч полсотнями. Повторите.

Прескотт медленно повторил сказанное для Дэниелса, чтобы тот передал это дальше по линии.

— Соответственно должно быть пять тысяч стодолларовых бумажек и десять тысяч пятидесятидолларовых. Пункт второй: эти бумажки следует разложить на кучки по двести бумажек в каждой и перетянуть каждую пачку толстой резинкой по длине и ширине. Как поняли?

— Пять тысяч сотенных, десять тысяч пятидесятидолларовых в пачках по двести бумажек, перетянутых вдоль и поперек резинкой.

— Пункт третий: все бумажки должны быть не новыми, а номера серий выбраны наугад. Повторите.

— Все старые бумажки, — проговорил Прескотт, — и без подбора серийных номеров.

— Все. Когда деньги доставят, свяжитесь со мной для дополнительных инструкций. Связь кончаю.

— Я все понял, — вступил Дэниелс. — Когда снова выйдете на связь, постарайтесь оттянуть время.

Прескотт вызвал «Пелем 1-23».

— Я передал ваши инструкции, но нам надо больше времени.

— Сейчас два сорок девять, — ответил главарь. — У вас еще двадцать четыре минуты.

— Будьте реалистами, — возразил Прескотт. — Деньги надо подсчитать, сложить в пачки, привезти… Это просто физически невозможно.

— Нет.

Ровный непреклонный голос заставил Прескотта сжать кулаки.

— Слушайте, — превозмогая дрожь, сказал он, — дайте нам еще пятнадцать минут. Ну какой смысл убивать невинных людей?

— Невинных не бывает.

«О боже, — подумал Прескотт, — это фанатик!»

— Пятнадцать минут, — повторил он. — Неужто из-за каких-то пятнадцати минут вы перебьете всех людей?

— Всех? — в голосе просквозило удивление. — Мы не собираемся убивать всех, иначе нам некем будет торговать. Но если мы убьем парочку или даже пятерых, оставшихся хватит для выкупа. Вы будете терять по одному пассажиру каждую минуту после предельного срока. У меня нет желания дальше дискутировать с вами.

Прескотт, стараясь совладать с голосом, переменил тему:

— Вы позволите нам подобрать старшего диспетчера?

— А кто это?

— Человек, которого вы застрелили. Мы хотели бы вынести его.

— Нет.

— Вдруг он еще жив и его можно спасти?

— Он мертв.

— Откуда вы знаете?

— Он мертв. Но если настаиваете, мы можем всадить в него еще полдюжины пуль, чтобы не мучился. Связь кончаю.

Прескотт сложил руки на панели и медленно опустил на них голову. Мгновение спустя он вздрогнул и вымуштрованным голосом произнес:

— Никакой отсрочки. Полный отказ. Они будут убивать по пассажиру каждую минуту, если мы опоздаем.

— Успеть нельзя просто физически, — тем же сухим тоном отозвался Дэниелс.

Фрэнк Корелл

Перескакивая от панели к панели, Фрэнк Корелл пытался спасти линию от паралича. Поезда, отправляющиеся от Дайр-авеню, были направлены на Вестсайд. Поезда, уже прошедшие на юг, были пущены в Бруклин, другие — по кольцу. Пока все это было беспорядочной импровизацией, но Фрэнк пытался внести в нее какой-то порядок.

— «Железка» должна функционировать без остановок! — орал он.

Марри Лассаль

Марри Лассаль взлетел по парадной лестнице в покои мэра. Его честь лежал лицом в подушки, напряженно ожидая момента, когда нависший над ним доктор нанесет шприцем неотвратимый удар.

— Сэм, вставайте, одевайтесь. Мы едем, — произнес помощник.

— Да вы рехнулись! — простонал мэр.

— Совершенно исключено, — вмешался врач. — Это нелепость.

— Вас никто не спрашивает, — отрезал Лассаль. — Политические решения тут принимаю я.

— Его честь — мой пациент, и я не позволю ему вылезать из постели.

— Ну, так я найду врача, который позволит ему сделать это!

— Марри, я препогано себя чувствую, — остановил его мэр. — В чем дело?

— В чем дело? Семнадцать граждан рискуют своей жизнью, а мэр не хочет туда заглянуть?

— Что изменится, если я приеду? Меня освистают…

— Слушайте, Сэм, все, что от вас требуется, это приехать туда, сказать налетчикам несколько слов в мегафон, и все. Можете возвращаться в постель.

— Неужели меня послушаются?

— Сомневаюсь, но сделать это надо. Пусть избиратели видят, что вы защищаете жизненные интересы граждан.

— Они-то не больны, — прокашлял мэр.

— Вспомните Аттику, — сказал Лассаль. — Вы уподобитесь тамошнему губернатору.

Мэр резко сел в кровати, свесил ноги, и его повело вперед.

— Это безумие, Марри. Я даже встать не могу. Если я поеду, мне станет еще хуже, — его глаза округлились. — Я могу даже умереть.

— С политиками случаются вещи похуже смерти, — успокоил Лассаль. — Я помогу вам натянуть брюки.

12

Райдер

Райдер открыл дверь кабины, и Лонгмен встретил его вопрошающим взором. Стивер сидел у задней двери с направленным в тоннель автоматом. В центре, расставив ноги, по-хозяйски стоял Уэлком, зажав автомат под мышкой и презрительно глядя на пассажиров.

— Прошу внимания, — произнес Райдер.

Он оглядел повернувшиеся к нему лица. Только двое из пассажиров встретились с ним взглядами: старик — мрачно, но с живым интересом, и черный активист — вызывающе из-под обагренного кровью носового платка. Бледный машинист беззвучно шевелил губами. Хиппи сонно-отсутствующе улыбался. Мамаша с усилием гладила своих мальчишек. Девица в брезентовой шапочке сидела, закинув ногу и выставив напоказ колени.

— У меня новая информация, — сказал Райдер. — Город согласился выкупить вас.

Мамаша притянула к себе ребят и крепко их поцеловала. На челе черного активиста не дрогнуло ни жилки. Старик захлопал ручками, без всякой иронии имитируя овацию.

— Если все пойдет по плану, вы целыми и невредимыми разойдетесь по своим делам.

— Что вы имеете в виду, говоря «по плану»? — поинтересовался старик.

— Если город сдержит свое слово.

— О’кей, — сказал старик. — Мне все-таки очень интересно, просто из любопытства, а сколько денег?

— Миллион долларов.

— За каждого?

Райдер покачал головой.

— То есть примерно по шестьдесят тысяч на нос. Это все, чего мы стоим?

— Заткнись, старый.

Голос Уэлкома, автоматический, скучный. Райдер видел почему: тот заигрывал с девицей, чья шикарная поза была адресована явно Уэлкому.

— Сэр, —мамаша подалась к нему, сминая мальчишек. — Сэр, как только вы получите деньги, вы нас отпустите?

— Нет, но очень скоро.

— А почему не сразу?

— Хватит вопросов! — отрезал Райдер. Он сделал шаг назад к Уэлкому и прошептал: — Кончай окручивать девку. Нашел время!

Едва понизив голос, Уэлком ответил:

— Не беспокойся. Я могу пасти эту компанию и порезвиться с пташкой. Нигде не промажу.

Райдер нахмурился, но смолчал. Он вернулся в кабину, не реагируя на тревожный взор Лонгмена. Ничего не оставалось, кроме как ждать. Он не пытался гадать, принесут деньги к сроку или нет. Он даже не давал себе труда взглянуть на часы.

Том Берри

Через день должно было исполниться три месяца, как его послали в переодетый патруль на Ист-Вилледж. В патруль набирали добровольцев, и одному богу известно, зачем он высунулся. Наверно, ему просто надоело мотаться на машине по району со своим напарником, толстошеим убежденным нацистом, ненавидевшим евреев, негров, поляков, итальянцев, пуэрториканцев и практически всех остальных; единственное, что ему нравилось, это война, не только вьетнамская, а война вообще. Его разговоры вызывали у Тома тошноту.

Отрастив волосы до плеч, отпустив бороду, напялив на себя пончо, ленту на голову и бусы на шею, он отправился слоняться среди мотоциклетных групп, бродяг, наркоманов, студентов, радикалов, сбежавших из дому подростков и вырождавшихся хиппи Ист-Вилледжа.

Опыт оказался несколько с сумасшедшинкой, но уж никак не скучным. Ему довелось познакомиться и даже сдружиться с несколькими хиппи, переодетыми под хиппи карманниками (а чем они хуже его?!), чернокожими ребятами, собиравшими запоздалый долг с потомков рабовладельцев, и, наконец, через Диди — с горевшими революционным огнем детьми богатых родителей, сменившими домашний комфорт и элитарные студенческие кампусы на прокуренные берлоги. Их богом был Мао, но даже он не пришел бы в восторг от такого пополнения.

Диди он повстречал в первую неделю хождения. В это время его основной задачей являлись акклиматизация и знакомство с подопечными. Он изучал заглавия книг, выставленных на витрине книжного магазина на площади св. Марка — пестрый набор от Мао до Маркузе, когда она вышла из дверей и задержалась у объявления. Одетая в джинсовый костюм и тенниску, она выглядела стандартной нонконформисткой, но длинные, падающие на плечи волосы были вымыты, джинсовка и тенниска выстираны (подобные обстоятельства им всегда учитывались), фигурка стройная, приятные черты лица.

От его внимательного взгляда ей стало не по себе.

— Книги в витрине, бэби.

Голос у нее был не уличный, мягкий. Он улыбнулся:

— Мне эти книжки нравились, пока вы не вышли. Вы лучше.

Она насупилась:

— На сколько долларов?

В ее словах он услышал трубный отзвук феминистской полемики.

Когда они встретились на другой день, Диди начала его идеологическое образование. А на следующей неделе она пустила его не только в свое обиталище, но и в постель. Тут ему пришлось проявить некоторую ловкость рук, чтобы она не заметила пистолет. Но несколькими днями позже он снебрежничал, и она разглядела кобуру под мышкой. Пришлось показать.

С округлившимися глазами она ткнула пальцем в дуло «тридцативосьмерки» и проговорила:

— Зачем тебе эта свинячья пушка?

Быть может, ему следовало и дальше морочить ей голову, но у него не хватило духу ей врать.

— Я… Видишь ли, Диди, так получилось, что я и есть «свинья»…

Она поразила его тем, что энергично дала ему в зубы, так, что он зашатался, а потом бросилась на пол и, уткнув голову в руки, горько заплакала, как самый обыкновенный буржуазный птенчик. Потом, после взаимных упреков, поношений, обвинений, признаний и клятв любви, они решили не разрывать отношений, а Диди дала тайный обет — хотя долго хранить тайну она и не могла — посвятить себя освобождению «свиньи».

Лонгмен

Лонгмен с самого начала возражал против убийства пассажиров за просрочку времени.

— Мы должны угрожать, — сказал Райдер, — и это должно быть убедительным. В тот момент, когда они перестанут верить, что мы приведем угрозу в исполнение, нам крышка.

Доводы Райдера были логичными, но от этого не становились менее ужасными. Временами он казался Лонгмену машиной без страстей и даже эмоций. К примеру, в вопросе о деньгах он был сдержаннее самого Лонгмена, настаивавшего на том, что требовать надо пять миллионов.

— Слишком много, — сказал Райдер. — Они могут не согласиться. Миллион — это та сумма, которую человек может себе представить, понять, допустить. Она обычна.

— Это гаданье на кофейной гуще. Вы же не знаете, захотят они платить или нет. А вдруг вы ошибетесь? Тогда мы упустим жирный кусок.

Наградой Лонгмену была редкая улыбка Райдера. Но он остался непреклонен: «Не надо рисковать. Вы выйдете из тоннеля с четырьмя сотнями тысяч, причем не облагаемых налогом. Неплохой доход для безработного».

Решение было принято, но у Лонгмена остался от разговора осадок. Что значили для Райдера деньги? Важнее, пожалуй, было само предприятие, возбуждение, лидерство. То же можно было отнести и к прошлому Райдера, к его наемничеству. Человек не станет подставлять себя под пули, если им руководит желание только заработать. Наверно, есть и другие, не менее сильные мотивы.

Закупая «материальную часть», Райдер не скупился. Он платил за все сам, даже не спрашивая Лонгмена о том, как они поделят расходы после получения денег. Лонгмен знал, что четыре автомата стоят дорого, так же как и амуниция, специально сшитая одежда и прочее…

Лонгмена начали беспокоить Уэлком и девица в солдатской шапочке. Несмотря на замечание Райдера, ничто не изменилось.

Он не был ханжой, нет. И у него были бабы, и разные, но чтобы вот так, на людях?!

Анита Лемойн

Анита сделала вид, что поправляет юбку, и украдкой посмотрела на золотые часики. Даже если ей удастся выбраться из этого поганого поезда сейчас, она уже опоздала. А это значит, что поганец помощник режиссера возьмет кого-нибудь другого, хотя ей пришлось переспать с ним для того, чтобы он выпустил ее в крохотной роли в рекламном ролике.

Проклятая жизнь в этом проклятом городе. У нее не осталось пятнадцати долларов на такси, пришлось сесть в поезд и вот — на тебе. Роль, конечно, не стоила и ломаного гроша, но была надежда после стольких мытарств, унижений и просьб зацепиться за телевидение. В маленьком городке на юге, где она выросла, ей восхищенно свистели вслед все парни. Выйти замуж не составляло проблемы. Но остаться гнить в глуши, когда она знала цену себе и своей внешности? Нет уж, увольте.

Нью-Йорк отказался покупать ее. Разумеется, охотников заплатить наличными за вечер в ее постели было сколько угодно, но это не окупало расходов. Квартира в приличном районе, театральные курсы, одежда — все это было рабочей необходимостью. Без этого пришлось бы расстаться с мечтой об экране, могучей силой, тянувшей ее в этот проклятый город.

Роль, крохотная роль, заветная роль — все это сейчас уплывало из-за четырех кретинов, надумавших играть в солдатики. Ситуация становилась опасной. Даже если они нарочно не станут стрелять в нее, столько оружия вокруг представляло угрозу. Что напишут потом в рубрике происшествий? «Анита Лемойн, молодая…» Кто? Просто девушка, не получившая еще ни одной работы. Сколько снимков она видела за это время в «Ньюс» — тело, заботливо укрытое полицейским… «Я не хочу быть случайной жертвой нелепого происшествия. Мне нужно выбраться отсюда! Любой ценой!! Если понадобится, я пойду сейчас с этим диким итальяшкой в кабину или просто лягу на скамейке на глазах у всех…»

Анита в панике взглянула на ухмылявшегося парня с автоматом, нагло взиравшего на нее.

Комо Мобуту

Рана на виске Комо все кровоточила. «Я получил ее, — со злостью думал он, — из-за парочки трусливых негров, которые от страха даже не подняли головы». Он отнял платок от виска и взглянул на них. «Боже, я готов отдать всю кровь по капле ради того, чтобы мой народ вздохнул свободно. Но посмотрите — этим двум крысам нет никакого дела!»

Кто-то тронул его за рукав. Вертлявый старик рядом протягивал ему большой свернутый платок.

Мобуту мотнул головой:

— Я у вас ничего не просил.

— Возьмите. Мы все в одной лодке.

— Нет уж, вы сидите в своей лодке, а я останусь в своей. Нечего мне мозги пудрить.

— Хорошо, не надо лодки. Но платок возьмите, а то ваш промок.

— Я не беру подаяний.

— Хорошо, заплатите мне пять центов. Я купил платок два месяца назад и с учетом амортизации он больше не стоит.

— Я ничего не беру у белых свиней.

— Белый — согласен. А насчет свиньи вы ошиблись: у меня другаярелигия, — улыбнулся старик. — Берите и не ершитесь.

— Ошиблись адресом, старина. Мы — враги, и нечего сюсюкать. Настанет день, и я вас отделаю так же, как они — меня. Вы все заодно.

— О’кей, — ответил старик. — В тот день я возьму ваш платок.

Комо посмотрел на толстый платок в руке старика. В конечном счете он наверняка куплен на доходы, высосанные из его черных братьев и сестер. По справедливости, платок принадлежал им, ему; это была мизерная репарация за вековое рабство. Он взял платок и с вызовом взглянул на старика. Морщинистое лицо того расплылось в улыбке.

13

Город: под землей

Прибыв на станцию «28-я улица», окружной начальник отправил отряд патрульных вниз очистить платформу. Десять минут спустя они вернулись потные, злые, один сильно хромал, у другого было расцарапано лицо, третий поддерживал разбитую руку. Пассажиры отказались разойтись, при виде полиции толпа разразилась бранью, особо ретивые стали швырять мусорные баки. Наряд арестовал шестерых буянов, четверо из которых были отбиты толпой по пути наверх. В руках полиции осталась ревущая чернокожая женщина и молодой человек с чахлой бороденкой, по неустановленным причинам получивший удар прикладом, вследствие чего был в полуобморочном состоянии.

Толпа, продолжал докладывать сержант, была неуправляемой. В стоявшем у платформы поезде было разбито несколько окон, объявления и афиши на станции сорваны, скамейки перевернуты, по всему перрону валялась выброшенная из туалетов использованная бумага. Дэниелс с трудом улавливал донесения участников операции. Он предупредил, что работать в таком бедламе немыслимо.

Окружной начальник вызвал подкрепление. Пятьдесят полицейских в форме и десять детективов с дубинками врезались в массу пассажиров на платформе. При этом возникали новые помехи: многие пассажиры требовали возврата платы за проезд. В последовавшей свалке неустановленное количество пассажиров и минимум шесть полицейских получили телесные повреждения. Руководивший акцией капитан прорвался к разменной кассе и приказал служащему выдать деньги каждому пассажиру. Клерк отказался делать это без распоряжения свыше. Капитан выдернул пистолет, сунул его в окошко кассы и отчетливо проговорил: «Вот тебе распоряжение. Если ты сейчас же не начнешь выдавать деньги, я разнесу твою поганую рожу!»

Множество пассажиров и полицейских пострадали в давке у кассы при возврате денег (тринадцать человек настолько серьезно, что нуждались в медицинской помощи, а четверо — в госпитализации), но через пятнадцать минут после того как полиция ворвалась на станцию последний пассажир вышел на поверхность.

Центр управления

Центр управления продолжал крутить по трансляционной сети кассеты с информацией, задачей которой было очистить станции в зоне инцидента. Мужской голос непрерывно призывал пассажиров покинуть станции и перейти «кратчайшим путем на линии «Бруклин — Манхэттен», «Индепендент» или «Вестсайд». Кое-кто последовал увещеваниям и вышел на поверхность, но большинство отказалось трогаться с места («Вот такие они, — сказал шеф транспортной полиции окружному начальнику. — Не проси меня объяснять почему»). Дабы избежать повторения «Битвы при 28-й улице», полиция уже не пыталась применять силу. Наряды разместились около входов в подземку. Мера оказалась эффективной повсюду, кроме станции «Астор-плейс», где группа пассажиров, явно подстрекаемая кем-то, снесла двери, смяла полицейские кордоны и прорвалась вниз на платформу.

Город: «Ошеаник Вуленс Билдинг»

В вестибюле «Ошеаник Вуленс Билдинг» (компания, носившая это название, уже давно в погоне за дешевой рабочей силой перебралась на юг, но ее название, красовавшееся над величественным фронтоном, укоренилось за самим зданием) Эйб Розен переживал самую фантастическую удачу в своей жизни. Рядом со зданием находился вход в метро, и люди, натолкнувшись на полицейский кордон, в волнении кидались к его киоску. За полчаса он распродал весь запас сигарет, даже неходовые сорта. Потом разобрали сигары, и наконец, когда покупать уже было нечего, дошла очередь до журналов и газет. Многие обменивались мнениями, стоя в вестибюле. Таким образом, Эйб Розен был все время в курсе событий.

— Только что укатила «скорая помощь». Машин двадцать. Они там по ошибке врубили контактный рельс. Представляете, если в вас влепят миллион вольт…

— Это все кубинских рук дело. Копы погнались за ними в тоннель…

— Полиция думает выкачать из тоннеля воздух, те начнут задыхаться и выползут…

— Они заломили по миллиону за каждого пассажира, так что вынь да положь двадцать миллионов! Город пытается сторговаться по полмиллиона за каждого.

— Мэр? Да что вы? Он ездит только в богатые кварталы. Если бы это случилось в Ленокс-авеню…

— Собаки. Им нужно спустить в тоннель свору доберманов, и те перервут им глотки. Потери? Но это же будут не люди, а собаки!

— Как только они спустят в тоннель танк…

Эйб Розен только поддакивал. Он давно уже разучился чему-либо удивляться в этом сумасшедшем городе.

— Что стряслось? — спросил его вошедший новичок.

Эйб грустно покачал головой. В двух шагах развивалось преступление века, но какое это имело значение?

— Ничего особенного, — ответил он. — Парад или еще что-нибудь.

Клайв Прескотт

В студенчестве Прескотт был лучшим баскетболистом своего маленького колледжа в Южном Иллинойсе, но до профессионала не дотянул. Его слишком поздно заметили, и хотя он изо всех сил выкладывался на тренировках, его отсеяли еще до начала сезона. Став лейтенантом, он довольно скоро начал ощущать «потолок» карьеры в Главном управлении полиции. Конечно, работа была привилегированная, особенно для негра, но дотянет ли он до капитана? Это еще вопрос. Последнее время он подумывал об уходе. Пусть даже с меньшим жалованьем, но не в полиции. С другой стороны — жена, двое малышей, да и о пенсии следует думать…

Прескотт сидел у пульта главного диспетчера, неотрывно глядя на созвездие мерцающих лампочек. Он мог бы убедить главаря банды отсрочить назначенный предел, но сейчас, когда осталось двадцать минут, а деньгами еще не пахло, на это не было шансов.

В другом углу Корелл — само воплощение ответственности — маневрировал поездами, взывал к машинистам и «башенникам», истерично вопил. Этот, мрачно подумал Прескотт, просто расцветает от запарки. Вулканический темперамент. Очнувшись, лейтенант вызвал «Пелем 1-23».

— Да? — рявкнул Дэниелс.

— Сэр, я хотел выяснить, везут ли деньги.

— Еще нет, я сообщу вам.

— Понял. — сказал Прескотт. — Значит, везут. Я так и передам на «Пелем 1-23».

— Я же сказал — еще нет!

— Да, сэр, — сказал Прескотт. — Вопрос в том, сколько времени понадобится на их доставку.

— Слушайте, я же вам говорю… — Дэниелс внезапно замолк, и Прескотт подумал: наконец-то до него дошло. — О’кей, я понял. Давайте!

Прескотт вызвал «Пелем 1-23».

— Это лейтенант Прескотт. Деньги уже в пути.

— Понял.

Голос главаря был ровным.

— Мы действуем, — сказал Прескотт. — Вы видите. Но их физически невозможно довезти при таком движении за одиннадцать минут. Вы меня слышите?

— Десять. Десять минут.

— Это невозможно. Дайте нам десятиминутную отсрочку.

— Нет.

— Мы носимся как угорелые, — продолжал Прескотт. — Дайте нам шанс.

— Нет. Крайний срок — три тринадцать.

Голос был все так же ровен.

— Хорошо. Для нас ясно, что деньги должны быть доставлены в три тринадцать. Мы постараемся. Но ведь от станции надо еще пройти по тоннелю. Дайте нам какое-то время. Отвечайте. Вы меня слышите?

Последовала пауза.

— Хорошо. Я согласен. Но больше никаких уступок. Поняли? Когда привезут деньги, свяжитесь со мной для дальнейших инструкций. Связь кончаю.

«Вот так, — подумал Прескотт, — несколько минут я выиграл. Но это ничего не даст, деньги к трем тринадцати на станцию привезти все равно не успеют».

Артис Джеймс

Патрульный Артис Джеймс стоял за колонной в двадцати метрах от хвоста захваченного вагона. Он был в безопасности, но двигаться было нельзя, и мышцы начали затекать. Ветерок доносил из тоннеля приглушенные шорохи.

Ясно, что в тоннеле позади него уже есть полиция — человек двадцать-тридцать, может, пятьдесят, со снайперскими винтовками, автоматами, гранатами со слезоточивым газом. Знают ли они о его присутствии? Такую мелочь начальство вполне могло упустить при рассмотрении ситуации. Поганое дело — впереди налетчики, позади — свои. Он оказался буквально между двух огней. Того и гляди, подкрадется сзади какой-нибудь чертов командос и прирежет — пикнуть не успеешь. Прямо как в кино!

Прижатым к стенке боком Артис явственно ощущал пачку сигарет, купленных у Эйба Розена, непреодолимое желание курить буквально пронзало его. Ему пришло на ум, что если дело кончится плохо, курить ему уже не придется — именно так для него материализовался образ смерти: не жратва, не бабы, не деньги… Неужто никто ему не поможет в этом зверинце?

Его честь мэр

Машина комиссара рванула от особняка так резво, что один из караульных рухнул на грядку рододендронов, боясь попасть под колеса. Рядом с шофером сидел комиссар, сзади — Марри Лассаль и укрытый шерстяным пледом мэр. Когда машина вырвалась на Истэнд-авеню, мэр чихнул с такой силой, что внутри машины на солнце заплясали мириады пылинок.

— Это глупость, Марри, — мэр вытер нос о плед.

— Я глупостей не делаю, — холодно ответил Лассаль. — На все, что я делаю, у меня есть веские причины.

— Лезть в грязный ветреный тоннель..

— Зато вылезать будем в теплынь и уют, — отпарировал Лассаль. — Слушайте, все, что от вас требуется, это взять громкоговоритель и произнести возвышенное ходатайство о помиловании.

— Они не могут в меня выстрелить?

— Встанете за столбом. Явных поводов стрелять в вас у них не должно быть.

Мэр так скверно себя чувствовал, что не поддержал шутку.

— Вы думаете, они из горожан?

— Расслабьтесь, — сказал Лассаль. — Смотрите на это как на благотворительное мероприятие.

— Знай я, что это на самом деле может помочь…

— Может.

— Заложникам?

— Нет, — ответил Лассаль. — Вам.

Окружной начальник

Толпа, собравшаяся на автостоянке близ юго-западного выхода станции «28-я улица», напоминала гигантскую молекулу, электроны которой то и дело перескакивали с одной орбиты на другую. Окружной начальник смотрел на часы, где пульсировали секунды.

— Три минуты четвертого, — сказал он. — Еще десять минут.

— Если они кого-нибудь убьют, — отозвался начальник транспортной полиции, — я за то, чтобы спуститься вниз и вышибить их оттуда.

— А я за то, чтобы выполнять указания, — ответил окружной начальник. — Если они убьют одного, останется еще шестнадцать. А если мы начнем стрелять, они перебьют всех. Вы возьмете на себя ответственность за такое решение?

— Пока еще, — заметил начальник транспортной полиции, — меня никто не просил принимать решения.

К машине подошел полицейский капитан, назвавшийся газетному репортеру капитаном Миднайтом. Его щеки пылали.

— Сэр, — выпалил он, — что мы делаем?

— Стоим и ждем. Вас осенили какие-нибудь идеи?

— Сэр, неужели мы должны подчиняться бандитам на глазах у…

— Капитан, сделайте одолжение, подите вон, — утомленно произнес окружной начальник.

Краска начала растекаться по лицу капитана. Он резко повернулся и зашагал прочь.

— Я его не виню, — сказал окружной начальник. — Он — мужчина. А нынче не время мужчин, нынче время торговцев.

— Сэр, — сидевший боком в дверях машины сержант протянул ему трубку радиотелефона. — Это комиссар, сэр.

В трубке раздался голос комиссара: «Докладывайте».

— Мы ждем денег. Они еще не выехали, и я не представляю, как их можно привезти вовремя. Следующий ход их. — Сделав паузу, он добавил: — Если только приказ не изменен.

— Нет, — вяло проговорил комиссар. — Я говорю с пути. Мы едем к вам. Со мной мэр.

— Прекрасно, — сказал окружной начальник, — я придержу для него толпу.

Федеральный резервный банк

Федеральный резервный банк (ФРБ) называют «банком для банков». Он выполняет функции неправительственного органа по контролю денежного обращения: накапливает денежные запасы во время спада и безработицы и спускает их в периоды процветания и инфляции.

ФРБ трудно вывести из себя, это — хладнокровный организм. Однако звонок президента «Госэм Нэшнл Траст» вызвал легкую панику. Все операции с поступающими и выдаваемыми банкнотами проводятся на третьем этаже здания банка на Либерти-стрит, 33. Оно выглядит неприступной крепостью, сложенной из монолитных камней, с зарешеченными на нижних этажах окнами. Посетитель третьего этажа (а таких немного) проходит через массивные двери с вооруженной охраной и попадает под непрерывный контроль телекамер. С левой стороны коридора помещаются лифты повышенной безопасности для спуска денег к погрузочным платформам. Дальше за зарешеченными окнами — отдел выплат и приема денег, а за стеклянными окнами виден отдел сортировки и подсчета. Там обрабатывают деньги, пересылаемые в Федеральный резервный банк ассоциированными банками. Запертые в отдельных клетушках счетчики, в большинстве своем мужчины, взламывают печати на холщовых мешках с деньгами и пересчитывают количество пачек в них.

Сортировщицы (эту работу выполняют женщины) работают в большом помещении, смахивающем на коровник. Они распределяют бумажки в соответствии с номиналами по пазам машины, которая автоматически подсчитывает их по мере поступления. Несмотря на головокружительную скорость, сортировщицы умудряются не только выуживать истертые и поврежденные ассигнации, но и высматривают фальшивые банкноты, которые должны перехватывать кассиры банков, но, увы, часто пропускают.

Экстренный чек на миллион долларов, подписанный президентом «Госэм Нэшнл Траст», был обработан служащим отдела выплат в несколько минут. Подавляя в себе раздражение от нарушения процедуры, он отобрал десять связок пятидесятидолларовых банкнот и пять связок сотенных, затем сорвал на связках бечевки и обтянул их крест-накрест резинками.

Окончив работу, служащий сложил деньги в холщовый мешок и просунул его через зарешеченное окошко двум охранникам, дожидавшимся в соседней комнате. Схватив весивший одиннадцать килограммов мешок, охранники кинулись направо по коридору. Один из них рванул дверь лифта, и они провалились вниз, к погрузочной платформе.

Патрульный Уэнтуорс

Люди из подразделений спецопераций были привычны к импровизации, тем не менее патрульный Уэнтуорс, сидевший за рулем грузовичка, припаркованного к тротуару перед погрузочной платформой Федерального резервного банка, был ошарашен произошедшим, а его напарник, патрульный Альберт Риччи, онемел от всего случившегося (что Уэнтуорс не мог не рассматривать как дар божий). Риччи был из неумолкающих трепачей, причем сюжет не менялся никогда: его необъятное сицилийское семейство. Грузовик окружали восемь мотоциклистов, все — в защитных очках, сапогах, затянутые в кожу. Они беспрерывно поджимали акселераторы, будоража Мейнд-авеню рыком моторов.

Голос по радио требовательно спросил — заметьте, пятый раз за последние пять минут, — получили ли они наконец деньги. «Нет, сэр. Еще нет, сэр, — ответил Риччи, — ждем». Голос исчез, и Риччи, покачав головой, бросил Уэнтуорсу: «Ну и ну! Приспичило, значит».

Народ, проходя по узкой старой улице, оглядывал грузовик и особенно эскорт мотоциклистов. Большинство не задерживалось, но все же помаленьку скопилась группка зевак. К их запястьям цепочками были прикреплены «кейсы», и Уэнтуорс сообразил, что это — инкассаторы. У них наличными сотни тысяч, может, миллионы!

— Ну как, ты польщен таким конвоем? — спросил Уэнтуорс у Риччи.

— Ну и ну! Приспичило, значит, — пропел тот.

— Еще добавь, — заметил Уэнтуорс, — по «копу» на каждом перекрестке на всем пути. Только не говори, пожалуйста, «ну и ну»!

— Думаешь, успеем? — спросил Риччи, глядя на часы. — Чего они там копаются?

— Считают, — ответил Уэнтуорс. — Представляешь, сколько раз надо обслюнявить палец, чтобы сосчитать миллион?

Риччи недоверчиво глянул на него.

— Не полощи мозги. У них есть какая-нибудь машина.

— Точно. Машинка, которая им пальцы слюнявит.

Риччи заметил:

— Нет, не успеем. Это просто невозможно. Даже если они выскочат с деньгами сейчас…

По платформе затопали двое охранников. Одной рукой они вцепились в холщовый мешок, другой держали автоматы. Они подбежали к окну Уэнтуорса.

— С другой стороны, — кивнул Уэнтуорс, заводя мотор. Риччи открыл дверь. Охранники швырнули мешок ему на колени и захлопнули дверь, Мотоциклисты, включив сирены, двинулись вперед.

— Ну, и мы с богом, — проговорил Уэнтуорс. Риччи рядом докладывал по рации.

Полицейский на углу махнул им рукой, они свернули на Нассау-стрит — одну из самых узких, но оживленнейших магистралей города. Весь транспорт был остановлен и прижат к тротуарам, они величественно проплыли по ней и по встречной полосе Парк-роу двинулись к видневшемуся слева зданию мэрии.

— Не рассыпь денежки! — хохотнул Уэнтуорс.

У здания мэрии он вырулил на правую сторону улицы. Поток машин с Бруклинского моста поднимался на виадук. За Чамберз-стрит эскорт мотоциклистов ворвался на Сэнтр-стрит и пронесся мимо белоколонного здания федерального суда. Сделав зигзаг, они вылетели на Лафайетт.

Количество копов, задействованных в операции, ошеломляло. Во всем остальном городе полицейских, по-видимому, днем с огнем не сыщешь. Вот раздолье уголовщине! Засверкали тормозные сигналы мотоциклов, Уэнтуорс увидел, что ближайший перекресток заблокировала машина. Он нажал на тормоз, но мотоциклисты тут же стали отрываться от него, и он понял, что они не собирались останавливаться, а просто инстинктивно коснулись тормозов. Как раз в момент, когда мотоциклисты должны были врезаться в нее, проклятая колымага с ревом освободила перекресток. В окружении стаи мотоциклистов Уэнтуорс срезал угол.

— Нам не успеть! — прокричал Риччи.

— А я и стараться не буду. На следующем углу сверну влево и врублю газ, после чего у нас с тобой будет миллион.

Риччи метнул на него взгляд, в котором смешались недоверие, страх и — Уэнтуорс был в этом убежден — тоска.

— Твоя доля — полмиллиона, — добавил Уэнтуорс. — Представляешь, сколько тонн макарон можно на эти денежки купить?

— Слушай, — сказал Риччи, — у меня чувство юмора не хуже твоего, но националистских выпадов я не люблю.

Уэнтуорс проскочил еще один поворот, и еще один полицейский растаял в гаревой дымке. Перед ним открылась широкая Хьюстон-стрит.

Окружной начальник

В 15.09 из грузовичка, везшего деньги, сообщили об аварии на Хьюстон-стрит. Избегая столкновения с пешеходом, демонстративно перебегавшим улицу прямо у них перед носом — возможно, потому, что он рассматривал воющие сирены как нарушение его конституционных прав, — два несшихся впереди мотоциклиста резко свернули и врезались друг в друга. Обоих вышибло из седел. Они еще крутились на мостовой, а Риччи уже был на связи. Центр в свою очередь связался с окружным начальником. Какие будут инструкции? Окружной начальник приказал двум мотоциклистам из конвоя оказать помощь раненым, а остальным мчаться дальше. Время на исходе, осталось девяносто секунд.

Группа, окружавшая командный пункт у автостоянки, понурила головы. Капитан Миднайт бил по крылу машины кулаком.

Внимание окружного начальника привлек шум толпы в полуквартале от него. Каски полицейских из тактических частей неистово затряслись: они пытались сдержать натиск толпы. Приподнявшись на цыпочки, он заметил мэра, без шляпы, но укутанного в плед. Тот улыбался, кивая головой, в ответ раздалось улюлюканье. Рядом шел комиссар. Десяток копов прокладывали им путь.

Окружной начальник взглянул на часы: 15.10. Почти тут же он снова поглядел на них. Все еще 15.10, но секундная стрелка стремительно неслась по кругу.

— Не успеют, — пробормотал он.

Чья-то рука хлопнула его по плечу. Это был Марри Лассаль, а около него — улыбавшийся, но бледный, со слезящимися полуприкрытыми глазами — мэр. Он в изнеможении прислонился к комиссару.

Лассаль сказал:

— Мэр спустится в тоннель и лично обратится к налетчикам.

— Ни в коем случае, — покачал головой окружной начальник.

— Я не спрашиваю вашего разрешения. Вам надлежит все подготовить, —обрезал его Лассаль.

Окружной начальник поглядел на комиссара, тот был абсолютно невозмутим. Уяснив позицию комиссара как невмешательство, окружной начальник обратился к мэру:

— Сэр, я высоко ценю вашу тревогу по поводу этого инцидента, — и после паузы, во время которой он пришел в восторг от собственной дипломатической изысканности, — но об этом не может быть и речи. Не только из соображений вашей собственной безопасности — ради безопасности заложников.

Он увидел, как комиссар еле заметно кивнул. Мэр тоже кивнул, но что было тому причиной — согласие или физическая слабость — понять было трудно.

Лассаль пронзительно взглянул на него, затем круто повернулся к комиссару:

— Господин комиссар, прикажите этому человеку подчиняться.

— Нет, — сказал мэр окрепшим голосом, — офицер прав. Это — полная ахинея. Я еду домой, Марри.

Он пошел к машине, за ним неотступно плелся Лассаль.

— Сэм, ради всего святого, вы ставите под угрозу политическое будущее…

Комиссар бросил:

— Продолжайте, Чарли. Я их провожу и вернусь. Ваше шоу еще впереди.

Улицу прорезал вой сирены. Окружной комиссар резко повернулся, но звук внезапно оборвался.

— Охрана на припаркованной машине сработала, — сказал кто-то.

Окружной начальник посмотрел на часы: 15.12. «У того лейтенанта из транспортной полиции была недурная идея». Он повернулся к полицейскому на связи:

— Вызывай Дэниелса. Пусть связываются с налетчиками и передают, что деньги привезли.

14

Райдер

Райдер включил в кабине лампочку и взглянул на часы: 15.12. Через шестьдесят секунд придется убить заложника.

Том Берри

Том Берри не верил в телепатию. Но сейчас, глядя исподлобья на ствол автомата, покачивавшийся в метре от него, он напряжением мысли подавал сигналы соседям по вагону. И, кажется, чудо свершилось. Один за другим они подтверждали получение импульса. Готовы?

Сначала — отвлекающая группа: старик просимулировал сердечный припадок и свалился в проход. Мамаша с парнишками бросились поднимать его, заблокировав линию огня. В этот момент и дело вступил возглавляемый чернокожим активистом штурмовой отряд. Трое завалили налетчика в центре вагона, а театральный критик рухнул на него сверху, накрепко придавив к полу. Основная группа ринулась по проходу к верзиле у заднего выходу. Его палец метнулся к спусковому крючку, но прежде чем он успел вскинуть автомат, его вытолкнула из вагона груда разгоряченных тел.

Сам Берри ждал своего часа: он хотел схлестнуться с главарем. Едва тот вышел из кабины, Том ловко подставил ему ногу, и главарь, шлепнувшись на пол, выронил автомат. В следующую секунду Том уже сидел на нем, прижав к затылку пистолет.

— Не стреляйте, — прохрипел тот, — сдаюсь…

Клайв Прескотт

— «Пелем один — двадцать три», отвечайте! «Пелем один — двадцать три!»— голос Прескотта дрожал от волнения.

— Слушаю вас, — голос главаря, как всегда, был ровен и невозмутим.

— Деньги прибыли, — сказал Прескотт. — Повторяю: деньги прибыли.

— Да. Хорошо. — Пауза. — Вы уложились тютелька в тютельку. — Простая констатация факта. Никаких эмоций. — Сейчас я дам вам инструкции по передаче денег. Вы должны неукоснительно следовать им. Как поняли?

— Продолжайте.

— Двое полицейских должны спуститься на пути. Один понесет мешок с деньгами, другой — зажженный карманный фонарь. Как поняли?

— Вас понял. Продолжайте.

— Фонарем пусть водят по кругу. Дверь вагона будет открыта. Мешок с деньгами следует положить на пол, затем оба полицейских должны повернуться и идти на станцию. Как поняли?

— Ясно.

— И зарубите себе на носу: все условия остаются в силе. Малейший шаг со стороны полиции — и мы убьем заложника.

— Да, — сказал Прескотт. — В этом я не сомневаюсь.

— На доставку денег вам дается десять минут. Если к этому времени их не будет, то…

— Ясно, — сказал Прескотт, — вы убьете заложника. Это становится однообразным. Нам надо больше времени. Они не успеют дойти.

— Десять минут.

— Дайте нам пятнадцать,/- сказал Прескотт. — По путевому полотну трудно идти, да еще с тяжелым мешком. Дайте пятнадцать. /

— Десять. Это последний сказ. Когда деньги будут у нас, я свяжусь с вами для заключительных инструкций.

— О чем? Ах да, как смыться. Ну, это вам не удастся.

— Сверим часы, лейтенант. На моих 15.14. До 15.24 деньги должны быть у нас. Связь кончаю.

— Связь кончаю, — проговорил Прескотт. — Подохни.

Патрульный Уэнтуорс

В 15 часов 15 минут 30 секунд патрульный Уэнтуорс, пригвоздив педаль газа к полу, влетел на Юнион-сквер, проскочил узкое место и на той же скорости пронесся по автостраде — 28-й улице. Не спуская пальца с кнопки сирены, он резко срезал угол, стукнулся левым колесом о край тротуара и, обдав стоявших облачком смрада, замер у автостоянки. Мотоэскорт пронесся дальше.

Уэнтуорс узнал окружного начальника, тяжеловесной рысью кинувшегося к грузовичку. Почти не разжимая губ, Уэнтуорс проговорил:

— Ого, как шустрит! Чует мое сердце, нас ждет внеочередная лычка.

Окружной начальник, еле дыша, рванул дверь и заорал: — Где он?

Риччи сбросил мешок ему на руки. Окружной начальник шатнулся, но устоял. Выпрямившись, он передал мешок двум копам — патрульному тактических сил в синем шлеме и сержанту транспортной полиции.

— Шевелитесь! — рявкнул окружной начальник. — У вас восемь минут. Марш!

Коп с мешком на плече и сержант транспортной полиции ринулись к входу на станцию. Окружной начальник проводил их взглядом и резко повернулся к Уэнтуорсу и Риччи.

— Катитесь. Тут и без вас народу хватает. Доложитесь диспетчеру и мотайте на работу.

Уэнтуорс завел мотор и двинулся прочь от командного пункта.

— Ну как, стоило свернуть со всеми денежками налево?

— Стоило, — мрачно ответил Риччи и потянулся к микрофону. Уэнтуорс смолк. Риччи доложил диспетчеру о выполнении задания.

— Жаль, не перехватили несколько пачек, — продолжил Уэнтуорс, когда Риччи выключил микрофон. — Честное слово, иногда хочется стать преступником. По крайней мере, тогда тебя станут уважать.

Сержант Мисковски

За все одиннадцать лет службы сержанту транспортной полиции Мисковски только раз довелось побывать на полотне подземки, когда он погнался за парой алкашей, которым вздумалось прогуляться по тоннелю. Он до сих пор помнил ощущение ужаса перед возможностью споткнуться и упасть на контактный рельс, которое ни на мгновение не отпускало его, пока он бежал за вопившими забулдыгами. В конце концов они добрались до следующей платформы, где тут же попали в объятия другого патрульного.

Сейчас все было иначе, вернее, новые ощущения напрочь вытеснили прежние. Тьму тоннеля прорезали изумрудные цепочки сигнальных ламп. Когда они миновали девять пустых вагонов, сержант уже знал, что тоннель набит копами. Возле колонн шевелились неясные тени, несколько раз совсем рядом возникло чье-то дыхание.

Фонарь, медленно качавшийся из стороны в сторону, выхватывал из липкого мрака то рельсы, то испещренные прожилками стены. Они шли в хорошем темпе, Мисковски уже начал сопеть, а этому копу-оперативнику хоть бы хны: железный парень, даже с мешком дышит как младенец.

— Вот они, — сказал коп.

Мисковски увидел в глубине тоннеля слабый свет и покрылся испариной.

— Прямехонько прем на четыре автомата.

— Догадываюсь, — проговорил коп и поправил плечом мешок. — А знаешь, в нем кило десять-двенадцать, не так много для миллиона.

— Я тоже подумал об этих чертовых бумажках, — хмыкнул Мисковски. — Представь, что на них можно купить. Целую жизнь и тридцать два удовольствия… Запомни этот день, вряд ли когда еще доведется держать в руках миллион. Предприимчивые ребята — деньги с доставкой…

— Кто-то стоит в дверях вагона, — прервал его коп. — Видишь?

— Езус-Мария! — сказал Мисковски. — Надеюсь, он знает, кто мы такие, и не начнет стрелять.

Артис Джеймс

Артис Джеймс окоченел. Ему казалось, он провел в тоннеле всю жизнь и останется в нем навек. Подобно тому, как стихией рыбы является вода, его стихией стал тоннель — подземный океан, темный, сырой, наполненный шорохами.

Даже нутро вагона было более успокаивающим, ибо в нем были люди. Он чуть-чуть высунул голову из-за колонны. В прямоугольнике задней двери возникла часть фигуры — пол головы, правое плечо. Секунд десять это видение существовало, затем исчезло. Через минуту-другую оно вновь появилось, и Артис понял, что это наблюдатель, ствол его автомата, словно поисковая антенна, устремился в глубь тоннеля. Когда фигура возникла вновь, Артиса осенило, что она представляет собой идеальную мишень.

Он попытался вспомнить, какие распоряжения дал ему сержант. Замереть на месте? Что-то вроде этого: стоять и ничего не предпринимать. Однако предъяви он мертвого преступника, кто рискнет обвинить его в невыполнении приказа? Когда маячившая фигура вновь появилась в дверном проеме, Артис навел пистолет и нажал на курок.

Выстрел прогремел в тоннеле, словно взрыв бомбы. Он услышал звон разбитого стекла. Вслед за тем фигура надломилась и рухнула. Попал! Тоннель превратился в форменный ад. Ослепительно засверкали вспышки автоматных очередей, стены зазвенели от пуль. Артис буквально втерся в свою хранительницу-колонну. Боже! Если налетчикам не удастся его пристрелить, ответный огонь копов из тоннеля уж обязательно его достанет.

15

Сержант Мисковски

Когда раздался выстрел, сержант Мисковски с воплем: «Они бьют в нас!» — бросился на путевое полотно и потянул за собой копа. Над ними пронесся шквал автоматного огня. Мисковски вдавил голову в руки, и тут же над ним пронеслась вторая волна смерча.

Коп бросил мешок перед собой.

— Нет, миллионом не прикроешься, — прошептал он.

Огонь прекратился, но Мисковски выждал не меньше минуты, прежде чем поднять голову. Коп осторожно поглядывал из-за мешка в сторону вагона.

— Что будем делать? — спросил Мисковски. — У тебя есть желание лезть в огонь?

— Нет уж, к черту, — ответил коп. — Надо выяснить, что происходит. Проклятье, от этого дерьма вовеки форму не отчистишь.

Когда огонь прекратился, тоннель показался вдвое темнее, чем раньше, а тишина давила на уши. Мисковски пощупал мешок. Интересно, во что было бы выгоднее всего вложить миллион долларов?

Райдер

Когда Райдер шел по проходу, пассажиры следили за ним остекленевшими глазами. Казалось, они не дышали. Уэлком стоял лицом к двери, наполовину высунувшись в тоннель. Под ногами хрустели осколки. Просунутый в пустой оконный проем ствол автомата шевелился.

Райдер встал перед Стивером и вопросительно взглянул на него.

— Ничего, — сказал Стивер. — Думаю, что прошло навылет.

На его правом рукаве, чуть ниже плеча, растекалось темное пятно.

— Сколько пуль?

— Одна. Я мог бы садануть в ответ, — он постучал по лежавшему на коленях автомату, — но там ни черта не видать. Это он дал очередь, — Стивер кивнул на Уэлкома.

Райдер кивнул и пробрался к Уэлкому. Тоннель сквозь разбитое окно выглядел безжизненным, а сумрачные колонны превращали его в колдовской подземный лес.

Он отодвинулся от окна. Уэлком возбужденно дышал.

— Ты без разрешения покинул пост, — сказал Райдер. — Встань на место.

— Иди ты в… — огрызнулся Уэлком.

— Вернись на свое место.

Уэлком резко повернулся, ствол его автомата коснулся груди Райдера, и тот через плащ ощутил пустоту автоматного дула. Райдер уставился сквозь прорези маски прямо в глаза Уэлкому.

— Возвращайся на место, — повторил он.

— Пошел ты со своими приказами! — буркнул Уэлком, но уже по интонации Райдер понял, что тот уйдет.

Райдер подошел к Стиверу.

— Ты уверен, что это был одиночный выстрел?

Стивер кивнул.

— А в ответ на очередь Уэлкома?

— Нет, один выстрел, и все.

— У кого-то сдали нервы. Или мозги, — сказал Райдер. — Думаю, больше с этим хлопот не будет. Ты можешь управиться с автоматом?

— Конечно. Болит немного, вот и все.

Райдер наклонился к ране. Кровь медленно сочилась сквозь дырку в плаще.

— Потерпи минуту, сейчас я займусь твоим плечом.

Райдер пошел к центру вагона. Кто? Старик и алкоголичка, вероятно, были бы наименьшей потерей для человечества… Нет. Морализировать в его задачу не входило.

— Вы. — Он ткнул пальцем наугад. — Встаньте.

— Я?

— Да, — сказал Райдер, — вы.

Дэнни Дойл

Дэнни Дойлу грезилось, что он ведет поезд подземки по очень странной линии. Подземка была как надо, все честь по чести, но с ландшафтом — деревья, озера, холмы, все залито солнечным светом. Были здесь станции и народ на них, но остановок никто не требовал. Замечательная была поездка: контроллер до упора, все сигналы зеленые, душа поет.

Видение рассеялось после выстрела с путей, а когда забил автомат, Дэнни вдавил голову в плечи. Потом он увидел мокрое пятно на синем плаще здоровяка, и ему стало почти дурно. Он не выносил вида крови, вообще зрелища любого насилия, ну, кроме американского футбола по телевизору, когда не слышны удары по телу. Говоря по правде, он был трусом, что для ирландца считалось почти противоестественным пороком.

Когда вожак налетчиков ткнул пальцем, он решил было не вставать, но побоялся ослушаться. Возможно, палец указал и не на него, да теперь, после того как он переспросил, сомнений не оставалось. Ноги были настолько ватными, что в голове мелькнула мысль: упасть. Главарь увидит его беспомощность и велит сесть на место. Но он боялся, что вожак раскусит эту хитрость и озлится еще больше. Поэтому, хватаясь за поручни, он двинулся к центру вагона. Когда поручни кончились, он вцепился в одну из центральных стоек.

Во рту Дэнни собралось такое количество слюны, что ему пришлось дважды сплюнуть, прежде чем он смог говорить.

— Пожалуйста, не делайте со мной ничего.

— Пошли за мной, — сказал главарь.

Дэнни влип в стойку.

— Не за себя прошу: жена, пятеро детей. Жена больная, то в больницу, то обратно…

— Кончай выть, — вожак оторвал Дэнни от стойки. — Твое начальство хочет, чтобы ты подкатил обратно те девять вагонов, когда дадут ток.

Он схватил Дэнни за руку и потащил к выходу из вагона. Здоровяк поджидал их у двери. Дэнни отвел глаза от окровавленного рукава.

— Пойдешь в кабину первого вагона, — сказал главарь, — и будешь ждать указаний из Центра управления.

Дэнни вгляделся в глаза вожака, видневшиеся в прорезях маски. Они ничего не выражали.

Дэнни схватился за дверь.

— А как я поведу поезд без ключей и тормозной ручки?

— Они пришлют тебе полный комплект.

— Терпеть не могу пользоваться чужой тормозной ручкой. Знаете, у каждого машиниста личная…

— Делай, что говорят! — В голосе вожака впервые появились нотки нетерпения.

Дэнни выглянул в тоннель.

— Я не могу. Там лежит кто-то. Мне придется переступить через тело. Я не могу смотреть…

— Тогда закрой глаза, — сказал вожак, толкая Дэнни в спину.

Неизвестно почему Дэнни вспомнил шалость, которую отмочил на первой мессе. Неужто за это его карает бог? Господи милостивый, я не хотел. Вытащи меня отсюда, и я буду самым благочестивым и преданным твоим слугой. Ни прегрешения, ни лжи, ни нечестивого помысла…

— Прыгай, — сказал главарь.

Анита Лемойн

За долю секунды до того, как указующий перст вожака ткнул в нее, Анита Лемойн ощутила страх.

На жест вожака откликнулся машинист — бедный ублюдок! В испуге она стала искать взглядом своего брюнета. Тот с интересом следил за тем, как машинист вис на поручнях. Да черт с ним, посмотри на меня, посмотри на меня. Точно услышав, он повернулся к ней. Она изобразила чарующую улыбку и провела язычком по губам. Стопроцентное попадание можно было зафиксировать невооруженным глазом. Слава богу, подумала Анита, авось пронесет.

Сержант Мисковски

— Что будем делать? — спросил Мисковски.

— Черт возьми, откуда мне знать! — ответил коп. — Я простой патрульный, а ты — сержант. Тебе решать.

— При чем тут сержант, когда вокруг полно начальства! Мне нужен приказ.

Коп приподнялся и выглянул.

— В дверях кто-то есть. Видишь? Две головы. Нет, три… Разговаривают… Смотри, один спрыгнул на рельсы!

Мисковски стал следить за фигурой, смутно маячившей впереди. Она выпрямилась, обернулась к вагону, затем очень медленно, шаркая, двинулась вперед. Почти сразу же раздался выстрел…

Окружной начальник

Снайпер, находящийся в тоннеле, доложил наверх о перестрелке. Первой реакцией окружного начальника было замешательство.

— Не понимаю, — сказал он комиссару. — Мы еще не просрочили время.

Комиссар побелел.

— Они паясничали! А я-то рассчитывал, что они будут соблюдать свои собственные условия!

Окружной начальник вспомнил концовку доклада снайпера.

— Кто-то в них выстрелил. Эти чудовища выполняли свои условия, причем точно.

— Кто выстрелил?

— Пока неясно. Снайпер сказал, что звук напоминал пистолетный выстрел.

— Безжалостная публика, — покачал головой комиссар.

— Этого следовало ожидать.

— Где двое с деньгами?

— Снайпер сказал, что они уже недалеко от поезда. Они были почти у цели, когда забил автомат.

— Каков ваш следующий ход?

— Осталось шестнадцать заложников — вот что надо учитывать в первую очередь.

— Да, — подтвердил комиссар.

Окружной начальник взял микрофон, связался с Дэниелсом на «Пелем 1-28» и велел ему, соединившись через Центр управления с налетчиками, передать следующее: деньги в пути, задержка вызвана случайным инцидентом.

— Вы довольны? — спросил окружной начальник. — Офицер полиции расшаркивается перед убийцами.

— Спокойно, — сказал комиссар.

— Спокойно? Они заводят музыку, а мы под нее танцуем. У нас целая армия с автоматами, гранатометами и компьютерами — и мы им лижем задницу. Они убивают…

— Успокойтесь!

Окружной начальник прочел на лице комиссара зеркальное отражение своей собственной злобы и страдания.

— Извините, сэр.

Артис Джеймс

Машиниста убил тот самый человек, которого он подстрелил — или думал, что подстрелил. Сам Артис Джеймс не связывал эти события, во всяком случае, пока что. Он не отлеплялся от колонны с момента, когда в ответ на его выстрел низверглась лавина автоматного огня, и по случайному совпадению выглянул как раз, когда машинист — он смог различить спецодежду в полоску — спускался на пути. Несколько секунд спустя человек в дверном проеме открыл огонь, и Артис снова откинулся к стене.

Выждав паузу, он включил радиопередатчик и, приложив микрофон к губам, вызвал штаб. Ему пришлось трижды давать сигнал, прежде чем ему ответили.

— Я вас плохо слышу. Громче.

— Громче не могу. Они слишком близко, могут услышать, — прошептал Артис.

— Говорите громче!

— Это патрульный Артис Джеймс. Я в тоннеле. Около захваченного вагона*

— Хорошо, так немного лучше. Продолжайте.

— Только что они застрелили машиниста. Они вывели его на пути и застрелили.

— Боже! Когда это случилось?

— Минуты две спустя после первого выстрела.

— Какого первого? Кто стрелял?

Артиса как обухом стукнуло. Боже, это стрелял не я! Боже, надо как-то выкручиваться…

— Как слышите, Джеймс? — вопрошал радиоголос. — Где начали стрелять? В поезде или в тоннеле?

— Я и говорю, — зашептал Артис. Кажется, проскочило, парень, о боже, кажется, пронесло… — Кто-то выстрелил по вагону.

— Кто?

— Не знаю. Откуда-то сзади меня. Может, и попали. Точно не скажу.

— О, господи! Машинист мертв?

— Не двигается. Что мне делать?

— Ничего. Ради всего святого, не делайте ничего.

— Вас понял. Продолжаю ничего не делать.

Райдер

К тому времени, когда Райдер вытащил из своего саквояжа в кабине машиниста перевязочный пакет, Стивер уже успел раздеться. Плащ и пиджак были аккуратно сложены на сиденье. Райдер обследовал рану. Из входного отверстия сочилась кровь; там, где пуля вышла, крови было гораздо больше.

— Вроде чистая, — сказал Райдер. — Болит?

Стивер помотал головой.

Райдер порылся в металлической коробке с лекарствами и извлек пузырек с антисептическим раствором.

— Сейчас забинтую. Это все, что можно здесь сделать.

— Валяй.

Смочив две салфетки, Райдер с обеих сторон прикрыл рану и тщательно забинтовал руку. Стивер стал одеваться.

— Не перетянул? А то потом занемеет.

— Ерунда, — ответил Стивер. — Почти не чувствую.

Райдер спрятал индивидуальный пакет и двинулся к кабине. Голос в динамике неистовствовал. Нажав на педаль в полу, Райдер включил микрофон.

— «Пелем один —двадцать три» вызывает Центр управления. Отвечайте.

— Ах ты, ублюдок! За что вы убили машиниста?

— Вы стреляли в моих людей. Я предупреждал, что за этим последует.

— Кто-то нарушил приказ и выстрелил. Это ошибка! Свяжись вы сразу со мной, вам не пришлось бы его убивать.

— Где деньги?

— Рядом с поездом.

— Даю вам три минуты на доставку. Так, как договорились раньше. Прием.

— Ублюдок, гнида! Ах, как хочется с тобой повстречаться! Честное слово, хочется!

— Связь кончаю, — сказал Райдер.

Сержант Мисковски

— Эй, ребята!

Приглушенный голос донесся откуда-то из мрака.

Мисковски сжал автомат:

— Кто тут?

— Свой! Я за колонной. Неохота показываться. Вам приказ от окружного начальника: проводить доставку денег по плану.

— А те знают, что мы идем? Не начнут снова палить?

— Да они вам ковер расстелили. За миллион наличными!

Коп встал и закинул мешок на плечо.

— Ну, мы пошли.

Невидимый голос добавил:

— Приказано шевелиться, в темпе.

Мисковски поднялся и включил фонарь.

— Марш смерти, — заметил коп.

— Не трепись, — оборвал Мисковски.

Город

Словно подчиняясь какому-то таинственному закону поглощения и пополнения, толпа не уменьшалась и не увеличивалась. Одни уходили, другие занимали их места, и облик гигантского зверя почти не менялся. Солнце скрылось за окрестными домами, стало зябко. Лица розовели, люди пританцовывали на месте, но не расходились.

Столь же непостижимым образом толпа узнала об убийстве машиниста раньше полицейских, стоявших в оцеплении. Это стало сигналом к массовому осуждению полиции, мэра, транспортной системы, губернатора, национальных меньшинств, а главное, города — этого необъятного монолита, который они ненавидели и с которым мечтали расстаться, но вне которого уже не могли существовать.

Полицейские, узнав о смерти машиниста, срывали свою ярость на собравшихся. Добродушие как рукой смахнуло. Выравнивая толпу, они огрызались и охотно давали волю рукам. Толпа оптом и в розницу ввязывалась в перебранку, припоминая бесчисленные факты полицейской коррупции, обращая внимание копов на то, из чьих налогов им капает зарплата, на которую они обосновались в лучших районах города, а кое-кто, чувствуя, что успеет ретироваться, кричал им: «Свиньи!»

В итоге ничего не изменилось.

16

Том Берри

Вожак примостился на сиденье рядом с раненым верзилой. Оба навели автоматы на открытую дверь. Затем Том увидел на путях блики света и понял, что это означает. Город платил. Миллион долларов наличными, извольте получить. Любопытно, почему налетчики потребовали именно миллион. Что — их порог воображения останавливался на этой сакраментальной цифре? Или же — он вспомнил слова старика — они подсчитали, что жизнь каждого заложника стоит около шестидесяти тысяч?

В полумраке тоннеля он различил две фигуры. Должно быть, копы, во всяком случае уж не кассиры из банка. Его обдала волна сочувствия, и без всякой причины в голове всплыл облик дядьки. Что мог дядя Эл сказать о двух копах, безропотно несущих миллион долларов банде гангстеров (или «проходимцев», как он их именовал; в незамысловатом словаре дяди Эла все нарушители закона были «проходимцами»)? Начнем с того, что дядя Эл в это бы с трудом поверил. Дядя Эл в такой ситуации — а он и его начальники в свое время попадали в передряги — был скор на стрельбу. По словам дяди Эла — и так было в его время — частные лица могли платить выкуп за похищение, копы — нет. Копы ловили проходимцев, а не платили им.

Во времена дяди Эла все было по-другому. Народ не кидался на копов, а относился к ним с благоговейным страхом. Попробуй обзови человека в форме «свиньей» — тут же угодишь в подвал полицейского участка, где тебя так отмолотят, что только держись! Полицейская служба во времена папаши дядюшки Эла была еще проще: большинство проблем разрешалось раздувшимся от пива полицейским-ирландцем, творившим суд и расправу одним-единственным методом — коленом под зад. Да, участь полицейского за три поколения одной семьи копов полностью изменилась.

Он явственно представлял себе, как покоробило бы Диди от дяди Эла, не говоря уже о его толстопузом продажном папаше. С другой стороны, она, вероятно, получила бы удовлетворение от мысли, что копы служат явным преступникам на глазах у всех: наконец-то они выступали в своей истинной роли!

В дверном проеме появились две физиономии. Одна — полицейского из тактических отрядов в голубом шлеме, другая — транспортного полицейского с золотой кокардой, тускло поблескивавшей на форменной фуражке. Транспортный полицейский направил луч внутрь вагона, а коп сбросил с плеча мешок на пол. Раздался глухой шлепок. Гм, у туалетной бумаги звук вышел бы точно таким жъ Полицейские с бесстрастными лицами повернулись и пошли обратно.

Лонгмен

Лонгмен следил, как мешок плюхнулся на пол, и Райдер вывалил его содержимое — десятки зеленых пачек, перетянутых крест-накрест резинками. Миллион долларов, мечта каждого американца, валялся на грязном полу вагона. Стивер сбросил плащ и пиджак на сиденье, и Райдер проверил застежки жилета. Четыре жилета были сшиты по заказу и обошлись Райдеру недешево. Они надевались через голову и застегивались по бокам. В каждом было по несколько карманов, все пачки раскладывались в них.

Стивер стоял, раскинув руки, точно манекен, а Райдер рассовывал пачки по кармашкам. Потом Стивер оделся и пошел в центр вагона, где занял место Уэлкома. Пока Райдер набивал его жилет, Уэлком, не переставая, бахвалился. Райдер молча продолжал свое дело. Когда он через весь вагон подал ему знак, сердце Лонгмена бешено запрыгало. Он почти стремглав кинулся к двери. Но Райдер начал раздеваться сам, и Лонгмена скрючило от мучительной обиды. Ну почему он всегда должен быть последним? В конце концов, кто подал идею?! Но вид денег быстро развеял чувство досады.

— Деньги сполна, — прошептал он. — Глазам не верю…

Райдер молча поворачивался так, чтобы Лонгмену было сподручнее рассовывать пачки по кармашкам.

— Я молю бога, чтобы все уже окончилось, — продолжал Лонгмен.

Райдер поднял правую руку и бросил ледяным тоном:

— Еще ждет веселье.

— Веселье! — дернулся Лонгмен. — Это же риск! Получись что-нибудь не так…

— Скидывай свое барахло, — перебил его Райдер.

Он нафаршировал жилет Лонгмена пачками и они разошлись по своим местам.

Лонгмен ощущал приятную тяжесть. Его забавляла зависть в глазах кое-кого из пассажиров: им явно хотелось бы самим обладать такой наглостью, чтобы провернуть штуку вроде этой. Ничто не может так изменить мнение о людях, как деньги…

Райдер

— «Пелем один — двадцать три» вызывает Прескотта в Центре управления, — произнес Райдер в микрофон.

— Прескотт слушает. Как денежки, шеф? Все в порядке? Счет сошелся? А цвет?

— Прежде чем я продиктую вам инструкции, хочу напомнить, что они должны быть выполнены в точности. Жизнь заложников зависит от вашего поведения. Как поняли?

— Мерзавец…

— Если вы поняли, достаточно сказать «да».

— Да, недоносок.

— Я продиктую вам пять пунктов. Записывайте их по очереди и после каждого подтвердите, как поняли, без комментариев. Пункт первый: по завершении этого разговора вы должны включить ток во всем. секторе. Как поняли?

— Понял.

— Пункт второй: после включения напряжения вам следует освободить местную линию до станции «Саут-ферри». Подчеркиваю — «зеленую улицу». Мы не должны останавливаться или спотыкаться на красном свете. Повторите, пожалуйста.

— Очистить путь до «Саут-ферри». Дать «зеленую улицу».

— Если мы нарвемся на красный свет, то убьем заложника. При любом нарушении будет то же самое. Пункт третий: все поезда должны стоять на месте. За нами никто не должен двигаться. Как поняли?

— Ладно, сделаем.

— Пункт четвертый: вы свяжетесь со мной, как только очистите линию до «Саут-ферри» и включите «зеленую улицу». Как поняли?

— Выйти на связь, когда линия будет свободна, а сигналы зеленые.

— Пункт пятый: все полицейские, находящиеся в тоннеле, должны быть убраны. Если это не будет сделано, мы убьем заложника.

— Понял. Можно вопрос?

— По поводу инструкций?

— По поводу вас. Вы понимаете, что вы — ненормальный?

Райдер взглянул на пустынные пути.

— Это к делу не относится. Я буду отвечать только на вопросы, касающиеся инструкций. Такие есть?

— Нет.

— Для выполнения вам дается с этого момента десять минут. Как поняли?

— Дайте нам побольше времени.

— Нет, — отрезал Райдер. — Связь кончаю.

Окружной начальник

Отдавая приказы в соответствии с новыми инструкциями похитителей, окружной начальник велел дюжине переодетых детективов смешаться с толпой на платформе станции «Саут-ферри», а полиции сконцентрироваться в прилегающем районе. Затем, дабы развеять собственное недоумение, он обратился за советом к шефу транспортной полиции Костелло.

— Что у них на уме, шеф?

— Хотят использовать всех заложников как прикрытие? — он потряс головой. — Странная тактика. Я бы лично в поисках отступления в тоннель не лез.

— Но они полезли, — сказал окружной начальник, — из чего следует предположить, что у них есть хорошо продуманный план бегства. Они требуют подать напряжение на линию и освободить пути. Вам это что-нибудь говорит?

— Ясно, что они намереваются ехать в своем вагоне.

— Почему они выбрали станцию «Саут-ферри»?

— Разрази меня господь, если я знаю. Им придется проходить через Бруклинский мост. У них что, в гавани лодка стоит? Гидроплан? Просто не могу представить.

— А что идет после «Саут-ферри»?

— Пути делают петлю и возвращаются обратно на «Боулинг-Грин».

Окружной начальник поблагодарил его и взглянул на комиссара. Тот молчал. «Дает возможность мне самому покрутить мозгами, — подумал окружной начальник. — Демонстрирует присущее ему доверие к подчиненным. А почему бы и нет? Если все хорошо кончится, почему бы и нам не получить свой лучик славы?»

— Мы можем пасти их в другом поезде, — заметил шеф транспортной полиции. — Я знаю, что мы обещали не…

— А разве после прохода их поезда зеленый свет не сменится на красный и нас не остановит блокировка?

— На местной линии — да, а на экспрессной — нет, — сказал шеф. — Может, они об этом не подумают?

— Они об этом подумают, — ответил окружной начальник. — Слишком много они знают о подземке, чтобы не подумать. Ну, хорошо, сядем мы им на хвост на экспрессной

линии. Но ведь если они нас заметят, одним пассажиром станет меньше.

— Мы можем следить за их продвижением по табло в башне «Большой Центр», по крайней мере, до станции «Бруклинский мост». А потом башня «Невинс-стрит» поведет их на юг.

— Это нам точно покажет, когда они двинутся?

— Да. А также — где они находятся в тот или иной момент. Естественно, все платформы мы набьем транспортной полицией.

— О’кей, — бодро произнес окружной начальник. — Так и сделаем. Ваша башня следит за их перемещениями. Экспресс сидит у них на пятках. А можно вырубить в нем все огни и снаружи, и внутри?

— Да.

— О’кей, — окружной начальник тряхнул головой. — Адское занятие: преследовать поезд подземки! Начальником экспресса я поставлю Дэниелса. Патрульные автомобили будут следовать за ним по поверхности. Вторая проблема — связь. От башни — сюда, в Центр и на патрульные машины? Это плохо. Лучше посадим в башни двоих на разных аппаратах: один на связи со мной, другой — с Центром, а диспетчер оттуда напрямую связывается с патрульными машинами. Я задействую в этой операции все машины. Всех копов городской и транспортной полиции. Перекроем все станции, все выходы, все аварийные выходы. Сколько у вас аварийных выходов, шеф?

— Примерно по два на станцию.

— Одно замечание, — нарушил молчание комиссар. — Должны быть приняты все меры предосторожности. Я — о заложниках. Они нам нужны живыми.

Том Берри

Внезапно вспыхнувшие светильники заставили пассажиров зажмуриться. Ослепительный неон подчеркнул симптомы стресса, которые сглаживало аварийное освещение: сжатые подрагивающие губы, углубившиеся морщины, полные страха глаза. Том Берри обнаружил, что девице в брезентовой шапочке полутьма была на руку — яркий свет тут же выявил потеки косметики на вспотевшем лице. Младший мальчишка капризничал, словно разбуженный после дневного сна. Голова, щека и шея активиста были в крови. Только на старой пропойце изменение обстановки не отразилось: она продолжала спать, время от времени пуская пузыри. Налетчики показались солиднее и грознее» Что ж, подумал Берри, они действительно стали массивнее — каждый на четверть миллиона.

Дверь кабины открылась, и оттуда вышел вожак. Старик, который, похоже, произвел себя в делегаты общественности, бодро произнес:

— О, вот и наш друг! Сейчас мы узнаем, что будет дальше.

— Прошу внимания, — вожак ждал, хладнокровно, спокойно, и Берри подумал: в нем есть что-то профессиональное, он привык командовать. — Все в порядке. Через пять минут мы поедем. Всем надлежит спокойно сидеть на местах.

В память Тома Берри врезалось это неповторимое «надлежит». Где он его слышал? Армия? Конечно! «Вам надлежит чистить форму и обувь до блеска… Вам надлежит контролировать район…» Точно, никаких сомнений, вожак из армейских, к тому же из командовавших. Ну и что?

— Мы рассчитываем в скором будущем отпустить вас. Но до того момента вы — заложники. Ведите себя соответственно вашему положению.

— Коль скоро мы едем, не могли бы вы меня подбросить до «Фултон-стрит»? — спросил старик невинным тоном.

Вожак даже бровью не повел и вернулся в кабину. Большинство пассажиров взглядами показали старику, что его легкомыслие им не по душе. Тот лишь посмеивался.

Итак, подумал Берри, испытание, кажется, позади. Скоро все пассажиры смогут глотнуть свежего воздуха и стать объектами детального полицейского допроса. Все, кроме патрульного Тома Берри, которому придется назвать себя. После этого знакомые сослуживцы перестанут подавать ему руку. А потом, после дознания, еще и Диди. Чем он сможет заняться, когда его выгонят со службы?

Младший мальчонка начал хныкать: «Я хочу уйти отсюда, я устал».

— Тихо! — в голосе мамаши появилась свирепость. — Ты слышал, что сказал этот дядя? Он сказал — тихо!

Башня «Большой Центр»

Когда находившиеся южнее «Пелема 1-23» поезда пришли в движение и на таблопульте башни «Большой Центр» замерцали красные сигналы, диспетчеров охватило оживление. Марино окинул их неодобрительным взглядом: Каз Доловиц любил в рабочем зале тишину. Конечно, Каза здесь нет.

Каз мертв. А это обстоятельство делало старшим Марино. Так вот, он тоже любит тишину!

— Эй, потише! — сказал он и тут же понял, что произнес любимую фразу Каза. — Потише в рабочем зале.

Марино плотно прижал к уху телефонную трубку, связывающую его с диспетчером в штаб-квартире полиции на Сэнтр-стрит. Бок о бок с ним невозмутимая чернокожая миссис Дженкинс была на связи с Центром управления и штаб-квартирой транспортной полиции.

— Пока ничего, — сказал Марино в трубку, — начали очищать путь к югу от «Саут-ферри».

— О’кей, — повторил голос полицейского диспетчера, — пока ничего.

Марино махнул миссис Дженкинс: «Скажи им, пока ничего. «Пелем 1-23» все еще на месте. Всем остальным — тихо. Считайте, что Каз тут».

Дэниелс

Дэниелс вел отборную группу из тридцати человек по путям к экспрессу «Вудлаун 1-41», застывшему на линии примерно в двухстах метрах севернее станции «28-я улица». В его группу входили двадцать профессионалов из Отдела специальных операций и десять полицейских в синих шлемах. Заметив их приближение, машинист высунулся из окна.

— Откройте дверь, — сказал Дэниелс, — мы войдем.

— Мне велели никого не пускать в поезд, — проговорил машинист, шоколадного цвета мужчина с курчавыми усами и баками.

— Я тебе велю! — рявкнул Дэниелс. — Дай руку.

Ворча, он влез в вагон. Половина сидевших пассажиров кинулась к нему. Он поднял руку.

— Э, люди, назад! Собирайтесь, сейчас вы пойдете в другие вагоны, — он ткнул пальцем в трех копов. — Отведите их.

Из общего гула недовольства вырвался один разъяренный голос: «А вы знаете, сколько я уже торчу в этом чертовом поезде? Несколько часов! Я предъявлю городу иск на сто тысяч долларов. Я не шучу!»

Полицейские, опытные в общении с толпой, двинулись вперед. Пассажиры нехотя попятились. Дэниелс схватил машиниста за руку.

— Мы собираемся в погоню, — сказал он.

— Отцепите вагон от поезда и выключите все огни.

— Приятель, мне никто не разрешал делать такие штуки!

Дэниелс сжал руку машиниста покрепче.

— Выруби все огни. Этот вагон должен быть темным снаружи и внутри. После этого отдели его от поезда. Три минуты.

Машинист собрался было выставить дополнительные аргументы против требований Дэниелса, но «рукопожатие» остановило его.

Дэниелс приказал одному из своих людей проводить машиниста, а остальным расположиться на сиденьях. Сжимая винтовки, автоматы и газометы, полицейские заняли места. Дэниелс вошел в кабину.

Райдер

По знаку Райдера Лонгмен подошел к нему. Райдер уступил ему место у пульта управления.

— Вперед, — сказал он.

Лонгмен сдвинул контроллер. Вагон тронулся.

— Жутковато, — нервно бросил он, неотрывно глядя на цепочку зеленых сигналов, — тут везде попрятались копы.

— Ни о чем не беспокойся, — сказал Райдер. — Они не сунутся.

Почему он был так уверен, что противная сторона будет выполнять условия странной войны, правила, которые он сам установил? Как бы то ни было, Лонгмен взбодрился. Руки твердо лежали на рычагах. Вот это его дело, подумал Райдер, а в остальном он никуда не годится.

— Ты точно знаешь, где остановиться?

— С закрытыми глазами, — сказал Лонгмен.

Башня «Большой Центр»

Когда красные сигналы, обозначавшие на таблопульте «Пелем 1-23», начали мигать, Марино хрипло завопил в телефон.

— Что случилось? — спросил полицейский.

— Эти сволочи поехали! — Марино возбужденно толкнул миссис Дженкинс, но та уже передавала новость по своему аппарату диспетчеру штаб-квартиры транспортной полиции. Ее голос был четок и выдержан: «Пелем один — двадцать три» начал движение».

— О’кей, — ответил полицейский диспетчер, — докладывайте, но чуть потише.

— Продолжает двигаться, — проговорил Марино, — на малой скорости, но не останавливается.

Сэнтр-стрит, 240

В зале связи штаб-квартиры нью-йоркского управления полиции лейтенант связался с окружным начальником:

— Сэр, поезд двинулся. Патрульные машины движутся по плану.

— Рано, — сказал окружной начальник. — Пусть подождут, пока он дойдет до «Саут-ферри».

Штаб-квартира транспортной полиции

В штаб-квартире транспортной полиции лейтенант Гарбер, прижав к уху трубку, вслушивался в слова миссис Дженкинс.

— О’кей, подождите минутку, — он повернулся к диспетчеру. — Они движутся. Всех поднять по тревоге. Патрульные машины тоже. Городская полиция следит за ними, но и нам не мешает. Проверьте, чтобы патрульные на станции «23-я улица» быстро получили инструкции. — Он взглянул на часы. — Мы их достанем, черт побери!

В штаб-квартире царила суета, вид которой вызывал у лейтенанта Гарбера мрачное удовлетворение. «Боже, — думал он, — как было бы Хорошо, если б мы их взяли! Именно мы, а не городская полиция».

17

Райдер

— Может, прибавить? — спросил Лонгмен.

— Не надо, — ответил Райдер, — держи так.

— Мы что — уже проскочили засады копов?

— Вероятно, — ответил Райдер, глядя, как левая рука Лонгмена поглаживает рукоять контроллера. — Держи так.

— Прескотт вызывает «Пелем один — двадцать три». «Пелем один — двадцать три», ответьте.

Прямо перед собой Райдер увидел удлиненное яркое пятно, это была станция «23-я улица». Он нажал педаль микрофона:

— Говорите, Прескотт.

— Почему вы двинулись? Путь с юга до «Саут-ферри» не очищен, у нас еще пять минут. Почему вы двинулись?

— Небольшое изменение плана. Мы решили оторваться от копов, которыми вы нас облепили в тоннеле.

— Чепуха, — отпарировал Прескотт, — там не было полиции. Смотрите в оба — скоро появятся красные сигналы.

— Знаю. Мы скоро остановимся и дадим вам возможность освободить путь. У нас еще пять минут.

— Что с пассажирами?

— Пока все в порядке. Но не вздумайте откалывать фокусы.

— Вы мешаете нам своим движением.

— Примите мои извинения. Инструкции остаются в силе. Выйдите на связь, когда освободите путь. Связь кончаю.

— Слушай, — с беспокойством начал Лонгмен, — а они не могут решить, что мы…

— Там слишком много начальства, — ответил Райдер. — Они не смогут сделать правильные выводы. Будут метаться.

— Боже! — охнул Лонгмен. — Смотри, сколько народа! И все на краю платформы. Когда я был машинистом, мне по ночам снились кошмары: пассажиры сваливаются прямо под колеса.

Когда вагон въехал на станцию «23-я улица», с платформы до них донеслись крики. Кто-то грозил кулаком, некоторые плевали в их сторону. Райдер взглядом выхватил несколько копов в синей форме, пытавшихся сладить с толпой. Один замахнулся дубинкой в сторону вагона.

Окружной начальник

Лимузин комиссара полиции подскочил, наехав одним колесом на тротуар, и ринулся по Парк-авеню. Комиссар и окружной начальник расположились рядом на заднем сиденье. Около 24-й улицы патрульные отчаянно пытались проложить им дорогу в сутолоке машин на перекрестке.

— Быстрее добрались бы на метро, — заметил комиссар.

Окружной начальник с удивлением покосился на него. За все годы работы он еще не слышал от комиссара шуток.

Шофер включил сирену и прорвался через перекресток. Коп на углу отдал честь.

— Все еще движутся?

— Да, сэр. Движутся медленно, на первой скорости.

— Где они сейчас?

— На «Двадцать Третьей улице».

— Спасибо.

Комиссар всмотрелся в заднее стекло.

— Нам сели на «хвост». Телевизионный фургон. А за ним, кажется, еще один.

— Стервятники, — процедил окружной начальник. — Я же велел их задержать. Ну, я им задам перцу!

— Свобода печати, — вздохнул комиссар, — чтоб ей пусто было. Лезут под руку. Когда все кончится, тогда — пожалуйста, можно будет поговорить с этой братией.

Радиопередатчик крякнул: «Они прошли «Двадцать Третью улицу», сэр, идут примерно миль пять в час».

— Как мы, — заметил комиссар.

— Ну-ка, — сказал окружной начальник шоферу, — включай сирену на полную катушку!

Дэниелс

В затемненной кабине «Вудлаун 1-41» машинист раскладывал инструменты на панели.

— Вы поняли, что от вас требуется? — нетерпеливо спросил Дэниелс.

— Гнаться за тем поездом. Верно?

Дэниелс, подозревая издевку, вскинул голову.

— Двигайся, — грозно бросил он, — но не подходи к ним слишком близко.

Машинист сдвинул контроллер, и вагон резко дернулся.

— Чуть быстрее, — сказал Дэниелс, — но не очень. Они не должны нас видеть и слышать.

Машинист слегка подтолкнул контроллер. Они миновали станцию «28-я улица», на которой не было ни души, если не считать кучки патрульных. Когда вдали показались огни «23-й улицы», Дэниелс сказал:

— Сейчас еще медленнее. Ползком. Не своди глаз с их огней. Ползи. И не греми так.

— Это поезд, начальник. Без шума не обойдется.

Высунувшись в окно, Дэниелс почувствовал, что глаза сразу начинают слезиться.

— Красный свет на местной линии, — указал машинист. — Это значит, что они прошли здесь недавно.

— Медленнее, — сказал Дэниелс, — еще медленнее. Ползком. И тихо. Без звука.

— Поставьте мне шины вместо железных колес! — огрызнулся машинист.

Город: уличная сцена

«Радар» толпы воспринял отбытие лимузина комиссара как прелюдию к снятию лагеря. Согласованный разъезд полицейских машин подтвердил это мнение. В несколько минут толпа перестала быть единым организмом и распалась на атомы, ибо время — деньги, которые она не могла тратить на бессмысленное торчание на месте. Несколько сот человек все же осталось. Это была сердцевина из лентяев и романтиков, всегда лелеющих мечту занять передние места. Философы и теоретики тут же организовали летучие семинары, а индивидуалисты бойко проповедовали свои взгляды отбившимся от стада.

— Ну, что скажете о мэре? Он им был нужен внизу, как вторая дырка в…

— Э-э-э, надо было прорываться с боем. Стоит начать миндальничать с негодяями, как они берут свое. Настоящий бандит — всегда психолог.

— Суть в том, что они мелкотравчатые. Будь я на их , месте, я бы потребовал десять миллионов. И получил бы их.

— Черные? Никогда! Черные сшибут десятку, это да. Но это — дело рук белых, масштаб чувствуется, есть за что уважать!

— Комиссар полиции? Он даже не похож на копа. Интеллигентишка. Коп должен внушать страх.

— Чего ждать от мэра? Будет большой жулик ловить маленького, как же! Два сапога — пара!

— Найдите отличие между налетчиками и бизнесменами! Я знаю только одно: бизнесменов защищает закон. А маленький человек беззащитен перед обоими.

— Знаете, как они собираются смыться? Я вычислил! Они умчатся на этом поезде на Кубу!

18

Райдер

Севернее станции «14-я улица» располагался аварийный выход.

Проем в тоннельной стене вел к лестнице, а та, в свою очередь, к решетке тротуара на восточной стороне Юнион-сквера у 16-й улицы. Райдер наблюдал, как Лонгмен, орудуя тормозной ручкой, подвел поезд к месту стоянки метрах в тридцати от белой сигнальной лампы над аварийным выходом.

— Нормально? — спросил Лонгмен.

— Блестяще! — ответил Райдер.

Лонгмен вспотел, и Райдер подумал: когда это было, чтобы поле битвы пахло маргаритками? Он осторожно выудил из коричневого саквояжа пару гранат и, проверив взрыватели, опустил их в глубокий карман своего плаща. Достав затем из аптечки ленту лейкопластыря, он протянул ее Лонгмену: «Держи».

Оторвав от ленты пару полос, Райдер тщательно обклеил ими гранаты.

— Эти штуки меня нервируют, — бросил Лонгмен.

— Тебя все нервирует, — констатировал Райдер. — До тех пор, пока не отведен рычаг, они не опаснее теннисных мячиков.

— Слушай, ты уверен? — спросил Лонгмен. — Вдруг они не едут за нами?

— В таком случае мы проявим излишнюю осторожность.

— Но если они не едут за нами, там может оказаться ни в чем не повинный экспресс…

— Не спорь, — оборвал его Райдер. — Начнешь, как только я уйду. К моему возвращению все должно быть готово.

— Центр управления вызывает «Пелем один — двадцать три». Центр управления вызывает «Пелем один — двадцать три».

Райдер нажал педаль передатчика.

— «Пелем один — двадцать три» слушает. Путь свободен?

— Еще не полностью. Черед две-три минуты.

— Поторопитесь. И чтобы никакой полиции на путях, нигде, иначе мы начнем действовать. Вы поняли, лейтенант Прескотт?

— Да. Еще раз призываем вас воздержаться от насилия. Как поняли, отвечайте!

Райдер повесил микрофон на крючок.

— Нечего отвечать, — сказал он Лонгмену. — Поорет — успокоится. Все в порядке. Начали.

Он щелкнул замком и вышел из кабины. Уэлком, лениво облокотись на стойку в центре вагона, придерживал правой рукой автомат. Теперь он стоял перед девицей. Подавив вспышку ярости, Райдер прошел к задней двери.

— Прикрой меня, — сказал он Стиверу.

Тот кивнул.

Райдер присел и легко спрыгнул на путевое полотно.

Том Берри

Когда вожак выходил из кабины, Том Берри мельком заметил, что щуплый налетчик с усилием вытаскивал из саквояжа какой-то металлический предмет. Дверь захлопнулась, и вожак прошел по вагону. Он что-то кратко сказал здоровяку у задней двери и спрыгнул на пути. Ну что, Диди, воспользоваться его отсутствием и пойти на штурм? Нет, дорогая, какого черта я должен чувствовать вину за то, что отверг самоубийство! Впрочем, все еще может произойти. Смыться из тоннеля не так-то просто, если вообще возможно. Копы, несомненно, уже запечатали все выходы. Ну, это их проблема. Не моя. Том Берри в этом раунде «пас».

Дэниелс

— Ш-ш-ш-ш, — проговорил Дэниелс, — тихо!

— Невозможно, — возразил машинист, — поезд не может двигаться бесшумно.

— Ш-ш-ш-ш, — Дэниелс всматривался в окно, почти распластав по стеклу физиономию. Машинист внезапно повернул ручку, и нос капитана врезался в стекло.

— Ч-черт!

— Вон они, — сказал машинист, — во-он, смотрите, впереди.

— Это что, тот слабый огонек?

— Да, они стоят.

Радио крякнуло, и Дэниелс услышал концовку переговоров Центра управления с «Пелем 1-23».

— Да, вы правы, это они.

Капитан следил за попытками Центра управления продолжить разговор с «Пелем 1-23»

— Не отвечают. Вот гады!

— Что будем делать? — спросил машинист. — Стоять?

— Ближе подобраться мы не можем, они нас заметят. Боже, никогда в жизни не был таким беспомощным!

— Вы там ничего на полотне не видите? — поинтересовался машинист.

— Где? — Дэниелс уставился сквозь стекло на пути. — Ничего не вижу.

— Похоже на человека, — сказал машинист. — А теперь опять ничего. Может, ошибся?

— Сейчас вы что-нибудь видите?

— Поезд.

— Это и я вижу. Смотрите внимательнее. Как только увидите какое-нибудь шевеление, скажите мне.

— Поезд стоит и не думает шевелиться, — машинист отвел глаза от путей и посмотрел на часы. — Если бы не эта история, я был бы уже дома. Работаю сверхурочно, вот так-то. Хоть и платят в полтора раза больше, но я бы предпочел быть дома.

— Не отвлекайтесь.

— Полуторная плата — не так уж много. Одни налоги чего стоят!

— Говорят вам, не отвлекайтесь!

Лонгмен

Детали «Уловки» были тщательно продуманы и аккуратно разложены в саквояже — Лонгмен сам их укладывал, что было вполне естественно. В конце концов, это он ее придумал, а без нее вся операция была обречена на провал.

— Вся штука в том, — объяснил он Райдеру еще на ранней стадии рождения плана, — что поезд не пойдет, если не отжать кнопку безопасности. Это специально сделано, чтобы избежать случайного включения двигателя.

— Думайте, — сказал тогда Райдер. — Время есть. Нам надо пустить поезд.

— Легко сказать! — пожаловался Лонгмен. — Инженеры тоже не дураки.

Сейчас, когда они нашли выход из положения, былое отчаяние казалось смешным. Основой «Уловки» стала тяжелая железная отливка, которая своим весом удерживала контроллер в рабочем положении, а кнопку безопасности — в выключенном состоянии. Остальное было предельно просто. Три соединенных куска трубы: первый, длиной пятнадцать сантиметров, вставляется в гнездо железной отливки; второй, около метра, шел под углом к рельсам; третий, тоже метровой длины, был направлен в сторону тоннельной стены.

Первый отрезок жестко крепился в гнезде «Уловки», второй свободно входил в первый, а другим концом надежно соединялся с третьим.

Райдер

Отбежав от вагона метров на сто, Райдер опустился на колени около рельса экспресс-линии. Достав из кармана одну гранату, он отлепил ленту и, застыв на мгновение, внимательно всмотрелся в глубь тоннеля. Вдалеке маячила массивная тень поезда. Он так и предполагал.

Придерживая гранату левой рукой, Райдер примотал ее лейкопластырем к рельсу и отвел ручки взрывателя. Затем он передвинулся ко второму рельсу и проделал то же. Встав, Райдер без оглядки заспешил к «Пелем 1-23». Гранаты были наготове. Когда колесо поезда придавит их, они сработают через пять секунд.

Стивер стоял у хвостовой двери. Кивнув ему, Райдер прошел вдоль красной грязной стены вагона. Сквозь пустую глазницу окна на него глядел Лонгмен. Сбоку свисал конец средней трубы. Райдер протянул руку, и Лонгмен подал ему третий отрезок. Насадив его на средний, он развернул свободный конец к стене тоннеля. Этим «трубопроводом» он собирался удерживать контроллер в рабочей позиции. Отливка, отжав кнопку безопасности, не позволила бы поезду двигаться быстрее, чем требовалось. После включения два длинных отрезка трубы должны были остаться в руке стоявшего внизу человека. А отливку с коротким куском вряд ли можно будет разглядеть при движении.

Полицейские знали, что без машиниста поезд ехать не может (и чем лучше они были осведомлены, тем больше верили в это), поэтому они не могли исключить наличие машиниста в затемненной кабине. Конечно, какой-нибудь наблюдатель, преодолев психологический барьер, мог оценить ситуацию реально, но он столкнется с официальной версией, которую начальники среднего звена будут отстаивать перед высшим руководством. Главное было — выиграть время.

Райдер, подтянувшись, влез в вагон и вошел в кабину. Отодвинув плечом Лонгмена, он оглядел расположение груза на контроллере.

— Все в порядке, — возбужденно сказал Лонгмен, — скорей бы уж двигаться.

— Мы тронемся, когда Центр управления сообщит нам, что путь свободен.

— Знаю, — ответил Лонгмен, — у меня просто зуд.

Райдер промолчал. Он прикинул, что Лонгмену хватит мужества минут на десять. Ну, через десять минут они должны быть уже на свободе.

Уэлком

Когда зажглись лампы, Уэлком обнаружил, что «цыпочка» весьма потрепанная. При ярком свете с нее что-то слетело. Нет, конечно, она еще ничего, но амортизация очевидна, да и ухватки отдают профессионализмом. Он не любил идти по дороге, зная, что до него здесь пропылила дивизия.

Она все еще строила ему глазки, но он остыл. Теперь его больше занимала операция. Дело затягивалось. Эх, лучшее осталось в самом начале, когда он припечатал толстое чучело к рельсам. Вот это ему было по душе — быстро и никаких церемоний. Райдер не дурак, но чересчур усложнял все. Сам бы он все сделал самым простым способом. Нужно откуда-то выбраться? Вперед, и все тут! Конечно, вокруг уйма копов, но при их четырех скорострелах… Любит он погенералить, этот Райдер.

Девица обдала его жгучим взглядом, и он начал было сызнова будоражиться, но тут появился Райдер. Увы, подружка, нам пора. До следующего раза, ха-ха!

Анита Лемойн

Судя по всему, курчавый бандит поостыл. Но и ситуация уже не была такой острой. Деньги они получили — и какие деньги! — так что убивать людей нужды не было. Похоже, она выберется из этой передряги, так что надо подумать о более важном — к примеру, как вести себя с той гнидой с телевидения, если предположить, что он не бросит трубку, как только услышит ее голос. Роль, эту несчастную крохотную ролишку она уже потеряла. Или все же надежда есть, хотя бы мизерная? Она, по сути, легко могла представить будущий разговор.

— Я, конечно, верю, что ты влипла в эту историю с захватом поезда, но это не имеет никакого отношения к главному — ты просто хотела в это влипнуть.

— О, конечно, в то утро я проснулась и сказала себе: «Анита, детка, ну-ка бегом в тоннель, есть шанс подставиться под пулю».

— Именно. Хотя это произошло и неосознанно. Ты-когда-нибудь слышала, что есть люди, притягивающие к себе опасности, неосознанно навлекающие на себя несчастья?.. Скажи на милость, когда ты последний раз лезла в подземку?

— Так случилось, что я сегодня на мели. Неужто в этом есть что-то криминальное?

— Милочка, я дал тебе шанс. Ты им не воспользовалась. Надо дать шанс и другим, верно? У нас демократическая страна.

Да, так оно и будет, думала Анита. Придется снова цепляться за любого, кто поманит пальцем к камере, даже если заранее знаешь, что она не заряжена. Когда у них следующий набор в массовку? Вот бы кто-нибудь снял фильм об этом захвате поезда!..

Окружной начальник

— Они сидят тут, — сказал окружной начальник, тыча пальцем в ковровую дорожку на полу лимузина. — Если б улица сейчас разверзлась, мы бы грохнулись прямо им на крышу.

Комиссар кивнул. Справа от них лежал обманчиво притягательный в лучах заката Юнион-сквер. Чуть южнее с левой стороны виднелся обветшавший универмаг «С. Клейн», уже давным-давно заложенный и перезаложенный. Снующий по тротуарам народ начал скапливаться, привлеченный массой полицейских машин, заполнивших округу. Полицейские на перекрестках судорожно пытались рассосать «пробки», разгоняя машины по близлежащим улицам.

Шофер обернулся.

— Сэр, нам дали дорогу. Ехать?

— Задержись здесь, — сказал окружной начальник, — ближе к этим ублюдкам я еще не был с самого начала катавасии.

Смотревший в окно комиссар заметил сбитого с ног внезапным натиском толпы полицейского. Поднявшись, тот коротким резким движением ударил в грудь какую-то женщину.

— Если бы улица разверзлась… — проговорил комиссар. — Не такая плохая идея. Весь город проваливается и исчезает. Нет, определенно недурная идея.

Пессимизм комиссара был еще одним откровением для окружного начальника, но он ничего не ответил. Вид парка за окном вызвал у него в памяти обрывки романтических воспоминаний.

— Народ, — продолжал комиссар, — всюду толпы народа. Не будь толпы, любого прохвоста схватили бы через пять минут.

Окружной начальник отвернулся от парка, каменные бордюры которого заслоняла толпа.

— Знаете, что я сделал бы, господин комиссар? Снял бы одну из аварийных решеток и вышиб оттуда этих мерзавцев.

— Уже было, — скучающим голосом произнес комиссар.

— Знаю. Но мое мнение не изменилось.

Окружной начальник взглянул на голые чахлые верхушки деревьев в парке, всколыхнувшие давние воспоминания.

— Когда я поступил в полицию, меня назначили сюда. Было это в тридцать третьем. Или тридцать четвертом? Неважно. Получил назначение в конную полицию — мы обеспечивали порядок на парадах. Помните, тогда эти парады проводились с большой помпой!

— Я не знал, что вы были конным копом, — сказал комиссар.

— Ну что вы, вылитый казак! Мою лошадь звали Дейзи. Красавица, белогривая. Да, казак. Нас тогда так и звали.

— Сейчас это звучит комплиментом, не так ли?

— Столкновения бывали ежечасно, смотреть приходилось в оба, Дейзи оттоптала немало ног. Но то были иные времена. Стреляли лишь по особому приказу. Убийство было ЧП, каждый случай разбирался с пристрастием. Во всяком случае, радикалы тогда швыряли камни, а не гранаты.

— Но голов разбивали не меньше.

— Их голов? — переспросил окружной начальник. — Хэ, тогда мы орудовали дубинками гораздо свободнее. Полицейская жестокость?.. Наверно, так. Но, может, в этом что-то было?

— Может быть, — голос комиссара не выражал никаких чувств.

— Дейзи, — продолжал окружной начальник, — какая ж это была умница! Левые ненавидели лошадей не меньше, чем копов. На митингах они скандировали: «Бей полицейских лошадей!» Да-да, даже обсуждали, как подлезть под лошадь и перерезать ей ножом сухожилия. Правда, я ни разу не слышал, чтобы они это сделали.

— Что за чертовщина! — поежился комиссар. — Они сидят внизу, мы — наверху. Какое-то рождественское перемирие!

— Вот тут, — сказал окружной начальник, — около 17-й улицы, с того балкона произносили речи. А сами парады проходили на площади или в парке. Сорок лет прошло. Как, по-вашему, сколько левых с той поры остались левыми? Все остепенились, стали профессорами, бизнесменами, эксплуатируют народные массы, живут в пригородах и не думают калечить лошадей.

— Зато их дети стали сегодняшними радикалами, — отозвался комиссар.

— Причем куда более опасными. Эти запросто могут искалечить лошадь. Или привязать к хвосту бомбу.

Ожил передатчик.

— Центр вызывает комиссара полиции. Ответьте, сэр.

— Слушаю, — ответил окружной начальник.

— Сэр, налетчикам сообщили, что путь свободен.

— О’кей. Сообщите, когда они двинутся. — Окружной начальник взглянул на комиссара. — Ждем или поехали?.

— Поехали, — сказал комиссар. — Будем держаться на шаг впереди них.

19

Райдер

Центр управления вызывает «Пелем один — двадцать три».

Райдер нажал педаль передатчика:

— «Пелем один — двадцать три» слушает.

— Путь свободен. Повторяю — путь свободен.

Лонгмен навалился на него, маска глубоко запала в рот, было видно, как тяжело ему дышится. Райдер взглянул на своего напарника и подумал: он плохо кончит; что случится, когда — не знаю, но Лонгмена надолго не хватит.

— Путь свободен до «Саут-ферри»? Подтвердите, — проговорил он в микрофон.

— Да.

— Вы знаете, что вас ждет за обман?

— Я вам хочу кое-что сказать. От себя. Не рассчитывайте пожить всласть на эти денежки. Не получится. Поняли меня?

— Поезд трогается, — сказал Райдер. — Связь кончаю.

— Запомни мои слова…

Райдер выключил передатчик.

— Поехали, — бросил он Лонгмену. — Через тридцать секунд поезд должен двинуться.

Он щелкнул замком и толкнул локтем Лонгмена, застрявшего в двери. Райдер бросил прощальный взгляд на кабину, на «Уловку».

Дверь захлопнулась.

Том Берри

Шнурок аварийного тормоза, похожий на детскую скакалку с красной деревянной ручкой, свисал из отверстия в потолке вагона перед кабиной машиниста. Низенький налетчик просунул тонкие ножницы в отверстие и отрезал шнурок. Деревянная ручка стукнулась об пол. Уголком глаза Берри заметил, что верзила в концевагона проделал ту же операцию со вторым шнурком, но поймал его и сунул в карман.

Низенький дал знак рукой, верзила кивнул в ответ, открыл хвостовую дверь и спрыгнул на пути. Низенький торопливо прошел к передней двери, открыл ее и присел, готовясь к прыжку. Вожак взял «томми» наизготовку и кивнул человеку в центре вагона. Тот было пошел в хвост вагона, но по дороге замер и послал воздушный поцелуй девице в шапочке. После этого он спрыгнул на рельсы.

Вожак обвел стволом пассажиров. Наверно, собирается произнести прощальную речь, подумал Берри. Сейчас скажет, что такой компании заложников он еще не видывал…

— Все остаются на своих местах, — сказал главарь. — Не пытайтесь встать. Сидите.

Пошарив рукой за спиной, от открыл дверь и повернулся. Вот сейчас, мелькнуло у Берри, самый момент вытащить пистолет и шлепнуть его в спину… Вожак скрылся из виду. Дверь уже захлопывалась, но Берри сумел углядеть, что низенький, стоя на рельсах, держал отрезок трубы. Вот оно что, подумал Берри в каком-то приступе озарения, вот как налетчики собирались наколоть погоню и совершить свой «блестящий по наглости» побег, как потом будут писать газетчики.

Он все еще сидел на скамье, а не бежал, пригнувшись, с пистолетом в руке. Резкий толчок, поезд тронулся, его отшатнуло от центральной стойки в конце вагона. Рука стукнулась о желтую дверную ручку. Сжав ее, Том потянул на себя дверь. Глядя на убегающие вдаль рельсы, он подумал: ты же был парашютистом, знаешь, слава богу, как надо приземляться. И тут же: еще есть время вернуться и сесть на место…

Башня «Большой Центр»

Красные сигналы на таблопульте «Большого Центра» указали, что «Пелем 1-23» двинулся.

— Они поехали, — сказал в микрофон Марино.

За секунды сообщение было передано всем полицейским автомашинам.

Вслед за Марино миссис Дженкинс в свойственной ей невозмутимой манере сообщила лейтенанту Гарберу: «Пелем один — двадцать три» начал движение и сейчас находится примерно в пятидесяти метрах южнее исходной позиции.

Все пешие и моторизованные патрульные были приведены в готовность в соответствии с новыми обстоятельствами.

Все преследователи — и наверху, и внизу — хлынули на юг, словно привязанные невидимыми нитями к «Пелем 1-23».

Райдер

Лонгмен был настолько взволнован, что едва устоял на ногах, когда поезд тронулся, но трубу из рук не выпустил: вторая и третья секции послушно отломились. Райдер оттолкнул его в безопасное место у тоннельной стены и обхватил рукой за плечи. Мимо с нарастающим грохотом проносился вагон.

Взяв из обмякшей руки Лонгмена трубу, Райдер швырнул ее на рельсы северной линии. Она громко звякнула. Стивер и Уэлком выглянули из-за колонны.

— Пошли, — сказал Райдер и, не дожидаясь, побежал к белой лампе над аварийным выходом. Остальные вразнобой кинулись за ним.

— По-моему, из хвоста что-то вывалилось, — сказал на бегу Стивер. — Дверь открылась, я видел.

Райдер поглядел на огни уходившего вагона.

— Как это выглядело?

Стивер пожал плечами.

— Большая тень. Может, человек. Но поручиться не могу.

— Пойти взглянуть? — спросил Уэлком, вскидывая автомат.

Райдер всматривался в тоннельное чрево. Никого. Он перевел взгляд на Стивера. Нервы? На своем веку он не раз наблюдал, как нервное напряжение порождало галлюцинации даже у таких выдержанных и невозмутимых натур, как Стивер. В ночном патруле они поднимали тревогу на ровном месте, открывали шальной огонь по теням. Да, такое могло случиться даже со Стивером, особенно после ранения — потеря крови, головокружение…

— Забудь об этом, — сказал он.

— Только одного за весь день и прикокнул, — сплюнул Уэлком. — Я не прочь увеличить счет.

— Нет, — отрезал Райдер.

— Не-ет, — передразнил его Уэлком. — А если мне хочется?

— Мы теряем время, — сказал Райдер. — Пошли.

— По ранжиру? — съехидничал Уэлком.

— Ты уверен, что здесь все чисто? — спросил Лонгмен, часто дыша. — Копы смотались?

— Да, — ответил Райдер. — Они погонятся за поездом. Обязательно. — Почувствовав в своем голосе раздражение, он сделал паузу и добавил: — Готовы? Я дам команду.

— Команду! — дернулся Уэлком. — Полковничек из болота.

Райдер пропустил вклад мимо ушей. Главное было — действовать по плану, не позволять себе отвлекаться.

— Автоматы, — тихо скомандовал он и положил свой «томми» на путевое полотно. Стивер и Лонгмен сделали то же самое, только Уэлком все еще держал оружие, по-хозяйски поглаживая ствол.

— Давай, Джо, тебе понадобятся обе руки, — сказал Стивер.

— Тоже хочется покомандовать? — огрызнулся Уэлком, с неохотой кладя автомат.

— Маски, — сказал Райдер.

Возрождение лиц произвело впечатление даже на него, но больше всего его поразило, что сформулировал это не кто иной, как Уэлком:

— Ну и рожи у нас! Как с того света.

— Маскировка;— продолжил Райдер.

Он вытащил из-за щек комки ваты, Лонгмен снял нашлепку с носа, Стивер стащил седой парик, а Уэлком отлепил усы и тщательно завитые бачки.

— Плащи, — сказал Райдер.

Темно-синие плащи были сделаны двусторонними. У Уэлкома внизу скрывался бежевый поплин, у Стивера оборотная сторона была цвета маренго, у Лонгмена и у него самого изнанка была твидовой, у Лонгмена в «елочку», а у него — в крапинку. Не отрываясь, он следил, как трое сообщников вывернули плащи и вновь натянули их на набитые деньгами жилеты.

— Шляпы, — сказал Райдер.

Уэлком достал из кармана зеленоватую кепочку для гольфа, с красной полосой, Стивер — серую шляпу с прямыми полями, Лонгмен — круглую войлочную шляпку, а он сам — коричневую «тирольку» с загнутыми полями.

— Перчатки, — сказал Райдер.

Стянув перчатки, они бросили их под ноги.

— Пистолеты в плащах? Проверьте. — И подождав: — О’кей. Бумажники. Покажите удостоверения и значки полицейских.

Он надеялся, что это им не понадобится, но все же был риск нарваться на кого-нибудь из копов, задержавшихся на месте событий. Случись такое, они бы выдали себя за размещенных в тоннеле полицейских, в доказательство чего предъявили бы удостоверения и значки. Фальшивки были сделаны на совесть.

— Долго копаемся, — озабоченно пробормотал Лонгмен.

— Этот герой боится собственных шагов, — заметил Уэлком.

— Почти все, — сказал Райдер. — Поднимите автоматы, выньте магазины и суньте их в карманы. .Автоматы положите на место.

Порядок есть порядок, он не хотел оставлять за собой заряженное оружие.

Все четверо подняли автоматы, но магазины извлекли только трое.

— Я погожу, — с улыбкой сказал Уэлком. — Пусть мой скорострел побудет со мной.

Башня «Большой Центр»

— «Пелем один — двадцать три» прошел станцию «Четырнадцатая улица» и движется к станции «Астор-плейс», — отчеканил в микрофон Марино.

— С какой скоростью? — раздалось в динамике.

— Скорость в пределах нормы.

— Что это значит?

— Около пятидесяти километров в час. Полицейские машины успевают следовать за ним?

— Нам нет нужды это делать. Мы распределили машины вдоль пути. Как только поезд входит в их зону, они берут его под контроль.

— Сейчас «Пелем» где-то на полпути между «Четырнадцатой» и «Астор-плейс».

— О’кей. Держите меня в курсе.

Клайв Прескотт

Клайв Прескотт, сидя за пультом главного диспетчера в Центре управления, пытался связаться с «Пелем 1-23». Он вслушивался в доносившийся из динамика голос миссис Дженкинс и строил предположения относительно его обладательницы. Лет тридцать пять, «кофе с молоком», в разводе, невозмутимая, любвеобильная. Надо бы познакомиться, когда кончится заваруха.

— …продолжает двигаться со средней скоростью, — сообщила миссис Дженкинс.

Полная бессмыслица, подумал Прескотт. Их пасут, не отрываясь, как же они собираются смыться? Форменная глупость. Да, но кто сказал, что преступники должны быть толковыми? С другой стороны, они до сих пор не сделали ни единого промаха.

Он повернулся к пульту.

— «Пелем один — двадцать три». Центр управления вызывает «Пелем один — двадцать три».

Анита Лемойн

Еще минута, подумала Анита Лемойн, и у меня начнется истерика. Почему никто ничего не предпринимает?! Все галдели о соскочившем хиппи, даже старый пижон, который ей показался самым хитрым из пассажиров.

— Все, все! — сказал старик. — Он уже не жилец.

— Чего ему вздумалось прыгать? — спросил кто-то и тут же ответил сам себе: — Наркотики. Накачаются до чертиков, лезут на рожон и гибнут, как мухи.

— Куда они нас везут? — спросила мать мальчишек. — Как вы думаете, они нас скоро отпустят? Нам же обещали.

— До сих пор, — ответил старик, — они выполняли обещания.

— Дурачье! Тупицы! — вскочила с воплем Анита. — Неужели вам еще не ясно? Они смылись. Этот поганый поезд никто не ведет!

Старик на секунду встревожился, затем затряс головой и улыбнулся:

— Милочка, если б они все выскочили, мы бы стояли. Кто-то ведь должен вести поезд.

20

Том Берри

Отец устроил скандал из-за какого-то проступка, которого маленький Том не совершал, причем выговаривал ему таким ледяным голосом, что кровь в жилах стыла. Мать заступилась за него, но странный у нее был голос, вроде мужского. Он открыл глаза, и боль разогнала забытье. Но голоса остались.

Он лежал у колонны возле путевого полотна. Болело все — голова, плечи, грудь… Он поднес руку ко рту и почувствовал липкую влагу, нос тоже был разбит. Пощупав голову, обнаружил огромную шишку. Но голоса? Откуда вдруг голоса? Приподнявшись на несколько сантиметров, он понял, что это не наваждение.

Расстояние в темноте определить было трудно, но видел он их вполне отчетливо, всех четверых. Они стояли у стены и переодевались. Их лица, уже не скрытые нейлоновыми масками, белели под лампочкой аварийного выхода. Говорил в основном вожак. Берри увидел, как на них оказались разные плащи и шляпы. Неглупо. Пока полиция бешено гонится за поездом, они рассчитывают выйти по аварийной лестнице и смешаться с толпой.

Где пистолет? Когда он прыгал, оружие было в руке. Том пошарил вокруг. Пусто, одна грязь. Он приподнялся было на колени, то тут же рухнул за колонну. Они же могли его увидеть! Как он оказался здесь? Что его понесло прыгать из огня да в полымя?

Налетчики спорили. Нет, только двое из них. Сердитый голос он приписал «жеребчику». Вожак говорил холодным ровным тоном. Двое остальных помалкивали. Ссора, похоже, разгоралась. А не придет им в голову порешить друг друга из автоматов? Тут уж он точно захватит их.

«Все вы, живые и мертвые, арестованы. Каждый из вас имеет право на один телефонный звонок…»

Куда же девался пистолет? Он начал шарить рукой по грязному бетону.

Дэниелс

Слабый прямоугольник света, исходящий от «Пелем 1-23», вдруг заколыхался. Дэниелс протер глаза.

— Они двинулись, — сказал машинист.

— А вы чего ждете? — рявкнул Дэниелс.

— Вашего сигнала. Вы мне руку скрутили, кэп. Так я поезд вести не могу.

Дэниелс разжал руку.

— Вперед! Не слишком быстро.

— Эти времени даром не теряют, — заметил машинист. Он тронул контроллер, и поезд пополз вперед. — Летят пулей — вон как сигналы переключаются. Вы уверены, что не надо прибавить? Так мы их не догоним.

— Я не хочу, чтобы они нас увидели.

— На такой скорости? Вряд ли. Да и мы их тоже.

— Черт возьми, тогда езжайте быстрее!

— А я о чем толкую!

Он перевел контроллер дальше, и поезд сделал рывок. Передние колеса глухо стукнулись обо что-то, и пять секунд спустя весь тоннель будто взлетел на воздух. Хвост вагона подбросило вверх и тяжело швырнуло обратно. Вагон зашатался, и пока машинист жал на тормоза, он успел задеть за десяток колонн, прежде чем замереть в облаке пыли и дыма.

— Сволочи, — выругался машинист. Сидевший возле него Дэниелс прижимал к голове руку. Сквозь пальцы сочилась струйка крови.

— Вы живы, кэп? — спросил машинист.

Дэниелс с трудом, опираясь на машиниста, встал, открыл дверь кабины и, привалившись к перегородке, оглядел вагон. Побоище… Взрыв разметал полицейских. Человек десять лежали на полу вперемешку с оружием. Вагон заполнил едкий запах.

Дэниелс смотрел на все отстраненным взором, словно в кино. Гул в голове не прекращался. Один из копов мучительно стонал, подогнув под себя колени.

— Помогите ему, — прохрипел Дэниелс. Он хотел что-то добавить, но потерял нить. Ощупал рану на голове. Кожа рассечена, не более.

— Вы ранены, сэр? — Это здоровяк-сержант с мягким голосом. — Что случилось, сэр?

— Мина с сюрпризом, — ответил Дэниелс. — Велите своим людям сесть, сержант. Эти ублюдки подорвали под нами путь.

Сержант был скорее заинтригован, чем напуган. Мальчишка, он еще не нюхал войны, не был во Вьетнаме, не видел «мин-ловушек», не отличал вони гранаты.

— Я имею и виду, сэр, — сказал сержант, — что нам делать? Какие приказания?

— Вагон сошел с рельсов, — проговорил Дэниелс. Перед глазами все поплыло. — Я схожу на разведку. Всем пока оставаться тут.

Он вернулся в кабину. Машинист аккуратно сметал с панели осколки.

— Доложите о происшествии, сержант, — сказал Дэниелс, — и выясните, как скоро нас сумеют поставить на рельсы или обеспечить иным транспортом.

— Аварийная бригада поставит нас на место часа за два, может, чуть больше, — сказал машинист. — А почему вы говорите мне «сержант»? Вас слегка трахнуло, кэп?

— Не спорить, сержант! Соединитесь по рации и доложите о происшедшем.

Он вернулся в вагон, открыл переднюю дверь и уже присел, чтобы спрыгнуть на путь, когда сержант спросил:

— Чем-нибудь помочь вам, сэр?

Дэниелс улыбнулся и покачал головой. Смешное новое поколение копов^взращенных на автомобилях и компьютерах. Они знают теорию игр, изучали право, освоили каратэ, а брать их с собой нет смысла. Эх, был бы кто-нибудь из ветеранов, тогда другое дело. Он спрыгнул на пути, пошатнулся, но быстро пришел в себя и мягким шагом двинулся вперед.

Райдер

В наступившей паузе Райдер впервые после того, как они выскочили из вагона, услышал таинственные звуки тоннеля — шорохи, скрипы, эхо, легкий свист воздуха. Стивер и Лонгмен вопросительно смотрели на него.

— Как договаривались, — сказал он, — вынуть магазины.

Почти одновременно с Лонгменом и Стивером он извлек магазин и сунул его в левый карман плаща. Уэлком, улыбаясь, покачал головой.

Райдер мягко сказал:

— Разряди автомат, Джо, тогда мы сможем отсюда выбраться.

— Я готов идти хоть сейчас, — ответил Уэлком.

— Тебе нельзя брать с собой автомат, — все еще мягко сказал Райдер.

— Я друзей не бросаю. Сам знаешь, эта штука пригодится, если что…

— Весь смысл плана заключается в том, чтобы уйти незамеченными. Если ты потащишь автомат, это сделать будет уже невозможно.

Этот довод буквально в тех же выражениях он не раз повторял в течение последних недель, и в конце концов Уэлком уступил — или это только казалось?

— Я не потащу его. — Уэлком поглядел на Стивера и Лонгмена, акцентируя их внимание на важном обстоятельстве. — Я засуну его под плащ.

— Автомат нельзя спрятать под плащом.

— Бред какой-то. Нам надо идти, — резко сказал Лонгмен.

Лицо Стивера было непроницаемо и не выражало ни осуждения, ни сочувствия. Лонгмен снова взмок. Уэлком с ухмылкой тяжело сузившимся взглядом наблюдал за Райдером.

— Ты оставишь автомат? — подчеркнуто безразлично спросил тот.

— Отцепись от меня, генерал недоделанный!

Уэлком еще продолжал ухмыляться, когда Райдер выстрелил сквозь карман. Пуля вошла ему в горло. Словно вторя выстрелу, по тоннелю раскатился взрыв. Лонгмен отпрянул к стене. Уэлком ничком рухнул возле него, ноги задергались, левая рука обхватила горло, кепочка откатилась в сторону, длинные черные волосы рассыпались по земле. Правой рукой он все еще сжимал автомат. Райдер пинком вышиб его, нагнулся, отсоединил магазин и сунул себе в карман. Лонгмен зашелся в приступе рвоты.

Райдер ногой перевернул Уэлкома и присел возле него. Глаза у итальянца были закрыты, кожа стала цвета пергамента, на губах пузырилась кровавая пена. Райдер вытащил пистолет и, приставив ствол к голове Уэлкома, поднял глаза на Стивера.

— Его не переспорить, — с этими словами Райдер спустил курок. Голова Уэлкома дернулась от удара. Райдер опять взглянул на бесстрастное лицо Стивера. — Приведи в порядок Лонгмена.

Расстегнув плащ Уэлкома, он отцепил жилет с деньгами. Концы одной из пачек были в крови: освобождая жилет, Райдер задел Уэлкома по лицу. С севера по тоннелю ползло удушливое облако дыма и пыли.

Стивер, одной рукой поддерживая Лонгмена за талию, другой пытался очистить его плащ. Лонгмен выглядел больным: лицо посерело, глаза набрякли.

— Расстегни его плащ, — приказал Райдер.

Обмякший, беспомощный Лонгмен не реагировал, Стивер с усилием расстегивал на нем пуговицы. Когда Райдер шагнул к нему с жилетом, Лонгмен отшатнулся.

— Мне? — спросил он. — Почему мне?

Он мелко затряс головой и выставил руки.

— Ты самый толстый из нас, — твердо сказал Райдер. — Под твоим плащом два жилета никто не заметит. Убери руки!

На него пахнуло рвотой и ужасом, но он продолжал натягивать жилет, чувствуя, как трясется жирное тело Лонгмена. Когда жилет был надежно укреплен, он застегнул на Лонгмене плащ.

— Поезд хорошо тряхнуло, — с дурацким смешком заметил Стивер.

— Да, — ответил Райдер и, оглядев Лонгмена, заключил: — Ну, все в порядке. Можно выходить.

Окружной начальник

— Почему они рванулись к «Юнион-скверу»? — сказал окружной начальник. — Этого в сценарии не было. Я начинаю беспокоиться.

Они мчались под неумолчный вой сирены. Попутные машины испуганно отскакивали в сторону.

Комиссар углубился в рассуждения:

— Они знают, что мы контролируем движение поезда и перекроем на поверхности каждую пядь земли. Но создается впечатление, что это их не беспокоит. Тупыми их не назовешь, значит, за этим должно что-то стоять.

— Да, — сказал окружной начальник, — именно это я и имел в виду. Рывок к «Юнион-скверу». Они сказали, что хотят оторваться от засевшей в тоннеле полиции. Почему?

— Не любят полицейских.

— Они и раньше знали, что мы в тоннеле, но это их не трогало. Что же стряслось теперь?

Окружной начальник сделал паузу.

— Ну, так что же стряслось? — нетерпеливо спросил комиссар.

— Они не хотели, чтобы мы видели, что они делают.

— А что они делали?

— Смотрите. Они не беспокоятся, что мы за ними гонимся, верно? Более того, можно сказать, они хотят, чтобы мы за ними гнались в самый конец города, так?

— Кончайте тянуть! — сказал комиссар. — Если у вас есть объяснение, выкладывайте.

— Объяснение мое, — сказал окружной начальник, — заключается в том, что их в поезде нет.

— Я так и думал. Но тогда объясните, как поезд может двигаться, если их в нем нет?

— В этом-то и состоит подвох. Идея такая: вся погоня понесется дальше, а они останутся около «Юнион-сквер» и выскочат через аварийный выход. Можно предположить вариант — трое выскочат, а один остается вести поезд.

— Самоотверженный преступник, жертвующий собой ради других? Вы такого когда-нибудь встречали, Чарли?

— Нет, — ответил окружной начальник. — Более логично было бы предположить, что они нашли способ вести поезд при пустой кабине.

— Если они его нашли, — сказал комиссар, — то они — покойники. Дэниелс идет за ними по пятам и засечет их.

— Или нет. Они могут спрятаться, и он проскочит мимо. — Окружной начальник покачал головой. — Мне не дает покоя их передвижка к «Юнион-скверу».

— Короче, — сказал комиссар, — вы хотите разыграть свой вариант?

— Да, сэр, — ответил окружной начальник, — с вашего позволения.

Комиссар кивнул.

Окружной начальник склонился к шоферу:

— На следующем углу разворачивайся и гони обратно к «Юнион-скверу».

Ожил радиопередатчик.

— Сэр, машинист поезда Дэниелса доложил, что они сошли с рельсов. Причина — взрыв на полотне. Один полицейский легко ранен.

— Вот вам разгадка короткой передвижки, — сказал комиссар окружному начальнику. — Им нужно было незаметно заминировать путь.

— Все равно возвращаемся, — бросил окружной начальник шоферу. — Крути назад.

Старик

Старик поднял руку — знаменитую руку, когда-то обладавшую верховной властью дома и в магазине — и произнес:

— Успокойтесь! Успокойтесь все на минуту и сядьте!

Он остановился, наслаждаясь трепетом лиц, повернувшихся к нему и внемлющих голосу Власти. Но не успел он начать речь, как внимание пассажиров переключилось. Грузный мужчина — театральный критик — неуклюже прошел вперед, попытался повернуть утопленную ручку двери кабины и, не «добившись успеха, начал стучать в дверь кулаком. Дверь звенела, но не открывалась. Здоровяк остановился, резко повернулся и пошел на место. Они въехали на станцию. «Бликер-стрит»? А может, уже «Спринг-стрит»? Название было трудно прочитать. Кто-то из пассажиров, приспустив окно, взывал к толпе на платформе. Толпа зло огрызалась. Один из стоявших скомкал газету и швырнул ее в окно — та, отскочив от стекла, развернулась и дождем листов разлетелась по платформе.

— Друзья мои! — старик встал, уцепившись за металлический поручень. — Друзья мои, наше положение не столь ужасно, как кажется…

Чернокожий мужчина фыркнул в окровавленный носовой платок («Мой платок», — подумал старик), но остальные начали внимательно вслушиваться.

— Во-первых, преступники нам больше не угрожают. — Три-четыре лица в страхе оглянулись на дверь кабины. Старик победно улыбнулся. — Как верно отметила эта юная леди, они выскочили из поезда. Как говорится, скатертью дорога!

— Кто же нас везет?

— Никто. Они каким-то образом запустили поезд.

— Мы все погибнем! — отчаянно закричала мамаша.

— Не думаю, — сказал старик. — Мы действительно катимся сейчас в неуправляемом поезде, но это временно. Исключительно временно.

Вагон влетел в поворот и резко накренился, кромки колес заскрежетали, словно пытаясь рассказать, как они сопротивляются изгибу пути. Пассажиры зашатались и попадали друг на друга. Отчаянно цеплявшегося за поручень старика оторвало от пола. Негр в берете, протянув окровавленную руку, поддержал его. Поезд выровнялся.

— Благодарю, — сказал старик.

Чернокожий будто и не слышал. Перегнувшись через проход, он ткнул пальцем в двух негров-рассыльных. Лица у них были пепельными.

— Братья, у вас есть последний шанс стать мужчинами.

Парнишки в замешательстве переглянулись, один из них проговорил:

— Приятель, ты это о чем?

— Стать черными мужчинами, братишки. Показать этим янки, что вы — люди. Худшее, что может произойти, это смерть.

Тихо, едва перекрывая шум поезда, парнишка сказал:

— Хуже быть не может.

Девица в брезентовой шапочке приподнялась с места.

— Хватит языками молоть, уши вянут! Лучше выбейте эту дверь. Неужели никого не найдется?..

— Леди и джентльмены, — поднял руку старик, — послушайте меня. Я кое-что смыслю в подземке и уверяю вас — все не так страшно.

Он ободряюще улыбнулся снова повернувшимся к нему пассажирам — примерно так глядели на него сыновья, когда выпрашивали новые бейсбольные перчатки, или его служащие, боявшиеся увольнения.

— Автоматические тормоза, — сказал он. — Вы слышали о них? У нас самое безопасное метро в мире. Эти штуки установлены прямо на рельсах. Если поезд прошел на красный свет, тормоза автоматически поднимаются и останавливают поезд! — Он огляделся с видом триумфатора. — Вот так-то! Скоро мы проедем на красный свет, автотормоза поднимутся, и — оп-ля! — поезд остановится.

Башня «Большой Центр»

— «Пелем один — двадцать три» проходит станцию «Кэнел-стрит». Скорость та же.

В гулкой тишине башенного зала, нарушаемой лишь голосом миссис Дженкинс, Марино наслаждался профессиональной ровностью своего тона.

— Вас понял, — сказал диспетчер городской полиции, — продолжайте информировать нас.

— Отбой, — решительно сказал Марино, — еще четыре станции, и они будут на «Саут-ферри».

21

Том Берри

Когда грохнул взрыв, Том Берри свернулся клубком, поджав ноги. При этом он стукнулся коленом обо что-то железное, и нога онемела. Растирая ее, Том осторожно поднял голову и увидел, что один из налетчиков лежит. Это был тот любвеобильный малый. Берри решил, что его уложил взрыв, но увидев, как вожак отряхивает свой плащ, понял: взрыв тут ни при чем.

Неожиданно сознание пронзил лучик надежды: Берри сообразил, обо что он ударился коленом. Судорожно обшарив грязь подле себя, он наткнулся на пистолет.

Перевернувшись на живот, он высунулся из-за колонны, подпер левым запястьем ствол «тридцатьвосьмерки», поймал было вожака на мушку, но тот внезапно склонился над телом «любовника». Берри услыхал выстрел. Вожак расстегнул плащ и что-то снял с трупа. Похоже, жилет. Берри смотрел, как он надел его на приземистого толстяка.

У Берри стали слезиться глаза. На мгновение он зажмурился, чтобы разогнать туманившую взор пелену, а когда открыл глаза, низенький уже скрывался в проходе, за ним следовал здоровяк. Он поймал в прицел широкую спину и спустил курок. Здоровяк вздрогнул и тяжело рухнул на спину. Берри начал лихорадочно искать вожака, но тот уже скрылся.

Анита Лемойн

Старик все еще распинался, но Анита Лемойн уже не слушала. Тоже мне, пророк-самоучка. Сопротивляясь качке вагона, Анита выглянула в окно. Пути, тоннельные стены, сигналы мелькали, словно в барабане химчистки. Возникла станция, оазис света, толпы людей…

— Никогда не подозревал, что эти штуки такие быстрые.

За ней стоял театральный критик, помятый, сопящий, будто ему было тяжело нести свой собственный вес. Лицо его отливало алкогольным румянцем, в голубых глазах светилась наигранная простота.

— Боитесь? — спросил он.

— Вы слышали этого старого весельчака? Он знает подземку. Нам не грозит ничего страшнее смерти.

— Я все хотел узнать, — его взгляд стал совсем невинным, — вы давно работаете в театре?

Избитый прием. Ладно, хоть время скоротаем.

— Два года.

— Я точно так и подумал. — Сопенье прекратилось. — У меня хорошая память. Уверен, что встречал вас в театре. Только вот в каком?

— Вы когда-нибудь бывали в Кливленде, Огайо?

— Еще бы. Вы там работали?

— В «Маленькой жемчужине». Продавала в антрактах воздушную кукурузу.

— Шутите…

Он рассмеялся и, воспользовавшись очередным толчком вагона, полуобнял ее за плечи. Анита автоматически улыбнулась.

— Кто станет шутить в такой момент? Может, через пять минут мы все будем покойниками.

— Вы не верите старику? Насчет красного сигнала, который нас остановит?

— Конечно, верю. — Она ткнула пальцем в окно. — Я все жду красные сигналы. Но попадаются одни зеленые.

Он снова прижался к ней. А почему бы и нет? Может, последний раз в жизни? Но даже эта мысль не могла отвлечь се от наблюдения. Пролетев «Фултон-стрит», вагон вновь мчался по тоннелю. Впереди, насколько хватало глаз, приветливо мигали зеленые сигналы.

Патрульный транспортной полиции Рот

Как только поезд пролетел станцию «Фултон-стрит», патрульный Гарри Рот связался со штаб-квартирой.

— Только что промчался.

— О’кей.

— Хотите, я вас повеселю?

— Как-нибудь в другой раз.

— Нет, погодите. Я не заметил в поезде машиниста.

— Что ты городишь!

— Я не увидел в кабине никого. Переднее стекло выбито, в кабине пусто. Я стоял на краю платформы и смотрел в оба. Чтоб мне не сойти с этого места!

— Ты что, не знаешь, что поезд без машиниста идти не может? Там для этого специальная кнопка сделана.

— О’кей, извините.

— Вы действительно уверены, что в кабине никого не было? — вмешался начальственный голос.

— Ну, может, он нагнулся.

— А, нагнулся. Связь кончаю.

— Не веришь — не надо, — сказал сам себе патрульный Рот. — Катись к чертовой бабушке. Извините.

Райдер

Колонна была надежной оборонительной позицией, ничего не скажешь, но Райдер не относился к числу сторонников обороны. Стрелявшего нужно убить, причем быстро, иначе он блокирует аварийный выход.

Когда раздался выстрел, его действия стали совершенно инстинктивными. Ясно, что проскочить мимо тела Стивера в аварийный выход ему не удастся, поэтому он, пригнувшись, метнулся за колонну. Стреляли сзади, но на путях никого не было видно. Враг, очевидно, тоже скрывался за колонной. Кто он такой — коп или пассажир — значения не имело.

Он взглянул на выход. Из просвета на него уставился Лонгмен. Райдер жестами показал ему — лезь наверх. Лонгмен застыл, как соляной столб. Райдер решительно повторил приказ и топнул ногой. Лонгмен на минуту заколебался, затем повернулся к лестнице.

Стивер лежал там, где рухнул навзничь. На неподвижном лице выделялись лишь открытые живые глаза. Пуля перебила хребет, и Стивера парализовало. Он выбросил обоих компаньонов из головы.

Ситуация складывалась следующим образом: враг точно знал, где он находится, в то время как Райдер лишь угадывал его местоположение. Обнаружить вражескую позицию можно было, только вызвав огонь на себя. Шаг рискованный, но ничего иного не оставалось. Он проверил пистолет и выдвинулся боком из-за колонны. Моментально прозвучал выстрел, и Райдер дважды ответил на вспышку, после чего вновь укрылся за колонной. Он напряженно вслушивался, но с той стороны не доносилось ни малейшего шороха.

Попал он или нет? Стоя в убежище, проверить было нельзя, а поэтому приходилось снова рисковать. Противник вряд ли клюнет на ту же удочку еще раз, но времени для маневра не было. Он выскочил из-за колонны и кинулся к следующей. Выстрела не последовало. Одно из двух: либо он попал во врага, либо тот затаился, чтобы ударить наверняка. Райдер метнулся к следующей колонне. Не стреляет. Он сделал еще один бросок и тут же увидел его: человек лежал на путях, только ноги скрывались в тени колонны. Райдер понял, что попал. Он не знал, насколько серьезной была рана, и поэтому дело следовало довести до конца.

Он вышел из-за колонны и прямо по междупутью пошел к врагу. Тот вытянул правую руку, и Райдер заметил на полотне в нескольких сантиметрах от растопыренных пальцев пистолет. Противник, увидев или услышав его, попытался подползти к пистолету — и не смог.

Теперь его можно было спокойно прикончить.

Старик

Когда «Пелем 1-23» пронесся мимо станции «Уолл-стрит», возбужденные пассажиры вновь окружили старика.

— Где же красный свет?

— Мы не остановимся! Мы все убьемся!

Мамаша завопила в голос, как плакальщица на похоронах, и у старика сжалось сердце. Именно такой вопль вырвался лет шестьдесят назад у его матери, когда она узнала, что его брат, ее старший мальчик, попал под трамвай.

— Будет красный свет! — заорал он. — Должен быть.

Он повернулся к девице, стоявшей в передней части вагона. Та покачала головой.

— Поезд остановится, — запинаясь, проговорил старик.

Том Берри

Первая пуля вонзилась в правую руку Тома Берри, и пистолет отлетел в сторону. Вторая чиркнула о колонну и вонзилась в тело пониже груди. Удар свалил его влево, на путевое полотно.

Он смотрел, как вожак идет к нему — спокойно, неторопливо, опустив пистолет книзу. С какой скоростью он идет? Ровно столько ему осталось жить. Главарь мог остановиться, прицелиться и прикончить его (он был уже в трех шагах), но, подумал Берри, это педант: он пристреливает жертву традиционным образом — приставив ствол к виску. Именно так он обошелся со своим подручным-«любовником», тщательно, без суеты. Мгновенная красная вспышка, и потом — спокойствие. А собственно, что хорошего в спокойствии? Что могло быть хорошего в этом треклятом спокойствии?

Когда вожак навис над ним и Том увидел перед глазами черные башмаки, он всхлипнул. Вожак начал склоняться. Берри закрыл глаза. Будет ОНА по мне плакать?

В тоннеле грянул выстрел.

Патрульный Северино

На станции «Боулинг-грин» транспортный патрульный Северино стоял так близко к краю платформы, что «Пелем 1-23» обдал его пылью и сажей. Он вглядывался в кабину. Его доклад диспетчеру полицейской штаб-квартиры был настолько краток и сух, что не оставлял сомнений в правдоподобии.

— В кабине никого нет. Повторяю: в кабине никого нет. Окно выбито, и в кабине никого нет.

Дэниелс

В голове Дэниелса прокручивались кадры эпизодов, никак не связанные друг с другом. То он высаживался на Сайпане с ребятами из славной 77-й дивизии, а японские орудия били

по ним прямой наводкой, и столбы воды вырастали со всех сторон, и криков раненых не было слышно за адским грохотом. В следующее мгновение он оказался в тоннеле подземки, чувствуя обдувавший лицо ветерок. А потом без перехода — в патрульном обходе своего участка на 3-й авеню. По левую руку — лавки ирландцев, по правую — армян. Перед глазами проносились люди (кого-то он помнил, кого-то уже нет), выстрелы, падавшие тела, кресты на кладбище Сайпана, улыбающиеся лица.

Навстречу ему шел человек. Дэниелс нахмурился и ускорил шаг. Он снова был в тоннеле, и впереди него по междупутью медленно шел человек. И у него что-то в руках. Пистолет? Никому не дозволено ходить с оружием в его зоне. Он вытащил из кобуры свой пистолет. Человек остановился. Наклонился…

— Эй! Стой на месте! Брось оружие!

Человек вскинул голову, присел, и Дэниелс увидел вспышку. Он пальнул в ответ, и грохот выстрела прояснил ему голову. Вот так же он подстрелил того громилу, который ввалился в салун Поли Райяна…

Райдер

Последней мысли у Райдера не было. Он умер мгновенно, едва ощутив привкус металла на языке: свинцовая болванка тридцать восьмого калибра вошла прямо под подбородок и, сокрушив зубы и небо, ввинтилась в мозг.

Дэниелс

Хорош выстрел, подумал Дэниелс, вот так же тридцать пять лет назад он пристрелил вооруженного громилу, пытавшегося разнести салун Поли Райяна. За это он заработал первую в своей жизни благодарность, не говоря уже о Поли — тот добрых пятнадцать лет посылал Дэниелсу к каждому рождеству ящик виски, покуда его образованный сынок не принял заведение. Он уже не считал себя обязанным, и отцовские заветы были ему не указ.

Старый конь борозды не портит, с удовлетворением подумал он, рука все так же тверда. Что, собственно говоря, понадобилось этому малому в подземке?

Он подошел к поверженному преступнику. Тот лежал лицом вверх, уставившись в свод тоннеля недвижными глазами. Дэниелс нагнулся. Рассматривать особенно было нечего — аккуратно одетый человек средних лет с изуродованным окровавленным лицом. Одним преступником меньше. На статистике это не отразится, такой уж город. Но в перестрелку с полицейским офицером он больше не ввяжется.

Дэниелс повернулся к жертве. Бедняга! Светлые волосы вымазаны в крови, босые ноги почернели от сажи, сандалии свалились, пончо порвалось. Он встал на колени и произнес утешающим тоном:

— Здесь далековато до больницы, мисс, но мы вам поможем.

Лицо жертвы сморщилось, глаза сузились, губы приоткрылись. Дэниелс склонился ниже, чтобы разобрать шепот, но вместо него раздался басовитый смех, удивительно гулкий для молоденькой девушки.

Клайв Прескотт

Прескотт не понимал, как поезд мог двигаться без машиниста — ведь именно для этого существовала кнопка безопасности. Но настойчивость дежурного лейтенанта переборола сомнения. Повесив трубку, он повернулся к Кореллу.

— Поезд никто не ведет. Остановите его!

— Поезд сам по себе ехать не может, — отмахнулся Корелл.

— А этот едет! Они как-то обхитрили контроллер и запустили вагон. Не спорьте. Он уже около «Саут-ферри», там развернется на углу и влетит в хвост поезда на «Боулинг-Грин». Что, вы не можете включить красный сигнал и тормознуть его? Скорее, ради бога!

— Выродки! — рявкнул Корелл, и Прескотт почувствовал в его голосе тревогу. — Надо успеть перехватить его…

— «Пелем один — двадцать три» прошел станцию «Саут-ферри». Скорость — тридцать. Движется в сторону разворотного круга, — сообщила башня «Нэвинс-стрит».

Прескотт застонал, но Корелл вдруг мефистофельски усмехнулся.

— Не волнуйтесь. Я этого сукина сына остановлю.

Его ухмылка становилась все шире, он засучил рукава, сделал несколько пассов и произнес:

— «Пелем один — двадцать три», главный диспетчер приказывает тебе остановиться! Оп-ля!

Прескотт кинулся на Корелла и начал молча душить его.

Потребовались усилия четырех диспетчеров, чтобы разомкнуть мертвую хватку Прескотта. Свалив его на пол, они навалились втроем, а четвертый держал руки полицейского.

— Таймер! — засипел Корелл. — Вы когда-нибудь слышали о таймере?!

— На разворотном круге есть таймер, — стал успокаивать Прескотта светлокожий диспетчер с потухшей сигарой во рту. — Если поезд слишком быстро влетает на поворот, то включаются красные сигналы, поднимаются автотормоза и поезд останавливается.

— Воротник как жеваный, — жалобно сказал Корелл.

— Не сердитесь, — продолжал светловолосый. — Он маленько пошутил.

— Слезайте, — устало отозвался Прескотт. — Я вас не повезу.

Окружной начальник

— Значит, поезд идет, а в кабине никого нет? — повторил окружной начальник, брызгая слюной в микрофон.

— Да, сэр. Так точно.

Окружной начальник наклонился к шоферу.

Машина дернулась, как ужаленная.

— Надо доверять интуиции. Они там, — сказал он комиссару.

— Были там. Они нас купили, Чарли.

— Жми!

— Туда уже летят все машины, — заметил комиссар, — но они тоже опоздают.

Окружной начальник сжал кулаки и с силой стукнул по сиденью.

Анита Лемойн

Кто-то проклинал старика, кто-то выл, а один, как показалось Аните, зашелся в приступе безудержного хохота. Минимум дюжина пассажиров кинулась в хвост вагона. Театральный критик, еще недавно сопевший рядом, тоже отошел. Удивительное дело, им казалось, что в хвосте безопасней.

Старик сидел, опустив голову, губы его дрожали. Чего ему вздумалось орать о красных сигналах? Что он, жизни не знает? Теперь все шишки будут валиться на него: подал надежду — изволь обеспечить ее. Сидевший рядом с ним негр в берете был подтянут, подбородок вперед, нога за ногу. Кровь на щеке почти не заметна. О’кей. Он-то, по крайней мере, не трус. С ним мы составим яркую пару. Ах да, еще старая пропойца — эта знай себе спит. Наверно, видит во сне большую бутылку. Ничего себе трио!

Вагон с грохотом влетел на станцию «Саут-ферри». Здесь та же картина: платформа, загруженная бушующей толпой. Они стремительно погрузились в тьму тоннеля. Что теперь? Впереди она увидела изгиб тоннельной стены. Теперь она знала, что будет. Они идут слишком быстро, чтобы вписаться в поворот. Колеса оторвутся от рельсов, вагон ударится в стену, зазвенят колонны… Она напрягла ноги, упираясь в пол… и увидела впереди красный сигнал. Ай да старик, прав-таки оказался в конце концов! Увы, слишком поздно, они не впишутся в поворот…

Под ногами раздался страшный треск, ее отбросило от окна. Под хвостом вагона что-то заскрежетало. Толчок. Еще толчок. Конец? Нет, колонны замедлили бег… Вагон, пошатываясь, останавливался.

Испуганная тишина в хвосте вагона сменилась истерическим воплем радости. Живы, черт побери, подумала Анита. Она привалилась к двери. Старик смотрел на нее, силясь улыбнуться.

— Ну, милочка, я же говорил — мы остановимся!

Алкоголичка, проснувшись, приоткрыла глаза и невнятно поинтересовалась:

— Это что — «Сорок втора…»?

Гвоздь программы, подумала Анита. Такое не придумаешь.

Лонгмен

Сквозь решетку аварийного выхода до Лонгмена доносились звуки города. Он начал было толкать ее вверх, но чья-то нога чуть не опустилась ему на пальцы, и он отдернул руки. Потом снова уперся в перекладину лестницы и изо всех сил надавил на решетку. Ржавые петли взвизгнули, на лицо Лонгмена посыпались куски грязи. Еще рывок — и он откинул решетку. Лонгмен осторожно высунул голову, глаза оказались на уровне тротуара. В этот момент снизу донеслись выстрелы. Замерев на мгновение, Лонгмен стал подниматься по лестнице — и вот он уже на земле.

Первым делом медленно опустил решетку. Та с лязгом улеглась на место, подняв тучу пыли. Несколько прохожих взглянули на него, но ни один не остановился. «Знаменитое нью-йоркское безразличие!» — торжествующе подумал он, переходя через улицу и вливаясь в поток пешеходов. Впереди, на углу 17-й улицы, он заметил полицейский автомобиль. Машина стояла во втором ряду, и водитель, высунувшись из окна, что-то втолковывал пешему копу. Не глядя в их сторону, Лонгмен ускорил шаг и свернул на 16-ю улицу. Пройдя метров двадцать, он усилием воли заставил себя шагать медленнее. Слева тянулась решетка, за которой виднелся массивный куб средней школы имени Вашингтона Ирвинга. Из дверей вылетела группка подростков — китаянка с ярко накрашенными губами в мини-юбке, чернокожая девушка и двое ребят в кожаных пиджаках.

Когда он проходил мимо, один из парней рухнул перед ним на колени.

— Дяденька! Отстегни пару кусков заслуженному двоечнику!

Лонгмен обогнул протянутую ладонь.

— У тебя полно денег! Я же вижу! — дурашливо крикнул малый.

«Только этого не хватало», — в паникеподумал Лонгмен. Нет, отстали. Впереди показались обнаженные деревья Гремерси-парка… Что это были за выстрелы, догнавшие его на лестнице? Райдер? Нет, с Райдером все будет в порядке, не такой он человек, чтобы подставлять лоб под пулю. Хватит смертей, и так уже все случившееся ужасно.

Вот и поворот на 18-ю улицу. Лонгмен пересек 3-ю авеню, затем 2-ю. Теперь он уже видел свое жилье — грязно-коричневый дом с облупленным фасадом и темным входом, из окон торчали одинаково тоскливые физиономии собак и жильцов. Он поднялся на второй этаж, открыл ключами три замка, вошел в квартиру и тщательно запер дверь.

Пройдя на кухню, он отвернул кран и подождал, чтобы вода стала похолоднее. Над мойкой висело зеркало в паутине трещин. Взглянув на свое лицо, Лонгмен внезапно издал вопль — так его распирал восторг.

Анита Лемойн

Спустя пять минут после того, как вагон остановился, через переднюю дверь в него вскарабкались двое. Первый, в форме машиниста, открыл ключом кабину и вошел внутрь. Второй был полицейским.

Атакованный галдящими пассажирами, коп поднял руки: — Я ничего не знаю. Сейчас мы выведем вас из поезда.

Я ничего не знаю…

Поезд тронулся, и через две минуты подъехал к залитой светом станции «Боулинг-Грин». Анита выглянула в окно.

На краю платформы стояла цепь копов. Взявшись за руки, они сдерживали нажимавшую толпу. Человек в форме помощника машиниста приблизился к вагону с каким-то ключом в руке. Двери открылись. Неукротимая масса пассажиров, стремившихся занять долгожданные места, попросту смела копов с пути. «Все как раньше, — подумала Анита. — Господи…»

22

Клайв Прескотт

Прескотт освободился в половине седьмого. На улице было темно и промозгло, как обычно бывает в холодную погоду. Он взглянул на окружавшие его громадные величественные здания, доставшиеся городу от прошлого. Сейчас они были пусты, в окнах неярко горели дежурные лампочки. Законоведы и законодатели, судьи и адвокаты, все уже разбежались. По улицам сновали немногочисленные прохожие, но скоро и они разойдутся, освободив место алкоголикам, грабителям, бездомным. Жертвам и охотникам.

Магазины на Фултон-стрит уже закрылись или закрывались, торговый район затихал. За прилавками виднелись в основном темные лица — негры и пуэрториканцы, унаследовавшие бизнес от тех, кто успел разбогатеть на них и уехал в богатые пригороды. Дежурные баррикадировали витрины универмагов, сторожа в форме с тяжелыми пистолетами на поясе включали сигнализацию. Город готовился держать ночную оборону против своих обитателей. Пожилая растрепанная киоскерша навешивала пудовый замок на свое заведение. «Завтра утренние газеты пойдут нарасхват», — устало подумал Прескотт.

Высокий чернокожий парень в ковбойской шляпе и замшевой курточке сунул ему что-то под нос:

— Орган «пантер», брат.

Прескотт покачал головой и пошел дальше. Парень двинулся за ним. Днем здесь было полно активистов, предлагавших газету «черных пантер». Прескотт ни разу не видел, чтобы кто-нибудь купил ее. Может, они продают ее друг другу? Довольно, оборвал он сам себя, эти парни хоть во что-то верят, а ты? Сам ты веришь во что-нибудь?

— Купи газету, брат, — сказал голос за спиной. — Узнаешь, что делается вокруг. Не все же прислуживать мистеру Чарли.

Прескотт остановился. Парень смотрел на него долгим взглядом.

— Я возьму газету.

— Правильно, брат.

Он сунул газету под мышку. На другой стороне улицы в магазине грампластинок из стереорепродукторов доносились тяжелые удары рока. Наверно, хозяин забыл выключить. Неужели музыка будет барабанить всю ночь? Впрочем, здесь почти никто не живет, а так хоть будет иллюзия жизни.

Меня тошнит, думал Прескотт, тошнит от копов и уголовников, от жертв и свидетелей. Тошнит от злобы и крови, от происшедшего сегодня и того, что произойдет завтра. Тошнит от работы, от друзей, от семьи. От любви и от ненависти. В конце концов, меня тошнит от самого себя: от того, что меня тошнит при виде мерзостей жизни, которые никто не хочет исправить, даже если знает, как это сделать.

Эх, будь он на пять-шесть сантиметров повыше, да еще бы хороший дальний бросок, да был бы он белым…

Единственное, что у него никто никогда не мог отнять, это умение вести мяч. Он бесстрашно шел с мячом с центра площадки навстречу высокомерным гигантам, только и ждавшим момента, чтобы сбить его в воздухе, когда он в прыжке нацеливался на корзину. Но он все равно шел длинными шагами навстречу стенке здоровенных парней.

Он скомкал газету в подобие мяча, сделал финт и крюком залепил ею в фирменный знак над входом в магазин. Два очка! Алкаш у витрины захлопал в ладоши, потом протянул ему ладонь. Черт, в этом городе все побираются. А если им не дают, норовят отнять деньги силой.

Ничего, завтра он будет чувствовать себя лучше. А послезавтра и на следующий день? Ерунда. Завтра он будет в лучшем виде хотя бы потому, что хуже сегодняшнего дня не придумаешь. Это уже неплохо.

Детектив Хаскинс

Детектив второго разряда Берт Хаскинс, который, за вычетом своей английской фамилии, был стопроцентным ирландцем, когда-то счел профессию детектива наиболее достойной для мужчины. Веровал он в это ровно одну неделю. Расставшись с навеянными литературой иллюзиями, он не раз смеялся впоследствии над тем, какой ему рисовалась будущая деятельность: блестящие дедуктивные умозаключения, столкновения с закоренелыми преступниками, распутывание хитроумных ходов. В действительности при расследовании преступлений требовались две вещи:, верблюжья выносливость и терпение. Розыскная работа была работой на ногах, надо было обойти сотню тупиков в надежде обнаружить торный путь, бегая вверх и вниз по лестницам, названивать в двери, общаться с испуганными, агрессивными, неразговорчивыми или дубоголовыми гражданами. Работа детектива основывалась на законе средних чисел. Правда, время от времени вам удается сделать из дерьма конфетку, но большей частью вы корпите, корпите и корпите, просеивая пустую породу.

Архив Управления городского транспорта дал больше сотни имен служащих, уволенных за различные нарушения, и обработка грозила затянуться до ночи. Чаще всего нарушение даже отдаленно не имело ничего общего с уголовным проступком. Тем не менее следовало предположить, что каждый уволенный служащий должен испытывать недовольство. Настолько, чтобы захватить поезд подземки? Это другое дело. Но как вы это выясните, не просмотрев все дела?

Трое налетчиков были пристрелены. У двоих на теле оказались жилеты с деньгами, в общей сложности пятьсот тысяч долларов. Значит, остается один налетчик с полумиллионом. Убитые еще не были идентифицированы, так что один из них вполне мог оказаться бывшим служащим Управления городского транспорта. Однако следовало учитывать, что им мог оказаться и недостающий четвертый.

Хаскинс, его напарник и еще восемь групп детективов были брошены на обработку этой версии, и если кому-нибудь не повезет, у них были все шансы провести добрую неделю, проверяя списки. Они выделили из списков наиболее подозрительных лиц и после бурной «накачки» шефа углубились в работу. Выявленные люди были опасными убийцами, грозой горожан, двух невинных застрелили… В общем, короче: начальство погоняет меня, а я буду погонять вас. Результат? Не только всю обувь стерли, но и ноги в кровавые мозоли сбили, а толку? Ноль.

Куда они только не забирались, сколько ступеней пересчитали! В полиции уже давно стало аксиомой, что девять из десяти, преступников живут в трущобах. Бедняки совершают больше преступлений, чем богатеи. Вернее — больше нарушений уголовного кодекса. За бедняками приходится бегать. Богатые сами приезжают с кучей адвокатов, поручителей, свидетелей кого угодно. Хоть папу римского приведут.

Хаскинс, да ты — коммунист! Нет, просто наблюдаю жизнь.

Полчаса назад он отослал домой своего напарника Слот-та — тот был язвенник и не мог столько времени гонять без обеда. В их списке оставалось всего трое, и он рассчитывал управиться с ними до ночи. Распрощавшись со Слоттом, Хаскинс двинулся в маленькую химчистку, хозяин (он же единственный работник) которой в свое время служил в метро и был выставлен оттуда шесть лет назад за плевки. Плевал в пассажиров. Он работал дежурным на станции «Таймс-сквер» и, запихивая в вагон пассажиров в часы «пик», плевал им напоследок в спину. Служба, конечно, собачья, от наплыва толпищ можно озвереть, так что пущенный в сердцах плевок-другой ему бы простили. Но малого застукала за этим занятием инспекторская бригада, его вызвали в Управление, где он повел себя заносчиво. Короче, выгнали. Правда, он в долгу не остался: когда начальник зачитывал решение дисциплинарной комиссии, он плюнул ему на лацкан дорогого пиджака.

В ответ на вопросы Хаскинса владелец химчистки заявил, что, во-первых, не держит зла на Управление городского транспорта, во-вторых, надеется, что в один прекрасный день вся вонючая система подземки провалится в тартарары, а, в-третьих, интересовавшие детектива полдня он провел в кресле дантиста, где ему в клочья разодрали десны и вырвали пару корней. Фамилия этого коновала — доктор Шварц, а его номер телефона…

Детектив Хаскинс сделал в блокноте пометку позвонить доктору Шварцу, зевнул, взглянул на часы — четверть девятого — и вытащил смятый список. Ему было все равно к кому идти: к Полю Фитцхерберту, жившему на 16-й улице около 5-й авеню, или к Уолтеру Лонгмену, обитавшему на углу 2-й авеню и 18-й улицы. К кому же первому? Все равно, кого бы он ни навестил первым, ко второму идти было бы далеко. Так к кому же? Вот она, трудность принятия решения детективом! Особенно трудно работать без кофе, правда, слава богу, на углу есть какая-то забегаловка. Надо зайти туда, выпить кофе, съесть кусок яблочного пирога, а уж тогда, подкрепив свое бренное «я» и навострив ум, взяться за принятие серьезнейшего для детектива второго разряда решения.

Лонгмен

Лонгмен не мог заставить себя включить радио. Сколько раз преступники в кино выдавали себя покупкой свежих газет и вырезанием статей с описанием содеянного! Конечно, это глупость, никто не услышит его радио, особенно если приглушить звук. Тем не менее, как бы алогично это ни выглядело, он пересилить себя не мог. Поэтому Лонгмен бесцельно кружил по квартире, не снимая плаща и отводя глаза от стоявшего в изголовье кровати приемника. Если Райдера убили, ему не сообщат ничего нового.

Но в шесть часов он совершенно автоматически включил телевизор. Главной темой вечернего выпуска новостей был, конечно, захват поезда подземки. Репортеры лезли из кожи вон, они даже затащили камеры под землю, чтобы показать сошедший с рельсов экспресс, поврежденный тоннель и развороченные пути. Затем они дали крупный план «участка тоннеля, где происходила перестрелка». Когда камера развернулась к тому месту, где упал Стивер, он вздрогнул, ожидая увидеть тела или, по крайней мере, следы крови. Там было слишком темно, чтобы разглядеть кровь, но тел не было. Потом, правда, камеры показали, как копы вытаскивали на носилках три накрытых брезентом тела. Его это не тронуло, даже тот факт, что среди них был и Райдер.

Потом последовали интервью с полицейскими «шишками», в том числе с самим комиссаром. Никто из них не отличался словоохотливостью, кроме того, что каждый счел своим долгом окрестить произошедшее «мерзким преступлением». Отвечая на вопрос репортеров о сбежавшем налетчике — и тут Лонгмен почувствовал, как по всему телу прокатилась горячая липкая волна, —комиссар сказал, что пока им только известно, что он сбежал через аварийный выход. Когда, он это говорил, камеры показывали выход снаружи — со стороны улицы — и изнутри, со ступеней лестницы. Комиссар добавил, что управление еще не идентифицировало личности трех убитых налетчиков, двое из которых были убиты наповал, а третий, получивший выстрел в спину, умер через несколько минут после того, как полиция обнаружила его. Его пытались допросить, но отвечать он не мог, поскольку у него, помимо прочего, был парализован речевой центр.

Какими зацепками, ведущими к сбежавшему налетчику, располагала полиция? Шеф городской полиции кратко ответил, что в розыске задействовано большое число детективов и для поимки преступника потребуется масса усилий. Репортер телевидения не отставал: преступники были прекрасно знакомы с функционированием подземки, не может ли это стать серьезной зацепкой? Шеф резко ответил, что управление действует по хорошо отработанной методике полицейского дознания и он надеется в ближайшем будущем сообщить о достигнутом. Лонгмена снова обдала волна горячего пота, однако он заметил сардонически приподнятые брови репортера, и ему немного полегчало.

Несомненно, они проработают дела всех бывших сотрудников Управления городского транспорта. Райдер предупреждал об этом. Тогда он впервые сильно испугался.

— Им меня не найти, — торопливо сказал он. — Я отсижусь у тебя.

— Наоборот, ты должен быть дома, — ответил Райдер. — Любое отклонение от обычного распорядка дня вызовет у них подозрение.

— Я отработаю алиби.

Райдер покачал головой.

— Тех, у кого есть алиби, они будут трясти гораздо тщательнее, чем тех, у которых алиби нет вообще. У большинства людей, которых они будут опрашивать, никакого алиби не будет, и ты затеряешься в массе. Просто скажешь, что часть дня гулял, потом читал или вздремнул, а главное, не указывай времени, когда ты занимался тем или иным.

— Я еще поприкину, что им сказать.

— Не надо. Я не хочу, чтобы ты репетировал, даже думал об этом.

— Но я ведь могу сказать, что услышал об этом по радио и был потрясен…

— Нет. Не следует показывать свою добродетельность. Им твое мнение вообще не интересно. Они будут проверять сотни людей — на всякий случай. Помни, что ты всего-навсего один из длинного списка имен.

— Тебя послушать, так это пара пустяков.

— Это действительно так, — сказал Райдер, — вот увидишь.

— Все же я поразмышляю над этим.

— Не надо, — твердо повторил Райдер. — Ни сейчас, ни потом.

Он последовал совету Райдера и, действительно, за последние недели впервые задумался над этим. Для копов проверка была совершенно рутинным делом, для них он был просто одним из сотен бывших служащих Управления городского транспорта. Незачем бить тревогу.

Он слушал, как начальник полиции, атакованный вопросами, признал, что описания внешности сбежавшего отрывочны, слишком много взаимоисключающих версий, чтобы построить словесный портрет или фоторобот, хотя допрошено было множество пассажиров. Им предъявили снимки из картотеки преступников. Лонгмен почти улыбнулся: его портрета в полиции быть не могло.

Репортеры взяли интервью у нескольких пассажиров: девица в брезентовой шапочке на экране выглядела старше, чем он ожидал; здоровенный малый, театральный критик, высокопарно нес всякую чушь; пара чернокожих подростков смущенно переглядывалась; негр-активист сказал, что будет говорить только о расовой проблеме и поднял сжатый кулак, после чего режиссер отключил звук. Внезапно Лонгмен почувствовал, что начинает ежиться от пристальных взглядов пассажиров. Он выключил телевизор.

Зайдя на кухню, он поставил чайник. Так и не снимая плаща, сел за покрытый клеенкой стол и выпил чаю, обмакивая в него крекеры. После этого закурил, удивившись, что до сих пор его не тянуло к куреву, хотя курильщиком он был заядлым. Вернулся в спальню. Включил было приемник, но тут же выключил его. Лег на кровать и почувствовал тупую боль в груди. Не сразу сообразил, что это не сердечный приступ, а тяжесть от жилетов с деньгами. Встав с кровати, подошел к входной двери, проверил все три замка и вернулся в комнату. Тщательно зашторив окно темно-зелеными гардинами, он снял плащ, пиджак и, наконец, жилеты, ровненько разложив их на кровати.

Уолтер Лонгмен, сказал он себе, у тебя полмиллиона долларов. Он повторил это еле слышным шепотом, но звук стал бесконтрольно вырываться из глотки. Он зажал обеими руками рот.

Анита Лемойн

В жизни Аниты Лемойн бывали неудачные дни, но такого нарочно не придумаешь. Мало того, что она пропустила съемку из-за этого чертова захвата поезда, ее еще показали по телевизору в таком неприглядном виде в компании идиотских физиономий. Она попыталась было завладеть вниманием операторов, но те отмели ее без всякого снисхождения. Запомнила она лицо сбежавшего преступника? Нет? Катись к черту, ты никому не интересна.

Уже было прилично за восемь, когда копы наконец разрешили им разойтись. Вразнобой они вышли из старого здания Управления полиции и в нерешительности замерли на тротуаре. Парой кварталов южнее, по Кэнел-стрит, еще наблюдалось какое-то движение, но Сентр-стрит была холодна, уныла и пустынна. Они молча постояли вместе. Затем старая пропойца запахнула свои лохмотья и нетвердым шагом исчезла в темноте. Мгновением позже негр-активист, надвинув поглубже берет, быстро и уверенно откололся от группы. Да, подумала Анита, на этих двоих все случившееся особого впечатления не произвело: это вполне вписывалось в их представления о жизни в городе.

А как насчет ее представлений? Ну, тут все понятно: Анита, сматывайся-ка побыстрее с этого поганого места, хватай такси и дуй домой. Горячая ванна с ароматической солью из Парижа утешит тебя на сегодня. Еще надо будет проверить записи на автоматическом секретаре — вдруг кто-то звонил по поводу работы. Не всякий день тебя показывают по телевизору.

— Я даже не знаю, где мы, — раздался слезливый голос мамаши двух мальчуганов. Те уже зевали во всю глотку. — Пожалуйста, объясните мне, как отсюда добраться до Бруклина?

— Очень просто, — сказал старик. — Садитесь в подземку. Это быстрее и безопаснее всего.

Он заржал, но ответом на его остроумие были лишь несколько улыбок. Внезапно двое чернокожих подростков, все еще держащих свертки, которые им надлежало вручить полдня назад, что-то пробормотав, заспешили прочь.

Старик им крикнул вслед: «Пока, ребята, счастливо!»

Парнишки махнули рукой на прощанье.

— По меньшей мере, экстраординарное приключение.

Театральный критик. Она даже не взглянула на него. Сейчас, наверно, предложит довезти ее на такси, а затем захочет подняться выпить чего-нибудь. Без шансов. Она отвернулась от него, но ледяной порыв буквально пронзил ее насквозь. Ладно, пусть везет, простужаться мне нельзя, больничный лист оплачивать некому.

— У меня есть идея, — это опять старик. Потертая физиономия уже не розовеет, шляпа продавлена. — После всего пережитого вместе было бы просто стыдно вот так сказать друг другу «привет» и…

Одинокий старик, подумала Анита, боится помереть без утешителей у одра. Она взглянула на лица вокруг и подумала: «А ведь завтра утром я уже не смогу вспомнить ни одной из этих физиономий».

— …встречаться, скажем, раз в год, даже раз в полгода…

Она двинулась в сторону Кэнел-стрит. На углу ее нагнал театральный критик. Он просто излучал приветливость.

— Поезд ушел, — сказала Анита. Раскалывая каблуками безмолвие улицы, она пошла к набережной.

Том Берри

Главный врач хирургического отделения сопровождал каталку, на которой везли Тома Берри, вплоть до палаты и остался возле кровати, куда сестра и санитар уложили раненого.

— Где я? — спросил Берри.

— В больнице. Я вытащил из вас две пули.

Том хотел спросить не то, но язык поворачивался с трудом.

— Как у меня дела?

— Все хорошо, — сказал доктор, — мы выпустили бюллетень, в котором ваше состояние характеризуется как удовлетворительное.

— Бюллетень? Значит, помираю?

— Ничего подобного. Средства информации хотят знать о вашем состоянии. Вы в хорошей форме. — Хирург выглянул в окно. — Прекрасный вид. Окна выходят в парк Стивезанта.

Берри оглядел себя. Рука была забинтована от плеча до локтя, грудь плотно завязана.

— А почему не болит? — спросил он.

— Обезболивание. Потом почувствуете, не беспокойтесь. — Доктор завистливо добавил: — Мой кабинет в четверть этой палаты, и окна — на кирпичную стену. Причем ободранную.

Берри осторожно ощупал повязки.

— Мне что, попали в живот?

— Считайте, что вам никуда не попали. Пуля прошла в миллиметре от всех важнейших органов. Героям везет. Я к вам еще зайду. Дивный вид, сам бы лежал.

Доктор ушел. Интересно, соврал хирург или нет? Они никогда вам не скажут, зачем вам знать, что вас ждет. Вас не касается — жить вам или умереть. Он попытался раздуть в себе праведный огонь негодования, но почувствовал, что еще слишком слаб для этого. Прикрыв глаза, Том задремал.

Разбудили его голоса. На него смотрели трое. Один был хирург. Двух других он узнал по фотографиям — его честь мэр и комиссар полиции. Он догадался о причине их появления, но сдержался, демонстрируя удивление и скромность. По словам хирурга, он ведь герой.

— Думаю, он проснулся, — сказал хирург.

Мэр улыбнулся. Он был облачен в толстое пальто, мохеровое кашне и каракулевую ушанку. Нос у него горел, а губы обветрились. Комиссар тоже улыбнулся, но не очень уверенно. Он просто был неулыбчивым человеком.

— Поздравляю, патрульный… э-э-э… — мэр запнулся.

— Барри, — подсказал комиссар.

— Поздравляю вас, патрульный Барри, — повторил мэр. — Вы совершили героический поступок. От имени жителей нашего города выражаю вам искреннюю благодарность.

Он протянул руку, и Берри не без труда пожал ее. Рука была как лед. Затем он пожал руку комиссара.

— Блестящая работа, Барри, — сказал комиссар. — Управление гордится вами.

Оба выжидающе уставились на него. Ясно. Скромность — украшение героя.

— Спасибо. Мне повезло. На моем месте любой сотрудник сделал бы то же самое.

— Поскорее выздоравливайте, патрульный Барри, — сказал мэр.

Комиссар попытался подмигнуть ему и испортил всю картину. У него это плохо получается, как и улыбка. Но Берри уже чувствовал, что грядет.

— Мы с удовольствием ждем вашего скорейшего возвращения на службу, детектив Барри.

Удивление и скромность, напомнил себе Берри и, потупив глаза, произнес:

— Благодарю вас, сэр, большое спасибо. Я лишь исполнял свой долг…

Но мэр и комиссар уже удалялись. В дверях мэр сказал:

— Он выглядит лучше меня. Держу пари, он и чувствует себя лучше, чем я.

Берри закрыл глаз и вновь задремал. Проснулся он оттого, что хирург поскреб его по носу.

— К вам какая-то девушка, — сказал он. В дверном проеме стояла Диди. Берри кивнул. — Только десять минут, — добавил доктор, выходя.

Диди вошла в палату. Лицо у нее было очень серьезное.

— Доктор сказал, что раны неопасные. Скажи мне правду.

— Кости целы. Требуха тоже.

На глаза у нее навернулись слезы. Сняв очки, она поцеловала его в губы.

— Я в порядке, — сказал Берри. — Очень рад, что ты пришла.

— Как же я могла не прийти! — нахмурилась Диди.

— А как ты узнала, где я?

— Об этом знают все. По радио и телевизору только о тебе и говорят. Очень больно, Том?

— Герои никогда не чувствуют боль.

Она снова поцеловала Тома, слезы упали на его лицо.

— Я так переживаю оттого, что тебе больно.

— Я ничего не чувствую. Они отлично меня обработали. Посмотри в окно. Какой вид!

Она взяла его руку и прижалась к ней щекой.

— Потрясающий вид, — добавил Берри.

Диди на мгновение замялась.

— Я должна это сказать. Ты рисковал жизнью не по делу.

«Нет, это выше моих сил», — подумал он и попытался перевести разговор.

— Незадолго до тебя приходили мэр и комиссар полиции. Меня повысили. Теперь я детектив. Третьего разряда, наверно.

— Тебя могли убить!

— Это моя работа. Я — коп.

— Погибнуть за миллион долларов из казны этого проклятого города!

— Там были люди, не забывай, Диди, — мягко возразил он.

— Не хочу сейчас спорить. Мы не на равных, ты ранен…

— Но?..

— Но когда тебе полегчает, я хочу, чтобы ты бросил эту свинскую работу.

— Когда мне полегчает, я хочу, чтобы ты бросила своих пустобрехов.

— Если ты не видишь разницы между своей поддержкой угнетателей и борьбой за свободу и равноправие людей…

— Диди, давай не будем. Я знаю, что у тебя есть убеждения, но и у меня они тоже есть.

— Охранять их порядки! Вот твоя вера? Ты же говорил, что у тебя миллион сомнений.

— Ну, не миллион, но, безусловно, я не во всем уверен. Этого, однако, недостаточно, чтобы расхолодить меня, — он потянулся к ее руке. Она отдернула было ее, потом взяла его за руку. — Я люблю свою работу. Не всю, конечно. В ней немало дерьма. Но ведь кто-то должен…

— Они обманули тебя, — глаза ее потемнели, но рука осталась на месте.

Он покачал головой.

— Я останусь там, покуда не разберусь окончательно.

В дверях появился хирург.

— Извините, время истекло.

— Я считаю, нам лучше не видеться, — сказала Диди. Она быстро пошла к двери, затем остановилась и оглянулась.

Он подумал, что бы сказать ей такое примирительное, даже обезоруживающее, но промолчал. Игра сыграна — раздражающая, забавная, и все же детская игра, затянувшаяся на много месяцев. Финал налицо. Надо смотреть правде в глаза.

— Тебе решать, Диди, — сказал он, — только сначала подумай.

Он не видел, как она уходила, хирург закрывал ему обзор.

— Минут через десять-пятнадцать может появиться боль, — сказал доктор.

Берри подозрительно взглянул на него, потом понял. Доктор имел в виду физическую боль.

Лонгмен

В девять часов Лонгмен не выдержал и включил радио. Новости были те же, только под новым соусом. Никакой дополнительной информации, о скрывшемся налетчике сообщили только раз: полиция принимает все меры к его обнаружению. Он выключил транзистор и пошел на кухню, просто так, без всяких причин. Беспокойство гоняло ею бесцельно по квартире. Он снова надел на себя денежные жилеты — кровать нельзя было считать самым подходящим местом для полумиллиона долларов, — а поверх них плащ. В квартире было прохладно: как обычно, на отоплении экономили.

Взглянув на кухонный стол, он впервые оценил, насколько тот уродлив и изношен, обезображен шрамами и подтеками. Ну, ничего, сейчас он сможет позволить себе застелить его новой клеенкой. Он даже сможет позволить себе жить в другом месте — в любом уголке страны, в любой части света, где заблагорассудится. Возможно, как он планировал когда-то, это будет Флорида. Солнце круглый год, летняя одежда, рыбалка, какая-нибудь вдовушка подвернется…

Полмиллиона. Многовато для него. Четверть миллиона — вот его норма. Он улыбнулся, впервые за последнюю неделю. Но улыбка моментально слетела, лишь только он вспомнил, как из тоннеля выносили три трупа, накрытые брезентом. Три покойника и один уцелевший — Лонгмен.

Сейчас они лежали на столах в морге, но, кроме Райдера, у него не было ни к кому жалости. Уэлком — просто животное, Стивер… и тот был животным, дрессированной собакой — доберман-пинчер, натасканный выполнять команды. О Райдере он тоже много не думал. Да, с его смертью он потерял, но кого? Не друга, они с Райдером никогда не были настоящими друзьями. Коллеги, так будет правильнее. Главное, Райдер был к нему внимателен, а таких в жизни Лонгмена было немного.

Что сделал бы Райдер, останься он один в живых? Наверняка сидел бы и читал у себя дома, в большой безликой комнате, обставленной скудно, словно казарма. Он бы не бегал по квартире в напряженном ожидании прихода полиции. Что у них есть — ни отпечатков пальцев, ни упоминаний в архиве, даже нет точного словесного портрета. С гибелью сообщников исчезла вероятность! случайной выдачи.

Да, подумал Лонгмен, Райдер был бы невозмутим и расслаблен. Но он тоже, хотя его и трясет, держится неплохо.

Вывод доставил ему удовольствие. Энергия настолько распирала ею, что, вскочив, он начал убирать со стола чашку, ложку, пакет с крекерами.

Лонгмен все еще крутился на кухне, когда кто-то постучал в дверь. Он замер в ужасе. Липкий пот мгновенно покрыл его с головы до пят.

Стук повторился, и чей-то голос произнес:

— Хэлло, мистер Лонгмен? Я из полиции. Мне надо с вами поговорить.

Лонгмен взглянул на дверь — поцарапанную, небрежно окрашенную, наполовину прикрытую большим календарем с обворожительной красоткой, самозабвенно оценивающей сквозь полуприкрытые веки собственные прелести. Три стука. Три громких удара, властно призывающие простого смертного открыть. Как бы поступил Райдер? Райдер бы поступил так, как он велел поступать ему: открыть дверь и ответить на вопросы копа. Но Райдер не учитывал факт собственной смерти и то обстоятельство, что деньги были здесь, а не спрятаны в комнате Райдера, как предполагалось по плану. Почему он раньше не подумал об этих чертовых деньгах? Они были на нем, слава богу. Ну, плащ было объяснить легко — в квартире холодно. Но как объяснить отсутствие реакции на первые два стука? Если он сейчас откроет, коп, естественно, заподозрит, что он куда-то прятал деньги. Выхода не было. Он проиграл.

— Пустяковое дело, мистер Лонгмен. Откройте, пожалуйста.

Он стоял возле окна. Три стука. Окно. Не сдвигаясь с места, он потянулся к столу, взял шляпу и надел ее. По ту сторону двери было тихо, но он был уверен, что коп все еще стоит там, а раз так, то он может постучать еще раз. Лонгмен открыл окно, оперся о подоконник и медленно влез на него. В лицо пахнуло свежим ночным воздухом. Он шагнул на пожарную лестницу.

Детектив Хаскинс

Постучав в закрытую дверь, вы должны сразу же шагнуть в сторону, — тогда, если человеку придет в голову выстрелить сквозь нее, он в вас не попадет. Но тягостная тишина внутри была слишком заманчивой. Поэтому детектив Хаскинс приложил ухо к косяку и услыхал отчетливый скрип. Немножко мыла, подумал он, спускаясь по лестнице, потереть немножко мыла о петли, и он бы легко провернул все дело. С другой стороны, не утащи Слотта его язва домой, они бы отрезали сейчас этому малому пути к отступлению.

Он беззвучно спускался по ступенькам. Тебе так и не удалось научиться пользоваться лупой при обнаружении следов, но несколькими полезными вещами ты вполне овладел — хождение в обуви на резиновой подошве, к примеру. Ты также хорошо изучил конструкцию домов и знаешь, что под лестницей есть маленькая дверь, ведущая во двор.

Замок в двери был пружинным. Хаскинс повернул щеколду, приоткрыл дверь, проскользнул в нее и тихонько прикрыл за собой. Он очутился в маленьком внутреннем дворике. Его освещал лишь слабый свет из квартир. Он заметил на асфальте банановую кожуру и апельсиновые корки, старый журнал, несколько газетных страниц, сломанную игрушку. Не так уж плохо. Хоть раз в неделю здесь убирают. Шагнув в тень, он поднял голову.

Человек — Уолтер Лонгмен — стоял почти прямо над ним на кронштейне, державшем пожарную лестницу. Да брось ты, Лонгмен, сказал про себя Хаскинс, эти штуки всегда проржавевшие, слезай лучше вниз поскорее, а то шею сломаешь.

Лонгмен осторожно перенес ногу через железный поручень и пощупал ступеньку. Очень хорошо, подумал Хаскинс, теперь вторую ногу… Замечательно! Да, акробатом Лонгмена не назовешь, передвигался он под стать своему возрасту. Пожалуй, ему еще не приходилось надевать наручники на пятидесятивосьмилетнего вооруженного грабителя.

Лонгмена качало из стороны в сторону, руки судорожно цеплялись за металл лестницы, тело подрагивало. Казалось, он спускался через силу. Стыдно, подумал Хаскинс, такой матерый налетчик, а лестницы боится! Ноги Лонгмена тряслись, кулаки побелели. Он болтался на лестнице, словно куль.

Хаскинс следил за сжатой правой рукой. Как только пальцы расслабились, он вышел из тени. Позиция была выбрана правильно. Лонгмен сполз с последней ступеньки, и Хаскинс очутился точно нос к носу с ним. Лицо Лонгмена побледнело, глаза выпучились.

— Какой сюрприз! — сказал Хаскинс.

Роберт Ладлэм ОБМЕН РАЙНЕМАННА^[2]

Пролог

Двадцатое марта 1944 г. Вашингтон

— Дэвид?..

Молодая женщина вошла в комнату, посмотрела на высокого офицера, стоявшего у окна. Был зябкий мартовский день, моросил весенний дождик, вашингтонский горизонт затягивали клочья тумана.

Дэвид Сполдинг повернулся к женщине. Он почувствовал, что она вошла, но слов не расслышал: «Прости, я задумался. Ты что-то сказала?» Он увидел у нее в руках свою шинель. Заметил и тревогу в ее глазах. И страх, который она пыталась скрыть.

— Все кончено, — едва слышно произнесла она.

— Все кончено, — подтвердил он, — или кончится через час.

— Они придут? — спросила она и подошла к нему, держа перед собой шинель, словно щит.

— Придут. Выбора у них нет… И у меня тоже. — Китель Сполдинга был накинут на забинтованное левое плечо, левую руку поддерживала широкая черная перевязь. — Помоги мне одеться, пожалуйста, — попросил он и вздохнул. — Дождик никак не кончится.

Джин Камерон неохотно развернула шинель. И вдруг замерла, не отрывая взгляда от воротничка форменной рубашки Сполдинга. Потом посмотрела на лацканы его кителя. Но и там не увидела никаких знаков отличия. Только темные пятна на месте погон и петлиц.

Ни звания, ни обозначения рода войск. Ни даже золотых инициалов страны, которой служил Дэвид. Когда-то.

Он заметил ее взгляд и сказал тихо:

— Вот так я и начинал. Без имени; без чина, без родословной. Имел лишь номер и букву. И мне бы хотелось напомнить им об этом.

Женщина стояла как вкопанная, вцепилась в шинель. Наконец пролепетала:

— Они же убьют тебя, Дэвид.

— Вот до этого как раз и не дойдет, — возразил он спокойно. — Не будет ни наемных убийц, ни автомобильных катастроф, ни приказов срочно вылететь в Бирму или Дар-эс-Салам. Я обезопасил нас. И они это понимают.

Дэвид нежно улыбнулся и тронул пальцами лицо Джин. Лицо любимой. Она глубоко вздохнула, пытаясь обрести самообладание. Осторожно накинула шинель Дэвиду на левое плечо, и он потянулся к правому рукаву. Она прижалась лицом к спине Дэвида и сказала: «Я не буду бояться. Обещаю тебе». Он почувствовал в ее голосе дрожь.

Сполдинг спустился в вестибюль гостиницы «Шогам» и, уловив вопросительный взгляд швейцара, отрицательно покачал головой. На такси не хотелось, он решил пройтись пешком. Пусть ярость, тлевшая в его душе, превратится в пепел.

В последний раз он надел военную форму. Форму без погон и петлиц.

Он войдет в проходную Министерства обороны и скажет дежурному: «Меня зовут Дэвид Сполдинг». Всего-навсего. Этого вполне хватит, никто не остановит его, не посмеет вмешаться. Безымянные начальники уже отдали приказ, который позволит ему пройти по серым коридорам в кабинет без таблички на двери.

В тот кабинет придут люди с именами, которые Сполдинг узнал всего два месяца назад. Имена эти стали символами чудовищного обмана, Сполдингу настолько омерзительного, что иногда ему казалось — еще немного и он рехнется.

Говард Оливер, Джонатан Крафт, Уолтер Кендалл… Сами по себе имена звучали невинно. Они могли принадлежать кому угодно. Было в них что-то такое… чисто американское. И все же эти имена, эти люди едва не свели его с ума. Именно они придут в кабинет без таблички на двери, и Сполдинг напомнит им о тех, кого там не будет. Об Эрихе Райнеманне из Буэнос-Айреса. О Франце Альтмюллере из Берлина. О бездне обмана, в которую его толкнули… Неужели это правда? Неужели это произошло на самом деле?

Да, произошло. И он записал все, что знал. И положил записки в сейф банка в Колорадо. До них не добраться никому. Там они могут пролежать вечно…

Если только не обнародовать их. Но тогда в своем рассудке усомнятся миллионы людей. Отвращение будет столь сильно, что ни красивые слова, ни высокие цели никого не оправдают. Вожди превратились в отверженных. Каким сделали и его, Сполдинга.

Дэвид подошел к зданию Министерства обороны. Светло-коричневые колонны больше не олицетворяли для него мощь США. Одну лишь видимость ее. Ничем не подкрепленную.

Он остановился возле стола, за которым сидели дежурный полковник и два сержанта.

— Сполдинг, Дэвид, — тихо произнес он.

— Ваш пропуск… — начал было полковник и осекся. — Сполдинг?..

— Меня зовут Дэвид Сполдинг. Я из Ферфакса, — спокойно повторил Дэвид. — Проверь свои бумаги, солдатик, — бросил сержанту. Сержант по левую руку от полковника молча сунул тому лист бумаги. Полковник пробежал его взглядом, поднял глаза на Сполдинга, тут же отвел их и жестом разрешил пройти.

Сполдинг двинулся по серому коридору. Он ловил на себе взгляды, искавшие погоны. Кое-кто нерешительно отдавал ему честь. Сполдинг не отвечал.

Восьмое сентября 1939 г. Нью-Йорк

Два офицера в безукоризненно выглаженных мундирах через застекленный проем разглядывали горстку мужчин и женщин перед микрофоном в ярко освещенной студии. В помещении, где сидели офицеры, было темно.

Вспыхнула красная лампочка, из динамиков по углам темной комнаты с застекленным проемом раздались звуки органа. И голос — глубокий, зловещий: «Там, где царит безумие, где взывают о помощи, рано или поздно появляется высокий, стройный Джонатан Тайн — всегда готовый вступить в схватку с силами зла. Тайными и явными…»

Орган заиграл громче. Полковник Эдмунд Пейс бросил взгляд на своего товарища, старшего лейтенанта:

— Ну как, занимательно?

— Что?.. Да, да, сэр, очень. Где он?

— Вон тот высокий парень в углу. Который газету читает.

— Он играет Тайна?

— Нет, лейтенант. По-моему, роль у него эпизодическая. Он играет испанца.

— Эпизодическая?.. Испанца?.. — Изумленный лейтенант нерешительно повторил слова полковника. — Простите, сэр, но я не знаю, что и думать. Не пойму, для чего мы сюда пришли и чем тут занимается он. Я считал, что он инженер-строитель.

— Так и есть.

Толстая пробковая дверь темной комнаты распахнулась, на пороге показался статный лысеющий мужчина в строгом деловом костюме. В левой руке он держал конверт, а правую руку протянул полковнику:

— Здравствуй, Эд. Рад тебя видеть. Стоит ли говорить, сколь неожидан твой визит.

— Не стоит. Как дела, Джэк?.. Лейтенант, познакомьтесь с мистером Джоном Райаном, бывшим майором английской разведки.

Лейтенант встал.

— Сидите, сидите, — сказал Райан, пожав ему руку.

Райан протиснулся между черными кожаными креслами и уселся у застекленного проема рядом с полковником.

— Как Джейн? — спросил он. — Как дети?

— Она невзлюбила Вашингтон, сын тоже. Они бы предпочли вернуться в Оаху. А Синтии нравится. Ведь ей всего восемнадцать.

— А как ты сам? — продолжил Райан.

— Я в разведслужбе.

— Ах вот оно что!

— Ияяяя! — прокричала тем временем обрюзгшая актриса. И отошла, фамильярно подтолкнув к микрофону хрупкого женоподобного парня.

— Сплошные вопли, правда? — Полковник не ждал ответа на свой вопрос.

— И еще вой собак, бестолковая органная музыка, до чертиков стенаний и вздохов. Однако «Тайн» — наша самая известная программа.

— Признаюсь, ее слушаю и я. Со всей семьей с тех пор, как мы вернулись в столицу.

— А знаешь, кто пишет для нее большинство сценариев? Поэт, лауреат Пулитцеровской премии.

— Быть не может!

— Отчего же? Мы хорошо платим, а с публикаций стихов не проживешь.

— Но как он оказался здесь? — Полковник кивнул на высокого темноволосого мужчину, который теперь отложил газету и стоял, прислонясь к белой, обитой пробкой стене.

— Понятия не имею. Пока ты не позвонил, я не интересовался, чем он занимался раньше. — Райан протянул полковнику конверт. — Здесь список передач, в которых он участвовал. Я навел справки, сказав, что мы якобы хотим дать ему главную роль. Парень он надежный, не подводит. Но играет, по-видимому, лишь иностранцев.

— Он владеет немецким и испанским, — подсказал полковник. — А знаете, кто его родители, — это был уже не вопрос, — Ричард и Марго Сполдинг. Пианисты, знаменитые в свое время в Европе. Сейчас концертов почти не дают, доживают свои дни в Португалии.

— Но все же сохраняют американское гражданство, не так ли?

— Да. И позаботились, чтобы их сын родился в США. Он и учился здесь.

— Тогда почему он владеет испанским и, насколько я знаю, португальским?

— Кто знает… Успех к его родителям пришел в Европе, и они решили остаться там. За что мы, видимо, должны быть им благодарны. Они ездили в Штаты только на гастроли, а такое случалось не часто… Вам известно, что по профессии юн — инженер-строитель?

— Нет, — ответил Райан. — Но это забавно. Жаль, в последнее время мы -совсем мало строим. Спроса на инженеров почти нет… разве что в Министерстве обороны. — Он поднял руку и взмахнул ею так, словно хотел охватить всех актеров и актрис в студии. — Знаете, кто среди них? Адвокат, чьи клиенты — если таковые находятся — не могут ему заплатить; служащий фирмы «Роллс-Ройс», уволенный еще в тридцать восьмом; бывший сенатор, чья избирательная кампания несколько лет назад не только испортила ему репутацию, но и отпугнула потенциальных покровителей — его записали в «красные». Не обольщайтесь, Эд. Сейчас тяжелые времена. Так что им повезло. Они нашли развлечение, которое превратили в профессию… Хотя бы на время.

— Если он мне подойдет, то здесь задержится не больше, чем на месяц.

— Я так и понял, ведь надвигается буря. Скоро она настигнет и нас. И я вернусь к старому ремеслу… Куда вы хотите его направить?

— В Лисабон.

Дэвид Сполдинг взял сценарий и направился к микрофону.

Вскоре в динамиках раздался его голос. Пейс ничего не смыслил в актерском искусстве, но чувствовал, когда играют убедительно. А Сполдинг убеждать умел.

Без этого в Лисабоне не обойтись.

Сполдинг сыграл свой кусок за несколько минут. Потом отошел в угол и осторожно, чтобы не зашуршать страницами, взял с кресла газету.

Пейс не отрывал от Сполдинга глаз. Он присматривался к человеку, с которым придется иметь дело. При этом разглядывал мелочи: как тот ходит, держитголову, бегают его глаза или смотрят прямо. Пейса интересовали костюм, часы, манжеты, ботинки — начищены ли они, не стоптаны ли каблуки; он пытался дознаться, есть в осанке будущего подопечного достоинство или нет. Полковник сравнивал человека у стены с его досье в Вашингтоне.

Имя Сполдинга выплыло из картотеки армейского Инженерного корпуса. Дэвид интересовался, нельзя ли ему устроиться туда на работу: какие там перспективы, не предвидится ли интересных строительных проектов, нельзя ли заключить контракт. Подобные вопросы задавали тысячи специалистов, зная, что через несколько недель вступит в силу закон о всеобщей воинской повинности. Если можно заключить временный контракт и заниматься в армии тем же, что делал на гражданке, это гораздо лучше, чем загреметь новобранцем.

Сполдинг заполнил необходимые бумаги и получил заверение, что с ним свяжутся. Прошло уже шесть недель, но никто ему так и не позвонил. Но не потому, что он не заинтересовал инженерные войска. Скорее наоборот. Люди Рузвельта намекали, что закон о призыве выйдет со дня на день, армия станет столь мощной, столь крупной, что инженеры, особенно инженеры-строители с квалификацией Сполдинга, понадобятся как воздух.

Между тем- руководство Инженерного корпуса знало о розысках, проводимых Разведывательным управлением Генерального штаба (Джи-2). Проводимых медленно, тщательно. Так, чтобы не ошибиться. Поэтому Инженерный корпус передал бумаги на Сполдинга в Джи-2 и вскоре получил приказ оставить того в покое.

Человек, которого искало Джи-2, должен был отвечать трем основным требованиям. Найдя такого, его исследовали, как говорится, под микроскопом, смотрели, обладает ли он другими желаемыми достоинствами. Но и трем основным было довольно трудно удовлетворить: нужный человек должен был владеть, во-первых, португальским языком, во-вторых, немецким, и в-третьих, иметь достаточный опыт инженерной работы в строительстве, быстро и уверенно разбираться в чертежах, фотографиях и даже словесных описаниях разнообразных построек. От мостов и заводов до складов и вокзалов. Все это понадобится ему в Лисабоне. Во время будущей войны; войны, в которую Соединенные Штаты рано или поздно вступят.

Человеку в Лисабоне будет поручено организовать диверсионную сеть, предназначенную прежде всего для уничтожения вражеских военных объектов. Определенные люди станут действовать на оккупированной территории, имея базу для своих операций в нейтральной стране. Именно ими и воспользуется человек в Лисабоне. Ими и еще теми, кого обучит сам. Это будут группы агентов, владеющих двумя или тремя языками, забрасываемые через Францию в Германию. Сначала для наблюдений, а потом и для диверсий.

Даже англичане, располагавшие в Европе самой мощной разведсетью, пришли к выводу, что в Лисабон нужно послать американца. Британская разведка признала свою слабость в Португалии: ее люди находились там слишком долго, работали чересчур открыто. Кроме того, в самом Лондоне в последнее время поймали нескольких немецких шпионов. Пятому отделу британской разведки (Эм-Ай-5) доверять стало нельзя. Поэтому вскоре Лисабон перейдет в ведение американцев. Если они найдут подходящего человека.

Нужными качествами Дэвид Сполдинг, на первый взгляд, обладал. На трех языках он говорил с детства. Его знаменитые родители держали небольшую, со вкусом обставленную квартиру в фешенебельном районе Лондона у Белгрейв-сквер, зимнюю дачу в Баден-Бадене и роскошный особняк в городке артистов Коста-дель-Сантьяго. Там и вырос Дэвид. Когда ему исполнилось шестнадцать, отец, несмотря на возражения матери, отправил его в США заканчивать среднее образование и получать высшее. Сполдинг-младший учился в Андовере, Дартмуте и наконец поступил в институт Карнеги в Пенсильвании.

Конечно, разведотделу не удалось бы раскопать все это лишь по бумагам, что заполнил Сполдинг. О многом рассказал человек по имени Аарон Мандель.

Не отрывая глаз от высокого Худощавого мужчины у стены, Пейс перебирал в памяти подробности единственной встречи с Манделем, сравнивал его описание с тем, на кого смотрел.

Мандель значился в бумагах как менеджер родителей Сполдинга. Был известным в артистических кругах посредником, евреем, эмигрировавшим из России еще до революции семнадцатого года.

— Дэвид мне как сын, — признался он Пейсу, — впрочем, вам это должно быть известно.

— Отнюдь. Я читал лишь его автобиографию и еще кое-что по мелочам: отзывы учителей, рекомендательные письма.

— Скажем так: я ждал вас. Или кого-то вроде вас.

— Извините, не понял.

— Все просто. Дэвид много лет провел в Германии. Он, можно сказать, там вырос. Жил также и в Португалии. Помимо португальского и немецкого знает язык и диалекты соседней Испании… — сказал Мандель и улыбнулся, собрав морщинки возле глаз.

— Такого я от вас не ожидал, — честно признался Пейс. — Большинство людей не столь прозорливы.

— Большинство людей не жили, как евреи в царском Киеве… Так чего вы от меня хотите?

— Во-первых, узнать, делились ли вы своими предчувствиями со Сполдингом. Или с кем-нибудь еще…

— Нет, конечно, — мягко прервал его Мандель. — Говорю, он мне как сын. Зачем внушать ему подобные мысли?

— Слава богу. Ведь ничего может и не получиться.

— Однако вы надеетесь, что получится.

— Честно говоря, да. Но сперва я хочу кое в чем разобраться. Прошлое Дэвида кажется мне довольно необычным и противоречивым. Начнем с того, почему сын известных музыкантов пошел в инженеры. А потом, — я уверен, вы меня поймете, — если согласиться с тем, что сын стал инженером, кажется совершенно нелогичным, что его основной заработок составляет… игра в радиоспектаклях. Все указывает на противоречия в характере. И даже на его неустойчивость.

— Вы, американцы, страдаете манией последовательности. Не скажу, что это плохо. И впрямь: я вряд ли стану хорошим нейрохирургом, а вы, сможет, и научитесь тренькать на рояле, но в Конвент-Гардене не выступите никогда… На ваши вопросы ответить легко. И, возможно, тогда обнаружится та самая логика, отсутствие которой вас тревожит. Вы представляете себе мир сцены? Это сущий ад. А Дэвид жил в нем почти двадцать лет. И я подозреваю… нет, уверен… этот мир ему опротивел. А люди так часто не замечают свойств характера, без которых хорошим музыкантом не станешь. Наследственные свойства. Великие музыканты зачастую были одаренными математиками. Возьмем, к примеру, Баха…

По словам Аарона Манделя, Сполдинг нашел свое призвание на втором курсе колледжа. Прочность, незыблемость построек вкупе с точными инженерными расчетами стали противоядиями от переменчивого мира искусств. Но потом в Сполдинге взыграло и нечто другое, тоже унаследованное от родителей. Самолюбие, стремление к независимости. Ему захотелось добиться успеха, прославиться. А в тридцатые годы младшему инженеру огромной нью-йоркской фирмы, только что окончившему колледж, сделать это было нелегко. Дэвид не имел ни капитала, ни стоящих заказов.

— Он ушел из фирмы, — продолжил Мандель, — стал работать самостоятельно, считая, что так можно сделать больше денег, оставаясь хозяином самому себе. Семьи у него не было, разъезды не тяготили. Несколько заказов пришло с Ближнего Востока, из Центральной Америки. В Нью-Йорк он вернулся полтора года назад. Как я и предупреждал, денег он не заработал. Заказы оказались незначительные — так, провинциального размаха.

— И это привело его на радиостанцию?

Мандель усмехнулся и откинулся на спинку кресла:

— Как вам, видимо, известно, полковник Пейс, я занимаюсь разными делами. Концерты и война в Европе, которая, как все мы сознаем, скоро докатится и до наших берегов, не очень хорошо сочетаются. В последнее время многие мои клиенты перешли в другие области искусства, в том числе и на радио, где хорошо платят. Дэвид быстро в этом сориентировался, и я согласился ему помочь. Дела у него, как видите, идут прекрасно.

— Несмотря на то, что он не учился актерскому мастерству.

— Видите ли, в нем есть нечто… свойственное большинству детей известных артистов, видных политиков или богачей, детей, которые были на виду, едва научившись ходить и говорить. Если хотите, назовем это умением уверенно держаться на людях, несмотря на любые душевные травмы. Во всяком случае, Дэвид этим искусством владеет. Так же, как и хорошим музыкальным слухом — это уж от родителей. У него прекрасная память на звуки и лингвистический ритм…

Дэвид ушел работать на радио только, из-за денег: он привык жить широко. Во времена, когда и руководитель инженерной фирмы не может заработать больше ста долларов в неделю, Сполдинг получает триста-четыреста.

— Нетрудно догадаться, — продолжал Мандель, — что Дэвид решил накопить побольше и открыть собственное дело. Если, конечно, не помешает обстановка в стране и в мире. Он не слепой: каждый, кто читает газеты, понимает — война затягивает и нас.

— Судя по вашему описанию, он человек находчивый.

— Я рассказал только о том, что вы можете узнать и от других. А вы поделились со мной заключением, сделанным на основе поверхностных сведений… — После этого, вспомнил Пейс, Мандель, встал и пряча глаза, прошелся по кабинету. Он явно искал слова, способные отвратить представителя государственных интересов от человека, которого он любил как сына. — Вас, конечно, обеспокоило в моем рассказе стремление Дэвида к личному благополучию, эгоизм, если хотите. В деловом мире такое можно только приветствовать, поэтому я и поспешил рассеять ваши сомнения в целеустремленности

Сполдинга. Однако не буду до конца откровенным, если не скажу, что он чрезвычайно упрям. И, по-моему, не способен подчиняться. Словом, Дэвид себялюбив, не привык к дисциплине. Мне больно это говорить, ведь я в нем души не чаю…

Чем больше Мандель рассказывал, тем яснее виделась Пейсу печать «годен» на досье Сполдинга. И не потому, что он не верил в крайности, приписываемые Манделем Сполдингу. Нет, если Аарон не преувеличивал хотя бы наполовину, они Дэвиду не помешают. Наоборот, помогут. Именно в этом заключалось последнее требование к человеку в Лисабоне.

Если есть в американской армии кто-нибудь, способный действовать самостоятельно, не опираясь на приказы начальников, зная, что в трудную минуту никто не придет ему на помощь, он и должен возглавить диверсионную сеть в Португалии. Стать человеком в Лисабоне.

Восьмое октября 1939 г. Ферфакс, штат Вирджиния

У них не было имен. Лишь номера и буквы. Номера с буквами. 26-Б, 35-У, 51-С, к примеру.

У них не было ни родословных, ни прошлого… ни воспоминаний о женах, детях, родителях… о родной стране, городе, школе, университете. Им оставили только тела и разум — каждому свой, особенный.

Учебная часть находилась в охотничьих угодьях Вирджинии — занимала двести двадцать акров полей, лесов, холмов и низин. Лесные чащобы граничили там с лугами. Болота (с трясинами, ядовитыми змеями и насекомыми) внезапно уступали место каменистым пустыням.

Участок выбирали долго, тщательно. А потом обнесли его пятиметровым бетонным забором, поверх протянули провода и пустили по ним парализующий — но не смертельный — ток, а через каждые четыре метра повесили табличку, предупреждавшую, что эти луг, лес или поле — собственность правительства США и перелезать через забор не только запрещено, но и чрезвычайно опасно.

Более разнообразный ландшафт, чем этот, сыскать было трудно. Определенные участки напоминали те земли, где придется действовать выпускникам этой гигантской части. Тем, чьи имена состояли из чисел и букв.

Посреди северной стороны забора стояли ворота, к ним подходила проселочная дорога. Над воротами, между сторожевыми будками, висела металлическая доска. На ней печатными буквами было выбито: «Ферфакс. Штаб полевого дивизиона». И все — ни рода войск, ни ссылки на Министерство обороны. На сторожевых будках висели такие же предупредительные таблички. Не заметить их было невозможно.

Дэвид Сполдинг обрел здесь новое имя: 25-Л. Оно означало, что его обучение закончится пятого числа второго месяца. А потом его направят в Лисабон.

Происходящее казалось Дэвиду невероятным. За четыре месяца ему предстояло так круто изменить уклад жизни, что голова шла кругом.

— У вас, наверное, ничего не выйдет, — бросил ему как-то полковник Эдмунд Пейс.

— По-моему, я и сам этого не хочу, — услышал он в ответ.

Между тем в Ферфаксе хотели воспитать у курсантов веру в правоту своего дела. Глубокую, твердую, непоколебимую… но не фанатичную.

Перед курсантом 25-Л американское правительство не размахивало флагом и не обливало его потоками патриотических речей. Это было бы просто бессмысленно: он провел юность за границей, в разнообразном, так сказать, международном окружении. Он владел языком своих будущих противников, знал их как простых людей — таксистов, продавцов, банкиров, адвокатов, — а они в большинстве своем были совсем не похожи на немцев, какими их изображала пропагандистская машина. Вместо этого Ферфакс навесил на них ярлык простаков, ведомых преступниками-безумцами. Их главари и впрямь были фанатиками, чьи злодеяния в доказательствах уже не нуждались: преднамеренные массовые убийства, истязания и геноцид не скроешь. К тому же они с особой охотой уничтожали евреев. Тысячами, а вскоре, если правильно понять «окончательные решения» Гитлера, намеревались убивать их миллионами. Но ведь Аарон Мандель — еврей. Второй отец 25-Л — еврей, «отец», который любил Дэвида сильнее родителей. А простаки в Германии произносили слово «юден» как ругательство!

И Дэвид Сполдинг нашел в себе силы возненавидеть этих простаков-идиотов. Таксистов, продавцов, банкиров, адвокатов.

Всматриваясь в психологический портрет Дэвида Сполдинга, — а его досье росло день ото дня, — руководители учебного комплекса обнаруживали в кандидате для Лисабона одну слабость, которая, конечно, исчезнет на поле боя, но чем больше сделать для этого на полигоне, тем лучше. Особенно для самого подопечного.

Сполдинг действовал уверенно, был независим, необычайно изобретателен — все прекрасно, если бы не один недостаток. 25-Л неохотно пользовался своими преимуществами, не стремился уничтожить противника, даже если мог это сделать без труда. И в споре, и в бою. Полковник Пейс заметил это уже на третьей неделе тренировок. И понял: абстрактному гуманизму в Лисабоне места нет. Но полковник Пейс знал, как с этим бороться. Он изменит Сполдингу душу, тренируя его тело.

«Захват, удержание и уничтожение» — так бесстрастно назывался курс. За этим скрывались самые изнурительные в Ферфаксе тренировки — обучение приемам рукопашного боя. Здесь учили убивать ножом, цепью, проволокой, иглами, веревкой; просто ладонями, коленями и локтями — словом, всем, чем угодно. Развивали реакцию.

Полковник Пейс «позаимствовал» в Эм-Ай-5 лучших «командос». И в Ферфакс на бомбардировщике спешно доставили трех сбитых с толку специалистов, которым приказали выбить дурь из 25-Л. Чем они и занялись. Всерьез.

Дэвид унижений не потерпел — он потянулся за специалистами.

Будущий человек в Лисабоне входил в норму. И полковнику Пейсу сообщили, что 25-Л «идет по графику».

Недели тренировок превратились в месяцы. Всякое известное ручное оружие для защиты и нападения, диверсионные устройства, все мыслимые способы проникать в закрытые помещения и выбираться из них — явные и скрытые — курсанты Ферфакса изучили назубок. Коды и шифры стали для них вторым языком; притворство — второй натурой. 25-Л продолжал набирать силу. Если появлялась слабина, специалисты по «захвату, удержанию и уничтожению» получали приказ поднажать. Ключом к воспитанию Сполдинга оказалось его физическое унижение на глазах у всех. Но однажды оно перестало действовать. Сполдинг превзошел «командос». Все шло своим чередом.

— Возможно, у вас еще и получится, — сказал полковник.

— Пока я и сам не пойму, чего достиг, — ответил Дэвид, одетый в лейтенантский мундир, сидя за коктейлем на балконе отеля «Мейфлауэр». А потом тихо рассмеялся: — Если бы давали премию выдающимся потенциальным преступникам, ее, наверно, получил бы я.

Обучение 25-Л должно было завершиться через десять дней. Из Ферфакса обычно никого не выпускали, но Пейс выхлопотал Дэвиду увольнительную на сутки. Он хотел с ним побеседовать.

— И вас это тревожит? — спросил Пейс, имея в виду «премию».

— Тревожило бы, конечно, если бы у меня хватило времени над этим задуматься. А вас самого такой оборот дела не беспокоит?

— Нет… Ведь я понимаю: другого выхода не дано.

— Ладно. Значит, и я это понимаю.

— В бою все станет еще яснее.

— Да уж конечно, — съязвил Дэвид.

Пейс пристально поглядел на Сполдинга. Молодой человек, как и было задумано, переменился. Из жестов и слов его исчезла мягкость, присущая баловням жизни. Ее заменила твердая уверенность в речах и поступках. Превращение еще не было закончено, но зашло уже далеко. Профессионализм овладел всем существом Сполдинга. А Лисабон закалит окончательно.

— Что вы думаете о себе? — спросил полковник.

На миг-другой Дэвид обрел прежнее изящество, мягкость и даже мрачноватое остроумие:

— Не знаю… Чувствую себя так, словно меня очень быстро собрали на конвейере. Или, если хотите, пропустили через мясорубку.

— Вы, в общем, довольно точно все описали. Однако забыли, что сослужили хорошую службу и самой мясорубке.

Сполдинг повертел стакан с коктейлем. Взглянул на кубики льда в нем, а потом поднял глаза на Пейса.

— Увы, я не могу принять это как похвалу, — тихо сказал он. — Знаете, с кем я жил бок о бок? С настоящими мерзавцами.

— На то есть причины.

— Европейцы в Ферфаксе — такие же безумцы, как и те, с кем они собираются воевать. Но это оправданно, я понимаю.

— Видите ли, — прервал его Пейс, — у нас пока не так много американцев.

— Но по тем, кто есть, психушка плачет…

— И европейцы к армии отношения не имеют.

— Я этого не знал, — сказал Сполдинг и добавил очевидное: — И знать не мог.

Пейс разозлился на самого себя за то, что раскрыл один из секретов Ферфакса, пусть даже мелочный: дал Сполдингу понять, что там обучают и наемников. Он поспешил перевести разговор в новое русло:

— Через десять дней вы из Ферфакса уйдете. И расстанетесь с мундиром надолго.

— А мне казалось, меня назначат военным атташе.

— Формально, да. В посольстве даже заведут на вас досье. Но все это будет лишь легендой. Вам станет не до мундира. — Пейс отхлебнул из стакана виски и посмотрел на Сполдинга. — По легенде вы, благодаря связям родителей, нашли себе теплое местечко в Штатах. Но едва узнав, что можете загреметь в армию, сбежали в Лисабон.

Сполдинг призадумался, потом сказал:

— Звучит логично. Так что же вас тревожит?

— Правду в посольстве будет знать лишь один человек. Он найдет вас сам. Остальные начнут что-то подозревать… рано или поздно. Но только подозревать. В неведении останутся даже посол и его окружение. Я говорю это, чтобы вы поняли: вас мало кто будет уважать.

— Но я, наверно, успею смениться до того, как меня заклюют?

Пейс ответил быстро, негромко, сухо:

— Смениться суждено всем, кроме вас.

— Не понял. — Сполдинг заглянул полковнику в глаза.

— Вряд ли можно выразиться яснее. Работать вы начнете не спеша, предельно осторожно. Британская Эм-Ай-5 предоставила нам несколько связных — не много, но задел есть. Однако вам предстоит создать собственную сеть. Завербовать людей, которые станут держать связь только с вами. Вам придется много ездить. Чаще всего на север Испании, в страну басков… там сильны антифалангистские настроения. Маршруты для передачи разведданных и укрытия вы проложите, по-видимому, в областях южнее Пиренейского полуострова… Мы не обольщаемся: линия Мажино немцев не удержит. Франция падет.

— Боже мой, — тихо перебил его Дэвид. — Как далеко вы заглядываете.

— Такова наша работа.

Сполдинг откинулся на спинку кресла, снова повертел стакан:

— О разведсети я догадывался и раньше. В Ферфаксе нас по большей части учат именно тому, как ее создать. А вот о басках не подумал. Я ведь бывал у них в стране.

— Мы тоже можем ошибаться. Все это умозрительно. Можно переправлять информацию и морем — через Малагу и Бискайский залив. Но окончательно решать — вам.

— Хорошо. Я понял… А все-таки как насчет замены?

Пейс усмехнулся:

— Вы еще на место не прибыли, а уже об отпуске заговариваете.

— Этот вопрос первым подняли вы. И довольно неожиданно.

— Верно, я. — Полковник поерзал в кресле, подумал: «Сполдинг резво соображает, цепляется к словам и моментально их оценивает. Он хорошо поведет допросы. Быстро, решительно. Прямо на поле боя». — Мы решили оставить вас в Португалии до конца. Так называемый «отпуск» вы будете проводить на юге страны. Там на побережье есть прелестные городки…

— А среди них — Коста-дель-Сантьяго, — еле слышно проговорил Сполдинг. —Прибежище богачей со всего света.

— Точно. Придумайте себе какую-нибудь легенду. Пусть вас видят вместе с родителями. Бывайте там почаще. — Пейс нерешительно улыбнулся. — Это далеко не самое худшее, что вас ждет.

— Не знаете вы этих городов… Ладно, если я вас вычислил, — так говорят у нас в Ферфаксе, — курсанту 25-Л надо хорошенько запомнить улицы Вашингтона и Нью-Йорка, ведь он расстается с ними надолго.

— Отрывать вас от созданной вами же сети слишком рискованно. Если вы зачем-то вылетите из Лисабона в страну антигитлеровской коалиции, фашисты положат под микроскоп каждый сделанный вами в Португалии шаг. Вы поставите под удар все. Безопаснее — и вам, и делу, — если вы останетесь на своем месте. Этому нас учили англичане. Кое-кто из их агентов работал за границей долгие годы.

— Не очень утешительно.

— Вы не в Эм-Ай-5. Когда-нибудь вернетесь. Война рано или поздно кончится.

— Разве мы в нее уже вступили?

— Вы — да, — ответил Пейс.

Часть I

Десятое сентября 1943 г. Берлин

Рейхсминистр вооружений Альберт Шпеер взбежал по ступенькам Министерства военно-вооруженных сил на Тиргартен. Он не чувствовал безжалостных косых струй дождя, который лил с серого неба, не замечал, что его 162

расстегнутый плащ распахнулся. Ярость заставила забыть обо всем, кроме назревающей катастрофы.

Безумие! Безумие необъяснимое и непростительное!

Промышленные и людские ресурсы Германии истощены, но с этой серьезнейшей проблемой справиться все-таки можно. За счет оккупированных территорий — обобрав их до нитки, возобновив ранее не оправдавший себя ввоз рабов.

Пришло время затянуть пояса. Гитлер больше не может дать все всем. Ему не до роскошных «Дюзенбергов», театров и ресторанов. Он должен заниматься танками, кораблями, самолетами, боеприпасами! Главное теперь — это!

Но фюрер не в силах вычеркнуть из памяти события 1918 года. Какое малодушие! Человек, чьей волей делается история, почти превративший в явь фантастическую мечту о тысячелетнем рейхе, цепенеет от страха, вспоминая разъяренные толпы голодающих.

«Интересно, — думал Шпеер, — отметят ли это будущие историки? Поймут ли они, как сильно боялся Гитлер собственного народа? Как он трясся, когда производство потребительских товаров падало ниже плана?»

Но все же он, рейхсминистр вооружений, сможет управлять этим чудовищным малодушием, пока будет убежден, что ждать остается недолго. Несколько месяцев, от силы полгода.

Ведь есть Пенемюнде. Есть Вернер фон Браун. Есть ракета «Фау-2». Все теперь решает Пенемюнде. Без него не обойтись. «Фау-2» поставит Вашингтон и Лондон на колени. Заставит понять, что продолжать массовую бойню бесполезно.

Разумные люди сядут за стол и подпишут разумные соглашения. Пусть даже ценой смерти неразумных. Таких, как Гитлер.

Шпеер знал, что так думает не он один. Еще бы, ведь фюрер уже открыто проявляет признаки усталости. Он окружает себя посредственностями с плохо скрываемой жаждой оставаться в уютной компании равных ему по интеллекту. Дело заходит слишком далеко: затрагиваются интересы рейха. Министром иностранных дел назначен бывший торговец вином! Заштатный пропагандист стал советником по восточным делам! А военный летчик — ответственным за всю экономику! Даже сам Шпеер, в прошлом тихий, скромный архитектор, — теперь министр вооружения.

Положение изменит ракета «Фау-2». А посему ученые, работающие в Пенемюнде, должны добиться успеха во что бы то ни стало.

И вот теперь Шпееру заявляют, что работы могут сорваться. Допущен просчет, способный привести к краху Германии…

Дверь в кабинет открыл дебильного вида унтер. Шпеер переступил порог и увидел, что за длинным столом для заседаний никого еще нет. Люди сбились в кучки поодаль одна от другой, словно каждая группка в чем-то подозревала соседей. Так оно, по сути, и было. Настали времена, обнажившие соперничество в рейхе.

Шпеер прошел к почетному месту. По правую руку от него обычно сидел единственный в этой компании, кому он доверял — Франц Альтмюллер. Альтмюллер был сорокадвухлетний циник. Высокий блондин с аристократической внешностью, образцовый ариец, он ни в грош не ставил расистскую ерунду, проповедуемую Третьим рейхом. Однако готов был согласиться с чем угодно, лишь бы это пошло ему на пользу. Так он вел себя на людях. А в кулуарах, среди своих, говорил правду. Тогда, когда было выгодно.

Альтмюллер пошел по стопам отца. Он оказался необычайно способным бизнесменом, обнаружил склонность к управлению производством.

— Доброе утро, — произнес Альтмюллер, снимая с лацкана серого пиджака воображаемую пылинку. Он носил партийную форму чаще, чем требовалось.

— Не похоже, — ответил Шпеер и быстро сел. Его примеру последовали остальные. В каждой группировке продолжался свой разговор. Но теперь всякий, стрельнув взглядом в сторону Шпеера, быстро прятал глаза. Каждый был готов замолчать, но никому не хотелось показаться виноватым, ожидающим возмездия. Тишина воцарится тогда, когда Альтмюллер или сам Шпеер поднимется со стула и обратится к собравшимся. Не раньше. Замолчать до этого мгновения означало выказать испуг. А испуг был равнозначен признанию вины. Позволить себе такое никто не мог.

Альтмюллер положил перед Шпеером список собравшихся. Они довольно четко разделялись на три группировки, каждая имела своего предводителя. Шпеер прочел список и потихоньку — так ему, во всяком случае, казалось — удостоверился, что все на месте.

На противоположном конце стола в роскошном генеральском мундире, увешанном наградами времен первой мировой войны, сидел Эрнст Лееб. Он был невысок, но необычайно крепок и мускулист, несмотря на свои шестьдесят лет. Лееб курил сигарету через мундштук из слоновой кости, взмахом которого любил обрывать подчиненных на полуслове. Подчас он казался карикатурой на немецкого офицера, но властью тем не менее обладал не шуточной. Гитлер любил его как за безукоризненную военную выправку, так и за способности.

В середине ряда, слева, сидел Альберт Фоглер, министр промышленности, человек резкий и агрессивный. Фоглер был коренаст — вылитый бургомистр. На его обрюзгшем лице то и дело появлялась вопросительная ухмылка. Он смеялся часто, но без веселья — притворно, не от души. К должности своей подходил как нельзя лучше: ничего Фоглер не любил больше, чем проводить переговоры между конкурирующими фирмами. Он был прекрасным посредником — его боялись все.

Напротив Фоглера сидел Вильгельм Цанген, государственный советник по делам промышленности. Цанген был тонкогубым, болезненно худым, мрачным. Высохший скелет, счастливый лишь за чертежами и графиками. Педант, он часто раздражался, отчего на проплешине, на носу и подбородке у него выступал пот. Вот и теперь Цанген поминутно вытаскивал платок, промокал унижавшую его влагу. Несколько противоречила его внешности способность убеждать собеседника в своей правоте — он никогда не спорил, не заручившись вескими доводами.

«Все они умеют убеждать», — подумал Шпеер. Эти люди, возможно, задурили бы мозги и ему, не будь он так разъярен. Альберт Шпеер трезво оценивал свое положение, понимал, что не имеет среди них достаточного авторитета. Ему было бы совсем не просто обратиться к этим людям, в общем враждебно настроенным к нему представителям. Но теперь они оказались в положении обороняющихся. Между тем он не мог допустить, чтобы его ярость вызвала у них страх, желание обратиться в бегство.

Они жаждали чуда. Как и вся Германия.

Подземные заводы в Пенемюнде нужно было спасать.

— Как, по-вашему, с чего начать? — спросил Шпеер Альтмюллера, приглушив голос.

— С чего угодно. До сути мы доберемся не раньше, чем через час пустейших, скучнейших объяснений.

— Меня не интересуют объяснения.

— Тогда оправданий.

— Оправдания тем более. Мне нужно решение.

— Если его суждено найти за этим столом, — в чем я, сказать по правде, сомневаюсь, — придется выслушать немало пустой болтовни. Может, что-нибудь и вылупится. Но вряд ли.

— Потрудитесь объяснить. — Шпеер заглянул Альтмюллеру в глаза.

— Видите ли, я не уверен, что выход вообще существует. Но если он есть, то не здесь. Возможно, я ошибаюсь. Давайте сперва выслушаем всех.

— Хорошо. Начнем с вашего доклада. Я боюсь, не удержу себя в руках.

Альтмюллер отодвинул стул и встал. Люди умолкли.

— Господа, это чрезвычайное собрание созвано по причине, которую, как мы полагаем, вы знаете. Производство ракеты «Фау-2» на грани срыва. Несмотря на миллионы, вложенные в эту важнейшую военную разработку, и постоянные обнадеживающие заверения ответственных лиц, мы вдруг узнали, что работы могут застопориться. А до обещанного выпуска первых боевых ракет остались считанные месяцы. Срок обсуждению не подлежит. Это ключ ко всей нашей военной стратегии, согласно которой маневрируют целые армии. Работы в Пенемюнде под угрозой. Под угрозой благополучие всей Германии. Если выводы, сделанные инспекцией рейхсминистра, правильны, исследовательский комплекс с Пенемюнде израсходует весь запас алмазных инструментов менее чем за девяносто дней. А без них изготовить литьевые формы для боеголовок ракет невозможно.

Едва Альтмюллер сел, со всех сторон послышались голоса — возбужденные, гортанные, алчущие внимания к себе. Генерал Лееб размахивал мундштуком, словно саблей. Альберт Фоглер сначала просто ухмылялся и жмурил заплывшие жиром глазки, а потом положил пухлые руки на стол и заговорил — громко, монотонно, хрипло; Вильгельм Цанген вытирал платком лицо и шею, его пронзительный голос выделялся на фоне остальных.

Франц Альтмюллер склонился к Шпееру:

— Вам доводилось видеть в зоопарке разъяренных оцелотов? Помните, смотритель не позволяет им бросаться на прутья клеток? Пожалуй, самая пора вам «выйти из себя».

— Это не метод…

— Пусть не думают, что вы испугались.

— Это и доказывать не нужно, — прервал друга Шпеер с едва заметной натянутой улыбкой и встал.

Голоса смолкли.

— Герр Альтмюллер говорил резко; видимо, потому, что так разговаривал с ним и я. Сегодня утром, рано утром. Но сейчас не время обвинять друга друга, хотя положение в самом деле очень серьезное. Увы, гневом ничего не решить. А решить нужно… Поэтому я прошу помощи у вас — лучших военных и промышленных умов Германии. Начнем с герра Фоглера. Пусть оценит происходящее как министр промышленности.

Фоглер стушевался; выступать первым ему явно не хотелось.

— Не уверен, что помогу вам, герр рейхсминистр. Я тоже черпаю сведения из вторых рук. И до последней недели мне все освещали в розовом свете.

— То есть как?

— Докладывали, что промышленных алмазов в Пенемюнде достаточно. И еще упирали на эксперименты с литием, углеродом и парафинами. Наша разведка донесла, что англичанин Стори подтвердил теории Ганнея-Муассона. Так можно получить промышленные алмазы.

— А кто подтвердил слова самого англичанина? — спросил Франц Альтмюллер. — Вам не приходило в голову, что эти сведения могут оказаться дезинформацией?

— Пусть этим занимается разведка. Я не связан с ней, герр Альтмюллер. Поэтому…

— Продолжайте свою мысль, — перебил Фоглера Шпеер.

— Под руководством группы Бриджмана проводится англо-американский эксперимент. Графит подвергают чудовищному давлению. Сообщений об успехе пока нет.

— А о неудаче? — вежливо спросил Альтмюллер.

— Напомню еще раз — я с разведкой не связан. И подобных сведений не имею.

— Словом, вы полагали, — заговорил Шпеер, — что промышленных алмазов в Пенемюнде хватает?

— Да, Или, по меньшей мере, что их можно достать.

— Что значит достать?

— По-моему, на этот вопрос лучше ответит генерал Лееб.

Лееб чуть мундштук не выронил. Альтмюллер заметил изумление генерала и быстро вмешался:

— Простите за любопытство, но откуда у человека, ведающего снабжением армии, возьмутся такие сведения, герр Фоглер?

— Насколько я знаю, служба снабжения получает информацию о промышленных, сельскохозяйственных и природных ресурсах оккупированных стран. И стран, которые нашим войскам еще предстоит занять.

Видимо, Лееба застали врасплох происки Фоглера, а не сам вопрос.

— Несмотря на занятость, — начал он, пытаясь противопоставить военную выправку по-бюргерски неухоженному Фоглеру, — мы, получив от подчиненных господина Фоглера сигнал о надвигающемся кризисе, немедленно начали делать все, что было в наших силах.

Франц Альтмюллер прикрыл ладонью невольную улыбку и поглядел на Фоглера. Тому было не до смеха.

— Рад слышать, что служба снабжения так уверена в своих силах, — сказал Шпеер. На самом деле рейхсминистр вооружений не скрывал недоверия к этим вопросам. — Итак, к чему вы пришли?

— Я же сказал, герр Шпеер, мы делаем все возможное. Но на решение вопроса требуется время.

— Понятно. Каковы ваши предложения?

— Найдя подходящий исторический прецедент, я позволил себе сделать предварительный запрос в Генеральный штаб. Понадобится экспедиционный корпус из четырех батальонов. Мы захватим алмазные копи в Танзании.

— Что?! — Альтмюллер даже привстал. Он просто ушам своим не поверил. — Вы шутите!

— Одну минуту. — Шпеер не мог позволить Францу перебить генерала. Если Лееб замыслил такую авантюру, значит рациональное зерно в ней есть. Ни один военный, зная о потерях Германии на Восточном фронте, об убийственных вылазках союзников в Италии, не предложил бы такой сумасбродный план, не будучи уверен в его успехе. — Продолжайте, генерал.

— Я говорю о копях Уильямсона в Мвадуи. На севере страны у озера Виктория. Там ежегодно добывается более миллиона карат алмазов типа «карбонадо». Сведения, которые по моему настоянию предоставила разведка, говорят о готовых к отправке запасах в размере полугодовой добычи. Наши агенты в Дар-эс-Саламе утверждают, что их можно заполучить.

Франц Альтмюллер передал Шпееру листок бумаги: «Он сошел с ума!»

— О каком историческом прецеденте вы толкуете? — спросил Шпеер, прикрыв ладонью надпись на листке.

— Я говорю о землях в Африке, по праву принадлежащих Третьему рейху. Их отобрали у нас после первой мировой войны. Четыре года назад на это указал сам фюрер.

За столом воцарилась неловкая тишина. Даже адьютант Лееба избегал взгляда генерала. Наконец негромко заговорил Шпеер:

— Это не прецедент, а оправдание. Миру на него наплевать. Но, хотя я не уверен, что разумно посылать войска на другой конец света, вопрос вы подняли толковый. Нельзя ли найти алмазы где-нибудь поближе…

Лееб взглянул на адъютанта. Вильгельм Цанген поднес к носу платок, кивнул в сторону генерала и занудливо прогнусавил:

— Я отвечу вам, герр рейхсминистр. И вы, надеюсь, поймете, сколь бесполезны эти разговоры… Шестьдесят процентов мировых промышленных алмазов типа «баллас» добывается в Бельгийском Конго. Основные месторождения — Касаи и Бакванга в районе рек Канши и Мбужи-Майи. Губернатор этого района — Пьер Рикманс. Он предан бельгийскому правительству, которое эмигрировало в Лондон. Могу заверить Лееба, что симпатии в Конго на стороне Бельгии, а не Германии.

Лееб раздраженно закурил. Шпеер откинулся на спинку кресла и обратился к Цангену:

— Хорошо. Это шестьдесят процентов алмазов типа «баллас». А как насчет остальных сорока? И алмазов «карбонадо»?

— Их месторождения расположены во французской Экваториальной Гвинее — ярой приверженице де Голля; Гане и Сьерра-Леоне, находящихся под жесточайшим контролем Великобритании; Анголе, свято соблюдающей нейтралитет под португальским флагом, и во французской Западной Африке, которая не только симпатизирует де Голлю, но и открыто сотрудничает с союзниками. А когда полтора года назад Вичи оставил Берег Слоновой Кости, мы потеряли к Африке всякий доступ.

— Понятно, — Шпеер забарабанил пальцами по бумажке, полученной от Альтмюллера. — Значит, вы предлагаете решить этот вопрос мирным путем?

— Другого выхода у нас нет.

Шпеер повернулся к Францу Альтмюллеру. Тот в свою очередь оглядел остальных. Их лица не выражали ничего, кроме растерянности.

Одиннадцатое сентября 1943 г. Вашингтон

Бригадный генерал Алан Свонсон вышел из такси и оглядел массивную дубовую дверь резиденции в Джорджтауне. Езда по булыжной мостовой напомнила ему о барабанной дроби. Перед казнью.

За ступеньками, за дверью, где-то в глубине пятиэтажного аристократического здания из дикого камня и кирпича, был зал. И в этом зале выносились тысячи приговоров. К смертной казни.

«Только бы выдержать сроки, — думал генерал. — Пытаться изменить их — немыслимо». Изменить их означало потерять, заочно приговорить к смерти тысячи людей.

Подчиняясь давнишнему приказу, Свонсон оглядел улицу, убедился, что слежки нет. Глупости! Контрразведка держала всех под постоянным наблюдением. Кто из прохожих или сидевших в неспешно ехавших автомобилях не сводил с нею глаз? Какая разница…

Свонсон не обращал внимания на дождь, что лил как из ведра, прямыми потоками. На осеннюю грозу в Вашингтоне. Плащ генерала расстегнулся, китель промок и помялся, но Свонсону было на это наплевать. Он думал только о том, что находилось в металлическом футляре не более семи дюймов шириной, пяти высотой и, возможно, фута длиной. О сложном электронном устройстве, принцип работы которого основывался на фундаментальных характеристиках Земли.

Но оно не работало. Сбоило, и все. Испытания проваливались одно за другим. Между тем к концу года десять тысяч бомбардировщиков Б-17 должны были сойти с конвейеров разбросанных по всей стране заводов, а без высотных навигационных гироскопов им лучше было оставаться в ангарах. Без этих же самолетов операция «Оверлорд» — открытие Второго фронта — окажется на грани провала. Вторжение в Европу обойдется союзникам так дорого, что говорить о нем станет тошно. Между тем посылать на массированные круглосуточные бомбежки самолеты, не способные укрыться на больших высотах, означало сделать их легкой добычей перехватчиков. А гироскопы отказывали, едва неуклюжие бомбардировщики забирались слишком высоко. Всего сутки назад эскадрилья Б-17 нарвалась на немцев во время налета на Бремерхафен. Уходя от преследования, самолеты перестроились и поднялись до своего потолка… Вот тут-то и отказали все навигационные приборы. Когда они заработали вновь, эскадрилья оказалась у Данбара, вблизи шотландской границы. Аэродромов там пет. Все самолеты, кроме одного, упали в море. Береговой патруль выловил только троих летчиков. Только троих. А сколько их ушло из Бремерхафена, одному богу известно. Последний самолет попытался сесть на землю и взорвался. Весь экипаж погиб.

Германия сползала к поражению неотвратимо. Но сдаваться не собиралась. Она еще была способна нанести ответный удар. Русский урок пошел ей на пользу. Гитлеровские генералы сменили стратегию. Они понимали, что добиться небезоговорочной капитуляции можно, лишь сделав победу союзников настолько дорогой, что цена ее потрясет воображение и омрачит совесть человечества.

И тогда придется идти на компромисс. А это для союзников неприемлемо. Ставка на безоговорочную капитуляцию стала политикой всех трех держав — это понятие вошло в их плоть и кровь настолько, что противоречить не решится никто. Союзники предвкушали полную победу. И теперь, опьяненные успехами, их вожди, закрыв глаза на очевидное, могли заявить, что пойдут на любые жертвы.

Свонсон поднялся по ступенькам. Дверь, словно по мановению волшебной палочки, отворилась, стоявший за ней майор отдал честь, и генерал быстро переступил порог. В холле по стойке «вольно» стояли четверо офицеров парашютно-десантных войск. Свонсон узнал петлицы батальона рейнджеров. Да, Министерство обороны обставляло такие сцены с блеском.

Майор провел генерала к небольшому, сверкавшему бронзой лифту. Поднявшись на два этажа, кабина остановилась. Свонсон вышел в коридор. Неподалеку, у закрытой двери, стоял полковник. Генерал узнал его лицо, но имени вспомнить не смог. Этот человек работал в отделе секретных операций и редко появлялся на людях.

Полковник сделал шаг навстречу и отдал четь. В ответ Свонсон кивнул и протянул руку.

— Я только что вспомнил, как вас зовут. Эд Пейс, не так ли?

— Совершенно верно.

— Значит, они и вас вытащили на свет божий. Не думал, что ваши владения простираются так далеко.

— Нет, нет, сэр. Я просто охраняю тех, с кем встречаетесь вы.

— Тогда назовите их имена.

— Говард Оливер, представитель авиастроительной фирмы «Меридиан Эркрафт», Джонатан Крафт от «Паккарда» и ученый консультант Джан Спинелли.

— Мне одному с ними не совладать. Кто возглавляет эту шайку? Черт возьми, должен же кто-то быть и на моей стороне!

— Вэндамм.

Свонсон присвистнул. Полковник согласно кивнул, Фредерик Вэндамм был помощником государственного секретаря и, по слухам, самым близким его сподвижником. Если нужно встретиться с Рузвельтом, связывались с госсекретарем Корбелем Халлом. Если он оказывался недосягаем, шли к Вэндамму.

— Внушительная поддержка, — произнес Свонсон.

— Увидев его, Крафт и Оливер испугались до полусмерти. Спинелли тоже чуть рассудка не лишился.

— Спинелли известен мне только понаслышке. Он, по-моему, один из лучшихспециалистов по гироскопам. А Крафта и Оливера я знаю хорошо… — Свонсон снял плащ. — Если услышите пальбу, значит я разозлился. И все же не вмешивайтесь, лучше отойдите в сторону.

— Расцениваю ваши слова как приказ, генерал. Я глух, — усмехнулся Пейс и распахнул дверь старшему по званию. Свонсон решительно переступил порог. За ним оказалась библиотека: вдоль стен тянулись книжные шкафы, а посреди стоял стол для совещаний. На главном месте сидел седовласый аристократ Фредерик Вэндамм, слева от него за стопкой бумаг — обрюзгший лысеющий Говард Оливер. Далее располагались Крафт и низенький чернявый человек в очках. «Спинелли», — решил Свонсон.

Пустое кресло у стола напротив Вэндамма предназначалось, очевидно, для генерала. Чтобы помощник госсекретаря мог его видеть.

— Простите за опоздание, господин помощник. Без штабной машины приходится тяжело. Такси в Нью-Йорке поймать непросто… Здравствуйте, господа.

— Это я должен просить прощения, генерал Свонсон, — сказал Вэндамм на безукоризненном английском языке, выдававшем знатное происхождение. — По вполне понятным причинам мы не хотели проводить это совещание в правительственном учреждении, дабы не привлекать к нему излишнего внимания. Стоит ли говорить, что об этих джентльменах потом начало бы шептаться все Министерство обороны. Поэтому решено было провести встречу без лишнего шума. А штабные машины, что мчатся по улицам Вашингтона, — не знаю почему, но они никогда не ездят спокойно, а непременно мчатся, — имеют свойство привлекать к себе внимание. Я понятно выражаюсь?

Свонсон взглянул в затуманенные глаза аристократа. «Хитер», — подумал он. Сославшись на такси, генерал брал «на пушку», но Вэндамм тут же его раскусил. Принял вызов и прекрасно обыграл блеф Свонсона.

Три представителя от корпораций были начеку. На этом совещании все против них.

— Я постарался уехать незаметно, господин помощник, — продолжил Свонсон.

— Уверен в этом. Итак, перейдем к делу. Мистер Оливер просил разрешения выступить первым. Он выскажет точку зрения фирмы «Меридиан Эркрафт».

Свонсон поглядел на тяжелый подбородок Оливера, на то, как он копался в бумагах на столе. Оливер ему не нравился из-за ненасытной страсти к наживе. Он был комбинатором, каких в те дни развелось немало — охотников хорошо и скоро заработать на войне.

— Благодарю вас, — резким голосом сказал Оливер. — Мы в «Меридиане» считаем, что… так называемый кризис заслонил собой реальные успехи, каких добилась фирма. Испытания самолета, о котором идет речь, доказали его бесспорные преимущества. Новая «летающая крепость» готова к бою; не решен лишь вопрос требуемых высот.

Оливер неожиданно смолк и накрыл пухлыми ладонями бумаги. На сем, видимо, его выступление и кончилось; Крафт согласно кивнул. Оба выжидающе уставились на Вэндамма, а Спинелли не сводил глаз, увеличенных толстенными стеклами очков, с Оливера.

Алан Свонсон обалдел. Не от того, как быстро закончил Оливер, а от того, как виртуозно он солгал.

— С такой точкой зрения я совершенно не могу согласиться, — сказал генерал, овладев собою. — До тех пор, пока самолет не докажет свою работоспособность на высотах, оговоренных в контракте, Министерство обороны его не примет.

— Он же летает, — взмолился Оливер.

— Летает. Но этого мало. Нужно, чтобы он смог долететь из точки А в точку Б на высоте, указанной в техническом задании.

— Названной в нем «желаемой», генерал, — парировал Оливер.

— Что это значит, черт возьми? — Свонсон поглядел на Вэндамма.

— Мистера Оливера занимает толкование контракта.

— А меня — нет.

— Еще бы! — усмехнулся Оливер. — Ведь Министерство обороны отказывается платить по контракту.

— Засуньте свой контракт знаете куда?!

— Руганью ничего не решить, — сухо заметил Вэндамм.

— Извините, господин помощник, но я приехал сюда не контракт толковать.

— Боюсь, вам придется этим заняться, генерал Свонсон. Расчетный отдел не платит единственно из-за вашей отрицательной резолюции.

— А что мне оставалось делать? Ведь самолет не соответствует техническому заданию.

— Условиям контракта он удовлетворяет, — буркнул Оливер, повернув круглое лицо от Вэндамма к бригадному генералу. — Позвольте заверить, что все наши силы брошены на создание «желаемой» навигационной системы. Рано или поздно мы ее разработаем. Но пока хотим, чтобы контракт соблюдался, и со своей стороны сделаем для этого все.

— То есть вы настаиваете, чтобы мы приняли самолет таким, каков он сейчас?

— Это же лучший в мире бомбардировщик, — встрял Джонатан Крафт.

Свонсон пропустил его реплику мимо ушей и, посмотрев на маленькое лицо и огромные глаза представителя Отдела управления воздушным движением (ОУВД) Джана Спинелли, спросил:

— Но что же с гироскопами? Вы можете ответить, мистер Спинелли?

Говард Оливер пошел напролом:

— Возьмите существующие системы и ставьте самолет на вооружение.

— Ни за что! Мы собираемся бомбить Германию круглосуточно. Бомбардировщикам придется взлетать с аэродромов Англии, Италии, Греции… и даже с тайных баз в Турции и Югославии. В воздухе начнут тесниться тысячи и тысячи самолетов. Без полетов на больших высотах не обойтись. А значит, не обойтись без новых навигационных систем! Другого выхода нет!.. Простите, мистер Вэндамм, но я разгневан неспроста.

— Понимаю вас, — произнес седовласый помощник госсекретаря. — Для того мы здесь и собрались, чтобы найти выход и средства для его воплощения. — Аристократ обратил взгляд на Крафта: — Вы можете что-нибудь добавить к словам мистера Оливера с позиций компании «Паккард»?

Крафт расцепил руки с тонкими пальцами, вздохнул.

— Конечно, господин помощник. Как основные партнеры «Меридиана», мы обеспокоены отсутствием навигационных систем не менее господина генерала. И делали все, чтобы выправить положение. Об этом говорит хотя бы то, что здесь находится господин Спинелли, — В голосе Крафта слышались и отчаяние, и печаль. — ОУВД — самая престижная исследовательская фирма. Мы средств не жалеем.

— Вы связались с ОУВД, — устало заметил Свонсон, — лишь потому, что ваши собственные конструкторы с работой не справились. Запрос на дополнительные фонды вы направили «Меридиану», а они — нам. Так-то вы «средств не жалеете»!

— Боже мой, генерал! — деланно воскликнул Крафт. — Время — деньги. Я бы объяснил вам…

— Генерал задал мне вопрос. И я бы хотел на него ответить, — произнес Спинелли. Он, очевидно, или просто не слышал Крафта, или не придал значения его болтовне. Скорее всего, и то, и другое.

— С удовольствием выслушаю вас, мистер Спинелли.

— Мы двигались вперед уверенно; устойчиво, если хотите. Но медленно. Ведь трудности огромны. По-видимому, прохождение радиоволн на определенных высотах начинает зависеть от температуры окружающей среды и кривизны земной поверхности. Для ликвидации этого влияния нужны компенсационные поправки. Наши эксперименты постоянно снижают их число… Мы бы шли к цели гораздо быстрее, если бы нам не препятствовали.

Спинелли умолк и обратил взгляд на Говарда Оливера, бычью шею и тяжеловесное лицо которого залила краска гнева.

— Мы вам не мешали!

— И «Паккард» тоже, — подпел ему Крафт. — Мы звонили вам ежедневно. Ваши неудачи постоянно нас тревожили.

Спинелли повернулся к Крафту:

— Вас… да и «Меридиан» тоже… заботит, насколько я вижу, лишь финансовая сторона дела.

— Это уж слишком! Мы интересовались денежными вопросами… только по требованию заказчика.

Разгорелся жаркий спор. Свонсон взглянул на Вэндамма. Тот глазами дал понять, что разделяет его точку зрения.

Первым опомнился Оливер: он поднял руку… «Словно скомандовал», — подумал Свонсон. Спор стих.

— Господин помощник, — заговорил Оливер. — Пусть наша ссора не вводит вас в заблуждение. Мы свои обещания выполняем.

— Все, кроме одного, — заявил Свонсон. — Я прекрасно помню, что вы написали в заявке на контракт. Там было все, что я требую от вас сегодня.

— Мы полагались на оценки подчиненных, — медленно произнес Оливер. — Военным, по-моему, тоже свойственно ошибаться.

— У нас подчиненные стратегий не разрабатывают.

— Мистер Оливер, — вмешался Вэндамм. — Представьте, будто вы убедили генерала, что задерживать выплату денег бессмысленно. Сколько времени вам понадобится?

Оливер посмотрел на Спинелли и холодно спросил:

— Ваше мнение?

Спинелли уставился огромными глазами в потолок:

— Если честно, я не знаю. Возможно, неделя. А может, и год.

Свонсон вытащил из кармана кителя сложенный лист бумаги, развернул и быстро проговорил:

— Судя по этой служебной записке, полученной недавно из ОУВД, когда навигационную систему отладят, ее в течение шести недель нужно будет испытывать на полигоне в Монтане.

— Верно, генерал. Я сам подготовил эту бумагу.

— А после испытаний — если они пройдут успешно — еще месяц займет наладка производства?

— Да.

Свонсон взглянул на Вэндамма:

— В таком случае, господин помощник, нам остается только скостить требования. Их все равно к сроку не выполнить.

— Исключено, генерал. В срок нужно уложиться.

— Его придется перенести.

— Невозможно. Это приказ, генерал.

Свонсон посмотрел на сидевшую за столом троицу.

— Мы еще увидимся, господа, — сказал он и вышел.

Двенадцатое сентября 1943 г. Страна Басков

Дэвид ждал в тени толстого корявого дерева на каменистом склоне. Здесь, на севере Испании, воздух был сырой и холодный. Заходящее солнце омывало лучами холмы; Сполдинг стоял к нему спиной. Когда-то — казалось, давным-давно, хотя на самом деле недавно — он понял, какое это преимущество — заметить, как блеснет солнце на клинке или пистолете врага. Собственный карабин он, натерев песком, сделал матовым.

Четыре.

Он всматривался вдаль, а это число не выходило из головы. Все началось ровно четыре года и четыре дня назад. И сегодняшняя вечерняя встреча назначена на четыре часа пополудни.

Четыре года и четыре дня назад он увидел в застекленном проеме нью-йоркской радиостудии двух офицеров в безукоризненно выглаженных мундирах. Четыре года и четыре дня назад он подошел к проему за висевшим на спинке стула плащом и заметил обращенный на него взгляд полковника. Взгляд пронзительный. Холодный. Мужчина помоложе, лейтенант, старался не смотреть на Дэвида, словно, в отличие от своего начальника, боялся показаться бестактным Полковник же разглядывал Сполдинга бесцеремонно. С этого все и началось.

А теперь Сполдинг размышлял, — всматриваясь, не покажется ли кто-нибудь в долине, — когда все это кончится. Доживет ли он до конца. Дэвид рассчитывал дожить.

Когда-то он назвал происходящее мясорубкой. То было за коктейлем в вашингтонском ресторане «Мейфлауэр». Да, учеба в Ферфаксе напоминала бойню; но Сполдинг и представить себе не мог, сколь точным окажется то оброненное невзначай, слово, как похожа будет его работа на жизнь в мясорубке, которую не остановишь.

Впрочем, иногда она сбавляла ход. Нечеловеческие нагрузки время от времени требовали разрядки. Сполдинг научился понимать, когда. Он вдруг сознавал, что становится слишком беспечным… или самоуверенным, чересчур легко решает вопросы о жизни и смерти друзей и самого себя. И это пугало Сполдинга.

В такое время он уходил от дел. Уезжал к родителям на южное побережье Португалии. Или возвращался в посольство и с головой окунался в бессмысленные будни нейтральной дипломатии. Становился заурядным военным атташе, который не носит мундира даже на территории посольства, вопреки этикету. В посольстве его недолюбливали. Он был для остальных лишь праздным завсегдатаем на приемах с многочисленными друзьями еще по довоенным временам. На него смотрели или равнодушно, или с презрением.

А он в это время отдыхал. Набирался сил.

Четыре года и четыре дня назад он и представить себе не мог, что его будут мучить безысходные мысли. Но в последнее время они буквально захлестывали его…

Дэвид взглянул на часы; его проводники с беженцами из Сан-Себастьяна запаздывали.

Беженцы из Сан-Себастьяна несли фотографии и схемы немецких аэродромов к северу от Мон-де-Марсана. Лондонские стратеги уже много месяцев требовали раздобыть их. Эти снимки стоили жизни четверым… опять это ужасное число… четверым подпольщикам.

Если Сполдингу удастся разобраться в чертежах и снимках, он запросит Королевские ВВС, которые разбомбят весь этот комплекс «Люфтваффе».

Двадцатое сентября 1943 г. Маннгейм

Вильгельм Цанген промокнул платком подбородок и верхнюю губу. В последнее время он сильно потел: нежная кожа даже начала саднить от пота, ежедневного бритья и постоянного напряжения.

Все лицо жгло, а слова Франца Альтмюллера: «Вильгельм, вам надо показаться врачу. Это просто отвратительно», — унизили его вконец.

Выказав свою озабоченность здоровьем Цангена, Альтмюллер встал из-за стола и вышел. Вышел нарочито медленно, держа папку с заметками Цангена подальше от себя, словно и она была ему отвратительна.

Они разговаривали наедине. Альтмюллер отпустил ученых, не сказав им ни одного доброго слова. Даже Цангену он не позволил поблагодарить их за усердие. То, что перед ним сидели светлейшие умы Германии, Альтмюллер понимал, но как обходиться с ними, понятия не имел. Не подозревал, что они тщеславны, по-своему капризны, вечно жаждут похвал. К тому же кое-чего они все-таки добились. А у Альтмюллера не хватило терпения быть вежливым.

В лабораториях Круппа были убеждены, что алмазы можно получить из графита. Люди работали на износ, многие неделями не спали. Они даже получили кристаллические частицы в запаянных стальных трубках и уверяли, что эти частицы обладают всеми свойствами промышленных алмазов. Требовалось лишь время — время, чтобы создать кристаллы, достаточные по размерам для инструментов.

Между тем Франц Альтмюллер выслушал крупповцев без малейшего воодушевления, хотя их доклад безусловно того заслуживал. Вместо похвалы Альтмюллер задал лишь один вопрос. И с какой кислой миной на лице!

— Эти частицы испытывались в режиме прецизионной обработки?

— Разумеется, нет! С какой стати? Их испытывали только в условиях лаборатории, другое пока просто невозможно.

Такой ответ Альтмюллер не принял и выставил лучших ученых рейха за дверь, не сказав им ни слова благодарности.

Альтмюллер был просто несносен! Когда ученые ушли, он заговорил еще язвительней.

— Вильгельм, — произнес он. — Неужели в этом и заключается ваш «мирный путь», о котором вы заявили министру вооружений?

Почему он не назвал Шпеера по имени? Нужно ли запугивать Цангена чинами?

— Конечно, Все лучше, чем безумный поход в Конго. Захватить копи на реке Мбужи-Майи! Глупости!

— Не играйте словами. Я вижу, что переоценил вас, вы не оправдали моих надежд. Надеюсь, вы понимаете, что потерпели крах?

— Не могу согласиться. Эксперименты еще не закончены. И делать выводы рано.

— Черта с два! — Альтмюллер хлопнул ладонью по столешнице; раздался оскорбительный, похожий на пощечину звук. — У нас нет времени! Нельзя неделями ждать, когда ваши олухи создадут кристаллы, которые не развалятся, едва коснувшись стали. Нам нужен продукт!

— И вы его получите! Лучшие умы Германии…

— …экспериментируют, — скорбным голосом закончил за него Альтмюллер. — Дайте продукт. Я приказываю. Наши крупные компании имеют давнюю историю. Каждая может связаться с довоенными партнерами.

— Мы уже занимались этим. Все напрасно.

— Займитесь снова!

Двадцать четвертое сентября 1943 г. Нью-Йорк

Джонатан Крафт остановился посреди Парк-авеню под фонарем и посмотрел на часы. Его длинные тонкие пальцы дрожали — сказывались бесчисленные «мартини», выпитые в ресторане «Энн Арбор». Он пил целых три дня, даже на работе не появлялся. Кабинет напоминал ему о генерале Алане Свонсоне, что было выше его сил. Но сейчас Крафту придется себя преодолеть.

Без четверти девять. Через пятнадцать минут он войдет в дом № 800 по Парк-авеню, улыбнется швейцару на лифте. Ему не хотелось приходить рано, а опаздывать он не смел. Семь раз был Крафт в этом здании и всегда визиты кончались плачевно. По одной простой причине: он приносил с собой плохие вести.

Но он нужен в этом доме. Он человек незапятнанный. Из древнего богатого рода; учился в лучших школах, имеет доступ в круги, правительственные и общественные, куда плебеев не пускают. И ничего, если он три дня проторчал в «Энн Арбор»; это временный, вызванный войной срыв, вынужденная жертва. Он вернется на нью-йоркскую биржу, как только уладит дело с гироскопами. Сегодня вечером об этом забывать нельзя: ведь вскоре Крафту придется повторить то, что прокричал Свонсон: «Ваши действия — на грани измены. А страна сейчас на военном положении!» Крафт составил об этом невероятном разговоре секретное донесение и послал его Говарду Оливеру в «Меридиан».

«Интересно, — подумал Крафт, — сколько их там собралось? Лучше бы побольше. Скажем, десяток. Тогда они начнут спорить между собой, а обо мне забудут».

Он кружил по кварталу, глубоко дышал, старался успокоиться.

Слова Свонсона звучали у него в ушах.

Наконец часы показали без пяти девять. Крафт вошел в дом, улыбнулся швейцару, назвал этаж лифтеру и, когда открылась бронзовая решетчатая дверь кабины, оказался в фойе пентхауза.

Привратник взял у него плащ и провел по коридору в просторную гостиную.

Там Крафта ждали всего двое, и он ощутил резкую боль в желудке — инстинктивная реакция, во-первых, на то, что в таком важном совещании участвуют, кроме него, всего два человека, и, во-вторых, на то, что один из них — Уолтер Кендалл, стряпчий, человек, который составлял контракт для Министерства обороны.

Кендалл всегда оставался в тени, втихаря манипулировал цифрами. Это был пятидесятилетний мужчина среднего роста с редеющими волосами, скрипучим голосом и невзрачной, потертой внешностью. Глазки его все время бегали, никогда не смотрели прямо на собеседника. Поговаривали, что он думает только о махинациях и контрмахинациях; цель его жизни — перехитрить других, все равно, друзей или врагов, ведь он не делил людей на таковых. Считал противником каждого.

Но в делах Кендалл был стратегом непревзойденным. Оставаясь в стороне, он приносил пользу клиентам своими замыслами. Кендалл не любил бывать на людях, поэтому его присутствие всегда означало, что дела очень плохи.

Джонатан Крафт презирал Уолтера Кендалла, потому что боялся его.

Вторым человеком, как и следовало ожидать, был толстяк Говард Оливер из «Меридиан Эркрафт», который ругался с Министерством обороны из-за контракта.

— Вы вовремя, — бросил Крафту Кендалл, сел в кресло и потянулся к бумагам в неопрятном портфеле, стоявшем подле его ног.

— Привет, Джон. — Оливер подошел к Крафту и равнодушно пожал ему руку.

— Где остальные? — спросил Джонатан.

— Сюда больше никто идти не захотел, — ответил Кендалл, стрельнув глазами в сторону Оливера. — У Говарда не было другого выхода, а мне просто заплатили. Ну и поругались же вы со Свонсоном!

— Вы что, читали мое донесение?

— Да, он читал, — ответил Оливер и подошел к бару на колесиках, уставленному рюмками и бутылками, — и хотел бы кое о чем спросить.

— Я все ясно написал…

— Вопрос не в этом, — прервал Кендалл и потянулся за сигаретами.

Крафт подошел к большому бархатному креслу напротив стряпчего и сел. Оливер налил себе виски и остался стоять.

— Если хотите выпить, Джон, не стесняйтесь, — предложил Оливер.

— Нет, спасибо, — отозвался Крафт. — Мне бы хотелось как можно скорее покончить с делом.

— Как хотите. — И Оливер обратился к стряпчему: — Спрашивайте.

Кендалл, затянувшись, заговорил. Дымок струился у него из ноздрей:

— Этот Спинелли из ОУВД… Вы виделись с ним после встречи со Свонсоном?

— Нет. Мне не о чем было с ним говорить… я ничего не смог бы сказать… без предварительных инструкций. Как вы знаете, я звонил Говарду. Он посоветовал подождать — написать донесение и ничего не предпринимать.

— Спинелли делает погоду в ОУВД, — сказал Оливер. — Не нужно пугать его, заставлять сглаживать острые углы. Иначе получится, будто мы что-то скрываем.

— Так оно и есть. — Кендалл вынул изо рта сигарету, уронил пепел на брюки и продолжил, не спеша перебирая бумаги на коленях: — Давайте обсудим жалобы Спинелли, раз уж Свонсон о них узнал.

Кендалл кратко, четко спрашивал обо всем, что заявил Спинелли. Коснулся задержек с поставками, кадровых перетасовок, нарушений сроков изготовления синек и чертежей. Крафт столь же кратко отвечал, если мог, или честно сознавался, что не может, потому что не знает. Но ничего не скрывал — смысла не было.

В этом деле он подчинялся, а не командовал.

— Может ли Спинелли подтвердить свои обвинения? Давайте назовем вещи своими именами — это обвинения, а не жалобы.

— Какие еще обвинения?! — воскликнул Оливер. — Этот недотепа все облажал сам! Кто он такой, чтобы обвинять?!

— Будет, — произнес Кендалл скрипучим голосом. — Оставьте словоблудие для комиссии Конгресса. На всякий случай, если ничего не придумаю я.

— Дело заходит слишком далеко… — пробормотал Крафт.

Кендалл взглянул на него:

— Вы, верно, не поняли Свонсона. Я еще не все сказал. Вы получили контракт на Б-17 потому, что утверждали, будто сможете его выполнить.

— Минуточку! — вскричал Оливер. — Мы…

— Идите к черту со своими фразами! — взвился Кендалл. — «Моя фирма!.. Мы!..» Я сам оформлял контракт и знаю, чего вы добивались. Вам во что бы то ни стало хотелось переплюнуть другие компании. А они не отважились заявить то, чем похвалялись вы. Ни «Дуглас», ни «Боинг», ни «Локхид». Вы жаждали денег, получили их, а теперь не можете отработать… Так чему же вы удивляетесь? Давайте лучше перейдем к делу. Может ли Спинелли подтвердить свои обвинения?

— Черт возьми! — буркнул Оливер и направился к бару.

— То есть как… подтвердить? — спросил Джонатан Крафт.

— Не всплывут ли служебные записки, где все это, — Кендалл поднял с колен охапку бумаг, — зафиксировано?

— Ну… — заколебался Крафт. — Когда случались перестановки специалистов, сведения направлялись в отдел кадров.

— Одним словом, всплывут, — с отвращением прервал его Оливер, наливая себе виски.

— А финансовая сторона?

Снова ответил Оливер:

— Мы пытались сохранить ее в тайне. Требования Спинелли якобы затерялись.

— И он не запротестовал? Не стал писать докладные?

— Это по ведомству Крафта, — сказал Оливер и одним глотком выпил виски. — Спинелли напрямую подчиняется ему.

— Итак? — Кендалл взглянул на Крафта.

— Итак… он написал массу бумаг, — сказал Крафт. И тихо добавил: — Я изъял их из архива.

— Да плевать мне на то, что вы изъяли! — опять взорвался Кендалл. — Ведь копии у него остались.

— Ну, не знаю…

— Ведь нс сам же он их печатал! Вы что, секретарш тоже изъяли?!

— Зачем кричать…

— Кричать?! Смешной вы, право. По вас психушка плачет. — Стряпчий хмыкнул: — Если Свонсон захочет, он пересадит вас с этого стула на другой — электрический. Не нужно быть юристом, чтобы это понять. Вы не сдержали слова. Вы предложили воспользоваться существующей навигационной системой.

— Только потому, что новые гироскопы не получаются! — запротестовал Оливер. — Потому что этот недотепа Спинелли так отстал, что в график уже не уложится.

— И еще потому, что на этом вы сэкономили пару сотен миллионов… Вам нужно было, как говорится, не отключать кислород, а самому встать к насосам. Вы колосс на глиняных ногах — ничего не стоит вас повалить.

Оливер поставил стакан на стол и не спеша произнес:

— Мы платим вам не за разглагольствования, Уолтер. Займитесь делом.

Кендалл затушил истерзанную сигарету, обсыпав руки пеплом.

— Сейчас займусь, — сказал он. — Вам одному не справиться. Придется заключать сделки со всеми, кто может помочь. С «Дженерал Моторс», «Дугласом», если понадобится — даже с «Роллс-Ройсом». Назовите это ускоренными исследованиями во славу родины, поделитесь с другими всем, чем можно, расскажите все, что знаете.

— Они же разденут нас догола! — закричал Оливер. — Это обойдется в миллионы!

— Это обойдется еще дороже, если вы моим советом не воспользуетесь. А дело с ОУВД я улажу. Запутаю бумаги так, что в них за десять лет не разберешься.

— Это глупо. Мы, видимо, истратили целое состояние на то, что нельзя купить, потому что его просто-напросто еще нет.

— Но вы сами сказали, что оно есть. Вы же заявили об этом Свонсону и очень уверенно. Вы продали свое «ноу-хау», а когда оно отказалось работать, поджали хвост. Свонсон прав. Вы — могильщик всей нашей военной программы. Возможно, вас и впрямь надо вздернуть.

Джонатан Крафт испепеляюще посмотрел на занюханного усмехавшегося стряпчего. Но положиться можно было только на него.

Двадцать пятое сентября 1943 г. Штутгарт

Вильгельм Цанген стоял у окна, выходившего на Райхзигпляц, держал платок у воспаленного, влажного подбородка. Близлежащие кварталы не бомбили — в них не было предприятий. Вдали виднелась река Неккар, она спокойно катила свои воды, не подозревая о разрушениях на одном из ее берегов.

Цанген понимал: от него ждут слов, ответа фон Шницлеру, который выступил от имени всего концерна «И. Г. Фарбен». Медлить не стоило. Нужно было выполнять приказ Альтмюллера.

— У Круппа ничего не получается, и времени на опыты уже нет. Так считает Министерство вооружений, Альтмюллер непоколебим. А Шпеер пляшет под его дудку.

— Как же так? — спросил фон Шницлер. Когда он сердился, то начинал шепелявить. — Как можно отвечать за то, чего не знаешь?

— Хотите, я передам ваше мнение в Министерство?

— Благодарю, я сделаю это сам, — ответил фон Шницлер. — Но «И. Г. Фарбен» ни в чем не виноват.

— Мы все виноваты, — тихо проговорил Цанген.

— При чем же здесь компания? — спросил Генрих Креппс, директор крупнейшего в Германии типографского концерна «Шрайбваген». — Мы для Пенемюнде почти ничего не должны были делать, а суть того малого, что делали, держалась от нас в тайне, строгой до глупости. Секретность — это одно, ложь самим себе — совершенно другое. Оставьте нас в покое, герр Цанген.

— Не могу.

— Я протестую. Я внимательно изучил нашу связь с Пенемюнде.

— Возможно, вам не все показали.

— А ко мне ваши условия не относятся вообще, господин государственный представитель, — сказал Иоганн Дитрихт, женоподобный мужчина средних лет, глава концерна «Дитрихт Хемикалиен». Семья Дитрихтов пожертвовала немало денег в кофры национал-социалистской партии. Когда отец и дядя Иоганна умерли, ему позволили возглавить концерн, воздав должное скорее его имени, чем способностям. — Мне известно все, что происходит на моих заводах. Мы к Пенемюнде непричастны.

Иоганн Дитрихт улыбнулся, выпятил толстые губы, заморгал заплывшими от перепоя глазками, поднял выщипанные брови, выдававшие в нем извращенца — еще одно излишество. Цанген терпеть не мог Дитрихта; этот мужчина — хотя вовсе и не мужчина — позорил германскую промышленность. Но все равно, чувствовал Цанген, медлить бессмысленно.

— «Дитрихт Хемикалиен» ведет немало работ, о которых вы и не подозреваете. Ваши лаборатории постоянно сотрудничали с Пенемюнде в области взрывчатых веществ.

Дитрихт побелел. Вмешался Креппс:

— Чего вы добиваетесь, герр представитель? Неужели вы собрали нас лишь затем, чтобы объявить нам, директорам, что мы не хозяева собственных компаний? Что истинный смысл некоторых работ наши люди от нас же и скрывали?

— Да.

— Тогда как мы можем за них отвечать? Ваши обвинения абсурдны.

— Я высказал их не ради красного словца.

— Вы ходите кругами! — вскричал Дитрихт.

— Успокойтесь, господа. Обрисовать вам положение? Пожалуйста. «Фарбен» поставляет для ракет восемьдесят три процента топлива. «Шрайбваген» изготовляет для Пенемюнде синьки и кальки, «Дитрихт» — основные компоненты взрывчатки для боеголовок. Мы на грани катастрофы. И если не сумеем выкрутиться, никакие заявления о неведении вас не спасут. Напротив, могу заверить, что в Министерстве вооружений найдутся люди, которые при случае станут утверждать, что рассказали вам все. А вы просто умыли руки. К тому же я и сам не знаю, верить вам или нет.

— Но что же делать? — испуганно воскликнул Дитрихт.

— Ваши компании имеют давнюю историю. И связи, простирающиеся от Балтийского до Средиземного морей, от Нью-Йорка до Рио-де-Жанейро, от Саудовской Аравии до Йоханнесбурга… — процитировал Цанген Альтмюллера.

— И вы считаете, что выйти из кризиса в Пенемюнде можно, если воспользоваться ими? — Фон Шницлер не поднимал глаз от стола.

— Нам грозит гибель. Будьте готовы пойти на все. Переговоры можно ускорить.

— Без сомнения. Как, по-вашему, на что легче всего обменять алмазы?

— На большие деньги.

— Трудненько их будет истратить, если получателя поставят к стенке. — Фон Шницлер поерзал на стуле и грустно взглянул в окно. — Объяснитесь, пожалуйста.

— В мире около двадцати пяти приемлемых мест, где добывают алмазы типа «баллас» и «карбонадо», — приемлемых в том смысле, что за один раз там можно закупить достаточное для Пенемюнде количество. В основном они расположены в Африке, Южной и Центральной Америке. Шахтами владеют компании, в которых охрана строжайшая — бельгийские, американские, английские… Отправка контролируется, место назначения тщательно проверяется. Но можно изменить один из маршрутов, направить алмазы в нейтральную страну. Якобы по ошибке, без злого умысла.

— По ошибке, для кого-то чрезвычайно прибыльной, — заключил фон Шницлер.

— Верно, — согласился Вильгельм Цанген.

— Но где найти людей, согласных так ошибиться? — спросил Иоганн Дитрихт своим пронзительным голосом.

— Где угодно, — ответил за Цангена Креппс.

Двадцать девятое ноября 1943 г. Страна Басков

Сполдинг обежал вокруг подножия холма и остановился у двух переплетенных ветвями деревьев. Они служили ориентиром. Дэвид начал подниматься по склону, крепко сжимая рукоять пистолета. Он искал одиноко лежащий камень — таких в баскских холмах полно — камень с зазубренным боком.

Дэвид нашел его и двинулся по склону, к куче хвороста. Под ней была неглубокая пещера, а в пещере — если все в порядке — ждали трое мужчин. Один из них — проводник. Остальные — «виссеншафтлеры», немецкие ученые, связанные с лабораториями Кингдорфа в долине Рура. Их переброска, побег — это результат тщательно продуманной операции.

Подпольщикам всегда мешало только одно. Гестапо.

Гестаповцы «раскололи» одного из связных с «виссеншафтлерами». Но в отборных частях СС было принято скрывать добытые сведения в надежде заполучить больше, чем просто двух разочаровавшихся в фашизме ученых. Агенты гестапо предоставили им полную возможность бежать: сняли наблюдение, почти перестали охранять лабораторию, отказались от периодических допросов. И это подпольщиков насторожило.

Гестаповцы никогда не были простаками. Значит, они готовили ловушку.

Сполдинг отдал подпольщикам ясное и четкое распоряжение: пусть ловушка сработает. Но попадут в нее сами охотники.

Подпольщики распространили слух, что ученые, которым предоставили двухнедельный отпуск в Штутгарт, на самом деле движутся с помощью антифашистов на север в Бремерхафен. Перешедший на сторону подполья капитан небольшого германского судна уже согласился переправить их к союзникам. Ни для кого не было секретом, что флот кишел заговорщиками.

Слух этот, как считал Сполдинг, заставит кое-кого призадуматься. Гестапо начнет следить якобы за перебежчиками из Кингдорфа, а на самом деле — за двумя пожилыми агентами армейской службы безопасности, пущенными по ложному следу. И лжецы сами окажутся обманутыми.

Сколь новы, сколь непривычны были эти игры для человека в Лисабоне. И на сегодняшнюю встречу он согласился пойти лишь по требованию немецких подпольщиков. По их мнению, он чересчур усложнил операцию, оставил в ней слишком много места для ошибок и предательства. Дэвид считал, что это не так, но если его «сольный проход» успокоит подпольщиков, он на него согласен.

Прикрывавших его людей Дэвид оставил в полумиле, за холмами. Стоит ему дважды выстрелить, и они примчатся на подмогу на быстрых как ветер кастильских лошадях.

Пора. Надо спуститься к пещере и встретиться с учеными. Он зачерпнул горсть земли и бросил ее на ветки.

Ему ответили условным сигналом — провели палочкой по хворосту.

— Все в порядке, — сказал он по-немецки. — У нас мало времени.

— Хальт! — вдруг раздалось из пещеры.

Дэвид тотчас выхватил пистолет. В пещере заговорили снова. На этот раз по-английски:

— Вы из… Лисабона?

— Да, черт побери! И больше так не делайте. Иначе когда-нибудь вас застрелят. — «Боже мой, — подумал Сполдинг, — они взяли в проводники или безумца, или ребенка». — Выходите!

— Выходим и просим прощения, лисабонец. Нам пришлось несладко. — Ветви раздвинулись, и показался проводник. Дэвид представлял его совершенно другим. Проводник был невысоким, очень крепким, лет двадцати пяти, не больше; в глазах его читался страх.

— Заруби себе на носу, — сказал Сполдинг. — Нельзя проверять того, кто сказал пароль. Если ты не собираешься его уничтожить, конечно. В общем, больше так не делай. Где остальные?

— В пещере. С ними все в порядке, но они очень устали и издергались. — Проводник повернулся и откинул оставшиеся ветви. — Выходите. Это человек из Лисабона.

Из пещеры, щурясь от яркого света, осторожно вылезли двое пожилых мужчин. Они благодарно взглянули на Дэвида, и тот, что был повыше, заговорил на ломаном английском:

— Это минута… которой мы ждали. Очень вас благодарим.

Сполдинг улыбнулся:

— Мы еще не вышли из лесов, так что благодарить меня рано. Вы — смельчаки. Мы сделаем для вас все.

— Нам ничего… не остается, как бежать, — заговорил второй. — Социалистический политик моего друга был… непопулярный. А моя покойная жена была… еврейка.

— Детей нет?

— Найн, готт зель данк. И слава богу.

— А мой один сын, — холодно сказал ученый повыше, — в гестапо.

«Дальше расспрашивать не стоит», — подумал Сполдинг и повернулся к проводнику:

— Теперь их поведу я. Скорее возвращайся на четвертую явку. Из Кобленца через несколько дней выйдет большой отряд перебежчиков. Понадобятся проводники. А тебе нужно успеть отдохнуть.

Проводник заколебался.

— Я не имею права. Я должен оставаться с вами…

— Почему?

— Мне приказали…

— Кто?

— В Сан-Себастьяне. Герр Бержерон и его люди. Разве вам не сообщили?

Дэвид заглянул проводнику в глаза. «От страха он врет неубедительно, — подумал Сполдинг. — Или тут скрывается что-то еще?»

Дэвид попытался объяснить поведение проводника тем, что нервы у парня были на пределе. Объяснить, но не оправдать. Истина выяснится позже.

— Нет, не сообщили, — ответил он. — Пойдемте. Двигаться будем к лагерю «Бета». Там и заночуем.

— Так далеко на юг я еще не заходил, — заметил проводник, шагая вслед за Дэвидом. — А по ночам вы разве не передвигаетесь?

— Иногда, — ответил Дэвид и взглянул на ученых, которые шли бок о бок. — Если нет другого выхода. Ведь по ночам баски стреляют в кого попало и спускают собак.

— Понятно.

— Лучше идти гуськом. Передайте это нашим гостям.

Так они прошли несколько миль на восток. Сполдинг шагал довольно быстро; пожилые ученые не жаловались, но чувствовалось, что им трудно. Несколько раз Дэвид останавливал людей, ненадолго заходил в лес. Ученые тем временем отдыхали. Они принимали остановки с радостью. В отличие от проводника. Тот, казалось, всякий раз опасался, что американец не вернется. Сполдинг ничего не объяснял, и однажды молодой немец не выдержал:

— Что вы там делаете?

Дэвид взглянул на него и улыбнулся:

— Собираю донесения.

— Донесения?

— По всему нашему маршруту разбросаны тайники. Через них мы пересылаем информацию, которую нельзя передать по радио.

Они шли по узкой лесной тропинке. Наконец лес кончился, в долине, окруженной холмами, показался луг. Ученые вспотели, задыхались. Они уже едва передвигали ноги.

— Отдохнем немного, — сказал Сполдинг к видимому облегчению немцев. — Все равно мне здесь надо встретиться со связным.

— Что такое? — спросил парень. — Со связным?

— Уточнить маршрут, — объяснил Дэвид и вынул из кармана металлическое зеркальце. — Отдыхать можно лишь тогда, когда знаешь, где находишься…

Дэвид направил солнечный зайчик на один из холмов, ритмично поводил рукой с зеркальцем.

В ответ в зеленой чаще несколько раз вспыхнула ослепительная точка. Дэвид обернулся и сказал всем:

— В «Бету» не пойдем. Там фалангисты. Остаемся здесь до новых указаний. Отдыхайте.

Коренастый баск опустил зеркальце. Его спутник навел бинокль на американца и трех его подопечных.

— Он передает, что за ним следят. Надо перегруппироваться и не показываться, — сказал человек с зеркальцем.

— Что он намерен делать?

— Не знаю. Просит передать в Лисабон, что остается в горах.

— Смело, — заметил баск с биноклем.

Второе декабря 1943 г. Вашингтон

Алан Свонсон откинулся на сиденье казенной машины и попытался взять себя в руки. Посмотрел в окно: автомобилей в этот ранний час на улицах было мало. Огромная армия работавших в Вашингтоне людей уже сидела на местах: гудели ротаторы, звонили телефоны, кто-то кричал или шептал, а некоторые — таких тоже было немало — наливали себе первую рюмку. Возбуждение, характерное для начала рабочего дня, к полудню поутихнет. К половине двенадцатого многие станут считать войну скучной, их заест рутина, бесконечное «в двух, трех и четырех экземплярах».

Они не понимали, как все это необходимо, как важно, чтобы приказы дошли до подчиненных вовремя. А не понимали потому, что знали не общее положение дел, а лишь разрозненные факты, бессмысленные цифры.

Они просто устали. И сам Свонсон еще четырнадцать часов назад в Пасадене чувствовал себя совершенно разбитым. Тогда ему казалось, что все пропало.

Фирма «Меридиан» начала, вернее, была вынуждена начать программу ускоренных исследований, но и лучшим умам страны не удалось найти неисправность в маленькой черной коробочке, называемой «навигационная система». Крошечные сфероидальные диски отказывались стабильно вращаться на большой высоте. А малейшее их биение могло привести к столкновению самолетов.

Но сегодня утром все переменилось. Или может перемениться, если верить тому, что сообщили Свонсону. В самолете от волнения он не смог не только поспать, но и поесть. Прямо с аэродрома генерал поехал к себе, побрился, вымылся и позвонил жене в Скарсдейл, где она гостила у сестры. Он даже не помнил, что сказал ей. У него просто не было на нее времени.

Автомобиль выскочил на шоссе в Вирджинию и увеличил скорость. Свонсона везли в Ферфакс.

Через полчаса генерал выяснит, возможно ли невозможное. Весть повлияла на него так, как действует на обреченного отмена смертного приговора. Он даже не заметил, когда машина свернула с шоссе на гравийку.

В Ферфаксе была огороженная забором зона, где рядом с огромными локаторами и похожими на гигантские стальные иглы антеннами стояли бараки из гофрированных железных листов. В них располагался Штаб Полевого дивизиона тайных операций. Это была территория, отданная разведке союзников.

И вчера поздно вечером сюда пришел ответ на запрос, о котором все давно забыли. Получили его из Йоханнесбурга. Подтверждение еще не поступило, но были все основания верить, что факты достоверны.

Навигационные гироскопы, рассчитанные на большие высоты, существуют. И купить их чертежи можно.

Второе декабря 1943 г. Берлин

Альтмюллер выехал из Берлина в Фалькензе по шоссе на Шпандау в открытом «Дюзенберге». Светало, воздух был холодный, бодрящий.

Франц испытывал такое возбуждение, что его уже не раздражала театральная секретность «Нахрихтендинста» — разведывательной службы, известной лишь самым высокопоставленным лицам. Даже в Генштабе о ней знали не все. Таков был стиль работы Гелена.

Люди «Нахрихтендинста» никогда не проводили совещаний в самом Берлине. Только за городом. В укромных уголках — иногда в частных домах, всегда в стороне от любопытных глаз. Сегодняшняя встреча пройдет в Фалькензе, поместье, лежащем в тридцати километрах к северо-западу от Берлина, в загородном доме Грегора Штрассера. Впрочем, ради такого дела Альтмюллер поехал бы даже в Сталинград.

«Нахрихтендинст» нашел выход из кризиса в Пенемюнде! И выход, по сути своей, надежный.

Группы, посланные по всему миру возобновлять довоенные связи немецких концернов с компаниями в Кейптауне, Дар-эс-Саламе, Йоханнесбурге и Буэнос-Айресе, вернулись ни с чем. Ни одна фирма, ни одно частное лицо к ним и близко не подошли. По мнению швейцарских банков, дни Германии были сочтены. А международный бизнес принимал это мнение безоговорочно.

Но «Нахрихтендинст» нашел иной выход. Так, по крайней мере, сообщили Альтмюллеру.

Мощный двигатель «Дюзенберга» гудел под капотом. Автомобиль мчался стремглав. Вскоре слева показались ворота поместья Штрассера с бронзовыми орлами вермахта по сторонам. Навстречу вышли два охранника с овчарками. Альтмюллер протянул одному из них документы. Тот внимательно изучил их.

— Доброе утро, герр унтерштаатссекретарь.

— Остальные уже прибыли?

— Они ждут. В коттедже.

«Дюзенберг» мягко проехал к летнему коттеджу, похожему на охотничий домик. Сложенный из темно-коричневых бревен, он казался частью леса.

На посыпанной гравием площадке стояло четыре лимузина. Альтмюллер поставил свою машину рядом.

На встречах с представителями «Нахрихтендинста» именами не пользовались. Если люди знали друга друга, они нс подавали виду.

В небольшой зале с высоким дощатым потолком пили кофе ибеседовали шесть человек в штатском. Альтмюллера назвали «герр унтерштаатссекретарь» и сообщили, что заседание будет кратким. А начнется с прибытием последнего ожидаемого участника.

Альтмюллер взял чашку кофе и попытался вести себя так же спокойно, как остальные. Ему это не удалось. Хотелось немедленного и серьезного разговора.

Но в «Нахрихтендинсте» было не принято торопить события.

Наконец — Альтмюллеру показалось, что прошла вечность — за окном послышался шум автомобиля. Вскоре дверь отворилась. Альтмюллер чуть не выпустил чашку из рук. Вошедший в залу был известен ему по Немногочисленным визитам в Берхтесгартен, резиденцию Гитлера. Это был адъютант фюрера, но привычное услужливое выражение исчезло с его лица.

Люди тотчас смолкли. Одни уселись в кресла, другие прислонились к стенам, третьи остались у кофейного столика. Старик в мешковатом твидовом костюме обратился к Альтмюллеру:

— Времени мало, перейдем к делу. По-моему, у нас есть интересующие вас сведения. Я говорю «по-моему» оттого, что мы собираем информацию, но не действуем согласно ей. Оставляем это на ваше усмотрение.

Альтмюллер кивнул.

— Превосходно, — был ответ. — Тогда позвольте задать несколько вопросов, дабы между нами не было недомолвок. — Старик раскурил толстую глиняную трубку. — Обычные разведывательные каналы вам не помогли, так? Ни в Цюрихе, ни в Лисабоне?

— Совершенно верно. Также и в других многочисленных местах — занятых врагами, нами или нейтральных. В первую очередь я имею в виду связных в Швейцарии и Норвегии. Герр Цанген не думал…

— Без имени, пожалуйста. Называйте организации, но не людей.

— Министерство промышленности, а оно постоянно имеет дело со Скандинавией, убеждено, что там искать бесполезно. Причины, видимо, географические. Там просто нет месторождений алмазов.

— А может быть, и политические, — невозмутимо заметил человек средних лет, сидевший рядом с Альтмюллером на кожаном диване. — Если хотите, чтобы Вашингтон или Лондон узнали о ваших намерениях еще до того, как начнете действовать, поделитесь ими со скандинавами.

— Точно, — подтвердил другой агент «Нахрихтендинста», стоявший у кофейного столика с чашкой в руке. — На прошлой неделе я вернулся из Стокгольма. В Швеции нельзя доверять даже тем, кто клянется в преданности нам.

— Да, им меньше всего, — с улыбкой согласился старик у камина и обратился к Францу: — Насколько нам известно, суммы в обмен на алмазы вы предлагали значительные. В конвертируемой валюте, конечно.

— Значительные — слишком скромно сказано о цифрах, которые мы называли, — ответил Альтмюллер. — Признаюсь, переговоры с нами не желает вести никто. Даже те, кто в принципе не против, разделяют мнение Цюриха, что мы обречены, и боятся возмездия. В воздухе витают слухи, будто после войны на наши вклады в банках наложат арест.

— Если они дойдут до руководителей Генштаба, начнется паника, — заявил адъютант Гитлера.

— Значит, — продолжал старик у камина, — нужно делать ставку не на деньги. Ведь даже огромные суммы нас не спасут.

Альтмюллер едва сдерживал раздражение. Почему они не переходят к делу?

— И разделяющих наши убеждения перебежчиков тоже не видно. Из тех, кто имеет доступ к алмазам. Очевидно, тут придется искать другой выход.

— Не возьму в толк, о чем вы. Мне передали…

— Видите ли, — прервал его старик, выбивая трубку о каминную полку, — нам стало известно о кризисе, не менее серьезном, чем наш. О кризисе в стане врагов. Мы обнаружили самый мощный, самый логичный мотив. У каждой стороны есть решение проблемы противника.

Францу Альтмюллеру вдруг стало страшно. Он не мог сообразить, к чему клонит этот человек.

— Что вы имеете в виду?

— В Пенемюнде разработаны навигационные системы для полетов на больших высотах, не так ли?

— Конечно. Без них ракеты Фау-2 не стоят ни гроша.

— Но ракет не будет вовсе или будет до обидного мало без алмазного инструмента?

— Совершенно верно.

— А в Соединенных Штатах есть компании, оказавшиеся лицом к лицу, — старик секунду помолчал и продолжил, — с серьезнейшими проблемами, решить которые можно лишь при помощи навигационных гироскопов, рассчитанных на большие высоты.

— И вы предлагаете…

— «Нахрихтендинст» никогда ничего не предлагает, герр унтерштаатссекретарь. Мы сообщаем лишь факты. — Старик взмахнул трубкой. — Когда того требуют обстоятельства, мы передаем различным людям определенную информацию. Так мы поступили и в Йоханнесбурге. Когда переговоры представителя концерна «И. Г. Фарбен» о покупке алмазов, добываемых компанией «Кениг Майнз», провалились, вмешались мы и подбросили ответ на давно разосланный по всему миру запрос американской разведки. Наши агенты в Калифорнии дали нам знать о неурядицах в авиационной промышленности США, поэтому время для этого было самое подходящее.

— И все-таки я вас не понимаю.

— Если мы не ошибаемся, американцы вскоре попытаются возобновить контакт с концерном «И. Г. Фарбен». Кое-что они для этого уже сделали.

— Конечно же! — осенило Альтмюллера. — Женева! Они свяжутся с нашими людьми в Женеве.

— Значит, вы все поняли. Тогда вам здесь делать больше нечего. Желаю доброго пути в Берлин.

Второе декабря 1943 г. Ферфакс, штат Вирджиния

Внешний вид собранного из гофрированного листа здания был обманчив. Под слоем стали проходила звукопоглощающая прокладка, окружавшая рабочие помещения со всех сторон. Само же здание было похоже не на ангар для самолетов, как чаще всего бывает, а на огромный, без окон барак.

Громадный зал внутри заполняла ультракоротковолновая радиоаппаратура, напротив каждой радиостанции висел стенд с десятками заключенных в плексиглас мелкомасштабных карт. Работали здесь только военные чинами не ниже лейтенантов.

Помещение разделяла на две неравные части стена без окон, но с массивной стальной дверью посередине. Свонсон подошел к ней. Сопровождавший его лейтенант нажал кнопку; над заделанным в стене переговорным устройством зажглась маленькая красная лампочка, и лейтенант сказал: «Генерал Свонсон, полковник».

— Пусть войдет, — раздался голос из забранного решеткой круга под лампочкой.

Кабинет полковника Пейса ничем не отличался от обычного помещения, скажем, в разведотделе фронта. Огромные, хорошо освещенные карты от пола до потолка с мерцавшими на них 194

лампочками. У телетайпов — таблички с названиями театров военных действий. Все как обычно, кроме мебели. Она была по-спартански проста. Лишь скромные стулья с прямыми спинками, письменный стол, деревянный пол без ковров. Одним словом, комната предназначалась исключительно для работы.

Эдмунд Пейс, начальник разведывательной службы в Ферфаксе, встал со стула, обошел стол и отдал честь Алану Свонсону. Кроме них в кабинете был еще один человек — в штатском. Фредерик Вэндамм, помощник Государственного секретаря США.

— Генерал, рад видеть вас вновь, — сказал Пейс. — Последний раз мы встречались, если мне не изменяет память, в Джорджтауне.

— Да. Как поживаете здесь?

— Иногда чувствую себя отрезанным от мира.

— Еще бы, — Свонсон повернулся к Вэндамму: — Господин помощник, раньше я приехать не мог. Наверное, не стоит говорить, как я взволнован.

— Понимаю, — ответил аристократ Вэндамм и с осторожной улыбкой церемонно пожал протянутую Свонсоном руку. — Давайте не будем терять время. Пейс, введите генерала в курс дела.

— Слушаюсь, сэр. А потом позвольте мне вас покинуть. — Пейс сказал эти слова так, будто просил Свонсона быть с Вэндаммом поосторожнее. Потом подошел к плану на стене одного из районов Йоханнесбурга.

— Кто, когда и где ответит на разведывательный запрос — неизвестно. — Полковник взял со стола указку и выделил ею голубую стрелку на карте. — Неделю назад с бывшим директором фирмы «Кениг Майнз» связались два человека, назвавшиеся сотрудниками одного из банков в Цюрихе. Они хотели сделать его посредником в их переговорах с фирмой «Кениг Майнз» о покупке промышленных алмазов за швейцарские франки. Они хотели заполучить крупную партию алмазов, так как, по их мнению, курсы драгоценных камней после войны будут стабильнее курса золота. — Пейс повернулся к Свонсону: — Пока ничего необычного. Ленд-лиз может поколебать денежные системы многих стран. Золото упадет в цене, а на алмазном рынке мало что изменится. Сразу после войны, по крайней мере. Одним словом, бывший директор согласился. Можете представить его изумление, когда он прибыл на встречу и узнал в одном из «швейцарцев» своего старого приятеля — немца-одноклассника. Дело в том, что мать этого африканера была австрийкой, а отец — буром. Приятели переписывались до тридцать девятого года. Немец работал в концерне «И. Г. Фарбен».

— Так ради чего затевалась эта встреча?

— Я доберусь и до этого. Важно описать обстановку.

— Хорошо, продолжайте.

— Никаких спекуляций на алмазной бирже не замышлялось. И швейцарский банк был здесь ни при чем. Просто концерн «И. Г. Фарбен» хотел приобрести крупную партию алмазов.

— Промышленных? — уточнил Свонсон. Пейс кивнул.

— Немец предложил своему приятелю за помощь в заключении сделки целое состояние. Африканер отказался, однако о происшедшем никому не сообщил. — Пейс положил указку и вернулся к столу. Свонсон понял, что у полковника есть дополнительные сведения, изложенные письменно. Именно к ним Пейс хотел обратиться. Генерал сел рядом с Вэндаммом.

— А три дня назад с африканером связались снова, — продолжил Пейс. — На этот раз немцы свою национальность не скрывали. Позвонивший африканеру человек прямо назвался арийцем и заявил, что имеет ценную для союзников информацию. Ту, что мы давным-давно хотим заполучить.

— Ответ на запрос о гироскопах? — спросил Свонсон, голосом выдав свое нетерпение.

— Не совсем такой, на который мы рассчитываем. Немец согласился встретиться с африканером, но предупредил, что себя обезопасит. Он заявил бывшему директору, что если его попытаются задержать, приятеля африканера, который работает в «И. Г. Фарбен», казнят в гестапо. — Пейс взял со стола лист бумаги и протянул его Свонсону со словами: — Вот что нам передали из Йоханнесбурга.

Свонсон прочел напечатанное на бланке Военной разведки. Под большим штампом со словами «Совершенно секретно» было следующее:

«28 ноября 1943 г. Подтверждено «Нахрихтендинст». В Германии разработаны субстратосферные навигационные гироксопы. Выдержали все испытания. Изготовляются в Пенемюнде. Первый контакт — Йоханнесбург. Второй — Женева».

Свонсон перечитал донесение несколько раз, дал себе время усвоить текст. Потом спросил Пейса:

— При чем здесь Женева?

— Это способ связаться с нами. На неофициальном уровне, конечно. Нейтральный канал.

— А что такое, — Свонсон заглянул в бумагу, — «Нахрихтендинст»?

— Разведслужба. Небольшая, специализированная. Засекречена так, что даже не все высшие немецкие военачальники знают о ней. Подчас она изумляет нас. Кажется, будто ее люди больше наблюдают, чем действуют. Ее сильнее интересует не происходящее сейчас, а то, что будет после войны. По-видимому, руководит ею Гелен. Сведения, подтвержденные ею, всегда стопроцентно верны.

— Понятно. — Свонсон протянул бумагу Пейсу. Полковник не взял ее. Вместо этого он обошел стол, сказал: «Здесь я оставляю вас, джентльмены. Когда закончите беседу, нажмите белую кнопку на столе», и вышел из кабинета. Тяжелая металлическая створка захлопнулась за ним. Щелкнул замок.

Фредерик Вэндамм посмотрел на Свонсона и сказал:

— Вот ваше спасение, генерал. Ваши гироскопы. Их секрет хотят продать. Нужно лишь послать человека в Женеву.

Четвертое декабря 1943 г. Берлин

Альтмюллер не отрывал взгляда от документа в руках. Было уже за полночь, Берлин давно погрузился во тьму. Столица только что перенесла очередную безжалостную бомбежку и до утра налетов наверняка не будет. Но плотные черные занавески все же закрывали окна в кабинете Альтмюллера. Как и во всем министерстве.

Теперь все решала быстрота. Однако в спешке нельзя было забывать об осторожности. Встрече с американцами в Женеве суждено стать лишь первым шагом, прелюдией, но и ее нужно сыграть с умом. Неважно, что сказать, важно, кто это скажет. Суть может передать любой с достаточным опытом и авторитетом, но на случай падения Германии этот «любой» не должен олицетворять Третий рейх. Здесь Шпеер был непреклонен.

И Альтмюллер понял: если Германия проиграет войну, клеймо предателей не должно пасть на рейхсминистров. Или на тех, кто возглавит страну после поражения. Ведь в 1918 году после подписания Версальского договора Германию захлестнула волна братоубийственных обвинений. Межа раздора пролегла глубоко, народ просто сходил с ума от того, что его предали, и это подтолкнуло немцев к фанатизму двадцатых. У них не хватило сил признать крах своих устремлений, смириться с лицемерием правительства, растоптавшего национальные идеалы. Теперь все в прошлом. Но избежать его повторения нужно во что бы то ни стало. Шпеер был непреклонен и здесь.

Представитель на переговорах в Женеве не должен быть связан с немецкими военачальниками. Пусть он будет выходцем из промышленников, не имеющих ничего общего с вождями Третьего рейха. Человеком, от которого можно потом избавиться.

Альтмюллер поначалу пытался доказать Шпееру, что его рассуждения противоречивы. Вряд ли немецкие промышленники доверят чертежи гироскопов человеку с репутацией грошовой посредственности. Но Шпеер и слушать не стал, и в конце концов Альтмюллер понял тайный ход мыслей рейхсминистра. Тот хотел, чтобы ракету Фау-2 спасли те, кто ложью и ханжеством привели работы в Пенемюнде на грань катастрофы. Словом, хотя Шпеер и сам бессовестно закрывал глаза на преступления Третьего рейха, свой мундир он марать не хотел.

«На сей раз, — рассуждал Альтмюллер, — Шпеер прав». Если позора не избежать, пусть он ляжет на плечи промышленников, пусть отвечает немецкий бизнесмен.

Встреча в Женеве послужит лишь знакомству сторон. Там будут сказаны осторожные слова, которые приведут — а может быть, и нет — ко второй ступени невероятных переговоров. И здесь вставала новая проблема. Где провести обмен, если стороны о нем договорятся.

Этот вопрос не выходил у Альтмюллера из головы всю прошлую неделю. Франц размышлял о нем и со своей точки зрения, и с позиции американцев. Его рабочий стол был завален картами и отчетами о политической обстановке в нейтральных странах — обмен мог состояться только там. И, что, наверное, самое главное, это место должно находиться за тысячи километров от сфер влияния договаривающихся государств. Вдали и от США, и от Германии. В укромном уголке, но таком, откуда можно связаться со своим правительством.

В Южной Америке! В Буэнос-Айресе!

«Прекрасный выбор», — подумал Альтмюллер. Американцы увидят в нем кое-какие преимущества для себя, и вряд ли его отвергнут. В Буэнос-Айресе немало того, что каждая сторона считает своим. Обе пользуются там огромным авторитетом, и в то же время ни одна там не заправляет.

Третий вопрос, по мнению Альтмюллера, состоял в выборе человека, роль которого можно охарактеризовать словом «посредник». Человека, способного взять на себя ответственность за обмен, достаточно влиятельного, чтобы организовать все необходимое. Человека, пользующегося репутацией беспристрастного и, самое главное, приемлемого для американцев.

В Буэнос-Айресе такой есть. Его имя Эрих Райнеманн. Он еврей, который, будучи опозорен безумной пропагандистской машиной Геббельса, вынужден был бежать из Германии, а его предприятия и капиталы Третий рейх экспроприировал. Но только те, что Райнеманн не успел продать или перевести в швейцарские банки. То есть ничтожный процент его владений достаточный, чтобы заткнуть глотки антисемитам в рейхспрессе, но ничуть не поколебавший финансового благополучия Эриха. Сейчас он живет на роскошной вилле в Буэнос-Айресе, его связи пронзают всю Южную Америку. И мало кто знает, что Эрих Райнеманн — фашист более отъявленный, чем приближенные Гитлера. Он стремится к господству во всем, будь то финансы или политика, создает собственную империю, но распространяться об этом! не спешит. Он хочет вернуться в Германию со щитом, независимо от исхода войны, и уверен, что его мечта сбудется.

Если Третий рейх победит, о сумасбродстве Гитлера по отношению к Райнеманну забудут, а может быть, и самой власти фюрера придет конец. Если же Германия падет, как предсказывают в Цюрихе, опыт и деньги Райнеманна понадобятся, чтобы возродить нацию.

Но все это в будущем. А сейчас речь шла о настоящем. И пока Райнеманн — лишь еврей, выдворенный из страны собственным народом — врагом Америки. Американцы согласятся с этой кандидатурой. И в Буэнос-Айресе на страже интересов рейха встанет Эрих Райнеманн.

Итак, второй и третий вопросы, по мнению Альтмюллера, были уже решены. Но без договоренности в Женеве они не стоят ни гроша. Поэтому прелюдию нужно сыграть мастерски. А для этого не хватает только одного — человека, не связанного с руководителями рейха и вместе с тем известного в международных деловых кругах.

Альтмюллер не сводил взгляда с рассыпанных по столу страниц. Его глаза устали, он уже измучился, но знал, что не уйдет из кабинета, пока не найдет подходящую кандидатуру. Какую Шпеер одобрит мгновенно, не колеблясь.

Франц так и не понял, что — донесения из Йоханнесбурга или интуиция — заставило его остановиться на одном имени и отчеркнуть карандашом. Вдохновение вновь не подвело. Выбор пал на Иоганна Дитрихта, владельца компании «Дитрихт Фабрикен», человека со склонностями к пьянству и гомосексуализму, со слабой волей. Германского промышленника, цена которому — грош. Даже самые циничные не свяжут его с Верховным командованием рейха.

Вот она, посредственность, от которой можно избавиться без сожалений. Вот он, курьер.

Пятое декабря 1943 г. Вашингтон

Почти всю ночь он не отходил от окон, вглядывался в вашингтонские горизонты. В последние трое суток он спал мало, беспокойно, часто просыпался, терзаемый кошмарами, простыня к утру становилась мокрой от пота.

«О боже! Это просто невероятно», — не выходила из головы мысль.

Никто не решался заговорить о деле прямо. Каждый, казалось, даже думать о нем не хотел. Да, да, так оно и было! Те немногие, очень немногие, кто знал об этом, закрыли глаза и умыли руки. Оборвали разговор на полуслове, отказались вслух признать необходимость очевидного. Пусть другие марают мундиры, лишь бы им остаться чистенькими. Таков, к примеру, аристократ Вэндамм. «Вот ваше спасение, генерал, — заявил он. — Ваши гироскопы. Их хотят продать». И все. Купите их.

О цене и слушать никто не хотел. Она значения не имела. Пусть мелочами занимаются другие. Никогда, ни за что мелочи нельзя выносить на обсуждение. Их просто нужно как можно скорее утрясти. А это означает: действуй по обстоятельствам. Цель оправдывает средства. Будь прокляты мелочи — они мешают выполнить приказ. А по священному писанию военных у власть предержащих времени нет никогда. «Черт возьми, — восклицали они, — ведь идет война! И нужно блюсти высшие военные интересы государства!»

Пусть грязь разгребают маленькие людишки. И не беда, если руки их дурно запахнут. Уж таков приказ.

Купить, и точка!

По странному стечению обстоятельств навигационные системы разработали именно в Пенемюнде. И заполучить их можно. За хорошую плату. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, какова она. Это промышленные алмазы.

Ужас!

По необъяснимой причине Германии до зарезу нужны эти алмазы. А по причине совершенно объяснимой союзникам нужны навигационные системы, работающие на больших высотах.

Между врагами в самой кровопролитной за всю историю человечества войне назревал обмен. Ужас! Просто немыслимо! И организовать этот обмен должен не кто иной, как он, генерал Алан Свонсон. В его мысли вторгся одинокий удар часов — они пробили четверть седьмого утра. Один за другим в окнах каменного лабиринта начали вспыхивать огоньки. Ночной мрак сменяли серовато-лиловые предрассветные сумерки. На небе показались обрывки облаков.

Они плыли там, на больших высотах, куда не могли пока забраться американские бомбардировщики.

Свонсон сел на диван лицом к камину. Полсуток назад он сделал первый шаг к этому немыслимому, переложил ответственность на плечи тех, кто был во всем виноват. На плечи людей, которые и создали этот кризис, чьи ложь и ханжество привели операцию «Оверлорд» на грань срыва.

Вчера Свонсон приказал Говарду Оливеру и Джонатану Крафту прибыть к нему в шесть часов вечера. Позвонил им и сказал, что никаких отговорок не потерпит. Если понадобится, он предоставит им самолет.

Они явились, когда часы на каминной полке отбивали шесть. И Свонсон понял, что действует по праву сильного. Такие люди, как Оливер и Крафт — особенно Оливер, — придерживаются законов пунктуальности лишь тогда, когда напуганы.

Инструктаж был предельно прост. Алан дал им номер телефона в Женеве. Человек, который снимет трубку, организует, услышав пароль, встречу договаривающихся сторон и, если нужно, станет на ней переводчиком. Вторая сторона (так теперь называли немцев) имела доступ к модернизированной навигационной системе. Первая, в свою очередь, обладала сведениями и, возможно, доступом к промышленным алмазам. Начать следовало с фирмы «Кениг Майнз» в Йоханнесбурге. Больше Свонсон не сказал ничего. Лишь порекомендовал Крафту и Оливеру действовать немедленно. В противном случае пригрозил их фирмам неприятностями, связанными с невыполнением оборонных заказов.

Крафт и Оливер долго молчали. Наконец они уяснили смысл речи Свонсона и возможные ее последствия. Потом Свонсон оправдал их наихудшие предчувствия, сказав, что выбранный для поездки в Женеву делегат не должен быть с ним знаком. И не только с ним, но и со многими из Министерства обороны. Это было неотъемлемое условие.

Встреча в Женеве — предварительная. Тот, кто поедет туда, должен быть человеком сведущим и в принципе способным уличить другую сторону в обмане. И быть способным на обман самому.

Найти такого Крафту и Оливеру будет нетрудно. Такие в их кругах, конечно, есть. Сказать по правде, Джонатан и Говард знали подходящего для такой роли человека. Звали его Уолтер Кендалл.

…Свонсон взглянул на часы. Двадцать минут седьмого. «Отчего время идет так медленно? — мелькнула у него мысль. — С другой стороны, почему бы ему не замереть вовсе? Почему бы не остановиться всему, кроме восходящего солнца? Зачем нужны эти ночи, которые так трудно пережить?»

Через час генерал поедет на работу и вплотную займется переброской Уолтера Кендалла в Женеву. Он спрячет приказ среди множества подобных транспортных директив. Подписи Свонсона на нем не будет — ее заменит круглая печать Полевого дивизиона в Ферфаксе.

«О, боже, — подумал Свонсон. — Если.бы можно было управлять, не вмешиваясь!» Но нет, рано или поздно ему придется ответить за содеянное. Хотя бы перед самим собой.

Шестое декабря 1943 г. Страна Басков

Дэвид не рассчитывал задерживаться на севере Испании, но это оказалось необходимо и даже полезно. То, что началось с переброски двух ученых из долины Рура, разрослось в нечто большое.

Ученые оказались просто приманкой. Проводник, который вывел их из Германии, был нс подпольщиком, а гестаповцем.

Несмотря на то что более искусного провокатора Дэвиду встречать не приходилось, гестаповца подвело отсутствие опыта проводника. Сполдинг решил заморочить ему голову.

Пять суток он шел со своим «подпольщиком» на восток, по холмам и перевалам, завел его к Сьерра-де-Гуара, за добрую сотню миль от партизанских троп. Время от времени Дэвид заходил в захолустные села и «совещался» с людьми, которых знал как фалангистов, но которые не знали об истинном его занятии, а потом говорил гестаповцу, что это партизаны. Идя по едва намеченным тропам вдоль реки Гаядро, он называл их маршрутами для переброски беженцев… Немцы же полагали, и справедливо, что тропы для переброски ведут к Атлантическому океану, а не к Средиземному морю. Сбить с толку гестапо означало облегчить работу пиренейской подпольной сети. Дважды Дэвид посылал немца в город за продуктами — оба раза тайно следовал за ним и видел, как тот заходил в дом с тяжелыми телефонными кабелями на крышах. Гестаповец передавал дезинформацию в Германию. А ради этого стоило потратить пять лишних дней.

Но теперь игра близилась к концу. «И слава богу, — думал Сполдинг, — на побережье Бискайского залива накопилось много дел».

Крошечный костер догорал, ночной воздух был свеж. Час назад Сполдинг приказал «проводнику» стать на вахте поодаль от пристанища, от костра. Во тьме. Предоставил гестаповцу полную свободу, дал ему время выдать себя, но немец этого не сделал, он оставался на посту.

«Ладно, — решил Дэвид, — может, я его переоцениваю, он не такой опытный, как мне кажется. Или сведения о том, что в долину за проводником — и за мной — спускается отделение немецких альпийских стрелков, неверны».

Дэвид подошел к валуну, где сидел немец: «Отдохни. Теперь моя очередь».

— Данке, — ответил тот и поднялся на ноги. — С природой не поспоришь — надо опорожниться. Возьму лопату, пойду в поле.

— Лучше в лес. В поле пасутся козы. Ветер разнесет запах и спугнет их.

— Точно. А вы, оказывается, осторожны.

— Стараюсь, — усмехнулся Дэвид.

Немец вернулся к костру, к своему подсумку. Вынул саперную лопатку и пошел в лес. Сполдинг не сводил с него глаз — теперь он понимал, что первое впечатление его не обмануло. Гестаповец молод, но не глуп. По идее, он затаится сейчас, убедится, что Дэвид не собирается ни с кем встречаться под покровом темноты. И лишь потом вызовет из леса альпийских стрелков. С карабинами наизготовку.

Гестаповец просчитался лишь в одном. Он слишком явно — с радостью ухватился за слова Сполдинга о ветре. Дело в том, что Дэвид хорошенько осмотрел поле еще засветло: простой каменистый склон, редкая жесткая трава. Ни одно животное не стало бы здесь пастись. Даже неприхотливый горный козел. Да и ветра теперь не было. Ночной воздух был холоден, но неподвижен.

Такой замечательной возможности связаться со своими немец упустить не мог. «Если только встреча намечается, — подумал Сполдинг. — Впрочем, поживем — увидим».

Немец скрылся в лесу. Дэвид выждал полминуты, потом пригнулся и скользнул к опушке. Войдя в заросли, бесшумно преодолел метров шестьдесят, отделявших его от немца. Дэвид не видел его, но знал — он где-то рядом.

И вдруг Сполдинг заметил сигнал гестаповца. Тот зажег спичку, прикрыв ее ладонями, и быстро потушил. Затем зажег еще одну. На сей раз она горела несколько секунд.

В ответ в лесной чаще вспыхнули две спички. С разных сторон.

Провокатор остался у опушки. Люди, которым он сигналил, подойдут к нему сами. Сполдинг подкрался ближе, стараясь не разбудить тишину спящего леса. И услышал шепот. Разобрать удалось только отдельные слова. Но и их вполне хватило. Дэвид повернул назад к своему посту, к валуну. Вынув из кармана фонарик, он полуприкрыл стекло пальцами, направил его на юго-запад и нажал кнопку пять раз подряд. И стал ждать.

Ждать пришлось недолго.

Первым вышел из леса проводник с лопаткой в руке, с сигаретой во рту. Ночь была темная, луна то и дело скрывалась за тучами и тогда в двух шагах ничего не было видно. Дэвид поднялся с валуна, свистом подозвал немца. Тот подошел и спросил: «В чем дело?»

Сполдинг тихо произнес всего два слова: «Хайль Гитлер» — и вонзил в живот фашисту нож. Проводник свалился наземь. Послышался лишь вздох; чтобы он не превратился в стон, Дэвид сунул в рот умирающему два пальца и дернул руку вниз, не дав воздуху задействовать голосовые связки.

Оставив труп, Сполдинг помчался к опушке леса, туда, где всего несколько минут назад шептались проводник и двое солдат. Он никого не заметил здесь, не ощутил ничьего присутствия.

Тогда Дэвид вынул из кармана коробок охотничьих спичек. Чиркнул одной и, едва она вспыхнула, тут же ее затушил. Потом зажег вторую, дал ей погореть несколько секунд.

В ответ в чаще вспыхнула спичка. И тут же зажглась другая — немного в стороне. И все. Но хватит и этого.

Сполдинг прислонился к стволу старого дерева. И услышав шаги немецкого солдата, подумал, что для альпийского стрелка шумит слишком сильно. Немец торопился, ему не терпелось выполнить неожиданный приказ соединиться с «проводником». Дэвид сделал важный вывод: гестаповец, которого он только что убил, был не мелкой сошкой, а это означало, что остальные солдаты не двинутся с места без приказа, ничего самовольно не предпримут.

Но времени размышлять уже не было. Немец приближался к дереву.

И вновь обреченный не вскрикнул, лишь непроизвольно вздохнул. Дэвиду приходилось слышать этот предсмертный вздох так часто, что он перестал ему ужасаться. Как когда-то.

Наступила тишина.

А потом вновь захрустели ветки, послышались громкие шаги человека, идущего незнакомой дорогой. Он торопился точно так же, как тот, чей труп лежал у ног Сполдинга.

— Где… где вы? — возбужденно бормотал немец.

— Здесь, мой солдат, — ответил Сполдинг на родном языке альпийского стрелка.

С холмов спустились партизаны. Их было пятеро — четверо басков и каталонец. Во главе шел баск — коренастый, грубоватый.

— Ну и задал ты нам жизни, лисабонец. Подчас казалось, ты бежишь быстрее паровоза. Матерь божья! Мы сто миль отмахали!

— Уверяю вас, немцы прошли бы и больше. Как дела на севере?

— Там альпийцы. Человек двадцать. Может, посадим их в дерьмо?

— Нет, — ответил Сполдинг задумчиво. — Убейте всех… кроме трех последних. Их оттесните назад. Пусть они подтвердят то, в чем мы хотим уверить гестапо.

— Не понял…

— И не надо. — Дэвид подошел к затухавшему костру и распинал угли. И вдруг понял, что коренастый баск не отходит от него неспроста. Баск переминался с ноги на ногу.

— Ты, видимо, ничего не знаешь, — наконец решился баск, подняв голову. — А нам еще восемь дней назад стало известно, откуда эти свиньи немцы пронюхали о двух ученых. Мы нарочно не сказали тебе. Опасались, как бы ты сгоряча не наделал глупостей.

— О чем ты говоришь? — нахмурился Дэвид, он ничего не понимал.

— Бержерон погиб.

— Быть не может.

— Может. Его взяли в Сан-Себастьяне. Бержерона сломить непросто. Но десять дней пыток, когда к члену подводят ток, когда накачивают наркотиками, сломят кого угодно. Говорят, умирая, он плевал им в глаза.

Дэвид взглянул на баска и вдруг ощутил, что воспринимает его слова равнодушно. Равнодушно! И это его насторожило. Ведь это он, Сполдинг, научил Бержерона всему, жил с ним в горах, часами беседовал с ним с откровенностью, на которую вызывает одиночество. Бержерон воевал бок о бок со Сполдингом, пожертвовал ради него жизнью. В северных краях он был самым близким другом.

Два года назад весть о его смерти привела бы Сполдинга в ярость. Он бился бы лбом о землю, требовал бы устроить карательную операцию — словом, жаждал бы мести.

Год назад он, узнав о таком, захотел бы несколько минут побыть один. Немного помолчать… отдать должное погибшему, почтить его память.

А сейчас ничто не всколыхнулось в нем. Ничто. И сознавать это было ужасно.

— Больше так не делайте, — сказал он баску. — Обо всем сообщайте мне сразу же. Я голову не теряю никогда.

Тринадцатое декабря 1943 г. Берлин

Иоганн Дитрихт елозил толстым задом по кожаному сиденью кресла у стола Альтмюллера. Было половина одиннадцатого вечера, но он еще не ужинал — перелет из Женевы в Берлин выбьет из колеи кого угодно, Дитрихт здорово измотался. И пожаловался на усталость Альтмюллеру. — Я понимаю, что вы пережили, герр Дитрихт, — ответил тот. — И ценю сделанное вами для родины. Потерпите еще несколько минут. Потом я отвезу вас куда пожелаете.

— Лучше всего в хороший ресторан, если хоть один еще открыт, — капризным тоном ответил Дитрихт.

— Да, да, сытный ужин со шнапсом в уютной обстановке вам не повредит… Неподалеку от города есть отличный кабачок. Там бывают молодые лейтенанты, выпускники летных школ. А готовят просто превосходно.

Дитрихт не ответил на улыбку Альтмюллера: «молодых лейтенантов» он счел чем-то самим собой разумеющимся. Он давно привык считать, что все обязаны угождать ему. Даже Альтмюллер.

— Принимаю ваше приглашение. Так что . давайте покончим с делами поскорее.

— Прекрасно. Как отнесся американец к предложению о Буэнос-Айресе? Не артачился?

— Наоборот, тут же за него ухватился. Отвратительный человек — хитрец, в глаза не смотрит. Но за свои слова отвечает.

— Так, так. Вы все правильно поняли?

— Я прекрасно говорю по-английски. Улавливаю даже оттенки речи. Он очень обрадовался, уверяю вас. Буэнос-Айрес находится все же в зоне американского влияния.

— На это мы и рассчитывали. Как, по-вашему, этот американец имеет у себя в стране достаточный вес?

— Думаю, имеет. Несмотря на неопрятную внешность, он, вероятно, занимает важный пост и вправе решать. С одной стороны, он очень хитер, но с другой, ему не терпится совершить обмен.

— В разговорах вы, хотя бы отчасти, касались мотивов сделки?

— Конечно. Без этого было просто не обойтись! Американец заявил прямо — все дело в деньгах. Обмен для него — чисто финансовая сделка, не более.

— А как он отнесся к кандидатуре Райнеманна?

— Равнодушно. Я подчеркнул, что мы задействуем его, дабы отвести подозрения — ведь он изгнан из Германии. Но на американца произвело впечатление лишь богатство Райнеманна.

— А вопросы времени? Здесь надо быть предельно точным. Не дай бог ошибиться. Насколько я понял, американец согласился с размерами партии промышленных алмазов.

— Да, да, — прервал его Дитрихт так, словно собирался объяснить ребенку нечто очевидное. — Он же не знает, зачем они нам. Американцы решили просто изменить маршрут следования какого-нибудь судна, уже нагруженного алмазами. Добывать их специально для нас рискованно.

— А чтобы изменить маршрут судна, заполучить груз, нужно от четырех до шести недель и не меньше?

— Не меньше. Но ведь и американцу приходится непросто. Он привел одно убедительное сравнение. Сказал, что достать алмазы не легче, чем проникнуть в Форт Нокс, хранилище золотого запаса США, и вынести оттуда слитки.

— Пожалуй. Нашему связному в Женеве назовут имя человека американцев в Буэнос-Айресе? Человека, с которым мы свяжемся?

— Да. Через три-четыре дня. По мнению американца, им будет некий Спинелли. Специалист по гироскопам.

— Этого и следовало ожидать. Ведь чертежи, конечно, американцы захотят проверить. Словом, теперь обе стороны начнут проверять и перепроверять друг друга. Пустятся в ритуальный танец.

— Это я предоставляю вам. Меня увольте. Я свое дело, и дело важное, по-моему, уже сделал.

— Без сомнения. Надеюсь, вы никому не говорили о поездке в Женеву?

— Никому.

— Тогда на сегодня все.

— Слава богу. Я валюсь от усталости с ног. Закажите столик, а я тем временем вызову машину.

— Как хотите, но вас может отвезти и мой шофер. Я уже говорил, туда пускают не каждого, а он знает все ходы и выходы. — Альтмюллер многозначительно посмотрел на Дитрихта. — Фюрер был бы очень недоволен, узнай он, что я доставил вам неудобства.

— Пожалуй, так и впрямь проще. Не стоит огорчать нашего фюрера. — Дитрихт с трудом поднялся с кресла. Альтмюллер тоже встал и вышел из-за стола.

— Спасибо, герр Дитрихт. — Он протянул ему руку. — Придет время, и нация узнает о ваших заслугах. Вы герой рейха, майн герр. Я польщен знакомством с вами. Мой адъютант проводит вас к машине. Шофер уже ждет.

— Слава богу. До свидания. — Иоганн Дитрихт заковылял к двери. Франц Альтмюллер нажал кнопку на столе.

Утром Дитрихта найдут убитым при таких щекотливых обстоятельствах, что говорить о них станут только шепотом.

Дитрихт, это ничтожество, исчезнет. А с ним и всякая связь между переговорами в Женеве и вождями рейха. Переговоры в Буэнос-Айресе перейдут в руки Эриха Райнеманна и его бывших собратьев — немецких промышленников.

А он, Франц Альтмюллер, окажется в тени. Он, истинный махинатор.

Пятнадцатое декабря 1943 г. Вашингтон

Свонсону были отвратительны методы, которыми его заставили пользоваться. Он чувствовал — начинается бесконечная нить лжи. А генерал был, в сущности, честным человеком. Какая гадость — следить за людьми, которые ничего не подозревают и говорят то, чего не сказали бы никогда, зная, что их окружают чужие глаза, уши и магнитофоны. Все это принадлежало другому миру, миру Эдмунда Пейса.

Организовать наблюдение было легко. Армейская разведка имела свои помещения по всему Вашингтону и в самых неожиданных местах. Пейс показал генералу их список; Свонсон выбрал номер в отеле «Шератон», состоявший из трех комнат, одна из которых была скрыта, предназначалась для подслушивания и имела сделанные из поляризованных стекол и замаскированные под картины окна в гостиную и ванную. Под окнами на полках стояли готовые к записи магнитофоны. Разговоры в номере прослушивались с минимальными искажениями. Сквозь легкие пастельные тона картин все было прекрасно видно.

Заманить нужных людей туда тоже оказалось несложно. Свонсон позвонил Крафту и сообщил, что Кендалл прилетит из Женевы под вечер. Не терпящим возражений голосом добавил, что военные, возможно, захотят связаться с ним, Крафтом, по телефону, и посоветовал снять для Уолтера номер в многолюдном отеле в центре города. Лучше всего в «Шератоне». Туда легко позвонить.

Крафт и не думал спорить — его жизнь висела на волоске. Если Министерство обороны предлагает «Шератон», так тому и быть. Он заказал номер, даже не посоветовавшись с Говардом Оливером.

Об остальном позаботился администратор.

Уолтер Кендалл прибыл час назад. Его неопрятный вид поразил генерала, потому что вызван был не поездкой, а самой сутью этого человека. И жесты Кендалла, и даже постоянно бегающие глаза казались неряшливыми. Представлялось невероятным, что такие люди, как Оливер и Крафт, могли с ним сотрудничать. Впрочем, подумал генерал, это лишь подчеркивает его способности. В Нью-Йорке Кендаллу принадлежала бухгалтерская контора. Его, как специалиста по финансам, нанимали различные фирмы, когда им нужно было оценить денежное положение конкурентов.

Стряпчий никому рук не пожал. Прошел прямо к креслу напротив дивана, уселся и открыл портфель. Доклад он начал без обиняков возгласом: «Этот немец — гомик!»

Время шло, Кендалл подробно описывал все, о чем говорили в Женеве. Количество и качество промышленных алмазов, место предстоящего обмена, навигационные устройства, их свойства и характеристики, посредника Эриха Райнеманна — бежавшего из Германии еврея. Оказалось, Кендалл изворотливый хищник, его ничуть не смущали сточные канавы, где он вел переговоры. Наоборот, там он чувствовал себя как рыба в воде.

— Вы уверены, что немцы нас не обманут? — спросил Крафт, когда Кендалл закончил. — Привезут в Буэнос-Айрес настоящие чертежи, а не дешевые подделки?

— Вопрос законный, — нахмурился Оливер.

— Но и мы можем подсунуть им вместо алмазов стекло. Думаете, немцам это в голову не приходило? Однако ни они, ни мы подобного не сделаем. По одной и той же причине, черт возьми. Наши головы едва держатся на плечах. И у нас, и у них есть общие враги. — Оливер, сидевший напротив Кендалла, уставился на него. — Это военачальники.

— Совершенно верно. Немцы выручают нас, а мы — их. За бога, отечество и пригоршню долларов. Обе стороны в безвыходном положении. И должны постоять за себя.

Крафт раздраженно вскочил с дивана, чем выдал свои сомнения и страхи. Заговорил медленно, неуверенно:

— Дело уже не в том, чтобы постоять за себя. Речь идет о сделке с врагом.

— С каким еще врагом? — Кендалл ворошил бумаги на коленях. На Крафта он даже глаз не поднял. — Впрочем, вы правы. Сделка необычная. Но мы договорились, что при любом исходе войны станем защищать друг друга.

Наступила тишина. Оливер потянулся к Кендаллу, не спуская с него глаз.

— Вот это другое дело, Уолтер. В ваших последних словах есть немалая толика здравого смысла.

— Да, есть, — согласился стряпчий, бросив на него короткий взгляд. — Сейчас мы мешаем их города с дерьмом, стираем с лица земли заводы и станции. Будет еще хуже. Поэтому после войны на восстановление понадобятся немалые деньги.

— А если Германия победит? — спросил Крафт, встав у окна.

— Черта с два, — ответил Кендалл. — Но сейчас вопрос в том, какой урон понесут обе воюющие стороны. Ведь чем больше потери, тем дороже восстановление. Если вы, ребята, достаточно хитры, держите нос по ветру. После войны сориентируетесь.

— Алмазы… — Крафт отвернулся от окна. — Зачем они немцам?

— Какая разница? — Кендалл разыскал нужную страницу и что-то на ней написал. — Наверно, им не хватает их для чего-нибудь вроде нашей навигационной системы. Кстати, Говард, вы провели пробные переговоры с добывающими алмазы компаниями?

Оливер постоял в глубокой задумчивости, потом сморгнул и поднял голову:

— Да, с фирмой «Кениг Майнз». Ее нью-йоркским отделом.

— Под каким соусом вы это подали?

— Сказал, что алмазы нужны для секретной операции, одобренной Министерством обороны. Официальные бумаги якобы готовит Свонсон, но и он не знает всего.

— Они купились на это? — Стряпчий не отрывался от писанины.

— Я затравил их, пообещав заплатить вперед. Сказал, дело пахнет миллионами.

— Значит, все в порядке. — Это был не вопрос, а утверждение. — Уолтер, — продолжил Оливер, — вы назвали немцу имя Спинелли. Это неподходящая кандидатура.

Кендалл перестал писать и взглянул на представителя фирмы «Меридиан»:

— Я не собираюсь говорить Джану ничего лишнего. Он просто проверит чертежи до того, как мы заплатим за них.

— Не получится. Спинелли нельзя отстранить от работ в фирме. Во всяком случае, не теперь, иначе возникнет слишком много вопросов. Найдите кого-нибудьдругого.

— Понятно. — Кендалл положил карандаш и залез пальцем в нос. Этот жест, очевидно, означал, что Уолтер глубоко задумался. — Подождите-ка… Есть один человек. Прямо в Пасадене. Странная птица, но нам подходит как нельзя лучше. — Кендалл засопел и рассмеялся. — Он даже не разговаривает. Просто не может.

— А дело знает? — спросил Оливер.

— Есть у него недостатки, но он, по-моему, толковее самого Спинелли, — ответил Кендалл, нацарапав что-то на отдельном листке бумаги. — Его я беру на себя. Но это вам дорого обойдется.

Оливер пожал плечами:

— Все издержки — за наш счет. Что еще?

— Нужен связной в Буэнос-Айресе. Тот, кто свяжется с Райнеманном. Разработает план доставки чертежей в США. В Буэнос-Айресе полно военных. Боюсь, не помешали ли бы они нам.

— Можете не беспокоиться, — заверил Оливер. — Свонсон сделает все, чтобы они не вмешались.

— Зачем впутывать его? — воскликнул Крафт. — К чему в его лице навлекать на себя гнев всего Министерства обороны?

— Переживет ваш Свонсон. Ему лишь бы мундир не запятнать… Вот что я вам посоветую: не давите на него сразу. Дайте ему время освоиться. Пока и без него дел хватает. Вполне возможно, мне удастся сохранить его мундир в чистоте.

Ему лишь бы мундир не запятнать.

«Дай-то бог, мистер Кендалл», — подумал Свонсон, выходя из потайной комнаты.

Но теперь это уже невозможно. Мундир придется обагрить даже кровью. Из-за человека по имени Эрих Райнеманн.

Депортация Райнеманна — один из провалов политики Гитлера. Это понимали в Берлине. Так же, как в Лондоне и Вашингтоне. Райнеманн помешан на власти. По его мнению, править Германией может только один человек — он сам.

Когда война кончится, Эриха Райнеманна позовут назад. Он понадобится, чтобы возродить немецкую промышленность. И Райнеманн выйдет на международную арену, обладая большей, чем теперь, силой. Даже без участия в аргентинском обмене. А с участием в нем его мощь утроится. Обмен даст ему оружие ни с чем не сравнимой силы — оружие против всех сторон, всех правительств. Особенно против Вашингтона. Поэтому Эриха Райнеманна придется убрать. После обмена.

И для этого в Буэнос-Айрес нужно послать еще одного человека.

Шестнадцатое декабря 1943 г. Вашингтон

Штатных офицеров разведслужбы в Ферфаксе из расположения части обычно не отпускали, но на Эдмунда Пейса вышел специальный приказ.

Теперь полковник стоял у стола генерала Свонсона и начинал понимать, почему. Распоряжения Свонсона были кратки, но оставляли большой простор мыслям. Чтобы выполнить их, Пейсу придется вынуть з из сейфов и просмотреть десятки досье.

Нужный генералу человек должен владеть немецким и испанским. Хорошо разбираться — пусть не на уровне узкого специалиста, но лучше, чем дилетант — в конструкциях самолетов, аэродинамике и навигационных системах. Уметь обеспечить себе прикрытие — если понадобится, на уровне посольства, а значит, иметь опыт общения с финансистами и дипломатами. И последнее его качество — генерал вынужден был признать, что оно противоречит остальным — он обязан владеть методами «быстрого суда».

То есть уметь убивать. Но не на поле сражения, когда ясно, кто враг. Не в горячке боя. Нет, этот человек должен быть способен убивать хладнокровно, глядя жертве в глаза. И без подручных.

Полковник разведслужбы в Ферфаксе в ответ на такой приказ и бровью не повел. Лишь спросил, как называть эти поиски в донесениях.

Свонсон привстал с кресла и склонился над картой, что лежала у него на столе.

— Назовите их «Тортугас», — сказал он наконец.

Восемнадцатое декабря 1943 г. Берлин

Оглядев сургучную печать под лупой, Франц Альтмюллер остался доволен. Конверт не пытались вскрывать.

Дипкурьер, прибывший из Буэнос-Айреса через Сенегал и Лисабон, передал его Альтмюллеру лично, как и было условлено.

Альтмюллер вскрыл конверт. Письмо было написано неразборчивым почерком Райнеманна.

«Дорогой Альтмюллер!

Служить рейху — честь, которую я принимаю с радостью. Мне, разумеется, было лестно получить от Вас заверения в том, что о моих усилиях узнают наши старые друзья.

Сообщаю, что в прибрежных водах Пунта Дельгада, на севере Карибского моря, под флагом нейтрального Парагвая стоят принадлежащие мне суда. Кроме того, у меня есть несколько небольших шхун с мощными двигателями, что позволяет им проходить большие расстояния в кратчайшие сроки. Конечно, с самолетами по скорости их не сравнить, зато они могут перевозить грузы в полной секретности, вдали от любопытных глаз, окружающих в наше время любой аэродром.

Вышеизложенное, по-моему, должно ответить на исподволь заданные Вами вопросы. Впредь попрошу Вас выражаться яснее. Тем не, менее примите мои искренние заверения в преданности рейху.

Кстати, мои бернские коллеги сообщают, что фюрер все явственнее выказывает признаки усталости. Это закономерно, не так ли?

Помните, мой дорогой Франц: дело важнее человека. Оно переживет его.

С нетерпением жду от Вас вестей. Эрих Райнеманн.»

«Как тонко, но недвусмысленно он выражается, — думал Альтмюллер, — «преданность рейху»… «бернские коллеги»… «усталость»… «закономерно»… «дело важнее человека»…»

Райнеманн открыто заявлял о своих возможностях, влиянии и безраздельной преданности рейху. Упомянув об этом, он поставил себя выше фюрера. А значит, осудил Гитлера, принес его в жертву на алтарь рейха. Райнеманн, без сомнения, оставил у себя копию этого письма, на операции в Буэнос-Айресе он обязательно заведет досье. И рано или поздно воспользуется им, чтобы поставить себя во главе послевоенной Германии. А возможно, и всей Европы. Это досье станет гарантией его успеха. Независимо от того, победит Германия или падет. Райнеманн сделает ставку или на беззаветную преданность, или на шантаж такого размаха, перед которым дрогнут союзники.

«Бог с ним, — подумал Альтмюллер. — Другого выхода у нас нет». Взгляд его остановился на той строке письма, где было написано:

«Впредь попрошу Вас выражаться яснее».

Франц улыбнулся: он юлил, и Райнеманн был прав. Но юлил с полным на то основанием. Он не знал точно, чего хотел от Райнеманна. Понимал одно: алмазы нужно будет тщательно проверить. Согласно сведениям из Пенемюнде, американцы могут подсунуть низкопробный «баллас», что неспециалист не распознает, и эти камешки разрушатся от первого же прикосновения к стали.

Если бы речь шла о сделке с англичанами, такой финт следовало бы ожидать. Впрочем, на подобное способна и американская разведка. Но занимается ли она этим обменом? Альтмюллер сомневался. Американское правительство лицемерно. Оно отдает приказы промышленникам и требует беспрекословного выполнения их. Неважно, как — на это оно закрывает глаза: благородство в Вашингтоне не в почете.

Настоящие дети, эти американцы. Однако и дети, если их разозлить, раздразнить, могут стать опасными. Так что алмазы нужно тщательно проверить. В Буэнос-Айресе.

А после переправить груз так, чтобы нельзя было уничтожить его ни в небе, ни в море. Здесь лучше всего подойдет подводная лодка.

Альтмюллер встал из-за стола и потянулся. Рассеянно прошелся по кабинету, пытаясь размять затекшие от долгого сидения ноги. Остановился у кресла, где несколько дней назад сидел Иоганн Дитрихт.

Теперь Дитрихт мертв. Его, никудышного, грошового мальчишку на побегушках, нашли в окровавленной постели при обстоятельствах столь омерзительных, что и их, и труп поспешили поскорее похоронить.

«Интересно, — подумал Альтмюллер, — хватило бы духу принять подобное решение американцам?» И решил: «Вряд ли».

Девятнадцатое декабря 1943 г. Ферфакс

Глава разведывательной службы в Ферфаксе был один, как и приказал ему генерал.

— Доброе утро, — поднялся Пейс навстречу.

— Здравствуйте. Вы работаете быстро. Хвалю.

— Возможно, здесь не совсем то, о чем вы просили. — Пейс кивнул на папку, лежавшую перед ним на столе, — но лучшего у нас нет… Садитесь, сэр. Я опишу кандидата. Если он подойдет, папка станет вашей.

Свонсон подошел к одному из стульев у стола полковника и сел.

— Человек, о котором идет речь, — начал Пейс, — опытный диверсант. Последние четыре года он действует самостоятельно, практически без связи с нами. Помимо английского в совершенстве владеет испанским, португальским и немецким. Прекрасно чувствует себя в любой обстановке — от приемов в посольстве до крестьянских пивных — он легко перевоплощается, отменный актер.

— Пока это тот человек, который нам нужен.

— Посмотрим, что вы скажете, когда дослушаете до конца. Он не военнослужащий в полном смысле слова. Вернее, не армейский человек. Имеет чин подполковника, но по уставу никогда не жил. Никогда не подчинялся приказам, потому что отдавал их сам.

— Что в этом плохого?

— Невозможно предугадать, как он отнесется к дисциплине. Станет ли выполнять чужие распоряжения?

— У меня не забалуешь, — отрезал генерал. — Важнее другое. Человек, посылаемый в Буэнос-Айрес, должен разбираться в технике.

— Он — инженер-строитель по образованию. Знаком с механикой, электроникой и металлургией. Прекрасно читает чертежи.

— Понятно. Продолжайте.

— Самое сложное было найти сведущего в технике человека, который имел бы опыт диверсионной работы.

Свонсон понял: настало время выказать сочувствие. Пейс выглядел усталым, поиск изнурил его.

— Я задал вам трудную задачу, — согласился он. — А этот ваш цивильный, подвижный инженер обладает — скажем так — главным для нас талантом?

Пейс догадался, что речь идет о способности к убийству.

— Да, — ответил он. — Там, где он работает, без этого не обойтись. Не считая агентов в Бирме и Индии, он чаще других прибегал к крайним мерам. И насколько нам известно, без лишних колебаний.

Свонсон помедлил, нахмурился и спросил:

— Скажите, не возникает у вас… сомнений в таких людях?

— Их к этому готовят. Это их работа. Они не убийцы по натуре.

— Знаете, Эд, я никогда не понимал вашей профессии. Странно, не правда ли?

— Отнюдь. Я тоже не смог бы работать на вашей половине — в Министерстве обороны. Карты, планы и лицемеры-политиканы сводят меня с ума… Тоже странно не правда ли?

— Другие кандидаты у вас есть? — Свонсон вернул разговор в прежнее русло.

— Несколько. И у всех один недостаток. Те, что знают языки и технику, не имеют диверсионного опыта.

— Скажите, вы его лично знаете?

— Я вербовал его, следил за подготовкой. Видел в деле. Он — профи.

— Такой мне и нужен.

— Тогда он ваш. Но сначала позвольте задать один вопрос. Я просто вынужден это сделать. Меня самого об этом спросят… Этот человек незаменим там, где сейчас находится. Убрав его, мы поставим под угрозу очень щекотливую операцию. Так стоит ли это задание такого ценного агента?

— Вот что я вам отвечу, полковник, — сказал Свонсон. — По важности с этим делом не сравнится ничто, кроме, пожалуй, проекта «Манхеттен». Надеюсь, вы слышали о нем.

— Да. — Пейс отошел от стола. — И Министерство обороны — через вашу службу — официально подтвердит это?

— Конечно.

— Тогда делать нечего — он ваш. — Пейс протянул Свонсону папку. — Это подполковник Дэвид Сполдинг. Наш человек в Лисабоне.

Двадцать шестое декабря 1943 г. Рибадавия, Испания

Дэвид мчался по проселочной дороге вдоль реки Миньо — самому короткому пути к испанской границе. После ее пересечения Дэвид повернет на запад к аэродрому неподалеку от Валенсы. Оттуда до Лисабона два часа лету. Но в Валенсе Дэвида ждали только через два дня, и поэтому сегодня самолета могло не оказаться.

Дэвид был столь обеспокоен, что не обращал внимания на то, как мотоцикл болтает и заносит. Все казалось ему просто бессмысленным. Его решили вывести из Лисабона! Неужели его донесения, вся его работа пришлись не по вкусу какой-нибудь штабной крысе?

Он пересек границу у Мендосо, где его считали богатым взбалмошным бездельником. Приняв обычную мзду, пограничники пропустили его без разговоров.

На аэродроме близ Лисабона Сполдинга ждала посольская машина; за рулем сидел шифровальщик по имени Маршалл, единственный человек в посольстве, знавший об истинных занятиях Дэвида.

— Паршивая погода, — сказал он, когда Дэвид забросил чемодан на заднее сиденье. — Не завидую я тебе. Лететь в этом корыте под проливным дождем…

— Меня больше заботило, как бы мы не задели крылом за деревья. Эти пилоты-самоучки водят самолет так низко, что всегда можно выпрыгнуть.

— Еще бы. — Маршалл завел мотор. — Думал, ты польстишь мне, спросишь, отчего такой ценный специалист, как я, переквалифицировался в шоферишку.

Сполдинг улыбнулся:

— Черт возьми, Марш, а я подумал, ты хочешь подлизаться ко мне. Ведь меня произвели в генералы?

— Произвели, но не в генералы, Дэвид. — Маршалл заговорил серьезно. — Я сам расшифровывал телеграмму из Вашингтона. Она шла кодом высшей сложности.

— Я польщен, — тихо сказал Дэвид, радуясь, что может открыто поговорить о своем неожиданном перемещении. — Но к чему все это?

— Понятия не имею. Могу сказать лишь одно: тебя срочно переводят.

— Переводят? — недоуменно пробормотал Дэвид. Под этим словом зачастую подразумевалось не только перемещение связного, но и ликвидация предателя. Оно означало, что возврата к старому не будет. — Идиоты! Это же моя сеть!

— Больше не твоя. Сегодня утром из Лондона прилетел твой преемник. По-моему, он кубинец. Сейчас он сидит в посольстве и изучает твое досье… Вот так, Дэвид.

— Кто подписал приказ?

— В том-то и штука, что никто. Кодом высшей сложности могут пользоваться лишь главные военачальники. Это однозначно. Но телеграмма шла без подписи.

— Что мне надлежит делать?

— Завтра полетишь в Штаты. В пути самолет сделает всего одну остановку — на острове Терсейра, одном из Азорских. Там тебя проинструктируют.

Двадцать шестое декабря 1943 г. Вашингтон

Свонсон щелкнул рычажком интеркома и сказал: «Пригласите ко мне мистера Кендалла». И когда тот вошел, Свонсон заметил, что платье стряпчего за последние дни ничуть не изменилось: все тот же костюм, та же заношенная рубашка. Кендалл немного выпячивал нижнюю губу, но не от презрения или злобы. Просто он так дышал — через рот и нос одновременно. Словно зверь.

— Проходите, мистер Кендалл. Садитесь.

Кендалл принял приглашение безмолвно. На миг он заглянул в глаза Свонсону, но лишь на миг.

— В моем календаре записано, что сегодня мы должны встретиться и обсудить причины невыполнения компанией «Меридиан Эркрафт» заключенного с Министерством обороны контракта, — заявил генерал и сел.

— Но на самом деле я здесь совсем не потому, так? — Кендалл вытащил из кармана помятую пачку сигарет и закурил.

— Да, не поэтому, — сухо подтвердил Свонсон. — Я хочу поговорить с вами о кое-каких правилах, чтобы между нами все стало ясно. Вам, в первую очередь.

— Правил без игры не бывает. Во что же мы играем, генерал?

— Возможно, к ней подойдет название «Чистые мундиры». Или, может быть, «Переговоры в Буэнос-Айресе». Вам оно покажется более точным.

Кендалл, не сводивший глаз с сигареты, вдруг взглянул на генерала:

— Значит, Оливер и Крафт ждать не пожелали. Они выболтали вам все. Не думал, что вы станете на их сторону.

— Ни тот, ни другой не виделись со мной больше недели.

Кендалл ответил не сразу:

— Значит, свой мундир вы уже запятнали… Так вот почему встречу назначили в «Шератоне»… Вы подслушивали. Устроили этим мерзавцам ловушку. — В голосе Кендалла не было ни злости, ни обиды, он лишь немного охрип. — Но не забывайте, кто помог переправить меня в Женеву. Это тоже должно быть у вас на пленке.

— У меня есть… отредактированная запись, способная послать вас на электрический стул. Оливера тоже… Крафту, возможно, удастся отделаться пожизненным заключением. Вы осмеяли его за сомнения, слова не дали ему сказать… Однако, что сделано, то сделано.

Кендалл затушил сигарету в пепельнице на столе у Свонсона. Неожиданный страх заставил его вопросительно взглянуть на генерала:

— Но вас интересует Буэнос-Айрес, а не электрический стул. Верно?

— К сожалению, да. Как бы отвратительно это для меня ни было. Какую бы гадость…

— Бросьте! — резко прервал его Кендалл; на подобных спорах он уже собаку съел, знал, когда призвать на помощь свои способности. — Как вы сказали, что сделано, то сделано. Думаю, вы попали в один хлев с нами, свиньями… Так что не стройте из себя Иисуса Христа. Ваш ореол смердит.

— Пожалуй, вы правы. Но знайте: у меня таких свинарников десяток. Министерство обороны перебросит меня в Бирму или Сицилию за сорок восемь часов. А вас — нет. Вы останетесь… в хлеву. На виду у всех. И мои записи сделают из вас главного преступника.

Свонсон почувствовал, что сознательно избегает взгляда Кендалла. Посмотреть на него означало признать союз с ним. И вдруг генерал понял, что может сделать этот союз приемлемым для себя. Он даже удивился, почему эта мысль не пришла к нему раньше.

Уолтера Кендалла нужно будет убрать.

Так же, как и Эриха Райнеманна.

Когда переговоры в Буэнос-Айресе приблизятся к концу, Кендалл погибнет. И последняя нить, связывающая сделку с правительством Соединенных Штатов, оборвется. «Интересно, — подумал он, — достаточно ли дальновидны немцы, чтобы действовать такими же методами?» И решил: «Вряд ли».

Однако способность Кендалла оценивать действия противника и свои ответные поражала. Он вел себя, как крыса с помойки: двигался вперед по наитию, пробовал окружающее на вкус и на ощупь, черпал силы в собственной осмотрительности. Он и впрямь был, как зверь, изворотливый хищник.

Немцев в основном волновало три вопроса: качество промышленных алмазов, их количество в партии и безопасный метод переброски в Германию. Пока они не решатся, чертежей гироскопов американцы не увидят.

Кендалл предполагал, что алмазы будет осматривать целая группа специалистов, а не один или двое. На проверку понадобится около недели. Все это Уолтеру сообщили в нью-йоркском отеле фирмы «Кениг Майнз».

Во время проверки алмазов по соответствующей договоренности американские аэрофизики смогут осмотреть чертежи гироскопов. Если нацисты окажутся настолько осторожными, насколько предполагал Кендалл, они будут представлять чертежи партиями в соответствии с количеством уже проверенных алмазов.

Когда обе стороны будут удовлетворены, нужно, по соображениям Кендалла, воспользоваться тем главным козырем, который позволит и алмазам, и чертежам дойти до места в целости и сохранности. Козырем этим, видимо, станет для всех одно — угроза разоблачения. Обвинение в предательстве родины, наказуемое смертью. То самое «оружие», под дулом которого генерал держит самого Уолтера Кендалла. Ничто не ново под луной…

Считает ли Кендалл, что можно заполучить чертежи, а потом уничтожить или вернуть алмазы в США?

Нет, не считает. Угроза разоблачения слишком сильна — доказательств предательства слишком много. Ни кризис в Пенемюнде, ни провал с бомбардировщиком Б-17 скрыть нельзя.

Где будут проверяться алмазы? И вообще, где лучше всего провести обмен?

Ответ Кендалла был краток: всякое место, кажущееся более приемлемым для одной стороны, другая отвергнет. Это предвидели немцы, потому и предложили Буэнос-Айрес.

Нет сомнения, что влиятельные люди в Аргентине, пусть тайно, но все же придерживаются профашистских взглядов, однако, правительство полностью зависит от экономики союзных стран, что поважнее. Значит, у каждой стороны в Буэнос-Айресе найдутся свои покровители.

Кендалл отдавал дань уважения тем в Берлине, кто выбрал Буэнос-Айрес. Они сообразили, что нужно уравновесить психологические факторы, даже поступиться кое-чем, но инициативу из рук не выпускать. И преуспели в этом.

Свонсон знал, как вывезти чертежи: на транспортных самолетах, пользующихся дипломатической неприкосновенностью. Придет время, и он о них позаботится.

— На чем немцы повезут алмазы? — спросил генерал.

— У них задача сложнее, чем у нас. Они понимают это и, конечно же, сделают все, чтоб мы не уничтожили груз по дороге. Они могли бы взять кого-нибудь в заложники, но до такого, думаю, не дойдет.

— Почему?

— Разве среди нас, участников переговоров, есть незаменимые? Допустим, они возьмут в заложники меня. Так вы же первый закричите: «И черт с ним, с этим сукиным сыном!» — Кендалл вновь встретился взглядом со Свонсоном. — Вы, конечно, не узнаете, какие меры предосторожности я предприму перед поездкой в Буэнос-Айрес. Поэтому предупреждаю, если вы предадите меня, вам несдобровать.

Свонсон принял угрозу Кендалла всерьез. Однако понимал, что сумеет с ней совладать. Видимо, Кендалла придется убрать не сразу, сначала отлучить его от мира, состряпать компрометирующий материал…

— Стоить ли кидаться друг на друга сейчас? Давайте лучше подумаем, кого послать в Буэнос-Айрес для проверки чертежей, — предложил Свонсон. — Спинелли?

— Нет. Его мы решили не впутывать. Так будет лучше для нас всех.

— Тогда кого?

— Человека по имени Лайонз. Юджин Лайонз. Я принесу вам его досье. Прочитав его, вы обалдеете, но если есть кто-нибудь толковее Спинелли, это Лайонз.

— Как, по-вашему, немцы повезут алмазы?

— Скорее всего, на нейтральном самолете их переправят на север в Бразилию, потом в Гвинею, а оттуда через Лисабон в Германию. Впрочем, немцы могут и не довериться своим воздушным коридорам.

— Вы рассуждаете как истинный стратег.

— Я все всегда делаю тщательно.

— Хорошо. Что еще?

— По-моему, немцы воспользуются подводной лодкой. Или двумя, одна послужит для отвлечения. Так медленнее, но безопаснее.

— Подводные лодки не заходят в аргентинские порты. Опасаются, что их подорвут наши патрульные катера. И менять эти правила никто не станет, даже сейчас.

— А что если…

— Исключено. Должен быть другой способ.

— Значит, искать его придется вам. Не забывайте об игре в «незапятнанные мундиры».

Свонсон отвел глаза и спросил:

— Как Райнеманн?

— А что Райнеманн? Собирается возвращаться в Германию. С таким влиятельным человеком даже Гитлеру не совладать.

— Не доверяю я ему.

— Правильно делаете. Но ничего страшнее шантажа обеих сторон Райнеманн не выдумает. И что с того? Обмен-то он организует.

— Безусловно. Ни в чем другом я, пожалуй, так прочно не уверен… Поэтому самое время поговорить о том, ради чего я вас и вызвал. Мне нужно внедрить человека в Буэнос-Айресе. Пристроить в посольстве.

Прежде чем ответить, Кендалл взял со стола у генерала пепельницу и поставил ее на подлокотник своего кресла:

— Вашего человека или нашего?

— Его выберу я сам.

— Предупреждаю, это рискованно.

— Риск появится только, если он узнает об алмазах. Вы должны сделать все, чтобы этого не случилось. Все, мистер Кендалл. От этого зависит ваша жизнь.

Стряпчий заглянул Свонсону в глаза и спросил:

— Так зачем же он вам нужен?

— Между Буэнос-Айресом и заводами фирмы «Меридиан» шесть тысяч миль. Я хочу, чтобы чертежи доставил профессионал.

— Вы не рискуете запятнать свой мундир, генерал?

— Нет. Этому человеку скажут, что Райнеманн требует за чертежи просто денег. Что продать их ему предложили, к примеру, немецкие подпольщики.

— Не выдерживает все это критики! С каких пор подпольщики стали работать за деньги? И зачем обращаться именно к Райнеманну?

— Потому что он нужен им, а они — ему. Многие немецкие промышленники до сих пор ему преданы. Кроме того, его фирмы имеют отделения в Берне. Немцам стали известны наши неудачи с гироскопами, а деньги им нужны для переброски антифашистов из Германии. Причем деньги эти должны лежать в нейтральном банке, что Райнеманн запросто может организовать.

— Но подпольщиков-то зачем приплетать?

— Причины есть. — Свонсон заговорил резко, отрывисто. Промелькнула мысль, что он слишком измучился. Когда генерал уставал, уверенность покидала его. А убедить Кендалла нужно было непременно.

Генерал разглядывал сидевшего напротив грязнулю. Его мутило от мысли, что без этой твари пока не обойтись. Но так ли уж далеко ушел от Кендалла он сам, если решил сначала воспользоваться им, а потом казнить?..

— Хорошо, мистер Кендалл, я вам все объясню… Для Буэнос-Айреса я уже подобрал одного из лучших агентов американской разведки. Он привезет чертежи. Но об алмазах не должен догадаться ни в коем случае. Мысль о том, что Райнеманн действует в одиночку, может разбудить в нем подозрения. Если же связать Эриха с подпольщиками, никаких подозрений не возникнет.

Свонсон хорошо изучил обстановку: в те дни только и говорили, что о французских и балканских партизанах, но немецкие антифашисты работали умнее и с большим самопожертвованием, чем все остальные, вместе взятые. Человек, возглавлявший диверсионную сеть в Лисабоне, не мог этого не знать, посему прием с подпольщиками придаст его заданию в Буэнос-Айресе вес и правдоподобие.

— Подождите-ка… Черт возьми! — недоумение вдруг исчезло с лица Кендалла. Он как будто — хотя и неохотно — обнаружил в рассуждениях Свонсона рациональное зерно. — А ведь уловка-то неплохая.

— При чем тут уловка?

— А вот при чем. Вы сочинили свою историю только для агента. Но давайте пойдем дальше. Я только что понял — здесь наши гарантии.

— Какие еще гарантии?

— Что алмазы удастся беспрепятственно вывезти из Буэнос-Айреса. Вот оно, недостающее звено. Позвольте задать пару вопросов. Только ответьте честно.

— Задавайте.

— Подпольщикам удалось переправить из Германии многих, и даже очень известных людей, так?

— Да, это известно каждому.

— У них есть связи с германским военно-морским флотом?

— Наверно. Разведка знает точнее…

— Тогда вот ваша легенда, генерал. Без сучка и задоринки, не придерешься… Так случится, что пока мы будем покупать чертежи, к аргентинскому берегу приблизится немецкая лодка, готовая всплыть и высадить очень важных беженцев. Прекрасный повод для всплытия во вражеских водах. Посему от патрульных катеров ее надо защитить… Только никого из этой лодки не высадят. Наоборот — ее загрузят. Нашими алмазами.

Бригадный генерал Алан Свонсон понял, что столкнулся с более способным, чем сам, стратегом.

Кендалл встал с кресла и негромко произнес:

— Остальное — мелочи. Ими займусь я сам… Но вам все это дорого обойдется. Ох, как дорого.

Двадцать седьмое декабря 1943 г. Азорские острова

На острове Терсейра, лежащем в восьмистах тридцати семи милях от Лисабона, обычно садились для дозаправки самолеты, летевшие из Европы в США. Аэропорт был уютный, заправщики работали быстро. Получить назначение на аэродром Лахес почиталось за счастье, и каждый работник старался выложиться.

Самолет приземлился ровно в час дня. Дэвид пытался угадать, кто встретит его.

— Меня зовут Баллантайн, — представился сидевший за рулем «джипа» пожилой мужчина в штатском и протянул Дэвиду руку. — Работаю в азорско-американском гарнизоне. Залезайте, пожалуйста, мы быстренько домчим до места.

И верно: не успел Дэвид закурить, как автомобиль свернул к одноэтажной испанской хасиенде.

— Вот и приехали. — Баллантайн вылез из машины и указал на застекленную дверь. — Нас ждет мой коллега Пол Холландер.

Холландер тоже оказался пожилым человеком в штатском. Он был почти лыс, очки в металлической оправе старили его. В облике Холландера, как и Баллантайна, было нечто интеллигентное.

— Рад познакомиться с вами, Сполдинг, — искренне улыбнулся Холландер. — Я, как и многие, восхищен работой человека из Лисабона.

— Благодарю, — ответил Сполдинг. — И хотел бы узнать, отчего я таковым больше не являюсь.

— Не могу ответить. И Баллантайн, боюсь, тоже.

— Возможно, в Штатах посчитали, что вам нужно отдохнуть, — предположил Баллантайн. — Сколько вы там, в Лисабоне, пробыли? Три года безвылазно?

— Почти четыре. Но «вылазок» было немало. Впрочем, не стоит об этом. Мне сказали, вы должны меня проинструктировать.

— У нас есть для вас не только инструкции, но и приятный сюрприз, — улыбнулся Холландер. — Вы теперь полковник.

— Я перепрыгнул сразу через две ступеньки?

— Нет. Майора вы получили еще в позапрошлом году, а подполковника — семь месяцев назад. Но в Лисабоне звания, видно, не в почете. Хотя когда настанет время парадов и откровений, вы попадете в первые ряды героев. — С этими словами Холландер жестом пригласил Сполдинга сесть.

— Спасибо за похвалу, — пробормотал Сполдинг, присаживаясь. — Но все же, почему меня отстранили?

— Повторяю, ответов у нас нет, только полученные из вторых рук инструкции. В Лисабоне вы кому-нибудь, кроме работников посольства, дали понять, что уезжаете? Хотя бы косвенно? Скажем, закрыли счет в банке, расписались за кредит в магазине? В аэропорту или на пути к нему вам никто не встретился?

— Нет. Мой багаж ушел с дипломатической почтой.

— А теперь скажите, как вам Нью-Йорк?

— Как всегда. Хорош в малых дозах.

— Туда вам и придется ехать. А вот надолго ли, не представляю.

— В Нью-Йорке у меня полно знакомых. Как мне вести себя с ними?

— Ваша новая легенда очень проста. Вас комиссовали после героической службы в Италии. — Холландер вынул из внутреннего кармана пиджака конверт и протянул его Сполдингу. — Здесь все… документы, деньги — словом, все.

— Хорошо. — Дэвид взял конверт. — Значит, в Нью-Йорке я залечиваю раны. Пока все ясно. А что дальше?

— Кто-то очень печется о вас. Нашел вам теплое местечко с хорошим жалованьем. В компании «Меридиан Эркрафт».

— Моя работа связана с чертежами самолетов?

— По-видимому.

— И с контрразведкой?

— Не знаю, — ответил Баллантайн. — Нам назвали только имена двух человек, к которым вам надлежит обратиться.

— Они в конверте?

— Нет, — вмешался Холландер. — Вам их придется запомнить. И пока не приступите к делу, ничего не записывайте.

— Боже, как это похоже на методы Эда Пейса. Он обожает подобную чепуху.

— Простите, но приказ о вашем перемещении исходит от людей повыше Пейса.

— Неужели такие есть?.. Я думал, он подчиняется только господу богу. Итак, с кем мне придется работать?

— Во-первых, с Лайонзом. Юджином Лайонзом. Он аэрофизик. Нам поручено передать, что он со странностями, но специалист первоклассный.

— Иными словами, плюньте на человека, работайте со специалистом?

— Да, что-то в этом роде. Думаю, вы к такому уже привыкли.

— Привык, — подтвердил Дэвид. — А второй?

— Его зовут Кендалл. Больше мы о нем ничего не знаем.

Дэвид сел на приставную скамеечку и пристегнулся ремнем. Моторы самолета ревели на высоких оборотах, отчего весь фюзеляж дрожал.

Что поразило Дэвида, так это меры предосторожности. Они были просто неразумны, как говорится, ни в какие ворота не лезли. Ведь гораздо проще было переправить его в Вашингтон и там подробно проинструктировать.

И неужели придется подчиняться двум мужчинам, которых он знать не знает? Почему Министерство обороны не хочет ни представить их ему, ни подтвердить их полномочия? Куда, черт возьми, смотрит Пейс?

«Простите, но приказ о вашем перемещении исходит от людей повыше Пейса», — заявил Холландер. Странно…

Самолет тем временем побежал по взлетной полосе, шасси ударялось о землю все яростнее.

И вдруг… Взрыв был так силен, что скамейку вырвало из шарниров и отбросило к противоположной стене вместе с Дэвидом.

Кабину заволокло дымом. Самолет завалился на одно крыло и завертелся. Скрежет металла отдавался в ушах нескончаемым криком; железные перемычки корежились, ломались.

Второй взрыв случился в отсеке пилотов; брызнула кровь, лоскутья плоти повисли на стенах, которые тут же рушились. Дэвид увидел, что от самолета осталась только задняя половина: на месте отсека пилотов зияла огромная дыра, сквозь дым просвечивало солнце.

Дэвид успел сообразить, что есть лишь одна возможность спастись, а времени — мгновения. Баки полны — самолет готовили перелететь Атлантику, — они вот-вот взорвутся. Дэвид рванул застежку на поясе и бросился назад, к распахнутому взрывом грузовому люку. Упав на землю, он покатился прочь от искореженного фюзеляжа. Потом пополз, вонзая в иссушенную почву окровавленные пальцы, пока не обессилел.

Между аэродромом Лахес и Полевым дивизионом в Ферфаксе летали радиограммы — «молнии».

Сполдинга приказали вывезти из Терсейры на Ньюфаундленд. Там его пересадят на один из истребителей местной базы ВВС и доставят на военный аэродром Митчелл в Нью-Йорке. Так как Сполдинг серьезно не пострадал, отданные ему приказы оставались в силе.

Во взрыве самолета и гибели экипажа виноваты были, несомненно, диверсанты. В самолет заложили бомбу замедленного действия или еще в Лисабоне, или во время дозаправки на Терсейре. Тщательное расследование должно было начаться немедленно.

Холландер и Баллантайн не отходили от Дэвида даже тогда, когда его осматривал врач. Он зашил ему рану на плече, промыл порезанные руки и лоб и засвидетельствовал, что Сполдинг «ранен, но боеспособен». Потом сделал укол успокоительного, чтобы Сполдинг хорошенько выспался в самолете, и ушел.

— Недельный отпуск придется вам как нельзя кстати, — сказал Холландер. — Как здорово, что вы целы!

— Неужели я меченый? И все затевалось ради меня?

— В Ферфаксе так не считают, — ответил Холландер. — Там решили, что это просто диверсия.

Двадцать седьмое декабря 1943 г. Вашингтон

Услышав из интеркома встревоженный голос секретарши, генерал Свонсон понял: что-то случилось. «На проводе Ферфакс, сэр, — сообщила она. — Полковник Пейс. Он просил прервать вас».

Передав досье на Дэвида Сполдинга, полковник перестал звонить. Обиды он не высказал, просто начал общаться со Свонсоном через своих подчиненных. А раз общение касалось лишь одного вопроса, — как переправить Сполдинга в США, — генералу стало ясно: Пейс самоустранился. Он, видимо, не удовольствовался надуманными объяснениями о том, что переброска Сполдинга из Лисабона продиктована «высшими государственными интересами». Что же заставило его изменить свое решение?

— Генерал, только что пришла «молния» с аэродрома Лахес на Терсейре, — начал Пейс с тревогой.

— Что за чертовщина? Где это?

— На Азорских островах. Самолет со Сполдингом взорвался при взлете.

— Боже мой! Сполдинг погиб?

— По предварительным сообщениям, он жив, хотя поручиться не могу. Ничего пока не ясно. Я вообще не стал бы так срочно связываться с вами, если бы не одно обстоятельство. Но это не телефонный разговор. Прошу вас приехать к нам, сэр.

— Хорошо. А вы пока узнайте, что со Сполдингом.

Свонсон собрал со стола бумаги — заметки Кендалла. Их придется запереть в сейф с двумя кодовыми замками и одним ключевым.

Отдав честь охраннику у входа, генерал спустился по ступенькам к машине. Водитель уже ждал его. Машину вызвала секретарша. Она изо всех сил старалась сблизиться со Свонсоном. Однажды, когда работа доконает его совсем, он пригласит ее в кабинет, запрет дверь и…

«Что за дурацкие мысли?» — спросил он себя, садясь в машину. И понял: они помогали отвлечься от осложнений, которые, возможно, возникнут со взрывом на Азорских островах.

О боже! Предчувствие, что придется переделывать всю операцию, было генералу ненавистно. Начать с нуля, перекраивать сценарий, подстраиваться под нового человека — нет, это невыносимо. Ведь даже перечислить подробности будущей операции нелегко.

Подробности, продуманные помойной крысой. Кендаллом.

Операция пройдет в три этапа: сперва немцы осмотрят алмазы, несколько позже американцы ознакомятся с чертежами, потом алмазы переправят на подводную лодку. Но сначала ящики с алмазами привезут на склад в район Дарсена Норте, нового порта Буэнос-Айреса.

Немцы, приставленные к складу, будут подчиняться только Эриху Райнеманну.

Аэрофизика Юджина Лайонза поселят в охраняемую квартиру в квартале Сан-Телмо — фешенебельном и уединенном. Лайонз займется проверкой чертежей, а о результатах станет докладывать Сполдингу.

Сполдинг приедет в Буэнос-Айрес раньше Лайонза. Под каким-нибудь предлогом Свонсон устроит его в посольство. Задача Сполдинга — в его понимании — организовать покупку чертежей гироскопов, их проверку, а потом, если они окажутся подлинными, и оплату. Для этого он должен послать в Вашингтон шифровку, которая якобы разрешит перевод денег на счет Райнеманна в швейцарском банке.

Потом Сполдинг станет готовиться к вылету из Аргентины. Выпустят его лишь тогда, когда Райнеманн получит подтверждение, что деньги якобы переведены.

На самом же деле по шифровке Сполдинга в заранее оговоренном месте всплывет немецкая подводная лодка. Там ее встретит шхуна с алмазами. Воздушные и морские патрули в это время перейдут в режим радиотишины; если кто-то полюбопытствует, зачем, — а это маловероятно, — придется воспользоваться версией о немецких подпольщиках.

Когда алмазы перекочуют со шхуны на субмарину, она пошлет по радио подтверждение для Райнеманна. Вот тогда Сполдингу и разрешат вылететь с чертежами в Соединенные Штаты.

Ничего лучшего придумать было нельзя. Кендалл не сомневался, что с таким сценарием Райнеманн согласится. Уолтера с Эрихом роднило редкое достоинство — умение трезво оценивать обстановку. Свонсон этого родства не отрицал — оно лишний раз подтверждало, что Кендалла надо убрать.

Стряпчий вылетит в Буэнос-Айрес через неделю и договорится обо всем с изгнанником из Германии. Убедит Райнеманна, что Сполдинг — лишь опытный курьер, приставленный к Юджину Лайонзу, человеку со странностями. Кендалл считал, что Сполдингу лучше ничего не знать ни об алмазах, ни о подводной лодке. Пусть не ведает, что у него в руках исход мировой войны.

Свонсон снова и снова перечитывал соображения Кендалла, но слабин в них не находил. Все было продумано до мелочей. Похожий на хорька стряпчий разработал просто гениальную аферу: каждый ход противника можно было легко проверить, на каждый удар существовал контрудар.

А последний штрих — убийство Райнеманна — добавит сам Свонсон. Он отдаст Сполдингу приказ от имени союзного разведцентра. И бывший «человек в Лисабоне» выполнит его во что бы то ни стало. Наймет убийц или сделает это сам — одним словом, обстоятельства подскажут. Лишь бы дело было сделано.

Сполдинг все поймет. Недаром последние несколько лет он жил в мрачном мире шпионов и предателей. Дэвид Сполдинг — судя по его досье — такого поворота не устрашится.

Если только он не погиб.

Боже мой! Что стряслось?! И где? В каком-то Лапесе или Лахесе. Захудалом аэродроме на Азорских островах. Диверсия! Взрыв при взлете! Что все это значит?

Машина повернула с шоссе на проселочную дорогу. До комплекса в Ферфаксе осталось пятнадцать минут езды.

— Согласно последним сведениям, — начал полковник Пейс, — со Сполдингом все в порядке. Встряску он получил, конечно, приличную. Но отделался синяками, несколькими порезами. А пилот и штурман погибли. Спаслись только Сполдинг и кормовой стрелок, который, наверно, не выживет. Я приказал посадить Сполдинга на транспортный самолет в Ньюфаундленд, откуда его доставят на аэродром Митчелл.

— Когда он прилетит?

— Если позволит погода, сегодня вечером. Если нет, завтра рано утром. Привезти его сюда?

— Н-нет, — поколебавшись, ответил Свонсон. — Пусть на аэродроме Сполдинга хорошенько осмотрит тамошний врач. Если Сполдинг захочет несколько дней отдохнуть, устройте его в отель. Остальное остается в силе.

— Ну что ж,— Пейса, казалось, слегка раздражал старший по званию. — И все же кто-то из наших должен с ним встретиться.

— Зачем?,

— Из-за документов. Все, что у него было, погибло вместе с самолетом.

— Ах да, конечно. Я об этом не подумал. — Свонсон отошел от Пейса и сел. Полковника явно беспокоило то, что Свонсон не может собраться с мыслями.

— Мы подготовим новые документы без труда, это не проблема, — заверил он Свонсона. И добавил: — Если вы помните, я просил вас приехать из-за неожиданного осложнения…

— Говорите, что вам нужно, и без обиняков.

— Я пытался выручить вас, — ответил Пейс вежливо, но сухо. — Это было непросто, сэр. Мне удалось лишь выкроить для вас двенадцать часов на размышление.

— О чем?!

— Инспекционная группа на Терсейре начала с того, что внимательно осмотрела обломки самолета, пытаясь разобраться, был он заминирован или нет. Вот что было приварено к фюзеляжу. — Пейс взял со стола небольшой лист плотной бумаги и передал его Свонсону со словами: — Пришло по фототелеграфу.

Генерал с изумлением взглянул на снимки небольшого медальона в виде шестиконечной звезды. Звезды Давида. Посреди нее шла надпись на иврите. На обратной стороне были отчеканены перекрещенные меч и молния.

— На звезде выбито имя пророка Хаггая. Он — символ организации фанатиков-евреев, действующих вне Палестины. Они называют себя «Хаганой». А задачей своей провозгласили месть за злодеяния, якобы совершенные почти 2000 лет назад. Оставив на месте взрыва этот медальон, они взяли на себя полную ответственность за катастрофу.

— Боже мой! Что вы сказали Холландеру?

— Я выпросил день, генерал. Приказал ему держать язык за зубами, в первую очередь, со Сполдингом. В крайнем случае, называть происшедшее случайностью. Люди «Хаганы» — террористы-одиночки. Большинство сионистов и близко к ним не подходят. Называют их бандой головорезов.

— Но причем здесь двенадцать часов?

— Вам, без сомнения, известно, что Азорские острова контролирует Великобритания. Давнишний договор с Португалией дал ей право размещать там военные базы. Так вот, Холландер, обнаруживший медальон, работает на английскую разведслужбу. Через полсуток он будет вынужден сообщить ей о случившемся.

— Тогда почему вам все это известно уже сейчас?

— Холландер неплохой парень. Он оказываетнам услуги, а взамен получает кое-что и от нас.

Свонсон встал со стула и бесцельно обошел его: «Что вы думаете о случившемся, Эд? Хотели убрать именно Сполдинга?» — он взглянул на полковника.

По выражению лица Пейса Свонсон догадался, что тот начинает разделять его беспокойство. Не о будущей операции — Пейс согласился, что она вне его компетенции. Его огорчало, что сослуживец — Свонсон — вынужден заниматься не свойственным ему делом, в чуждой ему обстановке. Такое у всякого честного армейца вызывает сочувствие.

— Могу поделиться с вами лишь догадками, предположениями… Может быть, все и впрямь устраивалось ради Сполдинга. И все же ваша операция может оказаться здесь ни при чем.

— Как так?

— Я точно не знаю, чем занимался Сполдинг в Португалии. А «Хаганой» заправляют психопаты-убийцы. Они не последовательней банд Юлиуса Штрайхера. Сполдинг мог убить какого-нибудь португальского или испанского еврея. Или воспользовался им для ловушки. Этого «Хагане» вполне достаточно, чтобы вынести ему смертный приговор… То же самое может относиться и к членам экипажа самолета. Надо проверить, не было ли у них родственников-антисемитов.

Свонсон молчал. Потом произнес с благодарностью:

— Спасибо… Но скорее всего дело не в этом. Не в испанских евреях и не в дядюшке летчика… Дело в самом Сполдинге…

— Чего не знаю, того не знаю. Предполагать, конечно, можно, но утверждать…

— Но как, откуда? — Свонсон вновь сел и пробормотал: — Ведь все держалось в тайне…

— Могу я высказать свои соображения? — Пейс подошел к генералу. Беседовать стоя с ошеломленным начальником было неловко.

— Ради бога, — ответил Свонсон. В его глазах светилась признательность этому уверенному в себе, непоколебимому работнику разведслужбы.

— Начнем с того, что допуска к вашей операции у меня нет, да я и не хочу с ней связываться. Но если вы не видите прямой связи между взрывом и вашей операцией…

— А ее и быть не может.

— Но не имеет ли ваш план отношения к концлагерям? К Аушвицу? Бельзену?

— Ни малейшего.

Пейс склонился к Свонсону, положил локти на стол.

— Тогда причина в измышлениях «Хаганы». В испанских евреях. Давайте предупредим Сполдинга, не боясь показаться ему смешными. Позвольте моему человеку передать Дэвиду, что подобное не повторится, но пусть держит ухо востро… А сами тем временем подумаем, кем его заменить.

— Заменить?

— Да. Если кто-то хочет убрать именно Дэвида, рано или поздно ему это удастся.

— В каком же мире вы живете? — тихо спросил Свонсон. — В сложном, — ответил Пейс.

Двадцать девятое декабря 1943 г. Нью-Йорк

Сполдинг стоял у окна отеля, смотрел на Пятую авеню и Сентрал-парк, на сновавшие автомашины. «Монтгомери» была из тех небольших элегантных гостиниц, где, гастролируя в Нью-Йорке, жили его родители, поэтому Дэвида охватили приятные воспоминания. Старенький администратор, регистрируя его, даже всплакнул тайком. И Сполдинг, едва успели высохнуть чернила подписи, вспомнил, что давным-давно старик водил его на прогулки. С тех пор прошло больше четверти века!

Прогулки в парке… Воспитательницы. Шоферы в прихожих, готовые отвезти родителей на поезд, концерт или репетицию. Служащие фирм грамзаписи. Бесконечные званые обеды, на которых у Дэвида был «свой номер» — отец обычно заставлял его рассказывать гостям, во сколько лет Моцарт написал «Турецкий марш»; Дэвида заставляли зубрить имена и даты, на которые ему было наплевать. Ссоры. Истерики из-за бестолковых импресарио, плохих залов и недоброжелательных статей.

А извечный Аарон Мандель — успокаивает, примиряет, обращается к Сполдингу-старшему по-отечески, а мать Дэвида стоит в стороне, во второстепенной роли, что так не вяжется с ее сильным характером.

И времена затишья. В дни, когда не было концертов, родители вдруг вспоминали о Дэвиде и в одночасье хотели восполнить копившийся месяцами недостаток внимания, которое, как им казалось, они разбазаривали на шоферов, гувернанток и метрдотелей. Тогда, в часы спокойствия, Дэвид чувствовал искреннее и все же притворное желание отца сблизиться с ним; хотел сказать ему, что все нормально, он не ощущает себя обделенным. Не стоило проводить осенние дни, бродя по нью-йоркским зоопаркам и музеям хотя бы потому, что в Европе они лучше. Не стоило ездить летом на Кони-айленд или на пляжи в Нью-Джерси — разве сравнить их с Лидо или Коста-дель-Сантьяго?

Грустно, смешно и, в сущности, бессмысленно.

Повзрослев, Дэвид из каких-то сокровенных соображений ни разу не возвращался в эту гостиницу. Конечно, такая возможность представлялась нечасто, но он не пользовался ею никогда, хотя служащие искренне любили семью Сполдингов. Теперь же возвратиться сюда казалось вполне естественно. После стольких лет скитаний Дэвид хотел найти в США что-то родное.

Сполдинг отошел от окна к постели, куда коридорный положил его новенький чемодан с только что купленной в дорогом магазине «Роджерс Пит» гражданской одеждой. Пейс догадался через майора, который привез ему на аэродром документы вместо сгоревших на Терсейре, послать и деньги.

Майор, встретивший Дэвида на аэродроме — прямо на взлетном поле, — привез его в санчасть, где скучающий военврач объявил Сполдинга «годным, но нуждающимся в отдыхе», поругал швы, наложенные английским доктором на Азорских островах, но менять их не стал, зато прописал общеукрепляющее. Майор сказал, что Полевой дивизион в Ферфаксе расследует диверсию на Терсейре: убить, возможно, хотели именно Сполдинга — в отместку за какую-нибудь операцию в Лисабоне. Поэтому Дэвид должен быть осторожнее и обо всем необычном докладывать полковнику Пейсу.

Далее: отныне Сполдинг подчинялся генералу Свонсону из Министерства обороны, который свяжется с ним через несколько дней.

Зачем тогда докладывать о «необычном» Пейсу? Почему не связаться напрямую со Свонсоном, раз он теперь его шеф? Так проще, ответил майор. «От меня что-то скрывают», — подумал Дэвид, вспомнив затуманенные глаза Пола Холландера.

Разыгрывалась какая-то чертовщина. Сполдинга перевели из одной службы в другую странным донельзя способом: сначала направили в Лисабон шифровку без подписи, потом вручили документы посреди океана через двух агентов британской разведки.

Одно из двух: над операцией работают или высочайшие профессионалы, или откровенные любители, а скорее всего, и те, и другие. Интересно будет встретиться с этим генералом Свонсоном. Дэвид о нем раньше не слышал.

Сполдинг лег на кровать. Решил часок отдохнуть, принять душ, побриться и выйти взглянуть на вечерний Нью-Йорк, полюбопытствовать, насколько изменила его война. Неплохо было бы обзавестись женщиной на ночь. Но произойти это должно само собой, без насилия и спешки. Лучше всего подошла бы «случайная» встреча со старой знакомой. Однако ему не хотелось перелистывать в ее поисках телефонную книгу. Последний раз он звонил в Нью-Йорк около четырех лет назад. За это время он научился остерегаться перемен, происходящих с людьми даже за несколько дней…

Его мысли прервал телефонный звонок. О том, где Сполдинг, могли знать лишь люди в Ферфаксе и этот генерал, Свонсон. Дэвид с раздражением снял трубку.

— Дэвид? — Голос был женский, грудной, хорошо поставленный. — Дэвид Сполдинг?

— Кто это? — На миг ему показалось, что с ним шутит его собственное разыгравшееся воображение.

— Это Лесли, милый! Лесли Дженнер! Боже мой, мы не виделись целую вечность!

Сполдинг лихорадочно соображал. Лесли была его приятельницей, причем не самой близкой. Так… встречи под часами, ночные рестораны, званые ужины, на которые его приглашали только потому, что он был сыном известных музыкантов.

Вот только фамилию она сменила. Вышла замуж за парня из Йельского университета. Как его звали, Сполдинг вспомнить не мог.

— Лесли, вот так сюрприз! Как ты узнала, что я здесь?

— Я знаю обо всем, что творится в Нью-Йорке. У меня везде глаза и уши. Настоящая шпионская сеть.

У Дэвида кровь отлила от лица. Шутка пришлась ему не по вкусу:

— Я серьезно, Лесли… Я же никому не звонил. Даже Аарону. Откуда ты узнала?

— Ладно, расскажу, если хочешь. Синди Боннер — она была Синди Тотл, потом вышла замуж за Пола Боннера — так вот Синди покупала подарки для Пола и клянется, что видела, как ты примерял костюм. Ну ты же знаешь Синди!

Дэвид Синди забыл. Он не только ее имени, но и лица не помнил. Тем временем Лесли Дженнер продолжала: — …и она побежала к ближайшему телефону и позвонила мне. В конце концов мы с тобой столько времени провели вместе!

— Только мужу своему об этом не рассказывай…

— Эх ты! Меня вновь зовут Дженнер, а не Хоквуд. Я даже фамилию его не сохранила.

Вот оно что, подумал Дэвид. Лесли вышла замуж за Хоквуда. Ральфа или Роджера, как-то так его звали. Он в футбол играл или в теннис?

— Извини. Я не знал.

— Мы с Ричардом развелись сто лет назад. Это была не жизнь, а кошмар. Он, сукин сын, даже под моих лучших подруг клинья подбивал! А теперь в Лондоне, в ВВС, связан с чем-то секретным, по-моему. Надеюсь, девочек у него там навалом. Именно навалом! Уж я-то знаю!

Сполдинг почувствовал легкое возбуждение. Лесли Дженнер явно закидывала удочку.

— Так ведь англичанки — наши союзницы, — усмехнулся Дэвид. — Но ты до сих пор не рассказала, как нашла меня.

— На это ушло всего четыре звонка, голубчик. Начала я с очевидного — отелей «Уолдорф», «Коммодор» и «Билтмор», а потом вспомнила, что твои родители всегда останавливались в «Монтгомери». И подумала: теперь, когда с номерами чертовски трудно, ты мог попробовать этот вариант.

— Из тебя, Лесли, выйдет хороший сыщик.

— Если будет кого искать, голубчик. Вспомни, как нам было весело.

— Помню, — согласился Дэвид, размышляя совершенно о другом. — Поужинаем вместе?

— Если бы ты не предложил, я бы расплакалась.

— Я заеду за тобой. Давай адрес.

Лесли замялась:

— Лучше встретимся в ресторане. Боюсь, из моей квартиры мы уже никуда не поедем.

Ничего себе намек!

Дэвид назвал маленькое кафе на 51-й улице, которое помнил еще с довоенных времен и спросил: «В семь тридцать? В восемь?»

— В половине восьмого, но не там, дорогой. То кафе давным-давно закрыто. Почему бы не поужинать в «Галерее» на сорок шестой улице? Я закажу столик: там меня все знают.

Сполдинг положил трубку. Он был ошеломлен — по нескольким причинам. Во-первых, женщина назначает свидание бывшему любовнику, даже не спросив, — и это во время войны, — где он был, что с ним; по крайней мере, надолго ли он прикатил в Нью-Йорк.

Вторая причина беспокоила его еще сильнее.

Последний раз родители Дэвида останавливались в отеле «Монтгомери» в 1934 году. С тех пор Сполдинг сюда не возвращался. С Лесли он познакомился в тридцать шестом, в Нью-Хейвене. Он отлично это помнил.

Лесли Дженнер не могла знать о связи отеля «Монтгомери» с родителями Дэвида.

Она говорила неправду.

…Когда Сполдинг вошел в ресторан, Лесли уже ждала его. Она встретила у гардероба, бросилась к нему, крепко обняла и не отпускала несколько минут — во всяком случае, так показалось Сполдингу. Словом, слишком долго. Когда она все же оторвалась, он увидел на ее щеках дорожки слез. Слезы были настоящие, но что-то — напряженные складки в уголках губ, а может быть, глаза? — казалось в ней нарочитым, притворным. Или все дело в самом Дэвиде? В годах, проведенных вдали от таких ресторанов, как «Галерея», и таких женщин, как Лесли Дженнер?

В остальном Лесли ничуть не изменилась. Возможно, немного постарела, стала более чувственной — словом, набралась жизненного опыта. Ее прежде темно-русые волосы немного порыжели, а большие карие глаза теперь придавали ее соблазнительности некую таинственность, морщинок на лице прибавилось, но все же оно оставалось аристократическим, изысканным. Когда Лесли прижалась к Дэвиду, давние впечатления вспыхнули с новой силой. Тело у нее было гибкое, сильное, полногрудое, нацеленное на секс. Вылепленное им и для него.

— Боже мой! Боже мой! О, Дэвид! — Она прильнула губами к его уху.

Они уселись за столик. Лесли сжала его руку в своей, отпустила, закуривая, но тут же взяла ее вновь. Они заговорили, перебивая друг друга. Ему казалось, она не слушала, хотя беспрестанно кивала, не сводя с него глаз. Он рассказал приготовленную как раз на такой случай историю: воевал в Италии, был ранен и его решили вернуть к прежней специальности, где он принесет больше пользы, чем орудуя винтовкой. Сколько ему доведется пробыть в Нью-Йорке, неизвестно («И тут я не хитрю, — сказал он себе. — Я и в самом деле не знаю, надолго ли в эти края. А жаль». Он с радостью бы встретился с Лесли еще раз).

Ужин был лишь прелюдией. Оба это понимали и не пытались скрыть волнение, с каким предвкушали еще раз пережить самое приятное — юношескую любовь в укромных уголках, вдали от глаз взрослых. Ведь запретный плод так сладок.

— У тебя? — спросил он.

— Нет, голубчик. Я живу с тетей, младшей сестрой матери.

— Значит, у меня, — сказал он твердо.

— Дэвид, — Лесли сжала его руку и помолчала. — Эти старые хрычи, хозяева «Монтгомери», они слишком хорошо знают нашу компанию… У меня есть ключи от квартиры Пегги Уэбстер. Помнишь ее? Ты был на ее помолвке с Джеком Уэбстером. Джека ты знаешь. Он теперь в ВМФ, и Пегги уехала к нему в Сан-Диего. Поедем к Пегги.

Сполдинг внимательно оглядел Лесли. Он не забыл странный разговор по телефону, ее ложь об отеле и его родителях. Но что, если у Дэвида слишком разыгралось воображение — годы, проведенные в Лисабоне, сделали его чересчур подозрительным? Вдруг все объяснимо, вдруг он сам кое-что запамятовал? Дэвид был столь же возбужден, сколь заинтригован.

…Он отвез ее из квартиры Уэбстеров домой без пятнадцати два ночи. Если Лесли и преследовала какую-то цель, кроме любовной, Сполдинг этого не заметил. У Пегги они дважды сыграли в любовь, выпили немного хорошего виски под разговоры о «былых днях». Лесли не обольщалась насчет своего неудачного замужества. Ричард Хоквуд, ее бывший муж, был просто не из тех, кто может долго жить с одной женщиной. Именно для таких, по мнению Лесли, и придуманы войны. Такие в битвах преуспевают, что и случилось с Ричардом. Ему лучше «пасть смертью храбрых», чем постоянно выказывать неприспособленность к гражданской жизни. Сполдинг считал, что так говорить жестоко; Лесли называла это здравым смыслом.

Весь вечер Дэвид держал ухо востро, ждал, что Лесли проговорится, выдаст себя, спросит о чем-нибудь необычном. Чтобы ее ложь о том, как она нашла Дэвида, более или менее объяснилась. Но ничего подобного не произошло.

Он снова и снова спрашивал, откуда Лесли знает о его родителях и «Монтгомери». Она в ответ ссылалась на непогрешимую память и добавляла, что «искать помогла любовь». И вновь лгала — любви между ними никогда не было.

Лесли не разрешила Дэвиду проводить ее, сказав, что тетя уже спит и вообще так будет лучше.

Они договорились встретиться тридцать первого. У Уэбстеров. В десять вечера. Лесли уже пригласили на один обед, но она сбежит оттуда пораньше и они встретят Новый год вместе.

Когда консьерж закрыл за Лесли дверь подъезда и такси двинулось к Пятой авеню, Сполдинг вдруг осознал, что его работа с компанией «Меридиан Эркрафт», с Уолтером Кендаллом и Юджином Лайонзом должна начаться как раз послезавтра. В канун Нового года. Так приказал Свонсон через майора, передавшего Сполдингу документы и деньги.

Рождество. О нем Дэвид даже не вспомнил. Раньше, до Лисабона, он посылал родителям подарки, а теперь… Теперь рождество потеряло всякий смысл. Ни Санта-Клаусы, звеневшие колокольчиками на улицах Нью-Йорка, ни празднично украшенные витрины магазинов не трогали его сердце. И Дэвиду было грустно. Ведь прежде он любил Новый год.

Расплатившись с таксистом, Дэвид поздоровался с ночным портье и поднялся на лифте к себе на этаж. Подошел к двери номера. Машинально провел пальцем под табличкой «Не беспокоить», под замком. Потом тщательно разглядел нужное место, даже зажигалкой чиркнул, чтобы было светлее.

Ниточка исчезла.

Привычки разведчика и приказ держаться настороже заставили его «зашить» свой номер в отеле. То есть оставить кое-где тончайшие черные или коричневые шелковые нити. Если они порвутся или исчезнут, значит, в номере кто-то был.

Дэвид открыл дверь, щелкнул выключателем и мгновенно осмотрелся. Двери ванной и гардероба были распахнуты. Так он их и оставил перед уходом.

Дэвид начал проверять, на месте ли остальные ниточки. В платяном шкафу он оставлял одну: на нагрудном кармане пиджака. Теперь она исчезла.

В комоде — две: на стенках первого и третьего ящиков. Сейчас обе лежали не на местах.

Дэвид подошел к чемодану на полке под окном. Присел, осмотрел правый замок, вернее, ниточку, которую укрепил под язычком. Если чемодан открывали, она должна была порваться. Так и случилось: от нее осталась только половинка.

Дэвид выпрямился, взял с ночного столика телефонный справочник. Откладывать до утра не имело смысла — неожиданность была его единственным козырем. Комнату обыскали профессионалы — они постарались сделать это как можно незаметней.

Дэвид решил разыскать номер Лесли Дженнер, подъехать к ее дому и позвонить из ближайшего автомата — хорошо бы даже видеть из будки ее подъезд. Он расскажет ей что-нибудь невероятное и потребует встречи, но ни об обыске, ни о новых подозрениях не упомянет. Просто собьет Лесли с толку и понаблюдает за ее реакцией. Если Лесли согласится на встречу, все в порядке. Если нет, он станет следить за ее квартирой. Всю ночь, если понадобится.

Лесли Дженнер есть что рассказать. И Дэвид выведет ее на чистую воду. Не зря же он провел на севере Испании столько лет.

По тому адресу, куда Дэвид отвез Лесли, Дженнеров не значилось. Всего на Манхеттене людей с такой фамилией оказалось шестеро. Один за другим он давал оператору их номера и получал один и тот же ответ. Никакой Лесли Дженнер здесь нет. И никогда не было.

Сполдинг встал с кровати, прошелся по комнате. Придется ехать к тому дому и расспрашивать консьержа. Возможно, квартира снята на имя тетки, но это ‘маловероятно. Лесли Дженнер обязательно поместила бы свой телефон в дополнении, на желтых страницах справочника, ведь для нее он был не просто удобством, а жизненной необходимостью. Кроме того, поехать в тот дом и начать расспросы означало проявить излишнюю озабоченность. Что пока рано.

О какой женщине в «Роджерс Пит» упоминала Лесли? Кто покупал подарки мужу? Синтия? Синди?.. Синди Таттл… Тотл. Нет, не Тотл… Боннер. Замужем за Полом Боннером.

Он вернулся к кровати и вновь раскрыл справочник.

Пол Боннер значился по адресу Парк-авеню, 480. Дэвид набрал его номер.

Ответил заспанный женский голос.

— Миссис Боннер?

— Да. В чем дело?

— Меня зовут Дэвид Сполдинг. Вы видели меня вчера в универмаге «Роджерс Пит»; вы покупали подарки для мужа, а я примерял костюм… Извините за беспокойство, но дело важное. Я ужинал с Лесли… Лесли Дженнер. Вы позвонили ей обо мне. Мы договорились встретиться послезавтра, но оказалось, я не смогу. Глупо, но я забыл спросить ее телефон, а в справочнике его нет. Вот я и решил…

— Мистер Сполдинг, — прервала его женщина уже не заспанным, а оскорбленным голосом, — если вы шутите, то это означает лишь одно — вы дурно воспитаны. Я припоминаю ваше имя. Но вчера я вас не видела и не покупала… словом, не была в «Роджерс Пит». Мой муж четыре месяца назад погиб. На Сицилии. Я не встречалась с Лесли Дженнер — теперь ее, кажется, зовут Хоквуд — больше года. Она переехала в Калифорнию. По-моему, в Пасадену. Мы не переписываемся. Что вполне объяснимо: она пыталась забраться в постель к моему мужу.

Дэвид услышал в трубке короткие гудки.

Тридцать первое декабря 1943 г. Нью-Йорк

Последний день года. Первый день «службы» Дэвида Сполдинга в конструкторском отделе компании «Меридиан Эркрафт».

Почти все тридцатое декабря Дэвид провел в отеле, выходил из номера только поесть и за газетами. По двум причинам. Во-первых, диагноз врача на аэродроме подтвердился — Дэвида одолевала усталость. Вторая причина была не менее важной. Разведслужба в Ферфаксе наводила справки о Лесли Дженнер-Хоквуд, Синди Тоттл-Боннер и офицере ВМФ по имени Джек или Джон Уэбстер, чья жена уехала к нему в Калифорнию. Дэвиду хотелось получить сведения о них как можно скорее, и Эд Пейс обещал провести настолько тщательное расследование, насколько позволяли сорок восемь часов. Он уже дважды звонил Сполдингу, но пока ничего существенного не сообщил. Оказалось, официально Лесли с мужем не развелась, просто полтора года назад переехала к тетке в Пасадену. Тетка очень богата, она замужем за банкиром по фамилии Гольдсмит. Уэбстеры в самом деле жили в том доме, куда Лесли привозила Дэвида. Джек — артиллерист на крейсере «Саратога», который ремонтируется в доках Сан-Диего и должен выйти в море через две недели, так что Маргарет (таково полное имя Пегги) выехала к мужу и встретилась с ним два дня назад. Судя по тону, каким это рассказал Пейс, он не придавал большого значения ни Лесли Дженнер, ни обыску в квартире Сполдинга. По его мнению, Лесли могла быть наводчицей, а в вещах Дэвида рылись, вероятно, воры. Сполдинг поверил бы ему, не будь обыск проведен так искусно.

Поразмыслив о происшедшем и не получив вразумительного ответа ни на один вопрос, Дэвид взглянул на часы. Восемь утра. Пора было нанести визит господам Уолтеру Кендаллу и Юджину Лайонзу во временно организованном отделе фирмы «Меридиан Эркрафт» на 38-й улице.

Зачем одной из крупнейших авиастроительных фирм США понадобилось открыть в Нью-Йорке «временный» отдел?

Всего через час Сполдинг сидел перед стряпчим и слушал его соображения по операции в Буэнос-Айресе. Такого грязнулю, как Уолтер Кендалл, ему встречать еще не доводилось. Холландер назвал Лайонза «странным». Значит, по его мнению, Кендалл «нормальный»?

Операция в Буэнос-Айресе оказалась на словах совсем несложной, гораздо проще тех, какими приходилось заниматься Дэвиду в Лисабоне. В общем, столь простой, что он даже рассердился: зачем из-за такой ерунды ставить под удар целую разведсеть, лишая ее руководителя? Если бы Дэвида потрудились ввести в курс дела заранее, он значительно облегчил бы Вашингтону задачу, а возможно, и деньги Министерству обороны сэкономил бы. Он работал с немецкими подпольщиками с тех самых пор, когда они из разрозненных группировок объединились в реальную силу, и мог бы через них переправить чертежи в США прямо из Германии. В общем, примечательным в этой операции было только то, что Райнеманну удалось достать чертежи. Ведь Пенемюнде — железобетонный склеп с самой надежной из известных Сполдингу систем охраны. Легче выкрасть оттуда человека, чем клок бумаги.

Кроме того, лаборатории в Пенемюнде работали порознь, а управлялись горсткой отборных ученых, с которых гестапо не спускало глаз. По-видимому, Эрих Райнеманн сумел или связаться и подкупить руководителей научных групп, или обойти, подкупить гестапо (что невозможно), или сговориться с теми избранными, которые были вхожи в различные лаборатории.

Слушая Кендалла, Дэвид решил держать свои выводы при себе.

— Почему чертежи будут поступать в Буэнос-Айрес партиями? — спросил он.

— Дело в том, что из Германии их тоже вывозят постепенно. Райнеманн утверждает, что так безопаснее.

— А этот парень, Лайонз — он сумеет в них разобраться?

— В этом деле он лучше всех. И в Аргентине вам придется отвечать за него головой.

— Звучит зловеще.

— Ничего, справитесь. Вам помогут… Главное в другом: вы пошлете в Вашингтон шифровку и Райнеманну заплатят, как только Лайонз одобрит чертежи. Не раньше.

— Не понимаю, почему все так сложно. Если чертежи выдержат проверку, почему не расплатиться за них прямо в Буэнос-Айресе?

— Райнеманн не хочет класть эти деньги в аргентинский банк.

— Насколько я знаю, Райнеманн никогда не был связан с немецкими антифашистами.

— Но он же еврей!

— Скажите это тем, кто прошел Аушвиц. Они вам просто не поверят.

— За нас решает война. Мы, американцы, сотрудничаем с русскими. Здесь то же самое — общая цель, заставляющая забыть о разногласиях.

— Допустим… Позвольте задать вопрос, который напрашивается сам по себе. Зачем понадобилось задерживать меня в Нью-Йорке? Не проще ли было направить меня из Лисабона прямо в Аргентину?

— Боюсь, это решилось в последний момент. Неуклюже сработано, да?

— Не очень гладко. Мое имя есть в списке Государственного департамента? Или военных атташе?

— Понятия не имею. А что?

— Хочу узнать, многим ли известно, что я уехал из Лисабона. И кто может об этом знать. Ведь, по-видимому, эти сведения засекречены.

— Наверное. А зачем они вам?

— Просто хочу понять, как себя вести.

— Мы решили дать вам несколько дней войти в курс дела. Познакомиться с Лайонзом, со мной, обсудить операцию, уяснить, что от вас требуется, и прочее.

— Очень предусмотрительно, — произнес Дэвид и поймал на себе вопросительный взгляд Кендалла. — Нет, я не иронизирую. Слишком часто нас бросают в сечу, как слепых котят. Даже я поступал так со своими людьми…

Кендалл понимающе кивнул.

— А теперь о Лайонзе. Он пьяница. Четыре года просидел в колонии. Говорить почти не может — сжег горло спиртом. Но лучше его в аэрофизике не разбирается никто.

Сполдинг уставился на Кендалла и несколько секунд не мог вымолвить ни слова. Наконец заговорил, не скрывая изумления:

— И вас это не настораживает?

— Говорю, лучше его никого нет.

— В любой психушке каждый второй мнит себя гением. А работать этот Лайонз может? Раз уж я, как вы сказали, отвечаю за него головой, то вправе узнать, кого вы мне подсовываете. И почему.

— Он лучше всех.

— Это не ответ.

— Вы солдат. И должны подчиняться приказам.

— Я с таким же успехом могу их и отдавать. Словом, не стоит разговаривать со мной подобным тоном.

— Ладно. Попробую объяснить. Юджин Лайонз был самым молодым профессором Массачусетсского технологического института. Наверно, слишком молодым — он быстро покатился вниз. Опрометчиво женился, наделал долгов. Они, видимо, его и доконали. Долги и слишком умная голова, которую вовремя никто не смог оценить по достоинству.

— А дальше?

— Однажды он ударился в запой. Пил целую неделю. А когда очнулся, — в заштатном бостонском отеле, — оказалось, что женщина, с которой он спал, убита. Она была проституткой, ее смерть никого особо не огорчила, но на Лайонзе осталось клеймо убийцы. Институт нанял ему хорошего адвоката, и Юджин отделался четырьмя годами колонии. Отсидев свое, он оказался на свободе, но без работы. Никто и слышать о нем как о физике не хотел. Это было в тридцать шестом. — Кендалл умолк и осклабился.

— Какая жалость, — выдавил из себя Сполдинг.

— Наконец он прошел курс принудительного лечения от пьянства, его подлатали и взяли на одно из оборонных предприятий. Ничего не поделаешь, надвигалась война.

— Значит, теперь с ним все в порядке, — проговорил Дэвид утвердительно. Опять он ничего лучшего сказать не придумал.

— Такого человека в одночасье не возродишь. Бывают у него срывы, время от времени он тянется к бутылке. Его работа секретная, поэтому под видом санитаров к нему приставлены двое телохранителей. В Нью-Йорке ему выделили палату в госпитале Святого Луки. Словом, Лайонза чуть ли не под руки водят… Хотя по большей части он ведет себя смирно.

— Лайонз, видимо, и впрямь талантлив. Столько возни…

— Говорю вам, — прервал Дэвида Кендалл, — он самый толковый. Только за ним нужен глаз да глаз.

— А что будет, если оставить его без присмотра? Я знавал пьяниц, они пускаются во все тяжкие, лишь бы хлебнуть вина.

— Не волнуйтесь. Если Лайонз захочет, он утолит жажду. Но пьет он теперь очень редко. Неделями может не выходить из лаборатории.

— Как же он общается? С сослуживцами? На совещаниях?

— Шепотом, жестами. Чаще всего пишет записки. И в основном формулы и уравнения. Таков его язык.

Дэвид прождал Лесли почти до полуночи, но тщетно. Наконец его терпение иссякло и он побрел к отелю, размышляя, сопоставляя факты в поисках связи между ними. Но ничего не получалось. Ведь Лесли Хоквуд должна была понять: рано или поздно Дэвид доберется до Синди Боннер. На что же она рассчитывала?

Полночь наступила, когда Дэвид переходил 54-ю улицу. Загудели клаксоны. Послышался приглушенный звон колоколов. Из баров донеслись визги любительниц пошуметь. Трое матросов в грязных бушлатах запели что-то бессвязное на потеху прохожим.

— С Новым годом, полковник Сполдинг, — вдруг раздался из подворотни резкий голос.

— Что? — Дэвид остановился и всмотрелся во тьму. Он увидел стоявшего неподвижно высокого мужчину в светло-сером плаще. Его лицо скрывали поля шляпы. — Что вы сказали?

— Поздравил вас с Новым годом, — ответил мужчина. — Излишне объяснять, что я шел за вами следом. А несколько минут назад обогнал.

Человек говорил с акцентом, Дэвиду не известным — по-видимому, среднеевропейским.

— Ваши слова меня удивляют и, сказать по правде, настораживают. — Сполдинг не терял самообладания, хотя оружия у него не было. — Что вам угодно?

— Хочу поздравить вас и с возвращением на родину. Ведь вы давно не были в Америке.

— Спасибо. А теперь, если не возражаете…

— Возражаю! Ни с места, полковник. Ведите себя так, будто беседуете со старым приятелем!

Из подъезда выскользнула парочка. Юноша и девушка торопливо прошли между Сполдингом и мужчиной. Дэвида так и подмывало воспользоваться ими как прикрытием, но два соображения остановили его: во-первых, не стоило подвергать опасности невинных людей, а во-вторых, мужчину надо было выслушать. Если бы он хотел просто убить Сполдинга, он бы уже это сделал.

— Хорошо, я стою… Так в чем же дело?

— Сделайте два шага вперед. Всего два. Не больше.

Дэвид послушался. Теперь лицо мужчины виделось яснее — узкое, изможденное, изрезанное морщинами. Глубоко посаженные глаза сверкали, отчего круги под ними казались совсем темными. Но лучше всего Дэвид различил матовый блеск пистолетного дула и еще то, что человек постоянно бросал взгляды влево, Дэвиду через плечо. Он искал кого-то, ждал.

— Хорошо. Вот ваши два шага. Теперь между нами никому не пройти… Вы кого-то ждете?

— Я слышал, резидент в Лисабоне — человек очень уравновешенный. Теперь вижу, это правда. Да, я жду: вскоре за мной приедут.

— И я поеду с вами?

— Зачем? Я просто должен вам кое-что сообщить… о катастрофе на Терсейре. Сожалею о ней, там поработали фанатики. Тем не менее считайте, что вас предупредили. Ненависть не всегда удается обуздать — это вам должно быть известно. И агентам в Ферфаксе тоже. Вот моя машина. Отойдите вправо.

Дэвид исполнил приказ, а мужчина спрятал пистолет в карман, вышел на тротуар и добавил:

— Помните о нас, полковник. Переговоров с Францем Альтмюллером быть не должно. Ни в коем случае.

— Подождите! Я не понимаю, о чем вы говорите. Никакого Альтмюллера я не знаю.

— Повторяю, ни в коем случае! Помните об уроке Ферфаксу!

Из-за угла вынырнул темно-коричневый «седан» без номеров, с зажженными фарами. Он притормозил, задняя дверь распахнулась, высокий мужчина стремительно пересек тротуар и запрыгнул в машину.

На сей раз Сполдинг не потрудился проверить, цела ли под замком ниточка. Если его номер и впрямь обыскивали профессионалы, они не возвратятся, не дадут Дэвиду ни одного лишнего шанса узнать, кто они такие.

Сбросив пальто, он подошел к шкафчику, где хранилось виски. Рядом с бутылкой на серебряном подносе стояло два чистых стакана. Несколько секунд Ферфакс подождет.

— С Новым годом, — громко поздравил Сполдинг самого себя и поднес виски к губам. Потом подошел к телефону и дал оператору номер Полевого дивизиона в Вирджинии. Линии в тот час были перегружены, так что Сполдинга попросили подождать.

«Что имел в виду этот мужчина? — размышлял Сполдинг. — «Помните об уроке Ферфаксу». Что все это значит? Кто такой Альтмюллер? Как его имя?.. Ах, да, Франц. Франц Альтмюллер. Кто он?»

Значит, «катастрофа» на Азорских островах предназначалась именно для него, Сполдинга.

Боже мой, почему?

— Штаб Полевого дивизиона, — раздался в трубке бесстрастный голос.

— Полковника Эдмунда Пейса, пожалуйста.

Голос на другом конце молчал. Вместо него Дэвид уловил едва слышный шелест, который был ему хорошо знаком.

Включилось подслушивающее устройство, обычно соединенное с магнитофоном.

— Кто его спрашивает?

Теперь настала очередь Дэвида заколебаться. Мелькнула мысль: «Раньше они не подслушивали. Или я просто не замечал. Вполне возможно. Ферфакс, в конце концов, есть Ферфакс».

— Сполдинг. Полковник Дэвид Сполдинг.

— Извините, сэр, — связист стал осторожнее. — Оставьте номер вашего телефона…

— Послушайте, рядовой, необученный! Меня зовут Дэвид Сполдинг. Мой допуск 4-0. Это высший приоритет. Если не верите, спросите того, кто нас подслушивает. Дело неотложное. Соедините меня с полковником Пейсом.

В трубке дважды щелкнуло и раздался глубокий властный голос:

— С вами говорит полковник Барден. У меня тоже допуск 4-0, так что давайте без обиняков. Что вам нужно?

— Спасибо за прямоту, полковник. — Дэвид невольно улыбнулся. — Соедините меня с Эдом. Дело и впрямь очень важное. К тому же касается Ферфакса.

— Я не могу вас соединить с ним. Нет у нас такой связи. Эд Пейс погиб. Час назад его застрелил какой-то сукин сын. Прямо здесь, в Ферфаксе.

Первое января 1944 г. Ферфакс

Армейский «джип» со Сполдингом подъехал к воротам комплекса в Вирджинии в половине пятого утра. Охрану предупредили заранее, но все равно у Сполдинга потребовали документы, сличили его лйцо с фотографией из досье.

Проехав полмили по гравийке вдоль рядов зданий из гофрированного железа, машина остановилась у Штаба Полевого дивизиона.

Здесь Дэвида провели на второй этаж. В кабинете сидели двое: полковник Айра Барден и врач по имени Маклеод, сутулый тощий человек в очках — вылитый «книжный червь».

Барден времени на церемонии тратить не стал. Перешел к делу, едва познакомив Дэвида с Маклеодом.

— Мы удвоили охрану, по всему забору расставили солдат с автоматами. Убийца не уйдет. Вопрос в другом — как ему удалось сюда пробраться.

— Расскажите, как погиб Эд.

— Он пригласил гостей. Двенадцать человек. Четверых сослуживцев, пятерых из архива, остальных из штаба. Компания тихая… черт возьми, в Ферфаксе по-другому просто нельзя. Насколько мне известно, Пейс вышел на улицу примерно без двадцати минут до полуночи. Наверное, просто подышать. И не вернулся… Потом к гостям вошел караульный и сказал, что где-то стреляли. Никто из гостей ничего не слышал.

— Странно. У здешних домов такие тонкие стены.

— Кто-то завел патефон.

— Вы же говорили, компания была тихая.

Барден пристально посмотрел на Сполдинга.

— Патефон играл не больше полуминуты. А стреляли — по результатам баллистического анализа — из спортивной винтовки двадцать второго калибра.

— От нее шума не больше, чем от сломанной ветки.

— Точно. А патефон — сигнал убийце.

— Значит, наводчик сидел среди гостей, — подытожил Сполдинг.

— Да. Маклеод — наш психиатр. Мы проверяем всех, кто был на вечеринке.

— Психиатр? недоуменно переспросил Сполдинг. — Разве убийство Пейса — вопрос психиатрии, а не политики?

— Вы не хуже меня знаете, каким невыносимым подчас бывал Эд. Он же обучал вас… Кстати, вы тоже под подозрением по одной из версий. И мы хотим проверить все.

— Послушайте, — вмешался доктор. — Вам надо поговорить, а мне — порыться в досье. Я потом позвоню, Айра. Рад был познакомиться с вами, Сполдинг. Жаль только, что поводом послужила такая печальная история.

Психиатр собрал со стола все двенадцать папок и ушел.

Барден указал Сполдингу на стул. Дэвид сел, помассировал пальцами веки.

— Ничего себе, Новый год, — проворчал Барден.

— Да, бывало лучше, — согласился Сполдинг.

— Поговорим о том, что произошло с вами…

— Меня остановили на улице. Я уже говорил вам, что мне сообщили. Очевидно, Эд Пейс и был «уроком Ферфаксу». Нити, видимо, тянутся к Министерству обороны и бригадному генералу Алану Свонсону.

— Боюсь, вы ошибаетесь. Пейс с операцией Министерства обороны не был связан. Он лишь предложил Свонсону вас. И организовал ваш перевод.

— Значит, Эда убили и на меня покушались по одной и той ^е причине. А искать ее надо на аэродроме Лахес.

— Почему?

— Так сказал мне тот сукин сын на 52-й улице. Пять часов назад. Кстати, убийство Пейса развязывает нам руки. Дайте мне просмотреть секретные досье Эда. Все, что связано с моим переводом.

— Я уже сделал это сам. После вашего звонка дожидаться комиссии по расследованию стало бессмысленно. Эд был моим ближайшим другом…

— И?

— Досье нет. Я не нашел ничего.

— А копия запроса в Лисабон на меня?

— Она есть. Это простой перевод в Министерство обороны. Имен никаких. Лишь слово. Одно слово — «Тортугас».

— А где же приготовленные вашей службой бумаги? О том, что я воевал в Италии в сто двенадцатом мотопехотном батальоне… Эти документы нельзя сфабриковать без ведома Ферфакса.

— Впервые слышу о них. Ничего подобного в сейфах Эда нет.

— Некий майор — зовут его, по-моему, Уинстон — встретил меня на аэродроме Митчелл, куда я прилетел из Ньюфаундленда. Он и вручил мне бумаги.

— Он передал вам запечатанный конверт и устные инструкции. Больше ему ничего не было известно. И сейчас нам важно узнать, кто погубил Эда Пейса.

Дэвид вскинул глаза на Бардена. Слово «погубил» не приходило ему в голову. На войне людей не губили, их убивали. Да, убивали. Но погубить?

Первое января 1944 г. Вашингтон

Ошеломляющая весть об убийстве Пейса дошла до Алана Свонсона обиняком.

Новый год он встречал в Арлингтоне у генерала из отдела снабжения. В разгар вечеринки кто-то позвонил. К телефону попросили генерал-лейтенанта, работника Генштаба. Когда тот вернулся, Свонсон, стоявший у двери библиотеки, заметил, что штабист побелел как полотно.

— Боже мой, — произнес от растерянно, ни к кому не обращаясь. — Пейса застрелили.

В Арлингтоне в тот день собрались высокопоставленные военные чины, поэтому от них известие можно было и не скрывать — рано или поздно они о нем узнали бы.

Первой в голове Свонсона лихорадочно мелькнула мысль о Буэнос-Айресе. Связано ли с ним убийство Пейса?

Он слушал сдержанные рассуждения взволнованных генералов. Летали слова «предатель», «наемный убийца», «двойной агент». Свонсона потрясла фантастическая, но реалистически обыгранная версия о том, что за убийством Пейса стоит один из его же агентов. В Ферфакс сумел пробраться предатель, — очевидно, там есть слабое звено, которое удалось купить.

Пейс был одним из лучших специалистов в разведке союзников. Настолько ценным, что дважды просил занести свое повышение в чин бригадного генерала в послужной список, а официально остаться полковником, дабы не привлекать к себе излишнего внимания.

Но это ему не помогло. Видимо, за голову такого человека, как Пейс, назначили необычайно высокую цену. Его смерти жаждали везде — от Шанхая до Берна. Убийство готовили не один месяц, иначе строжайшую охрану в Ферфаксе не удалось бы провести. Все тщательно продумали, внедрили в комплекс убийцу. Только так это можно было сделать.

Впрочем… в Ферфаксе постоянно находится около пятисот человек, включая курсантов со всех концов света, которые постоянно меняются. В такой обстановке обеспечить стопроцентную безопасность невозможно.

«Готовилось не один месяц…» «Предатель, сумевший пробраться в Ферфакс…» «Двойной агент…» «От Берна до Шанхая…»

«Все было тщательно продумано!»

Вот слова, понятия и суждения, что мерещились Свонсону повсюду — он хотел услышать именно их. Они разрывали связь между Пейсом и Буэнос-Айресом. Эдмунда не могли убить из-за обмена — времени не хватало все организовать. Сделку с Райнеманном задумали всего три недели назад — за этот срок немыслимо докопаться до участия в ней Пейса. Такое могло случиться только если бы проболтался сам Свонсон. Он один знал, что Пейс связан с Буэнос-Айресом. Даже сам Эдмунд не подозревал об этом. Ему были известны лишь обрывки сведений.

А все бумаги, касающиеся человека из Лисабона, уничтожены. Оставлен лишь запрос Министерства обороны.

Потом Свонсону пришла на ум мысль, заставившая его подивиться собственной изворотливости. Теперь, после смерти Пейса, уже никто в Ферфаксе не сможет докопаться до сделки в Буэнос-Айресе. Правительство США отошло от нее еще на шаг.

Но когда Свонсон вернулся к себе в вашингтонскую квартиру, сомнения вновь овладели им. Сомнения и открывшиеся возможности. Конечно, убийство Пейса наделает много шума.

Начнется серьезное расследование, перетрясут всех. С другой стороны, упирать станут на Ферфакс. Это, хотя бы на время, отвлечет контрразведку от других дел. А под шумок Уолтера Кендалла будет легче переправить в Буэнос-Айрес на сделку с Райнеманном.

Заполучить навигационные системы из Пенемюнде — вот что главное.

Свонсон снял телефонную трубку. Руки тряслись.

Совесть мучила его неимоверно.

Первое января 1944 г. Ферфакс

На столе Бардена зазвонил телефон. Полковник посмотрел на него и быстро вернул взгляд к Сполдингу.

— Возьмите трубку, — посоветовал Дэвид. — Возможно, звонят родственники Пейса.

— Не надо усложнять мне жизнь, — огрызнулся Барден. — У Эда была увольнительная до пятницы. Раньше его не хватятся. Я позвоню его жене днем… Да? — Трубку полковник все-таки снял. — Да? — Он несколько секунд послушал, потом обратился к Сполдингу: — Звонит наш нью-йоркский телефонист. Он следит за вашим телефоном в отеле. На проводе генерал Свонсон. Ответите?

Дэвид вспомнил, как Пейс отзывался о беспокойном генерале.

— Вы сообщили ему, где я?

— Нет, конечно.

— Тогда отвечу.

Сполдинг взял трубку. Барден уступил ему место у телефона. Весь разговор Дэвида состоял из нескольких «Есть, сэр».Закончив, Сполдинг сказал: «Свонсон вызывает меня к себе».

— Узнайте у него, какого черта вас вырвали из Лисабона.

Дэвид опустился в кресло. Ответил не сразу. А заговорив, старался избегать казенных фраз.

— Не думаю, что я… на верном пути. Мне бы не хотелось, как говорится, зарывать голову в песок, вместе с тем я обязан хранить тайну. Нужно бы проверить кое-какие соображения. Интуитивные, если хотите… Есть некто по имени Альтмюллер. Франц Альтмюллер. Где он, кто он — понятия не имею… Узнайте о нем все, что можно, и позвоните мне в Нью-Йорк. Я останусь там по крайней мере до конца недели.

— Попробую, если сумею раздобыть допуск к секретным документам… но ради бога, скажите мне, что происходит.

— Не думаю, что мои слова придутся вам по душе. Знайте: если я прав, кто-то в Ферфаксе работает на Берлин.

Первое января 1944 г. Нью-Йорк

Авиалайнер начал снижаться, готовясь сесть в аэропорту «Ла Гардия». Дэвид взглянул на часы. Около полудня. Как много событий за последние полсуток! Встреча с человеком на 52-й улице, беседа с Барденом, убийство Пейса и, наконец, неловкий разговор с новичком в шпионских делах бригадным генералом Аланом Свонсоном.

И все за двенадцать часов.

Пока прояснилось одно — Эриха Райнеманна придется отправить к праотцам. Еще бы — ведь он слишком много знает о немецких антифашистах, а симпатии его на стороне Гитлера. Вот только почему генерал высказал это так сумбурно? Не нужно было ни мудрствовать, ни оправдываться. Именно ради Райнеманна Сполдинга и перевели из Лисабона. Дэвид недоумевал, зачем это сделали. Он же не специалист по гироскопам. Теперь все стало на свои места. Для такого дела, как убийство Райнеманна, Дэвид подходит как нельзя лучше. С профессиональной точки зрения Пейс не ошибся.

Здесь картина ясная. Она Дэвида не беспокоит. Заботит его другая картина, туманная. Иные имена не выходят из головы.

Лесли Дженнер-Хоквуд. Бывшая его любовница, которая изобретательно лгала, чтобы увести подальше от гостиницы и по глупости воспользовалась для прикрытия Синди Боннер и ее мужем, самой Лесли у жены и украденным.

И Пейс. Бедняга Пейс, который погиб внутри комплекса, кичащегося своей системой охраны. Ставший «уроком Ферфаксу», что предсказал высокий изможденный человек на 52-й улице.

Вот они… силуэты на туманной картине.

Дэвид разговаривал с генералом резко. Он потребовал, — ради дела, конечно, — сказать, когда было решено убрать Эриха Райнеманна. Кто пришел к такому выводу? Кому об этом известно? Знает ли генерал некоего Франца Альтмюллера?

Ответы Сполдингу не помогли. Между тем он был уверен, что генерал не лгал.

Свонсон не знал Альтмюллера. Решение убрать Райнеманна было принято всего несколько часов назад. Пейс никак не мог о нем знать — с Ферфаксом по этому вопросу не советовались. Решение исходило из разведывательных подвалов Белого дома. Для Дэвида такой поворот событий был очень важен. Он означал, что «туманная картина» ничего общего с Эрихом Райнеманном не имела. А значит, и с Буэнос-Айресом.

Самолет сел. Пройдя на стоянку такси, Дэвид услышал, как носильщики выкрикивают водителям адреса. Странно, но именно необходимость брать попутчиков напоминала о том, что американцы все-таки понимают: где-то идет война.

В такси садили солдата без ног. И носильщики, и пассажиры старались ему помочь. Они были потрясены.

А солдат был пьян. Что ему оставалось в этой жизни?

В машину кроме Сполдинга сели еще трое мужчин. Они обсуждали последние сводки из Италии. Дэвид решил, если возникнут неминуемые вопросы, легенды не придерживаться. Не хватало ему еще врать о боях в Салерно. Но вопросы не возникли. И Дэвид вдруг понял, почему.

Сидевший рядом был слеп. А когда он немного подвинулся, на значке в его петлице сверкнуло солнце. Маленькой, сделанной из металла ленточке, означавшей, что он воевал на Тихом океане.

Сполдинг вновь убедился, что ужасно устал. Утратил наблюдательность.

Он вышел из такси на Пятой авеню, в трех кварталах от «Монтгомери». Дэвид заплатил лишнее, надеясь, что остальные догадаются внести свои деньги за ветерана, чей костюм явно был куплен не в «Роджерс Пит».

«Роджерс Пит». Лесли Дженнер… Туманная картина.

Надо выбросить все из головы. Выспаться, дать мыслям устояться. Завтра утром Дэвид встретится с Юджином Лайонзом и начнет… все сначала. Надо подготовиться к знакомству с человеком, который сжег горло спиртом и не разговаривает уже десять лет.

Лифт остановился на шестом этаже, хотя Дэвид ехал на седьмой. Он уже собирался напомнить об этом лифтеру, но заметил, что двери не открываются. Вместо этого сам лифтер повернулся к Сполдингу лицом. В руке он сжимал курносый револьвер «Смит и Вессон». Он потянул рычаг, кабина дернулась вверх и застряла между этажами.

— Чтобы лифт нельзя было вызвать, — объявил лифтер.

— Слава богу! Наконец-то, — усмехнулся Дэвид.

— Вы ждали этого? — изумился лифтер.

— Конечно.

— Как съездили в Ферфакс?

— У вас прекрасные осведомители. — Дэвид говорил правду. Они с Барденом приняли все меры предосторожности. Даже если портье в «Монтгомери» доносил о каждом его шаге, он все равно не мог знать, что Дэвид летал в Вирджинию. Билет был заказан из телефонной будки на вымышленное имя. Номер телефона, который на время отъезда Дэвид дал администратору, завел бы в тупик любую слежку. Даже в самом Ферфаксе имя Сполдинга знала лишь охрана, а видели четыре-пять человек, не больше.

— Да, у нас надежные источники информации… Ну как, поняли, в чем заключался урок Ферфаксу?

— Я понял одно: погубили замечательного человека. Наверно, жена и дети сейчас оплакивают его.

— На войне никого не губят. Там гибнут сами. И не говорите с нами…

— С кем это, «с нами»? — спросил Дэвид.

— Если согласитесь сотрудничать, узнаете. Если нет, вас уничтожат… Мы слов на ветер не бросаем.

— Что значит сотрудничать? Как?

— Нам нужно узнать, где расположен «Тортугас».

Сполдинг мысленно вернулся к происшедшему в пять утра. Айра Барден сказал, что это слово было в переводном листе. Лишь его удалось обнаружить в «бункерах» Пейса. В камерах за стальными дверями, доступных одним высшим чиновникам разведслужбы.

— Тортугас — группа островов неподалеку от Флориды. Обычно ее называют Драй Тортугас. Она есть на любой карте.

— Не говорите глупостей, полковник.

— Я и не думаю вас дурачить. Я просто не понимаю, о чем вы говорите.

Раздался требовательный звонок вызова, вверху и внизу послышались голоса.

— Я предпочел бы не убивать вас, но, видимо, придется…

Неожиданно какой-то мужчина прокричал с шестого этажа:

— Он здесь! Застрял! Эй, в кабине, вы живы?

Этот вопль сбил лифтера с толку. Дэвид выбросил правую руку вперед, схватил его за запястье и ударил им о дверь кабины. Одновременно заехал коленом в пах. Лифтер закричал от боли; Сполдинг вцепился ему в горло, нащупал сонную артерию. Наконец тело его обмякло, револьвер вывалился из руки.

Сполдинг отпихнул пистолет ногой, обеими руками схватил лифтера за плечи, стал трясти его, приводить в чувство.

— А теперь рассказывай ты, сукин сын! Что такое «Тортугас»?

Гам на лестнице разрастался. Вопли побитого лифтера взвинтили нервы всем. Кто-то звал на помощь гостиничное начальство. И полицию.

Лифтер поднял голову. Из глаз его от боли струились слезы:

— Лучше убей меня, свинья, — прохрипел он, задыхаясь.

— Что такое «Тортугас?!

— Спроси Альтмюллера, свинья. — Лифтер потерял сознание.

Снова это имя. Альтмюллер.

Сполдинг отшатнулся от лифтера и взялся за рычаг. Двинул его влево до отказа, вывел кабину на максимальную скорость. В «Монтгомери» было десять этажей. Лампочки на табло показывали, что лифт вызывали с первого, третьего и шестого. Если Сполдинг сумеет доехать до десятого быстрее бежавших следом истеричных постояльцев, ему, возможно, удастся выбраться из кабины незамеченным, а затем примкнуть к толпе, которая, несомненно, соберется у открытых дверей лифта.

…Лифтера унесли на носилках. Полицейский задал Сполдингу несколько вопросов.

— Нет, я не знаю пострадавшего, — отвечал Дэвид. — Минут десять назад он довез меня до моего этажа. Я был у себя в номере, но, услышав крики, выбежал в коридор.

Примерно то же самое твердили остальные. И добавляли: «До чего докатился Нью-Йорк!»

Дэвид спустился к себе, закрыл дверь и взглянул на постель. Как он устал! Но отложить можно все, кроме нескольких вопросов. Решить их нужно сейчас же. Ведь каждую минуту может зазвонить телефон, в номер могут войти. Надо все продумать заранее.

Во-первых, на Ферфакс полагаться больше нельзя. Там полно шпиков.

Во-вторых, нужно узнать, кто такой Франц Альтмюллер.

Дэвид лег на кровать, не раздеваясь. У него не было сил снять костюм и даже ботинки. Он поднял руку, заслонил глаза от лучей предзакатного солнца. Предзакатного солнца первого дня нового года.

Есть и третий вопрос. Неразрывно связанный с человеком по имени Альтмюллер.

Что же это за «Тортугас», черт возьми?

Господи! Мясорубка не останавливалась ни на минуту.

Разгадка жестокой драмы, разыгравшейся в последнюю неделю, видимо, лежит в Буэнос-Айресе.

Отныне придется действовать в одиночку.

Второе января 1944 г. Нью-Йорк

Юджин Лайонз сидел за кульманом в кабинете с голыми стенами. Пиджака на нем не было. По сторонам были раскиданы чертежи. Яркое утреннее солнце скакало по хирургически белым стенам, которые делали кабинет похожим на огромную больничную палату. Да и сам Юджин Лайонз напоминал пациента.

Ученый повернулся лицом к вошедшим. Редко Дэвиду случалось встречать такого тощего человека. Голубые вены просвечивали на руках, висках и шее. Кожа была не морщинистая, но какая-то изношенная. Между тем глубоко посаженные глаза смотрели внимательно и даже проницательно. Прямые волосы преждевременно поредели, поэтому возраст Лайонза определить было трудно. Ему могло быть и тридцать, и пятьдесят.

Но, казалось, главное в этом человеке — равнодушие. Он обратил внимание на вошедших (явно знал, кто такой Дэвид), однако занятий своих не прервал.

Молчание нарушил Кендалл: «Юджин, это Сполдинг. Введите его в курс дела». С этими словами Кендалл повернулся и вышел из кабинета.

Дэвид постоял немного посреди комнаты, потом шагнул к Лайонзу, протянул ему руку и сказал заранее заготовленную речь: «Польщен знакомством с вами, доктор Лайонз. Я не специалист, но много слышал о вашей работе в Массачусетском Технологическом Институте. Буду рад, если вы поделитесь со мной своими знаниями».

На миг в глазах Лайонза вспыхнул интерес. Дэвид рассчитывал своей краткой речью дать понять ученому, что знает о трагедии в Бостоне — то есть о всей судьбе Лайонза — и не осуждает его.

— Я понимаю, у вас мало времени, а я ничего не смыслю в гироскопах, — сказал Сполдинг, отступив от кульмана. — Но мне говорили, что я должен разбираться лишь в общих чертах, дабы уметь высказать по-немецки вещи, которые вы станете мне писать.

Дэвид сделал едва заметное ударение на словах «высказать» и «вы станете мне писать». При этом он внимательно наблюдал за Лайонзом, ждал, как ученый отнесется к тому, что Сполдинг без обиняков заговорил о его немоте. И уловил в глазах ученого искру облегчения.

Лайонз слегка раздвинул тонкие губы и кивнул. Глубоко запавшие глаза поблагодарили Дэвида. Потом Юджин встал со стула, подошел к столу, где вперемешку с чертежами лежали его книги. Взял одну из них и подал Сполдингу. На обложке было написано:

«Диаграмматика: инерция и прецессия».

И Дэвид понял — дело пойдет на лад.

Он прошел кварталов сорок — в стране басков это были бы две мили, — но идти по Нью-Йорку было гораздо неприятнее. Он принял несколько решений. Теперь нужно выполнить их.

Оставаться в Нью-Йорке нельзя. Слишком рискованно. Нужно немедленно, пока не опомнились охотящиеся за ним, уезжать в Буэнос-Айрес. А в том, что охотились, сомнений не оставалось.

Возвращаться в «Монтгомери» равносильно самоубийству. Придется позвонить в отель, сказать, что его срочно переводят в Пенсильванию и попросить дежурного взять вещи на хранение. По счету он заплатит позже…

Тут Сполдинг вспомнил о Юджине Лайонзе. И опечалился, что ему не удастся укрепить свои отношения с ним. Исчезновение Сполдинга Лайонз может истолковать как то, что от него в очередной раз отвернулись.

И тут Дэвид понял, на что наводят его размышления. В ближайшие несколько часов самым безопасным для него убежищем могут стать филиал «Меридиана» или госпиталь, где держат Лайонза. Побывав в обоих местах, он поедет на аэродром Митчелл и позвонит генералу Свонсону.

Разгадка жестокой драмы, разыгравшейся в последнюю неделю, — от катастрофы на Азорских островах до недавнего столкновения на лестнице, — лежит в Буэнос-Айресе.

Свонсону об этом говорить нельзя, поэтому он ничем помочь не сможет; Ферфаксу же просто нельзя доверять. Отныне придется действовать в одиночку.

Часть II Буэнос-Айрес, 1944 г.

1

Авиалайнер компании «Пан Америкэн» вылетел в Буэнос-Айрес из нью-йоркского аэропорта «Тампа» в восемь утра. В списке пассажиров Дэвид значился как Доналд Скэнлан из Цинциннати, штат Огайо, специалист-буровик. Это была его легенда на время полета. Как только самолет приземлится в «Аэропарке» Буэнос-Айреса, Доналд Скэнлан исчезнет. Дэвид нарочно сохранил свои инициалы — им соответствовала монограмма на портсигаре. Ведь вымышленное имя так легко забыть в спешке… или от страха.

Когда Дэвид позвонил Свонсону из аэропорта Митчелл, генерала чуть удар не хватил. Как руководитель операции Свонсон все-таки никуда не годился. Малейшее отклонение от планов Кендалла приводило его в панику. А Кендалл собирался вылететь в Буэнос-Айрес только на другой день.

Дэвид не стал ничего объяснять. Сказал лишь, что на его жизнь опять покушались и если генерал хочет, чтобы он «сослужил свою службу», надо ехать незамедлительно, пока он еще цел и невредим.

Связаны ли эти покушения, точнее нападения, с Буэнос-Айресом? Свонсон задал вопрос так, словно боялся услышать утвердительный ответ. Дэвид честно признался, что не знает. Допускать, что такая связь есть, можно, однако полагаться нельзя.

— Пейс рассказывал, что в Португалии вы не раз попадали в переделки.

— Верно. Хотя сомневаюсь, что Пейс знал подробности. Прав он был в одном: в Португалии и Испании моей смерти жаждут многие. По крайней мере считают, что именно моей. Уверенности у них быть не может. Так уж мы работаем, генерал.

Свонсон надолго замолчал. Наконец собрался с духом и выговорил самые страшные для него слова:

— Вы понимаете, Сполдинг, что вас, вероятно, придется заменить?

— Конечно. Меняйте хоть сейчас. — Дэвид не кривил душой. Ему хотелось вернуться в Лисабон.

— Нет… нет, слишком поздно, — поспешил ретироваться Свонсон. — Чертежи превыше всего. Остальное значения не имеет.

Потом речь пошла о поездке в Буэнос-Айрес, американской и аргентинской валютах, новой одежде и багаже. Свонсон перескакивал с пятого на десятое, поэтому утрясать детали пришлось самому Сполдингу. И последний приказ Дэвид не получил, а отдал:

— Никто, кроме работников посольства в Буэнос-Айресе, не должен знать, где я. В первую очередь, люди Ферфакса. Нужно во что бы то ни стало скрыть это от них.

— Почему? — спросил Свонсон. Неужели Сполдинг считает…

— В Ферфаксе шпион. Можете доложить хоть в Белый дом.

— Исключено!

— Скажите это вдове Пейса!

В Аргентине Дэвид начнет действовать не торопясь, так же как в Португалии. Сначала освоится с обстановкой, с новыми знакомыми. Легенда у него, в общем, такая же, как была в Лисабоне: он богатый, владеющий тремя языками атташе, чье происхождение и воспитание делают его незаменимым на званых обедах у посла. Он как нельзя лучше впишется в мир нейтральной столицы и если кто-нибудь подумает, что это теплое местечко он получил благодаря деньгам и связям, пусть так и будет. Дэвид никого не станет разубеждать.

Послу он, если понадобится, расскажет другую историю. По ней Сполдинг — посредник между банкирами Нью-Йорка и Лондона с одной стороны и экспатриантом Эрихом Райнеманном — с другой. В Вашингтоне его действия, конечно, одобряют — после войны восстановление и реконструкция предприятий Германии станут важнейшими международными проблемами. И Райнеманн сыграет здесь не последнюю роль. Так, по крайней мере, считают финансисты Берна и Женевы.

Посол Хендерсон Гранвилл уделил новому атташе полчаса. В другой день он бы побыл с ним побольше, но в воскресенье было не до этого. Весь Буэнос-Айрес отдыхал, дипломаты же работали. Послу нужно было принять делегации из Германии и Японии, а потом присутствовать на приеме в бразильском посольстве.

— Не стану обременять вас скучными подробностями здешней жизни, расскажу лишь то, что поможет вам скорее освоиться. О многом вы, разумеется, читали.

— Признаться, у меня не было времени. Я всего неделю как из Лисабона. Знаю лишь, что правительство Кастильо свергнуто.

— Да. В июне прошлого года. Это было неизбежно… Рамон Кастильо был бестолков, как и всякий президент Аргентины. Да и окружали его фигляры. Они довели страну до разрухи. К несчастью, те, кто стал у власти, вернее, промаршировал к президентскому дворцу, — жизнь не облегчат.

— Сейчас правит военный совет? Хунта?

Гранвилл развел ухоженными руками, на его стареющем аристократическом лице появилась сардоническая усмешка:

— «Групо де Офисиалес Унидос», — вот как они себя называют! Отвратительное сборище подлецов и трусов… Вы, конечно, знаете, что аргентинскую армию обучают советники из вермахта. Добавьте сюда горячую испанскую кровь, экономический хаос, навязанный нейтралитет, в который никто не верит, и что получится? Полицейское государство, прогнившее сверху донизу.

— Почему Аргентина остается нейтральной?

— В основном из-за внутренних распрей. В ГОУ — так мы называем хунту — больше фракций, чем было в двадцать девятом году в рейхстаге. И каждая рвется к власти. Кроме того, все боятся увидеть на улицах американских солдат…

— Есть еще один аспект, — продолжал Гранвилл. — В Буэнос-Айресе находится небольшая, но необычайно богатая еврейская община. Возьмите, к примеру, того же Райнеманна. Хунта не в состоянии открыто взять на вооружение расистские теории Юлиуса Штрайхера, ибо не раз пользовалась деньгами евреев для уплаты долгов, оставленных Кастильо… Ясна вам ситуация?

— Она довольно запутанная.

— Пожалуй… Но мы придерживаемся девиза: «Сегодняшние друзья завтра могут уйти в услужение фашистам, а вчерашние враги — сегодня переметнуться на нашу сторону. Держи двери открытыми, а мысли взаперти. На людях будь более гибок, чем позволяет начальство». Это нам прощают.

— Возможно, этого от нас даже ждут.

— И то, и другое.

Дэвид закурил. Ему хотелось перевести разговор на другую тему. Старик Гранвилл был одним из тех послов, которые способны часами обсуждать перипетии своей службы. Такие чаще всего оказываются прекрасными дипломатами; но не самыми желанными союзниками, когда от слов требуется перейти к делу. И все же Хендерсон Гранвилл — чудесный человек: хотя в глазах его стоит озабоченность, это озабоченность за дело, а не за свое кресло.

— По-видимому, Вашингтон сообщил, чем я буду здесь заниматься.

— Да. Извините, но я этого не одобряю. Хотя к вам лично у меня неприязни нет, вы человек подневольный. Ведь я понимаю: Гитлер вскоре испустит дух, а международный бизнес будет жить вечно… Денежные дела вызывают у меня отвращение.

— Особенно те, какими займусь я, верно? *

— Увы, да. Эрих Райнеманн готов служить самому дьяволу. Он человек, без сомнений, могущественный, но совершенно бессовестный. Более аморального типа я не встречал. Мне кажется просто безнравственным, что богатство открыло ему доступ к Лондону и Нью-Йорку.

— Возможно, того требуют и военные интересы союзников.

— Конечно. Простите старика за отжившую свой век мораль. Не будем ссориться. Вам надо выполнить задание, и я готов помочь, чем могу. Хотя и не знаю, как.

— Да, сэр, вы для меня не сможете почти ничего сделать. Включите меня в список работников посольства. Дайте мне отдельный кабинет с телефоном. И познакомьте с криптографом. Мне придется посылать в Вашингтон шифровки.

— Звучит зловеще, — невесело улыбнулся Гранвилл.

— Ничего страшного, сэр. Это будут простые «да» и «нет».

— Ладно. Нашего главного шифровальщика зовут Боллард. Хороший парень, знает семь или восемь языков, блестяще играет во все салонные игры. Что еще?

— Мне нужна квартира…

— Это мы знаем, — мягко прервал Гранвилл и бросил краткий взгляд на часы на стене. — Мисс Камерон вам ее уже подобрала… Вашингтон, конечно, не сообщил, сколько вы намереваетесь здесь пробыть, так что квартиру мы сняли на три месяца.

— Благодарю . вас, сэр. — Сполдинг встал и протянул Гранвиллу руку.

— Знаете ли, — сказал тот, пожав руку Дэвиду. — Мне бы хотелось задать вам один вопрос… Почему люди с Уоллстрита и Стрэнда послали именно вас? Неужели для такого дела не нашлось просто опытного банкира?

— Наверно, не нашлось. С другой стороны, я лишь посредник, передаю секретные сведения. А в подобных делах у меня есть известный опыт.

Гранвилл улыбнулся, и вновь невесело.

2

Боллард был полиглотом с математическим складом ума, копной рыжих волос и крепким мускулистым телом. Бобби Боллард был человеком, с каким приятно иметь дело.

— Вот здесь мы и живем, — рассказывал он Дэвиду. — Служебные помещения вы уже видели: сейчас в разгар аргентинского лета, у нас ужасно жарко. Надеюсь, у вас хватит здравого смысла обзавестись собственной квартирой?

— А вы? Почему же вы живете при посольстве?

— Мои шифровальные машины бестолковы, они жужжат круглые сутки. Так стоит ли поминутно бегать сюда из Чакариты или Сан-Телмо? Да и не тесно здесь, мы друг другу не мешаем.

— Мы? Значит, вы не один так живете?

— Нас немного: сам Гранвилл, Джин Камерон и я. Вы встретитесь с нею завтра, если не столкнетесь сегодня, когда она пойдет со стариком на диплоскуку.

— Дипло… что?

— Диплоскука. Это слово, вернее, понятие изобрел старик Гранвилл. Он им гордится. Диплоскука — это рутинные обязанности посла.

Боллард и Сполдинг стояли в огромном пустом зале. Шифровальщик открыл стеклянные двери на небольшой балкон. Вдалеке различались залив Ла-Плата и главный порт Буэнос-Айреса — Пуэрто Нуэво.

— Прекрасный вид, правда?

— Конечно. — Дэвид вслед за Боллардом вышел на балкон. — Эта Джин Камерон и посол… Они…

— Джин со стариком?! — Боллард от души расхохотался. — Боже мой, нет, конечно!.. Даже не знаю, почему ваши слова меня так рассмешили. Ведь многие, наверно, думают то же самое. Это как раз и смешно.

— Отчего же?

— Скорее, и грустно, и смешно, — продолжил Боллард. — И старик, и Джин Камерон выходцы из мерилендских богачей, потомственных дипломатов. Она вышла замуж за Камерона, с которым еще в детстве в прятки играла. Знаете, как бывает у богачей, когда мальчика и девочку с пеленок нарекают женихом и невестой? Словом, они поженились. Началась война. Он сменил костюм адвоката на форму военного летчика. А в прошлом году погиб. После этого Джин немного не в себе. А может, и более, чем немного.

— Поэтому Гранвилл привез ее сюда?

— Верно.

— Прекрасное лечение, — усмехнулся Дэвид.

— Джин с вами, пожалуй, согласилась бы. — Боллард вернулся в зал. Сполдинг последовал за ним. — Она трудится не покладая рук и в самые неподходящие часы.

— А где миссис Гранвилл?

— Понятия не имею. Они развелись со стариком лет десять-пятнадцать назад.

— И все же положению Джин можно позавидовать, — сказал Дэвид, подумав о сотнях тысяч женщин, чьи мужья погибли.

— Пойдемте, я покажу кабинет, что выделил вам старик. Его, по-моему, уже привели в порядок. — Боллард улыбнулся. — Дело в том, что вы просили уединенную комнату. У нас есть такая, но она настолько уединена, что мы храним в ней всякий хлам.

— Видно, я произвел на Гранвилла впечатление.

— Это точно. Он боится вас как огня.

— А вы?

— Мне на все наплевать. — Боллард повернул в другой коридор и объяснил: — Это южное крыло. Служебные помещения на первом и третьем этажах. А на крыше можно загорать, если вам по душе такое времяпрепровождение.

— Смотря с кем загорать.

Они подошли к широкой лестнице и уже собирались обойти ее, как со второго этажа послышался женский голос:

— Бобби?

— Это Джин, — сказал Боллард. — Да! — воскликнул он. — Я здесь со Сполдингом. Спускайся, познакомься; с новым сотрудником, столь влиятельным, что ему сразу квартиру сняли.

— Посмотрим, что он скажет, когда увидит ее!

На лестничной площадке показалась Джин Камерон. Довольно высокая, стройная, она была в длинном вечернем платье яркой расцветки, но простого покроя. Ее густые каштановые волосы достигали плеч. Черты ее лица, броские сами по себе, вместе создавали нежное впечатление: большие живые голубые глаза, узкий, резко очерченный нос, полноватые губы с чуть заметной улыбкой, прекрасная кожа, бронзовая от аргентинского солнца.

Дэвид сообразил, что Боллард следит за ним, ждет, как новобранец воспримет красоту женщины. Смотрел он насмешливо-иронически, и Сполдинг понял: Бобби уже пытался напиться из этого источника, но ничего, кроме нескольких капель холодной воды, не получил. Теперь он друг этой женщины и на большее не рассчитывает.

Джин Камерон, кажется, смутило поспешное знакомство на лестнице. Она спустилась, и ее губы тронула такая искренняя улыбка, какой Дэвид не видел уже много лет. Искренняя и совершенно лишенная кокетства.

— Добро пожаловать, — сказала Джин и протянула Сполдингу руку. — Слава богу, у меня есть возможность извиниться за то, что я выбрала квартиру без вашего ведома. Если она вам не понравится, можете поселиться прямо здесь.

— Неужели квартира так плоха?

Джин было уже за тридцать, но годы не испортили ее красоты. И Джин понимала, что ее оценивают, но результат, казалось, ее ничуть не волновал.

— Нет, для временного пристанища она подойдет вполне. Лучшего здесь на три месяца вообще не сдают. Квартира маленькая, но уютная.

— Мы бы вам ничего лучше номера в отеле не предложили, — добавил Боллард и тронул молодую женщину за плечо. «Хочет уберечь ее от меня», — подумал Дэвид. — Портеньо матушке Камерон доверяют. А нам — нет.

— Портеньо, — пояснила Джин в ответ на вопросительный взгляд Сполдинга, — это жители БА.

— А БА означает Монтевидео, — заключил Сполдинг и улыбнулся.

— Смотри-ка, нам остряка прислали, — вставил Боллард.

— Вы к этому сокращению привыкнете, — продолжила Джин. — Все в американском и английском посольствах так называют Буэнос-Айрес. Мы столь часто видим это буквосочетание в телеграммах, что ввели его и в речь. Да, но мне надо бежать к послу, — спохватилась Джин. — Если я опоздаю, он начнет ворчать… Еще раз добро пожаловать, мистер Сполдинг.

— Называйте меня Дэвид, пожалуйста.

— Хорошо. Бобби, ведь ключ у тебя? От квартиры Дэвида?

— Можешь напиться на приеме до бесчувствия — я позабочусь обо всем сам.

…Дэвид поблагодарил Болларда и выпроводил его, сославшись на трудный перелет, которому предшествовали слишком бурно проведенные в Нью-Йорке дни (здесь Сполдинг душой не кривил).

Оставшись один, Дэвид осмотрел квартиру. Она оказалась более чем сносной, хотя и небольшой: спальня, гостиная-кухня и ванная. Но обладала преимуществом, о котором Джин Камерон не упомянула. Квартира располагалась на первом этаже, стеклянная дверь выходила в маленький выложенный кирпичом внутренний дворик, окруженный бетонной стеной, увитой плющом, что рос из огромных горшков на закраине. Посреди дворика стояло какое-то плодовое дерево с корявым стволом, а вокруг него — три плетеных кресла. Они видели лучшие дни, но все равно казались необычайно уютными. Словом, укромный дворик и решил дело — Дэвид останется жить здесь.

Он снял трубку с телефона — гудок послышался, хотя и не сразу. Сполдинг положил ее, подошел к холодильнику, открыл дверцу и улыбнулся. Джин Камерон припасла сама — или попросила кого-то — все необходимое: молоко, масло, ветчину, яйца. А еще Дэвид с радостью обнаружил две бутылки вина — красного из Орфилы и белого из Колона. Закрыв холодильник, он вернулся в спальню. Распахнул чемодан, вынул бутылку виски и вспомнил, что нужно будет пополнить гардероб.

Дэвид выложил на стол полученные от Юджина Лайонза книги. Две он уже прочитал и теперь начинал понемногу разбираться в терминологии аэрофизика. Но для полной уверенности надо изучить подобные материалы на немецком. Завтра он пройдет по книжным лавкам в германском квартале, найдет что-нибудь подходящее. Но все это, как прекрасно понимал Дэвид, мелочи.

Он вернулся в кухню-гостиную с бутылкой виски в руках и достал из холодильника ванночку со льдом. Налив выпить, устремил взгляд на двойную дверь во внутренний дворик. И решил провести несколько предзакатных минут под январским ветерком Буэнос-Айреса.

Дэвид уселся в плетеное кресло, вытянул ноги, откинулся на спинку. И понял: если хоть на миг закроет глаза, он не разлепит их до утра. А спать еще рано: испанский опыт приучил Дэвида перед сном есть.

Трапеза давно потеряла для него свою прелесть — стала простой необходимостью. «Смогу ли я когда-нибудь вновь оценить вкус пищи? — подумалось Дэвиду. — Вернется ли ко мне полузабытая способность наслаждаться жизнью?» Из всех европейских городов в Лисабоне были, наверное, лучшие рестораны, виллы, была пропасть всяческих соблазнов, но он не замечал их. Теперь судьба забросила его в один из самых роскошных городов Южной Америки, и вновь улицы для него станут лишь полем боя, как баскские холмы в Испании.

Как чуждо все это характеру человеческому…

В листве дерева щебетала маленькая птичка, очевидно, недовольная появлением Дэвида. Она напоминала ему о северных краях. Там щебет птиц предупреждал о появлении людей.

Неожиданно Сполдинг сообразил, что говорливая птичка озабочена совсем не им. Она поскакала вверх по веткам, не переставая пронзительно щебетать, то теперь быстрей, назойливей, чем раньше. Значит неподалеку был кто-то еще.

Дом, где поселился Сполдинг, был четырехэтажным,. с пологой крышей, крытой черепицей. Почти все окна были распахнуты навстречу бризу с залива Ла-Плата. Слышались обрывки приглушенных разговоров, но ничего угрожающего в них не было. Жители дома ничем не смогли напугать беспокойную птичку. Между тем она продолжала, как говорится, бить тревогу.

Наконец Дэвид увидел, почему.

На крыше, полускрытые листвой плодового дерева, сидели двое мужчин. Они притаились, смотрели вниз. Наблюдали — Сполдинг был уверен в этом — за ним.

Оранжевое солнце играло на стволе карабина — в руках человека справа. Он не пытался поднять его, прицелиться.

Сполдинг подумал, что так он кажется еще более зловещим. Словно тюремщик, уверенный, что узнику не ускользнуть…

Дэвид решил продолжить игру. Он приподнял лениво руку и выпустил стакан с недопитым виски. Звон осколков «разбудил» его. Дэвид замотал головой, отогнал притворный сон, протер глаза, как бы невзначай поднял взгляд. Двое на крыше отступили на несколько шагов.

Дэвид собрал осколки и прошел в дом походкой усталого человека, удрученного собственной беспечностью.

Войдя в квартиру, он бросил осколки в мусорное ведро, достал из комода из-под носовых платков пистолет. Засунул его за пояс, надел пиджак и убедился, что пистолета не видно. Потом подошел к двери в подъезд и бесшумно ее приоткрыл.

Дэвиду нужно было преодолеть три этажа. Два значения не имели. Он побежал, перепрыгивая через ступеньки, и заметил, что если держаться стены, они скрипят слабее. Последний пролет он прошел крадучись.

Дэвид вновь достал пистолет и распахнул дверь, ведущую на крышу.

Ошеломленные пришельцы разом повернулись к нему. Тот, у которого был карабин, поколебавшись немного, взял его наизготовку. Сполдинг тут же навел пистолет ему на грудь, но понял, что никто стрелять в него не собирается.

Второй закричал: «Не надо, сеньор!» Дэвид определил, что акцент у него не аргентинский, а североиспанский.

— Опусти «пушку». Живо! — Сполдинг заговорил по-английски, чтобы узнать, понимают пришельцы этот язык или нет.

— Это недоразумение, — опустив карабин, сказал первый на ломаном английском. — В округе шкодят… как это сказать?.. ладронес, воры.

Дэвид отошел от двери, держа мужчин под прицелом.

— Я вам не верю. Вы не из Буэнос-Айреса.

— В округе немало подобных нам. Приезжих, сеньор.

— Это квартал эмигрантов, — добавил второй.

— Вы хотите сказать, что забрались на крышу не ради меня?

— Уверяю, это совпадение, — сказал человек с карабином.

— Видите ли, — вмешался другой. — На прошлой неделе ограбили двух жильцов. Полиция за нас не вступается, мы для нее экстраньерос — иностранцы. Нам самим приходится стоять за себя.

Сполдинг внимательно наблюдал за мужчинами. Они говорили не колеблясь, их глаза не выдавали страха.

— Я работник американского посольства, — сухо произнес Дэвид. Экстраньерос и глазом не моргнули. — Покажите ваши документы.

— Что? — переспросил человек с карабином.

— Бумаги… Сертификадос.

— Конечно. Сейчас, — второй полез в карман брюк. — Вот, прошу вас. В портмоне.

Дэвид взял потертый кошелек. Вгляделся в целлофановое окошко — от времени оно потрескалось.

Вдруг приклад ударил его по руке, в которой был пистолет. Сполдинга пронзила невыносимая боль. Потом ему умело заломили эту руку — вниз и назад. Ничего не оставалось, кроме как выпустить пистолет и ногой попытаться спихнуть его с крыши.

Но поздно. Удара по виску он уже не ощутил. Настала тьма. Пустота.

— Они правильно описали положение дел, но только совсем в другой части города, — сказал Боллард, сидевший в противоположном углу комнаты. Дэвид держал у виска грелку со льдом. — Экстраньерос живут в основном в западной части Боки. Уровень преступности там чертовски высок, полиция предпочитает патрулировать центр, а не иге улицы. Да и ГОУ экстраньерос недолюбливает.

— Ну и что? — пожал плечами Дэвид.

— Скажите спасибо, что они решили не убивать вас. А то сбросили бы с крыши или оставили на краю. Ставлю пять к одному, вы скатились бы наземь.

— Я знал, что они пришли не по мою душу.

— Откуда?

— Убить меня можно было и раньше. По-моему, они ждали, когда я уйду.

— Зачем?

— Чтоб порыться в моих вещах. Один раз такое уже было. Скажите, Бобби, кто знал, что я прилетаю? И вообще, как решался вопрос со мной?

— Знали трое. Я, конечно: через меня идут все шифровки. Естественно Гранвилл. И Джин Камерон — старик попросил ее подыскать вам квартиру… впрочем, вы в курсе. Когда я принес яичницу, Джин играла с Гранвиллом в шахматы.

— Что принесли? — прервал Дэвид.

— Яичницу, яйца всмятку, — у нас так шифровки называют. Вашингтон передал приказ особым кодом, расшифровывать который имею право только я или мой заместитель.

— Понятно. Что дальше?

— Ничего. То есть остальное вам известно.

— Значит, у них в городе целая сеть. И они держат на заметке все свободное жилье: квартиры, дома и, что легче всего, номера в отелях.

— Не совсем вас понимаю, — заметил Боллард.

— Как ни хитри, основного не изменишь: человеку нужно где-то спать и умываться.

— Это ясно, хотя к сегодняшнему происшествию неприемлемо. Рассекретят вас только завтра. Да и то, если вы того пожелаете. Вашингтон сообщил, что вы направились сюда сами по себе, даже мы точно не знали, когда и как вы доберетесь до Буэнос-Айреса… Джин снимала квартиру не лично для вас. Не на ваше имя.

— Ну и ну! — устало пробормотал Сполдинг, отнял от головы лед и ощупал висок. Потом оглядел пальцы. На них остались следы крови.

— Думаю, с такой раной вы геройствовать не станете, а сходите к врачу.

— Да, я не герой. — Сполдинг улыбнулся. — К тому же мне швы с плеча надо снять. Я готов хоть сегодня, если вы это устроите.

— Устрою. А где вы заработали швы?

— Попал в авиационную катастрофу на Азорских островах.

— Ого! Да вы немало путешествуете!

— И все же меня кто-то постоянно опережает.

3

— Миссис Камерон пришла сюда по моей просьбе, Сполдинг. Заходите. С Боллардом и врачом я уже поговорил. Вам сняли одни швы и наложили другие. Вы, наверно, чувствуете себя, как подушечка для иголок.

Гранвилл сидел за своим вычурным столом, развалясь в кресле с высокой спинкой. Джин Камерон расположилась на диване. Один из стульев у стола явно предназначался для Дэвида.

— Ничего серьезного, сэр. Иначе я сам сказал бы об этом. — Сполдинг кивнул Джин и увидел в ее глазах тревогу. По крайней мере, так ему показалось.

— Насколько я понял, те двое, что вчера напали на вас, были провинсиадос. Не портеньос.

Сполдинг улыбнулся улыбкой побежденного и обратился к Джин:

— Кто такие портеньос, я знаю. Видимо, слово «провинсиадос» должно говорить само за себя. Это крестьяне? Деревенские жители?

— Да, — негромко ответила молодая женщина. — Так называют всех, кто не живет в самом Буэнос-Айресе.

— Это два разных народа, — продолжил Гранвилл. — Провинсиадос относятся ко всем враждебно и с большой опаской. Ведь их нещадно эксплуатируют.

— Но провинсиадос — это коренные аргентинцы, так?

— И с их точки зрения гораздо более коренные, чем портеньос. В них меньше итальянской и немецкой кровей, не говоря о португальской, балканской и еврейской. Видите ли, Буэнос-Айрес пережил несколько волн иммиграций…

— Вряд ли это были провинсиадос, — тихо возразил Дэвид. — Они называли себя «экстраньерос». Неприкаянные.

— Экстраньерос — довольно саркастическое прозвище. И ностальгическое. Так можно назвать живущего в резервации индейца. Оно означает «иностранец на собственной родине». Вы понимаете?

— Это были не аргентинцы. Они говорили совсем не по-местному.

— Да? А вы разбираетесь в лингвистике?

— Разбираюсь.

— Понятно. — Гранвилл оторвался от спинки кресла. — Как по-вашему, нападение связано с делами посольства? С интересами союзников?

— Не знаю. Мне кажется, напасть хотели именно на меня. И хотелось бы понять, как они узнали, где я поселился. Я еще не видел владельца дома…

— Я его тоже не видела, — заметила Джин. — Большинство домов принадлежат богачам, живущим в кварталах Телмо и Палермо. Все делается через бюро по найму.

Дэвид повернулся к Гранвиллу:

— Мне кто-нибудь звонил?

— Нет. А с вами кто-то должен связаться?

— Некий Уолтер Кендалл.

— Кендалл… Припоминаю… Кендалл. Да, Кендалл. — Гранвилл порылся в бумагах на столе. — Вот. Уолтер Кендалл прибыл в Буэнос-Айрес вчера поздно вечером. Остановился в «Альвире», что у парка Палермо. Старый добрый отель. — Гранвилл неожиданно бросил взгляд на Сполдинга. — Кендалл зарегистрировался как специалист по экономике промышленности.

— Он подготовит почву для переговоров, поможет мне выполнить приказ. — Дэвид не скрывал, что ему неохота углубляться в разговор об Уолтере Кендалле. С другой стороны, он не желал кривить душой перед Джин Камерон. К ней он и обратился: — Моя первейшая обязанность здесь — посредничать между финансистами Лондона и Нью-Йорка и банкирами Буэнос-Айреса. Между тем я дебет от кредита не отличаю. Но Вашингтон избрал именно меня. А господина посла моя неопытность тревожит. — Сполдинг быстро перевел взгляд на Гранвилла, напомнил, что дальше слова «банкиры» в разговорах идти нельзя. Имя Эрих Райнеманн нужно держать в тайне.

— Признаюсь, вы правы, — сказал Гранвилл. — Но теперь речь не об этом. Что вы собираетесь предпринять на счет событий прошлого вечера? Думаю, надо подать в полицию официальную жалобу. Хотя пользы от нее не будет никакой.

Дэвид помолчал немного, обдумал «за» и «против» предложения Гранвилла, спросил: «Газеты о ней напишут?»

— Пару строк, не больше, — ответила Джин.

— Атташе обычно бывают при деньгах, — сказал Гран-вилл. — Посему воры не обходят их стороной. Пресса назовет происшествие попыткой ограбления. Так оно, возможно, и было.

— Но хунте такая новость придется не по вкусу. Она противоречит точке зрения полковников, а газетами заправляют именно они. — Джин рассуждала вслух, глядя на Дэвида. — Они попытаются замять эту историю.

— Значит, если мы не подадим жалобу, — давайте считать, что меня и впрямь хотели ограбить, — то признаем, будто расцениваем инцидент как нечто более важное. А к этому я не готов, — сказал Сполдинг.

— Тогда я оформлю официальный протест сегодня же, — заключил Гранвилл.

Дэвид считал, что все началось с их первого обеда. Потом Джин призналась, что это случилось гораздо раньше, но он ей не поверил. Она якобы влюбилась в него, когда он сказал, что БА означает Монтевидео. Смешные глупости!

Однако совсем не глупа та легкость, с какой они общались друг с другом. Они об этом не говорили, лишь чувствовали. Им было просто и хорошо, и молчание никогда не становилось тягостным, смех был естественным, не вымученным.

Удивительно! Тем более, что ничего подобного они не ожидали, не искали. У них обоих было достаточно веских причин не пойти дальше поверхностного знакомства или ни к чему не обязывающей дружбы. Сполдинг — человек ветреный, рассчитывает лишь выжить и начать новую жизнь с чистой совестью, забыв о прошлом. Вот что для него важнее всего. К тому же он знает, что Джин скорбит о муже так глубоко, что не сможет отказаться от него, не почувствовав себя предательницей.

Она сама дала понять об этом. Ее муж не был бравым военным летчиком, образы которых рисовали радио и газеты. Он ужасно боялся — нет, не за себя. Он страшился убивать. И никогда не пошел бы на войну, если бы это не навлекло на жену и родителей град насмешек.

Почему он стал именно пилотом?

Камерон сел за штурвал самолета еще подростком. К тому же он считал, чтоюридическое образование или сделает его тыловиком, или приведет в окопы. Словом, адвокатов в армии хватало, а летчиков — нет.

Дэвид, казалось, понимал, почему Джин так много рассказывает о погибшем муже. На то существовали две причины. Во-первых, говоря о нем открыто, она приспосабливалась к происходившему между ней и Дэвидом. Вторая причина была не столь ясной, но не менее важной. Джин Камерон ненавидела войну; ненавидела за то, что она у нее отняла. Она хотела, чтобы Дэвид это понял. Интуиция подсказывала ей, что жизнь Дэвида в большой опасности. А потерять любимого еще раз… у нее не хватило бы сил.

Они пошли обедать в ресторан на берегу залива Рьячуэло. И ресторан, и блюда выбрала Джин. Видя, что Дэвид не может оправиться от нападения, она убедила его хорошо, спокойно пообедать, а потом вернуться домой, лечь в постель и денек отдохнуть. Но идти к нему она не собиралась. А он на это и не рассчитывал.

— Хороший парень этот Боллард, — сказал Дэвид, разливая белое вино. — Вы ему очень нравитесь.

— Бобби пытался ухаживать как истинный профессионал — с удивительным юмором и обаянием. Другая на моем месте поддалась бы. В общем, у него есть полное право сердиться на меня… Я принимала его ухаживания, не отвечая взаимностью.

— Он согласен даже на это, — заметил Дэвид.

— Говорю вам, Бобби — душка.

— В посольстве есть еще десяток мужчин…

— Не забывайте об охранниках из морских пехотинцев, — перебила Джин, мило, совеем не по-военному взяв рукой «под козырек».

— Тогда сто десять мужчин.

— Ну уж нет. Десантники все время меняются — их привозят сюда с базы морской пехоты к югу от Боки как на вахту. А холостые атташе заражены посольской болезнью.

— Чем, чем?

— Поддакиванием… трясучкой. В вас этого, как ни странно, нет.

— Чего не знаю, того не знаю. Я с такими людьми не сталкивался.

— Из чего можно сделать важный вывод, не так ли?

— Какой?

— Вы не карьерист из госдепартамента. Болезнь «поддакивания» состоит в том, чтобы ступать бесшумно и убедить всех вышестоящих чиновников — особенно посла — в собственной «стопроцентной исполнительности». — Джин нахмурилась, выдвинула вперед подбородок — такая мордашка у щенка боксера. Сполдинг расхохотался: Джин точь-в-точь передала взгляд и голос типичного дипломата-карьериста. — Но вы не заражены ею. — Джин перестала гримасничать и заглянула Дэвиду в глаза. — Я внимательно следила за вашим разговором с Гранвиллом. Вы ничуть не прислуживались, были просто вежливы. Вас не интересует его мнение о себе, так?

Он не опустил глаз:

— Верно… Теперь я отвечу на вопрос, который не дает покоя вашей очаровательной головке. Нет, я не штатный офицер разведслужбы. Мое задание вызвано лишь войной. Но я часто работаю под дипломатическим прикрытием. По двум взаимосвязанным причинам. Я говорю на четырех языках, а знаменитые родители делают меня вхожим в правительственные, коммерческие и промышленные круги. Я не круглый дурак, чтобы не пользоваться этим, посему сообщаю конфиденциальные сведения представителям компаний в разных странах. Международный рынок не закрыла даже война… Таков мой вклад в победу. Я не очень горжусь им, но другой судьбы не ищу.

Джин улыбнулась как всегда искренне и взяла Дэвида за руку.

— По-моему, вы делаете свое дело расторопно и с умом. Таким могут похвастаться немногие. И, бог свидетель, выбора у вас не было.

— «Чем ты занимался на войне, папа?»… «Видишь ли, сынок, — Дэвид попытался спародировать самого себя, — я ездил по свету и сообщал нашим друзьям из Чейз-бэнк, что можно подешевле купить и подороже продать».

— При этом вас атаковали на крыше аргентинского дома и… что это за швы на плече?

— Мой самолет неудачно приземлился на Азорских островах. По-моему, летчик и весь экипаж были пьяны.

— Вот видите. Вам приходится не легче, чем солдату на передовой… Если я встречусь с вашим сыном, обязательно расскажу ему об этом.

Они поглядели друг другу в глаза. Джин смутилась, отняла руку. Сполдинг добился главного — она ему поверила. Приняла его легенду безоговорочно. Тут он понял, что ему и легко, и стыдно. Сумев обмануть эту женщину, он не ощутил никакой профессиональной гордости.

— Теперь вы знаете, что я избежал посольской болезни. И все же не пойму, при чем тут вы… Когда кругом сто с лишним мужчин…

— Я не вожу вас за нос. Просто хотела узнать, рассказал вам Боллард об одной вещи или нет. Оказывается, он и в самом деле добр. Предоставил мне самой сделать это.

— Что?

— Мой муж был пасынком Хендерсона Гранвилла. Они были очень близки.

Они покинули ресторан в начале пятого, прошлись у доков Дарсены, вдыхая соленый воздух. Дэвиду показалось, что Джин так хорошо, как давно уже не было. И дело не только в том, что ей легко с ним, здесь нечто большее. У Джин словно камень с души свалился.

Сейчас она была прекрасна, но не так, как в краткие минуты на лестнице. Дэвид воссоздал в памяти сцену поспешного знакомства и понял, в чем разница. Джин Камерон тогда вела себя тоже открыто и дружелюбно… как само очарование. Но была в ней и порожденная самообладанием отрешенность. Она полностью держала себя в руках. На ней лежала печать уверенности, ничего общего не имевшей с ее положением в посольстве или преимуществами, какие она приобрела, выйдя замуж за пасынка посла. Уверенность эту придавали Джин ее собственные решения и взгляды на жизнь. Даже с Боллардом она вела себя твердо, независимо. Боллард мог в шутку посоветовать ей «напиться до бесчувствия», потому что при всем своем воображении не допускал, что она позволит себе такое.

Джин держала себя в узде. И теперь узда ослабевала.

Вчера Дэвид разговаривал с Джин, считал ее морщинки, а она оставалась к этому совершенно равнодушной. Сегодня, идя с ним под руку вдоль причала, она с удовольствием ловила на себе взгляды моряков. Дэвид понимал: она втайне надеялась, что их замечает и он.

Они шли по узеньким улочкам Боки, заставленным лотками с рыбой, вокруг которых суетились торговцы в окровавленных фартуках и шумели покупатели. Шхуны с вечерним уловом пришли в порт, трудовой день у рыбаков кончился.

Они или еще сдавали рыбу перекупщикам, или уже сидели в пивных.

Дэвид и Джин дошли до крошечной площади, которая без всякой видимой причины называлась Пласа Очо Калье (Площадь восьмой улицы). Не было здесь ни улицы номер восемь, ни, по сути дела, площади. На углу как-то неуверенно остановилось такси, пассажир вышел, и Дэвид вопросительно взглянул на Джин. Она улыбнулась и кивнула. Дэвид окликнул водителя.

Таксисту он дал свой адрес. Ничего другого ему и в голову не пришло. Несколько минут Дэвид и Джин ехали молча. Их плечи соприкасались, его ладонь лежала на ее руке.

— О чем вы думаете? — тихо спросил Дэвид, заметив на лице Джин мечтательное выражение.

— О том, каким вы представлялись мне, когда Хендерсон читал шифровку из Вашингтона… — так же тихо ответила Джин: шоферу необязательно было слышать их. — Во-первых, я считала, что вы ужасно низенький. Атташе по имени Дэвид Сполдинг, который проводит с полковниками совещания по денежным вопросам, должен быть маленького роста, не моложе пятидесяти лет и лысый. Во-вторых, он носит пенсне — не очки — и у него длинный нос. Возможно, у него сенная лихорадка — он вечно чихает и сморкается. Говорит кратко, отрывисто — он очень педантичен и совершенно невыносим.

— И к тому же липнет к секретаршам.

— Нет, за секретаршами он не бегает. Он читает грязные книжонки.

У Дэвида сердце екнуло. Если одеть этого человека в неглаженый костюм, дать ему грязный носовой платок и заменить пенсне очками, получится точный портрет Кендалла.

— Ваш Сполдинг не очень приятный тип.

— Но ведь он же не настоящий, — сказала Джин и крепко сжала его руку.

Такси остановилось у дома Сполдинга. Джин нерешительно взглянула на дверь подъезда. Дэвид мягко, без нажима спросил: «Отвезти вас в посольство?» Она повернулась к нему: «Нет». Они расплатились с водителем и вошли в дом.

Оставленная утром тончайшая нить по-прежнему торчала из замочной скважины. И все же Дэвид, открывая дверь, как бы невзначай оттеснил Джин в сторону. В квартире все было так, как утром. Джин огляделась.

— А здесь и впрямь не так уж плохо, правда?

— Скромно, но уютно. — Он улыбнулся и жестом попросил Джин остаться у порога. Заглянул в спальню, потом распахнул стеклянные двери и вышел во внутренний дворик, зорко оглядел окна и крышу. Встал под кроной плодового дерева и вновь улыбнулся Джин. Она все поняла и подошла к Дэвиду.

— Вы вели себя как истинный профессионал, мистер Сполдинг.

— В лучших традициях отъявленных трусов, миссис Камерон, — ответил Дэвид и тут же мысленно обругал себя за оплошность. Не время было напоминать, что Джин — вдова. Хотя она, по-видимому, была даже благодарна ему за это. Джин сделала еще шаг и стала рядом.

— Миссис Камерон благодарит вас.

Он обнял ее за талию. Ее руки медленно, неуверенно легли ему на плечи. Она обхватила его лицо ладонями и заглянула ему в глаза.

Он замер. Первый шаг должна сделать Джин.

Она тронула его губы своими. Одарила мягким, нежным, ангельским прикосновением. И вдруг затрепетала от едва сдерживаемой страсти, прижалась к Дэвиду с неожиданной силой, обхватила его за шею. Потом отняла губы от Дэвида, спрятала лицо у него на груди.

— Не говори ничего, — прошептала Джин. — Совсем ничего… Просто возьми меня.

Он молча подхватил ее и понес в спальню. Она не отрывала лица от его груди, словно боялась увидеть свет и даже самого Дэвида.

4

— Надеюсь, я не разбудил вас? Я бы не стал вас беспокоить, но подумал, что вам это знать нужно…

Дэвид взглянул на часы. Было три минуты одиннадцатого.

— Нет, сэр, я уже встал.

На столике у телефона лежала записка от Джин.

— С нами связался ваш друг, — продолжал Гранвилл.

— Друг? — Дэвид развернул записку:

«Дорогой мой! Ты так чудесно спал, что мое сердце разбилось бы, разбуди я тебя».

Дэвид улыбнулся, вспомнив улыбку Джин.

— …подробности, по-видимому, еще не оговорены, — Сполдинг, очевидно, пропустил мимо ушей предыдущие слова Гранвилла.

— Простите, господин посол. Связь плохая, ваш голос время от времени пропадает. Телефоны в Америке, Южной ли, Северной ли, с норовом.

— Боюсь, здесь другое виновато, — раздраженно заметил Гранвилл, явно имея в виду подслушивание. — Как приедете в посольство, зайдите ко мне.

— Хорошо, сэр. Выезжаю.

Он перечитал записку от Джин.

Прошлой ночью Джин сказала, что все произошло слишком быстро. И добавила, что ничего обещать ему не может.

Какие еще обещания? Он не хотел рассуждать об этом. Не хотел признаться самому себе, что относится к Джин всерьез. Нет у него на нее времени… Ведь с посольством связался его «друг».

Уолтер Кендалл.

Вот другая сторона действительности. Она ждать не может.

Дэвид в сердцах затушил сигарету, посмотрел, как пальцы вминают окурок в пепельницу. Почему он разозлился?

И об этом Сполдинг рассуждать не хотел. Работа есть работа. Она превыше всего.

— Джин сказала, что вы едва досидели до конца обеда. Сон пошел вам на пользу. Вы сегодня выглядите лучше. — Посол вышел из-за стола и подал руку. Дэвид недоумевал, отчего дипломат, который позавчера отнесся к нему, мягко говоря, равнодушно, сегодня проявляет чуть ли не отеческую заботу. Может быть, оттого, что Джин назвала при нем Дэвида по имени?

— Она вела себя очень любезно. Без нее я бы даже ресторана приличного не нашел.

— Еще бы… Однако не стану вас задерживать, вам же нужно повидаться с Кендаллом. Он у себя в отеле и, по словам нашего телефониста, очень взволнован. Позвонил в половине третьего ночи и потребовал сообщить ему, где вы. Мы, естественно, предпочли промолчать.

— Правильно сделали. В противном случае Кендалл вытащил бы меня из постели. У вас есть его телефон? Или мне порыться в справочнике?

— Есть. — Гранвилл протянул листок бумаги.

— Спасибо, сэр. Я свяжусь с ним. — Сполдинг пошел к двери. Гранвилл остановил его:

— Сполдинг…

— Да, сэр.

— По-моему, миссис Камерон хочет с вами повидаться. Взглянуть, как вы поправляетесь. Ее кабинет в южном крыле.

— Найду, сэр.

— Конечно, конечно. Увидимся позже.

Дэвид вышел, затворил за собой тяжелую резную дверь. Показалось ему или Гранвилл на самом деле одобрил — пусть неохотно — его неожиданный… союз с Джин? Он говорил ободряющие слова, но с опаской.

Дэвид прошел по коридору в южное крыло и остановился у приемной Джин. Ее имя было выбито на бронзовой табличке. Вчера он ее не заметил.

Миссис Эндрю Камерон.

Значит, его звали Эндрю. Сполдинг не спросил имя ее бывшего мужа, а сама она не сказала.

Он снова взглянул на табличку, и им овладело странное чувство. Обида за Эндрю Камерона, за его жизнь и смерть.

Секретарша Джин была явно из местных: собранные в пучок черные волосы, латинские черты лица.

— Як миссис Камерон. Меня зовут Дэвид Сполдинг.

— Заходите. Она ждет вас.

Дэвид подошел к двери кабинета и повернул ручку. По-видимому, он застал Джин врасплох. Она стояла у окна, держала в руке лист бумаги, смотрела на лужайку. Очки были подняты на лоб к самым волосам. Заметив Дэвида, она поспешно сняла очки и замерла. Потом неуверенно улыбнулась, словно не сразу его узнала.

На миг он ощутил страх. Но Джин заговорила, и смятение исчезло, Дэвиду вновь стало легко.

— Я проснулась сегодня и потянулась к тебе. Но тебя рядом не было и я чуть не расплакалась.

Он быстро подошел и обнял ее. Они замолчали. Тишина, объятия вернули их к чуду, свершившемуся накануне.

— Гранвилл ведет себя, как сводник, — сказал наконец Дэвид, держа Джин за плечи, глядя в ее голубые с прожилками и такие умные глаза.

— Я же говорила тебе — он чудный. А ты не верил.

— Оказывается, мы обедали вместе. И я едва досидел до конца.

— Я наврала ему, чтобы он отпустил тебя поскорее. А сам подольше поразмышлял.

— Не могу его понять. Да и тебя тоже.

— Хендерсон озабочен… мною. Не знает, что со мной делать. Изо всех сил старается меня защитить, потому что когда-то я сделала вид, будто его защита мне нужна. С другой стороны человек трижды женатый и имевший за последние годы по крайней мере шесть любовниц, не пуританин… Он понимает происходящее между нами и в то же время знает, что в Буэнос-Айресе ты надолго не задержишься. Так что, выражаясь его словами, картина ясная.

— Безусловно, — ответил Дэвид, подражая аристократическим манерам Гранвилла.

— Грешно смеяться над стариком, — улыбнулась Джин. — Он, вероятно, тебя недолюбливает, поэтому мирится с нашими отношениями с большим трудом.

Дэвид отпустил Джин:

— Я прекрасно знаю, что пришелся ему не по душе… Послушай, мне надо позвонить и договориться о встрече.

— С кем?

— С потрясающим красавцем, который представит меня куче других потрясающих красавцев. И потому мне нужно увидеться с ним… Отобедаешь со мной?

— А что мне остается? Ты прорвал мою оборону… я сдалась. Но побежденной себя не чувствую.

— Так и должно быть. — Какое-то шестое чувство подсказало Дэвиду эти слова.

Уолтер Кендалл бегал по номеру отеля, словно по клетке. Сполдинг сидел на диване, наблюдал за ним и думал, какого зверя он ему напоминает.

— Поймите, — восклицал Кендалл, — это не военная операция! Вы должны подчиняться приказам, а не отдавать их. Вы сказали Свонсону, что нарвались в Нью-Йорке на какие-то неприятности. Так знайте: это ваши, а не наши заботы. Мы здесь ни при чем.

— Минуточку! Я сообщил Свонсону, что «неприятности», по моему мнению, могут быть связаны с Буэнос-Айресом. Я не заявлял об этом безапелляционно, только предположил.

— Исключено!

— Откуда такая уверенность, черт побери?

— Оттуда! — «Кендалл не только возбужден, — подумал Дэвид, — он еще и нетерпелив». — Речь идет о деловом предложении. Сделка уже заключена. И незачем нас останавливать.

— Да, но если немецкое командование учует, что происходит, оно весь Буэнос-Айрес взорвет, лишь бы сделка не состоялась.

— Это невозможно.

— Вы уверены?

— Мы — да… И не будем морочить голову этому олуху Свонсону. Речь идет только о денежной операции. Мы провели бы ее и без помощи Вашингтона, но Свонсон настоял, чтобы здесь был его человек. Это вы. Вы можете оказаться полезным: знаете испанский, в состоянии доставить бумаги в Штаты. Но на большее не претендуйте. Не привлекайте к себе внимание. Зачем дразнить гусей?

Дэвиду с неудовольствием пришлось признать, что в действиях Свонсона есть своя подспудная логика. Генерал хотел представить Сполдинга лишь мальчишкой на побегушках. Убийство Райнеманна — совершенное самим Дэвидом или организованное через подставных лиц — должно стать для всех полной неожиданностью. Так что Свонсон отнюдь не «олух», каким его считает Кендалл. И каким его недавно считал сам Дэвид.

Свонсон просто нервничал. Он — новичок. Но ведет чертовски умную игру.

— Хорошо. Простите меня, — сказал Сполдинг с деланным раскаянием. — Возможно, я и впрямь преувеличил значение происшедшего в Нью-Йорке. В Португалии я нажил себе немало врагов. Не могу этого отрицать… Но поймите, я приехал сюда тайно. Те люди в Нью-Йорке не могли знать, что я покинул США.

— Вы уверены?

— Так же, как и в том, что никто не собирается срывать переговоры.

— Да… Ладно. Кстати, их подробности я уже оговорил.

— Вы виделись с Райнеманном?

— Провел с ним весь вчерашний день. Райнеманн заявил, что первую партию чертежей привезут к воскресенью или понедельнику, ко вторнику — остальное.

— Отчего это немцы заторопились? Вы же рассчитывали на три недели?

— Райнеманн держит все нити в руках, — продолжал Кендалл с истинным уважением в голосе. — Я восхищен его методами.

— Значит, я вам совсем не нужен. — Дэвид сказал это лишь затем, чтобы выиграть несколько секунд, перевести разговор в новое русло.

— Именно это я и пытаюсь вам втолковать. Но речь идет о больших деньгах, немалая доля которых принадлежит Министерству обороны, поэтому Свонсон для перестраховки послал вас. Я на него не в обиде. Ведь таков бизнес.

Сполдинг сообразил, что подходящий момент настал:

— Тогда вернемся к шифровке. Я здесь тоже даром времени не терял. Завязал знакомство с посольским крипом.

— С кем?

— Главным шифровальщиком посольства. Он пошлет в Вашингтон телеграмму с разрешением на перевод денег.

— А… да, да. — Кендалл размял сигарету и засунул ее в рот.

— Как вы сказали, речь идет о больших деньгах. Поэтому мы договорились менять код каждые двенадцать часов.

Сегодня вечером подготовим график и отправим его с нарочным в Вашингтон… Паролем, естественно, станет слово «Тортугас». — Сполдинг впился глазами в неухоженного стряпчего. Тот и бровью не повел.

— Ладно… хорошо. — Кендалл сел в кресло. Мысли его, казалось, блуждали где-то далеко.

— Так вы согласны?

— Конечно. Почему нет? Играйте в любые игры, какие вам заблагорассудится. Меня интересует одно: чтобы Женева радировала подтверждение перевода и вы благополучно добрались до США с чертежами.

— Да, но я считал, в шифровке обязательно должен быть пароль.

— О чем вы говорите, черт возьми?

— О «Тортугасе». Разве не это слово служит паролем?

— Почему? Что такое «Тортугас»?

Кендалл не притворялся. Дэвид был в этом убежден.

— Возможно, я что-то неправильно понял. Мне казалось, слово «Тортугас» нужно обязательно включить в шифровку.

— Боже мой! Вы со Свонсоном вконец рехнулись. Тоже мне, гении разведки. Если операция не похожа на шпионский роман, значит дело плохо, так, что ли?.. Послушайте, когда Лайонз скажет, что все в порядке, вы сообщите об этом в Вашингтон. Потом поедете на аэродром… маленький такой, называется Мендарро. Люди Райнеманна, когда надо, посадят вас в самолет. Понятно?

— Да, конечно, — ответил Дэвид без особой уверенности.

5

Выйдя из гостиницы, он бесцельно побрел по улицам Буэнос-Айреса. Дошел до огромного парка на Пласа Сан-Мартин — с фонтаном, дорожками, усыпанными белым песком, с беспорядком, который так хорошо успокаивает.

Он сел на решетчатую скамейку и попытался связать воедино частички необычайно запутанной головоломки.

Уолтер Кендалл не солгал. Слово «Тортугас» и впрямь ни о чем ему не говорило.

Между тем человек в нью-йоркском лифте жизнью готов был пожертвовать, лишь бы разузнать о «Тортугасе».

Айра Барден в Ферфаксе сказал, что в переводном листе, лежавшем у Эда. Пейса в бункере, стояло одно это слово. Теперь, после смерти Пейса, точно уже ничего не узнаешь, но предположить можно вот что.

В Берлине пронюхали об аргентинских переговорах — уже поле похищения чертежей из Пеменюнде — и решили сорвать их во что бы то ни стало. И не просто сорвать, а по возможности проследить, кто в них замешан. Вскрыть всю сеть Райнеманна. Если такова разгадка, — а ничего другого просто не придумать, — значит, о сочиненном Пейсом кодовом названии узнали в Берлине через шпионов в Ферфаксе. То, что из Ферфакса утекает серьезная информация, сомнений не вызывает. Доказательство тому — убийство Пейса.

Очевидно, за ним, Сполдингом, установили «ауссерте юбервахунг» — надежную слежку, то есть приставили к нему сразу трех-четырех филеров, работающих круглые сутки. Вот почему немцам пришлось нанимать иностранцев. Агентов, которые за хорошие деньги действуют за границами Германии не один год. Их языки и диалекты могут меняться. Это засекреченные шпионы, способные разъезжать по всему миру, потому что официально не связаны ни с Мюллером, ни с Геленом.

На Балканах и в Центральной Европе такие люди есть. Они считаются самыми опытными, поэтому их услуги стоят дорого. Их мораль — фунт стерлингов или американский доллар.

Вместе с тем немцы сделают все, чтобы не раскрыть свою разведсеть в Буэнос-Айресе. А для этого лучше всего заиметь осведомителя прямо в американском посольстве. Ради этого Берлин пойдет на все, заплатит любые деньги.

А в конце концов распорядится убрать Сполдинга. И не его одного, конечно. Убрать, когда в руках Дэвида окажутся чертежи. Когда слежка сделает свое дело.

Теперь нужно разработать план собственных действий. Воспользоваться уроками, которые годами преподавал ему Лисабон. Времени в обрез. Поэтому каждая ошибка может оказаться роковой.

С притворной беспечностью оглядел он десятки гулявших по дорожкам и траве людей, гребцов и пассажиров в небольших лодках, что плавали по озеру. Кто из них» его враги?

Дэвид закурил, прошел по крошечному мостику. В нем проснулся азарт. В нем слились дичь и охотник. Все тело его напряглось — оно готовилось к схватке. Это чувство было ему знакомо. Оно охватывало на поле боя. А там он ощущал себя как рыба в воде. Там его никто не мог превзойти. Именно там строил он огромные здания из стекла и бетона. Там, в своих мыслях.

Подчас ничего другого ему просто не оставалось.

Он бродил почти два часа и теперь очутился на углу Вьямонте, в нескольких кварталах от дома. До встречи с Джин оставалось всего полчаса. Краем глаза он заметил среди пешеходов на другой стороне улицы неожиданно образовавшийся прогал: двое мужчин вдруг повернули обратно, тут же с кем-то столкнувшись, начали извиняться.

Тот, кто был слева, оказался недостаточно расторопным — не успел втянуть голову в плечи или ссутулиться, дабы слиться с толпой. И Дэвид узнал его. Он был одним из тех двоих на крыше. С его спутником Дэвид, по-видимому, был не знаком, но за первого мог поручиться. Он даже слегка прихрамывал — сказались нанесенные Дэвидом удары.

«Значит, я не ошибся, за мной следят», — подумал Дэвид.

Пройдя еще десяток шагов, Дэвид вошел в маленькую лавку дешевой бижутерии. Там несколько девушек-машинисток выбирали подарок увольнявшейся секретарше. Дэвид улыбнулся раздраженному хозяину, дал понять, что не спешит, может подождать. Тот в ответ лишь беспомощно развел руками.

Сполдинг пристроился у окна так, чтобы из-за косяка двери его не было видно с улицы.

Его же преследователи о чем-то горячо заспорили, второй мужчина отчитывал своего хромого спутника. При этом оба то и дело выглядывали поверх пешеходов, вставали на носки — словом, вели себя глупо, как дилетанты. Если бы Дэвид принимал у них экзамены по слежке, они бы -провалились.

Дэвид сообразил, что на углу они повернут направо, пойдут по Кордобе к его квартире. Как только это произошло, Дэвид, не обращая внимания на протесты продавца, выскочил из лавки и побежал через дорогу, уворачиваясь от машин, осыпаемый проклятиями водителей. Нужно было попасть на другую сторону Авениды Кальядо, оставаясь вне поля зрения филеров. Поэтому он и не пошел на перекресток: филеры могли запросто обернуться и Дэвид оказался бы у них прямо перед глазами.

Он прекрасно знал, что делать. Нужно разделить их и захватить хромого. Взять его и допросить.

Сполдинг рассчитал так: если у шпиков есть хоть маломальский опыт, они дойдут до его дома и расстанутся. Один проберется в подъезд и послушает, есть ли кто-нибудь в квартире, а второй останется на улице подальше от входа, чтобы его не заметили. И здравый смысл подсказывал — в дом пойдет человек, Дэвиду не знакомый.

Шпики уже подходили к дому Сполдинга, и он понял: настало время действовать.

В нескольких шагах пожилая портенья надрывалась с сумками. Дэвид догнал ее, пристроился рядом и на самом грамотном кастильском наречии стал расспрашивать, как пройти к собственному дому.

Если бы кто-нибудь наблюдал за ними, он увидел бы домохозяйку и мужчину с пиджаком, переброшенным через руку, дружески болтавших, потому что им по пути.

Незнакомец вошел в дом, а хромой оглядел тротуар, дорогу и стал переходить на северную сторону Кордобы. Туда, где был Дэвид.

Шпик заметил Сполдинга лишь тогда, когда тот схватил его за локоть, заломил ему руку за спину так, что едва заметный нажим вызывал у хромого адскую боль.

— Иди, или я руку тебе оторву, — произнес Дэвид по-английски и ускорил шаг. Из-за хромоты филер не поспевал за ним, и его рука заламывалась сильнее. Лицо шпика исказилось от боли.

— Ты мне руку сломаешь! — прохрипел он в отчаянии, тщетно пытаясь идти быстрей.

— Не отставай, иначе я и впрямь сломаю ее. — Дэвид говорил внешне спокойно и даже учтиво. Когда они дошли до перекрестка с Авенидой Парана, Дэвид повернул налево, увлекая за собой шпика. На глаза ему попалась широкая, утопленная в стену дверь старинного неухоженного здания — в таких размещаются многочисленные конторы. Дэвид толкнул филера в самый темный угол и отпустил. Затем расстегнул на нем пиджак, стянул его с плеч шпика, чтобы тот не мог поднять руки, и вынул из кобуры на поясе хромого пистолет. Это оказался «Люгер». Дэвид засунул его себе за пояс, прижал рукой шею филера к стене и обыскал его. Во внутреннем кармане пиджака нашелся бумажник. Дэвид раскрыл его, убрал руку с шеи и ткнулся плечом в грудь филеру, накрепко припер к стене. Вынул из бумажника документы — немецкие водительские права, особые продовольственные карточки, которые можно отоварить в любой союзной стране рейха, — такие давали только высокопоставленным чиновникам.

Наконец Дэвид нашел то, что искал. Удостоверение личности с фотографией. Гестаповское.

— Более бестолкового агента, чем ты, у Гиммлера нет, — заявил Дэвид совершенно серьезно, сунул бумажник себе в карман и вдруг зловеще прошептал: — Вас ист «Тортугас»? — Отняв плечо от груди шпика, он вонзил ему два вытянутых пальца в солнечное сплетение с такой силой, что немец закашлялся. — Где Альтмюллер? Что ты знаешь о «Тортугасе»? — снова и снова Дэвид ударял его в солнечное сплетение, посылал по всему телу немца волны боли. — Говори! Быстро!

— Нет! Я ничего не знаю, — прохрипел гестаповец по-немецки, едва переводя дух. — Нет!

И вновь Сполдингу резанул слух выговор. Отнюдь не берлинский и даже не горный баварский. Какой-то другой.

— Нох маль! Еще! Говори!

И тут гестаповец повел себя совершенно неожиданно. От боли, от страха он перестал говорить по-немецки. Перешел на английский:

— Я ничего не могу вам сообщить. Я выполняю приказы… И все!

Дэвид шагнул влево, закрыл собой нациста от взглядов пешеходов. Впрочем, дверь была в тени, поэтому никто не остановился. Видимо, со стороны Дэвид и филер казались просто подвыпившими приятелями.

— Я буду бить тебя, пока не перемолочу все кишки. А потом подброшу к немецкому посольству с запиской, что ты предал своих хозяев. Так что тебе и от них достанется… Говори! — Дэвид ткнул двумя согнутыми пальцами в горло немцу.

— Хватит! — хрипел тот. — Майн готт! Хватит!..

— Что такое «Тортугас»? — Дэвид опять ударил шпика по горлу. — Кто такой Альтмюллер?

— Клянусь богом, я ничего не знаю!

Дэвид снова ударил его. Шпик осел. Дэвид прислонил его к стене, навалился на него, чтобы скрыть от прохожих. Гестаповец приоткрыл глаза, зрачки блуждали.

— Даю тебе пять секунд, — прошептал Дэвид. — А потом разорву глотку.

— Нет! Ради бога! Альтмюллер… ракеты… Пенемюнде.

— Что «Пенемюнде»?

— Инструменты… «Тортугас»…

— Что все это значит?! — Дэвид показал немцу два согнутых пальца. Мысль о новых ударах привела шпика в ужас. — Что такое «Тортугас»?

Немец заморгал, пытаясь восстановить зрение. Дэвид сообразил, что он смотрит ему за спину. Понял — притворяться шпик не может, он слишком избит.

И тут Дэвид ощутил, что позади кто-то стоит. Чувствовать чужое присутствие он научился в Лисабоне и никогда не ошибался.

Дэвид обернулся. И понял — слишком поздно: к его лицу уже тянулась рука с растопыренными пальцами второго шпика.

Словно бы перед ним прокручивали в замедленном темпе фильм ужасов. Он ощутил, как рука впилась в шею, голову со страшной силой ударили о стену. Мир завертелся, раскололся. Дэвид рухнул во тьму.

Сполдинг очнулся, помотал головой. Первое, что он ощутил, была вонь. Вонь тоштнотворная, вездесущая.

Оказалось, он лежал в подворотне, поджав ноги. Лицо, рубашка и брюки были мокрые. От дешевого виски. Дешевого и вонючего. Рубашка была разорвана от воротника до пояса, одного ботинка не хватало. Ремень на брюках был расстегнут, ширинка — тоже. «Вылитый забулдыга», — подумал Дэвид. Он сел и, насколько было можно, привел себя в порядок. Посмотрел на часы. Вернее, на то место, где они должны были быть. Часы исчезли. Кошелек — тоже. И все, что лежало в карманах.

Дэвид поднялся. Солнце стояло низко, спускались сумерки; Авенида Парана опустела.

«Сколько сейчас времени? — подумал Сполдинг. — Наверное, я провалялся не меньше часа. Интересно, ждет ли меня Джин?»

Она раздела его, заставила принять горячую ванну, а к затылку приложила лед. Когда Дэвид помылся, Джин подала ему рюмку виски и села рядом на диван.

— Хендерсон настоит, чтобы ты переехал в посольство, понимаешь?

— Понимаю, но не могу.

— Но нельзя же, чтобы тебя били каждый день. И не говори мне, что это воры. Когда Хендерсон и Бобби убеждали тебя, что на крыше сидели именно они, ты сам им не верил!

— Боже мой, Джин, да ведь меня ограбили! — Дэвид говорил твердо. Ему важно было убедить женщину.

— Так не бывает, чтобы сначала грабили, а потом обливали виски!

— Бывает, если грабители хотят выиграть время. Прием не новый. Пока ограбленный докажет полиции, что он трезв, жулики уйдут далеко.

— Неужели ты рассчитываешь, что я тебе поверю?

— Рассчитываю. Стоит ли выбрасывать бумажник, деньги, часы… чтобы убедить женщину во лжи. Хватит, Джин! Меня мучит жажда, и затылок все еще ноет.

Она пожала плечами — очевидно, поняла, что спорить бесполезно.

— Знаешь, у тебя виски кончается. Схожу куплю бутылку. На углу Талькахуано есть винный магазин. Это рядом…

— Нет, — прервал ее Дэвид, вспомнив о человеке с огромными руками. — Сам схожу. Одолжи немного денег.

— Пойдем вместе, — предложила она.

— Прошу тебя, не надо… Подожди меня здесь, ладно? Мне могут позвонить, спросить, не вышел ли я из игры.

— Кто?

— Некий Кендалл.

Выйдя из дома, Дэвид бросился что было сил к телефону.

Коридорный нашел Кендалла в ресторане отеля. Тот поздоровался, не переставая жевать.

— Лайонз приедет через три дня, — сообщил Уолтер. — Вместе с санитарами. Я подыскал ему дом в квартале Сан-Телмо. Место тихое, улица уютная. Адрес я сообщил Свонсону.

— А я считал, что устраивать Лайонза придется мне самому.

— Так, как сделал я, проще, — прервал Кендалл. — Санитары вам позвонят. Или я сам позвоню. Я здесь еще побуду.

— Рад… потому что гестапо тоже.

— Что?!

— Гестапо, говорю, тоже намеревается здесь еще побыть. Вы немного просчитались, Кендалл. Кто-то все-таки хочет сорвать переговоры. И это не удивительно.

— Вы с ума сошли, мать вашу так!

— Нет.

— Что произошло?

Дэвид рассказал ему все и впервые уловил в голосе Кендалла испуг.

— Среди людей Райнеманна, — заключил Дэвид, — есть предатель. И придется трудненько, даже если Райнеманн ни в чем не подведет. Насколько я понимаю, в Берлине пронюхали о похищении чертежей. Рейхсфюреры трубить об этом не станут, они просто попытаются перехватить их. И даю голову на отсечение, в Пенемюнде не пощадят никого.

— С ума сойти… — едва слышно вымолвил Кендалл. А потом пробормотал что-то, Дэвиду совершенно непонятное.

— Что вы сказали?

— Адрес в Сан-Телмо. Для Лайонза. Там три комнаты. И черный ход есть. — Кендалл по-прежнему говорил тихо, почти неразборчиво.

«Он в панике», — подумал Сполдинг и сказал:

— Я едва слышу вас, Кендалл… Сейчас же успокойтесь! Как по-вашему, не пора ли мне познакомиться с Райнеманном?

— Адрес в Телмо: Терраса Верде — пятнадцать… там тихо.

— Кто у Райнеманна связной?

— Не знаю…

— Черт возьми, Кендалл, вы же с ним пять часов совещались!

— Я позвоню вам…

Дэвид услышал короткие гудки. Он был ошеломлен. Кендалл повесил трубку! Дэвид подумал, не перезвонить ли, но решил, что, побеспокоив Кендалла в таком состоянии, он лишь испортит дело.

Чертовы дилетанты! Чего же они хотели? Рассчитывали, что сам Альберт Шпеер, едва узнав о проблемах американцев, свяжется с Вашингтоном и поделится с ВВС США чертежами гироскопов?

Дэвид вышел на улицу, хлопнув дверью телефонной будки. Куда идти? Ах да, надо купить виски.

— Извини, что задержался. Я заблудился. Пару кварталов прошел не в ту сторону. — Дэвид поставил на стол пакет с виски и содовой. Джин сидела на диване. Она казалась озабоченной.

— Звонил кто-нибудь?

— Совсем не тот, кого ты ждал. Обещал перезвонить завтра.

— Вот как! Он представился?

— Да, — в шепоте Джин слышались неуверенность и страх. — Назвался Генрихом Штольцем.

— Штольц? Не знаю такого.

— А должен бы. Он младший секретарь в немецком посольстве… Дэвид, чем ты здесь занимаешься?

6

— Извините, сеньор, но вчера вечером мистер Кендалл выехал из отеля. В десять тридцать, судя по отчету.

— Он не оставил адреса или телефона?

— Нет, сеньор. По-моему, он собирался вернуться в США. В полночь был рейс компании «Пан Америкэн».

— Спасибо. — Дэвид положил трубку и потянулся к сигаретам. Невероятно! Кендалл предал дело при первой же опасности. Почему?

Зазвонил телефон, спугнув мысли Дэвида.

— Герр Сполдинг?.. Говорит Генрих Штольц. Я звонил вчера, но вас не застал.

— Знаю… Насколько мне известно, вы сотрудник германского посольства. Стоит ли говорить, что ваш звонок меня неприятно удивил.

— И это я слышу от герра Сполдинга! Человека из Лисабона! Неужели еще что-то способно неприятно удивить его? — Штольц негромко, дружелюбно рассмеялся.

— Я — атташе посольства, специалист по экономике. И больше никто. Вы, конечно, об этом знаете…

— Минуточку, — остановил его Штольц. — Я звоню из автомата. Это вам ни о чем не говорит?

«Конечно, говорит», — подумал Сполдинг и сказал: «По телефону я с вами разговаривать не стану».

— Ваш не прослушивается, я проверял.

— Если хотите встретиться, скажите, когда и где…

— Возле парка Лесама есть ресторан под названием «Каса Лангоста дел Мар». Там тихо и уютно. Имеются кабинеты, но они отделены от зала не дверями, а портьерами. Уединение без затворничества гарантировано.

— Когда встретимся?

— В половине первого.

— Вы курите? — спросил вдруг Дэвид.

— Курю.

— Тогда возьмите с собой пачку американских сигарет. Держите их в левой руке.

— Ни к чему это. Я знаю вас в лицо.

— Зато я вас не знаю. — Дэвид положил трубку. Он, как всегда, придет раньше срока, войдет в ресторан через черный ход, если удастся, и расположится там, откуда удобнее всего наблюдать за происходящим. Сигареты служили одной только цели — психологической. Штольцу будет не по себе от сознания, что он меченый. Или он не придет вообще.

В тайном архиве посольства Джин разыскала личное дело Дэвида. И растерялась. Такого досье она еще не видела. Собственно «личного дела» там не было — ни характеристик, ни результатов проверок, ни послужного списка.

В папке лежала одна-единственная страница. На ней было напечатано: «Запрос Мин. об-ны. Отд. тайных операций. «Тортугас». И все.

— Нашли, что нужно, миссис Камерон? — спросил лейтенант, остававшийся у стальной решетчатой двери архива.

— Да… спасибо. — Джин улыбнулась ему, вернула тоненькую папку и вышла. Задумчиво поднялась из подвала по лестнице. Внутренне она согласилась, что Дэвид выполняет какое-то секретное поручение — согласилась, но с ненавистью в душе, с отвращением к этой таинственности и, конечно, опасности. Она сознательно готовила себя к худшему, хотя совсем не была уверена, сумеет ли с ним совладать. У нее не хватит сил страдать вновь.

Была и еще одна причина. Она словно тень падала на мысли Джин. Причина эта — слово «Тортугас». Она где-то его видела. Совсем недавно. Несколько дней назад. Это слово привлекло внимание Джин, потому что напомнило о Драй Тортугасе, куда она недавно плавала на яхте.

«Где я его видела? — размышляла Джин. — Ах да, вспомнила».

Оно попалось ей на глаза в сухом разведывательном отчете у Хендерсона Гранвилла на столе. Она довольно рассеянно прочитала его… И почти ничего не запомнила. Такие отчеты состояли из кратких отрывистых канцелярских предложений. Их составляли лишенные воображения люди, которые старались описать увиденное как можно лаконичнее.

Речь шла о Боке. О капитане шхуны и ее грузе. Груз этот должен был прибыть в Тортугас в нарушение правил судоходства. Капитан понял свою ошибку, до Тортугаса шхуна не дошла.

И секретная операция Сполдинга имела то же кодовое название. И Дэвиду звонил Генрих Штольц из немецкого посольства.

Джин Камерон вдруг испугалась.

Сполдинг убедился, что Штольц пришел на встречу один, и жестом приказал немцу следовать за ним в глубь ресторана, в кабинку, которую Дэвид заказал два часа назад.

Штольц так и вошел туда с пачкой сигарет в руке. Сполдинг обогнул столик и сел лицом к выходу. Штольц усмехнулся.

— Человек из Лисабона предпочитает не рисковать. — Немец отодвинул свой стул и сел, положив сигареты.

— Уверяю вас, я безоружен.

— А я захватил пистолет.

— Хунта с недовольством смотрит на дипломатов, разгуливающих с оружием по нейтральному Буэнос-Айресу.

— Но хунта, насколько мне известно, охотнее арестовывает за это вас, американцев, нежели нас. Как-никак, а муштруем их мы. Вы же здесь только говядину закупаете.

— Кстати, обедать мы не будем. Просто посидим.

— Жаль. Тут превосходно готовят лангустов. Может, выпьем.

— Нет. Поговорим и все.

— Меня просили передать вам привет от Эриха Райнеманна, — равнодушно начал Штольц.

Дэвид уставился на него: «Вас?»

— Да. Я его связной.

— Интересно.

— Так пожелал сам Райнеманн. И хорошо заплатил.

— Чем вы это докажете?

— Свиданием с Райнеманном. Такое доказательство вас устроит?

Сполдинг кивнул: «Когда? Где?»

— Я приехал сюда, чтобы поговорить именно об этом. Райнеманн не уступает человеку из Лисабона в осторожности.

— Я работал в португальском дипломатическом корпусе, и только. Прошу вас оставить беспочвенные измышления.

— К несчастью, истина известна всем. Герр Райнеманн очень недоволен тем, что Вашингтон прислал к нам именно вас. Ваше присутствие в Буэнос-Айресе может вызвать ненужные слухи.

Дэвид потянулся к пачке, которую Штольц оставил на столе. Закурил… Немец, конечно, был прав. И Райнеманн тоже. То, что гестапо известно о лисабонских занятиях Дэвида, — крупная помеха. Эд Пейс, безусловно, немало размышлял о ней и, видимо, решил, что достоинства кандидатуры Сполдинга сей недостаток перевешивают. Но рассуждать об этом с Генрихом Штольцем ни к чему. Что за птица этот атташе из германского посольства, Дэвид даже не представлял.

— Не понимаю, о чем вы говорите. Я приехал в Буэнос-Айрес передать вашим людям соображения нью-йоркских и лондонских деловых кругов относительно послевоенного восстановления Европы. Видите ли, я в вашу победу верю. А Райнеманн в решении таких вопросов может сыграть не последнюю роль.

— Человек из Лисабона — истинный профессионал.

— Не хватит ли повторять ерунду?

— И ведет себя убедительно, — продолжал Штольц. — Легенда у вас прекрасная. Даже герр Кендалл с этим согласен.

Дэвид ответил не сразу. Ему следовало убедиться, что Штольц не блефует.

— А вы с ним общались? — тихо спросил он.

— И не один час. Райнеманн тоже… Ну как, перейдем к делу?

— Давайте.

— Ваш Лайонз приедет послезавтра. Переговоры можно провернуть очень быстро. Чертежи привезут все сразу — об этой перемене мы узнали сегодня утром.

— Тогда почему вы позвонили вчера?

— На этом настоял Кендалл. Сказал, что его срочно отзывают в Вашингтон, и попросил немедленно связаться с вами, дабы не оставлять вас на произвол судьбы. Никаких возражений он не потерпел.

— Кендалл не сказал, почему его возвращают в Штаты?

— Нет. А я не счел разумным интересоваться, ведь свою работу здесь он закончил. И нас больше не занимает. Шифровку на оплату должны послать вы, а не он.

Дэвид затушил сигарету,не поднимая взгляда со скатерти:

— Какую должность вы занимаете в посольстве?

Штольц улыбнулся: «По самой скромной оценке я там третий или четвертый человек. Что не мешает мне искренне защищать интересы Райнеманна. Это очевидно, не правда ли?»

— Я поверю вам только после разговора с ним самим. — Дэвид посмотрел на немца. — Откуда в Буэнос-Айресе взялись гестаповцы?

— Их здесь нет… Впрочем, один человек все-таки есть, но это мелкая сошка в посольстве. Как всякий гестаповец, он считает себя представителем всего рейха и злоупотребляет терпением аргентинцев.

Это точно?

— Конечно. Я бы узнал о них первым, раньше, чем посол, уверяю вас. Не стоит играть со мной, герр Сполдинг.

— А вам стоит побыстрее свести меня с Райнеманном.

— Да, конечно… Тогда вернемся к его вопросу. Почему здесь оказались , вы, человек из Лисабона?

— Вы же сами сказали, что я опытен и осторожен. Поэтому мне и доверили послать шифровку.

— Неужели никого другого не нашлось? Стоило ради такого перебрасывать вас из Испании? Я спрашиваю и как потенциальный враг, и как объективный наблюдатель, союзник Райнеманна. Нет ли здесь какого-нибудь не известного нам подвоха?

— Если и есть, я о нем тоже не знаю, — ответил Сполдинг, парировав инквизиторский взгляд Штольца точно таким же своим. — Сказать по правде, мне хочется поскорее получить чертежи, послать шифровку и убраться отсюда к чертовой матери. Раз большая часть тех денег, что вам заплатят, принадлежит Министерству обороны, а оно выбрало меня, значит, в Вашингтоне считают, что я самый проницательный и неподкупный.

Наступила тишина. В конце концов ее прервал Штольц: — Вы, американцы, вечно беспокоитесь, как бы не остаться в дураках, верно?

— Поговорим лучше о Райнеманне. Я хочу встретиться с ним как можно скорее. Я не поверю, что Кендалл обо всем договорился, пока не услышу это от самого Райнеманна…

Штольц глубоко вздохнул:

— Не зря вас считают педантом. Вы увидитесь с Эрихом в его резиденции. Встреча состоится после наступления темноты. Меры предосторожности вас не пугают?

— Ничуть. Без шифровки деньги в Швейцарию не переведут. Поэтому надеюсь, что герр Райнеманн примет меня гостеприимно.

— Безусловно. Итак, мы договорились. Сегодня вечером вам позвонят. Вы будете дома? — Штольц встал из-за стола и откланялся, как истинный дипломат.

«Какая ирония судьбы, — подумал Дэвид, — мне суждено сначала сотрудничать с Райнеманном, а потом убить его…»

Генрих Штольц сел за стол у себя в кабинете, снял телефонную трубку и велел соединить его с Райнеманном.

— Герр Райнеманн? Генрих Штольц… Да, да, все прошло гладко. Кендалл сказал правду. Этот Сполдинг ничего не знает об алмазах. Его заботят лишь чертежи… Ведет непритязательную игру, но без его шифровки нам не обойтись. Иначе американские корабли перекроют выход из гавани, и шхуна окажется взаперти…

7

Сначала Дэвид решил, что ошибся… «Этого не может быть!» — подумал-он.

Лесли Хоквуд!

Из окна такси от увидел, как она разговаривала с кем-то у фонтана на Пласа де Майо. В ту минуту такси ползло в потоке автомобилей, переезжавших площадь; Дэвид попросил водителя остановиться, расплатился и вышел. Оказался как раз напротив Лесли и ее собеседника — сквозь струи фонтана виднелись их размытые фигуры.

Мужчина передал Лесли конверт и по-европейски поклонился. Потом пошел к обочине тротуара, поднял руку. Вскоре перед ним тормознуло такси. Он сел; машина влилась в поток, а Лесли остановилась у перекрестка, стала ждать зеленого света.

Лесли заметила Сполдинга до того, как он заговорил. Ее глаза широко распахнулись, рот полуоткрылся, она задрожала всем телом. Кровь отлила от ее загорелого лица.

— Выбирай одно из двух, — сказал Сполдинг, и когда до Лесли осталось не больше полуметра, заглянул в ее испуганные глаза. — До посольства рукой подать, а это территория США. Там тебя сразу же арестуют за нарушение национальной безопасности или даже за шпионаж. Но можно пойти со мной… И ответить на мои вопросы. Что ты предпочитаешь?

На такси они доехали до аэропорта, где Сполдинг взял напрокат автомобиль, воспользовавшись паспортом «Доналда Скэнлана». Он носил его при себе для таких, как Генрих Штольц.

Сполдинг крепко держал Лесли за руку, чтобы отвратить ее от мысли о побеге, дать понять, что она его пленница в полном смысле слова. По дороге в аэропорт Лесли молчала, отвернувшись к окну, дабы избежать его взгляда. Только в пункте проката спросила: «Куда мы едем?»

— Прочь из Буэнос-Айреса, — был краткий ответ.

Дэвид поехал на север, по шоссе вдоль реки. В нескольких милях за границей с провинцией Санта-Фе река Лухан повернула на запад, шоссе резко пошло на подъем по местам, где жили аргентинские богачи. Многочисленные яхты стояли у причалов или скользили по водной глади. От шоссе то и дело отходили дорожки к частным владениям. Все было рассчитано на то, чтобы поразить проезжающих роскошью.

Слева показалась дорожка, она вела к вершине холма. Там оказалась ровная, посыпанная гравием смотровая площадка. Сделанная нарочно для зевак.

Дэвид остановил машину у ограды. День был будний, и здесь никого больше не было.

Лесли по-прежнему молчала. Она курила одну сигарету за другой, стараясь не смотреть на Дэвида; ее руки дрожали. По опыту Сполдинг знал, что молчание это ему на руку: Лесли вот-вот сломается.

— Приехали. А теперь — к делу. — Сполдинг повернулся к ней лицом. — Поверь, если станешь изворачиваться, я не колеблясь посажу тебя под арест.

Она повернула голову, гневно — хотя и со страхом — взглянула на него: «Почему ты не сделал этого сразу же?»

— По двум причинам, — ответил он без обиняков. — Стоило передать тебя в посольство, как мне пришлось бы действовать в рамках субординации, решал бы уже не я. А мне хочется сохранить за собой такое право… Во-вторых, голубушка, я считаю, что ты не по себе дерево рубишь. В чем дело, Лесли? Куда тебя втянули?

Она поднесла сигарету к губам и затянулась так глубоко, словно от этого зависела ее жизнь. Зажмурилась и прошептала:

— Я не имею права говорить. Не заставляй меня.

Дэвид вздохнул:

— По-моему, ты ничего не понимаешь. Знай — я офицер разведки, работаю в отделе тайных операций. В Нью-Йорке ты подстроила все так, чтобы мой номер в отеле обыскали, а потом сбежала. Вполне возможно, что ты виновата и в нескольких покушениях на мою жизнь. А теперь появляешься в Буэнос-Айресе, в четырех тысячах миль от Нью-Йорка. Ты следишь за мной! Для чего?

— Не могу сказать! Мне еще не передали, что можно говорить, а что нет!.. Я хочу выйти из машины. Можно? — тихо добавила она, затушив сигарету в пепельнице.

— Конечно. Вылезай. — Дэвид распахнул дверцу и быстро обошел автомобиль. Лесли остановилась у ограды, смотрела на плескавшиеся далеко внизу воды реки Лухан.

— Какая красота!

— Верно… Так почему твои люди пытались убить меня?

— Боже мой! — Она выплюнула эти слова, стремительно обернувшись. — Да я пыталась спасти тебя! Я здесь потому, что не хочу, чтобы тебя убили! — Прядь волос упала ей на лоб, в глазах показались слезы, губы задрожали.

— Ты следила за мной, чтобы спасти мне жизнь? — спросил, недоумевая, Сполдинг. — Как у тебя только язык поворачивается на такое?! Сволочь ты!..

— А тебе грош цена! — с жаром бросила она в ответ. Потом, поостыв немного, пришла в себя: — Я не имею в виду тебя… лично. Все мы в этом деле ничего не стоим.

— Значит, у дамы есть цель?

Лесли пристально взглянула на него и тихо сказала:

— Да, и она в нее глубоко верит.

— Тогда почему бы не рассказать о ней мне?

— Расскажу. Обещаю. Но не сейчас. Не могу… Поверь!

— Конечно, — бросил Дэвид и вдруг схватил сумочку, висевшую у Лесли на плече. Она попыталась воспротивиться, Дэвид сурово взглянул на нее. Она остановилась и глубоко задышала.

Он раскрыл сумочку и достал конверт, который Лесли получила у фонтана Пласа де Майо. Потом вытащил небольшой пистолет фирмы «Ремингтон». Молча проверил, заряжен ли он, и сунул в карман пиджака.

— Я научилась им пользоваться, — запальчиво воскликнула Лесли.

— Молодец, — буркнул Сполдинг и раскрыл конверт.

— Сейчас ты поймешь, что мы люди серьезные, — сказала она и отвернулась.

На первом листке не было ни черта, в смысле не было названия организации. Заголовок гласил:

«Сполдинг, Дэвид. Полковник военной разведки армии США. Допуск 4-0. Ферфакс.»

Под ним были напечатаны 5 абзацев, где перечислялось все, что Дэвид сделал с утра субботы. Там упоминались: его адрес, телефон, должность в посольстве, происшествие на крыше, обед с Джин Камерон, встреча с Кендаллом в отеле, нападение на Авениде Парана, телефонный звонок из магазина на Родригес Пенья. Даже «ленч» с Генрихом Штольцем.

— Ваши люди работают прилежно. Так кто же они?

— Мужчины и женщины… у которых есть призвание. Цель. Великая цель.

— Не об этом я тебя спрашиваю…

Послышался шум приближающегося к площадке автомобиля. Сполдинг потянулся к внутреннему карману пиджака, где лежал пистолет. Машина проехала мимо, даже не притормозив. Ее пассажиры смеялись. Дэвид вновь обратился к Лесли.

— Я просила верить мне, — сказала она. — У меня на том бульваре была назначена встреча. Меня станут искать.

— Будешь отвечать или нет?

— Могу сказать одно: я приехала сюда убедить тебя убраться из Буэнос-Айреса. Того, что ты хочешь сделать, — быть не должно. — Так мне сказали. Мы не можем этого допустить. Твое дело неправое.

— Как ты можешь судить о его правоте, если даже не знаешь, в чем оно заключается?

— Мне так сообщили, И этого достаточно.

— Один народ, одна империя, один фюрер. — Дэвид сказал по-немецки главный гитлеровский лозунг. — Садись в машину.

— Нет! Ты должен меня послушаться! Уезжай из Буэнос-Айреса! Скажи своим генералам, что отказываешься выполнять их приказы.

— Садись в машину!

Вновь послышался шум автомобиля, на этот раз с противоположной стороны, сверху. Дэвид снова сунул руку в карман, но тут же вынул ее. Это была та же машина со смеющимися туристами. Они по-прежнему хохотали, размахивали руками — наверно, выпили за обедом лишнего.

— Меня в посольство везти нельзя, — решительно заявила Лесли. — Нельзя.

— Если не сядешь в машину, то очнешься там. Садись!

Под шинами захрустел гравий. Съезжавший с холма автомобиль неожиданно, в самую последнюю секунду, повернул на площадку и остановился.

Дэвид обернулся и выругался. Из открытых окон машины высовывались два автомата. Их навели на него.

На лицах троих сидевших в машине людей были маски. Человек с заднего сиденья открыл дверцу и, не выпуская Дэвида из-под прицела, спокойно сказал по-английски:

— Садитесь в машину, миссис Хоквуд… А вы, полковник, выньте из пиджака пистолет. Двумя пальцами!

Дэвид повиновался.

— Теперь бросьте его в кусты.

Дэвид так и сделал. Тогда мужчина вышел из машины, пропустил Лесли на сиденье. Потом сел сам, захлопнул дверцу.

Взревел мощный мотор, захрустел под колесами гравий. Автомобиль помчался под уклон.

8

Ресторан выбрала Джин. Он располагался на тихой улочке и предназначался для свиданий. На стенах отдельных кабинок были телефонные розетки; официанты то и дело подносили аппараты к уединенным столикам.

Дэвида слегка удивило, что Джин известно такое заведение. И что она избрала именно его.

— Где ты был сегодня днем? — поинтересовалась она, глядя, как Дэвид рассматривает из кабинки тускло освещенный зал.

— На двух конференциях, — откликнулся он. — Скука смертная. Банкиры склонны растягивать на часы самую пустячную встречу. — Дэвид улыбнулся.

— Они торгуются до последнего цента?

— Конечно. Кстати, здесь очень уютно. Напоминает Лисабон.

— Рим, — поправила она. — Больше похоже на Рим. Или его пригород. Виа Аппиа, например. Сюда же меня однажды пригласил Бобби… По-моему, он водил в этот ресторан многих девушек.

— Здесь… тихо.

— Думаю, ему не хотелось, чтобы Хендерсон узнал о его бесчестных намерениях. Поэтому он меня сюда и привел.

— Чем подтвердил свои планы.

— Да… Это заведение для влюбленных. А мы ими не были.

— Рад, что ты выбрала его для нас. Здесь я чувствую себя в безопасности.

— О нет! Этого не ищи. В нынешнем году на рынок ее не выбросили. Нет, о безопасности не может быть и речи. И о клятвах тоже. Никаких заверений. — Она вынула сигарету из его открытой пачки, он щелкнул зажигалкой. Джин заметила, что он глядит на нее поверх язычка пламени. Смутилась, опустила глаза.

— В чем дело?

— Ни в чем… Ни в чем, — улыбнулась она одними губами, без искреннего веселья. — Ты встречался с этим Штольцем?

— Боже мой, неужели тебя это беспокоит?.. Боюсь, но мне кажется, что он хочет за деньги подсунуть дезинформацию о немецком флоте. Но это пусть морская разведка выясняет.

— Ты очень изобретателен… — Она взяла чашку кофе нетвердой рукой.

— Как это понимать?

— Никак… Просто находчив. Находчив и расторопен. Ты, верно, прекрасно знаешь свое дело.

— А ты в ужасном настроении.

— По-твоему, я пьяна?

— Во всяком случае, не трезва. Впрочем, неважно. — Он улыбнулся. — На алкоголичку ты не похожа.

— Спасибо за доверие. Но углубляться в эту тему не стоит. Иначе покажется, будто мы хотим сохранить наши отношения надолго. А ведь это не так, правда?

— Неужели? Сегодня ты только это мне и внушаешь. Но меня, увы, другие мысли занимают.

— А мои соображения ты просто отбросил, так? У тебя, конечно, есть дела поважнее, — поставив чашку, Джин расплескала кофе на скатерть. — Я сегодня не в духе, извини.

— Точно, — согласился он.

— Я боюсь.

— Чего?

— Ты приехал не затем, чтобы встретиться с местными банкирами. Все гораздо сложнее. Знаю, ты ничего не расскажешь. А через несколько недель уедешь… если останешься в живых.

— У тебя слишком разыгралось воображение. — Дэвид взял Джин за руку; она затушила сигарету и положила другую руку поверх руки Сполдинга. Крепко обхватила ее.

— Хорошо. Допустим, ты прав, — едва слышно проговорила она. — Я все выдумала. Выпила лишнего, и рассудок мне изменил. Так потешь меня. Поиграй в мою игру.

— Если хочешь… пожалуйста.

— Предположим, мой Дэвид работает не в госдепартаменте, а в разведке. Он агент. Такие у нас бывали, я с ними встречалась. Итак, мой Дэвид — шпион и выполняет задания, как пишет в отчетах, «высокой степени риска», потому что играет по другим правилам. Вернее, вообще без правил… Для таких, как мой воображаемый Дэвид, правил нет. Понятно?

— Понятно, — только и сказал он в ответ. — Хотя я не очень хорошо представляю такого человека.

— Я опишу его подробнее. — Джин допила кофе, крепко, очень крепко сжав чашку в руке, чтобы унять дрожь в пальцах. — Главное в другом: такого, как мой… воображаемый Дэвид, запросто могут убить или искалечить. Ужасно, да?

— Да. Но подобная участь подстерегла уже миллионы людей. Это еще ужаснее.

— Они — другое дело. Они носят форму, знают! ради чего идут на смерть. Даже у летчика шансов выжить больше. Я знаю, что говорю. Так вот, мой воображаемый Дэвид работает в одиночку на чужой земле и посылает шифровки в Вашингтон… значит, шефы ему полностью доверяют. Он может наговорить им все, что захочет. Так почему же Мифический Дэвид выполняет свое задание безропотно? Неужели он верит, что от него зависит исход всей войны? Ведь он лишь один из многих миллионов.

— То есть… если я тебя правильно понял… этот воображаемый человек может сообщить начальству, что столкнулся с трудностями…

— …и должен задержаться в Буэнос-Айресе. Надолго, — продолжила Джин, вцепилась ему в руку.

— А если они запретят, он Навсегда должен скрыться в пампасах.

— Не смейся надо мной! — воскликнула Джин. — Я тебя очень люблю. И не хочу, чтобы тебе навредили, хотя знаю: есть люди, посланные сюда именно за этим. —Она остановилась и вновь обратила на него свой взгляд. — Они пытались убить тебя, верно?.. Да, ты — один из многих миллионов… а я все твержу: «Только бы не его. Боже, только бы не его». Понимаешь?.. Разве мало ты уже сделал?

Он заглянул ей в глаза и понял, что доля истины в ее словах есть. И ему стало не по себе… Он и впрямь сделал уже предостаточно. Вся жизнь его вывернулась наизнанку, так, что привычным делом стал риск.

— Сеньор Сполдинг? — Дэвид встрепенулся: столь неожиданными оказались эти слова. У кабинки стоял одетый в смокинг метрдотель.

— Да.

— Вас вызывают к телефону.

— А сюда его нельзя принести?

— Примите наши искренние извинения. Розетка в этой кабинке неисправна.

Сполдинг, конечно, понимал, что метрдотель лжет.

— Хорошо. — Дэвид встал из-за стола. Обратился к Джин: — Я на минутку. Закажи себе кофе.

— А если мне захочется спиртного?

— Пожалуйста. — Он двинулся из кабинки.

— Дэвид, — негромко окликнула его Джин.

— Да? — обернулся он; она вновь напряженно взглянула на него и тихо сказала:

— «Тортугас» этого не стоит.

— Я скоро вернусь, — хрипло проговорил он в ответ.

— Говорит Генрих Штольц, — послышался голос в трубке.

— Я ждал вашего звонка. Номер вы узнали от телефонистки в посольстве?

— Да. Все уже решено. Через 20 минут к ресторану подъедет зеленый «паккард». Водитель высунет из окна руку с пачкой сигарет. Немецких, на этот раз. Надеюсь, вы оцените символику этого жеста? Герр Райнеманн ждет встречи с нетерпением.

— Я тоже.

9

Зеленый «паккард» остановился на другой стороне улицы, прямо напротив ресторана. Водитель высунул из окна руку с пачкой сигарет, марку которых различить было невозможно.

Подойдя ближе, Сполдинг увидел, что водитель — мужчина крупный, в черной вязаной рубашке с короткими рукавами, которая открывала и подчеркивала его мускулы. У него была короткая бородка и густые брови, что придавало ему вид злодея-пирата. Дэвид был уверен, что это сделано нарочно. Человек в белом костюме, сидевший на заднем сиденье, распахнул дверцу, и Сполдинг залез в машину.

…Сполдинг понимал: даже днем эту гравийку было бы трудно найти. А теперь, при одних лишь подфарниках, казалось, будто «паккард» съехал с твердой дороги прямо в кромешную тьму леса. Однако под колесами хрустел гравий, водитель вел машину уверенно. Он, очевидно, знал здесь каждый поворот. Через полмили дорога расширилась, вместо гравия появился асфальт.

«Паккард» выехал на огромную стоянку. По другую сторону на равных расстояниях друг от друга стояли четыре широких каменных столба, с мощными прожекторами, их лучи пересекались. Между столбами была натянута стальная сетка, посредине располагались железные решетчатые ворота, которые, по-видимому, открывались автоматически.

Кое-где виднелись люди, одетые в темные рубашки и брюки полувоенного образца, некоторые с собаками на поводках. С доберманами, что рвались вперед, злобно лаяли.

Человек в белом костюме распахнул дверцу и вылез из машины. Подошел к одному из столбов. С другой стороны появился охранник, перебросился с ним несколькими словами; Дэвид заметил за охранником темное бетонное строение с маленькими освещенными окошками.

Туда и ушел часовой, а человек в белом костюме вернулся к «паккарду».

— Несколько минут придется подождать, — объяснил он и забрался на заднее сиденье.

— Так зачем мы торопились?

— Чтобы прибыть и доложить о себе вовремя. Но это не значит, что нас тут же примут.

— Гостеприимный человек ваш хозяин, ничего не скажешь, — усмехнулся Дэвид.

— Герр Райнеманн может позволить себе быть каким ему заблагорассудится.

Минут через десять железные ворота неспешно распахнулись, и «паккард» миновал часовых и будку с маленькими окошками. Дорога пошла вверх и кончилась у роскошного поместья еще одной огромной стоянкой. Широкая мраморная лестница вела к дубовым дверям величины, доселе Дэвидом невиданной. Здесь тоже все освещали прожекторы. В отличие от площадки перед воротами, здесь был фонтан, лучи света блистали на столбе воды.

Немец выбрался из машины, обошел ее и открыл Дэвиду дверцу.

— Здесь мы вас покинем. Надеюсь, путешествие было приятным. Идите к выходу. Там вас встретят.

Дэвид вышел из машины и остановился у мраморной лестницы. Зеленый «паккард» тронулся в обратный путь.

Сполдинг простоял в одиночестве почти минуту. Если за ним следят, а это вполне возможно, пусть наблюдатель подумает, что величие здания изумило его. А еще Дэвиду хотелось оценить дом и с практической стороны — рассмотреть окна, крышу, подъезд. Он никогда не забывал заранее выяснить, как войти в здание и как из него выйти: всегда готовил себя к худшему.

Дэвид поднялся по лестнице и подошел к огромным толстым дубовым дверям. Там не было ни звонка, ни колотушки; впрочем, дверь тут же отворили. На пороге стоял Генрих Штольц.

— Добро пожаловать в Габихтнест, герр Сполдинг. В Ястребиное гнездо. Так метко, хотя и несколько напыщенно называется это место.

— Много птичьих гнезд повидал я, но такого — никогда.

— Пожалуй, я тоже. Пойдемте со мной. Герр Райнеманн ждет на балконе: вечера стоят чудесные.

Они прошли под вычурной, но красивой люстрой, мимо мраморной лестницы к сводчатому проходу в конце большого зала. Он вывел их на огромный балкон длиной во все здание. В левой части балкона была сделана небольшая площадка. Над ней протянулись толстые тросы. Площадка, очевидно, предназначалась для фуникулера, на котором можно было спуститься к реке.

Дэвид разглядывал роскошную обстановку, готовясь к встрече с Райнеманном. Но на балконе никого не было; Дэвид подошел к перилам и увидел в футах двадцати внизу террасу. И большой плавательный бассейн с подсветкой. Вокруг него стояло несколько столиков, укрытых зонтиками от солнца.

— Надеюсь, когда-нибудь вы найдете время приехать сюда и насладиться нашими простыми удовольствиями, полковник Сполдинг.

Необычный тихий голос вспугнул Сполдинга. Он обернулся. В тени у входа в холл стоял мужчина.

Райнеманн вышел на свет. Он оказался человеком среднего роста, с зачесанными назад без пробора прямыми седеющими волосами. Для своего роста он был несколько коренаст — можно было бы сказать «широк в плечах», если бы не брюшко. Руки у него были крупные, мясистые, и вместе с гем изящные, хотя винный бокал, который он держал, казался в них рюмкой.

Райнеманн сделал еще шаг, Дэвид разглядел черты его лица. Эрих Райнеманн был стар. Загорелую кожу испещряли тысячи морщинок, глаза почти скрывались в складках опухших век; безукоризненно сшитые пиджак и брюки предназначались человеку гораздо более молодому.

Райнеманн проигрывал в той схватке, победить в которой не могли помочь даже его миллионы.

— Габихтнест роскошен. Неотразим, — по-немецки сказал Дэвид голосом вежливым, но без излишнего восторга.

— Вы очень любезны, — ответил Райнеманн, протянув ему руку, — но все же давайте перейдем на английский… Выпить не хотите? — Финансист подошел к ближайшему столику: их было немало на балконе.

— Благодарю вас, — произнес Дэвид и сел напротив Райнеманна. — У меня в Буэнос-Айресе срочное дело. Я хотел предупредить об этом Штольца, но он повесил трубку.

Райнеманн взглянул на Штольца, который невозмутимо стоял, облокотившись о каменные перила: «Зачем вы так? Герр Сполдинг этого не заслуживает».

— Увы, по-другому было нельзя, майн герр. Для его же пользы. Нам сообщили, что за ним следят.

— Следить за мной могли одни ваши люди.

— Только после того, как узнали о «хвосте», полковник. Раньше нам это было ни к чему.

Райнеманн устремил на Сполдинга взгляд узких глаз:

— Странное дело. Кому вздумалось шпионить за вами?

— Мы можем поговорить с глазу на глаз? — вопросом на вопрос ответил Сполдинг, покосившись на Генриха Штольца.

Финансист улыбнулся:

— Ничто в наших переговорах не тайна для ботшафтссекретаря. Он — один из моих самых ценных и преданных помощников в Южной Америке. У меня нет от него секретов.

— После нашего разговора наедине вы, может статься, измените свое мнение.

— Наш американский друг, видимо, чувствует себя неловко, — прервал его Штольц елейным голоском. — Собственное правительство посчитало человека из Лисабона некомпетентным. И приставило к нему шпионов.

Дэвид закурил, ничего не ответив немецкому атташе.

Заговорил Райнеманн, взмахнув большими, но изящными руками:

— Если так, то Штольца прогонять незачем. Или у вас есть иная причина.

— Мы покупаем, — с ударением в голосе произнес Дэвид, — а вы продаете… краденый товар.

— Оставьте нас, Генрих, — произнес Райнеманн, не сводя, глаз со Сполдинга.

Штольц сухо откланялся, повел плечами и ушел через арку в холл.

— Благодарю вас, — Дэвид переменил позу, взглянул на балконы третьего и четвертого этажей. Прикинул, сколько людей могут скрываться за окнами, готовые спрыгнуть сюда, на террасу, стоит ему сделать лишний шаг.

— Итак, мы одни, — произнес изгнанник из Германии с едва скрываемым раздражением. — В чем же дело?

— Штольца раскусили, — сказал Сполдинг и умолк, ожидая, какой отклик вызовут эти слова у финансиста. Но тот и бровью не повел. — В посольстве ему не дают правдивой информации.

— С трудом верится. — Райнеманн не шелохнулся, пристально глядел прищуренными глазами. — На чем основывается такое мнение?

— На присутствии гестапо. Штольц говорит, что в Буэнос-Айресе гестаповцев нет. Но он ошибается. Они есть. Действуют. И намереваются остановить вас. Остановить нас.

Самообладание Райнеманна дало едва заметную трещину. Набрякшие веки чуть дрогнули, взгляд, и без того суровый, стал еще жестче.

— Расскажите подробнее, пожалуйста.

— Сначала ответьте на мои вопросы.

— Ответить на ваши?.. — Райнеманн повысил голос, схватился за стол; на седеющих висках выступили вены. Он помолчал, отдышался и уже спокойно продолжил: — Простите, я не привык выслушивать условия других.

— Еще бы. А я, в свою очередь, не привык иметь дело с людьми типа Штольца, которые не замечают собственных слабостей. Они меня раздражают и… настораживают.

— Вы хотели меня о чем-то спросить…

— Насколько я понял, чертежи из Германии уже вывезены?

— Они прибудут сегодня ночью.

— Рановато. Наш специалист приедет в Буэнос-Айрес только послезавтра.

— На сей раз неверные сведения поступили не к Штольцу, а к вам. Американский ученый, Лайонз, будет здесь завтра.

Дэвид промолчал. Он не раз обманывал других подобным образом, а потому не удивился.

— График можно ускорить или замедлить, если того требуют обстоятельства… — продолжил Райнеманн.

— Или изменить, чтобы выбить кое-кого из колеи, — прервал его Дэвид.

— Это здесь совершенно ни к чему. Нам некого выбивать из колеи. По вашей собственной характеристике: мы продаем, вы покупаете.

— И конечно, гестаповцам вовсе незачем переться в Буэнос-Айрес…

— Вернемся лучше к делу, — оборвал его Райнеманн.

— Одну минуту, — поспешил сказать Сполдинг, заметив, что нервы у Райнеманна вновь на пределе. — Мне нужно 18 часов, чтобы послать ключ к шифровке в Вашингтон. Его повезет дипкурьер.

— Штольц уже рассказал мне об этом. Вы занимаетесь ерундой. Ключ нужно было послать заранее.

— Простая предосторожность, майн герр, — произнес Дэвид. — Дело в том, что я не знаю, кто в посольстве подкуплен, но уверен — шпион там есть. Ключ к шифру тоже можно продать. Словом, шифровка будет послана лишь тогда, когда Лайонз проверит чертежи.

— Тогда вам нужно пошевеливаться. Отправляйте ключ завтра же утром, а первую половину чертежей мои люди привезут в Сан-Телмо к вечеру… Простая предосторожность. Вторую половину получите, когда в Вашингтоне подтвердят, что готовы перевести деньги в Швейцарию… то есть получили ваш ключ. Вы останетесь в Аргентине, пока мне не дадут знать из Берна. Неподалеку от Буэнос-Айреса есть маленький аэродром, называется Мендарро. Им заправляют мои люди. Самолет будет ждать вас там.

— Согласен. — Дэвид затушил сигарету. — Значит, первую половину чертежей я получу завтра вечером. Остальное — через 24 часа. Итак, график мы разработали. Это для меня главное.

— Гут! А теперь поговорим о гестапо. — Райнеманн подался вперед, вены на висках вновь обозначились синими ручейками. — Вы обещали доказать свое заявление.

Сполдинг сделал это без особого труда.

К концу его рассказа Райнеманн дышал тяжело, глубоко. В глазах, полуприкрытых набрякшими веками, стояла едва сдерживаемая ярость.

— Благодарю вас. Уверен, объяснение всему этому найдется. А мы станем придерживаться графика… Простите, у меня был сегодня тяжелый день. В город вас отвезут. Всего доброго.

— Альтмюллер! — орал Райнеманн. — Идиот! Дубина!

— Ничего не понимаю, — пробормотал Штольц.

— Альтмюллер… — Райнеманн заговорил спокойнее. — В своих безумных попытках сохранить свое драгоценное ведомство незапятнанным он попал в лапы гестапо.

— Нет в Буэнос-Айресе гестаповцев, герр Райнеманн, — твердо заявил Штольц. — Человек из Лисабона лжет.

Райнеманн взглянул на дипломата. Сказал ледяным голосом:

— Меня не проведешь, герр Штольц. Этот Сполдинг говорил правду: ему не было смысла врать… Значит, Альтмюллер или угодил в гестапо, или предал меня. И послал гестаповцев, чтобы сорвать обмен, заполучить алмазы и уничтожить чертежи. Эти жидоненавистники заманили нас в ловушку.

— Я единственный, кто связан с Францем Альтмюллером напрямую. — Штольц вложил в слова все подобострастие, какому его научили годы работы в дипломатическом корпусе. — Вы сами, герр Райнеманн, на этом настояли. А сомневаться в моей преданности я вам повода не давал. Люди на Очо Калье уже почти закончили работу. Через день — два все алмазы будут проверены. Так что все идет по графику. Обмен не сорвется.

Райнеманн положил свои полные, но изящные руки на перила и посмотрел вдаль:

— Застраховаться можно лишь вот как, — тихо произнес он. — Дайте радиограмму в Берлин. Пусть Альтмюллер приезжает сюда. Иначе обмен не состоится.

10

— Алло?.. Алло, — произнесла Джин сначала заспанным, а потом изумленным голосом.

— Это Дэвид. У меня нет времени извиняться. Я хочу увидеться с тобой. Немедленно.

— Дэвид? О боже!..

— Через 20 минут я буду у тебя в кабинете.

— Ради бога…

— Приди, пожалуйста. Ты нужна мне, Джин! Нужна!

Джин встретила его у посольства. Вместо слов она сильно сжала ему руку.

Войдя в кабинет, Джин обняла Дэвида. Он почувствовал, как она дрожит.

— Дэвид, прости меня, прости, прости. Я себя вела ужасно. Как дура.

Он взял ее за плечи:

— Тебе очень нелегко решить, как быть со мной, да?

— Подчас кажется, у меня нет сил. А ведь я всегда считала себя волевой… Не надо. Пожалуйста, не надо… ни во что больше впутываться.

— Тогда ты должна мне помочь.

Джин отстранилась от него:

— Я? Как?

— Ответь на мои вопросы… И не вздумай лгать, я это сразу замечу.

— Лгать?.. Не шути. Я тебе никогда не лгала.

Он поверил ей, но легче ему не стало. И яснее — тоже.

— Откуда ты знаешь название «Тортугас»?

Джин сняла руки с шеи Дэвида; он отпустил ее.

— Первый раз в жизни я пошла на подлог. И не стыжусь этого. — Джин повернулась и взглянула Дэвиду прямо в глаза. — Я спустилась в подвалы… без разрешения… и прочла твое личное дело. Клянусь, это самое краткое досье за всю историю дипломатического корпуса.

— Что там написано?

Джин пересказала.

Сполдинг подошел к окну, вид из которого открывался на лужайку у посольства. Рассветное солнце висело над горизонтом, роса блестела на траве. Это напомнило Дэвиду об освещенной прожекторами лужайке возле усадьбы Райнеманна. И… о ключе к шифровке. Дэвид отвернулся от окна: «Мне надо поговорить с Боллардом».

— И это все, что ты хотел мне сказать? — По всему виду Джин было заметно, что она обижена.

— Твоему не совсем воображаемому Дэвиду нужно заниматься делом. Такова его жизнь.

— И мне ее изменить не под силу?

Дэвид приблизился к Джин:

— Увы, не под силу… Как жаль, что ни ты, ни даже я не можем ничего с этим поделать. Не могу убедить себя, что — перефразируя одну молодую женщину — от моих действий зависит исход войны… Видно, я работаю просто по привычке. Или из самолюбия.

— Я назвала тебя классным специалистом, верно?

— Так оно и есть… Ты знаешь, кто я?

— Офицер разведки. Шпион. Человек, который шепчется по ночам, имеет дело с большими деньгами и еще большей ложью.

— Нет, я не об этом… Знаешь, кто я на самом деле?.. Инженер-строитель. Проектировал здания, мосты, дамбы и дороги. Однажды я построил добавочный павильон к зоопарку в Мехико — лучший в мире открытый загон для приматов.

К сожалению, на него ушло столько денег, что Зоологическому обществу не на что оказалось купить самих обезьян, и павильон до сих пор пустует.

Джин тихо рассмеялась:

— Какой ты забавный…

— Больше всего мне нравилось работать над мостами. Преодолевать природные препятствия, не портя их, не изменяя их предназначения…

— Никогда не считала инженеров романтиками.

— Таковы все строители. По крайней мере, лучшие из них… Только было все это давным-давно. Когда эта заваруха кончится, я, конечно, вернусь. Но я не дурак, я понимаю, какие трудности меня поджидают… Я не юрист, на время отложивший свои книги… ведь законы почти не меняются. И не финансист: правила рынка тоже неизменны.

— Не пойму, куда ты клонишь…

— К технике. Только ей война идет на пользу. И строительству в особенности. За последние три года разработано немало совершенно новых технологий… А я о них и не знаю. Так что мой престиж после войны будет невысок.

— Боже мой, ты жалеешь себя.

— Да, черт возьми! Жалею… Вернее, ругаю. Ведь никто меня не неволил; я впутался в это… занятие… опрометчиво, не подумав о будущем… Поэтому приходится стараться изо всех сил, иначе меня просто вышвырнут.

— А как же мы? Или пока рано связывать наши судьбы?

— Я люблю тебя, — ответил Дэвид просто.

— Лишь после недели знакомства? Правда ли это? Такой же вопрос я задаю себе. Ведь мы уже не дети.

— Да, мы не дети, — подтвердил он. — Детям не разрешают копаться в досье Государственного департамента. — Он улыбнулся, но тут же посерьезнел: — Мне нужна твоя помощь.

Она бросила на него резкий взгляд: «В чем дело?»

— Что ты знаешь об Эрихе Райнеманне?

— Это человек, достойный лишь презрения.

— Почему?

— Потому что пользуется людьми. Всеми без разбора. И только ради корысти. Всякого он пытается подкупить. Из корыта в его свинарнике кормится вся хунта, а за это он получает землю, выгодные заказы, права на беспошлинную торговлю. Он выжил несколько горнорудных компаний из Патагонии, купил несколько месторождений в Колорадо Рибадавия.

— Кому он служит?

Джин призадумалась; опустилась в кресло, мельком взглянула в окно, вновь посмотрела на Сполдинга и ответила: «Самому себе».

— Я слышал, он открыто поддерживал немцев.

— Только потому, что считал, будто Англия падет и фашисты ее захватят. Говорят, он сохранил свое влияние в Германии.

— Но ведь он еврей.

— Ерунда. Не думаю, что он усердно посещает местную синагогу. Еврейская община в Буэнос-Айресе с ним не связывается. Райнеманн предал свою нацию, открыто поддерживает создателей концлагерей. Но местные евреи,, аргентинские «худое», предпочитают сидеть тихо: армии полковников слишком сильны, влияние Райнеманна слишком велико.

Дэвиду снова вспомнились слова: «Переговоров с Альтмюллером быть не должно», сказанные в темной подворотне на 52-й улице в Нью-Йорке.

— Тебе не знакомо имя Альтмюллер?

— Нет. По-моему, в германском посольстве есть просто Мюллер, но это очень распространенная фамилия. Альтмюллера я не знаю.

— А Хоквуд? Женщина по имени Лесли Хоквуд?

— Тоже нет. Но если эти люди связаны с разведкой, откуда я могу их знать?

— Да, они связаны с разведкой, хотя не думаю, что пользуются чужими именами. По крайней мере, Альтмюллер.

— Что ты имеешь в виду?

— Однажды со мной заговорили о нем так, будто я с ним знаком. Но я никогда не встречал никакого Альтмюллера.

— Хочешь, посмотрю в подвалах? — спросила Джин.

— Я сделаю это сам. Через Гранвилла. Когда он приходит?

— Без четверти девять. — Она заметила, как Дэвид поднял руку, забыв, что часов у него нет, и сказала: — Примерно через два часа. Напомни мне купить тебе часы.

— Спасибо… А теперь мне надо увидеться с Боллардом. Удобно ли беспокоить его в столь ранний час.

— Позволь считать этот вопрос риторическим… Бобби привык к тому, что его трясут в любое время. Позвонить ему?

— Да, пожалуйста. А кофе здесь можно сварить?

— Плитка там. — Джин указала на дверь приемной. — За стулом секретарши. Кофейник в шкафу… Не спеши. Я сама заварю тебе кофе. Только позвоню Болларду.

— Нет, варить кофе буду я, а ты звони. Ты выглядишь такой замечательной службисткой, что я просто не могу оторвать тебя от канцелярщины.

Шаги Дэвид услышал, выливая старую гущу из кофейника. Он подошел к двери и замер.

Они послышались вновь: легкие, неестественные.

Дэвид бесшумно повернул ручку двери и вышел в коридор.

Лицо человека, оказавшегося там, выражало знакомое Дэвиду чувство. Страх.

— Привет, — поспешно сказал он. — Вы, наверное, новенький? Мы еще не знакомы… Меня зовут Эллис. Билл Эллис. В семь я должен быть на каком-то дурацком совещании, — врал атташе неубедительно.

— А мы собрались на рыбалку, да погоду обещают неважную, — объяснил в свою очередь Сполдинг. — Но все равно не хотите ли к нам присоединиться?

— С удовольствием бы, но у меня совещание.

— Да, да. Вы только что о нем говорили. А кофе выпьете?

— Спасибо, старик. Но бумаги ждут.

— Что ж. Жаль.

— Мне тоже… Ладно, еще увидимся. — Человек по имени Эллис неуклюже улыбнулся, совсем некстати помахал рукой — Дэвид невозмутимо ответил тем же — и пошел дальше.

Сполдинг вернулся в кабинет и закрыл дверь. Джин стояла у стола секретарши.

— С кем это ты разговаривал в такой час?

— Он назвался Эллисом. Сказал, что у него в семь совещание. Но это не так. Он соврал. Чем занимается этот Эллис?

— Импортом-экспортом.

— Подходяще… Как Боллард?

— Боллард уже тащится сюда. Назвал тебя занудой… Что «подходящего» в этом Эллисе?

— Что представляет из себя этот Эллис? — гнул свое Дэвид.

— Типичный карьерист. Мечтает стать послом. Но ты не ответил на мой вопрос.

— Его купили. Он стукач. Вполне может вести серьезную игру, хотя скорее всего он — мелкая сошка.

— Неужели?! — ошеломленная Джин замерла, взглянула на Сполдинга. — Дэвид, что означает «Тортугас»?

— Перестанешь ты меня дурачить или нет?!

— Значит, не можешь мне сказать.

— Значит, я этого сам не знаю.

— Это какой-то пароль, да? Так я поняла из досье.

— Это пароль, о котором мне никто и словом не обмолвился! — воскликнул Дэвид и увидел, что Джин вдруг быстро прошла к своему столу. Дэвид двинулся следом.

— Что ты собираешься делать?

— Атташе и даже помощники секретаря записывают в вахтенную книгу свои ранние встречи и совещания.

— Эллис?

Джин кивнула и сняла телефонную трубку. Поговорив не больше минуты, она взглянула на Сполдинга:

— Первый пропуск на сегодня заказан на 9 утра. Нет у Эллиса ни с кем никакого совещания.

— Ничего удивительного. Неужели ты мне не поверила?

— Просто хотела убедиться… Ты сказал, что не знаешь, что значит слово «Тортугас». Может, я сумею тебе подсказать.

Изумленный Дэвид сделал несколько шагов к Джин:

— Что?

— Из Боки — это район, за который отвечает Эллис, — пришла разведсводка. Ее нужно было проверить, но о ней просто забыли.

— О чем забыли? Что ты имеешь в виду?

— Шхуну в Ла Бока. Ее накладные и порт назначения были выписаны с нарушениями законов судоходства… капитан заявил, что это ошибка. Направлялась шхуна в Тортугас.

11

Боллард придумал шифр быстрее, чем за полчаса. Дэвида поразила гибкость воображения шифровальщика. Он, не сходя с места, разрабатывал геометрическую прогрессию соответствующих буквам чисел, на расшифровку которой вражескому криптографу понадобится не меньше недели. А Дэвиду довольно и 96 часов.

Бобби вложил предназначавшуюся для Вашингтона копию ключа к шифру в официальный конверт дипломатической почты, запечатал его химической печатью. Потом позвонил на базу МПФ, попросил прислать в посольство офицера чином не ниже капитана. К девяти пакет будет на аэродроме базы, а уже к вечеру — в вашингтонском аэропорту, откуда его в бронированном фургоне доставят генералу Алану Свонсону.

Шифровка, подтверждающая, что сделка завершена, будет краткой. Сполдинг дал Болларду два слова: «Тортугас готов». Когда эта радиограмма придет в Вашингтон, Свонсон поймет, что Юджин Лайонз просмотрел и одобрил чертежи. Когда он телеграфирует в Швейцарию, и на счет Райнеманна переведут деньги. Дэвид воспользовался словом «Тортугас», надеясь, что кто-нибудь где-нибудь поймет его состояние. Гнев по поводу того, что на него взвалили полную ответственность за сделку, не рассказав о ней всего. От Джин и Бобби Болларда суть сделки скрывать уже смысла не было. Кендалл, ничего не объяснив, улетел из Буэнос-Айреса, а Дэвид прекрасно понимал: помощь может понадобиться тогда, когда вводить подручных в курс дела времени не будет. Теперь уже не стоило прикрываться легендой, поэтому рассказал Болларду о сделке с Райнеманном, ролях, отведенных Юджину Лайонзу и Генриху Штольцу.

Больше всего Роберта поразил Штольц: «Генрих?! — Вот это да!.. Ведь он же верит. Нет, не в чародея Гитлера, его он, говорят, ни в грош не ставит. Он верит в Германию. В Версальский договор, в репарации, обескровленного колосса и прочее. Я считал его настоящим пруссаком…»

План действий на утро был ясен и в восемь сорок пять Дэвид приступил к его воплощению.

Встреча с Хендерсоном Гранвиллом была краткой и радушной. Посла вполне устраивало закрыть глаза на истинную миссию Дэвида в Буэнос-Айресе, лишь бы она непривела к международному конфликту. Сполдинг заверил его, что пока все спокойно, и будет безусловно лучше, если посол о сути задания не узнает. Гранвилл согласился. По просьбе Дэвида он приказал посмотреть, нет ли в подвалах сведений о Франце Альтмюллере и Лесли Дженнер Хоквуд.

Их не было.

Из кабинета Гранвилла Дэвид вернулся к Джин. Она читала присланный из Аэропарка список прилетающих в страну. Юджин Лайонз должен был прибыть в 2 часа дня. Юджин именовался в списке физиком.

Дэвид разозлился на Уолтера Кендалла, на Свонсона. Лайонза можно было бы обозвать и просто «ученым»; «физик» — это глупо, физик в Буэнос-Айресе сегодня — откровенная приманка даже для союзной разведки, не говоря уже о немецкой.

Дэвид прошел к себе, в маленький кабинетик на отшибе. Надо было многое обдумать.

Юджина Лайонза он решил встретить сам. Уолтер Кендалл говорил, что в Сан-Телмо немого, вечно печального ученого отвезут санитары. Однако им Дэвид не доверял. Джонни и Хол — так их, кажется, звали — вполне могли привезти Лайонза к немецкому посольству, по ошибке приняв его за психолечебницу.

Джин осторожно осведомилась о шхуне в Ла Бока у разведслужбы базы МПФ. Чтобы не вызвать подозрений, она в урочный час позвонила шефу разведотдела и равнодушно сказала, что ей нужно «увязать концы» и «закрыть досье»; дело чисто формальное. Нельзя ли помочь?.. Оказалось, шхуна, по ошибке направленная в Тортугас, была поставлена на причал у складов на Очо Калье. Расследование проводил атташе посольства Уильям Эллис, начальник торгового отдела.

Склады на Очо Калье… Дэвиду придется побродить около них часок-другой. Возможно, время он потратит впустую. Как рыболовецкая шхуна может быть связана с его заданием? Скорее всего, никак. Но ведь стояло же в накладных слово «Тортугас»; есть атташе по имени Эллис, что подслушивал за дверью и врал о несуществующих совещаниях.

На Очо Калье стоит заглянуть.

А потом Дэвид сядет в своей квартире у телефона, станет ждать звонка от Райнеманна.

— Ты не хочешь пригласить меня на обед? — спросила Джин, входя к нему в кабинет. — И не пытайся смотреть на часы: их у тебя нет.

— Я и не думал, что пришло время обеда.

— Нет. Сейчас всего одиннадцать, но ты не завтракал, да и не спал ночь, наверное, и собираешься в начале второго ехать в аэропорт.

— Я был прав: ты настоящая службистка. У тебя чудовищные организаторские способности.

— До твоих им далеко. Пошли обедать, но сначала зайдем в ювелирную лавку. Я уже позвонила туда. Тебя ждет подарок.

— Люблю подарки. — Сполдинг встал.

Ресторан оказался буквально маленьким углублением в стене на тихой улочке недалеко от Пласа Сан-Мартин. Его дверь была открыта; узкий навес защищал от солнца еще несколько столиков, что стояли на улице. Но Дэвид и Джин предпочли сесть в зале.

Против правил, Дэвид почти не следил за прохожими. Он смотрел на Джин. И прочитанное на ее лице невольно заставило его сказать:

— Скоро все кончится. Я выйду из игры.

Джин взяла его за руку, заглянула в глаза. Помолчала немного. Потом произнесла: «Ты говоришь удивительные вещи. Но я не пойму, что ты имеешь в виду», — так, словно хотела, чтобы Дэвид серьезно воспринял ее слова, задумался над ними.

— Я имею в виду, что не желаю с тобой расставаться… До конца жизни. Не знаю, как сказать об этом по-другому.

Джин на миг, на один вдох закрыла глаза:

— По-моему, ты выразился… просто чудесно.

Как признаться ей во всем? Как объяснить? Но нужно было попробовать. Это чертовски важно.

— Примерно месяц назад, — начал он негромко, — со мной случилось вот что. Это было в Испании, у ночного костра. Обстоятельства не важны, важно, что происшедшее меня безумно напугало. Причем дело было вовсе не в риске, не в страхе за свою жизнь, ведь я за нее боролся постоянно и, клянусь, уже привык к этому… Просто я вдруг не обнаружил в себе никаких чувств. Никаких. Мне сообщили весть, которая должна была потрясти меня, вызвать слезы или гнев. Да, черт возьми, гнев! А я не ощутил ничего. Я остался равнодушен. Я выслушал весть и обругал одного человека за то, что он не сообщил ее раньше. Заявил, что он ошибся: я не теряю головы никогда… А ведь он совершенно справедливо предположил, что я, убитый горем, стану действовать опрометчиво… — Дэвид остановился, положил ладонь на руку Джин. — Я хочу вот что сказать: ты вернула мне то, что я, казалось, безвозвратно утратил. И мне не хочется терять это вновь.

Дэвид склонился к Джин; они соприкоснулись губами, он поднял руку, нежно провел пальцами по щеке женщины.

И ощутил влагу слез.

Ему тоже хотелось заплакать. Но он не мог. Разучился. — Я всегда буду рядом, — сказала она.

Ее слова вернули его к жизни… к другой, не столь важной: — Дай мне еще пару недель… расквитаться с делами.

Она вопросительно взглянула на него, но ни о чем не спросила, сказала лишь:

— Вывезти чертежи или… как их там… эскизы будет непросто.

— Да.

— Когда состоится сделка?

— Если все пойдет по плану, через день-два. По крайней мере, через три.

— Тогда зачем тебе целых две недели?

Дэвид ответил не сразу. А потом понял, что не может солгать. Это было для него ново и удивительно:

— В организации под названием Ферфакс есть предатель…

— Ферфакс? — прервала его Джин. — О нем упоминается в твоем личном деле.

— Так называется разведывательный комплекс в Вирджинии. Там убили моего друга. Я нарочно скрыл сведения, которые помогли бы обнаружить, откуда утекает информация, и, самое главное, разоблачить шпиона.

— Боже мой, зачем?

— Отчасти меня вынудили это сделать. У служащих Ферфакса нет допуска к сведениям, которыми обладал я; а тот, у кого этот допуск есть, в подобных делах несведущ. Он не из разведки. Это генерал из отдела снабжения армии.

— Значит, чертежи покупает именно он?

— Да. Я вернусь и выжму из него всю правду. — Дэвид помолчал, а потом сказал как будто самому себе:— Он не сможет мне помешать, даже если захочет. Я возьму отпуск, который накопился у меня за несколько лет, и проведу недельку-другую в Ферфаксе. По нему бродит немецкий шпион, имеющий доступ к любой информации. Он убил очень хорошего человека.

— Это меня пугает.

— А не должно. — Дэвид улыбнулся и снова сказал правду:— Я не собираюсь ставить на карту годы, которые мы хотим провести вместе… Если понадобится, стану действовать чужими руками… Так что не волнуйся.

Она кивнула:

— Не буду. Я тебе верю… и приеду в Штаты, скажем, через три недели. Я многом обязана Хендерсону и не могу бросить его в одночасье. К тому же нужно что-то делать с Эллисом.

— Его не трогай. Мы еще ни в чем не уверены. Если он и впрямь продался, то, вполне возможно, наибольшую пользу он принесет, оставаясь на своем месте. Двойные агенты — наш золотой фонд.

— В каком же мире ты живешь? — спросила Джин без сарказма, но с тревогой.

— В том, из которого ты поможешь мне выбраться… После дела в Ферфаксе.

12

Юджина Лайонза посадили между Сполдингом и санитаром по имени Хол на заднем сиденье, Джонни расположился рядом с водителем. Машина выехала из Аэропарка на широкое ровное шоссе.

Сполдинг взглянул на Лайонза, и ему захотелось отвернуться. Печальное изможденное лицо ученого напомнило Дэвиду, до чего может опуститься человек. Взгляд Лайонза ни на чем не задерживался; перелет измотал его, новая обстановка была непривычна, уверенный, расторопный Дэвид, поспешивший увезти всех из аэропорта, раздражал.

— Рад вновь встретиться с вами.

Лайонз моргнул; но в ответ ли на его приветствие или просто так, Дэвид не понял.

— Мы не ожидали увидеть вас сейчас, — отозвался Джонни с переднего сиденья. — Собирались устроить профессора сами.

— У нас все записано, — добавил Хол и вынул из кармана несколько карточек. — Вот адрес. А вот ваш телефон и телефон посольства. И кошелек, набитый аргентинскими деньгами.

— Как долетели?

— Неплохо, — отозвался Хол. — Только над Кубой потрясло маленько.

— Наверно, поднимались нагретые землей острова воздушные массы, — сказал Дэвид, краем глаза наблюдая за Лайонзом. Тот бросил на него короткий взгляд. И во взгляде этом мелькнула вдруг веселая искорка.

— Да, — подтвердил Хол. — Стюардесса сказала то же самое.

Лайонз улыбнулся тонкими губами.

Дэвид хотел воспользоваться тем, что Юджин немного оттаял, но в зеркале заднего вида увидел нечто, его обеспокоившее. Автомобиль, который Дэвид без всякой тревоги заметил в аэропорту. Потом он видел его еще дважды: около стоянки и на одном из поворотов. Теперь машина вновь повисла у них на хвосте. Дэвид осторожно выглянул в заднее окно такси. Лайонз, казалось, заметил беспокойство Дэвида. Он отодвинулся немного, освободив ему побольше места.

Следом за такси шел «Ла Салль» выпуска 1937 года, черный, с порченными ржавчиной фарами и бампером. Он остановился метрах в пятнадцати — двадцати позади, но водитель — светловолосый мужчина — не давал никому вклиниться в этот промежуток. Каждый раз, когда «Ла Салль» пытались обогнать, он увеличивал скорость.

Дэвид предложил своему шоферу поверх счетчика пять . долларов, если тот развернется и проедет несколько кварталов в обратную сторону. Портеньо оказался опытнее водителя «Ла Салля», понял все с полуслова, едва глянув в зеркало. Он молча кивнул, улучил подходящий момент и развернул автомобиль. Такси шло зигзагами, виляло меж машинами, потом неожиданно повернуло направо и помчалось по шоссе вдоль океана.

«Ла Салль» исчез.

— Ого! — воскликнул Хол. — Зачем все эти пируэты? — И ответил самому себе: — За нами, верно, следили.

— Вполне возможно, — сказал Дэвид.

— Значит, возможны осложнение, — отозвался Джонни. — Придется глядеть в оба, хотя мистер Кендалл ни о каких трудностях не говорил. Что ж< нам к ним не привыкать. — Джонни даже не обернулся.

— И как вы поступите, если жизнь профессора окажется в опасности? — спросил Дэвид.

— Увезем его обратно, — незамедлительно ответил Джонни.

— Но доктору Лайонзу в Буэнос-Айресе предстоит серьезная работа. Кендалл должен был предупредить вас об этом.

Джонни обернулся и посмотрел Сполдингу прямо в глаза:

— Вот что я вам скажу, мистер. Эта грязная свинья Кендалл может убираться ко всем чертям. Я такому дерьму подчиняться не стану.

— Тогда зачем вы сюда приехали?

Мы служим не Кендаллу. Нам платит научно-исследовательский отдел компании «Меридиан». А Кендалл к нему отношения не имеет. Он просто паршивый бухгалтер.

— Поймите, мистер Сполдинг, — вмешался Хол, пытаясь сгладить неприятное впечатление от резких слов напарника. — Мы должны делать то, что идет профессору на пользу. Для этого нас и наняли.

— Понимаю. Я постоянно поддерживаю связь с «Меридианом». Уверяю вас, доктору Лайонзу никто не хочет повредить. — Дэвид говорил убедительно, но сам своим словам не верил. Ему любой ценой нужно было усыпить подозрения Хола и Джонни.

Такси притормозило, повернуло в квартал Сан-Телмо, остановилось у трехэтажного белого каменного дома с покатой черепичной крышей, стоявшего по адресу Терраса Верде, 15. Первый этаж дома был снят для доктора Лайонза и его «ассистентов».

— Приехали, — сказал Сполдинг и вышел из машины.

Лайонз вылез вслед за ним. Он стал на тротуаре, оглядел уютный дом, тихую улицу. Деревья были фигурно подстрижены, каждый камешек мостовой — вымыт. В квартале царил старосветский покой. Дэвиду показалось, что Лайонз нежданно обрел здесь то, что искал.

Юджин Лайонз искал хорошее место для отдыха. Вечного отдыха. Он искал могилу.

13

Времени, на которое рассчитывал Дэвид, у него не оказалось. Он просил Штольца позвонить после пяти, а сейчас было уже почти четыре.

К причалам подходили первые шхуны, матросы бросали и ловили тяжелые канаты, повсюду виднелись сети, сохнувшие под последними лучами заходящего солнца.

Очо Калье располагалось в Дарсена Норте — относительно уединенной части района Бока. По улицам, вдоль складов тянулись давно заброшенные железнодорожные пути. Очо Калье, несмотря на то, что выйти отсюда к океану было легче, чем из глубины района Ла-Плата, пребывала в запустении, слишком уж обветшала здешняя техника. Создавалось впечатление, будто владельцы Очо Калье не решаются ни продать ее, ни реконструировать.

Сполдинг был в одной рубашке; светло-коричневый пиджак он оставил на Терраса Верде. На плече Дэвид нес скатанную ветхую сеть, только что купленную неподалеку. Она воняла старой пенькой и водорослями, но исправно несла свою службу: делала Дэвида похожим на местного обывателя — рыбака.

Он шел по тротуару, пока тот не кончился. Последний квартал в Очо Калье составляли несколько старых построек и обнесенные заборами пустыри, которые когда-то служили складами под открытым небом, а теперь заросли бурьяном. У самой воды стояли два огромных сарая, соединенные меж собой забранным сеткой проходом. За ним виднелась шхуна у причала. Еще одна пристань находилась в четверти мили на север. Очо Калье было и впрямь местом уединенным.

Дэвид переложил сеть с одного плеча на другое. Из ближнего дома вышли два моряка; на втором этаже открылось окно и какая-то женщина прокричала мужу, что если он не вернется вовремя, ему будет плохо. Похожий на индейца старик сидел на деревянном стуле около входа в лавку, где продавалась наживка. Сквозь запятнанное грязью и солью окно виднелось несколько мужчин. Они сидели за столом, пили вино прямо из бутылок.

Дэвиду показалось, что конец света здесь подступил уже вплотную. Он поздоровался с индейцем и вошел в лавку.

Человек за сколоченным из досок прилавком опешил, увидев покупателя, не знал, что ему делать. К изумлению всех, Сполдинг вытащил из кармана банкноту и заговорил по-испански:

— Кальмары у вас есть?

— Нет… кальмаров нет. С ними сегодня очень плохо, — отозвался продавец, не сводя глаз с банкноты.

— А что есть?

— Черви. Собачатина и котятина. Котятина очень хорошая.

— Дайте немного.

Продавец отступил от прилавка, взял несколько кусков мерзкого мяса и завернул их в грязную газету. Положил рядом с деньгами и пробормотал: «У меня нет сдачи, сеньор…»

— Ничего, — ответил Сполдинг, — деньги оставьте себе. И наживку тоже.

Продавец ошеломленно улыбнулся: «Сеньор?..»

— Деньги ваши, ясно?.. А теперь расскажите, кто там работает. — Дэвид ткнул пальцем в загаженное окно. — В тех бараках.

— Они почти всегда пустуют. Изредка приходят какие-то люди… или шхуны приплывают.

— А вы сами там бывали?

— Да. Три-четыре года назад я там работал. Тогда дела тут шли бойко, работы хватало всем. — Двое сидевших за столом мужчин кивнули в подтверждение слов продавца.

— А теперь?

— Нет… нет… Все закрыто. Кончено. Никого сейчас внутрь не пускают. Владелец бараков — очень злой человек. Охранники по головам бьют.

— Охранники?

— О, да. С автоматами. Много автоматов. Очень плохо.

— А машины приезжают?

— Да. Изредка… одна-две…

— Спасибо. Деньги возьмите. Большое спасибо. — Дэвид подошел к окну, протер пальцами стекло и взглянул на бараки. Никого, кроме людей у причала, там не было. Сполдинг разглядел их повнимательнее.

Сначала он думал, что ему показалось — ведь стекло было грязным с обеих сторон, а он протер только одну. Но потом понял, что не ошибся: люди у причала были в той же полувоенной форме, что и часовые у ворот поместья Райнеманна.

Телефон зазвонил ровно в половине шестого. Но звонил не Штольц, поэтому Дэвид отказался разговаривать. Он положил трубку, но через пару минут звонок раздался вновь.

— Вы удивительно упрямы, — сказал Эрих Райнеманн. — Если кому и следует быть осторожным, так это нам, а не вам. Поезжайте к президентскому дворцу на Пласа де Майо. К южным воротам.

— Ваши люди станут следить за мной, едва я выйду из квартиры, так?

— Только чтобы убедиться, что за вами не шпионит никто другой.

— Тогда я пойду пешком. Так будет проще для всех.

— Умное решение. У дворца вас будет ждать машина. Та же, на которой вас привозили ко мне.

— В нее сядете вы?

— Конечно, нет. Но вскоре я встречусь с вами.

— Я повезу чертежи прямо в Телмо?

— Да, если все окажется в порядке.

— Я выйду через пять минут. Ваши люди готовы?

— Они уже на местах, — ответил Райнеманн.

Дэвид пристегнул к поясу кобуру с «Береттой», надел пиджак. Прошел в ванную, стер полотенцем ла-бокскую грязь с ботинок.

Он не мог не заметить темные круги под глазами. Ему хотелось спать, но времени не было. Со сном, увы, придется подождать — для собственной же пользы.

Дэвид вернулся к телефону. Перед уходом нужно было позвонить в два места.

Сначала Джин на работу. Попросить ее не отлучаться из посольства: вполне возможно, что придется связываться с нею. Впрочем, он все равно позвонит ей, как только отвезет чертежи Лайонзу, чтобы сказать, что любит ее.

Второй звонок был Хендерсону Гранвиллу.

— Я обещал вам, сэр, не впутывать в свои дела работников посольства. И не сдержал слово только потому, что один из них неправильно закрыл досье со сводкой морской разведки. Боюсь, это спутало мне все карты.

— Что значит «неправильно»? Это серьезное обвинение. Если не сказать больше — «уголовно наказуемое».

— Да, сэр. Именно поэтому все нужно сохранить в тайне, шум поднимать нельзя. Того требуют интересы разведки.

— Кто этот человек? — ледяным голосом спросил Гранвилл.

— Атташе по имени Эллис. Уильям Эллис — но, ради бога, ничего не предпринимайте, сэр. Вполне возможно, его одурачили. Но, может быть, и нет. В любом случае спугнуть его нельзя.

— Прекрасно. Понял вас… Но зачем вы мне об этом рассказали, если ничего предпринимать не надо?

— Против Эллиса, сэр. Мне нужна была подробная «информация вот о чем… — Дэвид описал бараки на Очо Калье и шхуну на причале.

Гранвилл негромко перебил его:

— Я помню это донесение. Загвоздка была с местом назначения… каким же?

— Тортугас, — подсказал Сполдинг.

— Да, да. Шхуна нарушила правила судоходства. По ошибке, конечно. Ни одно рыболовное судно в такое плавание не пустится. На самом деле шхуна направлялась в Тортугас, небольшой порт на севере Уругвая.

Дэвид призадумался. Джин ни о чем таком не упоминала.

— Может быть, сэр, но не худо бы узнать, какой груз везла шхуна.

— Он был заявлен в накладной. По-моему, сельскохозяйственные машины.

— Не думаю, — отрезал Сполдинг.

— Но у нас нет права инспектировать шхуну…

— Господин посол, — перебил Дэвид старого дипломата, — есть ли в хунте люди, на которых можно положиться?

Гранвилл ответил осторожно, неуверенно: «Один-два человека, не больше». Сполдинг все понял.

— Я не спрошу их имен, сэр. Мне нужна лишь их помощь. Негласная помощь… Дело в том, что склады на Очо Калье охраняют люди Райнеманна.

— Райнеманна? — В голосе посла послышалась неприязнь. «Это хорошо», — подумал Дэвид.

— У нас есть основания думать, что он собирается контрабандой ввезти в страну те товары, о которых договариваемся мы. ,Словом, нужно узнать, что взяла та шхуна, — ничего лучше Дэвид придумать не смог. Его выводы не имели под собой основания. Но если люди были готовы ради «Тортугаса» убивать и погибать, значит, дело очень серьезное. А если Ферфакс организовал перевод Сполдинга, словом не обмолвившись о причинах, значит, на карту поставлены интересы государства.

— Я сделаю все, что смогу, Сполдинг. Хотя, конечно, ничего не обещаю.

— Да, сэр. Понимаю. И благодарю вас.

На Авенида де Майо было большое движение, а Пласа просто запрудили машины. В конце площади розоватый камень президентского дворца отражал оранжевые потоки лучей заходящего солнца. «Подходящее для столицы полицейского государства зрелище», — подумал Дэвид.

Он перешел площадь, остановился у фонтана, вспомнил вчерашние события и Лесли Дженнер-Хоквуд. Где она теперь? В Буэнос-Айресе, но где? И, самое главное, зачем?

Ответ скрывался в названии «Тортугас» и шхуне на Очо Калье.

Дэвид дважды обошел фонтан в одну сторону, потом один раз в другую — проверил и себя, и людей Райнеманна. Попытался обнаружить «хвост».

Откуда за ним следили? Из такси, из фургонов? Или филеры прогуливались по площади так же, как и он?

Одного Дэвид заметил. Это оказалось нетрудно. Человек сидел на краю фонтана, пола пиджака была в воде. Значит, он, пытаясь слиться с толпой, сел слишком поспешно.

Дэвид двинулся по пешеходной дорожке — той самой, по которой шел вслед за Лесли Хоквуд — и остановился у перекрестка, подождал зеленого света. Однако не перешел улицу, а вернулся к фонтану. Присел у воды и взглянул на перекресток.

Человек в сером пиджаке появился в следующей же группе пешеходов и беспокойно огляделся. Наконец, увидел Сполдинга.

Дэвид помахал ему.

Человек повернулся и бросился бежать через улицу.

Добежав до угла, филер, к удивлению Дэвида, сбавил ход и вошел в телефонную будку.

«Работает он просто курам на смех», — подумал Сполдинг. И понял: люди Райнеманна зачастую себя переоценивают.

А потом послышался крик. Закричала женщина. За ней вторая, третья. У телефонной будки собралась толпа.

Дэвид ринулся к будке, заглянул внутрь.

Человек в мокром пиджаке лежал на полу в неловкой позе: поджал под себя ноги, вытянул руки над головой, сжимая одной телефонную трубку так, что провод натянулся. Голова его откинулась назад, шея обнажилась. По затылку струилась кровь. На стенке будки виднелись три отверстия, окруженные паутиной трещин.

Услышав пронзительные свистки полицейских, Дэвид нырнул обратно в толпу. Прошел к окружавшему президентский дворец железному забору, повернул направо и двинулся на юг.

К южным воротам.

«Паккард» стоял около них с включенным двигателем.

К Дэвиду подошел человек и спросил:

— Полковник Сполдинг?

— Да.

— Побыстрее, пожалуйста. — Мужчина распахнул заднюю дверцу, и Дэвид быстро сел в автомобиль. Там с ним поздоровался Генрих Штольц и добавил: «Отдохните с дороги».

— Не до отдыха, — Дэвид указал на рацию над панелью приборов. — По ней можно связаться с Райнеманном? Прямо сейчас?

— Мы держим связь постоянно. А что?

— Вызывайте его. Вашего человека только что убили.

— Нашего?

— Того, кто следил за мной. Его застрелили в телефонной будке.

— Это был не наш человек, полковник. Он — наемный убийца из Рио-де-Жанейро. Он должен был убить вас.

Он был корсиканец, объяснил Штольц, его выдворили из страны еще до войны. В Италии он служил штатным убийцей в «Унио Корсо», но по приказу контрабандистов из Южной Франции укокошил не того префекта полиций.

— Рисковать человеком, в руках которого ключ к шифровке, мы не могли. Согласитесь, выстрел из пистолета с глушителем в потоке машин никто не услышит.

— Не думаю, что он хотел меня убить, — заявил Сполдинг. — По-моему, вы поспешили. — Райнеманн — иудей, не так ли? — задав столь неожиданный вопрос, Дэвид впился глазами в Штольца.

Немец повернулся и смущенно посмотрел на него:

— Он атеист; его мать была еврейка… Сказать по правде, это значения не имеет. Расовые теории Гитлера и Розенберга разделяют в Германии далеко не все… Их придумали в первую очередь, чтобы отобрать у евреев деньги, разрушить финансовую олигархию… Словом, это не очень приятный, щекотливый вопрос.

Очевидно, Штольц был предан Райнеманну, а не Третьему рейху.

Сполдинг промолчал, отвернулся. Сказать по правде, рассуждения Штольца привели его в замешательство, которое он не хотел выказывать. Дипломат тем временем продолжил:

— Любопытный вопрос… Зачем вы его задали?

— В посольстве ходят слухи, будто еврейская община Буэнос-Айреса относится к Райнеманну враждебно.

— Наговоры. Евреи есть евреи. Держатся друг друга, мало общаются с внешним миром. Возможно, в Буэнос-Айресе это меньше заметно, и все же есть. Здешние евреи с Райнеманном не спорят, просто не обращают на него внимания.

— Вычеркиваем такую версию, — сказал Сполдинг.

— Есть другая, — отозвался Штольц. — Ваши соотечественники.

— Хорошая мысль. Как вы до нее додумались? — пробормотал Дэвид.

— Чертежи покупает одна из авиационных фирм. Но правительственный контракт хотят получить пять или шесть компаний. Те, кто заполучит чертежи гироскопов, могут считать, что контракт у них в кармане. Ведь остальные навигационные системы устарели.

— Вы не шутите?

— Совершенно серьезно. Мы с Райнеманном обсуждали положение долго и обстоятельно. И пришли к выводу, что убедительно объяснить происходящее можно только так. — Штольц отвернулся от Дэвида, посмотрел вперед и сказал: — Те, кто пытается остановить нас, — американцы.

14

Зеленый «паккард» колесил по улицам Буэнос-Айреса. На первый взгляд его маршрут казался бессмысленным, но Сполдинг понимал: немцы хотят убедиться, что за ними нет «хвоста».

Несколько раз Сполдинг замечал сопровождавшие «паккард» автомобили. Райнеманн задействовал в игре как минимум пять машин. Через три четверти часа всем стало ясно, что в Сан-Телмо можно ехать, не опасаясь слежки.

— Товар у вас? — спросил Дэвид Штольца.

— Не весь, — ответил тот, выдвинул вделанный в переднее сиденье ящик. В нем лежал плоский металлический контейнер, похожий на те, в которых библиотекари хранят редкие рукописи. Немец положил его к себе на колени.

Наконец «паккард» остановился у оштукатуренного дома в Сан-Телмо. Сполдинг потянулся к ручке дверцы, но Штольц остановил его, покачал головой. Дэвид все понял и убрал руку.

Метрах в пятидесяти остановился один из автомобилей сопровождения, из него вышли двое. Один нес плоский металлический контейнер, другой — продолговатый кожаный чемодан-рацию. Они подошли к «паккарду».

Дэвид и не поворачиваясь мог сказать, что происходит у него за спиной, но все-таки повернулся, решил подтвердить свои догадки. Там остановилась еще одна машина. По тротуару шли еще двое. В руках у одного был, конечно, контейнер, а у другого — рация.

Генрих Штольц кивнул и вышел из машины. Дэвид выбрался вслед за ним.

В прихожей остались двое из людей Райнеманна. Третий расположился на кухне, а четвертый стал у двери на террасу. Штольц проводил Дэвида в гостиную, где за большим обеденным столом сидел Юджин Лайонз. На столе кроме блокнотов и полдюжины карандашей ничего не было.

Санитары, Джонни и Хол, подчинились приказам Дэвида. Они стали в противоположных концах комнаты. На них не было пиджаков, на белой рубашке каждого ярко выделялась кобура с пистолетом.

Штольц взял у одного из мужчин второй металлический контейнер, приказал Дэвиду взять третий у другого. Потом контейнеры положили на стол, и Штольц их вскрыл. Лайонз даже не попытался поздороваться с гостями, да и Штольц лишь едва заметно кивнул ему. Очевидно, Кендалл рассказал Генриху, что физик нем.

Штольц встал у стола и обратился к Лайонзу:

— Чертежи разложены по порядку. К каждому прилагается объяснение на двух языках. Мы. привезли из Пенемюнде аэрофизика, с ним без труда можно связаться по радио. Он даст вам любую консультацию… И последнее: никаких фотографий с чертежей делать нельзя.

Юджин Лайонз взял карандаш, написал что-то в блокноте, вырвал листок и протянул его Сполдингу. На нем стояли слова: «Сколько у меня времени? Все ли здесь чертежи?»

Дэвид протянул записку Штольцу, и тот ответил:

— Столько, сколько требуется, герр доктор… Есть еще один контейнер. Его привезут потом.

— Не позже, чем через сутки, — вмешался Сполдинг. — Я настаиваю на этом.

— Когда мы убедимся, что ключ к шифровке дошел до Вашингтона.

— Он уже в посольстве, — Дэвид взглянул на часы. — Я уверен в этом.

— Я в ваших словах не сомневаюсь, — сказал Штольц. — Вам нет смысла лгать. Ведь пока мы не получим весточки из Швейцарии, вас из Аргентины не выпустят.

Слова немца почему-то насторожили Дэвида. И даже не сами слова, а их интонация. Дэвид начал думать, что Штольц нервничает гораздо сильнее, чем кажется на первый взгляд.

— Я пошлю шифровку, когда все будет проверено… Кстати, я также прошу, чтобы чертежи оставались в квартире. В том порядке, в каком их разложит доктор Лайонз.

— Мы предвидели вашу просьбу. Вы, американцы, не доверяете никому. Двое наших людей останутся здесь. Остальные будут охранять дом снаружи.

— Не стоит. Кому нужны лишь три четверти товара?

— Это лучше, чем ничего, — возразил немец.

Следующие два с половиной часа лишь скрипел карандаш Лайонза, шипели рации в коридорах и на кухне. Генрих Штольц беспрестанно расхаживал из угла в угол, но не сводил глаз с заметок, которые делал измученный Лайонз.

В десять тридцать пять Лайонз встал из-за стола. Положил кипу заметок слева от себя и написал Сполдингу такую записку:

«Пока все в порядке. Вопросов у меня нет».

Дэвид передал ее порядком издергавшемуся Штольцу.

— Хорошо, — сказал немец. — А теперь, полковник, объясните, пожалуйста, ассистентам доктора, что нам придется изъять у них оружие. Не насовсем, конечно.

Дэвид обратился к Джонни:

— Все в порядке, ребята. Положите пистолеты на стол.

— Это кто мне заявляет, что все в порядке? — запальчиво спросил Джонни, не пошевелив и пальцем.

— Я, — ответил Сполдинг. — Ничего не случится.

— Но ведь это же фашисты! Может, нам с Холом еще и глаза друг другу завязать?

— Это немцы, а не фашисты.

— Ерунда! — Джонни отодвинулся от стены, выпрямился. — Мне не по душе, как они себя ведут.

— Послушайте, — Дэвид подошел к нему вплотную. — Ради того, что здесь происходит, многие жизнями рисковали. По разными причинам. Вам могут не нравиться эти люди, но не стоит из-за этого срывать всю операцию. Ради бога, исполните мою просьбу.

— Надеюсь, вы знаете, что делаете… — проворчал Джонни и положил пистолет на стол. Хол последовал его примеру.

— Спасибо, джентльмены, — сказал Штольц и вышел в прихожую, перебросился несколькими словами с двумя охранниками. Человек с рацией в руках быстро прошел через гостиную в кухню, а другой взял со стола пистолеты, засунул один за пояс, а второй — в карман пиджака. Потом безмолвно вернулся в прихожую.

Сполдинг подошел к столу, Штольц не отставал. Лайонз разложил чертежи по трем конвертам.

— Мне противно даже думать, какую сумму получит за них наш общий друг, — произнес Дэвид.

— Вы бы ее не заплатили, если бы чертежи того не стоили.

— Пожалуй… Почему бы не положить их в один контейнер? Вместе с заметками, — Сполдинг взглянул на Лайонза, неподвижно стоявшего у стола. — Вы согласны, доктор?

Лайонз кивнул, полуприкрыв глаза. Он был бледнее обычного.

— Как хотите, — сказал Штольц. Он взял конверты, заметки и засунул их в один из контейнеров, запер его, закрыл два других, и положил их на первый с благоговением, словно священнодействовал у алтаря.

Сполдинг сделал несколько шагов навстречу санитарам у окна:

— У вас был тяжелый день. И у доктора Лайонза тоже. Пойдите отдохните. За вас подежурят наши гости.

Хол улыбнулся, Джонни — нет.

— До свидания, доктор. Рад был познакомиться с таким замечательным ученым, как вы. — Это голосом истинного дипломата сказал Штольц и церемонно кивнул.

Сполдинг улыбнулся Лайонзу; ученый безучастно отвернулся и исчез за дверью в спальню.

Дэвид вышел из дома на тротуар. Штольц открыл дверцу «паккарда» и пропустил его в машину первым, сказав: «Очень он странный, этот ваш доктор Лайонз».

— Зато один из лучших специалистов в своей области… Попросите водителя остановиться у телефона. Я позвоню в посольство. Узнаю, пришел мой пакет в Вашингтон или нет.

— Прекрасно… А потом, может быть, поужинаем вместе?

Дэвид взглянул на атташе, который сидел рядом с несколько насмешливой миной. Он уже не нервничал.

— Нет, герр ботшафтссекретарь, — произнес Сполдинг. — У меня есть дела поважнее.

— С очаровательной миссис Камерон, конечно. Тогда я подожду.

Дэвид не ответил. Просто отвернулся к окну.

И вдруг заметил его. Сначала Дэвид не увидел в нем ничего особенного; человек в сером плаще стоял в подворотне.

Серый плащ. Подворотня.

Человек в плаще был высокий и тощий. Высокий и тощий человек в светло-сером плаще. В подворотне!

«Боже мой, — подумал Дэвид. — Неужели это мужчина с 52-й улицы?»

Человек повернулся боком, заглянул в тускло освещенную витрину. Дэвид не видел, но легко представил его темные, глубоко запавшие глаза, его ломаный английский балканского происхождения, почувствовал затаившееся в его взгляде отчаяние: «Не будет переговоров с Францем Альтмюллером. Помните об уроке Ферфаксу!»

Нужно было выйти из машины. И побыстрее!

Нужно было вернуться на Терраса Верде. Без Штольца.

Нужно!

— В следующем квартале есть кафе, — произнес Сполдинг и указал на оранжевый навес с фонарями, протянутый вдоль тротуара. — Остановитесь около него. Я позвоню в посольство.

— Не беспокойтесь, полковник. Время терпит. Я вам верю.

Сполдинг повернулся к немцу:

— Хотите, чтобы я во всем признался сам? Хорошо, слушайте… Вы не нравитесь мне, Штольц. И Райнеманн тоже; я не люблю тех, кто приказывает и следит за мной… Я сотрудничаю с вами, но дружбы заводить не собираюсь.

Наша совместная работа на сегодня закончилась, и я не обязан ни ужинать с вами, ни кататься в вашей машине. Понятно?

— Понятно. Хотя грубовато и, не обижайтесь, неблагодарно с вашей стороны. Ведь сегодня днем мы спасли вам жизнь.

— Так считаете вы, но не я. Высадите меня, я позвоню и сообщу о результатах. Как вы сами сказали, мне врать бессмысленно. Потом вы уедете, а я доберусь на такси.

Штольц попросил водителя остановиться у оранжевого навеса и вновь обратился к Сполдингу:

— Делайте, что хотите. Но если ваши замыслы касаются доктора Лайонза, помните: у ею дома немало наших людей. Чертежи должны оставаться в Сан-Телмо. Таков категорический приказ.

— Я не собираюсь везти домой лишь три четверти материалов. Я не хочу связываться с вашей фалангой роботов.

«Паккард» подъехал к навесу. Сполдинг выскочил из машины, вошел в ярко освещенное кафе, узнал, где телефон.

— Посол уже полчаса пытается с вами связаться, — сказал дежурный. — Говорит, дело срочное. Я должен передать вам номер его телефона, — телефонист прочел цифры.

— Спасибо, — сказал Дэвид, — а теперь соедините меня с господином Боллардом.

— Салун «О’Лири», — послышался в трубке равнодушный голос Бобби.

— Ладно, посмеемся через неделю. Где Джин?

— У себя. Чахнет у телефона, как ты и приказал.

— Из Вашингтона ответ пришел?

— Все в ажуре. Пакет доставили два часа назад. Как у тебя?

— Чертежи — три четверти всех — уже проверены. Но уж слишком много соглядатаев.

— Выслать патрульную машину с базы МПФ?

— Пожалуй, — согласился Сполдинг, — но ; предупреди, пусть только поездят вокруг дома. Я их замечу и, если понадобится, кликну.

— От базы до Терраса Верде полчаса езды.

— Спасибо. И, пожалуйста, без фокусов, Бобби.

Сполдинг нажал на рычаг. Его так и подмывало опустить в автомат новую монету и позвонить Гранвиллу… Но времени не было. Он вышел из кафе к машине.

— Подтверждение получено, — сказал он Штольцу. — Привозите оставшийся товар, и вам заплатят сполна… Не знаю, где вы родились, Штольц, но обязательно докопаюсь и сотру это место с лица земли. А рейд бомбардировщиков назову вашим именем.

Штольц, казалось, обрадовался ворчанию Дэвида.

— Человек из Лисабона — противоречивая личность, — заявил он. — Наверно, именно такой и нужен для нашей противоречивой сделки… Мы позвоним вам завтра в полдень. — Штольц повернулся к водителю и приказал по-немецки: — Поехали. Быстрее.

Зеленый «паккард» сорвался с места. Дэвид наблюдал, пока габаритные огоньки не превратились в крошечные красные точки. Потом повернулся и пошел к Терраса Верде настолько быстро, насколько можно было идти, не привлекая к себе внимания.

Дойдя до того места, где ему попался на глаза человек в светло-сером плаще, Дэвид остановился. Нетерпение подталкивало его вперед, а интуиция предупреждала: не спеши, осмотрись, действуй осторожно. Теперь человека на улице не было. Дэвид повернул в обратную сторону и добрался до перекрестка. Бросился налево и вдоль по улице до следующего угла, там повернул еще раз и тут же замедлил шаг, пошел спокойно.

Человек в светло-сером плаще… Сколько с ним людей?

Дэвид достиг перекрестка с Терраса Верде и пошел через улицу по диагонали, прочь от белого оштукатуренного дома Лайонза.

Оказавшись посреди проезжей части, внезапно он услышал позади себя шум машины. У Дэвида не осталось времени ни бежать, ни принять решение — правильное или неверное, все равно.

Послышавшийся из машины голос ошеломил его:

— Залезай скорей, бестолочь!

За рулем маленького двухместного «рено» сидела Лесли Хоквуд. Она распахнула дверцу машины. Дэвид разрывался между удивлением и желанием остаться незамеченным для человека — или людей — Райнеманна, которые были всего в сотне метров и могли слышать возглас Лесли.

Дэвид все же запрыгнул в «рено» и схватил Лесли за правую ногу повыше колена, вцепился в нее. Заговорил негромко, но угрожающе:

— Как можно аккуратней разверни машину и поезжай обратно.

— Отпусти!..

— Делай, что тебе говорят или останешься без ноги!

Лесли круто повернула руль, взвизгнули шины.

— Не торопись! — воскликнул Дэвид и отпустил Лесли. Она подтянула ногу и передернула плечами от боли. Дэвид схватился за руль и выключил передачу. Машина остановилась посреди квартала у самой обочины.

— Мерзавец! Ты мне чуть ногу не сломал! — В глазах Лесли показались слезы. Но не от горя, а от боли. И Дэвид вдруг понял, что совсем ее не знает.

— Если не расскажешь, что делаешь здесь, я сломаю тебе не только ногу! Много ли с тобой людей? Одного я видел, сколько их еще?

Она вскинула голову, и волосы упали назад, глаза засверкали:

— Думаешь, нам не удастся его найти?

— Кого?

— Твоего профессора. Этого Лайонза. Мы его уже нашли!

— Боже мой, Лесли, чем ты занимаешься?

— Пытаюсь тебя остановить!

— Меня?

— Всех вас. Альтмюллера, Райнеманна, корпорацию «Кениг»! Этих вашингтонских свиней… Они больше не доверятся тебе. С «Тортугас» покончено!

И вновь эти неведомые имена, слова — Альтмюллер, «Тортугас»… корпорация «Кениг». Пустые, ничего не значащие… Туннели без света в конце.

И миндальничать некогда!

— Говори, Лесли! Иначе я убью тебя. У меня нет выбора… Но, ради бога, не толкай меня на крайние меры!

— Не прикасайся ко мне! Прошу, не прикасайся ко мне, — у нее не то что на возглас — на громкий шепот сил не хватало. — В дом… Мы пойдем в дом. Убьем ученого. И людей Райнеманна…

Не дожидаясь, когда Лесли закончит, Дэвид ударил ее в подбородок. Она лишилась чувств.

Хватит слушать эти бредни. Сейчас не до них.

Дэвид положил Лесли на переднее сиденье, вышел из машины, захлопнул дверцу и осмотрелся. В полуквартале от «рено» стояли две парочки, оттуда слышалась музыка.

И все. На Сан-Телмо царил покой.

Дэвид миновал чугунную ограду, проклиная стоявший совсем рядом фонарь. Взглянул сквозь решетку на машину Райнеманна метрах в ста поодаль, — он знал, чья это машина, — сосредоточил взгляд на переднем сиденье, но ни движения, ни огоньков сигарет не заметил.

Между тем в левом окне виднелся какой-то странный силуэт: нижнюю часть окна заполняло темное пятно.

Дэвид обошел чугунную ограду и не спеша двинулся к автомобилю. Пятно оставалось на месте.

Тридцать пять метров, тридцать… Приготовил пистолет, но осекся.

Теперь он ясно видел, что это за пятно. То была уткнувшаяся в стекло голова — неестественно вывернутая, неподвижная. Мертвая.

Он бросился к автомобилю и заглянул в заднее окно.

На войлочной обшивке переднего сиденья распластался пассажир. Уличные фонари освещали его плечи и голову, залитое кровью сиденье.

Дэвид подошел к правой передней дверце. Его взгляду открылось ужасающее зрелище: водителя машины застрелили в голову, а его напарника зарезали.

Разбитая рация в кожаном чемодане лежала под приборным щитком.

«Их убили всего пять-шесть минут назад», — подумал Дэвид. Лесли Хоквуд перехватила его в тот самый миг, когда люди, вооруженные ножами и пистолетами с глушителями, подбирались к охранникам Лайонза.

Перебив всех, они бросились к его дому. Бросились, не пытаясь маскироваться, зная, что разбитые рации в автомобилях своим молчанием предупредили людей на Терраса Верде, 15 о нападении.

Дэвид притаился, затих у стены, глядя на террасу у дома Лайонза. Дверь черного хода в квартиру была закрыта, свет в кухне не горел, шторы на всех окнах были задернуты.

Дэвид побежал к двери в кухню, прижимаясь к стене дома. К его изумлению, дверь оказалась приоткрытой.

Изнутри послышались приглушенные голоса; слов нельзя было разобрать, но Дэвид понял: мужчины о чем-то взволнованно спорят.

Голоса раздавались из гостиной. Дэвид начал пробираться вдоль стены, держа «Беретту» наготове.

Внимание его привлекла открытая кладовка. У кладовки на полу лежал еще один охранник. Как он погиб, Дэвид в полутьме определить не мог. Он ощутил, что по лбу и шее у него струится пот.

Сколько там их, нападавших? Они уничтожили пол-отделения.

Со всеми ему ни за что не справиться.

Но он был обязан спасти Лайонза. О другом не задумывался.

Он опытный разведчик. Об этом тоже нельзя забывать. Он в своем деле лучше всех. Впрочем, какая разница?

Дэвид чуть приоткрыл дверь в гостиную и прильнул к щелке. От увиденного ему чуть не стало дурно. Омерзение усиливала элегантная обстановка: со вкусом подобранные стулья, диван и стол, которые предназначались для интеллигентных людей, решавших утонченные вопросы.

Но не для бойни.

Два санитара — недоверчивый Джонни и наивный, недалекий Хол — распростерлись на полу бок о бок. Их кровь перемешалась, застыла на паркете лужей. Глаза Джонни были широко открытые, злые; лицо Хола, напротив, выражало умиротворение.

За ними, на диване, как забитые бараны, лежали еще двое охранников.

«Надеюсь, вы знаете, чтоделаете», — с горечью и болью вспомнил Дэвид слова Джонни.

В комнате были, еще три человека — они стояли, целые и невредимые, но без оружия, возвышались угрожающе над Юджином Лайонзом, который спокойно, без страха сидел за столом. Взгляд ученого, насколько понял его Сполдинг, отражал радость скорой встречи со смертью.

— Вы же не слепой! — обратился к Лайонзу человек в светло-сером плаще — человек с 52-й улицы Нью-Йорка. — Мы церемониться не станем, убьем вас в два счета. Отдайте чертежи!

«Боже мой! Лайонз спрятал бумаги!» — сообразил Дэвид.

— Не стоит тянуть время, поверьте, — продолжал человек в плаще. — Может быть, мы и пощадим вас, но только если вы отдадите чертежи. Немедленно!

Лайонз и бровью не повел. Не поднимая головы, он скользнул взглядом по человеку в плаще.

Настало время действовать.

Дэвид распахнул дверь.

— Оружие не трогать! Ты! — крикнул он ближайшему человеку. — Повернись ко мне спиной!

Ошалев от неожиданности, тот повиновался. Дэвид шагнул к нему и ударил его дулом пистолета по затылку. Человек упал как подкошенный.

Дэвид обратился к тому, кто стоял рядом с мужчиной в сером плаще:

— Возьми стул! Быстро! — Он указал пистолетом на стул с высокой спинкой, валявшийся на полу. — Быстро, я сказал! — Человек нагнулся и подхватил стул; руки у него оказались заняты. — Выпустишь его — погибнешь… Доктор Лайонз, обыщите их поскорее. Оружие заберите.

Дэвид понимал: его единственный козырь — быстрота. Вывести из игры этих двоих нужно как можно скорее.

Лайонз встал из-за стола и подошел к мужчине в сером плаще. Он, очевидно, проследил, куда тот спрятал пистолет, потому что нашел его сразу же. Потом приблизился к человеку со стулом в руках, вынул из его карманов точно такой же пистолет и большой нож, а из кобуры под мышкой — маленький курносый револьвер. Положив оружие на дальний край стола, он занялся потерявшим сознание. Перевернул его и обнаружил два пистолета и пружинный нож.

— Снимите плащи! Быстро! — скомандовал Дэвид обоим мужчинам, взял у одного из них стул и подтолкнул его ко второму. Они начали снимать плащи, но тут Дэвид приказал: — Хватит!.. Доктор, дайте каждому по стулу.

Лайонз поставил за мужчинами два стула.

— Садитесь, — приказал Дэвид своим пленникам.

Они сели. Плащи свешивались у них с плеч. Дэвид подошел и сдернул их еще ниже, на локти.

Теперь этим двоим сковывала руки их собственная одежда.

— Вот так, — сказал Дэвид. — До приезда помощи у нас минут пятнадцать есть… Я кое о чем хочу вас расспросить. Отвечать вам так или иначе придется.

15

Сполдинг не верил своим ушам. Обвинение было столь чудовищно, столь серьезно, что оно просто не укладывалось в голове.

Человека с глубоко запавшими глазами звали Ашер Фельд. Он был руководителем Временного крыла «Хаганы», работал в США. Он и рассказал Дэвиду обо всем.

— Этой операции… обмену навигационных систем на промышленные алмазы… название «Тортугас» присвоили американцы, точнее американец. Он решил, что алмазы доставят на Драй Тортугас, и, хотя в Берлине с этим не согласились, название он оставил.

Когда Министерство обороны дало нью-йоркскому отделу компании «Кениг» разрешение на сделку, он закодировал это разрешение словом «Тортугас». Если кто-нибудь заинтересовался бы сделкой, то узнал бы, что «Тортугас» — операция Ферфакса, и бросил свои расспросы.

— Замысел переговоров сначала пришел в голову кому-то из Нахрихтендинст. Надеюсь, вы слышали об этой организации, полковник…

Дэвид не ответил. Он просто не мог говорить. Фельд продолжил:

— Мы в «Хагане» узнали об этом из Женевы. Нам сообщили о необычной встрече между американцем по имени Кендалл — финансовом аналитике, — и пользовавшимся очень дурной репутацией немецким промышленником, которого послал в Швейцарию один из руководителей Министерства вооружений Франц Альтмюллер… Наши люди есть везде, полковник.

Дэвид уставился на еврея, а тот запросто рассказывал немыслимую, потрясающую историю.

— Согласитесь, такая встреча выходит за рамки обыденного. Участников переговоров нетрудно оказалось заманить туда, где их беседу можно было записать на магнитофон: они совершенные новички.

Так мы узнали основное. Суть обмена и его место. Но куда именно привезут чертежи и алмазы, оставалось для нас загадкой. Ведь Буэнос-Айрес — огромный город, его причалы протянулись на многие мили.

А потом, конечно, пришло сообщение из Ферфакса. Из Лисабона отозвали руководителя разведсети. Необычный ход. И вместе с тем тщательно продуманный. Взять лучшего разведчика в Европе, который свободно владеет немецким и испанским — превосходный замысел, не так ли?

Дэвид хотел заговорить, но передумал. В голове, словно молнии, сверкали разрозненные мысли. И гремел гром, столь же ужасный, сколь ужасны были слова Фельда. У Дэвида хватило сил лишь кивнуть головой.

Фельд пристально взглянул на него и продолжил:

— В Нью-Йорке я в двух словах объяснил вам причину катастрофы на Терсейре. Это дело рук фанатиков. Слух о том, что человек в Лисабоне замешан в сговоре с немцами, распалил необузданный нрав испанских евреев.

Когда выяснилось, что вы целы, мы вздохнули с облегчением. Предположили, что в Нью-Йорке вы остановились утрясти подробности обмена.

Но вдруг все изменилось. К нам пришло, к несчастью, запоздавшее донесение из Йоханнесбурга о том, что алмазы уже прибыли в Буэнос-Айрес, И мы предприняли все, что могли, включая покушение на вас. Предотвратили которое, как я полагаю, люди Райнеманна. — Ашер Фельд смолк. Потом добавил устало: — Остальное вам известно.

Нет! Ничего ему не известно! Ничего.

Безумие! Все стало ничем! Ничто — всем!

Годы борьбы! Жизни людские!.. Чудовищные кошмары… убийства! Боже мой, убийства! Ради чего все это, ради чего?!

— Вы лжете! — Дэвид стукнул кулаком по столу. Зажатый в нем пистолет ударил по дереву так сильно, что вся гостиная наполнилась гулом. — Вы лжете! — воскликнул он отчаянно. — Я приехал в Буэнос-Айрес купить чертежи. Проследить, чтобы их проверили! Послать шифровку, чтобы этому сукину сыну Райнеманну заплатили в Швейцарии! И все. Ничего больше! Совсем ничего! Только не это!

— Увы, — тихо сказал Ашер Фельд. — Я говорю правду.

Дэвид взглянул на болезненно осунувшегося Юджина Лайонза, на его побелевшее лицо и подумал: «Он умирает».

Умирает.

Нужно сосредоточиться.

О боже! Нужно подумать. Зацепиться за что-то. И подумать.

Сосредоточиться. Иначе сойдешь с ума.

Он повернулся к Фельду. Его глаза смотрели на Дэвида с сочувствием. Да, да, именно с сочувствием.

И все же это были глаза хладнокровного убийцы. Каким был сам Сполдинг, человек из Лисабона.

Он казнил других. Ради чего?

— Я вам не верю, — сказал Дэвид, пытаясь, как никогда в жизни, быть убедительным.

— А по-моему, верите, — тихо ответил Фельд. — Лесли пыталась убедить нас, что вы ничего не знаете. Но мы не приняли ее слова всерьез. Теперь я понял: она была права.

Дэвид не сразу сообразил, о ком, идет речь. А потом, конечно, догадался. С болью в душе.

— Как она оказалась в ваших рядах? — спросил он.

— Геролд Голдсмит ее дядя.

— Голдсмит? Это имя мне ни о чем не говорит, — рассеянно сказал Дэвид и тут же через силу приказал себе: «Сосредоточься!» Нужно сосредоточиться и говорить связно.

— Зато о многом говорит тысячам евреев. Он больше, чем кто-либо в Америке, сделал для узников фашистских концлагерей… Он отказывался сотрудничать с нами, пока «цивилизованные, сердобольные» люди в Вашингтоне, Лондоне и Ватикане не отвернулись от него. Тогда он пришел к нам… в ярости. Он поднял бурю, которая подхватила и его племянницу. Возможно, Лесли склонна все несколько преувеличивать, зато она преданна и исполнительна. — Ашер Фельд остановился на миг, и его темные, глубоко запавшие глаза наполнились гневом: — Она встречалась с десятками… сотнями тех, кого Геролд Голдсмит вызволил из лагерей. Она слышала их рассказы, видела фотографии со зверствами фашистов. И готова бороться против них.

— Но зачем было тащить ее сюда, в Буэнос-Айрес? Неужели вы и впрямь надеялись меня переубедить?

Ашер Фельд улыбнулся одними губами:

— Нет, конечно, хотя сама она была наивно уверена именно в этом. А мы ее разубеждать не стали. Ее появление должно было вспугнуть и вас, и немцев, заставить обе стороны действовать впопыхах, а значит, опрометчиво. И, как видите, нам это удалось. — Фельд обвел глазами заваленную трупами комнату. — Если бы не вы, обмен был бы уже расстроен.

Дэвид начал успокаиваться. Лесли Хоквуд, словно поводырь, вывела его из лабиринта безумия. Возникли новые вопросы…

— Я все равно не могу расстаться с мыслью, что Райнеманн купил чертежи…

— Вы что, с ума сошли? — усмехнулся Фельд. — Сколько раз ваши собственные агенты подтверждали, что комплекс в Пенемюнде неуязвим? Разве вы не знаете, что даже немецкие подпольщики бросили попытки проникнуть туда?

— Никто ничего не бросил. За сделкой стоит именно немецкое подполье.

— Если это так, значит, они, — Фельд указал на трупы на диване, — были немецкими подпольщиками. Но вы сами знаете, — «Хагана» таких не казнит.

Сполдинг взглянул на еврея с негромким голосом и понял: он говорит правду.

— В тот вечер, — быстро продолжил Дэвид, — на Авенида Парана, когда меня избили… я видел документы. За мной следили гестаповцы!

— Это были люди «Хаганы», — ответил Фельд. — Гестапо — наше лучшее прикрытие. Будь эти люди истинными гестаповцами, разве они оставили бы вас в живых?

— Боже мой, — прошептал Дэвид.

— Теперь все в ваших руках, полковник. Выбирайте. Мы умереть готовы. Заявляю это серьезно, не пытаясь играть в героев.

Сполдинг встал и на секунду замер. Заговорил тихо, все еще с недоверием:

— Вы сознаете, что взяли на себя?..

— Мы поняли это еще в тот день, — прервал его Фельд, — когда ваш Уолтер Кендалл встретился в Женеве с Иоганном Дитрихтом…

— Вы убили еще одного человека, — сказал Дэвид. — Полковника Пейса…

— В Ферфаксе, — закончил за него Ашер Фельд. — Без этой смерти было не обойтись. Им пользовались так же, как и вами. Мы — прагматики… А полковник Пейс — не зная о последствиях или отказываясь их признать — организовал операцию «Тортугас».

— Можно было поговорить с ним. Он бы все понял. Зачем же сразу убивать! Сволочи!

Ашер Фельд вздохнул:

— Боюсь, вы не совсем осознаете, сколь сильно были напуганы ваши промышленники. Да и немецкие тоже. Откажись сейчас Пейс от «Тортугаса», и его убрали бы они сами. А мы, уничтожив Пейса, вовремя нейтрализовали Ферфакс.

Дэвид понял: рассуждать о том, стоило убивать Пейса или нет, поздно. Прагматик Фельд прав: Ферфакс от «Тортугаса» удалось отсечь.

— Значит, в Ферфаксе ни о чем не подозревают?

— Только один человек знает кое-что, но не все.

— Кто он? Ваш агент?

Фельд указал на своего молчаливого товарища:

— Даже он не знает о нем, а я вам не скажу и под страхом смерти.

Сполдинг почувствовал: Фельд не преувеличивает.

— Так кто же играл мной и Пейсом, как марионетками? Кто? Куда тянутся нити? В Белый дом? Куда, черт возьми?..

— Учреждения в таких делах значения не имеют. Они отходят на второй план.

— А люди? Люди на второй план не отходят!

— Тогда ищите тех, кто связан с компанией «Кениг». В Южной Африке. Ищите людей Кендалла. «Тортугас» создали именно они, — голос Ашера Фельда зазвучал тверже. — Но это уже ваше дело, полковник Сполдинг. Мы лишь хотим остановить обмен. И с радостью умрем за это.

Дэвид взглянул на узколицего печального человека:

— Неужели это так важно? Неужели ваши знания, ваши взгляды подсказывают вам именно такой путь? Неужели одна из сторон этого заслуживает?

— Да. Если Пенемюнде удастся наверстать упущенное, Рейх получит мощное оружие, чего допустить нельзя. Вспомните о Дахау, об Аушвице, о Бельзене. Это не должно повториться.

Дэвид обошел стол и остановился рядом с антифашистами. Вернул «Беретту» в кобуру и поглядел на Ашера Фельда.

— Если вы солгали, я вас убью. А потом вернусь в Испанию и сотру в порошок всех тамошних фанатиков из «Хаганы». Кого не смогу убить, того выдам… Надевайте плащи и убирайтесь. Снимите в отеле «Альвир» номер на имя… Пейса. Я свяжусь с вами.

— А наше оружие? — спросил Фельд, накинув плащ на плечи.

— Оно останется здесь. Вы без труда раздобудете новое… И не пытайтесь подкараулить меня на улице. За мной послали машину с базы МПФ.

— А как же «Тортугас»? — взмолился Ашер Фельд.

— Я же сказал, что свяжусь с вами! — закричал Сполдинг. — А теперь убирайтесь!.. И заберите Лесли Хоквуд; она в «рено» за углом. Верните ее в Калифорнию. Сегодня же, если сможете. В крайнем случае — завтра. Ясно?

— Ясно… Так вы свяжетесь с нами?

— Вон отсюда, — устало пробормотал Сполдинг.

Два агента «Хаганы» встали со стульев, подручный Фельда подошел к лежавшему без чувств третьему, вскинул его на плечи. На пороге Ашер Фельд остановился, обернулся, скользнул по мертвецам взглядом и задержал его на Сполдинге.

— Мы с вами должны действовать хладнокровно… Вы необыкновенный человек. — Он открыл дверь и пропустил своего напарника с тяжелой ношей на плечах. Потом вышел сам.

Дэвид повернулся к Лайонзу: «Где чертежи?»

16

Когда на Терраса Верде, 15 началась перестрелка, Юджин Лайонз сделал остроумный ход. «Простой до гениальности», — подумал Сполдинг. Он выбросил металлический контейнер с чертежами за окно спальни на клумбу. Закрыв окно, он скрылся в ванной.

Если принять во внимание все — потрясение, испуг, немоту, — получалось, что Лайонз сохранил самообладание вопреки ожиданиям. Он просто убрал контейнер, перенес в укромное место. Этого не ожидали фанатики, привыкшие иметь дело со сложными заговорами и запутанной ложью.

Вслед за Лайонзом Дэвид вышел из дома к клумбе, взял контейнер из дрожавших рук ученого и помог ему, почти обессилевшему, перелезть через забор в соседний сад. Бок о бок пробежали они мимо двух домов и оказались на улице. Сполдинг левой рукой сжимал плечо Лайонза, удерживал физика у стены, готовый при первой опасности толкнуть его наземь.

Впрочем, опасности Дэвид не ждал; он был убежден: агенты «Хаганы» убрали всех охранников, выставленных перед домом, — именно поэтому Ашер Фельд ушел через парадное. Сполдинг боялся другого — что Фельд еще раз попытается заполучить чертежи, или откуда-нибудь появится автомобиль с людьми Райнеманна — машина, чьи пассажиры не могли связаться с Терраса Верде по рации.

Все возможно. Хотя и маловероятно.

Для Фельда уже слишком поздно, для немцев — слишком рано.

Дэвид отчаянно надеялся увидеть другое — медленно кружащий по улицам голубой «седан» с маленькими оранжевыми эмблемами на бамперах, которые означали, что он принадлежит США.

Но он не кружил. Он стоял на дальнем конце улицы с включенными габаритными фонарями. Трое мужчин в нем курили сигареты, освещали их огоньками кабину. Дэвид повернулся к Лайонзу: «Пошли. Спокойно, не спеша. Вон к той машине».

Как только Сполдинг и Лайонз приблизились к автомобилю, водитель и сидевший рядом человек вышли на улицу. Они были одеты в гражданское, неуверенно переминались с ноги на ногу. Дэвид обратился к ним: «Садитесь поскорей и поехали отсюда. И вообще, нарисовали бы на своем «седане» мишени. Хуже бы все равно не было!»

— Не кипятись, парень, — ответил водитель, — мы приехали только что. — Он открыл заднюю дверцу, и Сполдинг помог физику сесть.

— Вы должны были патрулировать улицы, а не стоять истуканами! — Дэвид уселся рядом с Лайонзом, потеснив пехотинца к окну. Водитель сел за руль, завел мотор. Третий пехотинец остался на улице.

— Пусть садится тоже! — рявкнул Сполдинг.

— Он с нами не поедет, Сполдинг, — ответил сидевший рядом с Лайонзом. — Останется здесь.

— Кто вы такой, черт возьми?

— Полковник Даниел Миган из Военно-морской разведки. И нам бы хотелось знать, что за чертовщина творится кругом.

— Это дело не по вашему ведомству, — ответил Дэвид медленно, тщательно выговаривая слова. — И мне некогда ломать вашу гордыню. Так что отвезите нас, пожалуйста, к посольству.

— К дьяволу гордыню! Объяснитесь, да и все! Эта поездка в Телмо — мелочь. Я бы ни за что сюда не двинулся, если бы ваше проклятое имя не упомянул этот умник — криптограф!

Сполдинг оторвался от спинки сиденья, уставился на Мигана.

— А ну-ка, выкладывайте, в чем дело. Почему в Телмо вас привело именно мое имя?

Полковник бросил подозрительный взгляд на посеревшего Лайонза и спросил: «Ваш друг имеет право об этом знать?»

— Имеет. Больше чем кто-либо.

— Прибрежные воды около Буэнос-Айреса патрулируют три наших крейсера, эсминец и линкор, — начал Миган. — Пять часов назад мы получили срочное сообщение: готовиться к кратковременному отключению всех радаров и раций, всем кораблям застопорить машины. Через сорок пять минут пришла шифровка из Ферфакса с приказом найти некоего полковника Дэвида Сполдинга. Он должен был немедленно выйти на связь.

— С Ферфаксом?..

— И только с ним… Поэтому мы послали своего человека к вам на квартиру в Кордобе. Он вас там не нашел, зато застал какого-то сукина сына, который переворачивал комнату вверх дном. Он попытался взять его, но получил хорошую взбучку… Через два часа он, обливаясь кровью, вернулся к нам и тут… Угадайте, кто позвонил? Прямо по открытому телефону?

— Боллард, — тихо ответил Дэвид. — Шифровальщик из посольства.

— Тоже мне умник! Изволил, видите ли, шутить, просил нас поиграть в Телмо! Караулить вас! — Полковник МПФ покачал головой.

— Вы сказали, что получили приказ готовиться к полной радиотишине…

— И застопорить машины на всех кораблях, — прервал Миган. — Кто, черт возьми, направляется сюда? Весь Генштаб? Рузвельт? Черчилль? И причем тут мы?

— Дело не в том, кто направляется сюда, — ответил Дэвид по-прежнему спокойным голосом. — Дело в том, что хотят вывезти отсюда… Когда начинается радиотишина?

— Точно не известно. В любой час ближайших двух суток. Вот вам и военная строгость!

— С кем я должен связаться в Вирджинии?

— Вот… — Миган поерзал, вынул из кармана брюк запечатанный желтый конверт. В такие обычно вкладывали шифрованные радиограммы.

Дэвид взял его.

Из рации раздался хруст, а потом одно-единственное слово: «Иволга». Водитель схватил с приборного щитка микрофон.

— «Иволга» слушает, — сказал он.

Хруст в динамике не стих, но слова прозвучали ясно: «Речь идет о Сполдинге. Возьмите его и доставьте на базу. Таков приказ Ферфакса. В посольство ни о чем не докладывайте».

Дэвид был потрясен. Ферфакс? Значит, приказ отдали не фашисты, а «Хагана». Ашер Фельд. Временное крыло занималось только самыми важными делами.

А в ближайшие сорок восемь часов нет ничего важнее, чем вывести из игры человека с шифровкой. Без нее Вашингтон не отдаст приказ на радиотишину, а вражескую подводную лодку, которая всплывет навстречу шхуне, тут же засекут и взорвут.

А алмазы фирмы «Кениг» — будущие инструменты для Пенемюнде — окажутся на дне Атлантического океана.

«Боже, какая ирония!» — подумал Дэвид. Ферфакс, вернее, кто-то в Ферфаксе делал точно то, что нужно; побуждаемый мотивами, с которыми Вашингтон — и авиастроительные компании — не пожелали считаться! У них другие соображения, три четверти которых теперь у ног Дэвида. Это чертежи гироскопов, рассчитанных на большие высоты.

Сполдинг осторожно тронул Лайонза за плечо. Изможденный ученый головы не повернул, лишь нерешительно двинул локтем.

Дэвид покачал головой и вздохнул. Пожал плечами и положил желтый конверт в карман пиджака.

Когда он вынул оттуда руку, в ней оказался пистолет.

— Боюсь, что не смогу подчиниться такому приказу, полковник Миган, — при этих словах Лайонз откинулся на спинку сиденья, дав тем самым Сполдингу возможность взять под прицел голову офицера.

— Что вы делаете, черт возьми?! — Миган отшатнулся.

— Прикажите шоферу вести машину туда, куда я укажу. Я не хочу вас убивать, полковник, но если придется, мешкать не стану. Дело слишком важное.

— Да вы же двойной агент, черт возьми! Вот почему вами интересуется Ферфакс!

— Если бы все было так просто, — вздохнул Дэвид.

Дрожащими руками Лайонз связывал Мигана. Надежно стреноженный водитель лежал в миле от машины, в высокой траве. Десять минут назад Дэвид приказал свернуть с шоссе на захолустную гравийку, по которой по ночам никто не ездил.

Покончив с узлами, Лайонз кивнул Сполдингу и услышал в ответ: «Садитесь в машину».

Физик вновь кивнул. Миган перевернулся на спину и взглянул на Дэвида: «Вам крышка, Сполдинг. Вы подписали себе смертный приговор. И к тому же сглупили. Ваши дружки-фашисты эту войну проиграют».

— Поскорей бы, — ответил Дэвид. — А смертных приговоров будет несколько. Их подписали себе кое-кто из Вашингтона. Вот где собака зарыта, полковник… Завтра вас подберут. Ваш шофер лежит примерно в миле отсюда… Простите нас, — заключил Дэвид с наполовину притворным сожалением и побежал к автомобилю. Лайонз сидел на переднем сиденье. Когда Дэвид открыл дверцу, в кабине зажегся свет. Сполдинг разглядел глаза Юджина. И что-то прочитал в них… благодарность? Одобрение? Времени рассуждать не было, поэтому Дэвид мягко улыбнулся и тихо заговорил:

— Я понимаю, это для вас ужасный удар… Но другого выхода не вижу. Не знаю. Если хотите, отвезу вас в посольство. Там вы будете в безопасности.

Дэвид завел мотор и направил машину вниз по крутому склону, одному из многих на Колинас Рохас. Примерно через десять-пятнадцать минут автомобиль выскочит на шоссе; Дэвид доедет до города и на окраине пересадит Лайонза в такси, а водителю поручит доставить физика к американскому посольству. Дэвид не очень этого хотел, но что оставалось делать?

А потом он услышал слова. Слова! Сказанные едва слышным хриплым шепотом, и все же слова! Они вышли из изуродованного горла.

— Я остаюсь с вами… вместе.

От неожиданности Сполдинг еще крепче вцепился в руль.

Вымученная речь Лайонза — а для него это была целая речь — потрясла. Дэвид повернулся и взглянул на ученого. В потоках света от мелькавших фонарей увидел, что тот не опустил глаз, смотрит твердо, губы сжал плотно. Лайонз прекрасно понимал, на что идут, на что решились — не могли не решиться — они оба.

— Хорошо, — сказал Сполдинг, стараясь, чтобы голос его звучал спокойно и уверенно. — Я вас прекрасно понял. Вполне возможно, вы мне пригодитесь. Похоже, мы нажили двух могущественных врагов. Это и Берлин, и Вашингтон.

— Не смейте прерывать меня, Штольц! — прокричал Дэвид в трубку из телефонной будки на Очо Калье. Лайонз сидел за рулем патрульной машины, в десяти метрах. Ее мотор работал. Последний раз Юджин водил машину двенадцать лет назад, но жестами и словами убедил Сполдинга, что не разучился это делать.

— Как вы можете так себя вести! — испуганно воскликнул Штольц.

— Я — Павлов, а подопытный пес — вы. Так что замолчите и послушайте. Если вам не сообщили, то знайте — квартиру на Терраса Верде атаковали. Ваши несуществующие гестаповцы убили и моих, и ваших людей. Лайонз и чертежи со мной…

— Не может быть! — возопил Штольц.

— Расскажи это трупам, ты, полоумный сукин сын! Когда будешь убирать их из квартиры!… Мне нужны остальные чертежи, Штольц. Жди моего звонка! — Дэвид бросил трубку и кинулся из будки к машине. Сначала — рация. Потом — конверт из Ферфакса. И, наконец, — Боллард. Всему свой черед.

Сполдинг сел рядом с Лайонзом. Физик указал на панель приборов.

— Опять… — проговорил он с трудом.

— Хорошо, — ответил Сполдинг, щелкнул выключателем, взял микрофон и так сжал его, что металлическая решеточка помялась. Он прикрыл микрофон рукой, прижал к пиджаку и стал водить его кругами, чтобы ухудшить прием еще сильнее.

— «Иволга» вызывает базу. «Иволга» вызывает базу.

В динамике зашипело, раздался сердитый голос: «Черт возьми, «Иволга»! Мы целых два часа пытаемся вызвать вас. Боллард все время звонит! Где вы?!»

— Разве вы не приняли наше последнее сообщение?

— Сообщение? Да я и сейчас вас еле слышу. Одну минуту, я свяжусь со штабом.

— Некогда! Сигнал слабеет. Мы вышли на Сполдинга, преследуем его; он в машине… в двадцати семи — двадцати восьми милях к северу… — Дэвид неожиданно смолк.

— «Иволга»! «Иволга»!… Опять частота уходит!.. Двадцать восемь миль к северу от чего?.. Не слышу вас. «Иволга», прием!

— …лга» отвечает, — сказал Дэвид прямо в микрофон. — Эту рацию надо отремонтировать, дружок. Повторяю. Все в порядке. Вернемся на базу приблизительно… — И Дэвид отключил рацию. Потом вышел из машины и возвратился в телефонную будку.

Все должно идти своим чередом. Без сбоев, без накладок — точно и четко.

Теперь нужно заняться шифровкой из Ферфакса. Раскодированной радиограммой, которая даст Сполдингу имя того, кто приказал его, Дэвида, перехватить; человека, чьи полномочия позволяли посылать из радиорубки комплекса в Вирджинии такие команды.

Агента, который безболезненно вторгся в засекреченный мир и в канун Нового года убил Эда Пейса. Ставленника «Хаганы». Дэвиду очень хотелось вскрыть желтый конверт, едва получив его от офицера МПФ, но он все же устоял перед искушением. Он понимал: имя ошеломит его, каким бы оно ни оказалось, — знакомым или неизвестным, — и он тут же начнет плести заговор мести за погибшего друга. Это помешало бы делу. Ничто не должно было отвлекать Сполдинга в пути на Очо Калье, во время разговора с Генрихом Штольцем.

Дэвид вынул конверт из кармана и надорвал его.

Сначала имя показалось ему незнакомым. Полковник Айра Барден. Но потом он вспомнил.

Канун Нового года! Боже мой, еще бы не вспомнить высокомерного зануду, заместителя начальника Ферфакса. «Лучшего друга» Эда Пейса, «скорбевшего» о его смерти с гневом истинного офицера, который тайно организовал переброску Дэвида в Вирджинию и допросил его, который воспользовался трагическим убийством, чтобы добраться до сейфов «лучшего друга», но ничего там не нашел.

Человека, который пытался убедить Дэвида нарушить режим секретности и рассказать о задании. И Дэвид едва не согласился на это. А теперь жалел, что не согласился. Черт возьми! Почему Барден не доверился ему? Впрочем, он не мог. Иначе смерть Пейса приобрела бы иной, еще более зловещий смысл.

Айра Барден неглуп. Фанатик — возможно; дурак — исключено. Он понимал: человек из Лисабона убьет его, как только узнает, что Пейса из игры вывел именно он.

«Боже мой, — подумал Сполдинг. — Мы деремся друг с другом, убиваем друг друга и даже не знаем, кто наши истинные враги».

Вот еще причина звонить Болларду. Одного имени мало, нужно узнать больше. Чтобы противостоять Ашеру Фельду.

Дэвид снял трубку и набрал номер.

Ответил Боллард, на сей раз без шуток.

— Послушай, Дэвид… — Чувствовалось, что Боллард сердит. — Мне наплевать, как с шифровальщиками обходятся ваши люди, но если работаешь со мной, так не пропадай!

— Только что нескольких человек убили. Я, к счастью, в их числе не оказался, но связаться с тобой не мог. Уважительная причина, как думаешь?

Боллард помолчал.

— С тобой все в порядке? — неуверенно спросил он.

— Да. И Лайонз рядом.

— Пехотинцы опоздали… — Боллард, казалось, сожалел о только что сказанном. — Я звонил, а они отмалчивались. По-моему, они потеряли ту патрульную машину.

— Да нет. Ее захватил я. Они оставили в Сан-Телмо человека — для наблюдения за домом. А в машине были еще двое. Я им вреда не причинил, просто вывел из игры.

— То есть как?

— Нет времени объяснять… Из Ферфакса пришел приказ взять меня без ведома посольства. Это ловушка, я не могу позволить себя арестовать. Пока, во всяком случае.

— Послушай, с Ферфаксом не шутят, — твердо сказал Боллард.

— Иногда можно. Я обо всем рассказал Джин. Там есть шпион. Но это не я, поверь… Мне нужно немного времени. Может быть, хватит и сорока восьми часов. Нужно получить ответы на кое-какие вопросы. И Лайонз в состоянии помочь. Ради бога, верь мне!

— Я-то тебе верю, но что из того?.. Подожди минутку. Со мной Джин…

— Так я и думал, — прервал его Дэвид. Он намеревался просить помощи у Болларда, но вдруг понял: Джин может оказаться гораздо полезнее.

— Поговори с ней, а то она у меня трубку из рук рвет.

— Пока ты не отошел, Бобби… Можешь срочно навести справки об одном человеке из Вашингтона? Точнее, из Ферфакса?

— Нужна причина. К тому же в Ферфаксе об этом узнают.

— Ну и черт с ним. Скажи, я требую этого. Мой приоритет — 4-0. Так записано в личном деле. Всю ответственность возьму на себя.

— О ком речь?

— О подполковнике Айра Бардене. Из Ферфакса.

— Хорошо. А теперь даю трубку…

Слова Джин наталкивались друг на друга в порыве гнева и любви, отчаяния и облегчения.

— Джин, — сказал Дэвид, выслушав полдюжины вопросов, на которые не мог ответить, — прошлой ночью ты сделала предложение, которое я отказался рассмотреть серьезно. А теперь принимаю его. Твоему мифическому Дэвиду нужен укромный уголок. Не в пампасах, а где-нибудь поближе… Ты согласна помочь мне? Нам обоим? Ради бога!

17

Дэвид условился позвонить Джин перед самым рассветом. Ему с Лайонзом передвигаться можно было только в темноте, куда бы они ни пошли. Какое бы убежище ни нашла им Джин.

Он не отправит шифровку в Вашингтон, не позволит свершиться чудовищному обмену, не даст установить радиотишину, которая сделает флот беспомощным. Дэвид понимал: так проще и надежнее всего предотвратить «Тортугас».

Но этого мало. Ведь операция «Тортугас» возникла не сама по себе, ее кто-то замыслил, организовал. Их нужно вытащить из грязи на свет. Если в жизни Дэвида остался смысл, если он не зря прожил среди страданий и смерти долгие годы, этих людей нужно показать миру во всей их непристойности.

Мир заслуживает этого. Заслуживают миллионы людей, — по обе стороны океанов, — которые пронесут военные шрамы через всю жизнь.

Они должны понять, за что страдали.

Дэвид взял на себя роль мстителя: он вступит с людьми из «Тортугаса» в единоборство. Но нельзя делать этого, опираясь на признание фанатика. Слова Ашера Фельда из Временного крыла «Хаганы» не стоят пока ни гроша. Все фанатики — безумцы, в мире предостаточно и тех, и других.

Дэвид сознавал: с создателями «Тортугаса» нужно бороться, будучи полностью уверенным в своей правоте. Предъявить им доказательства неопровержимые. Только так можно их уничтожить. А для этого необходимо пробраться на шхуну в Очо Калье. На шхуну, которую нужно взорвать при попытке выйти из гавани навстречу немецкой подводной лодке. А она обязательно постарается это сделать.

Нужно немедленно пробраться на шхуну: она стояла теперь на рейде, на якоре.

Дав Лайонзу последние наставления, Дэвид скользнул в легких брюках в темную маслянистую воду Рио-де-ла-Плата. Лайонз останется ждать в машине и если через полтора часа Дэвид не вернется, он поедет на базу МПФ и сообщит, что Дэвида задержали на шхуне. А он — агент американской разведки.

В этом плане была своя логика. На базу МПФ пришел приказ взять Дэвида; приказ из Ферфакса. До базы Лайонз доберется не раньше половины четвертого утра.

Пехотинцам не останется ничего другого, как действовать смело и решительно.

Уходя в стан противника, Сполдинг старался построить для себя спасительный мостик, сделать так, чтобы враги — или друзья — всегда были готовы обменять его Жизнь на нечто, для них более важное. Этому его научила работа в Испании.

Но сегодня ему не хотелось, чтобы в игру вступали пехотинцы. Ведь есть слишком много способов парализовать его; слишком много до смерти перепуганных людей и в Вашингтоне, и в Берлине, жаждущих его смерти. В ЛУЧШЕМ СЛУЧАЕ Сполдинга обесчестят. А в худшем…

Вырванной из рукава полоской ткани он крепко привязал пистолет к голове, узел зажал в зубах и поплыл к шхуне брассом, стараясь держать голову над водой, чтобы не замочить затвор, отчего ему приходилось хлебать грязную, пахнувшую бензином муть.

Он достиг шхуны. О темный борт корабля тихо, но неустанно шлепались волны. Дэвид поплыл к корме, пытаясь увидеть или услышать признаки жизни.

Ничего, лишь непрестанно шумели волны.

На корме было светло, пусто и тихо. Лишь голые лампы раскачивались в такт кораблю. На палубе через каждые три метра стояли крысоловки, толстые пеньковые канаты почернели от солидола и нефти. Подплыв ближе, Дэвид увидел часового, сидевшего на стуле у огромного грузового люка. По обе стороны висело по фонарю, забранному железной решеткой. Сполдинг отплыл немного — разглядеть часового получше. Тот был одет в полувоенную форму охранников поместья Райнеманна. Он читал книгу, что почему-то показалось Дэвиду неуместным.

Неожиданно охранник оторвался от книги. Между пилонами показался еще один человек в райнеманновской униформе. В руках он держал кожаный чемоданчик. Рацию, такую же, как у тех, кого убили на Терраса Верде.

Сидевший на стуле часовой улыбнулся и заговорил по-немецки:

— Если хочешь, можем поменяться местами. Я разомну ноги, а ты посидишь.

— Нет, спасибо, — был ответ. — Ходить лучше. Время идет быстрее.

Часовой с рацией вновь двинулся обходить свой участок. Второй вернулся к книге.

Дэвид подплыл к шхуне. Его руки начали уставать, вонючая вода забивала ноздри. Он ухватился за выступавший указатель ватерлинии, дал мышцам рук и плеч отдохнуть. Шхуна была средней величины, не больше двадцати пяти — тридцати метров в длину. Согласно корабельному стандарту и тому, что удалось разглядеть Дэвиду, каюты справа и слева от рубки рулевого имели четыре, и пять метров длины соответственно, двери в обоих концах и по два иллюминатора с каждой стороны. Если алмазы на шхуне, они, скорее всего, в каюте слева — она расположена в самом спокойном месте и к тому же просторнее. Если Ашер Фельд прав, если двое или трое немецких ученых действительно сидят на шхуне и исследуют промышленные алмазы, они работают в спешке, и уединение нужно им как воздух.

Он отвязал пистолет от головы, взял его в руку. Полоску ткани унесло течением; Дэвид крепче ухватился за выступ, посмотрел вверх. Планшир был метрах в двух над водой; чтобы взобраться по крошечным скобам на борту, нужны обе руки.

Дэвид выплюнул скопившуюся во рту слизь, сжал пистолет в зубах.

Он бесшумно перелез через планшир и прокрался к иллюминатору левой каюты. Свет изнутри отчасти загораживала штора. Каюту, как и догадывался Дэвид, освещала одна-единственная лампа, подвешенная к потолку на толстом кабеле. С одной стороны к лампе был прикреплен металлический лист. Сначала Дэвид не сообразил, зачем, но потом понял: лист загораживал свет от стоявшей в углу пары двухэтажных коек со спящими.

В другом конце каюты, у стены — длинный стол, похожий на операционный. Он был накрыт белоснежной клеенкой, на которой на равных расстояниях друг от друга стояли четыре микроскопа. Около каждого была мощная лампа. Запитывались они от 12-вольтового аккумулятора под столом. Перед микроскопами, словно четыре санитара в белых халатах, стояли стулья с высокими спинками.

«Каюта и впрямь похожа на больничную палату, — подумал Дэвид. — Как сильно отличается она от замызганной палубы — настоящий стерильный остров в море отбросов и крысоловок».

И тут он увидел то, что искал.

Пять металлических сундуков, защелки которых запирались на замки. На каждом сундуке было написано:

«Кениг Майнз, Лтд».

Значит, Ашер Фельд говорил правду.

«Тортугас» — чудовищный обмен, совершаемый через Райнеманна, — это явь, а не кошмарный сон.

Теперь надо было добыть неопровержимые улики.

В Сполдинге перемешивались страх — да, да, страх! — гнев и искушение. Все это заставило его сосредоточиться только на главной цели. Поверить, зная, что эта вера беспочвенная, в собственную неуязвимость, которой провидение якобы одарило его на несколько ближайших минут.

Пригнувшись, он проскочил под первым иллюминатором и добрался до второго, заглянул внутрь; взгляд его уперся в дверь каюты. Новая, стальная, она неспроста была закрыта на задвижку в палец толщиной.

Ученые из Пенемюнде не просто отторглись от внешнего мира, они держали себя, как говорится, под домашним арестом. Поэтому открыть дверь каюты можно только хитростью.

Дэвид осторожно выглянул за угол надстройки. И, конечно, сразу же увидел часового. Тот стоял на палубе, раздраженно скучал, сознавая бессмысленность своего занятия. Но полувоенной униформы из «Ястребиного гнезда» на нем не было. Часовой был одет в просторные брюки и куртку, которые не скрывали его мощного — натренированного — тела. Он носил короткую стрижку солдата вермахта.

Облокотившись на рыбацкую лебедку, он курил тонкую сигару, от нечего делать пускал во тьму колечки дыма. Рядом стояла автоматическая винтовка калибра 7,62 мм, ее ремень провис до палубы. Винтовка стояла так уже давно — на ремне блестела влага.

Дэвид вынул из брюк ремень. Отошел к иллюминатору и дважды стукнул по поручню бляшкой. Потом еще дважды. Услышал, как заскрипели сапоги часового. Тот не двинулся с места, просто переступил с ноги на ногу.

Дэвид снова два раза стукнул по поручню. Потом постучал еще. Тихий, нарочито равномерный стук должен был возбудить у часового лишь любопытство, но не тревогу.

Наконец, Дэвид услышал шаги. Часовой шел спокойной, расслабленной походкой, не подозревая об опасности. Он, вероятно, считал, что о борт ударяется вынесенная к шхуне прибоем палка.

Часовой вышел из-за угла. Сполдинг стремительно набросил ему на шею ремень, затянул, не дав закричать.

Тот осел на колени, его лицо в тусклом свете из иллюминатора заметно потемнело, губы шевелились от напряжения.

Дэвид не хотел, чтобы пленник лишался чувств; еще нужно было с его помощью открыть задвижку. Он засунул пистолет за пояс, вынул из ножен часового штык-нож, прекрасное ручное оружие, которое очень редко надевалось на винтовку. Приставив его к горлу часового, Дэвид пробормотал: «Эспаньол? Дойч?»

Мужчина в ужасе уставился на него. Сполдинг подтянул ремень. Часовой поперхнулся и попробовал поднять руку. «Дойч?» — вновь прошептал Дэвид. Мужчина кивнул. «Конечно, он немец. К тому же фашист. Одежда и стрижка выдают его. Пенемюнде принадлежит Третьему рейху. И ученых оттуда немцы доверяют охранять только своим».

— Ты или в точности выполнишь мои приказы, — прошептал Дэвид ему на ухо, — или тебе хана. Понял?

Тот беспомощно кивнул.

— Встань и подойди к иллюминатору. Скажешь, что получил срочную радиограмму от… Альтмюллера. Франца Альтмюллера! Пусть откроют дверь и распишутся за нее… Давай! И помни — мой штык наготове.

Ошеломленный часовой поднялся на ноги. Сполдинг подтолкнул его к открытому иллюминатору, слегка ослабил петлю и стал сбоку, сжимая в левой руке ремень, а в правой — штык. «Давай!» — прошептал Дэвид.

Поначалу часовой заговорил вымученно, фальшиво. Дэвид пододвинулся ближе: часовой понял — если он не сыграет свою роль достойно, ему не жить. И постарался от души.

На койках в каюте заворочались. Ученые заворчали было, но стихли, едва услышав об Альтмюллере. С левой нижней койки поднялся невысокий пожилой человек и неуверенной со сна походкой побрел к стальной двери. На нем кроме кальсон ничего не было. Дэвид направился за угол, потащил часового за собой. Щелкнула задвижка. Дверь распахнулась. Дэвид, бросив штык, вытащил пистолет, ударил охранника рукоятью по голове.

— Вставайте! — хрипло прошептал он по-немецки. — Вставайте, если вам дорога жизнь!

Трое ученых безмолвно повскакивали с коек, дрожа от страха. Часовой начал приходить в себя, попытался подняться. Сполдинг подошел к нему, стукнул его в висок, и охранник снова распластался на полу.

Старик, испугавшийся меньше своих коллег, не сводил с Дэвида глаз. По какой-то необъяснимой причине Дэвиду вдруг стало неловко. Уж очень не подходила для драки эта стерильная каюта.

— Лично против вас я ничего не имею, — продолжил Дэвид. — Вы исполняете приказ. Но знайте, я убью каждого, кто попытается закричать! — Он указал на бумаги у микроскопа и навел пистолет на старика. — Вы! Передайте мне их! Быстро!

Старик, пошатываясь, двинулся к столу. Передал бумаги, и Дэвид засунул их в карман мокрых брюк.

— Спасибо… А теперь, — он обратился к остальным, — откройте один из ящиков! И поскорее!

— Нет!.. Нет! Только не это! — сказал глухим испуганным голосом тот, что повыше.

Дэвид схватил стоявшего рядом старика. Обхватил рукой за шею, приставил пистолет к его виску. «Откройте сундук, иначе я убью вашего коллегу. А потом прикончу вас. Поверьте, другого выхода у меня нет».

Ученый пониже ростом повернулся к высокому и умоляюще взглянул на него. Старик в объятиях Сполдинга был, видно, главным. Сполдинг это понимал. У немцев спокон веку заведено подчиняться старшим.

Высокий со страхом подошел к дальнему концу стола. Там на стене висели ключи. Взяв один, он неуверенно двинулся к стальному сундуку. Вставил ключ и повернул его. Защелка отскочила. «Откройте крышку!» — скомандовал Сполдинг слишком громким от волнения голосом. Она была тяжелая, ученый с трудом поднял ее обеими руками.

Внутри был металлический ящик, разделенный на десятки отделений, как в картотеке. Дэвид понял: переднюю стенку, сундука тоже можно открыть, вернее, опустить, и выдвинуть ящики нижних рядов. В каждом отделении — по два бумажных пакетика, явно выложенных изнутри мягкой тканью. В одном верхнем ящике их было около ста.

Дэвид отшвырнул старика к койкам. Дулом пистолета указал, чтобы высокий немец присоединился к коллегам. Взял один из пакетов, зубами разорвал его и потряс над полом. Посыпались полупрозрачные камешки. Алмазы фирмы «Кениг». Смяв пакет, Дэвид взглянул на ученых. Они завороженно смотрели на пол. «Еще бы, подумал он. — Ведь это решение кризиса в Пенемюнде. Будущие инструменты, которыми изготовят смерть для многих тысяч людей, а гироскопы, на которые их обменяют, сделают бойню еще кровавее».

Он хотел с отвращением выбросить пакет и набить карманы другими, но вдруг заметил на нем какую-то надпись. Разгладив бумагу,он прочел одно-единственное слово:

«ЕСНТ».

Настоящие. Проверенные. Значит, алмазы в этом ящике немцы уже приняли. Дэвид взял пригоршню пакетов и сунул их в карман брюк. Вот что послужит доказательством измены.

Оставалось сделать только одно. Нечто более практическое. Дэвид подошел к столу и дулом пистолета разбил окуляры всех микроскопов. Потом оглядел лабораторию в поисках чемоданчика с запасными линзами. Не может быть, чтобы они его с собой не захватили!

Он оказался под столом. Дэвид достал его, высыпал линзы на пол, схватил стул и ударил по ним. Разбить удалось не все, но за двое суток урон не восстановишь. А больше Сполдингу и не нужно.

И вдруг Дэвид услышал что-то! Почувствовал! Понял — если не бросится в сторону, погибнет!

Он кинулся вправо. Мимо просвистела рука со штыком, направленная туда, где секунду назад была шея Сполдинга.

Он оставил штык на полу! Забыл о нем! А часовой пришел в себя и воспользовался этим!

Едва немец закричал, как Дэвид бросился к нему и ударил. Но крик все-таки услышали.

— Что случилось? — донесся голос с палубы. — Генрих, ты звал?

Нельзя было терять ни секунды. Дэвид подбежал к стальной двери, распахнул ее и кинулся за угол каюты, в укромный уголок у планшира, но столкнулся со вторым часовым. Тот выстрелил, держа винтовку у пояса.

Сполдинг выстрелил в ответ. И понял, что ранен. Пуля скользнула вдоль живота, в брюки потекла кровь.

Он прыгнул за борт. Со шхуны и пристани послышались крики.

Сполдинг плыл в грязной воде, изо всех сил стараясь сохранить самообладание. Куда направиться? Где спасение?

Крики стали громче; по всему кораблю зажглись прожекторы; их свет черкал на воде. Дэвид слышал, как кто-то до смерти перепуганный вопит в рацию. Беспомощно кого-то обвиняет.

И вдруг Дэвида осенило; у пристани нет катеров с прожекторами и людьми, вооруженными винтовками! Операция на Очо Калье была засекречена до такой степени, что ни одному судну, кроме злополучной шхуны, не позволили здесь пришвартоваться.

Он плыл и плыл, надеясь, что движется в нужную сторону.

Он смертельно устал, но не сдавался. Не мог позволить себе расслабиться сейчас, когда раздобыл неопровержимые улики.

Невдалеке, метрах в двухстах, показались в тумане сваи. Те самые сваи, тот самый причал.

Рядом что-то зашевелилось, и Сполдинг увидел, как похожие на змей угри слепо тычутся в него. Их влекла кровь из раны ! На Дэвида надвигалась целая стая этих ужасных рыб.

Сполдинг как мог отбивался от них, подавляя в себе желание закричать. Он греб, постоянно наталкиваясь руками на слизкие, маслянистые, омерзительные тела. Перед глазами мелькали точки и бело-желтые полосы; в горле пересохло, в висках стучало.

И в тот миг, когда Дэвид должен был закричать, не мог не закричать, его подхватили чьи-то руки. Он почувствовал, как его поднимают, услышал собственные гортанные всхлипы.

Юджин Лайонз вынес его — на себе! — к патрульной машине. Дэвид ощутил — но осознал ли? — как Юджин сажает его на заднее сиденье. А потом Лайонз уселся рядом и Сполдинг почувствовал, — все еще не понимая, — что его бьют по щекам. Сильно. А он не может ничего сделать! Не может остановить слабака Лайонза.

Дэвид мог лишь плакать. Рыдать, как ребенок.

И вдруг силы вернулись к нему. Он схватил Юджина за запястья.

Тот улыбнулся и вымучил из себя: «Простите… вы были… в шоке… мой друг».

18

В багажнике патрульной машины нашлась аптечка, рассчитанная, как говорится, на все случаи жизни. Лайонз присыпал рану Дэвида стрептоцидом, накрыл ее несколькими слоями бинта и залепил пластырем. Пуля лишь царапнула Сполдинга, поэтому кровотечение остановить было нетрудно — наложенной Лайонзом повязки хватило пока вполне.

Машину вел Лайонз. Дэвид не сводил глаз с этого изможденного человека. Легче всего поведение ученого можно было описать словами «неуверенность, но желание идти до конца». Время от времени он нажимал на акселератор слишком сильно, машина дергалась — это сначала пугало, а потом раздражало его. Но в конце концов ему стало нравиться лавировать в лабиринте улиц.

Дэвид понимал, что нужно, во-первых, позвонить Хендерсону Гранвиллу, во-вторых, поговорить с Джин и, в-третьих, благополучно добраться до убежища, какое (Дэвид молился на это) она приготовила для них с Лайонзом. Если нет, придется где-нибудь отоспаться — Дэвид буквально валился с ног от усталости.

Сколько раз в Испании приходилось ему ночевать в горных пещерах! Сколько раз случалось заваливать их входы сучьями и ветками, чтобы лежбище никто не заметил! И на сей раз он что-нибудь придумает. А завтра встретится с Райнеманном в последний раз. Впишет в обвинительный документ заключительные строки.

— Надо найти телефон, — сказал Дэвид.

В ответ Лайонз кивнул. Дэвид рассказал физику, как вернуться к центру Буэнос-Айреса. По его расчетам, база МПФ еще не начала поиски машины. А любопытство местной полиции удовлетворят оранжевые ярлычки на бамперах: аргентинцы давно уже убедились, что американцы — дети ночи.

Они добрались до Пласа де Майо, сделали круг по площади, убедились, что за ними не следят.

Пласа отнюдь не пустовала. Довоенные плакаты, называя ее кусочком Парижа западного полушария, не преувеличивали. Словно в столице Франции, по площади прогуливались праздношатающиеся, одетые по большей части роскошно. Сновали такси; проститутки отчаянно пытались подцепить клиентов; фонари освещали гигантские фонтаны. Словом, в половине четвертого утра жизнь на Пласа де Майо кипела ключом. И Дэвиду это было на руку.

Лайонз остановил машину у телефонной будки.

— Не знаю, как, но вам удалось задеть Буэнос-Айрес за живое. — Гранвилл говорил четко, сурово. — Я требую, чтобы вы немедленно возвратились» в посольство. Это нужно как для вашей пользы, так и для наших дипломатических отношений.

— Прошу вас выражаться яснее, — сказал на это Сполдинг.

Гранвилл последовал его совету. «Один-два» человека из хунты, с какими пообещал связаться посол, превратились, естественно, в одного. Едва тот поинтересовался шхуной на Очо Калье, как его арестовали. А через час представитель хунты «с глубоким прискорбием» сообщил послу, что его «друг» погиб в автомобильной катастрофе.

— Вы связали нас по рукам и ногам, Сполдинг! Мы не можем работать с разведслужбой на шее. Ситуация в Буэнос-Айресе и без того чрезвычайно щекотлива.

— Вы связаны не мною, сэр, а войной, что идет в двух тысячах миль отсюда.

— Фигня! — Такого слова Дэвид от Гранвилла никак не ожидал услышать. — Каждый сверчок знай свой шесток. Мы все работаем в определенных границах, пусть и искусственно установленных! Повторяю: возвращайтесь в посольство, и я немедленно переброшу вас в Штаты. Если не желаете, сдайтесь пехотинцам на базе. Там вы будете вне моей юрисдикции.

«Боже мой! — подумал Дэвид. — Слова-то какие! «Искусственно установленные границы», «юрисдикция». Дипломаты, как обычно, занимаются словоблудием в залах с высокими потолками, а между тем гибнут целые армии, исчезают с лица земли города…»

— Я не могу сдаться пехотинцам. Лучше дам вам информацию к размышлению. В ближайшие двое суток всем американским кораблям и самолетам у побережья Аргентины будет приказано перейти в режим радиотишины. Ни один истребитель не взлетит, ни один крейсер не сдвинется с места. Так вот узнайте, зачем все это! Я, по-моему, догадываюсь, и, если окажусь прав, ваши фразочки станут грязнее самого похабного анекдота! Попытайтесь связаться с человеком по имени Алан Свонсон. Бригадным генералом из Министерства обороны! И передайте, что я знаю о «Тортугасе» все!..

Дэвид с такой силой бросил трубку, что от нее откололись кусочки бакелита. Ему захотелось убежать. Распахнуть дверь и умчаться прочь из удушающей атмосферы телефонной будки. Но куда?

Он успокоился, взял себя в руки и снова позвонил в посольство. Джин тихо, но взволнованно сообщила, что убежище она ему с Лайонзом нашла!

Им надлежало ехать по Авенида Рибадавия до развилки. Заметить ее нетрудно — у самого поворота стоит статуя Мадонны. Дорога ведет в поля, где живут «провинсиалес». Через тридцать шесть миль после Мадонны нужно повернуть еще раз — на запад, у трансформаторной будки, и доехать до ранчо некоего Альфонсо Кесарро. Сеньора Кесарро и его жены на ранчо не будет, но слуги приютят друзей миссис Камерон.

Дэвид приказал Джин не отлучаться из посольства. Она пообещала ему это и добавила, что любит его. Больше жизни.

С полей дул теплый ветер. Дэвид напомнил самому себе, что стоял январь — разгар аргентинского лета. Один из слуг сеньора Кесарро встретил машину у трансформаторной будки и указал путь до «ранчерии» — группки одноэтажных домиков. Сполдинга и Лайонза провели в глинобитную хижину на отшибе, в которой обитал «капорал» — приказчик.

Взглянув на крышу, Дэвид увидел телефонные провода (приказчик, конечно, без телефона обойтись не мог) и понял, почему их поселили именно в эти хижину.

Слуга открыл дверь и стал на пороге. Тронул Дэвида за руку и по-испански сказал: «Телефоны здесь не автоматические. И связь гораздо хуже городской. Вот что мне просили вам передать, сеньор». Но Дэвид услышал в его словах нечто большее. Предостережение.

— Я буду иметь это в виду, — ответил он. — Спасибо.

Дэвид снял брюки, упал на жесткую кровать и тут же уснул.

19

Разбудили его, казалось, через несколько секунд. Он почувствовал, как рану кто-то ощупывает. Открыл глаза и увидел склонившегося над ним человека. Поодаль стоял Лайонз. У кровати Дэвид заметил саквояж с красным крестом. Это врач склонился над ним. Врач заговорил на удивительно чистом английском:

— Вы проспали восемь часов. Лучшего лекарства вам никто бы не прописал. Я наложу на рану три шва, этого хватит. Немного поболит, но после перевязки вы сможете даже бегать.

— Который час? — спросил Дэвид.

Взглянув на часы, Лайонз довольно ясно прошептал: «Два часа дня».

— Спасибо, что пришли. — Сполдинг повернулся так, чтобы врачу было удобнее.

— Вот вернусь к себе в Палермо, тогда и благодарите. — Доктор иронически рассмеялся. — Уверен, меня уже разыскивают. — Он наложил шов, ободрил Дэвида улыбкой. — Я сказал, что еду к роженице на ранчо…

— Думаете, вас станут допрашивать?

— Вряд ли. Хунта на такое обычно закрывает глаза. Здесь не так уж много врачей… Кроме того, сыщики любят получать от меня медицинские советы бесплатно.

— По-моему, вы нарочно недооцениваете опасность.

Врач взглянул на Дэвида: «Джин Камерон — женщина особенная. Если написать о Буэнос-Айресе времен войны, она займет в этой истории одно из главных мест», — и вновь занялся швами. Дэвид почувствовал, что врач не желает продолжать разговор. Он спешит.

Через двадцать минут доктор стоял на пороге хижины, а Сполдинг рядом с ним. Он пожал ему руку и сказал: «Боюсь, мне нечем вам заплатить».

— Вы уже это сделали, полковник. Я ведь еврей.

Сполдинг не отпустил его руку. Наоборот, сжал ее крепче и попросил: «Объясните, пожалуйста».

— Да что тут объяснять? Еврейская община полнится слухами об американском офицере, который выступил против свиньи Райнеманна.

— И все?

— Этого вполне достаточно. — Врач отнял руку и вышел.

В трубке слышались гортанные возгласы. Дэвид почти наяву видел, как вздулись вены под загорелой кожей обрюзгшего лица. Как в маленьких глазках кипела ярость.

— Это все вы! Вы! — Райнеманн обвинял его снова и снова, как будто это могло что-нибудь изменить.

— Да, это все я, — ответил Дэвид безучастно.

— Тогда вам конец! Крышка!

Дэвид ответил тихо, спокойно:

— Если меня убьют, шифровку в Вашингтон послать будет некому; американский флот не перейдет на радиотишину. Локаторы засекут шхуну и как только навстречу ей вынырнет подводная лодка, ее уничтожат.

Райнеманн надолго замолчал. Наконец заговорил, но уже спокойно — как Дэвид:

— Вы не позвонили бы, если бы вам нечего было сказать…

— Верно, — охотно согласился Дэвид. — Мне есть что сказать. Но сначала ответьте: обещали вам заплатить за посредничество или нет? Не может быть, чтобы вы взялись за обмен просто так.

Райнеманн вновь помолчал и с опаской, тяжело дыша, ответил:

— Да, обещали… Ведь организация такой операции стоит денег.

— Но еще не заплатили, верно? — Дэвид старался говорить ровно, бесстрастно. — И вы не торопитесь. Обе стороны у вас в руках… Но дело в другом: никакого подтверждения из Швейцарии о переводе денег не будет. Вы получите — или не получите — лишь радиограмму о том, что алмазы переправлены со шхуны на подводную лодку. Вот тогда меня и выпустят с чертежами из страны. — Сполдинг сухо рассмеялся. — Очень профессионально, поздравляю вас.

Финансист заговорил тихо, настороженно: «К чему вы клоните?»

— Я тоже профессионал… Успех вашего предприятия в моих руках. Без моей шифровки не будет радиотишины… И я хочу, чтобы мне за нее заплатили.

— Понятно… — Райнеманн колебался, по-прежнему тяжело дышал. — Вы делаете глупость. Вашим начальникам чертежи гироскопов нужны позарез. Стоит вам помешать обмену, и вас казнят. Без суда, конечно. И вы прекрасно это понимаете.

Дэвид вновь рассмеялся, но на сей раз добродушно:

— Вы заблуждаетесь. Глубоко заблуждаетесь. Казнить могут кого-то, но не меня. До вчерашнего дня мне была известна лишь половина правды. Теперь я знаю все… Нет, мне ничто не угрожает. Наоборот, это у вас плохи дела.

— Почему мои дела плохи?

— Если алмазы не прибудут в Германию, Альтмюллер переправит в Буэнос-Айрес целый батальон. Вам спастись не удастся.

Вновь наступила тишина. И своим молчанием Райнеманн красноречиво подтвердил, что Дэвид прав.

— Значит, мы союзники, — сказал финансист. — Вчера вы показали свое истинное лицо. Пошли на огромный риск. А я уважаю мужество. Уверен, мы с вами договоримся.

— Никогда в этом не сомневался.

— Обсудим размер вознаграждения?

Дэвид еще раз негромко рассмеялся:

— Деньги — это полдела. И все же будьте великодушны. Переведите часть в Швейцарию, а часть в США. Организуйте мне хорошую пожизненную ренту. — Дэвид резко переменил тон: — Но к деньгам мне нужны имена.

— Не понимаю…

— Имена тех, кто организовал обмен. С американской стороны. Стряпчий и перепуганный генерал меня не интересуют. Назовите остальных. Вот мое условие. Иначе не договоримся.

— У человека из Лисабона совершенно нет совести. — В голосе Райнеманна зазвучало, хотя и против воли, наверное, уважение.

— Я знаю, как работает начальство. Много думал об этом… Какая от совести польза?

Райнеманн, очевидно, ответа Дэвида не расслышал. Он вдруг заговорил подозрительным тоном:

— Если вас заботит лишь собственное благополучие, как объяснить ваши последние действия?

— Очень просто. Вчера я придерживался иного мнения. Все выяснилось только сегодня под утро. — «И это правда», — уже про себя подумал Дэвид.

— Кажется, я понял вас, — сказал финансист. — Все вполне естественно…

— Мне нужны остальные чертежи, — властно перебил его Сполдинг. — А вам — чтобы я послал шифровку. Если соблюдать график, у нас всего тридцать шесть часов. Я позвоню в шесть. Будьте готовы.

Дэвид положил трубку. Глубоко вздохнул и почувствовал, что вспотел, а в хижине было прохладно. Ветер с полей дул в окна, колебал занавески. Дэвид взглянул на Лайонза, сидевшего в плетеном кресле.

— Ну как? — обратился он к физику.

Юджин сглотнул, заговорил, и Дэвиду показалось, что он или привыкает к его вымученному голосу, или речь того улучшается.

— Очень убедительно, если не считать… пота на вашем лице и выражения в глазах. — Лайонз улыбнулся, но тут же задал очень серьезный вопрос: — Можно ли… выудить остальные чертежи?

Дэвид поднес огонек спички к сигарете. Затянулся, поглядел на трепетавшие от ветра занавески.

— Поймите меня правильно, доктор. Мне на эти чертежи наплевать. Возможно, я здесь не прав, но это так. Ради них я не пойду на то, чтобы дать возможность шхуне встретиться с подводной лодкой. По-моему, мы и так взяли на три четверти больше того, что можно. Хватит и этого… Меня интересуют лишь имена. Доказательства я уже собрал, и теперь нужно найти обвиняемых.

— Вы хотите отомстить? — тихо сказал Лайонз.

— Да… да, черт возьми! — Дэвид смял едва раскуренную сигарету, подошел к открытому окну и оглядел поля. — Простите, на вас кричать незачем. Хотя, может быть, и стоит. Вы же слышали Фельда, видели, что я принес с Очо Калье. И понимаете, как все мерзко, непристойно.

— Но поймите и летчиков… Они ни в чем не виноваты… Мы обязаны победить немцев… любой ценой.

— Боже мой! — воскликнул Дэвид, отвернувшись от окна. — Вы все видели! И должны понять!

— Вы хотите сказать… обе стороны одинаково гнусны? Я этому не верю… И вы, по-моему, тоже.

— Я уже не знаю, чему верить!.. Нет, знаю. Знаю, с кем надо бороться… И поэтому хочу узнать их имена.

— Вы правы… Вы затрагиваете серьезные вопросы… вопросы нравственности… Думаю… они будут мучить вас… всю жизнь, — говорить Лайонзу становилось все труднее. — Я понял одно… что бы ни случилось… Ашер Фельд прав. Примирения быть не может… в войне надо победить.

Лайонз остановился и помассировал горло. Дэвид подошел к столу, где стояла фляжка с водой, наполнил стакан и передал его обессилевшему ученому. Тот жестом поблагодарил.

— Послушайте, — сказал Дэвид, — возможности заполучить чертежи мы не упустим. Вероятно, мне удастся заключить сделку, сделку опасную… но не для нас, а для Ашера Фельда. Посмотрим. Я ничего не обещаю. Имена превыше всего. Впрочем, одно другому не помешает… Но пока я не заполучу имена, Райнеманн должен быть уверен, что чертежи нужны мне не меньше, чем ему алмазы… В общем, посмотрим.

Слабенько забренчал телефон. Сполдинг снял трубку.

— Это Боллард, — послышался осторожный голос.

— Да, Бобби?

— Надеюсь, назло всему, что ты не предатель. Рассуждаю, исходя из того, что здравомыслящий человек не станет рисковать жизнью из-за горстки центов.

— Разумно. А в чем дело? У тебя появились новые сведения?

— Обо всем по порядку. Во-первых, пехотинцы хотят взять тебя живым или мертвым. Скорее даже мертвым.

— Они нашли Мигана и шофера…

— Точно! Но их уже успели обобрать какие-то бродяги-грабители. На базе МПФ все злы, как псы Райнеманна. На приказ Ферфакса им начихать. Они хотят расправиться с тобой сами.

— Понятно. Я так и думал.

— Он думал! — усмехнулся Боллард. — Ну, о Гранвилле и говорить не стоит. Он из-за тебя чуть все мои шифровальные машины не спалил. Сейчас Вашингтон готовит ответ на его запрос.

— Значит, Гранвилл ни о чем не подозревает. А в столице заметают следы, — раздраженно буркнул Сполдинг.

— Он все знает! И Вашингтону не отвертеться! Этот приказ о радиотишине оказался частью тайной операции Генштаба! А разработали ее в Министерстве обороны.

— Точно. Даже могу сказать тебе, в каком отделе.

— Ее суть в том, что на подводной лодке в Аргентину хотят переправить двух руководителей антифашистского подполья.

— Чушь! — воскликнул Дэвид. — Совершенная чушь. Причем неуклюже состряпанная. Антифашистов из Германии никогда на подводных лодках не вывозили. Я знаю об этом лучше всех.

— Очень интересно. Неужели наше Министерство обороны столь бездарно?

— Мне не до шуток, Боллард! — И тут Дэвид сообразил: ругать шифровальщика не за что. Он черпает сведения из тех же источников, что и сам Дэвид восемнадцать часов назад. Ему не известно ни о бойне в Сан-Телмо, ни об алмазах на Очо Калье, ни о том, что «Хагана» проникла в святая святых Военной разведки. Так и должно, собственно, быть. — Извини. У меня забот полон рот.

— Да, да, конечно. — Боллард ответил голосом человека, привыкшего к капризам других.

«Еще одна черточка, характерная для большинства шифровальщиков», — подумал Дэвид.

— Джин сказала, ты поранился. Упал и сильно порезался. Тебя кто-нибудь толкнул?

— Ничего страшного. Доктор уже осмотрел меня… Об Айре Бардене что-нибудь узнал?

— Ага… Запросил копию его досье. Подписался твоим именем. Но Барден об этом узнает.

— Не страшно. Что в досье?

— Тебе его пересказать? Айра служит в резерве, а не в регулярной армии. Отец работает в фирме по импорту-экс-порту. Айра несколько лет провел в Европе и на Ближнем Востоке, говорит на пяти языках…

— И один из них — иврит, — подсказал Дэвид.

— Точно. И откуда ты… Ну да ладно. Два года он проучился в Американском университете в Бейруте, потом перевелся в Гарвард, стал специалистом по Ближнему Востоку. Наверно, его взяли в Ферфакс за знание языков.

— Спасибо, — сказал Сполдинг. — Теперь досье можно сжечь.

— С удовольствием это сделаю… Когда ты вернешься? Только бы тебе не попасть в лапы десантников. А Хендерсона умиротворит Джин.

— Вернусь скоро. Как Джин?

— Держится молодцом… Но очень переживает за тебя. Словом, вернешься — увидишь.

— Она рядом?

— Нет, — протянул Боллард с тревогой, какой раньше в его голосе не было. — Нет, она не со мной. Она едет к тебе… тебе…

— Что?!

— Медсестра, подручная доктора, позвонила час назад и сказала, что ты хочешь встретиться с Джин. — Боллард заговорил громко, твердо: — Черт возьми, Сполдинг, что происходит?..

20

— Неужели человек из Лисабона посчитал, что мы не предпримем ответных мер? Не ожидал от него такой беспечности. — Генрих Штольц высокомерия не скрывал. — Вы переоценили миссис Камерон по части выдержки. Забыли, что на призыв возлюбленного трудно не откликнуться…

— Где она?

— Едет в Лухан. Она станет гостьей в «Габихтнесте». Почетной гостьей, смею вас уверить. Герр Райнеманн обрадуется несказанно — я сейчас позвоню ему, сообщу, что наш план удался.

— Вы не по себе дерево рубите, — заявил Дэвид, стараясь оставаться спокойным. — Напрашиваетесь на то, чтобы все нейтральные страны послали вам ноты протеста. Брать в заложники дипломата на нейтральной…

— Она — гостья, — прервал его немец, сделав ударение на последнем слове, и продолжил, смакуя каждое слово: — И отнюдь не дипломат, а лишь сноха посла, жена погибшего пасынка, не имеющая официального статуса в посольстве. Как запутаны у американцев семейные отношения…

— Вы прекрасно знаете, что я имею в виду! К тому же вам нужны не чертежи, а алмазы.

— Говорю, она — гостья влиятельного финансиста, и я не вижу причин беспокоиться… Впрочем, вы вправе считать по-иному.

Продолжать подобный разговор смысла не имело. Джин ни со сделкой, ни с заданием Сполдинга не связана. Но к черту задание! К черту бессмысленный патриотизм. К черту все!

Кроме Джин.

— Что я должен делать? — сухо спросил в трубку Дэвид.

— Я был уверен, что мы найдем общий язык, — с нескрываемым самодовольством и издевкой произнес Штольц. — Мы с вами — люди подневольные. Пусть философствуют великие. А нам надо просто выжить…

— Мне сказали, вы свято верите в Третий рейх. Что-то не похоже. — Дэвид высказывал первое, что приходило на ум; нужно было выиграть время, всего несколько секунд. На раздумье.

— И тем не менее это так. Боюсь только, что Третьего рейха уже нет. А Четвертый еще не проклюнулся… Оставшиеся чертежи — в «Ястребином гнезде». Вы и ваш аэрофизик должны ехать туда немедленно. Я желаю закончить переговоры сегодня вечером.

— Минутку! — Дэвид лихорадочно соображал, пытался поставить себя на место противника. — Это не самое безопасное «Гнездо» — его обитатели оставляют желать лучшего.

— Так же, как и гости… — парировал Штольц.

— У меня два условия. Во-первых, увидеть миссис Камерон сразу же по приезде туда. И во-вторых, я не пошлю шифровку — даже если чертежи окажутся в порядке, — пока Джин не вернется в посольство. С Лайонзом.

— Все это мы обсудим позже. Между тем у меня тоже есть одно условие. — Штольц помолчал. — Если сегодня к вечеру вы не приедете в «Габихтнест», миссис Камерон вам не видать… В «Габихтнесте» множество развлечений. Гости всегда не прочь вкусить их. К сожалению, в прошлом бывали несчастные случаи. Люди тонули… падали с лошадей…

«Капорал» дал им карту и заправил патрульный автомобиль бензином. Сполдинг стер с бампера желтые эмблемы и сколол с номеров кусочки краски, чтобы семерки казались единицами, а восьмерки — тройками. Потом отломил от крышки капота герб фирмы,, запятнал черной краской хромированную облицовку и снял все четыре колпака. Наконец, взял кувалду и, к изумлению «капорала», смял ею дверцы, багажник и крышу.

После такой «обработки» машина базы МПФ стала такой же замарашкой, как и десятки тех, что встречались на провинциальных дорогах. Сполдинг и Лайонз выехали на шоссе и у трансформаторной будки повернули к Буэнос-Айресу. Сполдинг дал газу; забренчали разбитые панели. У Лайонза на коленях лежала развернутая карта; если она не врала, до Лухана можно было добраться окольными путями, минуя шоссе, и не дать патрулям пехотинцев, что уже, несомненно, высланы с базы, возможность обнаружить машину Дэвида и Юджина.

«Как, черт возьми, все нелепо!» — думал Дэвид. Спастись… спасти и Джин, и себя самого Дэвид мог, лишь пойдя на сговор с врагом, которого он безжалостно бил три последних года. Врагом, которого невероятные обстоятельства… изменники в Вашингтоне превратили в союзника. «Пусть философствуют великие», — так, кажется, выразился Штольц.

Дэвид едва не проехал полускрытые за деревьями ворота поместья Райнеманна. Ведь он был здесь всего один раз, ночью, и привезли его с противоположной стороны.

Дэвид ясно представлял себе, как Райнеманн выкрикивает приказы, и «бентли» и «паккарды» один за другим выскакивают из ворот «Габихтнеста» и мчатся на тихую улочку в Сан-Телмо. А потом — в предрассветные часы — потные от страха наемники едут на уединенный полуостровок под названием Очо Калье. Дэвид с профессиональной гордостью отметил, что ему удалось внести сумятицу в ряды как американцев, так и немцев. И в голове его начинал прорисовываться новый замысел, но пока лишь в общих чертах.

Слишком многое зависело от того, что ожидало его в «Габихтнесте». И от негромких слов Ашера Фельда, в которых сквозила ненависть.

Стоявший у ворот часовой что-то прокричал, четверо других подбежали к машине и распахнули помятые дверцы. Сполдинг с Лайонзом вышли; их тут же обыскали.

Дэвид вертел головой, поглядывая на высокий забор по обе стороны от ворот. Оценивал его высоту, разбирался, как подведено к нему напряжение. От этого зависел его замысел.

Джин пробежала вдоль балкона и бросилась к Дэвиду. Он задержал ее в объятиях на несколько секунд. Хоть ненадолго, но все стало на свои места, и Дэвид благодарил бога за эту передышку.

Райнеманн и Штольц стояли у перил метрах в пяти от них. Узкие глазки финансиста глядели из-под набрякших век на Дэвида одновременно с восхищением и презрением. Был на балконе еще один человек: за стеклянным столиком сидел высокий светловолосый мужчина в легком белом костюме. Сполдинг видел его впервые.

— Ах, Дэвид, Дэвид! Что я наделала! — Джин не отпускала его, он погладил ее мягкие каштановые волосы и тихо ответил:

— Спасла мне жизнь, помимо всего прочего…

— В Третьем рейхе следить за людьми научились отменно, миссис Камерон, — улыбаясь, встрял Штольц. — Мы с евреев глаз не спускаем. Особенно со специалистов. Мы знали, что доктор из Палермо — ваш друг и что полковник ранен. Остальное просто.

— Значит, за человеком, который стоит рядом с вами, вы тоже следите? — спокойно спросил Сполдинг.

Штольц слегка побледнел, бросил скрытый взгляд на сидевшего за столиком блондина:

— Герр Райнеманн понимает меня правильно. Я имею в виду лишь необходимую слежку за враждебными элементами.

— Да, я помню, — сказал Дэвид. — Вчера вы недвусмысленно заявили о прискорбной необходимости некоторых практических мер. Жаль, что вас не было с нами, Райнеманн. Штольц говорил об изъятии денег у евреев… Но я отвлекся. Перейдем к делу.

Райнеманн с кислой миной отошел от перил:

— Согласен. Но сначала, чтобы, так сказать, замкнуть круг, я представлю вам своего знакомого, который прилетел из Берлина. На нейтральном самолете, разумеется. В его присутствии обмен будет поистине подлинным.

Дэвид оглядел человека в белом холщовом костюме. Встретился с ним взглядом.

— Франц Альтмюллер. Из Министерства вооружений, — произнес Дэвид.

— Полковник Дэвид Сполдинг. Из Ферфакса. Раньше работал в Португалии. Глава лисабонской диверсионной сети, — парировал тот.

— Вы шакалы, — добавил Райнеманн, — кусаете исподтишка и несете своим странам лишь бесчестье. Заявляю это вам обоим… А теперь, как вы просили, полковник, перейдем к делу.

Штольц проводил Лайонза на подстриженную лужайку у бассейна. Там у большого круглого стола стоял охранник с металлическим «дипломатом» в руке. Лайонз сел спиной к балкону; охранник положил на стол чемоданчик.

— Откройте, — приказал Райнеманн сверху.

Охранник так и сделал; Лайонз вынул чертежи и разложил их перед собой. Альтмюллер обратился к Джин: «Позвольте поговорить с полковником наедине». Джин взглянула на Дэвида, отняла ладонь от его руки и отошла в дальний конец балкона.

— Ради общей пользы, — произнес Альтмюллер, — вам, по-моему, следует рассказать, что произошло в Сан-Телмо.

Дэвид пристально посмотрел на немца. Тот не лгал, не устраивал ему ловушку. Он ничего не знал о «Хагане». Об Ашере Фельде. На это Дэвид и рассчитывал.

— Там побывало гестапо, — молвил он, надеясь, что простодушие сделает обман убедительнее.

— Не может быть! — выплюнул в ответ Альтмюллер. — И вы это понимаете! Здесь — я!

— Я так или иначе имею дело с гестаповцами уже почти четыре года. И повадки их знаю, можете не сомневаться.

— Вы ошибаетесь. Это невозможно!

— Вы слишком много времени провели в канцеляриях и слишком мало — в бою. Хотите узнать мое мнение как профессионала? Вас провели.

— Что?

— Так же, как и меня. Провели наши с вами боссы. В Берлине и Вашингтоне. И какое интересное совпадение… У них почти одинаковые инициалы… А. Ш. и А. С.

Альтмюллер пронзил Сполдинга взглядом голубых глаз, от изумления приоткрыл рот. Проговорил едва слышно:

— Альберт Шпеер…

— …и Алан Свонсон, — закончил Дэвид.

— Не может быть, — сказал Альтмюллер очень неуверенно. — Он же ничего не знает…

— Вам еще многому нужно научиться….. Иначе в бою вы

долго не продержитесь… Как вы думаете, почему я предложил Райнеманну сделку?

Альтмюллер слушал, не слыша. Он отвел взгляд от Сполдинга и, по-видимому, ушел с головой в решение головоломки:

— Если вы говорите правду, шифровки может не быть, шхуна с подводной лодкой не встретится. Флот не перейдет в режим радиотишины. Обмен сорвется!

Дэвид сложил руки на груди. Настал момент пускать в ход следующую ложь. Она или сработает или будет немедленно отвергнута. Дэвид это понимал; не раз основанием его замыслов в Лисабоне служил обман.

— Ваша сторона играет грубее моей, — начал он медленно. — Уж таков новый порядок. Меня мои люди не убьют, они лишь позаботятся о том, чтоб я ничего не смог доказать. Им нужно одно — чертежи… У вас — дело другое. С вашей стороны возможны варианты…

Дэвид замолк и улыбнулся Райнеманну, который со стороны глядел на него и Альтмюллера.

— И каковы, на ваш взгляд, эти варианты?

— Их несколько, — ответил Сполдинг. — Можно вывести меня из игры, а алмазы переправить в Германию не на подводной лодке, а по-иному; можно, наконец, подсунуть фальшивые чертежи…

— Так почему бы не воспользоваться этим? Вы меня искушаете.

Сполдинг бесцельно глянул на небо. Потом повернулся и посмотрел Альтмюллеру в глаза:

— Мой вам совет: не ходите в бой. Там вы и часа не продержитесь. Сидите лучше в своем зачуханном ведомстве.

— Что вы хотите этим сказать?..

— Стоит вам попытаться изменить план, и с вами все будет кончено. Теперь вы заложник. Вы якшаетесь с врагами. И Шпеер, и гестапо об этом знают. Ваш единственный шанс на спасение в том, чтобы воспользоваться известными вам сведениями. То же относится и ко мне. Вы доведете сделку до конца, чтобы сохранить себе жизнь, а я — чтобы заработать кучу денег. Авиастроительные компании останутся от обмена в большом выигрыше. Так пусть поделятся им со мной. Я этого заслужил.

Альтмюллер сделал два шага к перилам, стал бок о бок со Сполдингом и, взглянув на реку вдали, произнес:

— Великодушие погубит вас, полковник… Вполне возможно, нам еще удастся заполучить кое-что бесплатно. Вы и миссис Камерон в наших руках. От физика, я уверен, можно избавиться без хлопот… Раз вы согласились продолжать переговоры за деньги, то не откажетесь от этого в обмен на собственную жизнь. И пошлете шифровку. А я получу от рейха медаль за доблесть.

Дэвид по-прежнему смотрел вперед. Сложив руки на груди, он совершенно спокойно ответил:

— Переговоры уже окончены. Если Лайонз одобрит чертежи, я пошлю шифровку, как только он и миссис Камерон вернутся в посольство. Не раньше.

— Вы пошлете ее тогда, когда я вам прикажу! — Альтмюллер уже еле сдерживался. Райнеманн вновь взглянул на них, но в разговор не вмешался.

— Должен вас разочаровать, — сказал Дэвид.

— Тогда с вами и миссис Камерон случится чрезвычайно неприятная вещь.

— Хватит, — вздохнул Дэвид. — Делайте, что вам приказано. У нас нет другого выхода.

— Для человека, работающего в одиночку, вы ведете себя слишком уверенно.

Сполдинг повернулся, заговорил сквозь зубы:

— А ты и впрямь круглый дурак… Неужели ты считаешь, что я приехал сюда, не продумав путей к отступлению? Мы, разведчики, очень осторожны, даже трусливы; мы совсем не герои. Мы не станем взрывать здание, если сами можем в нем оказаться. Не будем сжигать за собой мосты, не убедившись, что есть другая переправа.

— Но вы же действуете в одиночку. Все ваши мосты уже сожжены.

Дэвид взглянул на Альтмюллера как на идиота, а потом посмотрел на часы:

— Если через пятнадцать минут я не позвоню в одно место, сюда приедет бог знает сколько машин с пехотинцами. — Я — военный атташе американского посольства. Я сопровождал сноху посла в Лухан. Этого достаточно, чтобы…

— Ерунда, Буэнос-Айрес — нейтральный город. Райнеманн не позволит…

— Райнеманн откроет ворота и выкинет отсюда шакалов как миленький, — прервал его Сполдинг. — Мы оба — лишь помеха ему. «Тортугас» может здорово навредить его послевоенной репутации. Такого он не допустит. Ему плевать на страны, которые мы представляем. Его интересует одно — собственная выгода. Я считал, вы это понимаете. Потому и выбрали именно его.

— Вы готовы… послать шифровку прямо отсюда?

Ложь принята. Основание для исполнения замысла готово.

— Значит, первоначальный план снова в силе. Я распоряжусь о радиотишине. Никто не остановит шхуну под парагвайским флагом, выходящую в открытый океан. И мы оба окажемся в выигрыше…

— Мне надо позвонить, — сказал Сполдинг.

— Так я и думал, — отозвался Райнеманн, презрительно поглядев на Штольца. — Участвовать в похищении дипломатов мне не по нутру. Да и пользы от этого никакой… Звоните отсюда. — Райнеманн указал на телефон на столике под аркой. — Разговор, конечно, все мы будем слышать.

— Даже так? — усмехнулся Сполдинг, направляясь к аппарату.

— Радиорубка… — донеслось из спрятанных где-то динамиков.

— Говорит полковник Дэвид Сполдинг, военный атташе. — Он поспешил прервать Болларда.

Бобби чуть-чуть замешкался, но быстро ответил:

— Да, сэр. Полковник Сполдинг?

— Я отдал распоряжение, касающееся моего сегодняшнего совещания. А теперь отменяю его.

— Да, сэр… Слушаюсь, сэр.

— Соедините меня с главным шифровальщиком. По-моему, его зовут Боллард.

— Боллард… Это я, сэр.

— Простите, — бросил Дэвид. — Я не узнал вас, Боллард. Подготовьтесь к передаче шифровки, которую я уже составил. Она в зеленом конверте. Вскройте и ознакомьтесь с ней. Отправите ее, как только я дам вам знать. Код — «черный покров».

— Что, сэр?..

— Мой приоритет — «черный покров». Он записан в справочнике. С ним никаких затруднений не будет. Я вам перезвоню.

— Да, сэр…

Дэвид положил трубку, надеясь, что не переоценил Болларда.

— Вы очень проворны, — заметил Райнеманн.

— Стараюсь.

Боллард уставился на телефон. Что же хотел сказать ему Сполдинг? Во-первых, что с Джин все в порядке; с ним самим и Лайонзом, по-видимому, тоже. Во всяком случае, пока.

«Подготовьтесь к передаче шифровки, которую я уже составил».

Никакой шифровки Дэвид не составлял. Он лишь запомнил формулу, по которой она составляется, на всякий случай.

И что это за зеленый конверт, черт возьми! Нет никакого конверта, ни красного, ни синего, ни зеленого! А это что еще за чушь — «приоритет «черный покров»?!

«Он записан в справочнике», — сказал Дэвид. Справочнике… В «Справочнике по криптографии»!

«Черный покров…» Это нечто малоизвестное, древнее. «Черный покров» — очень старое понятие, оно давно уже не использовалось. Но свой смысл сохранило.

Боллард слез с вертящегося стула и прошел в дальний угол комнаты к книжному шкафу. В «Справочник по криптографии» он не заглядывал уже много лет. Ведь это бесполезный, теоретический труд. И давно устаревший. Он собирал пыль на верхней полке среди таких же ненужных книг.

Объяснение «черному покрову» нашлось на 71-й странице. Ему был посвящен один абзац, втиснутый между двумя другими, столь же бессмысленными. Но вчитавшись, Боллард сообразил, что имел в виду Сполдинг.

«Черный покров», или «Шварцес Тух» (впервые был применен в Германской Имперской армии в 1916 г.) — одна из разновидностей ловушки. Прием рискованный, поэтому дважды в одном секторе его не применяют. Это сигнал активизировать набор инструкций с целью не выполнить, а отменить их через определенный промежуток времени, который оговаривается отдельно. Прием вышел из практического употребления…»

Активизировать… с целью отменить.

Боллард закрыл книгу и вернулся к шифровальной машине.

Лайонз листал чертежи, проверял расчеты. Райнеманн дважды осведомлялся сверху, нет ли затруднений и дважды Лайонз отрицательно качал головой в ответ. Штольц оставался в кресле у бассейна, курил. Альтмюллер наскоро переговорил с Райнеманном, но, по-видимому, не умиротворил ни его, ни себя. Он вновь уселся за стеклянный столик, принялся листать местную газету.

Дэвид и Джин тихо разговаривали в дальнем углу балкона. Время от времени Дэвид повышал голос: если Альтмюллер подслушивал, то до него доносились лишь обрывки воспоминаний о Нью-Йорке, об архитектурных фирмах, расплывчатых планах на будущее. Словом, о всякой чуши.

Но не это было главным в их разговоре.

— В отеле «Альвир», — шепотом сказал Дэвид, — живет человек, зарегистрированный под именем Эдмунд Пейс. Его настоящее имя Ашер Фельд. Назовись моей связной и связной агента из Ферфакса по фамилии Барден. Передай, чтобы он начинал действовать ровно через два часа после твоего звонка. Ровно через два часа. — Джин не удержалась, ахнула от страха. Дэвид сердито взглянул на нее и сжал ее руку. Она скрыла испуг за притворным смехом.

Лайонз встал и потянулся. За столом он провел целых три часа и десять минут. Повернувшись, он взглянул на балкон. На Сполдинга. И кивнул.

— Прекрасно, — произнес Райнеманн и шагнул к Альтмюллеру. — Продолжим. Скоро стемнеет, а к утру нужно все закончить. Времени мало. Штольц! Идите сюда! Несите бумаги!

Штольц подошел к столу и принялся складывать чертежи в «дипломат».

Дэвид взял Джин за руку, подвел ее к Альтмюллеру. Тот заговорил:

— Всего у вас будет четыреста шестьдесят листов чертежей и спецификаций. Запомнить их не под силу никому. Потеря хотя бы нескольких листов обесценит остальные. Как только вы свяжетесь с шифровальщиком, мы Лайонза и миссис Камерон отпустим.

— Нет, — сказал Сполдинг. — Мы договаривались по-другому. Я пошлю шифровку только тогда, когда они окажутся в посольстве.

— Неужели вы думаете, — перебил Райнеманн, — что я позволю…

— Нет, не думаю, — заверил Дэвид. — Просто хочу, чтобы миссис Камерон и Лайонз добрались до посольства.

21

Телефон зазвонил через час тридцать одну минуту. Ровно в девять пятнадцать вечера. Солнце садилось за холмами; в сгущавшихся сумерках сверкали огоньки на берегу реки.

Райнеманн снял трубку, послушал и кивнул Дэвиду. Тот встал с кресла. Райнеманн щелкнул тумблером на стене. Включились динамики.

— Мы в посольстве, Дэвид. — Голос Джин разнесся по всему балкону.

— Хорошо, — ответил Сполдинг. — Значит, обошлось без приключений?

— В общем, да. Но мы ехали без света, в машине было темно и страшно, как в замке, описанном Эдгаром По…

«В замке, описанном Эдгаром По». Какой же это рассказ? Ах, да! «Падение дома Ашеров»! Ашер… Фельд! Джин связалась с ним!

— Но теперь все в порядке?

— Да, хотя придется отдохнуть некоторое время…

Время. Джин сообщила Фельду точное время.

— Слава богу…

— Генуг! Генуг! — сказал рядом стоявший Альтмюллер. — Хватит. Подтверждение вы получили. Миссис Камерон и Лайонз прибыли в посольство. Передавайте шифровку!

Дэвид взглянул на фашиста спокойно, без тени подобострастия.

— Джин, ты в радиорубке?

— Да.

— Позови к телефону Болларда.

— Полковник Сполдинг? — бесстрастно отозвался Бобби.

— Боллард, вы готовы к передаче?

— Да, сэр. Вместе с приоритетом. «Черный покров» подтвердился.

— Очень хорошо. Не отходите от аппарата. Через несколько минут я перезвоню. — Дэвид быстро положил трубку.

— Что вы делаете?! — завопил Альтмюллер. — Передавайте шифровку!

— Он хочет предать нас! — воскликнул Штольц, выпрыгнув из кресла.

— По-моему, вам следует объясниться, — произнес Райнеманн.

— Есть одна маленькая загвоздка, — сказал Сполдинг, прикурив. — Райнеманн, нам нужно поговорить с глазу на глаз.

— Зачем? О чем? — спросил финансист. — О том, как вы отсюда уберетесь? Этот вопрос уже решен. Вас вместе счертежами отвезут в аэропорт Мендарро, что в десяти минутах езды от поместья. Однако ваш самолет взлетит лишь тогда, когда алмазы попадут на подводную лодку.

— Сколько времени это займет?

— Какая разница?

— А вот какая: как только наступит радиотишина, я стану беззащитен.

Райнеманн нетерпеливо вздохнул:

— Я не собираюсь бросать вызов людям из Вашингтона! Вы будете в совершенной безопасности.

— Вот видите! — обратился Дэвид к Альтмюллеру. — Я же говорил: мы ему лишь обуза. — И вновь повернулся к Райнеманну: — Хорошо, я согласен. С первым пунктом покончено. Перейдем ко второму. Вы обещали вознаградить меня.

Райнеманн скосил на Сполдинга глаза, процедил:

— На ваше имя в цюрихский банк «Луи Куаторц» будет переведено пятьсот тысяч американских долларов. Вознаграждение достаточно щедрое, и дело больше торгу не подлежит.

— Да, чрезвычайно щедрое. Оно превзошло мои ожидания… Но сдержите ли вы слово?

— Успокойтесь, полковник. Мы не торгаши. Вы знаете, где меня найти, а я знаю ваши способности. Мне бы не хотелось, чтобы тень человека из Лисабона легла на мою жизнь.

— Я польщен.

— Деньги положат на ваше имя, необходимые бумаги оформят прямо в банке. Так делалось всегда.

— Цюрих есть Цюрих… Теперь последний пункт. Вознаграждение, что я должен получить прямо здесь… Напишите имена, о которых мы уже говорили.

— Вы уверены, что я их знаю?

— Это единственное, в чем я уверен абсолютно. Такую возможность вы не могли упустить.

Райнеманн вынул из пиджака записную книжку в черном кожаном переплете, быстро написал что-то на листке, вырвал его и отдал Дэвиду.

Дэвид прочитал:

«Кендалл Уолтер; Свонсон А., армия США; Оливер Г., компания «Меридиан Эркрафт»; Крафт Дж., фирма «Паккард».

— Спасибо, — сказал Сполдинг. Он положил листок в карман и снял телефонную трубку: — Будьте добры, свяжите меня с американским посольством.

Боллард вчитался в продиктованные Сполдингом числа. Они были не идеальны, но от правды далеко не ушли: Дэвид напутал лишь с гласными, поэтому смысл шифровка не потеряла. Так же, как не ускользнул от Болларда и смысл бестолкового, на первый взгляд, требования Сполдинга «воспользоваться для передачи частотой 120 мегагерц». Дэвид намекал на 120 минут. Кроме того, шифровка, которую они вместе продумали, должна была содержать тринадцать букв:

«Тортугас» готов».

А продиктовал Дэвид восемнадцать чисел. Боллард расшифровал их. Получилось:

«Тортугас» уничтожить».

Через два часа.

Последний «пункт» в плане Дэвида не понравился никому. А предложил он вот что: раз до его отправки в аэропорт оставалось не меньше четырех часов и за это время по многим причинам и он, и Райнеманн могут упустить из виду чертежи, «дипломат» с ними надо привязать цепью к чему-нибудь неподвижному, цепь запереть на новый висячий замок, а ключи отдать ему, Дэвиду. Помимо этого, у него должны находиться и ключи от самого «дипломата», а в замки он вставит незаметные чужому глазу нити, чтобы знать, вскрывали чемоданчик или нет.

— Вы помешались на предосторожностях, — недовольно проворчал Райнеманн. — Мне бы не обращать на вас внимания: ведь шифровка уже послана…

— Сделайте последнее одолжение. Помните: я один из главных агентов Ферфакса. Нам еще, возможно, придется встретиться.

Райнеманн послал за цепью и замком. Когда их принесли, Дэвид сам вынул замок из фабричной упаковки. Через несколько минут металлический чемоданчик был прикован к перилам лестницы в холле. Райнеманн и Альтмюллер, Штольц и Сполдинг расположились в гигантской гостиной, откуда через огромную арку была видна лестница… и металлический чемоданчик.

Финансист играл роль радушного хозяина. Он предложил коньяк; сначала рюмку взял один Сполдинг, потом его примеру последовал Штольц. Альтмюллер пить отказался.

Вскоре в гостиную вошел часовой в накрахмаленной униформе.

— Наши радисты подтверждают радиотишину по всему побережью, — доложил он.

— Спасибо, — ответил Райнеманн, — продолжайте следить за всеми частотами.

Часовой кивнул и вышел так же быстро, как вошел.

— Ваши люди хорошо работают, — заметил Дэвид.

— За это им и платят, — ответил Райнеманн, глядя на часы. — Машина запущена, и нам остается только ждать. Я закажу ужин. Время у нас есть.

— А вы гостеприимны, — сказал Сполдинг и пошел к своему креслу с рюмкой.

— И великодушен. Не забывайте об этом.

— Разве можно?.. К тому же я хочу злоупотребить вашим великодушием еще раз. — Дэвид поставил рюмку на столик и показал на свою поношенную, с чужого плеча одежду. — Это тряпье я позаимствовал на ранчо. Бог знает, когда его стирали в последний раз. Да и не мылся я давно… Нельзя ли где-нибудь принять душ, побриться и, может быть, переодеться в новые брюки и рубашку или свитер…

— Пусть о вас заботятся ваши армейские приятели, — сказал Альтмюллер, подозрительно глядя на Дэвида.

— Боже мой, Альтмюллер, я ведь не собираюсь удирать. Разве что в ванную. А чертежи останутся тут! — Сполдинг ткнул пальцем в сторону прикованного к перилам чемоданчика. — Если вы считаете, что я могу улизнуть без них, вам надо обратиться к психиатру.

Оскорбление привело фашиста в ярость; пытаясь овладеть собой, он вцепился в подлокотники кресла. Райнеманн расхохотался и обратился к Альтмюллеру:

— Полковник пережил трудные дни. Стоит ли отказывать ему в такой мелочи? Уверяю вас, он отправится отсюда только в аэропорт и никуда больше… А жаль. Сполдинг обойдется мне в полмиллиона долларов.

Дэвид рассмеялся вместе с Райнеманном.

— Человек с такими деньгами должен, по крайней мере, выглядеть чистым. — Он встал с кресла. — Насчет трудных дней вы правы. Я устал. И ранен. А потому не прочь поспать, была бы постель. — Дэвид взглянул на Альтмюллера: — И пускай целый батальон стоит на часах у дверей спальни, если это рассеет ваши ребяческие страхи.

Альтмюллер вскочил и резко выкрикнул:

— Хватит!

— Да сядьте вы, — сказал Дэвид, — не будьте идиотом.

Охранник принес ему брюки, легкую «водолазку» и светло-коричневый замшевый пиджак. Одежда была из дорогого магазина, подобрана по размеру. Охранник сказал, что бритвенный прибор есть в ванной. Если Сполдингу что-нибудь понадобится, пусть откроет дверь и позовет охранника — он останется в коридоре.

Дэвид заявил в ответ, что часок вздремнет, потом примет душ и побреется, подготовится к отъезду. Нельзя ли разбудить его ровно в одиннадцать? Оказалось, можно.

Часы Дэвида показывали пять минут одиннадцатого. Джин позвонила в четверть десятого. Ашер Фельд должен был выступить через два часа после ее звонка. Значит, у Дэвида в запасе час и десять минут. Все начнется в четверть двенадцатого. Если Ашер Фельд сдержит слово.

Дэвид стоял посреди большой комнаты с высоким потолком и двумя двустворчатыми окнами на третьем этаже восточного крыла здания. Это все, что мог узнать о ней Сполдинг.

Он выключил свет и подошел к окну, чуть-чуть раздвинул шторы. Крыша внизу была покрыта черепицей. Плохо. Заканчивалась она широким сливом. Уже лучше. Слив шел к водосточной трубе, что начиналась метрах в пяти от окна. Возможно, это поможет Сполдингу, но вероятнее всего — нет.

Окна выходили на лужайку, неотличимую от остальных в Габихтнесте»: аккуратно подстриженную, зелено-черную в лунном свете, уставленную белыми металлическими столами и стульями, с дорожками, огороженными рядами цветов. Где-то под самыми окнами начиналась широкая тропка, уходившая во тьму. Он вспомнил, что видел ее с дальнего края балкона и заметил на ней следы конских копыт. Тропинка предназначалась для лошадей, вела к стойлам, что скрывались вдали за деревьями. Все это поистине важно.

Вдруг в решетчатой беседке, стоявшей метрах в десяти от крайнего стола на лужайке, мелькнул огонек сигареты. Райнеманн уверенно заявил, что Дэвид никуда не денется, но на всякий случай расставил повсюду охрану. И не удивительно, удивиться можно было бы, если бы он этого не сделал.

Сполдинг сдвинул шторы, подошел к кровати с балдахином. Снял одеяло, разделся до колючих трусов — на ранчо он заменил ими свои, окровавленные; лег, закрыл глаза, не собираясь засыпать. Вместо этого он представил себе высокий забор вокруг усадьбы, к которому подведен ток.

И еще он вспомнил: тропа для лошадей, начинавшаяся под окнами, спускалась к лесу. А между лесом и берегом реки простирался выпас. Там и должны быть конюшни. Там Дэвида ждет спасение.

Нужно будет по конской тропе добежать до поля за лесом, пересечь его, все время забирая вправо. Потом пробраться вдоль реки до забора, ограничивавшего огромное поместье Райнеманна. За ним — шоссе в Буэнос-Айрес. В посольство. К Джин.

Дэвид расслабился, ощутил, как боль копошится в ране. Самое трудное теперь — оставаться спокойным.

Он взглянул на часы, что подарила Джин. Было одиннадцать ночи. Он встал с постели, надел брюки и свитер. Обулся, натянул на подушку взятую на ранчо рубаху, вернул ее на кровать, прикрыл одеялом, а под него засунул свои старые брюки.

Оглядел постель. В тусклом свете из коридора охраннику покажется, — пусть лишь на миг, — что на ней спит Дэвид.

Он подошел к двери и стал рядом у стены. На часах было без минуты одиннадцать.

В дверь громко постучали: охранник не церемонился. Потом дверь отворилась: «Сеньор… сеньор?» Дверь отворилась шире: «Сеньор, пора вставать. Одиннадцать часов». Часовой встал на пороге, оглядел кровать, пробормотал по-испански: «Спит», — и вошел в комнату. Едва охранник сделал шаг, как Дэвид оторвался от стены и обеими руками вцепился ему в шею, дернул на себя. Закричать охранник не успел: придушенный, он мгновенно потерял сознание, Сполдинг не спеша запер дверь, включил свет и громко сказал: «Большое спасибо. Помогите мне встать, пожалуйста. Живот чертовски болит». В усадьбе каждый знал, что Сполдинг ранен.

Дэвид склонился над обмякшим охранником. Вынул у него из кобуры «Люгер», из чехла — большой охотничий нож.

Две минуты двенадцатого.

Дэвид вытер потные ладони о дорогой замшевый пиджак, глубоко вздохнул и стал ждать. Неопределенность была невыносима. Но вдруг он услышал желаемое.

Загрохотали взрывы! Столь громко, столь неожиданно, что он невольно вздрогнул и затаил дыхание. А потом тишину ночи прорезали автоматные очереди.

Внизу на лужайке закричали опричники Райнеманна, помчались туда, откуда раздавались выстрелы. Под его окном, оказывается, сидели пятеро. Справа, у роскошного крыльца, включились еще прожекторы. Раздавались отдаваемые в ужасе приказы.

Дэвид вылез в окно, придерживаясь за подоконник. «Люгер» он заткнул за пояс, а нож взял в зубы: держать его у тела было опасно, а так всегда можно выплюнуть. Потом бочком двинулся вдоль черепичной крыши. До слива было рукой подать.

Взрывы и выстрелы у ворот раздавались все сильнее. Дэвид изумился не столько пунктуальности, сколько размаху Ашера Фельда. Главарь «Хаганы» привел к поместью целую армию вооруженных людей.

Осторожно припав телом к черепичной крыше, Дэвид ухватился за край водосточной трубы, дернул ее, проверил, крепко ли она держится, и повис на трубе, обхватив ее коленями. Потом начал спускаться вниз. Вдруг над головой послышались крики немцев и испанцев и удары ног по дереву. Дверь комнаты, из которой только что выбрался Дэвид, пытались взломать. Тем временем он добрался до балкона второго этажа северного крыла здания.

Ворвавшиеся в комнату распахивали окна, не обращая внимания на запоры — звенело стекло, трещало дерево.

Дэвид съехал по трубе на землю, оцарапал руки об изъеденное ржавчиной железо, но внимания на это не обратил, бросился по конской тропе к темневшим деревьям. Вбежал во тьму аллеи, готовый спрятаться за ближайший ствол при первом же выстреле.

Перевел дух, огляделся и увидел того, кого искал. На балконе, выходившем к бассейну.

Райнеманн выбежал на балкон, выкрикивая приказы с яростью, но без паники. В неразберихе боя он был похож на Цезаря, который приказывал войску нападать, нападать, нападать. За ним показались трое мужчин; он прокричал им что-то, и они тут же бросились обратно в дом.

Сквозь треск автоматов Дэвид услышал, как загудели тросы, и понял, что сделал Райнеманн. Он вызывал с берега реки фуникулер. В самый разгар боя Цезарь решил улизнуть.

Какая свинья! Какая дрянь! Человек без совести и чести…

И вдруг Дэвида осенило: именно из-за Райнеманна его отозвали из Лисабона, заставили — вопреки опасностям и страданиям — приехать сюда, на другой конец мира.

— Райнеманн! Райнеманн! Я здесь! — прокричал Дэвид.

Грузный финансист подбежал к перилам, сжимая в руке автоматический пистолет «Штернлихт». Страшное оружие.

— Тебе конец! Крышка! — Райнеманн начал стрелять. — Уловки тебе не помогут! Мои люди везде! Их сотни! Сейчас, сейчас!.. Выходи, лисабонец. Покажись. Ты лишь приблизил собственную смерть. Думаешь, я пощадил бы тебя? Ни за что! Ну, покажись!

Дэвид все понял. Этот прохиндей не осмеливался бросить вызов людям из Вашингтона, но и допустить, чтобы тень человека из Лисабона легла на его жизнь, не мог тоже. В аэропорт попали бы одни чертежи. Без Дэвида. Его убили бы по дороге. Все очень просто.

Дэвид поднял «Люгер» и нажал курок пять раз кряду. Грузное тело Эриха Райнеманна качнулось назад, потом вперед и перевалилось через перила.

Услышав крики охраны, Дэвид метнулся во тьму аллеи. Бросился, что было сил. Башмаки утопали в рыхлой земле.

И вдруг поблизости испуганно заржали лошади. Дэвид почувствовал запах конского навоза и увидел одноэтажное деревянное здание — несомненно, конюшню. Услышал крики ошеломленного конюха, тщетно пытавшегося успокоить своих питомцев.

На миг Дэвида прельстила мысль воспользоваться лошадью, но он тут же ее отверг. Испуганный конь практически неуправляем.

Забежав за дальний угол конюшни, Сполдинг остановился перевести дух, осмотреться. Позади — теперь уже достаточно далеко — стреляли с не меньшим ожесточением. Дэвид достиг оврага, за которым в полумраке виднелась река. Овраг тоже ограждала изгородь, чтобы кони не поломали ноги на крутых склонах. У реки один за другим зажигались огоньки — отголоски пальбы потревожили и жителей роскошных прибрежных коттеджей.

Вдруг Сполдинг завертелся от испуга. Над ним просвистела пуля! В него стреляли! Его заметили!

Он бросился в траву и отполз в сторону. Почувствовав под собой пологий уклон, Дэвид покатился по нему, пока не ударился о столб изгороди, — оказался у противоположного края пастбища, у опушки леса. Тут он услышал, как злобно завыла собака, учуяв его след. Встав на колени, Дэвид заметил громадного зверя, что несся к нему по траве. Он вскинул «Люгер», прицелился, но сообразил: выстрелить — значит, выдать себя. Переложив пистолет в левую руку, он достал изо рта нож.

Черное чудовище, опьяненное запахом человека, взвилось в воздух. Сполдинг выбросил вперед левую руку с «Люгером». В грудь ударил мускулистый гладкошерстный доберман, отвратительная голова метнулась влево, оскаленные зубы прокусили пиджак и впились в руку.

Сжав нож сильнее, Дэвид изо всех сил вонзил его зверю в брюхо. Хлынула теплая кровь, из собачьей глотки вырвался предсмертный вой.

Дэвид схватился за руку. Доберман прокусил ему плечо. А еще в схватке с псом разошелся, видимо, один из швов на животе. Дэвид в каком-то забытьи пролез под забором и пополз на восток. А надо на северо-восток, черт побери!

Оправившись от потрясения, Сполдинг понял, что грохот сражения заметно поутих. Взрывы еще раздавались, но выстрелов было почти не слышно. Почти. Вместо них откуда-то из-за конюшни доносились крики. По пастбищу бежали люди с фонариками в руках. Раздавались суетливые приказы.

Увиденное заставило Дэвида замереть от изумления. Бежавшие наводили фонарики на человека, который выехал из конюшни верхом. Белел легкий холщовый костюм. Франц Альтмюллер!

Он воспользовался тем безумным вариантом, который отверг Сполдинг. Впрочем, Сполдинг и Альтмюллер играли противоположные роли: Дэвид — жертвы, а Франц — охотника. Сполдинга могли настичь и часовые, но Альтмюллер не хотел и не стал ждать. Он пришпорил коня и пустился по полю вскачь.

И вновь Дэвиду все стало ясно. Альтмюллеру нельзя было оставить его в живых. Избежать казни в Берлине Франц мог, лишь представив доказательство смерти человека из Лисабона. Агента Ферфакса, сорвавшего операцию «Тортугас», чье тело опознали бы ученые со шхуны в Очо Калье.Человека, которого якобы нашло и спровоцировало гестапо. Как все страшно, как чуждо природе людской!

Такого врага, однако, оставлять в живых нельзя. И в мирное время Альтмюллер будет столь же опасен, как на поле боя. Он — враг Сполдингу до мозга костей: это все время читалось у него во взгляде. И дело здесь не в Третьем рейхе, а в самом Альтмюллере, он не из тех, кто может простить человека, расстроившего гениальный замысел — операцию «Тортугас», да еще обозвавшего при этом его идиотом.

Альтмюллер затаится. Неважно где — в Буэнос-Айресе, Нью-Йорке или Лондоне. И первой его жертвой станет Джин. Он поймает ее в перекрестие прицела снайперской винтовки или вонзит ей в сердце нож, или подстрелит из пистолета. Альтмюллер рассчитается со Сполдингом. Это читалось в его бесцветном взгляде.

Альтмюллер натянул поводья, заставил коня перейти с рыси на шаг. Шарил вокруг себя лучом мощного фонаря, двигался осторожно, готовый в любой миг выстрелить.

Внезапно рядом с конюшней оглушительно разорвалась мина. Там вспыхнул пожар, послышались вопли ужаса. Но Альтмюллера это не остановило. Наоборот, он пришпорил коня, рванулся вперед.

Он сам искал свою смерть. Дэвид поднял «Люгер» и выстрелил в упор.

Не мешкая, Дэвид бросился к изгороди из жердей, перелез ее и очутился во тьме рощи. Побежал наугад, отчаянно стараясь забирать влево. К северу. Там спасенье!

Выстрелы смолкли, только шумел ночной лес, да в груди бешено колотилось сердце. Сражение у конюшни завершилось. Теперь люди Райнеманна могли заняться Сполдингом. А у него, кажется, открылась рана на животе, все тело ныло от усталости. Ветви превратились в тяжелые шершавые щупальца, подъемы — в крутые горы. Ложбины стали ущельями. Дэвид держался на ногах лишь усилием воли.

Забор! Забор там, у подножия невысокого холма, меж деревьев. Сполдинг бежал из последних сил, спотыкался, хватался за траву, пробирался к подножию холма. И наконец достиг его. Оказался у забора. Но трогать его было нельзя. «А может, все-таки попробовать?» — подумал Дэвид, взял сухую палку и ткнул ею в оголенные провода. Затрещало, посыпались искры. Прикоснуться к забору означало погибнуть. Сполдинг поднял голову. Пот со лба щипал глаза, застилал их пеленой. Но Дэвид упорно искал подходящее дерево.

И не находил. Все сучья, нависавшие раньше над смертельным забором, давно спилили.

Дэвид, что было сил, побежал вдоль забора. К северу. Там, примерно в миле отсюда, протекала река. Вдруг удастся проскочить вброд.

И тут Дэвид нашел то, что искал.

Сук в нескольких футах над проводами, над самым забором. Он был мощный, к тому же у самого ствола резко утолщался. Садовник пошел по пути наименьшего сопротивления — он лишь опилил сук в тонком месте. И ругать его было не за что — сук торчал слишком высоко и слишком далеко от забора. Но на него Дэвид возлагал сейчас свою единственную надежду. Последнюю надежду — позади явственно слышались крики преследователей и лай собак. Подпрыгнув, ухватиться за нижний сук удалось лишь со второго раза. Цепляясь ногами за ствол, он вскарабкался вверх, до следующей ветви. Превозмогая боль, взялся за нее и подтянулся. Опиленный сук оказался совсем рядом. Дэвид уперся ногами в ствол, вонзил в кору подошвы ботинок, вскинул руку и сел на суку, прислонился спиной к стволу. Полдела было сделано.

Несколько раз Дэвид глубоко вдохнул и оглядел залитыми потом глазами верхний ряд колючей проволоки на заборе в полутора метрах внизу и в метре впереди. А до земли от него было два с половиной метра. Чтобы не задеть забор при прыжке, придется изогнуться дугой. Это он сумеет, хотя вряд ли сможет стать на ноги после падения с такой высоты.

Но позади все отчетливей шумели люди и лаяли собаки. Обернувшись, Дэвид увидел в чаще леса свет фонариков. Терять было нечего. Он выгнал из головы все сомнения. Сосредоточился на прыжке и, не обращая внимания на боль, ухватился за тонкие ветви, встал ногами на сук.

Прыгнул вперед, увидел под собой смертельные провода. Потом изогнулся, поджал ноги. Странные чувства одолевали его: отчаяние и трезвое сознание того, что он сделал для своего спасения все возможное.

До шоссе оставалось не больше полумили. Дэвид заполз в кусты отдышаться, собрать остатки сил. Они ему еще пригодятся.

Собаки лаяли все громче, крики патрульных слышались совсем рядом.

Вдруг послышались слова приказа, который кто-то выкрикнул с вожделением и яростью: «Фрайляссен! Ди хунде фрайляссен!»

Они спустили собак! Решили, что загнали жертву! И отдали ее на растерзание зверям!

Сначала Дэвид увидел лучи фонарей, а собак лишь потом. Их темные тела показались на склоне. Пять, восемь, десять чудовищных псов мчались на бивший в ноздри запах, что становился все сильнее, жажда вонзить клыки в человека сводила доберманов с ума. Случившееся потом ошеломило Дэвида.

Окрестность осветилась, словно фейерверком; захрустело, зашипело электричество. Пес за псом бросались на проволоку. Короткая шерсть доберманов загоралась, ночь пронзил ужасный предсмертный вой. Кто-то из патрульных в панике начал стрелять. Люди бросились кто куда: одни к собакам, другие — к лесу. Дэвид вылез из-под куста и побежал прочь. Он был свободен.

Превращенное в тюрьму поместье Райнеманна покарало преследователей Дэвида… но самого Дэвида выпустило.

У кромки шоссе Дэвид за что-то зацепился и упал на острые камешки. В глазах потемнело, в горле пересохло, во рту горчило от желчи. Дэвид вдруг понял, что встать уже не сможет.

Вдали справа он заметил автомобиль. Машина мчалась, беспрестанно мигая фарами. Они включались и выключались… снова и снова.

Это был сигнал ему! Но он не мог встать! Не мог приподняться!

Потом он услышал собственное имя! Его. кричали в открытые окна несколько голосов. Хором! Повторяли как припев!

«Сполдинг, Сполдинг, Сполдинг…»

Машина вот-вот проедет мимо! Как дать знать о себе?

Дэвид вытащил из-за пояса «Люгер» и дважды выстрелил. Сил едва хватило нажать на курок. После второго выстрела он потерял сознание.

Очнувшись, Дэвид ощутил, как к его ране кто-то нежно прикасается, почувствовал, что едет в машине. Он открыл глаза. На него смотрел Ашер Фельд, Дэвид лежал головой у него на коленях. Фельд улыбнулся: «Я на все отвечу. Но пусть вас сначала залатает доктор». Дэвид поднял голову, увидел склонившегося над ним молодого человека. Он держал в руках бинт и скальпель.

— Больно не будет, — сказал врач на ломаном английском, какой Дэвиду в последнее время приходилось слышать не раз. — Боли на наш век, по-моему, уже хватило. Я сделал вам блокаду.

— Что?

— Новокаиновую блокаду. На бок наложил новые швы; в руку накачал антибиотиков…

— У нас мало времени, — негромко, но настойчиво перебил его Фельд. — Мы едем в аэропорт Мендарро. Там ждет самолет. Нам никто не помешает.

— Чертежи у вас?

— Не ожидали мы, что вы прикуете их к лестнице. Как вам это удалось?

Дэвид улыбнулся. Боль, однако, не отступала, говорить было трудно:

— Потому что… никому не хотелось упускать чертежи из виду. Смешно, правда?

— Рад, что вы сохранили чувство юмора. Оно вам еще понадобится.

— Что с Джин? — Сполдинг попытался приподняться. Фельд удержал его за плечи, а врач — за пояс.

— О миссис Камерон и Лайонзе не беспокойтесь. Они улетят из Буэнос-Айреса не позже завтрашнего утра… И радиотишина прекратится через несколько минут. Радары засекут шхуну…

— Райнеманн мертв, — сообщил Дэвид. — Этой сволочи больше нет. Передайте это своим людям.

— Спасибо вам, — ответил Ашер Фельд.

Несколько минут они ехали молча. Вдали показались прожекторы маленького аэродрома, их лучи смотрели в ночное небо.

— Чертежи уже в самолете. Охраняют его наши люди… — сказал Фельд. — Жаль, что вы улетаете вместе с ними. Проще было бы отправить пилота одного. Но это невозможно.

— Да ведь ради чертежей меня сюда и послали.

— Боюсь, теперь все не так просто. Вы много пережили, были серьезно ранены. Вас бы в госпиталь… Но пока не до этого.

— Почему? — Дэвид понял: Ашер Фельд собирался сказать то, что даже ему было трудно выразить словами.

— Видите ли, Вашингтон отдал пехотинцам приказ уничтожить вас…

Эпилог

Февраль 1944 г.

Бригадный генерал Алан Свонсон, в последнее время служивший в Министерстве обороны, покончил с собой. Знавшие его говорили, что этого преданного родине человека доконали работа, сложнейшие проблемы, которые приходилось ежечасно решать.

Из Ферфакса, огромного комплекса со сверхнадежной системой охраны, хранившего главные тайны союзной разведки, исчез подполковник Айра Барден. Исчез, и все — сегодня был, а назавтра испарился. А с ним и несколько секретных досье. И вот что удивило посвященных: в тех досье содержались сведения о высокопоставленных нацистах, что зверствовали в концлагерях. Зачем воровать такую информацию? Стратегического значения она не имеет. Досье на самого Айру Бардена спрятали в архиве, а его родственникам сообщили, что он «пропал без вести». Как ни странно, Бардены на расследовании обстоятельств «пропажи» не настаивали… Впрочем, это их дело. Но все равно странно.

Теперь о шифровальщике из Буэнос-Айреса. Неком Роберте Болларде. Государственный департамент высоко оценил его заслуги. Ведь Боллард заметил и на свой страх и риск исправил ужасную ошибку в одной из шифровок. Дело касалось изданного в результате несогласованных действий разных разведслужб приказа о немедленном уничтожении полковника Дэвида Сполдинга. За предательство. Переход на сторону врага. Потребовалось все мужество Болларда, чтобы отказаться выполнять столь серьезное распоряжение. Ведь Министерство обороны могло съесть его живьем.

Аэрофизик Юджин Лайонз вернулся в Пасадену. В нем… что-то переменилось. Фирма «Сперри Рэнд», одна из лучших в стране, предложила ему — и он принял — выгодный контракт. Потом он лег на операцию гортани в одну из больниц Лос-Анджелеса. Операция прошла успешно. И еще: Лайонз под контракт взял в банке ссуду и строит в тихом уголке долины Сан-Фернандо дом в средиземноморском стиле.

Миссис Джин Камерон возвратилась в Мериленд. Но всего на два дня. Государственный департамент — по личной просьбе посла Хендерсона Гранвилла — выдал ей благодарственное письмо. Хотя официального статуса в посольстве миссис Камерон не имела, она выполняла там очень полезную работу: налаживала связи с разными группировками нейтрального Буэнос-Айреса, чего нельзя было сделать по официальным дипломатическим каналам. Государственные чиновники решили вручить это письмо Джин на официальной церемонии, возглавлять которую должен был помощник президента страны. Представители госдепартамента очень удивились, узнав, что у родителей в Мериленде миссис Камерон нет. Оказалось, она в Вашингтоне. В гостинице «Шогам». Там же снимал номер и полковник Дэвид Сполдинг. Впрочем, на церемонию с письмом это повлиять не могло.

20 марта 1944 г. Вашингтон

Полковник Дэвид Сполдинг взглянул на светло-коричневые колонны здания Министерства обороны. Взялся за отворот шинели, поправил ее: она сползла с перевязанной руки. Сегодня Дэвид в последний раз надел военную форму, чтобы в последний раз показаться в Министерстве. Он поднялся по ступенькам.

«Вот что любопытно, — размышлял Он. — Я вернулся в Вашингтон больше трех недель назад и каждую ночь думал, что скажу сейчас. Как выражу гнев, отвращение… пустоту в душе. Ведь это останется на всю жизнь». Но жизнь шла своим чередом и ярость мало-помалу изгладилась. Осталось изнеможение да желание поскорее обо всем забыть, вернуться к настоящему делу.

Он понимал: слова против создателей «Тортугаса» бессильны. Совесть эти люди потеряли давно. Нечто подобное едва не случилось с самим Сполдингом. И в этом тоже они виноваты: они лишали других… чести. Очень многих. Ничего не давая взамен.

Сняв шинель в приемной, Сполдинг вошел в кабинет. Там сидели и ждали его те, кто задумал «Тортугас». Уолтер Кендалл. Говард Оливер. Джонатан Крафт.

Ни один из них из-за стола не встал. Ни один не заговорил. Все лишь впились в него глазами со страхом и ненавистью — чувствами, часто неразлучными. Эти люди готовы были драться за себя, протестовать, спасать свое положение. Они уже все обсудили, все продумали.

«Я вижу их насквозь», — мелькнула у Дэвида мысль. Он вынул из кармана пригоршню промышленных алмазов и бросил на стол; крошечные камешки застучали по дереву, раскатились в стороны. Те, кто задумал «Тортугас», по-прежнему молчали. Они взглянули на алмазы и вновь уставились на Сполдинга.

— Из этого могли бы получиться инструменты для Пенемюнде, — произнес Дэвид.

Говард Оливер громко, нетерпеливо вздохнул и снисходительно начал: «Мы и не предполагали…»

— Знаю, — твердо оборвал его Сполдинг. — Вы — люди занятые. Так что обойдемся без лишних слов. И вообще, вам нужно не говорить, а только слушать. Я буду краток.

Дэвид засунул правую руку под перевязь на левой и достал пакет. Аккуратно положил его на стол и продолжил:

— Здесь все об операции «Тортугас». От Женевы до Буэнос-Айреса. От Пенемюнде до Очо Калье. От Пасадены до улицы Терраса Верде. История грязная. Она затрагивает вопросы, которые вряд ли стоит поднимать теперь. А может быть, и вообще никогда. Иначе мир сойдет с ума.

Впрочем, все зависит от вас… Существует несколько копий этих документов. И вам ни за что не узнать, где они хранятся. Но они существуют. И если понадобится, статья о «Тортугасе» появится и в нью-йоркских, и в берлинских газетах. Если вы не послушаетесь меня… Не протестуйте, мистер Кендалл. Это бесполезно. Бойня еще не окончена, но союзники уже победили. Хотя в Пенемюнде не дремлют. Несколько сотен ракет будет построено, а несколько десятков тысяч человек — уничтожено ими. Но значительно меньше того, на что рассчитывал Гитлер.

А после войны придется залечивать раны. И вы, джентльмены, посвятите этому ваши оставшиеся жизни. Вы порвете связь с компаниями, в которых работаете, продадите все, что у вас есть — кроме самого необходимого, — вырученные деньги потратите на благотворительные цели и предложите свои выдающиеся способности правительству — за государственное жалование. До конца дней вы останетесь скромными служащими. Не более того. Кстати, если вы дали приказ уничтожить меня, знайте: благополучие мое и моих близких — залог вашей спокойной жизни. И последнее, вы одни не могли организовать «Тортугас». Назовите своих сообщников. Пусть они разделят вашу участь. Увы, мир теперь в плачевном состоянии. Чем больше людей помогут ему, тем лучше.

Дэвид приподнял пакет и снова бросил. Он ударился о столешницу, приковав к себе взгляды обвиняемых.

— Обдумайте мои слова, — произнес Дэвид, повернулся и вышел из кабинета.

Март в Вашингтоне. Воздух прохладен, дует зимний ветер, но снега на улицах давно нет.

Полковник Дэвид Сполдинг лавирует между машинами, пытается перейти через Висконсин-авеню к гостинице «Шогам». Он не замечает, что шинель распахнулась, не чувствует холода.

Все конечно! Дело сделано! Шрамы — глубокие шрамы в душе — останутся. Но со временем… Если рядом будет Джин…

Джон Юджин Хейсти ЧЕЛОВЕК БЕЗ ЛИЦА^[3]

Уиллетс (население — 22 тысячи) — административный центр округа Вио, расположенный в богатом сельскохозяйственном районе.

Во времена поселенцев город был одним из продовольственных пунктов на пути перегона скота и название свое ведет от торгового форта, некогда принадлежавшего Джею Уиллетсу.

Позже Уиллетс взял себе компаньона, и совместное их дело стало называться «Торговое общество Уиллетс и Уэллер». Его прямое продолжение — большой современный универсальный магазин «Уэллер», расположенный на Мэйн-стрит, в центре делового и торгового района Уиллетса.

Уиллетс — город школ. Блестящей репутацией пользуются три начальные и одна средняя школа. За пределами города находится Уиллетский государственный педагогический колледж. В Уиллетсе нет нуждающихся, нет трущоб, а количество преступлений фактически равно нулю.

В городе несколько парков и общественных заведений, большая библиотека, принадлежащая колледжу и городской администрации, и превосходная больница «Уиллетс дженерал госпитал», к которой несколько лет назад был пристроен корпус «Уэллер мемориал винг», на тридцать коек, с аптекой и превосходно оборудованной хирургической.

Уиллетс обслуживают ежедневная газета «Пресс Энтерпрайз» и независимая радиостанция УЛТС.

Из «Бюллетеня Уиллетской торговой палаты».

Глава I

Жестокое, бесчеловечное убийство случилось прямо среди бела дня. Пит Маркотт наблюдал его с расстояния не более ста ярдов. Он видел убийцу и его жертву и точно заметил время: 12 часов 58 минут 22 секунды пополудни. Позднее вопрос о времени стал кардинальным вопросом всего дела.

Пит и Хоби Хобарт подъехали к радиоцентру около часа дня. Моросил мелкий холодный дождик, и когда Пит открыл дверцу машины, на него пахнуло запахом сырости леса. Поодаль от дороги к мокрой лужайке жалось одноэтажное здание радиоцентра, кажущееся еще меньше из-за высоких антенн. Когда Пит купил УЛТС, кто-то сказал ему, что радиоцентр был построен именно здесь, за городом, у ручья Вио, так как для радиотрансляционных устройств необходимо открытое пространство.

По ту сторону дороги земля была покрыта толстым желто-багряным ковром увядающей осенней листвы, кое-где еще сохранявшейся на оголенных ветках деревьев. Подлесок был вырублен, но ниже к ручью начинались заросли кустарников, опутанных стелющимися растениями. На скамейке съежился человек в желтом плаще и надвинутой на лоб мягкой фетровой шляпе. Монотонно моросящий дождь придавал картине унылый вид.

Захлопнув дверцу машины, Хоби указал рукой на лужайку:

— Это Вио Крик Пикник Граундс^[4]. Летом здесь чудесно.

Хоби отвечал за состояние программ и был ведущим диктором на УЛТС, а до того, как Пит приобрел станцию, — ее директором. Его полное имя было Глен Тайлер Хобарт, но все называли его просто Хоби. Раньше он был звездой футбола и капитаном команды боксеров Уиллетского государственного педагогического колледжа, а после его окончания стал спортивным комментатором «Морнинг пресс». Когда «Пресс» слилась с «Ивнинг Энтерпрайз», Хоби взяли на УЛТС, которой в то время совместно владели «Энтерпрайз» и Уэллеровский универсальный магазин.

Хоби — высокий блондин, волосы зачесывал назад и носил густые бачки. Лицо у него было продолговатое, с полными губами и бегающими голубыми глазками. На нем была шляпа с плоской тульей и верблюжье пальто с поясом. Ни он, ни Пит не сказали ни слова о сидевшем на скамейке человеке.

К зданию радиоцентра вела хрустящая, усыпанная гравием дорожка. Дверь открывалась прямо в кабинет старшего механика — маленькую, мрачную комнатку, где находилось бюро, заваленное грудой папок оливкового цвета, два стула и стол, на котором лежали последние выпуски радиопрограмм и журналов по радиоделу и радиорекламе.

Сняв пальто, Хоби остался в вельветовом темно-красном пиджаке и кирпичного цвета джинсах с темно-коричневой строчкой. С лацкана пиджака свисала на серебряной цепочке маленькая золотая боксерская перчатка.

— Пэт Микин, старший механик, сейчас у главного контрольного щита, — сказал он, — но он придет сюда, как только явится сменщик.

Пит кивнул и бросил взгляд на стенные часы над столом. Это были точные часы с вращающейся стрелкой секундомера. Они показывали 12 часов 58 минут 20 секунд. Позже Пит установил, что ему понадобилось ровно две секунды для того, чтобы медленно подойти к окну и выглянуть на улицу.

Сквозь исхлестанное дождем стекло он заметил, что теперь на лужайке для пикников было два человека: тот, в желтом плаще, и другой, в синем костюме. И вдруг Пит увидел, как Синий Костюм схватил второго за воротник и стащил его со скамьи. Все остальное случилось прежде, чем на мгновение остолбеневший Пит успел прийти в себя.

Зажав в одной руке воротник своей жертвы, Синий Костюм поднял другую, сжимая в ней что-то, похожее на дубинку или клюшку. Рука с зажатым в ней предметом резко опустилась на голову человека в плаще, который лишь слегка вздрогнул и взмахнул руками. Синий Костюм ударил еще раз, потом отпустил свою жертву, и человек в плаще мешком упал на скамейку и соскользнул на землю. Склонившись над ним, Синий Костюм нанес еще удар.

Секунду спустя Пит бросился к двери, на ходу зовя Хоби. Миновав половину дорожки, он услышал позади его шаги. Тем временем человек в синем костюме уже отошел от скамейки. Как ни странно, он не бежал, а просто спокойно и медленно уходил в сторону ручья. Пит заметил, что это быт низкий, плотный мужчина с широкими, могучими плечами, которые слегка сутулил при ходьбе. Он исчез в кустах в то самое мгновение, когда Хоби, тяжело дыша, догнал Пита.

Тот, другой, лежал на земле с закрытыми глазами, и дождь падал ему на лицо. Оно не выражало страдания, а лишь усталость немолодого человека. Кровь от раны расплылась по щеке и капала на мокрые листья. Шляпа упала, обнажив волосы, когда-то огненно-рыжие, а теперь почти пепельно-серые. Под сбившимся тонким плащом был поношенный серый костюм, казавшийся слишком большим для хилого тела. Человек еще дышал.

Пит опустился перед ним на колени и, не поднимая головы, сказал Хоби:

— Сходите позвоните в больницу и в полицию.

Он слышал, как прошуршали листья под ногами Хоби, потом стало тихо, только дождь что-то шептал и раненый дышал быстро и прерывисто. Пит всмотрелся в его лицо. В нем было нечто такое, что Питу случалось видеть и раньше в лицах людей, много странствовавших, привыкших к дальним путешествиям и пустынным уголкам земли. Мужчина лежал, широко раскинув руки, и Пит заметил, что на левой руке у него не хватает второго пальца.

Вдруг веки умирающего задрожали и открылись. Глаза у него были мутно-синего цвета. Пит не мог понять, видят ли они. Старик зашевелил губами и пробормотал что-то похожее на «пятьдесят два». Потом тяжело задышал, и Пит склонился над ним, так как губы старика снова зашевелились, силясь выговорить какие-то слова. Они получились ясными и отчетливыми: «Рита… Рита Брайэнт в безопасности».

Его дыхание стало ровным, почти спокойным. Слабый, прерывистый вздох, другой, еще слабее. И все кончилось.

Полиция прибыла раньше «Скорой помощи». Машина полицейского патруля с воем свернула на обочину дороги и, заскрежетав тормозами, остановилась. Из машины вышли двое полицейских: один — толстый, с седыми усами, очевидно, старожил в полиции, другой — молодой, не старше двадцати двух лет. Пожилой назвался Джеком Мэттисоном, а его товарищ — Диком Уолдроном.

Пит сообщил им все, что видел, — теперь, казалось, и не о чем рассказать, — и младший, Уолдрон, спустился к ручью по пути, которым ушел убийца. Мэттисон же начал задавать Питу вопросы и ответы его записывал в черную потрепанную записную книжку.

— Как, вы сказали, ваша фамилия?

— Пит Маркотт.

— Скажите по буквам.

Пит сказал.

— Адрес?

— Я остановился в отеле «Уиллетс».

— Где вы находились, когда все это произошло?

— Я уже говорил вам, что сначала вон там, в здании радиоцентра, а потом здесь.

— Так вы тот самый Маркотт, который купил УЛТС?

— Да.

— Что вы говорите! Как же это я вас не узнал! Когда вы купили станцию, ваше фото напечатали в газете. УЛТС — моя любимая программа. Я все время ее слушаю.

Пит не знал, что ответить, и просто сказал «спасибо».

— Теперь давайте разберемся, — продолжал полицейский. — Вы сказали, что видели, как тот, в синем костюме, трахнул старика. А вы заметили, откуда появился этот тип?

— Нет, не заметил. Но перед тем как мы вошли в здание радиоцентра…

— Минуточку. Кто это «мы»?

— Глен Хобарт и я.

— О, Хоби Хобарт! Так вы были с Хоби?

— Да. Когда я вышел из машины, то заметил на скамейке старика. Больше никого не видел, но я и не очень приглядывался. Тот, в синем костюме, мог быть где-то поблизости, а может, он появился позже.

Сделав весьма пространную запись, полицейский офицер спросил:

— А этот, в синем костюме, как он выглядел?

— Такой низенький, плотный. Ростом что-нибудь около пяти футов восьми дюймов, весом же примерно сотни две фунтов. Немного сутулится, будто работает за столом или верстаком.

— А вы не обратили внимания на цвет его волос или глаз? Может быть, у него на лице были какие-нибудь шрамы или родинки?

— На нем была серая фетровая шляпа, так что волос я не мог разглядеть, да и лица тоже. Он все время был ко мне спиной.

Мэттисон старательно и медленно записывал. Он отвлекся лишь для того, чтобы спросить:

— А вы опознали бы его при встрече?

Подумав немного, Пит ответил:

— Не знаю. Разве только по фигуре.

Мэттисон снова углубился в свои записи.

— Может, еще что вспомните?

— Нет, кажется… Хотя да! Ну конечно! Перед самой смертью старик сказал что-то похожее на «пятьдесят два». Но я не ручаюсь, что именно это. Он бормотал едва слышно. А после сказал, что Рита Брайэнт в безопасности.

Взгляд Мэттисона скользнул в сторону Пита.

— Кто, сказал он, в безопасности?

— Рита Брайэнт.

— Вы уверены, что именно она?

— Да, это имя я слышал абсолютно отчетливо.

Казалось, Мэттисон был в недоумении, однако продолжал записывать. Подошел Хоби. Он уже облачился в свое верблюжье пальто, плечи которого покрылись бисеринками дождя. Мэттисон взглянул на него и, улыбаясь, спросил.^

— Вы ХобиХобарт? Я Джек Мэттисон. Держу пари: с тех пор как вы вышли в эфир, мы не пропустили и полдюжины ваших хэппи-таймов. Можете считать меня своим болельщиком.

— Не зарекаюсь, что мне не понадобится друг в полиции, — с улыбкой сказал Хоби. — Воистину рад познакомиться с вами, Джек.

Улыбка его исчезла, когда он перевел взгляд на тело.

— Да, конечно, неприятно, — сказал Мэттисон. — Вы можете что-нибудь нам сообщить?

Хоби не отрывал взгляд от трупа.

— Очень немногое, — медленно ответил он. — Пит и я были вон там, в радиоцентре. Пит смотрел в окно. Вдруг он крикнул, чтоб я шел за ним, и выскочил на улицу. Я бросился следом. Сначала увидел на земле этого беднягу. Он истекал кровью. Я побежал на станцию звонить в полицию. Кажется, это все. На меня ужасно действуют такие вещи.

Он повернулся, сделал несколько шагов в сторону ручья и остановился спиной к остальным. Мэттисон наклонился к Питу:

— Я понимаю, что с ним делается. Помню свой первый труп: парень попал под поезд. А вы как будто привыкли к таким картинам… — К нему снова вернулась прежняя оживленность. — Мистер Маркотт, я хотел спросить у вас: старик не сказал, кто его ударил?

— Нет, — ответил Пит.

Мэттисон снова сделал запись, с минуту изучал свои заметки, потом захлопнул книжку.

— Теперь вся остановка за медицинским экспертом. Вероятно, комиссар сам захочет с вами побеседовать. Вас тогда известят. А сейчас нет нужды торчать под дождем. Идите по домам. — Полицейский офицер Мэттисон был добрым малым.

И Уиллетс был добрым городом.

Питу Маркотту он понравился с первого взгляда.

Был тихий сентябрьский день, и клены, выстроившиеся в ряд по обе стороны дороги, пылали багровыми и оранжевыми красками, а небо было таким чистым и прозрачным, что казалось, вот-вот зазвенит, только коснись его. До этих пор Уиллетс был всего лишь населенным пунктом на карте автотрасс, маленькой точкой, поставленной рукой Клиффа Бегли. С первого взгляда Пит проникся симпатией к городку, к его аккуратным домикам, опрятным газонам, чистым витринам магазинов. Сразу же за городом начинались поля, мягкими волнами убегающие к горизонту. Уже в день приезда Пит понял, что это было то, о чем он мечтал, подписывая заявление об уходе в обитой красными панелями конторе «Маркотт Шиппинг Кампэни» в Байе.

Пит приходился дальним родственником Маркоттам. Впрочем, работать к ним он поступил не из-за родственных связей. Окончив небольшой университет на Востоке, Пит решил посмотреть мир. Он был небогат, и единственное, что мог предпринять, — это наняться на судно. По воле случая он попал на судно компании «Маркотт Лайн».

Пять лет провел Пит на грузовых судах, лязгающих, пропахших запахами трюма и горячего масла. В памяти его сохранились лишь смутные воспоминания о шумных портовых кварталах с их переполненными бистро и жалкими ночлежками. Потом, когда умер один из служащих конторы Маркотта в Гавре, Пита взяли туда клерком. После целого ряда поощрений и перевода в Амстердамскую контору на должность одного из двух помощников управляющего он занял пост управляющего конторой в Байе. За те двенадцать лет, что Пит проработал в пароходстве «Маркотт Лайн», он провел в Америке не более четырех месяцев, причем бывал только в Нью-Йорке.

Он не знал точно, когда впервые ощутил потребность дернуться на родину и остаться там навсегда.

Но его тянуло домой, и с каждым днем все сильнее. Он устал от чужой речи, от чужих обычаев и манер, устал постоянно чувствовать себя чужим. Он хотел жить жизнью, которая близка ему и в которой он мог участвовать сам. Он мечтал стать частицей американского общества и выполнять любую работу в любом уголке страны.

Так, ничего еще для себя не решив, он уволился и уехал в Нью-Йорк. На третий день своего пребывания в городе заглянул в бар на 52-й улице за углом Мэдисон-авеню и увидел у стойки Клиффа Бегли. Когда-то Клифф работал радиооператором в компании «Маркотт Лайн». Он и Пит плавали вместе на борту «С. С. Альфы», да и после, когда Пит работал в Амстердаме и Гавре, они частенько виделись. Теперь Клифф, кажется, был связан с какой-то крупной радиосетью и что-то делал на телевидении. Пит так и не узнал всех подробностей — слишком много новостей накопилось у них за те несколько лет, что они не виделись.

Совершенно случайно Пит обмолвился о причине своего ухода из «Маркотт Лайн», и Клифф сказал:

— У меня есть кое-что как раз для тебя. Я слышал в отделе координации, что продается прелестная маленькая радиостанция. Огромные возможности. Радио — перспективная штука. Громадные преимущества по сравнению с телевидением. Знай сиди себе да слушай.

Клифф веселился. Одна мысль о том, что такой уравновешенный парень, как Пит, будет владеть маленькой станцией в провинциальном городке, предназначенной развлекать праздное общество, представлялась ему очень забавной. Но Питу она не показалась забавной. На следующий же день он позвонил Клиффу и попросил его разузнать об этой станции подробнее. Две педели спустя Пит уже вел переговоры о покупке.

Уйма времени ушла на формальности. Необходимо было получить разрешение от Федеральной комиссии связи. А гак как у станции было два владельца: «Уиллетс пресс энтерпрайз» и Уэллеровский универсальный магазин, вести переговоры пришлось с несколькими лицами. Это были: Мэтт Камерон, издатель единственной уиллетской газеты, Харви Диркен, управляющий земельными владениями Уэллеров, и Бен Фэксон, директор Уэллеровского универмага.

Вступая в деловые переговоры, Пит всегда исходил из того, что ему предстоит столкнуться с противниками. Само собой разумеется, каждая сторона стремится к выгоде. Усвоив эту истину, Пит принимал все меры для того, чтобы преимущество оказалось на его стороне. Впрочем, его методы не были ни грубыми, ни деспотичными. Напротив, еще работая в «Маркотт Лайн», он не только сохранил, но еще больше укрепил дружеские связи с клиентами. Просто он занимался изучением сильных и слабых сторон тех, с кем ему приходилось иметь дело, и старался, не затрагивая сильных сторон, направлять все усилия на эксплуатацию слабостей. Вот и теперь он занялся именно таким изучением Трех джентльменов, чье согласие должен получить, дабы вступить во владение УЛТС.

Мэтт Камерон начал карьеру наборщиком в доживающей свой век старушке «Энтерпрайз». Он проложил себе дорогу к месту владельца газеты, серьезно упрочив ее положение в обществе и добившись слияния с другой городской газетой, «Дейли пресс». Мэтту было шестьдесят лет или,около того. Это был долговязый, костлявый джентльмен с характером прямым и агрессивным, но, впрочем, был способен рассуждать логически и, убедившись в своей неправоте, сам в ней признавался.

Харви Диркен являл полную противоположность Камерону. Будучи президентом самого большого в округе банка, «Фармерс Траст Кампэни», Харви, естественно, пользовался репутацией удачливого бизнесмена. Но существовала еще одна сфера деятельности Харви — интеллектуальная. Вот уже много лет он был председателем правления Уиллетского государственного педагогического колледжа, и то, что этим заведением руководил именно Харви, ни для кого не являлось секретом. Это был плотный, чуть ниже среднего роста мужчина с добродушным лицом и серебристыми волосами, слегка уже начинавший лысеть. Харви был вежлив со всеми без исключения — возможно, потому, что и с ним все были вежливы. С Харви не спорили. Ему предпочитали льстить и не выступать против него открыто.

Третий член этого триумвирата поставил Пита в тупик. Фэксон, внешне похожий на неудачника-фермера, с трудом мог произнести правильную фразу. Порою же просто казалось, что ему не под силу понять то, о чем идет речь. Однако из всех трех именно он оказался самым дотошным. Переговоры с этими тремя джентльменами длились много дней, но, когда в конце концов все противоречия были улажены, Питу показалось, что вместе со станцией и кредитом в банке Харви Диркена он приобрел трех истинных друзей.

Они приглашали его к себе обедать. Харви Диркен предложил его кандидатуру в члены университетского клуба. На ленче в клубе бизнесменов Мэтт Камерон представил его как Нового владельца УЛТС. Скоро все стали называть его просто Питом. Штат станции встретил его очень дружелюбно.

Подписав последний договор и формально вступив во владение УЛТС, Пит пригласил в свой кабинет Хоби. Тот вошел развязной походкой, плюхнулся в кресло, закинул ногу на ручку кресла и спросил:

— Что вы хотели, шеф?

Накануне Пит кое-что бегло набросал в блокноте. Он помнил смысл своих заметок, однако, прежде чем заговорить, заглянул в них.

— С того дня, как я приехал в Уиллетс, я не пропустил ни одной передачи УЛТС. Так вот, мне бы хотелось кое-что изменить.

— Да? А что именно? — полюбопытствовал Хоби.

— Ну, к примеру, эта орда дикарей, которая выходит в эфир в семь утра…

— «Ранние пташки»?

— Да, да. Их надо выкинуть.

Казалось, Хоби был в недоумении.

— Почему?

— Это пошлятина.

— Послушайте, Пит, но ведь они приносят уйму денег. За них платят наши клиенты. За первые полчаса «Домашняя сыроварня», за следующие — «Федеральные финансы».

— Мы придумаем что-нибудь получше. Думаю, заказчики не будут возражать. Еще, мне кажется, мы вполне обошлись бы без этого «Часа для домохозяек» Бетти Блайз.

Физиономия Хоби выражала явную растерянность.

— Пит, но ведь это же самая популярная передача. Каждая домохозяйка в радиусе пятидесяти миль слушает ее. Количество отзывов просто потрясающее: мы получаем тысячи писем.

— Разве нашей основной задачей является поощрять женщин писать нам письма?

— Но неужели вы не понимаете?.. — Хоби замолчал, подбирая более мягкие слова. — Послушайте, Пит, прежде чем принять окончательное решение, почему бы вам не поговорить с самой Бетти Блайз, посмотреть кое-какие письма?

— Я его уже принял, Блайз мне не нужна и эти «пташки» тоже. Можете выплатить им двухнедельное жалованье и рассчитать их.

— Сказать, что вы увольняете их?

— Разумеется.

— Ладно! — Хоби не старался скрыть недовольства, которое звучало в его голосе. — Ладно. Но кое о чем вы, очевидно, не подумали. Вы выбрасываете из программы по два часа каждый день. А чем вы их заполните?

— Вероятно, музыкальными записями, — сухо ответил Пит. — Мы транслируем их по шестнадцать часов в сутки. Надеюсь, слушатели смиренно проскучают еще два часа. Этим мы убьем еще одного зайца: я хочу превратить УЛТС в станцию новостей. Хочу, чтоб она как можно подробней освещала новости, как это, к примеру, делает дневная газета. Я знаю, сразу справиться с этой задачей мы не сможем, но можно начать с вашей восьмичасовой сводки и постараться сделать ее более содержательной. Вы бы могли кое-что прокомментировать.

Хоби уставился на стенку и, помолчав, спросил:

— Все?

— Пока да.

Хоби встал и направился к двери.

Глава II

Через день-другой к Хоби вернулась его обычная жизнерадостность. Он больше не высказывал неприязни по отношению к Питу, не спорил с ним. Когда они оба подъехали к студии в день убийства, Хоби выразил полное согласие с замыслом Пита превратить УЛТС в станцию новостей.

— Между прочим, шеф, — сказал он, — до того, как стать директором, я был репортером.

Таким поворотом событий Пит был доволен. Ему хотелось привлечь Хоби на свою сторону. Пит решил изменить программу только по зрелому размышлению. Он не переоценивал ни своих способностей, ни знаний и привык к любому решению подходить медленно и осторожно. Но, приняв то или иное решение, оставался верен ему.

Этих правил он придерживался и в мелочах. Получив две недели назад приглашение на званый обед, он решил, что для такого случая необходим смокинг. С тех пор на различных званых вечерах он видел, что смокинга здесь никто не носит, однако принятому однажды решению оставался верен. Он был прав, другие — нет. На сей же раз его консерватизм имел и более глубокие основания, ибо приглашение исходило от Агнес Уэллер, владелицы Уэллеровского универмага, который был основным клиентом УЛТС. Пит еще не встречался с миссис Уэллер. И то, что он предстанет перед ней в первоклассной форме и произведет на нее хорошее впечатление, сулило не только светский успех.

Теперешний универсальный магазин был некогда краеугольным камнем города. Много воды утекло с тех пор, как Генри Уиллетс и Дейв Уэллер открыли лавку на том месте, где в ту пору был лишь привал для гуртовщиков, перегонявших скот. Город унаследовал свое имя от Генри Уиллетса, однако начатое дело продолжили только Уэллеры. Они скупали и перепродавали земли, пускались во всевозможные предприятия, сколотив таким образом немалое состояние, которое теперь принадлежало мисс Уэллер.

Сама она не участвовала в переговорах о передаче станции, считая, что интересы универмага будут соблюдать благодаря обходительности Харви Диркена и упорству Бена Фэксона. Позже, когда дела были улажены, она послала Питу приветливую записочку следующего содержания:

«Теперь, когда все споры пришли к концу, думаю, настало время познакомиться. Я даю обед для своих старых друзей, но рассчитываю приобрести и нового, то есть Вас. Среда, ноябрь, 15, 8 часов вечера».

Вот тогда Пит и принял решение о смокинге.

Он не надевал его с тех пор, как покинул Байю, и брюки стали слегка свободны в поясе. Он потерял несколько фунтов в весе, прежде чем ему удалось привести в порядок дела на станции. Осматривая себя напоследок в зеркале, он заметил, что загар начал бледнеть. Что же до остального, то он увидел высокого человека с холодными серыми глазами, в уголках которых собрались едва заметные морщинки, с довольно-таки крупным носом и строго, но изящно очерченным ртом.

Пит надел пальто и, выходя из своей комнаты, услышал, как хлопнула дверь лифта. Он крикнул: «Вниз!» — и лифтер подождал его. Выйдя из лифта, Пит увидел, что было только двадцать минут восьмого. В записке мисс Уэллер было указано восемь часов. Оставалась еще уйма времени. Он направился к киоску, бросил «добрый вечер» блондинке, которая ответила ему: «Хэллоу, Пит», — купил пачку сигарет и номер «Пресс Энтерпрайз». Ему вдруг пришло в голову, что газета должна непременно сообщить об убийстве на Вио Крик Пикник Граундс. Оно случилось в час, а газета никогда не выходила раньше трех тридцати или четырех.

Пит уселся в кресло и развернул газету. Ему сразу же бросился в глаза заголовок: «Разногласия в Совете по поводу новых автобусных линий». Статья занимала почти всю первую страницу. Там и сям пестрели заголовки:

«Столкновение автомобилей на перекрестке Мейн- и Пост-стрит, раненых нет»,

«Баскетбольная команда колледжа рассчитывает на очередную победу»,

«Таинственный предмет в небе, наблюдаемый в восточной части округа, оказался метеорологическим шаром-зондом».

И ни слова об убийстве.

Пит перелистал остальные страницы, бегло проглядел все колонки. Еще раз перелистал газету теперь уже перечитывая каждый заголовок внимательно. Сообщения не было. Он открыл первую страницу, чтобы посмотреть число. Ведь по ошибке он мог взять и вчерашнюю газету. Число было сегодняшнее, 15 ноября.

Итак, газета проворонила происшествие, и это открытие доставило Питу удовольствие. Через тридцать минут в эфир выходит Хоби с восьмичасовой сводкой новостей. Значит, УЛТС представилась возможность продемонстрировать оперативность в своей новой роли станции новостей, да еще с таким происшествием, которое всколыхнет весь город. Разумеется. Хоби сообщит все подробности, но Пит метил дальше: сногсшибательное событие, при котором УЛТС оказалась на месте происшествия раньше прессы, полиции и медицинской помощи.

Пит швырнул газету на пол. Двумя секундами позже он уже набирал номер станции. Послышалось жужжание коммутатора, потом голос девушки:

— УЛТС, ваша местная радиостанция.

— Это мистер Маркотт, — сказал Пит. — Соедините меня с Хоби.

— Сию минуту, мистер Маркотт.

Минутное молчание, и снова голос:

— Очень жаль, мистер Маркотт, но Хоби еще не пришел с обеда. Передать, чтоб позвонил вам?

— Нет, меня здесь не будет, — ответил Пит. — Но я хочу, чтоб вы ему кое-что передали. Только не забудьте, это очень важно. Скажите ему, что УЛТС обставила «Пресс Энтерпрайз» с этим происшествием на Вио Крик Пикник Граундс. Пусть он это обыграет. И пусть непременно подчеркнет тот факт, что мы появились там раньше полиции. Может даже посвятить этому всю передачу.

— С каким происшествием, мистер Маркотт?

— С убийством у ручья Вио! Это случилось сегодня утром. Хоби все видел.

— Он… он видел убийство? — взволнованно переспросила девушка. — Вы шутите, мистер Маркотт?

— Да нет же, вовсе не шучу. Хоби все знает. Только передайте ему то, что я сказал.

— Да, сэр. Я скажу ему, мистер Маркотт.

Пит повесил трубку и, мрачно усмехаясь, направился через вестибюль к выходу. Его другу, Мэтту Камерону, издателю «Пресс Энтерпрайз», предстоит перенести удар, а Пит знал, что Мэтт обязательно будет на обеде у Агнес.

К вечеру дождь сменился снегом, и теперь его хлопья летели из темноты на свет уличных фонарей и магазинных витрин. Пит не видел снега вот уже… дайте припомнить… почти три года. Его прикосновение к щекам освежало и взбадривало.

От сводок новостей и прочих дел, связанных со станцией, мысли его спокойно перенеслись к тем событиям, которые привели его в Уиллетс. Да, на его долю выпала удача, истинная, большая удача. Зайди он в бар на 52-й улице на полчаса раньше или позже, и он никогда бы не столкнулся с Клиффом Бегли. А не столкнись он с Клиффом Бегли — не узнал бы об Уиллетсе. Зато теперь он здесь, в городе, так похожем на тот, который создал в своем воображении. Просто поразительно похожем.

Сквозь хлопья снега Пит вглядывался в дома. Как и все в городе, он знал особняк Уэллеров, но, погрузившись в свои мысли, мог пойти по Университетской улице вместо Почтовой. Наконец он увидел огромный, окруженный железной оградой дом, в два раза больше любого в квартале, с башнями в викторианском стиле и лепными карнизами. Пит прошел через ворога и подошел к широкому парадному подъезду. На двери был маленький молоточек, и Пит негромко постучал.

В ту же секунду дверь отворила женщина.

— Я Агнес Уэллер, а вы, наверное, Пит Маркотт. Заходите.

Она была моложе в его воображении, может, чуточку утонченней и изящней. На самом же деле ей оказалось за пятьдесят. Это была некрасивая, полная, но ладно скроенная женщина с приятным круглым лицом и негустой черной косой, уложенной вокруг головы.

Холл, в котором очутился Пит, был оклеен обоями под мрамор, изящная винтовая лестница вела на второй этаж. Когда улыбающаяся горничная брала у Пита пальто и шляпу, Агнес сказала:

— Первый снегопад в этом году. Я много повидала их на своем веку, и все равно каждый новый снегопад волнует.

Она повела его в гостиную. Пит был бы разочарован, если б гостиная оказалось не такой огромной, без высоченных потолков, парчовых портьер и массивной мебели, обитой рубчатой материей. За решеткой красивого лепного камина весело потрескивал огонь. У камина возвышалась долговязая фигура Мэтта Камерона. Он помахал Питу, когда тот вошел. Агнес представила его остальным гостям: миссис Камерон, маленькой, коренастой женщине с блестящими птичьими глазками, миссис Корум и доктору Клоду Коруму, директору Уиллетского государственного педагогического колледжа.

Доктор Корум, большой мясистый мужчина с крупными чертами лица и тронутыми сединой каштановыми волосами, был именно таким, каким и должен быть директор колледжа. Но> вот жена его, миссис Корум, уж никак не напоминала супругу директора колледжа. Когда Пит подошел к ней, она поднялась с дивана и отвела назад руки. Платье туго обтянуло ее красивый бюст. У нее были светлые блестящие волосы, гладкая чистая кожа и зеленые, цвета глубокой спокойной воды глаза. Черное шифоновое платье очень шло миссис Корум, подчеркивая ее красоту.

Беря ее руку в свою, Пит вдруг почувствовал волнение и, чтобы скрыть его, поспешно повернулся к Камерону:

— Надеюсь, Мэтт, вы не очень расстроитесь из-за того, что УЛТС в вечерней сводке обставит «Энтерпрайз»?

— Что? — удивился Мэтт. — Обставит нас? Как это?

— На Вио Крик Пикник Граундс произошло убийство.

— Убийство? — испугалась миссис Камерон.

Мэтт помрачнел:

— Да, моя дорогая, убийство. Мне это известно. — Тут выражение его лица смягчилось, и он усмехнулся. — Однако, Пит, вы узнали об этом слишком поздно. Видите ли, это случилось сто лет тому назад. Призрак жертвы с тех пор, как правило, появляется в канун Дня всех святых. Должно быть, в этом году он немного запоздал. Кто вам рассказал о нем, Пит?

Пит переждал, пока утихнет смех.

— Убийство, о котором я говорю, произошло сегодня. Я сам был его очевидцем. Хоби Хобарт тоже. — Все взоры устремились на Пита.

— Невероятно! — сказал доктор Корум. — Убийство здесь, в Уиллетсе!

Камерон, казалось, был несколько взволнован:

— Вы в этом уверены, Пит?

— Я же сказал, что видел все своими глазами.

Камерон направился в холл:

— Можно воспользоваться вашим телефоном, Агнес? Мне нужно позвонить в редакцию.

Агнес Уэллер кивнула, пошла было за ним, но потом передумала. Пит оказался под перекрестным огнем вопросов, на которые еле успевал отвечать:

— Я не сумел разглядеть этого типа в синем костюме… Нет, представьте себе, он не побежал. Просто ушел, будто был уверен, что за ним никто не погонится… Другой? Да гот совсем старик, одет чуть ли не в лохмотья. Рыжеватые волосы. Я заметил, что на левой руке у него нет второго пальца.

— А он не успел сказать, почему на него напали и кто был его убийцей? —спросил Корум.

— Нет, он сказал что-то, но что именно — трудно понять. «Пятьдесят два», что ли, точно не знаю. Но вот последние слова я слышал совершенно отчетливо; Он сказал: «Ритз Брайэнт в безопасности».

Миссис Камерон подалась вперед.

— Рита Брайэнт работала в библиотеке колледжа. Доктор Корум, вы ее помните? — Она взглянула на Корума, потом снова на Пита. — Но Рита погибла в автомобильной катастрофе несколько лет тому назад. Как можно говорить о ее безопасности, если она мертва?

Прелестный ротик миссис Корум скривился в сардонической улыбке.

— О, в этом есть свой смысл. Быть мертвым в этом городе — пожалуй, единственный способ быть в безопасности.

В реплике был намек, которого Пит не понял, но прозвучала она слишком резко. Мисс Уэллер поторопилась прервать неловкое молчание.

— Я понимаю, это ужасно глупо, но года два-три назад зимой за моим загородным домом присматривал человек по имени Фред Ваймер. Описание мистера Маркотта… оно в точности подходит к Фреду. Я хочу сказать, что у него тоже были рыжие волосы и не хватало пальца. Вы не думаете…

Мэтт Камерон вошел в комнату крупными шагами. Вид у него был очень растерянный.

— Я только что говорил с редакцией, — сказал он. — Все сотрудники разошлись по домам. Чарли Уильямс, дежурный редактор, сообщил мне, что репортаж был получен и состоял всего из одной фразы: «На Пикник Граундс обнаружен неопознанный мужской труп». Об убийце ни слова. Сообщение получено слишком поздно, чтобы попасть в номер.

— Кто передал сообщение? — поинтересовался Пит.

— Ну, полагаю, репортер, который ведает отделом происшествий.

— Вам придется взять нового репортера по этому отделу, — сказал Пит. — Было не только убийство, но и два свидетеля — Хоби и я. Сразу же после происшествия мы оба дали полиции показания, а сегодня днем мне звонил шеф полиции Гиллиг, и я снова повторил ему все подробности. Наверно, он говорил и с Хоби. Постойте-ка! Как раз сейчас Хоби выходит с этим сообщением в эфир. — Он обратился к Агнес Уэллер: — Вы не возражаете, если я включу ваш приемник?

— Он неважно работает, — сказала Агнес. — Я обычно слушаю радио наверху. Но УЛТС он, наверно, возьмет.

Пит включил приемник и настроился на волну. Приемник взвыл, затих, и в комнате загремел голос Хоби. Он нараспев начал свое обычное: «Доброго-доброго вечера всем вам, друзья. Ваш старый приятель Хоби сейчас расскажет все новости».

Пит уменьшил громкость, и голос Хоби зазвучал нормально: «Отцы города так и не пришли к согласованию по поводу новой автобусной линии. На ночном заседании, которое тянулось…» — Хоби пустился в подробный отчет о споре по поводу автобусной линии, потом о баскетболе, потом об инциденте с летающим шаром, закончив перечислением незначительных событий, о которых сообщалось на первой странице «Пресс энтерпрайз». Он завершил сводку сообщением о погоде и напомнил слушателям: «Не выключайте приемников, я снова вернусь к вам с «Веселым часом».

Другой диктор приступил к рекламным объявлениям. Сводка окончилась. Хоби не сказал ни слова.

Пит сердито выключил приемник и так и остался стоять возле него, смущенный насмешливым выражением лиц и молчанием своих собеседников. В комнату вошла улыбающаяся горничная и сказала:

— Обед готов, господа.

Агнес Уэллер скромно принимала комплименты гостей по поводу прекрасной сервировки стола, изысканных приборов, хрустальных бокалов на кружевных салфеточках, искусно сделанных канделябров, и мрачная тема убийства, казалось, была забыта. Но Пит знал, что все помнят о ней, и то, что ее избегали, не радовало его. Просто люди вели себя тактично. Его же» очевидно, сочли либо неумелым остряком, либо лжецом.

Он старался поддержать разговор или по крайней мере слушать, о чем говорят остальные, но и это ему не удалось. Говорили в основном о делах колледжа, о которых он ничего не знал, и это не смягчило накипавшее в нем раздражение. Ему хотелось как-то объяснить нерадивость Хоби, но он так и не смог найти способа вежливо вернуться к этой теме. Да и какие объяснения мог он привести? По-видимому, девушка с коммутатора не передала Хоби его, Пита, указаний, но ведь Хоби, в прошлом репортер, должен сам знать цену новостям. Тут виновата не только девушка с коммутатора. Хоби должен был осветить это событие без чьих бы то ни было указании.

Наконец обед, показавшийся Питу неимоверно долгим, подошел к концу. Как только позволили приличия, он встал из-за стола и откланялся, сославшись на то, что ему необходимо вернуться в студию. Агнес очень слабо протестовала против его раннего ухода, и это не ускользнуло от его внимания. Вместо того чтобы произвести на Агнес Уэллер хорошее впечатление, он свалял дурака.

Пит не соврал, сказав, что возвращается на студию. Он просидел до десяти в своем кабинете, ожидая Хоби, занятого «Веселым часом». Услышав в холле его шаги, Пит открыл дверь. За то время, что они не виделись,, Хоби сменил свой утренний наряд. Теперь на нем был костюм шоколадного цвета, розовая рубашка и яркий галстук в розовую и коричневую клеточку.

Увидев Пита, он дружелюбно ухмыльнулся:

— Вот здорово! Рад, что встретил вас, шеф. Вам, наверное, не терпится узнать, что случилось с историей об убийстве. Мне, конечно, передали ваши указания, но у меня не было времени их обработать. Понимаете, часов с шести я составляю сводку по первой странице «Пресс Энтерпрайз», затем бегу перекусить. Сегодня я вернулся буквально за две минуты до начала передачи. А в «Пресс Энтерпрайз» ведь тоже этого сообщения не было.

— Это мне известно, — сказал Пит. — Но почему вы должны зависеть от «Пресс Энтерпрайз»? Ведь вы сами были свидетелем. Вы могли сделать первоклассный репортаж.

— Вы хотите сказать, что я должен был сымпровизировать? Пит, так нельзя обращаться с новостями. Они должны исходить из надежного источника, их надо проверить и подтвердить. Если б я просто так подошел к микрофону и начал плести что в голову придет, я мог бы сболтнуть такое, за что нам потом пришлось бы расплачиваться. А главное, что бы подумали о нас наши слушатели? Ни подтверждения в прессе, ни отчета полиции, а так, голые фразы.

— Вы должны были достать отчет полиции. Ведь вы говорили днем с шефом Гиллигом?

— Сразу же после его разговора с вами. Он задал мне несколько вопросов, сам же ничего нового не сказал. Говорит, что у них еще ничего определенного нет, и просит связаться с ним завтра. Знаете, Пит, это только в книгах хорошо читать обо всех этих сногсшибательных новостях и сенсационных материалах, на деле же все не так. Думаю, нашей станции мое молчание будет куда полезней.

В рассуждениях Хоби было много здравого смысла, и Питу даже стало несколько неловко.

— Ладно. Мы передадим это завтра. Я знаком с шефом Гиллигом и завтра днем сам зайду в полицейский участок и поговорю с ним. — Он вдруг улыбнулся. — Я ведь новичок в таких делах.

Полицейский участок находился в подвале здания суда, а само это серое каменное здание, массивное, двухэтажное, в копоти и грязи, было в полутора кварталах от студии, на площади, где обычно проводились митинги. На фундаменте здания, окруженного голыми деревьями, стояло: «1862». Пит толкнул тяжелую дверь и спустился в приемную, где горела электрическая лампочка, пахло лизолом и сигарными окурками. Полицейский, долбивший на допотопной пишущей машинке, встал и доложил о приходе Пита, и тот вошел в кабинет шефа полиции.

Шеф Энди Гиллиг был похож на бакалейщика из угловой лавки. У него было доброе румяное лицо и редкие волосы.

Сквозь очки в золотой оправе смотрели синие глаза. Его френч висел на стуле, а он сам, в потертой коричневой куртке с кожаными заплатами на локтях, сидел между ободранными, залитыми чернилами столом и бюро с крышкой на роликах. Бюро находилось сзади, и было так завалено бумагами, что создавалось впечатление, будто Гиллиг, отчаявшись восстановить на нем порядок, решил перекочевать к письменному столу. Его нога в белом шерстяном носке покоилась на сиденье другого стула.

Он перегнулся через стол пожать Питу руку.

— Проклятая мозоль. С ума сводит. Рад снова видеть вас, Пит. Тащите себе стул. Чем можем служить?

— Да вот сегодня вечером мы собирались сообщить по радио об убийстве у ручья Вио. Мне бы хотелось узнать, не располагает ли полиция какими-нибудь новыми сведениями.

— Что ж, давайте взглянем, давайте взглянем. — Гиллиг повернулся к бюро, тщательно отобрал стопку бумаг и вновь повернулся к столу. — Вот рапорт полицейских офицеров Мэттисона и Уолдрона. Они ответили на звонок Хобарта в полицию. Из написанного здесь ясно, что вы имели с ним беседу в Пикник-парке, главным образом с Мэттисоном. И ничего нового, кроме того, что вы им рассказали, пока нет. Сегодня днем медицинский эксперт доктор Лэнг делает вскрытие, после чего может выясниться кое-что новенькое. Я тогда дам вам знать.

— Спасибо. А убитого опознали?

— Да. И вот ведь как все интересно бывает. Сегодня утром мне позвонила Агнес Уэллер, сказала, что вы были у нее вчера вечером и что ваше описание покойника целиком подходит человеку, который когда-то у нее работал. Я попросил ее зайти и опознать труп. Она не хотела, но я сказал ей, что это ее гражданский долг. Тогда она пришла, и оказалось, что это и на самом деле тот человек, который у нее работал. Его звали Фред Ваймер.

— И что, определение личности навело на след преступника?

— Вы имеете в виду, что мы могли бы теперь отыскать врагов покойного? Нет, никаких врагов у него не было. Единственный след — это ваши показания, записанные Мэттисоном, а именно: убийца низкого роста, плотный, одет в синий костюм. Но эти приметы подходят ко многим. И как это вы не разглядели его лица?

— Он все время был ко мне спиной.

— Так… И вы не заметили, откуда он появился?

— Нет, но я видел, что он пошел к ручью.

— В рапорте так и записано. Внизу у ручья грязно. Полицейский офицер Уолдрон доложил, что он спускался вниз в надежде обнаружить следы, но их там не оказалось.

— В то время лил довольно сильный дождь. Их могло смыть.

— Да… Очевидно. Но этот, в синем костюме, появился как будто из ниоткуда и исчез так же загадочно. Пит, а вы уверены, что рассказали Мэттисону все в точности, как было?

Каким-то образом Гиллиг поменялся с ним местами. Теперь вопросы задавал он, а отвечал на них Пит.

— Я сообщил Мэттисону все, что случилось, — отрезал он.

— Да, да, конечно, конечно. Но, может быть, вам это показалось? Ведь вы, вы были немного возбуждены?

— Я не был возбужден.

— Как бы там ни было, в данный момент у нас есть лишь имя мертвого и ваши показания полицейским, которые вы вчера подтвердили мне по телефону. Завтра в одиннадцать утра состоится расследование в 62-й комнате в здании суда. Мы хотим, чтобы вы пришли в качестве свидетеля.

— Разумеется, я приду.

— Между прочим… Я хотел бы дать вам маленький совет: не очень спешите выходить в эфир с этим сообщением.

— Не спешить? Это случилось четыре часа назад, а город еще ничего не знает. Почему? Кто этому препятствует?

Гиллиг обиженно взглянул на Пита.

— Неужели вы думаете, что этому препятствует полиция? Еще вчера днем мы дали сообщение в «Пресс Энтерпрайз».

— Я знаю. Но Мэтт Камерон сказал, что сообщение поступило слишком поздно и в нем было сказано только, что в Пикник-парке найден неопознанный труп мужчины.

— А разве это не так? Что еще мы могли сказать вчера, когда расследование еще и не начиналось? К тому же не полиции решать, был ли Ваймер на самом деле убит, Это дело следственного жюри, и для этого ведется расследование. Не принимайте все слишком близко к сердцу, Пит. Как только что-нибудь обнаружится, обещаю вам, что вы об этом узнаете. А это может случиться даже сегодня. Если вскрытие даст что-нибудь новое, я вам позвоню.

По дороге на студию Пита осенило, что шеф Гиллиг вежливо отказал ему. Он вел себя дружелюбно, но, кроме имени убитого, не сообщил ничего другого. За двадцать четыре часа, прошедшие с момента убийства, полиция могла бы чуть-чуть продвинуться с расследованием. Но Гиллиг не хотел заниматься делом об убийстве у ручья Вио. Позиция провинциального простака-полисмена служила ему удобной ширмой.

Работа, скопившаяся у Пита на столе, поглотила весь-остаток дня. Шеф Гиллиг не звонил. Вообще телефон Пита безмолвствовал, если не считать звонка телефонистки, сообщившей, что к нему пришла Дина Джоунс, она же Бетти Блайз, чей «Час для домохозяек» отныне был исключен из программы. Дина Джоунс была уволена вскоре после того, как станция перешла к Питу. Пит ни разу не видел ее, да и не имел ни малейшего желания с ней встречаться. Поэтому он сказал, что занят, и повесил трубку.

Часов около пяти мальчик-рассыльный принес номер «Пресс Энтерпрайз». В нем был абзац примерно следующего содержания: «На Вио Крик Пикник Граундс обнаружен труп мужчины, в котором опознали Фреда Ваймера, Ваймер был работником на ферме в окрестностях Уиллетса». И больше ни одной фамилии. И ни слова о том, как умер Ваймер.

Пит отложил газету в сторону, взял сигарету, откинулся в кресле и, сжав губы, стал вертеть в руках незажженную сигарету. Потом он подался вперед, взял трубку и набрал номер Хоби. Телефон прозвонил трижды, пока, наконец, Хоби снял трубку.

— Да, — ответил он.

— Это Маркотт. Карандаш у вас под рукой?

— Разумеется. Минутку. О’кэй, шеф.

— Пишите: «Вчера, в час пополудни, среди бела дня на Вио Крик Пикник Граундс до смерти избит человек. Им оказался Фред Ваймер, когда-то работавший у мисс Агнес Уэллер. Она опознала его тело сегодня в морге. Убийца, мужчина в синем костюме, скрылся. Свидетели показывают, что это был полный человек, около пяти футов восьми дюймов роста и весом около двухсот фунтов. Он все еще на свободе. Шеф полиции Гиллиг сообщил сегодня, что полиция еще не напала на его след». Вы все записали, Хоби?

Пауза.

— Да… записал, но…

— Олл райт. Таков фактический материал. Если хотите, изложите все своими словами, но это должно быть в вечерней сводке. Непременно. Это приказ.

Еще одна пауза, на сей раз более продолжительная. Потом в трубке послышались гудки.

Происшествие в том виде, как его изложил Пит, потрясет весь город, но, очевидно, ему и необходимо потрясение. Пит закончил работу, надел пальто и вышел, пожелав спокойной ночи девушке в коммутаторе. Ее звали Хейзл. Разумеется, у нее была и фамилия, однако в Уиллетсе вовсе не обязательно знать фамилию знакомого человека.

Студия УЛТС занимала верхний этаж здания музыкального магазина Миллера. Скрежещущий грузовой лифт мог свезти час вверх и вниз, если вы знали, как с ним управляться. Но Пит предпочитал ходить пешком. Он распахнул входную дверь, и в лицо ему ударил промозглый ветер, поднявшийся после ночного снегопада. Вода от растаявшего снега подернулась корочкой льда, и машины двигались медленно и осторожно.

Пат собрался было пообедать у Гоффмана, но это было слишком далеко, тем более что идти нужно было против ветра, а ни одного такси он не видел. Поэтому он довольствовался обедом и двумя коктейлями в отеле и прошел в свой номер. До восьмичасовой сводки новостей оставалось три четверти часа. Пит включил приемник, — как всегда, передавались музыкальные записи, — снял пиджак и растянулся на кровати. Он вспомнил обед у Агнес Уэллер и то дурацкое положение, в которое там попал. Что ж, кое-кто из друзей Агнес будет слушать сегодняшнюю сводку. Потом се спуталось и затуманилось у него в голове.

Вдруг он почувствовал, что музыка смолкла, и голос диктора произнес:

— Это наша местная радиостанция УЛТС. Слушайте восьмичасовые новости, которые расскажет вам Хоби Хобарт.

— Совершенно верно, сэр… Доброго-доброю вам вечера, дорогие слушатели, —начал Хоби своим обычным развязным тоном. — Господа, сегодня новости серьезные. По-настоящему серьезные. Я даже хочу посвятить им целых пятнадцать минут сразу же после дружеского послания от мебельного магазина «Феникс». О’кэй, Билл Грейди! Сегодня вы наш коммерческий диктор, начинайте!

Пит сел на кровати, свесив ноги и дожидаясь, когда Грейди закончит бессвязную рекламную болтовню. Наконец снова послышался самодовольный голос Хоби:

— А теперь, господа, слушайте эти важные новости. Уиллетский государственный педагогический колледж примет участие в больших баскетбольных соревнованиях, которые состоятся в январе.

Добрых семь минут Хоби излагал подробную историю команды педагогического колледжа, и Пит сидел на краю кровати, все еще не веря, что Хоби собирается обойти молчанием происшествие на Вио Крик. И только после рекламы, когда Хоби начал с того самого места, где его прервали, у Пита не осталось никаких сомнений. Он встал, натянул пиджак, даже не потрудившись надеть пальто и шляпу, и в задумчивости прошел через холл к лифту. Кто-то окликнул его, и он кивнул в ответ, не заметив, с кем поздоровался. Потом он вышел из отеля и, не обращая внимания на холодный, колючий ветер, быстрыми шагами направился к студии.

В контрольной студии Грейди монотонным голосом дочитывал рекламу магазина «Феникс». Хоби с бумажным стаканчиком в руке стоял у бака с водой в коридоре возле студии Б. Увидев Пита, он изобразил изумление:

— А я думал, ваш рабочий день уже закончился.

— Мне нужно поговорить с вами, Хоби, — сказал Пит.

В глубине зрачков Хоби что-то дрогнуло.

— Через минуту я выхожу в эфир с «Веселым часом». Может, мы поговорим завтра?

— Мы поговорим сейчас, у меня в кабинете. «Веселый час» будет вести Грейди.

Хоби скомкал бумажный стаканчик и швырнул его на пол. Грейди уже покончил с рекламой и теперь с недоумением и озабоченностью поглядывал на них из окна контрольной студии. Хоби сделал ему знак. Грейди кивнул ему и направился к одному из проигрывателей. Из репродуктора громко полилась мелодия «Я хочу быть счастливой», которую Хоби сделал темой «Веселого часа». Хоби повернулся и проследовал за Питом в кабинет, прикрыв за собой дверь. Музыки не стало слышно, и в кабинете воцарилась тишина.

— Олл райт, — начал Хоби, — догадываюсь, вы хотите спросить меня, почему я посвятил все свое время баскетбольным соревнованиям на первенство штата. Ну что ж, отвечу: да потому, что это важнее, гораздо важнее какого-то убитого бездельника. Для большинства это имеет огромное значение. Здесь с ума сходят от баскетбола. О нем говорят, думают, а кто пооборотистее, те зарабатывают на этом неплохие деньги. Вот я и решил выкинуть происшествие на Вио Крик. Вот так-то.

— Вы решили? С каких это пор вы начали принимать решения?

Хоби ответил не сразу. Он пошарил в кармане своего пиджака, достал пачку сигарет, потом вдруг снова положил ее в карман.

— Нам нужно решить все прямо сейчас, Пит, — сказал он. — Я давно работаю на УЛТС. Она — мое детище. Я создал ее, и я знаю, как и что. Вы ничего не знаете. То, что вам достался кусок маркоттовского наследства, вовсе не делает вас знатоком в этой области. Итак, с сегодняшнего дня либо мы будем придерживаться моей системы, либо ищите себе другого парня.

Пит обратил внимание, на то, что Хоби упомянул деньги Маркоттов. Наверное, не один он заблуждался на этот счет. Однако для внесения корректив время было неподходящим.

— Ну что ж, Хоби, если вы недовольны создавшимся положением, думаю, мне лучше подыскать другого парня.

— Мне это вполне подходит, — ответил Хоби. — А как подойдет вот это вам?

Удар не был молниеносным, но он был сильным. Пит успел шагнуть в сторону и подставить плечо, но все-таки покачнулся» и чуть не потерял равновесие. Он отступил назад, стараясь отразить град болезненных ударов, которые противник наносил ему и справа и слева, а Хоби между тем все наступал. Он, очевидно, собирался поработать на славу.

Наконец Пит сам перешел в наступление: сделав ложный выпад левой рукой, он нанес удар правой. Хоби защитился и сильно ударил Пита под ложечку. У Пита перехватило дыхание. Ловя ртом воздух, он снова отступил назад. Хоби все наступал, нанося короткие, резкие удары. Пит тщетно пытался уйти от неослабевающей атаки, которая изматывала его. Ему было не под силу тягаться с Хоби, который и весом превосходил его, и дрался с мастерством профессионала-боксера. Через минуту или две все будет кончено, ибо Хоби с его приемами изобьет его до беспамятства.

Внезапно Питу вспомнился вечер в Гавре и ссора с портовым грузчиком. Воспоминание промелькнуло и исчезло, но не бесследно. Пит стремительно выбросил руку, схватил Хоби за волосы и пригнул его голову к плечу. Завопив, Хоби вцепился ему в руку, и тут Пит нанес ему резкий удар в челюсть. Хоби дернулся, и Пит нанес еще удар. Затем, отпустив его волосы, быстро отступил на шаг назад и изо всех сил ударил Хоби в живот.

Хобизастонал, изнемогая от боли, и, прижав руки к животу, согнулся в три погибели. Он допятился до стола и со стоном повалился на него. Лицо его стало пепельно-серым, глаза остекленели. Пит настороженно следил за ним, сжав правый кулак. Но Хоби уже получил свое. Он поднялся со стола и, все еще не распрямившись, доплелся до двери и вышел.

Через открытую дверь в кабинет снова ворвалась музыка. Пит опустился в кресло у стола и тяжело перевел дух. Спустя минуту он встал и направился к студии, где Грейди ставил на один из проигрывателей новую пластинку.

— Можете прервать программу, Грейди, — сказал Пит. — Я хочу выйти в эфир с новостями, о которых забыл Хоби.

Глава III

Комната номер 62 в здании суда, в которой проводилось расследование по делу Ваймера, выглядела уныло. Здесь пахло пылью и горячими радиаторами. В одном конце стояли длинный полированный стол и складные стулья, которые убирали сразу же после заседания. Теперь они стояли вдоль стены в два ряда, по шесть в каждом. Девять мужчин и три женщины — следственное жюри — ерзали на стульях и вполголоса переговаривались между собой.

В комнате было еще несколько стульев, на которых никто не сидел, хотя, помимо жюри, здесь находилось человек семь-восемь. Среди них Пит увидел двух полисменов, Мэттисона и Уолдрона, с которыми он беседовал в день убийства на Пикник Граундс. Мэттисон с улыбкой кивнул ему. Пит улыбнулся в ответ и примостился на одном из стульев.

В комнату вошел человек в брюках и пиджаке разного цвета и занял место у стола. Он принес с собой блокнот для стенограмм и карандаши. Подточив несколько карандашей перочинным ножом, он со скучающим видом принялся чистить ногти.

Агнес Уэллер появилась вскоре после Пита. Он поднялся, принес ей стул и поставил его рядом со своим. Она устало улыбнулась ему и нервно проговорила:

— Ничего не понимаю. Кому понадобилось убивать Фреда Ваймера? Доброго одинокого старика, который никому в жизни не причинил вреда. Что говорит полиция? Они нашли что-нибудь? Напали на какой-нибудь след?

— Если напали, — ответил Пит, — то через несколько минут нам станет все известно.

Агнес покачала головой и повторила:

— Ничего не понимаю. Тогда, вечером за обедом, я была почти уверена, что вы шутите, просто дразните Мэтта Камерона, что, мол, его газета прозевала что-то важное. И даже когда вы описали беднягу Фреда Ваймера, я все еще сомневалась. Я даже боялась звонить шефу полиции Гиллигу, думала, он будет смеяться надо мной.

— В этом нет ничего удивительного, ведь даже моя станция не сообщила об убийстве.

Какой-то человек подошел к ним и сказал:

— Как поживаете, Агнес? Очень жаль, что пришлось затащить вас сюда.

— О, Гарольд, доброе утро. Мистер Маркотт, это доктор Лэнг, медицинский эксперт нашего округа.

— Кстати, как ваше самочувствие, мистер Маркотт? — любезно поинтересовался Лэнг. — Впервые имею возможность приветствовать вас у нас в Уиллетсе. — У него было моложавое лицо, мягкие, подернутые сединой, волнистые волосы. Он был красив, но скорее женственной красотой. — Можно мне присесть рядом с вами? Они, кажется, собираются начать.

В дверь вошли трое: один— высокий, худой, очень опрятный на вид пожилой мужчина с портфелем; другой — в мешковатом крапчатом твидовом костюме — явно давно не брился; третьим был Хоби Хобарт. Взяв стул, Хоби сел и огляделся. Увидев Пита, он отвел глаза. Те двое сели у стола и, пока худой старик открывал портфель и листал большую стопку бумаг, о чем-то вполголоса переговаривались.

Наконец старик повернулся лицом к жюри, откашлялся и начал:

— Все вы, полагаю, знаете, что моя фамилия Флемминг и что я следователь. Я хочу пояснить, что мой долг не вести заседание и выносить решения, как это делает судья, а руководить расследованием, в данном случае касающимся смерти мужчины, чье тело было обнаружено вчера «на Вио Крик Пикник Граундс. Вы, леди и джентльмены, члены жюри, сами решите, как и при каких обстоятельствах умер этот мужчина. Еще я хочу, чтоб вы уяснили себе следующее: ни один из присутствующих здесь не состоит под следствием и не находится под подозрением. Свидетелям будут заданы вопросы, единственная цель которых, как я уже говорил, выяснить обстоятельства дела. В основном вопросы буду задавать я или Элик Тарстон, наш очень способный окружной прокурор.

Он указал на небритого человека в мешковатом твидовом костюме. Элик Тарстон никак не отозвался на комплимент и продолжал сидеть с бесстрастным выражением лица.

— Однако, — продолжал Флемминг, — в соответствии с правилами следствия в нашем округе все члены жюри имеют право задавать свидетелям вопросы. Вопросы свои вы адресуете мне, а я, в свою очередь, задаю их свидетелю. — Он взял со стола лист бумаги. — Мы вызвали шесть свидетелей. Когда я буду зачитывать фамилии, прошу каждого названного поднять руку, чтобы мы могли знать, все ли присутствуют. Офицер полиции Мэттисон, офицер полиции Уолдрон, доктор Гарольд Лэнг, мисс Агнесс Уэллер, мистер Питер Маркотт, мистер Глен Хобарт. Прошу офицера полиции Мэттисона подойти к столу и принести присягу.

Показания Мэттисона целиком воспроизводили содержание его рапорта. Флемминг предъявил ему копию рапорта, и Мэттисон подтвердил, что копия была точной. Он сам зачитал ее вслух, с тем чтобы его показания внесли в протокол.

Его место занял полицейский офицер Уолдрон, чьи показания были аналогичны показаниям Мэттисона. Флемминг задал молодому полицейскому ряд вопросов, дабы выяснить, не видел ли тот каких-либо следов, осматривая почву у ручья. Уолдрон заявил, что никаких следов не обнаружил.

Следующей была Агнес Уэллер. Она принесла присягу, стоя у стола, затем села на стул, предназначенный для свидетелей. До этого расследование велось следователем. Теперь, вполголоса посовещавшись с Флеммингом, со своего места встал окружной прокурор Тарстон и, обойдя вокруг стола, начал:

— Мисс Уэллер, назовите, пожалуйста, для протокола свое имя и фамилию.

— Агнес Уэллер.

— Ваш адрес?

— Пост-стрит, сто семнадцать.

— Вы опознали мужчину, чье тело было найдено на Вио Крик Пикник Граундс пятнадцатого ноября?

— Да, этот человек одно время работал у меня. Его зовут Фред Ваймер.

— Мисс Уэллер, вы не могли бы погромче?

— Я говорю, что его звали Фред Ваймер. Одно время он работал у меня.

— Когда это было?

— Ммм… дважды, и оба раза зимой. Видите ли, он присматривал за моей загородной виллой. Первый раз — три года назад и второй раз — около двух лет тому назад. Летом он работал где-то в другом месте.

— Где именно?

— Я не знаю.

— Когда вы видели его в последний раз живым?

— Мне кажется… — Она помолчала, потом быстро сказала: — Ну да! Двадцать восьмого числа следующего месяца будет ровно два года. Двадцать восьмого декабря.

— Мисс Уэллер, я уже просил вас говорить громче.

Она отвечала на вопросы обычным голосом. У Пита создалось впечатление, что Тарстон умышленно придирается к ней. Однако ответ Агнес Уэллер прозвучал кротко и терпеливо:

— Простите, Элик, но мне казалось, я говорю достаточно громко.

— Неважно, что вам кажется. Говорите громко, чтоб вас могло слышать жюри.

Агнес повысила голос:

— В последний раз живым я видела Фреда Ваймера два года назад, двадцать восьмого декабря. Я хорошо помню это потому, что на рождество обычно устраиваю вечер у себя на вилле, и в том году я наметила его на двадцать восьмое. Вдруг перед самым рождеством он ни с того ни с сего вздумал уволиться. Я уговорила его остаться до двадцать седьмого декабря, чтобы приготовить дом для вечера. Утром двадцать восьмого он ушел.

— И куда он направился?

— Он, кажется, куда-то уезжал. А куда именно, я не помню, Элик.

Тарстон откинул со лба черную прядь. Ему не мешало бы и постричься.

— А вы не знаете, были ли у Ваймера враги?

— Нет, но и друзей тоже не было. Он был очень спокойным, очень тихим человеком. Кажется, он даже никуда не отлучался, когда работал у меня. Я хочу сказать, не ходил ни в город, ни даже в гости.

— А не имел ли он обыкновение носить при себе крупные суммы денег или какие-нибудь драгоценности — ну, допустим, дорогое кольцо или там часы?

— Часы у него были, но не думаю, чтоб они были особенно дорогими. Что касается крупной суммы денег, сомневаюсь, были ли они у него вообще. Разумеется, я не хочу сказать…

— Достаточно, мисс Уэллер, вы свободны.

Агнес была несколько удивлена резкостью Тарстона.

Когда она возвращалась на свое место, Пит услышал, как назвали его имя. Проходя мимо, Агнес улыбнулась ему. Он поклялся говорить правду, одну только правду и занял свидетельское место. Элик Тарстон стоял, широко расставив ноги и засунув руки в карманы брюк. Прошла целая минута, прежде чем он раскрыл рот.

— Как ваше имя? — Вопрос прозвучал резко.

— Питер Маркотт.

— Где вы живете?

— В отеле «Уиллетс».

— Чем вы занимаетесь, мистер Маркотт?

— Я владелец и директор радиостанции УЛТС.

— Да что вы говорите! — Тарстон улыбнулся натянутой, неискренней улыбкой. — И как давно вы владеете УЛТС?

— Около шести недель.

Тарстон вытащил руки из карманов и облокотился на стол.

— Скажите мне, мистер Маркотт: сделавшись владельцем станции, произвели ли вы какие-либо изменения в ее штате и в ее работе?

«Черт побери, какое это имеет отношение к убийству?» — подумал Пит, но на вопрос ответил:

— Да, некоторые.

— Например?

— Ну, я уволил кое-кого и отменил одну-две программы.

— Почему?

— Да потому, что все это пошлятина. Думаю, Уиллетс заслуживает кое-чего получше.

— Чем же именно вы собираетесь нас порадовать?

Тарстоновская манера задавать вопросы все больше ставила Пита в тупик.

— Я хочу сделать УЛТС первоклассной станцией новостей, — ответил он.

— Итак, ваша цель — заслужить репутацию трансляцией новостей. Понимаю. —Тарстон вдруг уселся на стол. — Мистер Маркотт, как сказано в рапорте офицера полиции Мэттисона, вы сообщили ему, что пятнадцатого ноября, около часа дня, вы и Глен Хобарт подъехали к зданию радиоцентра и, выйдя из машины, заметили на Вио Крик Пикник Граундс человека, который сидел на скамейке. Правильно?

— Верно.

— Далее, согласно рапорту офицера полиции Мэттисона, вы сказали ему, что вместе с Хобартом вошли в здание радиоцентра. Потом выглянули из окна и увидели, как убивают Ваймера.

— Я видел, как его избивали. Я тогда не знал, что его убьют.

— В котором часу это было?

— Около часа дня.

— Мне нужно точное время.

— Это случилось в пятьдесят восемь минут двадцать две секунды первого пополудни по центральному времени. Такая точность вас устраивает?

Одна из женщин в жюри засмеялась. Тарстон не обратил на это ни малейшего внимания, даже на взглянул в сторону жюри.

— Иными словами, примерно без двух минут час. Увидев, как избивают этого человека, вы и Хобарт бросились на Пикник Граундс, но, когда добежали туда, преступник уже скрылся. Я правильно излагаю факты?

— Да.

— Олл райт. Теперь расскажите нам о Ваймере.

— Он лежал на земле. В первое мгновение мне показалось, что он мертв, но потом я увидел, что он еще дышит. Я послал Хоби в радиоцентр позвонить в больницу и полицию.

— Цитирую рапорт, если ошибусь — поправьте: «Перед смертью Ваймер что-то сказал о Рите Брайэнт».

— Он сказал: «Рита Брайэнт в безопасности».

— Хобарт это слышал?

— Каким же образом? Я ведь только что сказал вам, что он вернулся в здание радиоцентра позвонить по телефону.

Тарстон спокойно глядел на него.

— К тому времени, как вы с Хобартом добежали до Пикник Граундс, преступник скрылся, однако вы видели его из окна радиоцентра. Не смогли бы вы описать его?

— Он был низкого роста, немного сутуловатый, плотный. Одет в синий костюм.

— Продолжайте, мистер Маркотт.

— Это все, что я могу о нем сказать.

— Но вы могли бы описать его получше. Как он выглядит? Какие волосы, светлые или темные? Сколько ему на вид лет? Каков овал его лица?

— Лица я не разглядел. Я так и сказал полицейскому офицеру Мэттисону. Это указано в рапорте.

— Ах, да. Теперь припоминаю. — Тарстон соскочил со стола. — Итак, подводя итог, можно сказать, что Ваймера убил низкий, плотный мужчина в синем костюме. Когда вы и Хобарт добежали до места происшествия, мужчина исчез. Вы послали Хобарта позвонить в полицию. В отсутствие Хобарта Ваймер что-то сказал о Рите Брайэнт и умер. Свидетелей не было, если не считать, разумеется, вас. Это все, мистер Маркотт.

Пит покинул место, красный от смущения. Этот провинциальный юрист сумел каким-то образом вытянуть из него ответы, звучавшие по-детски и неубедительно. Он сел рядом с Агнес, которая взглянула на него с сочувствием.

Тем временем вызвали Хоби. Подняв руку, он произнес: «Я обязуюсь», — и занял свидетельское место.

Тарстон долго стоял с закрытыми глазами, потом все-таки открыл их и скороговоркой выпалил:

— Назовите ваше имя.

— Глен Тайлер Хобарт. Я живу в «Агнес Аппартментс»^[5], квартира четыре.

— Чем занимаетесь?

— До вчерашнего дня я был диктором на УЛТС. Меня уволили за отказ передать фальшивые новости.

Пит так и вскинулся. Со стороны жюри долетел ропот удивления. Тарстон не обратил ни малейшего внимания ни на ропот, ни на заявление о фальшивых новостях.

— Пятнадцатого ноября около часа дня вы были с Питером Маркоттом у здания радиоцентра?

— Да.

Когда вы и Маркотт вышли из машины возле радиоцентра, вы увидели Ваймера на скамье на Пикник Граундс?

— Нет!

— Когда же вы впервые увидели его?

— Когда Маркотт и я перебежали через дорогу и оказались на Пикник Граундс, Ваймер лежал там возле скамейки.

— Как вы думаете, Ваймер был жив или мертв?

— Не знаю. Я не эксперт. Но мне показалось, что он был абсолютно мертв.

— Видели вы убийцу, который, по словам мистера Маркотта, был в синем костюме?

— Нет, я никого не видел, кроме Ваймера.

Пит вскочил со своего места:

— Господин следователь!

Флемминг окинул его насмешливым взглядом.

— В чем дело, мистер Маркотт?

— Вы сказали в самом начале, что члены жюри могут задавать вопросы свидетелям. Хоть я и не член жюри, мне все-таки хотелось бы задать один вопрос.

Взгляд Флемминга скользнул к Тарстону, потом снова к Питу.

— Это не полагается, но если ваш вопрос будет способствовать получению новой информации… — Он поколебался, однако спросил: — А что это за вопрос?

— Хоби утверждает, что не видел убийцу, но полицейскому офицеру Мэттисону на Пикник Граундс он сказал другое. Я хотел бы знать, почему он изменил свои показания.

Взяв копию рапорта Мэттисона, Флемминг внимательно перечел ее.

— Вы ошибаетесь, мистер Маркотт, — сказал он. — Я не нашел здесь никакого подтверждения того, что свидетель сказал, будто он видел убийцу.

Пит снова сел. Теперь он и сам не мог припомнить, что говорил Хоби Мэттисону. Ясно было одно: в рапорте нет ошибок. Ведь Мэттисон записывал все так внимательно. Что ж, результаты вскрытия покажут, что это дело рук убийцы. Кто-то же избил Ваймера до смерти? Ведь не мог он сделать это сам?

Пит внимательно прослушал конец допроса, но ничего существенного сказано не было. У Хоби спросили, был ли он знаком с Ваймером, и он ответил отрицательно.

На вопрос: «Когда вы увидели тело Ваймера?» — он ответил: «В час дня».

Его отпустили и вызвали доктора Лэнга.

Лэнг направился к столу самоуверенной походкой. Он чувствовал, что привлекает к себе внимание. И действительно, в своем сером фланелевом костюме и голубой рубашке с темно-синим галстуком он выглядел спокойно и внушительно. Торжественным голосом он произнес клятву и с подлинной непринужденностью уселся на свидетельское место. Когда Тарстон спросил, как его фамилия, губы его искривила легкая усмешка.

— Вы являетесь медицинским экспертом округа Вио, не так ли?

Лэнг кивнул:

— Да.

— Пятнадцатого ноября, — начал Тарстон, — вас вызвали на Вио Крик Пикник Граундс осмотреть тело мужчины, которого впоследствии опознали как Фреда Ваймера. Это так?

— Да.

— И вы произвели осмотр тела?

— Да, дважды. На Пикник Граундс я произвел предварительный осмотр. Позже я делал вскрытие.

— Не сообщите ли вы нам о результатах ваших экспертиз?

— Я отправил в полицию подробный отчет, но так как в нем довольно много специальных терминов, то, может быть… — Он взглянул в сторону жюри. — Для того чтоб меня поняли эти достопочтенные граждане, я попытаюсь ответить на ваш вопрос более доступным языком. Вас это устроит?

— А факты от этого не пострадают? — спросил Флемминг.

— Думаю, что нет. Уверен в этом. Так вот, еще когда я произвел осмотр тела на Пикник Граундс, мне стало абсолютно ясно, что Ваймер страдал от недоедания. Позже я убедился, что в течение последних двадцати четырех часов у него не было крошки во рту. Однако в крови у него обнаружено огромное количество алкоголя. Полагаю, что последнее время он беспрерывно пил. Я обнаружил большое количество ушибов, в основном на голове и на лице, что дало мне основание сделать вывод, что он был пьян и перед самой смертью падал, и, возможно, не раз. Причиной же смерти послужило ранение мозга, вызванное ушибом головы, и последовавшее за ним кровоизлияние.

— А этот ушиб мог быть нанесен кем-то другим? — спросил Тарстон.

Да, — ответил доктор Лэнг, — его мог нанести кто-то другой тяжелым тупым орудием. Однако, исходя из природы повреждения и положения, в котором находилось тело, когда я прибыл на Пикник Граундс, мне кажется, что Ваймер просто споткнулся и, падая, ударился головой о скамейку.

Пит жадно втянул в себя воздух и медленно выдохнул. Доктор Лэнг в точности описал все, что случилось, но только не так, как случилось. Ваймер действительно ударился головой о скамейку, но не потому, что споткнулся. Он рухнул на землю от побоев. Показания Лэнга создавали абсолютно ложное представление.

Пит вскочил с места.

— Господин следователь! Будьте любезны, господин следователь!

Члены жюри, посмеиваясь, взглянули в его сторону. Начиналось настоящее представление. Но Флемминг не разделял всеобщего веселья.

— Ну, мистер Маркотт, что там еще? — устало спросил он.

— Я не опровергаю показаний Лэнга, — сказал Пит, — но в одном очень важном пункте допущена ошибка. Нельзя ли мне вновь занять свидетельское место и описать истинный ход событий?

— Мне кажется, вы уже наговорили вполне достаточно, — голос Флемминга звучал сурово. — Сегодня утром вы рассказали все здесь; в тот день, когда Ваймера нашли мертвым, изложили все Мэттисону, а вчера вечером сделали сообщение по радио. Не думаю, чтобы еще одно повторение принесло пользу.

— Я просто хотел бы внести ясность…

— Прошу вас, сядьте, мистер Маркотт.

— Но доктор Лэнг ошибается, допуская…

— Мистер Маркотт! — оборвал Флемминг. — Хотя сейчас и ведется следственное дознание, все же это дом правосудия. Если с вашей стороны последует дальнейшее нарушение тишины, я обвиню вас в неуважении к суду. А теперь, пожалуйста, сядьте.

Пит сел. Флемминг кивнул окружному прокурору Тар-стону, и тот продолжил опрос.

— Итак, доктор Лэнг, приехав пятнадцатого ноября на Пикник Граундс, вы нашли Ваймера мертвым.

— Да, он был мертв.

— А вы не скажете, в котором часу вы туда добрались?

— По-моему, минут двадцать второго.

— Исходя из произведенного вами на месте осмотра, когда, по вашему мнению, умер Ваймер?

— Приблизительно четырьмя часами раньше. Думаю, он умер около девяти часов утра.

Ошеломленный Пит не мог двинуться с места. Это была уже не судебная ошибка. На сей раз доктор Лэнг лгал умышленно. И если жюри поверит его утверждению, что Ваймер умер в девять часов утра, версия Пита об убийстве, случившемся в час дня, отпадает, как вымышленная и ложная.

Теперь Питу стал совершенно ясен замысел всего сегодняшнего спектакля. Вопросы, заданные лично ему, показания Хоби и доктора Лэнга — все это ставило перед собой задачу сделать Пита лжецом в глазах всех окружающих, человеком, стремящимся любыми способами, вплоть до искажения фактов, завоевать для УЛТС репутацию первоклассной станции новостей. Расследование имело единственную цель — дискредитировать его, Пита. Простодушные жители провинциального городка решили сделать из него дурака, и они добились своего. Но зачем? Для чего?

Доктор Лэнг покинул свидетельское место, и Флемминг начал подводить итоги для жюри.

— Итак, вы заслушали показания двух офицеров полиции, прибывших чуть позже часа дня на Пикник Граундс, куда их вызвали по телефону. Они нашли Ваймера мертвым. В свою очередь, мистер Маркотт утверждает, что около часа дня он видел Ваймера сидящим на скамье на Пикник Граундс и что несколькими минутами позже он увидел, как Ваймера избивал человек, одетый,согласно его описанию, в синий костюм. Мистер Хобарт, который все это время был с мистером Маркоттом, заявил под присягой, что не видел на скамье Ваймера, а также не видел напавшего на него человека и самого акта насилия, совершаемого над Ваймером. Мистер Хобарт сообщил нам, что Ваймера он увидел впервые, когда тот был, несомненно, мертв и лежал около скамейки на земле. Наконец, медицинский эксперт доктор Лэнг показал, что Ваймер, по его мнению, умер не около часа дня, а четырьмя часами ранее. Ваше дело принять во внимание и взвесить все эти показания, дабы вынести свое решение относительно истинных причин смерти Ваймера. А сейчас объявляется перерыв до часа дня.

Члены жюри встали, потягиваясь, потоптались на месте и, сопровождаемые судебным стенографистом, направились через зал в комнату суда. Остальные тоже начали расходиться. Тарстон закурил сигарету, сказал что-то доктору Лэнгу, и они вдвоем вышли из комнаты.

— Если у вас нет других планов, Агнес, давайте перекусим в отеле, — предложил Пит. — Я хотел бы побеседовать с вами относительно этого дела. Мне нужен ваш совет.

— Боюсь, что мой совет не очень-то вам пригодится, — ответила Агнес. — Я сама ничего не понимаю. К тому же мне надо домой. А за приглашение спасибо. Мы с вами обязательно встретимся, только как-нибудь в другой раз.

Но Питу так и не удалось поесть. Из вестибюля отеля он связался со студией. Ему сказали, что там не произошло ничего такого, что требовало бы его немедленного присутствия. Звонила Дина Джоунс и снова хотела поговорить с ним. Да, эта Бетти Блайз, автор и ведущая упраздненной программы «Час для домохозяек», обладала завидной настойчивостью, хотя и не блистала талантом.

Выйдя из телефонной будки, Пит чуть было не налетел на какую-то даму. Оба остановились как вкопанные, отступили немного друг от друга, одновременно сказали: «Извините», — и рассмеялись.

— Пит Маркотт! — воскликнула дама. — Вы помните? Обед у Агнес Уэллер!

— Конечно. Вы миссис Корум. Или вас полагается называть миссис доктор Корум?

— Меня полагается называть Элоиза Корум, или просто Элоиза. Как ваши дела, Пит?

Она была очаровательна в синем платье, меховом жакете, маленькой красной шляпке и шарфике того же цвета. Они немного поболтали. На двенадцать у миссис Корум была назначена встреча с миссис Диркен. Несколько минут назад та позвонила в отель и просила передать, что опоздает на час.

— И коль великая миссис Диркен является женой великого Харви Диркена, председателя правления Государственного педагогического колледжа, мне, видимо, придется ее подождать, — сказала Элоиза.

— Но коктейль поможет сделать это ожидание приятным, — предложил Пит.

Элоиза Корум минутку поразмыслила.

— Ну ладно! Почему бы и нет? Не думаю, чтоб в это время в баре был кто-нибудь из факультетских дам. Положение жены директора колледжа требует некоторой осмотрительности.

Поскольку Уиллетс являлся некогда торговым фортом и местом привала для погонщиков скота, этот исторический факт был увековечен при оформлении бара, хотя и с весьма любопытными вариациями. Бар был облицован распиленными пополам бревнами, не очищенными от коры. Тут же пестрели, поблескивая хромированными ножками, табуреты из ярко-желтого пластика. На стенах красовались тавра и индейские рисунки, коричневые на бежевом фоне. Напротив стойки расположились в ряд, пять блестящих лакированных кабин. Бар назывался «Комната на границе». Два посетителя стояли у стойки и беседовали с барменом. Кабины были пусты.

Элоиза Корум и Пит устроились в центральной кабине и заказали мартини. Когда его принесли, Элоиза отпила маленький глоток, поставила рюмку и, удобно откинувшись на спинку кресла, сказала:

— Как здорово! У вас не найдется сигареты?

Пит дал ей сигарету. Освещенная мерцающим огоньком зажигалки, Элоиза показалась волнующе прекрасной. Выпустив в потолок облачко дыма, она спросила:

— А теперь расскажите мне, пожалуйста, все о вашей радиостанции.

— Вы рискуете, — ответил Пит, — я ведь могу оказаться из таких, кто с радостью возьмется за это дело и наскучит вам до смерти.

— Может быть, но вы бы этого все равно не узнали. В нашем городе, как бы скучно ни было, надо всегда иметь заинтересованный вид, если вы хотите уцелеть. Я блестяще усвоила эту технику: теперь я могу проявлять энтузиазм по любому поводу, включая даже баскетбол. А уж баскетбол — тема доброй половины всех наших разговоров.

— Вы не любите Уиллетс, верно? Я понял это из того, что вы сказали на вечере у Агнес Уэллер.

Элоиза сделала едва заметное движение, и Пит спросил:

— А чем же плох Уиллетс?

— Здесь каждый кого-то боится. Профессора боятся деканов, деканы боятся директора колледжа, а директор, в свою очередь, боится Харви Диркена.

— Но почему именно Харви Диркена?

— Я ведь только что сказала вам, что он председатель правления. Впрочем, думаю, и сам Харви кое-кого боится. К примеру, законодателей штата. Вот и сейчас он в столице, торгуется с тамошними властями относительно распределения должностей в колледже на будущий год. От соглашения, к которому они придут, будет зависеть, останется ли Клод директором и сколько денег сможем мы расходовать для поддержания нашего скромного семейного очага. Однако Харви, как правило, все удается. Он очень проницателен, и в любой части штата у него уйма политических связей.

— Скажите, вы не знаете Флемминга?

— Полковника Флемминга? Следователя?

Пит кивнул:

— Да. Расскажите мне о нем.

— Я его мало знаю. Знаю, что он отставной армейский офицер и здесь на хорошем счету.

— А что вы можете сказать об окружном прокуроре Тарстоне? Опишите его вкратце.

— Об Элике?.. Минутку… Он из местных, но держит себя не так, как нужно. Думаю, его никто не любит, но тем не менее, когда подходит время выборов, у него всегда находятся друзья, которые его и переизбирают. Пожалуй, следует сказать, что высокопоставленные граждане Уиллетса относятся к нему плохо, но, как правило, остаются в меньшинстве.

— А теперь о докторе Лэнге, медицинском эксперте.

Элоиза засмеялась:

— Ну, о Гарольде знают все. Герой легенды о том, как в Америке можно выбиться в люди. Бедные родители, окончил медицинский колледж, отверг выгодные предложения, чтобы вернуться в родной город и вести здесь практику. Состоит в совете директоров Главной больницы Уиллетса. Истинный идеалист. Очень мил.

— Только что он дал ложные свидетельские показания, — сказал Пит.

Элоиза удивленно посмотрела на него.

— Это произошло сегодня утром на расследовании по делу Ваймера. Флемминг и Элик Тарстон провернули дело меньше чем за час.

Он вкратце рассказал о происшедшем, заключив словами:

— Я еще могу понять, почему соврал Хоби. Он дитя по своему развитию. Возможно, он вообразил, что, солгав, отомстил мне. Но он ничем не рисковал. То, что он назвал мою последнюю сводку новостей фальсификацией, — его личное мнение, а не заведомая ложь. А вот доктор Лэнг… Тот давал показания, заведомо зная, что они лживы, а ведь он достаточно умен и отдает себе отчет в том, что его могут уличить во лжи. И все-таки он решился на это, рискуя своей репутацией, рискуя даже угодить в тюрьму. Что кроется за всем этим?

— Не знаю, — медленно произнесла Элоиза. — Я вообще не вижу здесь никакого смысла. Следователь, полковник Флемминг, считается солидным гражданином. А доктор Лэнг — один из самых уважаемых людей в городе. Элик Тарстон… Ну, поведение Элика я еще могу объяснить. Я и раньше слыхала, что он бывает груб с теми, кто обеспеченнее его и у кого больше шансов продвинуться в жизни.

— Я не думаю, что все дело только в этом, — сказал Пит. — Сегодня утром Тарстон был не просто груб по отношению ко мне, а буквально припер меня к стенке.

Он подстроил мне ловушку, о которой я не подозревал, и я попался. Нет, я могу объяснить это только тем, что столь поспешное расследование служило для кого-то ширмой. Флемминг, Тарстон и доктор Лэнг стараются выгородить кого-то, а для этого им нужно дискредитировать меня.

— Я не понимаю вас, Пит. Кого они стараются выгородить?

— Того, кто убил Ваймера.

Она не спорила, но и не соглашалась. Просто сказала:

— Стоит ли переживать? Ну, они потрепали вам нервы, но кто это заметил? Несколько человек, которые были на расследовании? Но и они все забудут к завтрашнему дню. — Она перегнулась через стол и похлопала его по руке. — Я лучше выйду в вестибюль и побуду там до прихода Мириам Диркен. Нет, нет, вы оставайтесь здесь. А вдруг Мириам уже в вестибюле? Мне лучше уйти вовремя, чтобы она не видела, как я выхожу из бара с мужчиной.

Элоиза засмеялась, поспешно встала и направилась к двери, потом обернулась:

— Может, вы заглянете к нам вечерком?

— Спасибо, с удовольствием.

— Восемь часов вас устраивает?

— А нельзя ли отложить до половины девятого?

— Прекрасно. Мы с Клодом вас ждем.

У двери она помахала ему рукой.

В кабину заглянул бармен.

— Еще коктейль, мистер Маркотт?

— Нет, пожалуй, хватит. Я должен идти. Мне нужно к часу попасть в суд. Дайте счет.

За коктейли причиталось доллар и десять центов. Пит вручил бармену два доллара.

— Сдачи не надо.

Он встал и вышел. Проходя через вестибюль, поискал глазами Элоизу. Ее уже не было.

В коридоре суда он столкнулся с членами жюри, выходившими из своей комнаты в сопровождении судебного стенографиста. Они ворчали, что из-за совещания остались без ленча.

Пит проследовал за ними в 62-ю комнату. Стрелки часов показывали без семи минут час, но следователь Флемминг уже был на месте. Когда вошли члены жюри, он встал. Стенографист уселся на тот же самый стул. Когда члены жюри расселись по своим местам, Флемминг спросил:

— Леди и джентльмены, вы вынесли свое решение?

В жюри, очевидно, не было председателя. Все разом ответили утвердительно или кивнули головой, а некоторые сделали и то и другое.

— И что же, вы полагаете, было причиной смерти Ваймера?

Первой ответила женщина:

— Над ним не было совершено насилия.

Один из мужчин добавил:

— Мы все пришли к выводу, что,как сказал доктор Лэнг, это был несчастный случай. Мы можем идти?

— Да, вы свободны. Большое вам спасибо.

Послышался грохот отодвигаемых стульев и шарканье ног. Кое-кто, проходя мимо Пита, смотрел на него с нескрываемым любопытством. Судебный стенографист закрыл свой блокнот, собрал карандаши и тоже ушел. Пит направился к столу.

— Господин следователь, выходит, расследование официально закрыто?

— Да, — огрызнулся Флемминг, — и дело тоже. Так что если у вас есть еще вопросы или комментарии, можете их забыть.

— Мне просто хотелось убедиться, что вы не можете обвинить меня в неуважении к суду. Расследование было липовое от начала до конца. Его бы и вовсе не проводили, если б я не сказал шефу полиции Гиллигу, что хочу выйти в эфир с сообщением о том, что случилось с Ваймером на самом деле. Поэтому Гиллиг или кто-то там еще вздумал устроить расследование, чтобы в дальнейшем заставить меня замолчать. Но вы ошибаетесь, господин следователь. У меня возникнет еще уйма вопросов, и комментарии будут. Я займусь этим с сегодняшнего же дня. Настраивайтесь на УЛТС. Я лично прослежу за тем, чтоб и вы, и Элик Тарстон, и доктор Лэнг были упомянуты в передаче.

Флемминг стоял очень прямо, откинув голову назад, и кожа у него под подбородком висела, как сережка у индюка. Его лицо побагровело, и он сверлил Пита своими как-то странно посветлевшими голубыми глазками.

— Могу сказать вам только одно, Маркотт. Во всем Уиллетсе не найдется ни одной души, которая вам поверит. И скажу вам кое-что еще. Вы сами причиняете себе вред. Большой!

— Еще одна ошибка с вашей стороны. Угрозы меня не пугают, а только бесят.

Реакции Флемминга на свои последние слова он не видел, так как повернулся и направился к двери.

Глава IV

Он быстро шел по коридору. В нем кипела злость, к которой примешивалось недоумение. События развивались фантастически неправдоподобно. Совершено убийство, которое он видел собственными глазами и о котором заявил в полицию. Ежедневная газета игнорировала это сообщение. Полиция вежливо пыталась уговорить его забыть о нем. Он наотрез отказался, и тут его дискредитировали, опозорили, ему даже угрожали. И кто же? Столпы общества. Почему? Об этом Пит мог только догадываться. Ясно одно: они решили сохранить в тайне тот факт, что Фред Ваймер был убит, и твердо придерживались своего решения.

В течение сорока восьми часов они организовали неприступный блок… Четыре человека, действуя совместно, могли пресечь, свести на нет любое законное действие, направленное на то, чтобы найти и арестовать преступника. Эти четверо были: шеф полиции Гиллиг, окружной прокурор Элик Тарстон, следователь полковник Флемминг i медицинский эксперт доктор Лэнг.

Сюда же Пит отнес и Хоби, так как тот в некоторой степени был центральной фигурой, — ведь Хоби живой свидетель преступления. Сумев привлечь на свою сторону Хоби и подговорив его отрицать тот факт, что он видел убийцу, они тем самым оставили Пита в одиночестве. Показания одного человека, которого к тому же легко обвинить в том, что он сфабриковал всю эту историю небескорыстно…

Пит нуждался в союзнике. Он подумал было о Мэтте Камероне, но и ему, издателю единственной городской газеты, от решения которого зависело, что пустить в печать, а что придержать, он уже не очень доверял. Его мысли остановились на Харви Диркене, который сейчас находился в столице штата. Потом на Пэте Микине, старшем механике радиоцентра. И тут его осенило, что Пэт может помочь ему разоблачить показания доктора Лэнга. Он сумеет представить столь убедительные и веские доказательства, что оспаривать их не осмелится даже Тарстон. И доказательства эти примерно следующие:

Если, как утверждает доктор Лэнг, Ваймер умер в девять часов утра, то его труп был бы отчетливо виден с дороги в течение последующих четырех часов, то есть до тех самых пор, пока около часу дня на место происшествия не прибыла вызванная Хоби полиция. Движение на дороге небольшое, и водители нескольких случайных машин вполне могли не заметить тела в дождливый и пасмурный день. Но в одиннадцать часов утра на дежурство в радиоцентр прибыл Пэт Микин. Он поставил машину прямо перед зданием и, выходя из нее, обязательно- заметил бы труп Ваймера и, разумеется, что-нибудь предпринял бы. Но он не видел трупа, так как его там не было.

Пит поднялся в студию и, проходя мимо коммутатора, у которого сидела Хейзл, сказал:

— Соедините меня как можно скорее с Пэтом Микином. Это очень важно.

Едва он успел пройти в кабинет и снять пальто и шляпу, как зазвонил телефон.

— Мистер Маркотт, Пэт у телефона, — сказал голос Хейзл. Затем голос Микина:

— Я слушаю, Пит.

— Послушай-ка, Пэт, я хочу кое о чем спросить вас, — держа трубку, Пит обошел вокруг стола и уселся в кресло. — В котором часу вы приехали на студию в день убийства?

— Кажется, минут без двух одиннадцать. А в чем дело? — В трубке раздался смех Микина. — Это что — проверка?

— Я хочу знать, видели ли вы труп.

— Ну, разумеется.

— Когда это было?

— Я точно не заметил. Чуть раньше, чем туда прибыл доктор Лэнг.

— Нет, я спрашиваю, видели ли вы труп в одиннадцать, когда приехали на студию?

В голосе Микина послышалось недоумение:

— Я что-то не пойму вас, Пит. Ведь старика убили около часу. Так в чем же дело?

— Я собираю данные для новой сводки. Так вы уверены, что не видели трупа до часу дня?

— Да нет же, никакого трупа я раньше не видел. — Пэт все еще недоумевал. — Постойте, может быть, вы говорите о том, другом?

Пит замер.

— О ком другом? — отрывисто спросил он.

— О том, который стоял на обочине, когда я туда подъехал. Похоже, он ловил попутную машину.

— Кто он такой? Как он выглядел?

— Я не обратил внимания.

— Но вы хоть что-нибудь могли заметить? Как он был одет?

— Только и помню, Пит, что он был без плаща. И то лишь потому, что представил себе, во что он превратится, пока дождется машины.

— Пэт, не могли бы вы сегодня днем зайти ко мне?

— Нет, днем никак. Я дежурю до восьми вечера. Могу подъехать к вам сразу же после дежурства, около половины девятого.

— Олл райт, я вас жду, — сказал Пит, но тут вдруг вспомнил, что приглашен на обед к Корумам. — Нет, погодите, в полдевятого я иду на званый обед. Тогда завтра утром. В любое время.

— О’кэй. Я приеду где-то около десяти тридцати.

Пит положил трубку, но не поднялся с места; мысли, ясные, отчетливые, стремительно проносились у него в голове. То, что ему сейчас сообщил Микин, шло вразрез со всеми доводами окружного прокурора Тарстона. В одиннадцать часов Ваймера не было на Пикник Граундс, но там был кто-то другой. И этот кто-то мог быть убийцей, поджидавшим Ваймера.

Эта новая улика будет не по вкусу Тарстону, однако ему придется вызвать Микина и опросить его. Затем его показания засунут в какую-нибудь пыльную папку. Беглый опрос, за которым последует старательное замалчивание. Таковы будут их методы. Но Пит решил, что на сей раз номер не пройдет. Теперь он будет настороже. Он не позволит Тарстону плутовать и устраивать закулисные совещания. На этот раз игра будет в открытую.

Пит откинулся в кресле и задумчиво уставился на стену. Он откопал новую улику. Ну что ж, прекрасно, значит, следует поставить перед этим фактом окружного прокурора Тарстона. Он позвонил ему в контору и спросил у секретарши, у себя ли Тарстон. Тот был у себя. Пит надел пальто, шляпу и, не обращая внимания на вопросительный взгляд Хейзл, вышел. Десять минут спустя он уже сидел на бугорчатом ветхом диване в грязной конторе окружного прокурора.

Тарстон заставил себя долго ждать. Пита это не волновало подобно тому, как не волнует медлительность противника, если на руках у нас четыре туза. Наконец зажужжал внутренний телефон, и толстая секретарша, все время поглядывавшая на Пита с таким видом, будто он неправильно застегнулся, сказала, что он может войти.

Тарстон сидел спиной к окну, поджав под себя ногу и болтая другой, в обитом кожей кресле, из которого торчали пучки старого конского волоса. Он был в одной рубашке, которой давно было пора отправиться в прачечную. Он так и не побрился. Да и вообще вид у него был еще неряшливей, чем на утреннем расследовании.

— Ну что, Маркотт, новое убийство? — устало произнес Тарстон.

Пит пропустил иронию мимо ушей.

— У меня есть кое-какие сведения по делу Ваймера, — сказал он.

— Дело окончено, — ответил Тарстон, — хотя ладно, валяйте. Если вы что-то знаете, я вас с удовольствием выслушаю. Я передам ваше сообщение в контору следователя. Они все еще разыскивают родственников умершего или его близких друзей, которые могли бы указать, где захоронить тело… Ну, что это за сведения?

— О самом Ваймере мне не известно ничего. Но послушайте, если Ваймер умер именно в то время, которое назвал доктор Лэнг, то есть в девять утра, то, значит, тело его лежало в том самом месте до прибытия полиции, то есть до часу дня. Верно?

— Я еще не слыхал о трупах, которые шатаются с места на место, —саркастически заметил Тарстон.

— Так вот, у меня есть доказательства, что труп не мог лежать там четыре часа, как утверждает доктор Лэнг. В одиннадцать часов Ваймер был еще жив. Я могу доказать, что сегодня утром доктор Лэнг нарушил клятву.

Он ожидал, что Торстон хоть как-то прореагирует на его слова. Однако особой реакции не последовало, прокурор только поерзал в кресле.

— Доктор Лэнг вынес медицинское заключение, — изрек он. — Разумеется, он мог и ошибиться, но это вовсе не предумышленное клятвопреступление.

— Тогда давайте, выражаясь вежливо, назовем его показания, на которые опиралось в своем решении жюри, неточными.

Казалось, Тарстон обдумывает услышанное. Он провел рукой по черным спутанным волосам и стал раскачиваться взад и вперед. Кресло скрипело при каждом его движении. Наконец он подался вперед и поставил локти на стол.

— Каков источник ваших сведений?

— Свидетель, который оказался на Пикник Граундс пятнадцатого ноября в одиннадцать часов утра.

— Кто этот свидетель? Как его фамилия?

— Я сообщу вам, когда придет время.

— Время пришло, — сказал Тарстон. — Что касается того, когда давать показания и давать ли их вообще, у вас нет права выбора. — Он вдруг рявкнул: — Черт возьми! Да знаете ли вы, что за сокрытие улик можете угодить в тюрьму? Вам бы не мешало об этом помнить!

— Я ничего не скрываю, — голос Пита звучал спокойно. — Я не говорил, что у меня есть улики. Я только сказал, что могу их найти. Как только они у меня появятся, даю вам слово, вы о них узнаете. Вы получите полную информацию. Так же, как и все остальные жители города. — Он сделал паузу, чтобы подчеркнуть то, что намерен был сказать:— Я хочу выпустить свидетеля в эфир.

На физиономии Тарстона появилось какое-то новое выражение, но едва ли это была тревога. Скорее лишь слабое любопытство.

— Вы преследуете какие-то особые цели, информируя меня об этом?

— Да, у меня их две, — сказал Пит. — Одной мы только что коснулись, — это сокрытие улик. Я хочу, чтоб вы зафиксировали мое предупреждение о том, что, добыв эти улики, я их тотчас же сделаю достоянием общественности. Что касается другой причины, то как это не наивно, но, если существует хоть малейшая надежда на то, что вы в самом деле заинтересованы в аресте убийцы Фреда Ваймера, я хочу с вами сотрудничать.

— Это все? — голос Тарстона прозвучал мягко и вкрадчиво. Затем, не дожидаясь ответа, Тарстон выпрямился в кресле и заорал: — Если да, то убирайтесь к черту!

Улыбнувшись лучезарной улыбкой, Пит произнес с наигранной любезностью:

— Благодарю вас, господин окружной прокурор. Благодарю вас за вашу доброту и рассудительность.

Проходя мимо толстухи-секретарши, он и ее озарил такой же лучезарной улыбкой.

Пит был уверен в правильности своей тактики. С Тарстоном он был честен и искренен. Он проинформировал его о том, что собирался представить новые улики, и выразил желание с ним сотрудничать. И то, и другое было правдой. Пит мог поклясться в этом на свидетельском месте. А главное — он припер Тарстона к стене: ведь об этой новой улике узнает весь город, и дело Ваймера придется возобновить.

Остаток дня Пит посвятил подготовке сообщения о расследовании. Он хотел составить беспристрастный, объективный репортаж. Ни редактирования, ни эмоций — простые, четкие, проверенные факты.

Он писал медленно, тщательно обдумывая свою тактику. В пять часов Хейзл принесла ему номер «Пресс Энтерпрайз». Сообщение о расследовании по делу Ваймера было помещено на первой странице, но лишь один-единственный абзац заслуживал того, чтоб его напечатали. В нем говорилось, что следственное жюри, опираясь на показания окружного медицинского эксперта доктора Лэнга, пришло к заключению, что смерть была вызвана несчастным случаем. Упоминались лишь две фамилии: Лэнг и Ваймер. Ни слова о показаниях Пита. Во всей статье ни разу не промелькнуло слово «убийство».

Вдруг у Пита возникла идея. А что, если начать сводку точным цитированием статьи из «Пресс Энтерпрайз», а затем перейти без комментариев к подробному отчету о расследовании, непосредственным очевидцем которого он являлся? Он расскажет о нетерпимости Тарстона к свидетелям, чьи показания противоречили его собственной точке зрения, о флемминговских методах ведения расследования. Затем прибегнет к средству, которое Хоби называл «наживка», и закончит сообщение словами: «Не забудьте включить свои приемники завтра в это же время, и вы узнаете о новых уликах, которые целиком опровергнут показания доктора Лэнга».

Окончив писать, Пит с приятным сознанием того, что сегодняшняя сводка, несомненно, привлечет к себе внимание, дал перепечатать ее Хейзл. Передав сводку в эфир, он почувствовал большой подъем. Обычно он нервничал перед микрофоном, смущался. Не имея достаточного опыта диктора, часто запинался, терял нужное место и подолгу искал его. Но сегодня вечером голос его звучал решительно, искренне, речь была четкой и плавной. Даже Билл Грейди, слушавший все предыдущие сводки с рассеянным видом, сейчас проявил интерес и через окно контрольной студии показал Питу большой палец.

За рулем Пит расслабился, дав волю ощущению уверенности и силы, упиваясь восторгом, ни с чем не сравнимым восторгом удовлетворенной мести. Подъезжая к особняку Корумов, он беспечно насвистывал какую-то мелодию, что-то легкое и бездумное. Особняк был сразу же за территорией колледжа в квартале, известном под названием Факультетский Ряд, где высились старомодные кирпичные дома с опрятно подстриженными живыми изгородями и ухоженными газона ми. Особняк, который теперь занимали Корумы, в течение последних пятидесяти лет был резиденцией всех директоров колледжа. Он стоял на углу, был больше других и имел подъездной путь, ведущий к заднему подъезду.

Элоиза Корум открыла дверь, прежде чем Пит успел подойти к ней. Она была в синем халатике и с аккуратно уложенными на голове бигуди.

— Я услышала, как хлопнула дверца вашей машины, — сказала она. — Проходите, Пит. Боюсь, я все перепутала. Во-первых, Клода вызвали в столицу штата для встречи с Харви Диркеном и членами какого-то комитета. Это все по поводу назначений. А кроме того, я забыла, что пообещала нашей кухарке отпустить ее на сегодняшний вечер. Как вы думаете, мы могли где-нибудь пообедать?

— Это было бы чудесно, — ответил Пит.

— Я совсем готова, осталось только надеть платье и причесаться. — Она взяла у него шляпу и пальто и открыла дверь в гостиную, мрачную, старомодную комнату. На полу лежал серый с лиловыми пятнами ковер. Гарнитур, состоящий из очень жесткого дивана и стульев, никак не гармонировал со светлым модерновым кофейным столиком, на котором стояли бутылки шотландского и американского виски, алюминиевый кувшин с кубиками льда, бутылки с газированной водой и бокалы.

— Шотландское или американское? — спросила Элоиза.

— Шотландское, и не слишком много содовой, — ответил Пит.

Она приготовила для него и для себя по бокалу и села на другом краю дивана.

— Я была бы уже одета, если б меня не отвлекла ваша передача, — сказала она. — Пит, я боюсь.

Пит, с любопытством разглядывавший крикливо яркие обои, перевел взгляд на нее:

— Сегодня за коктейлем вы сказали мне, что в Уиллетсе все чего-то боятся, — ответил он, посмеиваясь.

— Я хотела сказать, что боюсь за вас. Вы делаете так много глупостей. Вы смотрите на Уиллетс как на провинциальный заштатный городишко, в котором можно позволить себе все, что угодно. Поверьте мне, это не так. Может, раньше и существовали провинциальные городишки, но теперь их нет. Вы слишком долго жили вдали от Америки.

— Я никогда не считал Уиллетс провинциальным городишком, — возразил Пит. — А что за глупости я делаю?

— Ваша сегодняшняя передача была явной ошибкой.

— Это были всего лишь последние, известия.

— Нет, Пит, вы прекрасно знаете, что это были не просто последние известия. Это была атака на Элика Тарстона, Флемминга, доктора Лэнга и в какой-то мере на Мэтта Камерона, издателя «Пресс Энтерпрайз». Издеваясь над его газетой, вы, в сущности, издевались над ним самим. Пит, зачем вы умышленно наживаете себе врагов?

— Я никогда не наживаю себе врагов умышленно. Я делаю все возможное, чтобы этого избежать. Но порой это выше моих сил. Разумеется, я вовсе не думаю, что доктору Лэнгу и остальной компании понравилось то, что я сказал сегодня вечером, но, повторяю, это были всего лишь последние известия.

— Вы можете передавать последние известия, в которых не содержится нападок на влиятельных людей. Ведь они тоже могут вам крупно навредить. А кроме того, зачем вы все время твердите об этом пресловутом деле Ваймера? Что, Ваймер — такая уж важная персона? Сегодня во время ленча я спросила о нем у Мириам Диркен. Она отродясь о нем не слыхала, а уж она-то прожила тут всю жизнь и знает каждого.

— Я не говорю, что Ваймер важная персона. Но его убили, и убийца все еще гуляет на свободе… Если ему вдруг взбредет в голову убить кого-то еще, он вполне может это осуществить. Тот факт, что Ваймер сам по себе ничто, делает убийство еще более страшным. Насколько я могу понять, причин не было никаких, просто бессмысленное, садистское, маниакальное убийство. Этот тип в синем костюме подошел себе, увидел старика, сидящего в одиночестве на скамейке в парке, прошиб ему голову и исчез. Знаете, я начинаю верить вашей фразе, будто в Уиллетсе все чего-то боятся. Начинаю верить, что этот Синий Костюм держит в таком страхе полицию и окружную прокуратуру, что те даже боятся его арестовать.

Элоиза взглянула на него так, будто не поняла смысла его слов. Затем она резко переменила тему разговора:

— Вижу, что мы не придем сегодня к согласию по этому вопросу. Какие у вас предложения насчет того, где пообедать?

— Меня устроит все, что устраивает вас.

— Хорошо, я подумаю, пока буду заканчивать туалет. — Она поднялась и указала на кофейный столик. — Выпейте еще. Я скоро буду готова.

Она вышла в соседнюю комнату и, .включив там свет, оставила дверь приоткрытой. Пит положил в свой стакан еще один кубик льда, плеснул шотландского и отхлебнул. Получилось очень даже недурно. И вообще все было очень даже недурно. Теперь он уже с трудом припоминал то угнетенное состояние, которое владело им сегодня утром.

Он начал составлять в уме вечернюю сводку на завтра. Сперва он возьмет интервью у Пэта Микина. Они заранее подготовят вопросы и ответы, чтобы слушателям сразу стала ясна суть. Затем он подведет итог, подчеркнет тот факт, что решение следственного жюри опиралось на неправильную информацию, и потребует тщательного расследования преступления. Влиятельные люди, о которых говорила Элоиза, разумеется, не будут в восторге от его сводки. Ну и что ж?

Питу, например, тоже не понравилось, как с ним обошлись на расследовании. Теперь настал их черед.

— Пит, вы не могли бы на минутку войти сюда? — позвала Элоиза.

Он поставил свой бокал и вошел в маленькую комнатку, где стояла тахта, туалетный столик с двумя лампами и платяной шкаф. Элоиза с зеркалом в руках сидела возле туалетного столика.

— Вы не подержите мне зеркало? — попросила она. — Я не могу делать прическу одной рукой.

Он встал сзади нее, как она ему приказала, держа зеркало так, что его отражение попадало в другое зеркало на туалетном столике. Руки Элоизы легко и стремительно летали над головой. Вся процедура отняла совсем немного времени. Элоиза откинулась назад, и Пит ощутил прикосновение ее мягкого податливого тела и запах духов.

Наконец она забрала у него зеркало и встала. Он собрался было выйти, но вдруг почувствовал, что ей не хочется отпускать его. Она сняла халат, под которым было лишь шелковое белье, бюстгальтер и чулки, и повернулась к нему лицом.

У Пита смутно пронеслось в мозгу: «Все слишком быстро. Уж слишком быстро». Но он обнял ее, чувствуя упругость ее тела, прикрытого тонким гладким бельем. Ее лицо было в тени, но Пит видел, что она улыбалась. Потом прижалась губами к его губам.

— Милый! Милый мой!

Он задержал ее в своих объятиях, но она уперлась руками ему в плечи и прошептала:

— Подожди, Пит, подожди!

Он не хотел отпускать ее, но она вырвалась. Послышался шелест шелкового белья. Она снова прижалась к нему, и теперь под его руками не было шелка, а лишь тепло и благоуханье красоты.

Глава V

В субботу днем служащие УЛТС начали разъезжаться на уик-энд. Первыми уехали девушки из бухгалтерии и отдела коммуникаций, за ними последовала Хейзл. Примерно в полдень она заперла коммутатор, оставив связь с контрольной студией. Потом исчез кое-кто из дикторов и механиков, дежуривших в выходные дни поочередно. На полтора дня темп жизни на студии замирал.

Пит пришел на студию рано, чтобы к полудню разделаться со всеми делами. Наконец он добрался до утренней корреспонденции, которая на сей раз, кроме циркуляров, рекламирующих техническое оборудование, содержала еще и три письма. Одно, из университетского клуба, сообщало, что церемония принятия его в члены откладывается. Никаких объяснений относительно причин отсрочки дано не было. Второе, на бланке «Пресс Энтерпрайз», гласило:

«Радио УЛТС,

помещение Миллера,

внутригородское.

Господа!

Когда «Пресс Энтерпрайз» являлась совладетельницей УЛТС, станция в своих передачах использовала сообщения, напечатанные в газете.

Поскольку теперь «Пресс Энтерпрайз» в финансовом отношении в станции не заинтересована, разрешение на использование материалов, помещенных в газете и находящихся под охраной закона об авторских правах, аннулируется.

Искренне Ваш

Дж. Л. Лорей, зам. издателя».

Хоть письмо и было подписано заместителем Мэтта Камерона, не вызывало никакого сомнения, что написано оно по указанию самого Мэтта. Пит положил письмо на стол. Ему раньше и в голову не приходило, что газетные статьи — это материал, находящийся под охраной закона об авторских правах. Они казались ему просто живыми событиями. И вот, оказывается, то, что печаталось на страницах «Пресс Энтерпрайз», было не просто событиями, — за всем стояли люди, о них писавшие. И, как лишь сейчас уяснил себе Пит, все, выходившее из-под пера этих людей, находилось под охраной закона об авторских правах.

Это новое открытие было неутешительным. Шесть раз в неделю станция передавала по две сводки новостей: одну в восемь утра и другую в восемь вечера. В последнее время вечерние сводки были целиком посвящены делу Ваймера, но в конце концов дело это решится. «И причем ждать осталось недолго», — весело подумал Пит. Так как на материалы из «Пресс Энтерпрайз» теперь нельзя рассчитывать, придется отказаться от регулярных сводок новостей до заключения новых соглашений. А каких и с кем — Пит не знал.

Он распечатал письмо от мебельной компании «Феникс», которая была постоянным клиентом станции. В письме содержалось предложение относительно новой подборки коммерческих объявлений. Когда на станции работал Хоби, он сам составлял рекламы по обычному образцу и давал их читать заказчику. Теперь эта подсобная работа свалилась на голову Пита и немало озадачила его. В рекламах «Феникса» основной упор делался на тот факт, что магазин принадлежит старейшей в Уиллетсе мебельной компании, что торгует он товарами наивысшего качества и что цены вполне доступны. Все это можно было сказать за тридцать секунд. Однако рекламы Хоби, которые в качестве справочника всегда были у Пита под рукой, длились полторы или даже две минуты — пустые, многословные, повторяющиеся.

Пит отложил письмо. Над составлением рекламы он будет корпеть потом, а сейчас, когда до прихода Микина осталось несколько минут, нужно сходить в банк, пока он не закрылся на перерыв. Дойти туда пешком было гораздо проще, чем ехать на машине и искать место для стоянки. К тому же и утро было солнечное и теплое — последняя вспышка угасающего бабьего лета.

Когда Пит отходил от окошка кассира, к нему подошел Харви Диркен.

— Как дела, Пит? — поинтересовался он. — Не смогли бы вы заглянуть на минутку ко мне в кабинет?

У Пита не было свободного времени, но он не виделся с банкиром с тех самых пор, как закончились переговоры относительно станции, да Харви Диркену и невозможно было сказать «нет».

Они вошли в его кабинет. Диркен указал Питу на стул, а сам по толстому ковру подошел к своему стулу и, повернувшись к Питу широкой, массивной спиной, бегло просмотрел какие-то бумаги. Плечи его были опущены, как от усталости, но, когда он повернулся, Пит не увидел никаких следов утомленности на его румяном лице. Напротив, оно было свежим и необычайно моложавым для его лет. Вместо того чтобы сесть за стол, Диркен устроился на стуле неподалеку от Пита.

— Я только сегодня утром приехал из столицы штата, — начал он. — Там нам пришлось помучиться с распределением должностей в колледже на будущий год. Пререкания еще не кончились. Но так как у меня уйма дел здесь, я оставил вместо себя Клода Корума. Не знаю, надолго ли у меня хватит сил быть председателем правления колледжа и одновременно главой банка. — Он откинулся на спинку стула и вытянул ноги. — А что новенького у вас?

— Могу сказать, что мне тоже не сладко.

— Вы имеете в виду случай с Ваймером?

— Едва ли можно назвать убийство случаем.

— Я ведь ничего об этом не знаю. Меня не было в городе, когда все это произошло. Но ходят слухи, что это было не убийство, — вы просто увидели на земле мертвое тело и сочинили историю об убийстве ради сенсационной сводки новостей.

— И вы этому поверили?

— Я не настолько хорошо осведомлен, чтоб об этом судить. Повторяю, последние дни я все время был в столице штата. Но, как я понял, доктор Лэнг утверждает, что этот человек умер в результате падения, ударившись обо что-то головой.

— Доктор Лэнг солгал.

— Ну полно, Пит, вы не очень-то церемонитесь в выражениях.

— Возможно, но я могу доказать, что прав, и сделаю это в сегодняшней вечерней сводке.

Диркен помрачнел.

— На вашем месте, Пит, я бы прежде все хорошенько обдумал. Ну, предположим, вы правы и можете доказать свою правоту, но какая вам от этого польза? Как вы думаете, что из этого выйдет?

— Вам придется объясниться, Харви. Я не уверен, что понял вас.

Диркен внимательно разглядывал ковер на полу.

— Я не хочу казаться бессердечным, но, если подойти к делу с практической точки зрения, какая польза вам нападать на таких людей, как доктор Лэнг, из-за бездомного калеки, старого батрака с фермы, у которого нет ни родственников, ни друзей и который так или иначе скоро бы умер? Вы много вложили в УЛТС. Мне не нравится, что вы рискуете всем этим, восстанавливая против себя людей. Свой гражданский долг вы уже выполнили: сообщили полиции все, что знаете по делу Ваймера. Теперь предоставьте это им. Независимо от того, кто прав, а кто виноват…

Телефонный звонок прервал его. Диркен поднялся и подошел к столу. Прежде чем снять трубку, он оглянулся и сказал:

— Давайте покончим с делом Ваймера, Пит.

Это прозвучало как приказ. Пит понял, что разговор окончен.

В кабинете его уже ждал Пэт Микин, старший механик радиоцентра. Микин был на радио старожилом. Долгое время он работал на одной из крупнейших чикагских радиостанций, но после двух операций язвы переехал в Уиллетс, чтобы перейти на менее напряженную работу на УЛТС. Его связи с местной станцией возникли еще в те дни, когда ее владелицей была музыкальная компания Миллера.

Микин был маленьким самоуверенным человеком пятидесяти с лишним лет. Сейчас он сидел, положив ноги на стол Пита, и, когда тот вошел, даже не приподнял свою шляпу, видавшую виды музейную реликвию, которую, как поговаривали на станции, он снимал только в парикмахерской и в постели. В последнем кое-кто даже сомневался. Лицо его, несмотря на множество морщин, сохранило почти ребяческое выражение.

Увидав Пита, он едко улыбнулся:

— Вы опоздали, босс. Мы условились на десять тридцать. В одиннадцать мне надо быть у передатчика.

— Простите, — сказал Пит. — В банке я налетел на Харви Диркена, и он .меня задержал.

— Понятно. Горячий воздух поднимает над землей воздушные шары, но я диву даюсь, чем держится здесь Харви Диркен? — Пит сел за стол, и Микин убрал оттуда ноги. — Что это за важное дело, из-за которого вы меня вызвали?

— Вы читали во вчерашнем номере «Пресс Энтерпрайз» сообщение о расследовании по делу Ваймер?

— Нет, у меня не было времени заглянуть в газету. Но вчера вечером я слышал вашу сводку. Держу пари, вы произвели больший переполох, чем шмель у турок в женской бане. Теперь я знаю, как стать знаменитым: надо, чтоб тебя убили. До прошлой среды я и слыхом не слыхал о Фреде Ваймере, да разве я один? Теперь же все о нем только и говорят.

— Так вот, раз вы слышали мою сводку, — сказал Пит, — значит, вам известно утверждение Лэнга, что Ваймер умер около девяти часов утра. Но если это правда, вы бы непременно заметили труп, когда в одиннадцать приехали на работу, а вы его не видели. Я хочу, чтобы сегодня мы вместе вышли в эфир с этим сообщением.

— Я право же, не знаю, Пит… — заколебался Микин. — Какой я, к черту, диктор!

— А от вас этого и не требуется. Это будет интервью по написанному. Просто вопросы и ответы.

— А что это даст?

— Доказав, что доктор Лэнг совершил ошибку, я тем самым заставлю окружного прокурора Тарстона снова открыть это дело.

— Да, понимаю, — медленно и равнодушно процедил Микин.

— Я позову Хейзл, и вы сможете продиктовать ей все, что собираетесь сказать. Потом я сделаю из этого диалог. Хотелось бы, чтоб вы упомянули о том человеке, который, как вам показалось, ловил попутную машину. Помните, вы рассказывали мне о нем по телефону?

— А что о нем говорить? Я ведь сказал вам, что в нем не было ничего особенного.

— Но он стоял там, на Пикник Граундс.

— Ну так что ж из этого?

— Это мог быть убийца Ваймера.

— Послушайте, Пит, — запротестовал Микин. — я видел его около одиннадцати, а вы… вы сами сказали, что Ваймера убили только в час.

— А что ему мешало околачиваться там до прихода Ваймера?

— Пусть будет по-вашему, спорить не стану. Но только это ваше мнение, а не мое.

Перемена в Микине озадачила Пита. Сперва тот был сговорчив и податлив, теперь же становился все более настороженным и подозрительным.

— И все же, когда вы в одиннадцать часов подъехали к радиоцентру, на Пикник Граундс трупа Ваймера не было.

— Минутку. Я не говорил вам этого по телефону. Я только сказал, что не видел трупа. Это вовсе не значит, что его там не было. Он, может, и был, а я его не заметил.

— Труп лежал на обочине дороги, в нескольких ярдах от того места, где вы поставили машину, и вы его не заметили?

— Дождь лил как из ведра. Я выскочил из машины и без оглядки ринулся в помещение.

— И все-таки вы успели оглядеться и увидеть человека, который, как вам показалось, ловил попутную машину. Вы даже заметили, что он был без плаща. Ведь вы сами сказали мне это вчера.

— Да, да, но… просто так уж вышло. Я заметил его совсем случайно, когда поворачивал к зданию радиоцентра.

— А он стоял на обочине со стороны радиоцентра или со стороны Пикник Граундс?

— Со стороны Пикник Граундс.

— Значит, чтобы заметить его, вы должны были смотреть именно в том направлении, верно?

Микин от волнения зашаркал по полу подошвами.

— Да… наверное.

— И вы не увидели трупа Ваймера? — И, когда Микин не нашелся, что ответить, Пит добавил: — Мне ничего от вас не нужно, Пэт. Я всего лишь хочу добиться правды. Сейчас я позову Хейзл, и вы ей продиктуете вашу историю.

Под полями шляпы Микина проступила полоска влаги. Он сдвинул шляпу на затылок и вытер лоб ладонью.

— Пит, я не хочу выходить в эфир. Я не хочу быть замешанным в скандале. Черт возьми, мне уже пятьдесят восемь, и в жизни у меня хватало бед. Они мне осточертели. Мне теперь нужен только покой.

— Никто не причинит вам никакого вреда, если вы просто-напросто расскажете о том, что видели… Кого вы боитесь?

С лица Микина исчезло всякое выражение. Он долго собирался с мыслями, пока, наконец, сказал:

— Я никого не боюсь. Не в том дело. В мои годы умные люди стараются держаться подальше от склок. Хотите, выгоните меня, но я не стану совать в это нос.

— У меня и в мыслях не было выгонять вас, Пэт, — успокоил его Пит.

— Ну что ж, тогда я лучше вернусь к передатчику.

Микин медленно встал. На полпути к двери он оглянулся, как будто хотел что-то сказать, но, видно, передумал и молча вышел.

Вместе с ним исчезла и надежда Пита на возобновление дела Ваймера. Он целиком зависел от Микина, который обычно бывал смелым и язвительным, обладал острым умом и, как думал Пит, с удовольствием вступил бы в бой. Скорее всего кто-то его припугнул. Но Пит тут же вспомнил, что он никому не заикался о Микине. И даже самому Пэту во время телефонного разговора с ним не раскрыл своего замысла.

Итак, после того, как он похвастался Тарстону, что у него будут новые улики, улик этих нет. А что он скажет своим слушателям, которых уговаривал включить сегодня вечером приемники, чтобы узнать о дальнейшем ходе событий? Какие бы объяснения он им не представил, все равно будет в их глазах бахвалом и лжецом. Лучше уж совсем ничего не сказать. Он печально усмехнулся: по крайней мере, Харви Диркен останется доволен, решив, что Пит прислушался к его совету.

Интересно получалось с Диркеном. В утреннем разговоре он не раз подчеркивал тот факт, что во время убийства Ваймера был в столице штата и поэтому ничего не знает ни о самом Ваймере, ни об обстоятельствах, связанных с убийством. Однако из разговора с ним выяснилось, что он осведомлен ничуть не хуже, чем остальные, иначе он не знал бы, что Ваймер старый батрак и калека.

Мысль об этом едва вспыхнула и тут же погасла. Пит достал письмо от мебельной компании «Феникс» и, прочитав его еще раз, засел за работу над новым циклом коммерческих объявлений.

Глава VI

Пит приобрел УЛТС в начале ноября. С тех пор не прошло и месяца, а он уже безнадежно завяз во всяческих неурядицах. Резко уменьшилось количество писем от слушателей, и это обстоятельство, как он начинал понимать, имело зловещий смысл. Возникли трудности с заказчиками, особенно с мебельной компанией «Феникс», дававшей коммерческие объявления. С уходом Хоби на станции воцарилась атмосфера апатии и уныния.

Хоби умел вести дела с огоньком и угодить каждому, и в первую очередь заказчику. Пит не мог пожаловаться на нехватку опыта и умения обращаться с людьми, но дело было не только в этом. Он привык давать указания и требовать, чтоб их исполняли, однако его теперешняя работа была совсем другого рода. Не мог же он приказать заказчикам восхищаться написанными им рекламами, слушателям присылать свои отзывы, а служащим улыбаться!

Он все никак не мог выкинуть из головы дело Ваймера и забыть тот щелчок по носу, который получил в связи с ним. Но он был бессилен предпринять что-то новое. После расследования его противники не сделали никаких шагов, не выдвинули новой мишени для обстрела. Пит сообщил по радио все, что хотел. Дело Ваймера было исчерпано и закрыто. Уиллетс зажил новыми интересами.

Сразу же после Дня Благодарения город был втянут в ту особую лихорадку, которая присуща кануну рождественских праздников. Красочно расцвели витрины магазинов, и торговая часть Мэйн-стрит превратилась в нарядные, украшенные блестками, разноцветными лентами серпантина и пластиковыми гирляндами из остролиста владения Санта Клауса. Потом, будто по мановению настоящего Санта Клауса, выпал снег, который лежал вот уже несколько дней. Пришла зима. Все случившееся 15 ноября, в день предыдущего снегопада, казалось далеким и нереальным.

Хотя Пит и считал свое сообщение о расследовании совершенно беспристрастным и объективным, между ним и его бывшими друзьями произошел полный разрыв. Те, кто раньше еще издали приветствовал его, теперь проходили мимо, или вовсе не отвечая на его приветствие, или сделав вид, что они его не узнают. В конце концов он сам перестал с ними здороваться, но однажды днем, увидев в ресторане отеля Агнес Уэллер, подошел к ее столику и попросил разрешения присесть. Она радостно улыбнулась ему и сказала:

— Разумеется, Пит. Как дела?

— Помните, когда мы виделись с вами в последний раз, я пригласил вас перекусить со мной и получил отказ. Теперь же я буду настойчив. Вам предстоит провести ленч в моем обществе.

— О да, разумеется, помню! Это было во время следствия. Мы ведь не виделись с тех пор, не правда ли? Это было так давно. Я хотела позвонить вам накануне похорон, но… я ведь знаю, как вы заняты, к тому же вы не были знакомы с Фредом.

Похороны, несомненно, устроила она. Пит сомневался, что на них был кто-нибудь, кроме нее.

— Да, я был порядком занят, пытаясь уяснить себе, как управлять радиостанцией.

— Я слушаю радио редко, только чуточку, уже в постели. Я не слышала ни одной вашей сводки, но мне рассказывали о них мои друзья. Я рада, что вы больше этим не занимаетесь. Фред Ваймер мертв, и никто не может сказать или сделать что-либо такое, чтоб его поднять. Если Фред был убит, я твердо верю, что убийца его будет как-то наказан. Но не нам определять меру наказания или наказывать самим. Это не гуманно.

Ей казалось, что им руководствовало сочувствие к Ваймеру или донкихотское желание отомстить за его смерть, и это удивило Пита. К Ваймеру у него не было никаких чувств. Даже желание предать суду убийцу было не основным. Если бы Пит смог загнать самого себя в угол и потребовать объяснения собственных поступков, то ответить ему было не так уж просто. Поступки эти диктовались каким-то полуподсознательным чувством долга и его собственным представлением о справедливости, возможно, не совпадающим с представлением других.

Ему пришлось бы сознаться, что человека в синем костюме он считал своим врагом, но не столько потому, что тот был убийцей, злом, сколько потому, что этот Синий Костюм сумел перехитрить его, обвести вокруг пальца и при поддержке других сделать его, Пита, идиотом и сумасбродом в глазах окружающих. Они уложили его на лопатки, а такое не прощалось.

К их столику подошла официантка:

— Как хорошо, что вы навестили нас, мисс Уэллер. Мы по вас соскучились.

— Спасибо, Стелла, — сказала Агнес. — Я теперь стала домоседкой. Только сегодня наконец-то отважилась выползти за рождественскими покупками.

За ленчем Агнес рассказала Питу о тех старомодных вечерах, которые она обычно устраивает на своей вилле во время рождественских праздников.

— Я еще не приняла окончательного решения относительно числа, — сказала она, — но это будет где-то между рождеством и новым годом, и я приглашаю вас. Я скоро сообщу вам точное число. Так что в рождественскую неделю не слишком перегружайте себя светскими обязанностями.

Пит грустно усмехнулся про себя, а вслух сказал:

— Не беспокойтесь.

Его шансы быть чрезмерно занятым светской жизнью, как во время рождества, так и в любое другое время, были равны нулю. Он установил своеобразный рекорд в том, как, обладая некоторой популярностью в обществе, можно в короткий срок приобрести всеобщую нелюбовь. О нем можно было написать книгу: «Как терять друзей и приобретать врагов».

После ленча он попрощался с Агнес, позвонил управляющему прачечной «Элита», которого он старался соблазнить обещанием выделить время для радиорекламы, и вернулся к себе в кабинет. Ритм работы подчинил его и повлек за собой. Когда он взглянул на стенные часы, они показывали двадцать минут восьмого. Оставалась еще уйма дел, и Пит решил сэкономить время — вместо того, чтобы идти обедать в отель, зайти перекусить через дорогу к О’Деллу.

Это была обычная закусочная: табуреты вдоль длинной стойки, позади которой находилось зеркало, несколько столиков. За одним из них сидела девушка в коричневом пальто. Кроме нее, в закусочной было двое мужчин, которые о чем-то громко спорили у дальнего края стойки.

Сев на табурет, Пит почувствовал, как его волной захлестнула усталость. Он поставил локти на стойку и подпер голову руками. Прошедший день был таким же, как и все остальные, однако Пит вдруг почувствовал, что измотан.

Полный, средних лет мужчина в синей рубашке и полосатых брюках, неторопливо хозяйничавший за стойкой, не спеша направился к тому месту, где сидел Пит. Он вопросительно взглянул на посетителя.

— Сандвич, белый хлеб и шведский сыр, — сказал Пит, — и, пожалуй, кофе.

Мужчина ушел и отдал распоряжение через окошко на кухню. Пит снова подпер голову рукой. Подобной усталости он просто не помнил, и она была не только физической. Сказалось все: инцидент с Хоби, расследование, Пэт Микин, эта схватка с призраками. Каждый раз, когда Питу казалось, что он, наконец, ухватился за что-то важное, оно буквально таяло в его руках. Если б хоть раз взглянуть в лицо реальному противнику, с которым можно вступить в борьбу, которого можно ударить!

В зеркале за стойкой он увидел свое отражение. Лицо изменилось до неузнаваемости, он был небрит. Пит даже слегка повернулся на табурете, чтобы не видеть отражения. Мужчины на другом конце стойки продолжали о чем-то громко спорить. До него долетали отдельные слова, но смысл не доходил. Это были просто звуки, такие же, как стук дождя по крыше. Мысли были расплывчаты.

Вдруг Пит почувствовал на своем плече что-то тяжелое. Он открыл глаза и увидел грязную руку. Взглянув в зеркало, он обнаружил, что рука принадлежит. одному из спорщиков, тому, что покрупнее. Он был в коричневой спецовке с надписью на груди: «Музыкальная компания Миллера». На его жирной физиономии со свисавшими на лоб волосами неопределенного грязно-русого цвета поблескивали маленькие свиные глазки. В другой руке он держал кружку с пивом.

— Твоя радиостанция воняет, — изрек он.

Пит окинул его взглядом и спокойно спросил:

— Это ты так считаешь?

Мужчина слегка покачивался.

— Так считаю не я один. Так думают все. Твоя радиостанция — куча отбросов.

— Есть еще замечания? — спросил Пит. — Если нет, я бы предпочел остаться в одиночестве.

— Уйду, когда сочту нужным. Плевать мне на приказы всяких нью-йоркских подонков.

Пит ударил наугад. Он бил без злого умысла, но попал прямо в лицо. Кружка с пивом со звоном ударилась о табурет. Мужчина завалился прямо на стойку, попытался удержаться за край, но не сумел и грохнулся на пол.

Подскочил его товарищ. У него было смуглое лицо и зачесанные назад черные сальные волосы.

— За что ты стукнул его? — закричал он. — Он же налакался. Какой толк бить пьяного?

— А я его не бил, — возразил Пит. — Я лишь слегка до него дотронулся. Не люблю, когда ко мне лезут всякие пьянчужки.

Откуда-то послышался голос бармена:

— Прекратите! Сейчас же прекратите! Я позову полицию!

Смуглый нагло сказал Питу:

— Мне кажется, ты нарываешься на неприятности, а?

Пит медленно поднялся с табурета.

— Вот именно. Точнее и не скажешь. — Его голос звучал дружелюбно. — Да, я коллекционирую неприятности. Это мое хобби. У меня их больше, чем нужно. Потому-то я не жадный. Мне нравится швырять их направо и налево.

Смуглый попятился.

— Ладно, ладно, — поспешно сказал он. — Я никуда не лезу. Просто не люблю, когда колотят моих приятелей.

— Тогда забери его отсюда, — предложил Пит.

Тот второй пытался встать, ухватившись за табурет.

— Пошли, Мэл, — сказал его приятель.

Но у Мэла были другие планы. Он нагнул голову и, покачиваясь из стороны в сторону, пошел на Пита. Удары были такими неточными, что Пит даже не старался от них увертываться. Он просто схватил его за комбинезон и с силой пнул в пах. Мужчина взвыл от боли. Пит оттолкнул его, и тот, отлетев назад, стукнулся о пустой столик и тяжело плюхнулся на пол.

— Прекратите, говорю вам! — надрывался бармен.

Смуглый подскочил к своему приятелю и помог ему подняться. Потом они оба вышли. Все это произошло почти молниеносно.

Вдруг Пит почувствовал, что его усталость как рукой сняло. По телу разлилось приятное, бодрящее тепло, напряжение исчезло. Он усмехнулся, глядя на приближающегося бармена.

— Кто вы такой, чтобы являться сюда и устраивать здесь драку? — набросился он на Пита. — Я заявлю, и вас арестуют.

— Я не затевал драки. Ее затеял ваш жирный приятель.

— Не рассказывайте сказок! Он просто эдак по-дружески положил вам руку на плечо. Я вот позвоню в участок!

— Обождите минутку, Барни, — раздался чей-то голос.

Пит обернулся. Девушка в коричневом пальто встала из-за стола. Пит не был с ней знаком. У нее были волосы морковного цвета, собранные на затылке в конский хвостик, румяное, под стать волосам лицо и веснушки на носу. Она едва доставала Питу до плеча и напоминала маленькую девочку.

— Это мистер Маркотт, — сказала она бармену.

— Я и сам знаю, кто это. Ну и что?

— Я все слышала, — сказала девушка. — Мэл подошел к нему и нахамил, как он обычно делает после нескольких кружек. Мистер Маркотт не из тех, кто затевает драку. Уж я-то знаю — я у него работала.

— А зачем он повалил Мэла?

— Он не повалил Мэла, хоть это и не мешало бы сделать. Он только ударил его по лицу. Мэл упал, потому что был пьян. Вы-то уж знаете, что он был пьян.

— Ладно, ладно, — раздраженно ответил бармен и глянул на Пита. — Но в следующий раз выясняйте свои отношения на улице. Вам принести ваш сандвич и кофе?

Пит увидел, что девушка уходит. Он бросил на. стойку мелочь и сказал:

— Не сейчас. Как-нибудь в другой раз. Оставьте это для меня.

Он последовал за девушкой на улицу и, поравнявшись с ней, сказал:

— Спасибо за хорошую характеристику и за ту маленькую ложь, будто вы у меня работали. Не думаю, чтоб меня уж так тянуло в тюрьму, особенно сейчас.

Девушка остановилась. В свете, падающем через двери, Пит увидел, что глаза у нее очень синие и очень сердитые.

— Правдой было только то, что я у вас работала, — сказала она. — Все остальное ложь. Я считаю вас подлецом.

Она хотела было уйти, но Пит удержал ее за локоть:

— А не кажется ли вам, что это нуждается в объяснении?

— Что тут объяснять? То, что я у вас работала, или то, что вы подлец? О’кэй! Я Дина Джоунс, та, которую вы уволили по всем правилам административной техники. Конечно, я всего лишь пешка, слишком ничтожная для того, чтобы вы мною занимались. Вы поручили это Хоби, даже не дав мне возможности повидаться с вами, поговорить. Вы, такой великан, не одобрили «Час для домохозяек маленькой Бетти Блайз», вот меня и уволили. Теперь вам все ясно?

Пит представлял себе Бетти Блайз полной сорокалетней женщиной с профессиональной жизнерадостностью. Его рассмешило, что эта пигалица давала советы домохозяйкам. Он расхохотался, да так громко, что на него обратили внимание двое мужчин, проходивших мимо по другой стороне улицы.

— Очень забавно, не правда ли? — холодно заметила девушка. — Должно быть, вы от души веселитесь, увольняя людей.

Она пошла вперед. Пит сделал три торопливых шага и снова нагнал ее.

— Вы сказали, что я не дал вам возможности со мной побеседовать Олл райт, сейчас она у вас есть. Давайте поговорим. Я все еще остаюсь при своем мнении, что ваша программа была ерундовой. Мне она не нужна, но, если вы разбираетесь в деле, для вас найдется работа. Мне нужна помощь.

— Я не буду у вас работать.

Некоторое время они продолжали идти вместе.

— Вы можете писать рекламы? — спросил Пит.

— Разумеется.

— А не знаете ли вы, чем можно заменить это круглосуточное прокручивание музыкальных записей?

— Все очень просто. Существует множество записей: рекламные постановки, мистерии, драмы.

— Олл райт, я вас беру. Приступайте завтра же.

— Я сказала, что не буду у вас работать.

— Но вы едва ли ненавидите меня всей душой, иначе бы вы не пришли мне на помощь в баре.

— Мне просто знакомо чувство справедливости.

— У меня есть еще кое-какие дела на станции. Здесь мы с вами простимся. Увидимся утром, на студии.

— Я не приду.

— Завтра утром, — сказал Пит, — в девять часов.

Она пришла даже раньше девяти. Когда Пит приехал, она уже стояла возле коммутатора, смеясь и оживленно болтая с Хейзл, Биллом Грейди и одним из механиков. Пит кивнул им всем, а Дину попросил зайти к нему в кабинет. Она последовала за ним, на ходу снимая пальто и оставшись в нарядном платье. Декольте нельзя было назвать смелым, но оно было достаточно низким, чтобы Пит смог изменить свое вчерашнее мнение о ней как о ребенке.

Он указал ей на стул и начал разговор с того, что спросил, что она думает относительно рекламы, которую он написал для мебельной компании «Феникс». Из сумочки Дина достала массивные очки в черепаховой оправе и нацепила их себе на нос. Если задачей их было придать ей интеллектуальный вид, то очки с этой задачей не справлялись. Они просто сделали Дину хорошенькой. Она медленно прочитала рекламу, потом положила листки Питу на стол.

— Мистер Маркотт, вам, разумеется, не понравится то, что я вам скажу, но это совсем не то, Я не хочу сказать, что в них что-то неверно, но это вовсе не то, что нужно мистеру Гандерсону из «Феникса». Понимаете, когда «Феникс» начал заказывать нам рекламы, Хоби давал их без подготовки, так сказать, импровизировал. Позже мы стали их записывать, чтобы всегда иметь под рукой экземпляр на случай, если возникнут какие-либо вопросы. Но мистеру Гандерсону хочется, чтобы их рекламы были именно такими импровизациями.

— Но у меня тут в ящике все до одной рекламы Хоби, и мне кажется, что ни в единой из них нет ни капли смысла.

— В коммерческих рекламах смысл и не нужен.

Пит испытующе взглянул на Дину. Однако она была абсолютно искренна.

— Не нужен смысл? — переспросил он.

— Да, то есть логический смысл. Радиореклама — это вовсе не дебаты и не рассуждения. Вы задаетесь целью что-то втолковать своим слушателям и твердите без умолку одно и то же, пока до них в конце концов не дойдет.

Пит не согласился. Однако не мог привести в свою пользу никаких аргументов.

— Но все равно, ведь реклама не должна быть глупой и скучной. Думаю, свежие мысли придутся «Фениксу» по вкусу.

— Мистер Маркотт, — голос Дины звучал решительно, — мебельная компания «Феникс» не занимается внедрением свежих мыслей. Они и понятия не имеют, что вы называете свежими мыслями. Для них все мысли одинаковы. Они разбираются только в том, что им нужно. К тому же они давно уже передают свои рекламы по радио. Вот уже несколько лет они ангажируют для этой цели восьмичасовые новости. Так что не думаю, что владелец компании мистер Гандерсон будет в восторге, если мы перенесем их объявления на другой час.

— Но мне просто необходимо было их перенести. Мы больше не передаем сводки новостей. «Пресс Энтерпрайз» запретила использовать свои материалы. Уж не знаю, то ли Мэтту Камерону пришелся не по вкусу наш репортаж об убийстве Ваймера, то ли у него есть другие причины. Может быть, он порвал с нами отношения из страха перед убийцей.

Последнему замечанию Пит хотел придать ироническую окраску, но этого не получилось. В голосе его была горечь, и слова эти прозвучали зловеще и мелодраматично. Дина Джоунс сделала вид, что ничего не замечает. Какое-то время она молча смотрела в окно, а когда заговорила, речь ее походила на нравоучение классной дамы, адресованное не очень-то смышленым ученикам.

— Маленькая радиостанция, мистер Маркотт, для успешной конкуренции с телевидением и с крупными радиостанциями других городов должна передавать программы, которые ведут любимые местными слушателями персонажи. Для того чтобы выдержать конкуренцию с газетами, нужно весь день передавать как можно больше новостей. Таким образом люди окажутся в большей зависимости от радио, чем от ежедневных газет. А так как в Уиллетсе всего одна газета, да и та выходит по вечерам, у станции есть прекрасная возможность заставить слушателей не выключать приемники целыми днями.

Пита раздражала ее уверенность в собственной непогрешимости. Она разговаривала с ним таким же авторитетным тоном, каким обычно диктовала рецепты глупым женщинам, слушающим ее передачи.

— Олл райт, — перебил ее Пит, — но не подскажете ли вы, где я смогу достать материалы для наших сводок?

— Об этом можно договориться с «Ассошиэйтед Пресс» или же с «Юнайтед Пресс энд Интернэйшнл Ньюс». Вы можете заключить договор с любым агентством новостей.

— А сколько это будет стоить?

— Не знаю, но это легко выяснить. Я все беру на себя.

Она стремительно встала и взяла со стола рекламы «Феникса».

— Я их перепишу и внесу свои поправки.

— Зачем? Вы думаете, я не освою технику писать плохо? — Вопрос был задан язвительным тоном.

— Вы только напрасно потратите время, мистер Маркотт. Писать плохо — это своего рода талант.

Она направилась к двери, но на полпути обернулась:

— Если я вам понадоблюсь, я в прежнем кабинете Хоби.

Пит не знал, будет ли он ладить с Диной Джоунс. Он вэтом сильно сомневался.

Глава VII

Иногда, обычно перед тем, как заснуть, Пит вдруг представлял себе, как он встретит мужчину в синем костюме — убийцу Фреда Ваймера. И так как Пит не был ни фантазером, ни просто впечатлительной натурой, эти воображаемые встречи выглядели донельзя странно. Отнесись он к этому критически, он назвал бы все просто дурью.

Картина была всегда одна и та же: ночь, пустынная улица, холодная и темная, и только кое-где мерцают желтые квадраты окон, отделяющие жизнь обычных людей от лика ночи. Мрачная и безмолвная улица маленького городка, с какой-то затаив шейся в ней враждебностью. Пит идет по этой улице, и вдруг откуда-то из темноты появляется фигура: невысокий, плотный, слегка сутулый мужчина, который медленно идет впереди.

Пит ускоряет шаги, но расстояние между ними не сокращается, хоть человек этот идет медленно. Когда он проходит мимо освещенной витрины, в которой, как трупы, стоят восковые манекены, Пит замечает, что костюм на нем синий. Человек замедляет шаги и оборачивается, но, прежде чем лицо его становится видимым, Пит просыпается и сознает, что его последние мысли сменились сновидением. Однажды среди ночи он очнулся от этого кошмара и, вглядываясь в темноту, не сразу смог припомнить, где он. Протянул руку, нащупал в темноте шелковистую ночную сорочку Элоизы Корум. Он не убрал руку и, когда Элоиза шевельнулась, шепотом спросил:

— Ты не спишь?

— Нет, любимый, — ответила она. — А вот ты только что спал.

— Я, наверно, задремал.

— Если хочешь, поспи. Я разбужу тебя, когда нужно. Времени у нас еще много.

Рука его скользила все выше и выше, пока не нащупала бретельку на ее плече.

— Мне бы хотелось, — сказал он, — чтоб мы встречались как-нибудь по-другому, без этих таинственных ночных визитов и исчезновений до рассвета.

— Знаю, любимый. Надо будет что-нибудь придумать. Нам вообще придется хорошенько подумать. Ты ведь совсем не сможешь приходить сюда, когда вернется Клод.

— А когда ты его ждешь?

— На следующей неделе, если его снова не задержат. Харви Диркен вернулся, а переговоры о распределении должностей на будущий год еще ведутся. Он поручил Клоду встретиться с дюжиной всяких комиссий для урегулирования всех вопросов. Но Клод не политик. У него не хватает хитрости и изворотливости Харви.

— А как ты думаешь, почему вернулся Диркен?

— Понятия не имею. Я знаю только, что Харви Диркен никогда ничего не делает прихоти ради. Раз он вернулся, значит,на то были причины. И, видно, на сей раз они очень серьезны, если он уехал из столицы штата, предоставив Клоду заботиться о таких важных делах, как распределение должностей в колледже.

— Скажи, в каких отношениях Диркен с Мэттом Камероном? — спросил Пит. — Они в одном лагере?

— Нет, во враждебных. Более того, Харви Диркен и Мэтт Камерон ненавидят друг друга. Ненависть эта восходит еще к тем временам, когда Камерон пытался прибрать к своим

рукам «Энтерпрайз». Банк Харви Диркена отказался дать ему заем. А когда впоследствии Мэтт все-таки выкупил «Пресс», Харви опять выступал против. Он считал, что Уиллетсу необходимо иметь две газеты, ибо одна делает издателя слишком влиятельным и дает ему в руки большую власть. Харви постарался помешать Мэтту и почти добился своего. При встрече они очень любезны, но на самом деле ненавидят друг друга. У нас говорят, что если вы устраиваете вечер, то один надо давать с Камеронами, а другой с Диркенами.

— Значит, трудно заподозрить, что Диркен стал бы действовать заодно с Камероном?

В темноте Пит услышал ее смех:

— Ну, разумеется. Ведь только потому, любимый, ты и смог приобрести УЛТС.

— Я что-то не понял, — сказал Пит.

— Харви Диркен управляет делами Агнес Уэллер, и, так как магазин Уэллеров был совладельцем станции, Харви вникал во все ее дела. Газета Мэтта Камерона была вторым совладельцем, так что столкновения были неизбежны. Единственным выходом было продать станцию.

— И все равно сейчас они в полном согласии. Оба хотят заставить меня забыть о Ваймере. Скажи-ка, а ты хорошо знаешь Хоби Хобарта?

— Я слушала его по радио. А что?

— Никак не пойму, почему он отказался передать сообщение о Ваймере. Это была сногсшибательная сенсация, и он мог в два счета обставить газету и покрыть себя славой. Хоби не из тех, кто позволит такой удаче пройти мимо него.

Элоиза не отвечала, и Пит продолжал:

— Ты ведь знаешь, что Мэтт Камерон назначил Хоби управляющим станцией. После того, как я ее купил, Хоби мог по-прежнему оставаться в подчинении у Камерона и получать приказы своего старого босса. Помнишь тот вечер у Агнес Уэллер? После того, как я сообщил им об убийстве, Камерон вышел позвонить по телефону в редакцию «Пресс Энтерпрайз». Так он по крайней мере сказал. Предположим, что он позвонил не в «Пресс Энтерпрайз», а Хоби и приказал ему придержать сообщение о Ваймере. И, думаю, отнюдь не потому, что его газету оставили с носом, — тут были более глубокие соображения. Теперь я подумываю, уж не стоит ли за всем этим Мэтт Камерон, этот лукавый тихоня? Из твоих слов я понял, что он влиятелен и силен. Возможно, что Тарстон, Флемминг и доктор Лэнг тоже его люди.

— Только не Элик Тарстон. Окружной прокурор никогда ничьей пешкой не будет. «Пресс Энтерпрайз» делала все возможное, чтобы провалить Элика на последних выборах. Поэтому не думаю, чтобы он подчинялся Камерону.

— Когда я только что приехал в ваш город, он показался мне таким простым и бесхитростным, — сказал Пит. — Да и сейчас со стороны он кажется таким. Но в нем есть много такого, чего мы не видим. Он похож на айсберг.

— Так же как и ты, дорогой, — сказала Элоиза. Она просунула руку под его плечи, повернулась и, прижавшись к нему всем телом, коснулась губами его губ.

Часы, проводимые с Элоизой, были интерлюдиями легато в композиции его жизни, преобладающей темой которой было аджитато. Огорчение и злость, чувства, без которых, по-видимому, невозможно управлять радиостанцией маленького городка, не покидали его ни днем, ни ночью. Что касается злости, обычно причиной ее была Дина Джоунс. Она постоянно спорила с ним, и не раз у него возникало желание уволить ее. Его удерживало лишь сознание, что Дина часто оказывается права. И это еще больше раздражало Пита.

К тому же она, как и Хоби, обладала способностью поддерживать энтузиазм и бодрость духа в людях, с которыми работала. С тех пор как Дина вернулась на станцию, настроение служащих неизмеримо улучшилось. Тем не менее ее самоуверенность и упрямство действовали Питу на нервы.

Однажды около восьми вечера она принесла материалы, полученные из агентств. Он заметил, что она сменила платье, надела туфли на высоких каблуках и сделала прическу.

— Вот материалы «Ассошиэйтед Пресс». А теперь я вас покидаю. У меня свидание.

Почему-то Питу эта новость не пришлась по вкусу.

— С кем? — поинтересовался он.

— Вы ведь его все равно не знаете.

— Какой-нибудь дурак вроде Мэла Мэлиша?

— Если вам это на самом деле интересно, то его зовут Бади Уиллетс. Его прапрадед основал этот город, который позже был назван в его честь.

— Если дух этого старика вдруг вздумает взглянуть на творение рук своих, то наверняка огорчится, что зря старался.

— Уиллетс — чудесный, дружный город, — возразила Дина. — Если вы не верите мне, справьтесь в «Бюллетене Торговой палаты».

— Такой дружный, что его высокопоставленные граждане объединяются для того, чтобы защитить одного из местных проказников, который время от времени позволяет себе такую безобидную шалость, как убийство.

— А какие у вас есть основания считать, что его совершил кто-то из местных?

— Но это не вызывает никаких сомнений, так же как и тот факт, что это дело рук какого-то важного господина. Ведь даже такие люди, как Мэтт Камерон и Харви Диркен, которые никогда раньше не могли найти точек соприкосновения, сейчас в одном лагере и действуют заодно, стараясь общими усилиями оградить его от беды.

— Я даже не уверена, что это убийство. Кое-кто поговаривает, что вы все выдумали, чтобы сделать станции рекламу.

— Допустим, но ведь существует кое-что, чего я просто не мог придумать. Например, имя девушки, о которой раньше ни сном ни духом не ведал. Ваймер сказал перед смертью, что Рита Брайэнт в безопасности.

— Но Рита Брайэнт погибла в автомобильной катастрофе около двух лет тому назад.

— Я слышал это по крайней мере дюжину раз, — сухо парировал Пит.

— Вот видите, значит, в этом нет никакого смысла.

— Однако для Ваймера в этом был какой-то смысл. Наверно, Рита была как-то связана с Ваймером или с его убийцей. Кстати, вы не были с ней знакомы?

— Немного. Она работала в библиотеке колледжа. Там я с ней и виделась, иногда разговаривала. Она производила очень приятное впечатление. Такая здравомыслящая, положительная девушка.

— Где бы я мог о ней разузнать?

— Ну, вы можете поговорить с девушками, которые работали вместе с Ритой в библиотеке. Например, с Маргарет Бенедикт. Она жила с Ритой в одной комнате. А кроме того, есть сообщение «Пресс энтерпрайз» по поводу катастрофы. Погибли трое: Рита и два студента из колледжа, Том Пиллинг и Карл Янсен. Рита и Том были помолвлены. Если хотите, я просмотрю завтра подшивки и разыщу для вас эти номера.

— Пожалуйста, если вас это не затруднит.

— Сделаю в первую же очередь, а теперь мне пора.

— Желаю удачи, — без особого энтузиазма сказал Пит.

На следующее утро Дина положила ему на стол номера «Пресс Энтерпрайз». Их было восемь, начиная от 28 декабря. Происшествие не сходило со страниц больше недели. Первое сообщение, озаглавленное:

«РИТА БРАЙЭНТ, ПИЛЛИНГ И ЯНСЕН ПОГИБЛИ В АВТОМОБИЛЬНОЙ КАТАСТРОФЕ»,

было очень коротким. Но по мере того, как Пит читал последующие сообщения, на поверхность всплывало все больше и больше деталей. Пиллинг и Янсен были звездами баскетбольной команды колледжа, которая должна была участвовать в предстоящем соревновании на первенство штата и, по всем прогнозам, победить. 27 декабря, за две недели до соревнований, Том Пиллинг, его невеста Рита Брайэнт и Карл Янсен возвращались и Уиллетс в новом «бьюике», который мисс Брайэнт только что купила в Чикаго. У автомобиля лопнула передняя покрышка, мисс Брайэнт потеряла управление, и машина свалилась с насыпи. Все пассажиры погибли. Трагедия глубоко потрясла и колледж и город. Баскетбольная команда добровольно отказалась от участия в соревнованиях. В газетах было много биографического материала, но ничего такого, что проливало бы свет на связь между Ритой Брайэнт и стариком, которого убили на Пикник Граундс.

Пит сунул газеты в ящик стола и спустился за машиной в гараж, который находился за зданием Музыкальной компании Миллера. Моросил холодный дождик. Пит поднял воротник, засунул руки в карманы пальто и быстрыми шагами направился к гаражу. «В дождь все города на одно лицо», — пронеслось у него в мозгу. Унылые, промокшие люди, забитые машинами улицы, на перекрестке полицейский в черном плаще и водонепроницаемой шляпе; вода, стекающая с тентов и крыш. Подобную картину можно наблюдать на Мэрилибоун Роуд в Лондоне, Шестой авеню в Нью-Йорке, бульваре Распай в Париже. И тут он вспомнил слова Элоизы о том, что больше нет провинциальных городов.

Разогревая мотор, он перебросился несколькими фразами с механиком гаража.

Библиотека находилась как раз напротив главного входа на территорию колледжа. Это было кирпичное здание, архитектурой напоминающее все остальные постройки колледжа, только кирпич был поновее.

Здание украшали белые бетонные колонны и двустворчатые двери из бронзы и стекла, ведущие в широкий светлый коридор, стены которого были увешаны акварелями. Сейчас их рассматривала группа студентов под опекой пышногрудой громогласной дамы.

Читальный зал был напротив входа. Три его стены были заняты книжными полками, а вверху помещение опоясывал балкон. Внизу стояли длинные столы и стулья. Народу в зале было немного. В дальнем конце за стойкой работали две девушки. Пит направился прямо к ним. Некрасивая девушка в сером халатике, которая вышла ему навстречу, оказалась той самой Маргарет Бенедикт, с которой он собирался побеседовать.

Чтобы не выдать истинную причину своего интереса к Рите Брайэнт, Пит должен был придумать какое-нибудь правдоподобное, не вызывающее подозрений объяснение, и он тут же сымпровизировал:

— Я Пит Маркотт из УЛТС, — начал он. — Я собираю материал для радиопередачи. Так как в этом году наш колледж примет участие в соревнованиях по баскетболу на первенство штата, мне бы хотелось навести кое-какие справки относительно соревнований, которые проходили два года назад.

— Два года назад наша команда не принимала участия в соревнованиях, — сказала мисс Бенедикт. — Когда погибли Том Пиллинг и Карл Янсен, мы отказались от участия.

— Я это знаю, — сказал Пит. — Но я хочу рассказать по радио историю команды с момента катастрофы и до сегодняшнего дня. Думаю, что о Пиллинге и Янсене мне расскажет тренер, а вот о Рите Брайэнт я попросил бы рассказать вас. Как я понимаю, вы с ней дружили.

— Рита и я вместе работали здесь, в библиотеке, а когда она училась на последнем курсе, мы жили с ней в одной комнате. Но я не понимаю, зачем нужно говорить о Рите Брайэнт в передаче, посвященной баскетбольной команде.

— Ну, прежде всего из-за Тома Пиллинга. Ведь это правда, что Рита была помолвлена с Томом?

— Да, они были помолвлены еще со школьной скамьи. Вместе поступили в педагогический колледж, но Тому пришлось прервать учебу на два года, так как его забрали в армию. К тому времени, как он вернулся, Рита уже закончила колледж. Она устроилась работать здесь, пока Том не закончит колледж. Потом они собирались пожениться.

— А Рита пользовалась успехом?

— Рита нравилась всем. Не знаю, можно ли сказать, что она пользовалась успехом в обычном смысле этого слова. Она была не особенно общительной, но мне кажется, она пользовалась успехом не меньше, чем любая девушка.

— У нее было много приятелей среди молодых людей?

— Она была помолвлена с Томом Пиллингом, — чопорно сказала мисс Бенедикт. — У нее не было приятелей в общепринятом смысле этого слова.

— Но за те два года, что Пиллинг служил в армии, у нее, вероятно, бывали свидания, она куда-нибудь ходила с молодыми людьми.

— Если и ходила, то я об этом ничего не знаю. Рита Брайэнт была серьезной девушкой. Она много времени уделяла учебе.

Пит хотел было спросить, не упоминала ли когда-нибудь Рита Брайэнт имени Фреда Ваймера, но убитый к истории баскетбола отношения не имел. Поэтому он сформулировал вопрос иначе:

— А вы не знаете, не было ли у нее за пределами колледжа приятеля по имени Фред, человека значительно старше ее?

Холодный тон сменился ледяным.

— Я не понимаю, мистер Маркотт, — процедила мисс Бенедикт, — какое это имеет отношение к баскетболу. А теперь простите меня…

— Еще один вопрос, — поспешно сказал Пит. — Рита была из местных? Она жила здесь?

— Она окончила школу и, как вы знаете, педагогический колледж. Сама она из Сойера. Это небольшой городок в двадцати милях отсюда. Думаю, ее родители живут там до сих пор.

Пит поблагодарил мисс Бенедикт за информацию. Повернувшись от стойки, он обратил внимание на мужчину, поднимающегося из-за стола. Когда Пит входил в читальный зал, он лишь мельком заметил этого человека, который сидел за столом и читал журнал. Теперь, когда тот встал и направился к двери, он повернулся к Питу широкой спиной с мясистыми, слегка сутулыми плечами. На одной руке у него был плащ, а его измятый костюм был темно-синего цвета. И костюм этот был не просто похож на тот, в который был одет убийца с Пикник Граундс. Это был тот же самый костюм!

— Подождите! Эй вы, подождите! — непроизвольно вырвалось у Пита. Он бросился за человеком, но путь ему преградили столы. Обогнув их, Пит пробрался к стене, а затем вдоль нее к двери. Он слышал позади себя шум голосов, но не обращал на него внимания. Очутившись в коридоре, быстро огляделся, но не увидел никого, кроме группы студентов-искусствоведов, которые, пережидая ливень, стояли между бронзово-стеклянными дверями.

Расталкивая их, Пит выбрался на улицу. Сильный дождь разогнал всех прохожих. Какое-то мгновение Пит колебался, потом бросился вперед, хотя прекрасно понимал, что Синий Костюм мог пойти в противоположную сторону. Завернув за угол, сквозь сетку дождя он смутно увидел силуэт в плаще. Но тут же понял, что силуэт не удаляется, а идет ему навстречу. Это оказалась женщина с узлом, которая, опустив голову, шла под проливным дождем.

Пит тяжело вздохнул. Он в недоумении пожал плечами и повернул назад к библиотеке. С полей его шляпы стекала вода, а плечи пальто насквозь промокли. Студенты все еще стояли в дверях, и, когда он опять промчался мимо, кто-то из них засмеялся. Под любопытными взглядами окружающих Пит подошел к стойке, за которой все в той же позе стояла мисс Бенедикт. Подойдя ближе, Пит заметил, как она обменялась быстрым взглядом с другой библиотекаршей.

— Мне кажется, я должен объясниться, — сказал Пит.

— Вовсе нет, — произнесла мисс Бенедикт тонким голоском. — Вероятно, это был ваш знакомый.

— Да, конечно, — ответил Пит, — но я его так и не догнал. А вы знаете, кто он такой?

— Он сюда часто приходит, — вмешалась в разговор вторая девушка.

— Как и многие другие, — вставила мисс Бенедикт, и вторая девушка тут же замолчала. — Мы не знаем их фамилий, если у них нет карточек. У этого карточки нет.

— А каков он с виду? — не унимался Пит.

Большинство из сидящих за столами подняли головы и с живейшим интересом наблюдали за происходящим.

— Извините, мистер Маркотт, — сказала мисс Бенедикт, — люди приходят сюда заниматься. Боюсь, вы им мешаете.

— Я только прошу вас описать этого человека.

— Я не обратила на него внимания.

Сзади кто-то крикнул: «Замолчите там». Еще кто-то засмеялся.

— Раз он часто сюда приходит, то, может, другая леди знает, кто он такой…

Девушка поспешно замотала головой.

— …или хоть скажет, как он выглядит.

Девушка продолжала трясти головой. Откуда-то появился дородный мужчина в сером кителе, к которому был приколот значок с надписью: «Специальная полиция». У него были густые седые волосы и румяная квадратная физиономия.

— Мистер Тимминс, — обратилась к нему мисс Бенедикт, — это мистер Маркотт. Он себя неважно чувствует. Не вызовете ли вы для него такси?

— Ну разумеется, — ответил Тимминс. Он положил правую руку Питу на плечо. Рука была тяжелой, большой, сильной.

— Не стоит утруждать себя, — воспротивился Пит. — Я приехал на машине.

— А мне это совсем не трудно, — добродушно сказал Тимминс. — Пойдемте, я помогу вам ее отыскать.

Они вышли вместе, и студенты-искусствоведы снова уставились на Пита, когда он проходил мимо.

Глава VIII

Худой, изможденный человек произнес: «Пятьдесят два», а потом: «Рита Брайэнт в безопасности». После этого он уставился невидящим взором в небо и умер. Его слова могли не значить ничего — просто бредовая прихоть ума, вдруг судорожно вспыхнувшего перед тем, как окончательно перестать действовать. А может, когда-то в прошлом человеку довелось слышать имя Риты Брайэнт, и оно всплыло из глубин сознания в момент последнего просветления. быть может, оно принадлежало какой-нибудь другой Рите Брайэнт.

Никто, даже Агнес Уэллер, у которой работал Ваймер, не мог бы дать ответ на этот вопрос. Но если существовала какая-то связь между убитым и девушкой, погибшей в автомобильной катастрофе, то нити этой связи так или иначе тянулись и к убийце. Поэтому расследование необходимо было начать с Риты Брайэнт или с близких ей людей.

Такое рассуждение, конечно, содержало ряд ошибок, понятных каждому логически мыслящему человеку, однако Питу Маркотту, который мыслил нелогично, оно представлялось рабочей гипотезой. Он не почерпнул ничего нового из беседы с Маргарет Бенедикт, подругой Риты. Теперь он ехал поговорить с родителями Риты.

Пит прочитал на дорожном указателе: «Сойер — одна миля» — и сбавил скорость. Ритмичное шуршание шин о мокрую мостовую стало медленней и тише. Через несколько минут Пит уже въезжал в городок, который под дождем казался серым и унылым. Через два квартала шоссе перешло в главную улицу, протянувшуюся между рядами домов и дальше, через деловой квартал, состоявший из станции обслуживания, магазина сельскохозяйственных машин и скобяных изделий, закусочной и двух бакалейных лавок. На той, что поменьше, была вывеска: «Брайэнт».

Пит вылез из машины и направился ко входу. Помещение было грязным, запущенным. Старик с глубокими складками вокруг рта укладывал покупки в мешок женщине. Когда та расплатилась и вышла, он, медленно волоча ноги, подошел к Питу. Это был маленький, почти крошечного роста старичок, с лицом, на котором лежала печать многолетней усталости.

— Мистер Брайэнт? — спросил Пит.

— Да, я Сэм Брайэнт.

В своих передачах Пит не упоминал предсмертные слова Ваймера, чувствуя, что они могут придать истории, и без того уже воспринятой скептически,неправдоподобность. Итак, он не назвал имени Риты Брайэнт. Теперь, увидев ее отца, он был рад, что умолчал о ней. Жестоко было бы выносить на обсуждение дела дочери этот старика. Да и сейчас жестоко было о ней спрашивать. Однако Пит за этим и приехал сюда, и ему надо было чем-то мотивировать свое любопытство.

— Я собираю сведения о Фреде Ваймере, — начал он окольным путем. — Мне сказали, что он работал где-то поблизости.

— Ваймер? Не тот ли это бездельник, которого нашли мертвым на Пикник Граундс?

— Да, он.

Старик со свистом втянул в себя воздух.

— А вы кто такой? Полисмен?

— Нет, моя фамилия Маркотт.

— А, тот самый, с радио! — старик взглянул на Пита выцветшими глазками. — Хорошо, когда денег столько, что можно купить радиостанцию и оттуда поливать грязью своих ближних, таких замечательных людей, как полковник Флемминг и доктор Лэнг! — В его голосе звучала злоба. — Я слышал твои передачи, и они мерзкие, мерзкие! Ты брехливый сукин сын!

— Ладно, пусть я брехливый сукин сын, — сказал Пит. — Не будем об этом спорить. Сейчас я хочу всего-навсего узнать правду о Фреде Ваймере. Если он и в самом деле работал поблизости, думаю, что вы или кто-нибудь из вашей семьи должны его знать.

Брайэнт смотрел на Пита все так же злобно. Его нижние веки покраснели.

— Я никогда раньше не слыхал о Фреде Ваймере, пока его не убили.

— Почему вы говорите, что его убили? Ведь ваш приятель доктор Лэнг утверждает, что это был несчастный случай.

— А что, разве нельзя быть убитым при несчастном случае?

— Так, значит, никто из вашей семьи не знал Ваймера?

— Нет, не знал, да если б и знал, я б тебе все равно не сказал.

Расспрашивать Брайэнта дальше было бесполезно.

— Простите, что потревожил вас, — сказал Пит на прощание.

Выйдя на улицу, он обернулся и еще раз посмотрел на маленький, грязный, запущенный магазинчик с мутными, исхлестанными дождем окнами, со сломанным желобом, из которого прямо на тротуар выливалась вода. Затем захлопнул дверцу, включил зажигание и развернул машину.

Его охватило разочарование и досада за бесцельно потраченный день. Он искал ответы на мучившие его вопросы, но вместо этого натолкнулся на новые. Ему и раньше приходилось испытывать разочарование, которому обычно сопутствовал гнев, теперь же к разочарованию примешивалось все растущее ощущение собственного бессилия. Он задавал себе вопрос: «Какого черта я ввязался в это дело?» И тут же сознавал, что уже не сможет отступиться.

По крыше машины стучал дождь, «дворники» напевали однообразную, заунывную мелодию. Вскоре на перекрестке замелькали фары машин, и Пит въехал в город. Последние три квартала пришлось тащиться за медленно ползущим грузовиком. Усталый и удрученный, Пит поставил машину у входа на студию, а сам поднялся по мрачной гулкой лестнице, чувствуя себя так, будто его облили грязью. Когда он вешал свое мокрое пальто, в кабинет вошла Дина Джоунс.

— О господи, Пит, где вы целый день пропадали? Вам звонили, наверное, раз десять и…

— Я был в библиотеке, — прервал он ее, — а потом поехал в Сойер. — Он не стал вдаваться в подробности. — Присаживайтесь. Мне бы хотелось поговорить с вами.

С серьезным видом она уселась в кресло возле стола и скрестила ноги.

— Так вот, — начал Пит. — Я хочу, чтоб вы для разнообразия чуточку пошевелили мозгами. Соберитесь с мыслями и постарайтесь рассказать мне все, что вы помните о Рите Брайэнт, все, что вам довелось о ней услышать. Как вы с ней встретились, что она тогда делала, о чем вы с ней говорили.

— Пит, я ведь вам уже говорила, что познакомилась с ней в библиотеке. Я приходила туда поработать. Ну, точнее, просмотреть последние номера журналов для женщин и почерпнуть оттуда материалы для своих передач. Мне часто приходилось с ней беседовать, но в основном о рецептах, полезных советах и тому подобное. Могу сказать одно: она всегда была очень любезной и услужливой.

— А она никогда не рассказывала вам о своих друзьях или просто знакомых?

— Может, и рассказывала, Я не помню. Кажется, она упоминала Маргарет Бенедикт. Они с Ритой всегда были вместе.

— Я имею в виду мужчин. Она бывала в обществе мужчин? Или, говоря откровенно, не говорила ли она чего-нибудь, что могло бы навести вас на мысль о том, что она с кем-нибудь в связи?

— Рита была не из таких, — с уверенностью сказала Дина. — Она не была покорительницей сердец и даже просто хорошенькой. Но она была очень мила.

— Должно быть, с кем-то она была до чрезвычайности мила, — резко сказал Пит, — раз смогла сесть за руль нового «бьюика». Я уверен, что она купила его не на деньги, заработанные в библиотеке.

— Вы разве не читали газеты, которые я вам принесла? Машину ей подарил отец.

— Не помню, чтоб мне такое попалось.

— Об этом где-то упоминается. Я помню, что пошли разговоры, будто у машины были старые камеры и потому-то и лопнула одна передняя покрышка, а репортер из «Пресс Энтерпрайз» ее обследовал. Машину продала чикагская фирма «Прентис моторс», фирма высшего класса. Кажется, подтвердилось, что камеры были совершенно новыми.

— А вам когда-нибудь приходилось встречаться с отцом Риты Брайэнт?

— Знаю, Брайэнты не так уж и богаты, но мистер Брайэнт хотел хоть что-нибудь сделать для Риты, поэтому он отдал ей все свои сбережения до последнего цента, и она поехала в Чикаго и купила машину.

— А не кажется ли вам странным, что такая девушка, как Рита, собирающаяся к тому же выйти замуж, берет у своего отца деньги и швыряет их на покупку машины?

— Не вижу в этом ничего странного. Люди тратят свои деньги на что хотят, а Рита, должно быть, хотела купить машину. Вам это может показаться безумием, но то, что делаете вы, может показаться безумием кому-то еще.

Поведение Дины его раздражало. Он хотел, чтоб она была на его стороне, чтоб она с ним соглашалась, она же почти всегда нападала на него. Зазвонил телефон, и Пит поспешно снял трубку:

— Да.

— Мистер Маркотт, к вам пришел мистер Диркен, — сообщила Хейзл.

Прежде чем Пит успел сказать ей, чтоб она попросила его войти, Диркен сам открыл дверь.

— Надо починить лифт, — сказал он, тяжело дыша, — мне пришлось взбираться по лестнице. — Тут он увидел Дину и кивнул ей.

— Здравствуйте, мистер Диркен, — ответила она, вставая с кресла.

Диркен не спускал с нее глаз до тех пор, пока она не вышла из кабинета и на закрыла за собой дверь. Потом он тяжело плюхнулся в кресло. Невзирая на утомительный подъем по лестнице, Диркен был, как всегда, подтянут, в темно-синем костюме, сшитом, разумеется, не в Уиллетсе, и с аккуратно зачесанными серебристыми волосами.

— У меня больное сердце, — сказал он. — Поэтому мне нельзя переутомляться, нервничать, быстро ходить. — Он говорил спокойным, невыразительным тоном. — Пит, я хочу вам сказать кое-что неприятное, поэтому начну без предисловий. Как один из клиентов УЛТС, я недоволен настоящим положением дел. Я имею в виду не только деятельность станции, но и ваше личное поведение.

— А что плохого в моем поведении? — насторожился Пит.

Диркен не спешил с ответом.

— Ну, например, сцена, которую вы сегодня утром устроили в библиотеке.

— А кто вам о ней рассказал?

— Неважно кто. Мне кажется, вам должно быть ясно, что вы не можете вести себя, как безответственный подросток и в то же время требовать, чтоб вас и вашу станцию уважало общество. А если станция теряет уважение общества, это отражается на любом ее клиенте.

— А. вам не сказали, из-за чего это произошло?

— Это меня не интересует. Меня интересуют только радиорекламы.

— Что ж, в таком случае я вас проинформирую. В библиотеке я увидел человека, который убил Фреда Ваймера. Он выбежал, и я за ним погнался. Естественно, это произвело сумятицу. Как ни жаль, но я его не догнал.

Нижняя губа Диркена недоверчиво вытянулась:

— Мисс Бенедикт говорит, что тот мужчина спокойно вышел из читального зала, и прошло несколько минут, прежде чем вы за ним побежали. Она рассказывает, что потом вы вернулись, начали препираться с ней, и вас пришлось выставить на улицу под охраной блюстителя порядка. Еще она утверждает, что вы были пьяны.

— Оказывается, эта мисс Бенедикт — леди с очень богатым воображением, — заметил Пит. — Я видел того человека лишь мельком, а когда он скрылся, вернулся в читальный зал, чтобы попросить мисс Бенедикт или ее помощницу описать его наружность. И я вовсе не был пьян.

— Значит, вы не уверены, что это был тот самый человек, которого, как вам показалось, вы видели на Пикник Граундс? Послушайте, Пит, когда вы прекратите погоню за сенсациями? — он был явно раздражен. — Город устал от этого.

— Тогда, когда арестуют убийцу Ваймера…

Диркен резко встал. Его лицо побагровело от гнева.

— Я не собираюсь спорить с вами по этому поводу, — сказал он. — Мне нужно ваше слово, что со всем этим будет покончено. И оно мне нужно сейчас. В противном случае Кредитное общество фермеров немедленно прекратит давать свои объявления на радио.

Пит холодно взглянул на него.

— Почему вы так дьявольски заинтересованы в том, чтоб я бросил это, Харви?

— Я уже вам сказал.

— Мне кажется, нет. Вы привели уйму разных доводов, но какова же истинная причина?

Губы Диркена сжались в прямую линию. Он направился к двери и, выходя, хлопнул ею.

Кредитное общество фермеров не являлось основным клиентом станции и даже не было вторым по значению. Первенство принадлежало универсальному магазину Уэллер, а после него — Домашней сыроварне. Но банковские объявления приносили существенный доход плюс престиж, что тоже имело немаловажное значение. УЛТС, сотрудничая с Кредитным обществом фермеров, тем самым пользовалась как бы покровительством банка. Тот факт, что банк заказывал УЛТС рекламу, был косвенным одобрением ее деятельности со стороны банка, что являлось могущественным фактором, влияющим на отношение к станции других фирм.

Едва ли УЛТС могла позволить себе потерять такого солидного клиента, как банк. Стоит только пообещать отказаться от этого каверзного Ваймера, и отношения с Кредитным обществом фермеров и со всеми остальными фирмами будут улажены… Рука Пита дернулась к телефону. Позвонить Хейзл и попросить ее задержать Диркена? Но Пит не снял трубку. Дело это засело в нем слишком глубоко и крепко, и отказаться от него было не так легко.

Оповещение о расторжении контракта с банком, изложенное в деловом письме, подписанном кассиром банка Маккумбером, пришло на следующее утро. Пит его ждал. Но с утренней почтой совсем неожиданно пришли и два других письма такого же содержания: одно от Уиллетской компании пиломатериалов — мелкого и сравнительно незначительного клиента, — а другое от компании «Феникс». Компания пиломатериалов мотивировала расторжение договора временным застоем в строительстве. Письмо от мебельной компании «Феникс» не содержало никаких объяснений.

Пит вызвал Дину. Она вошла к нему в кабинет с самоуверенным видом, несмотря на пятно от копирки на правой щеке.

— Когда вы в последний раз видели кого-нибудь из компании «Феникс»? — спросил ее Пит.

Дина задумалась:

— На прошлой неделе. Кажется, во вторник. Я разговаривала с мистером Гандерсоном.

— И он был нами доволен?

— Да, конечно. По-моему, он всем был доволен.

Пит сунул ей письмо.

— Прочтите. Его только что принесли.

Она взяла письмо. Улыбка на ее лице поблекла, затем исчезла совсем.

— Но это безумие! Кто-то подложил нам свинью. «Феникс» давала свои объявления из года в год. Это наш самый старый клиент. Я поговорю с мистером Гандерсоном.

— Обратите внимание, — прервал ее Пит, — что письмо подписано самим Гандерсоном.

Дина снова посмотрела на листок.

— Все равно это какая-то ерунда. Прекратить рекламу во время рождественского сезона? Произошла ошибка. Я сию минуту пойду туда и разберусь во всем на месте.

— Лучше предоставить это мне. Думается, это следует решать на так называемом высшем уровне. Как вы считаете, мистер Гандерсон у себя?

— Он никогда не уходит из магазина раньше половины шестого или шести.

Пит снял с вешалки пальто.

— Тогда я нанесу ему визит. Я расскажу вам о нашем разговоре.

Гандерсон почти ничего ему не объяснил. Это был долговязый человек с мертвенно бледным лицом, который, садясь за стол, казалось, складывался по частям. Говорил он с легким норвежским акцентом.

— Нет, что касается станции, там все в порядке, мистер Маркотт.

— И вы довольны рекламами, которые мы для вас пишем?

— Да, да, теперь они мне нравятся гораздо больше. Они просто восхитительны.

Тогда почему вы аннулируете свой заказ?

Гандерсон поставил локти на стол и сложил свои большие костлявые руки. Казалось, он обдумывал вопрос со всех сторон.

— Таковы дела, мистер Маркотт, — наконец изрек он.

— Я что-то вас не пойму, — возразил Пит. — Вы хотите сказать, что дела плохи?

— Нет, нет, просто порой для пользы дела следует кое-что изменить.

— Прекратив рекламирование в период самой бойкой торговли?

— Мы рассчитываем дать больше реклам в газету.

— Мистер Гандерсон, а когда вы приняли решение отказаться от наших реклам? — полюбопытствовал Пит.

И опять Гандерсон долгое время молча размышлял.

— Вчера. Именно вчера мы решили уделить больше внимания газетным рекламам. Мне хочется посмотреть, что это даст.

Они беседовали еще минут сорок пять. Гандерсон казался несложным человеком, осторожным в выражениях, но без намека на хитрость или лукавство. Его объяснения по поводу отказа от радиореклам были просты и основательны: ему кажется, что объявления в газете дадут лучшие результаты. Никакие уговоры Пита на него не действовали.

— Но, мистер Гандерсон, вы ведь сотрудничали с УЛТС многие годы. Ничто не удержало бы вас там так долго, если б это было невыгодно. Вы давали рекламы и на радио и в газету, и это имело смысл. Так зачем же экспериментировать?

— Мне кажется, мистер Маркотт, наступило время для перемен.

Пит был вынужден сдаться.

Когда он поднялся по лестнице в студию, в холл вышла Дина.

— Ну, что сказал мистер Гандерсон? — с нетерпением спросила она. — Давайте пойдем перекусим к О’Деллу, и вы мне все расскажете.

— Я знаю место получше, — сказал Пит. — Скажем, у Гоффмана.

— В таком наряде и в таком виде? Нет, сегодня вечером я гожусь только для О’Делла.

— У О’Делла я попал в переделку, — возразил Пит. — У Гоффмана я чувствую себя безопаснее.

— Олл райт, пусть Гоффман, — согласилась Дина. — Но тогда дайте мне час сроку и ожидайте меня возле моего дома.

— А где это? — Пит не имел ни малейшего представления о том, где она живет.

— Агнес Аппартментс. Я буду у главного подъезда ровно в шесть тридцать. Я вас жду.

— Можете на меня положиться, — ответил Пит.

Он то и дело поглядывал на часы на своем столе и вышел из кабинета, имея в запасе более чем достаточно времени. Он подъехал к дому в шесть двадцать и прождал в машине ровно десять минут. Дина не могла бы быть более точной, если бы пользовалась секундомером. Прежде чем Пит успел вылезти из-за руля, она проворно открыла и захлопнула за собой дверцу и оказалась рядом с ним. Она привела себя в порядок и была еще привлекательней, чем обычно. Когда Пит сказал ей об этом, она засмеялась и наморщила нос.

Ресторан Гоффмана занимал низкое оштукатуренное здание, украшенное деревянными балками. Он был переполнен, так как в Уиллетсе обедали в шесть часов, а те, кто не поместился, устроились в баре. Но Дина была знакома со старшим официантом, которого она называла Гасом, и он провел их в отделанный темным дубом зал, в одном конце которого был огромный камин, а в другом помост, где сейчас рояль, скрипка и виолончель исполняли вальс Легара. Вдоль одной из стен зала протянулись арки, образовавшие маленькие ниши, и Гас подвел их к столику в одной их этих ниш.

По пути Пит заметил миссис Камерон и Мэтта, которые занимали один из столиков в центре зала. Пит поздоровался, и Камерон ответил ему едва заметным кивком. Миссис Камерон смотрела сквозь него. В нише Пит невольно почувствовал облегчение оттого, что столика Камеронов отсюда видно не было.

Появился официант, и Пит заказал коктейли. Немного погодя еще два. Потом принесли обед. Еда была вкусной, в зале было спокойно и уютно, а музыка, казалось, звучала только для них. Они болтали о всяких пустяках, смеялись и разговор о расторжении контракта с компанией «Феникс» отложили до тех пор, пока не подали кофе и десерт.

Пит рассказал о своей беседе с Гандерсоном, и Дина воскликнула:

— Здесь что-то не так, Пит! Я не могу поверить, что мистер Гандерсон принял решение о разрыве со станцией только вчера. Он чуть ли не месяц думает, прежде чем что-то решить.

— Вы считаете, он мне солгал?

— Нет, нет, только не это. Я не помню случая, чтоб он лгал, а я с ним давно знакома.

— А не думаете ли вы, что кто-то мог, ну… скажем, помочь ему быстро принять решение?

— Каким образом?

— Ну, предположим, оказав на него финансовое давление. — Но кто и зачем?

— Это всего лишь предположение.

— Я не могу себе представить, чтобы кто-то мог сдвинуть с места Нильса Гандерсона, но если на него и оказали давление, то только не финансовое. Значит, это нечто страшное и очень уж серьезное.

— Но мы ведь не станем из-за этого портить наш вечер? Как насчет того, чтобы повторить кофе с бренди?

Когда Пит потребовал счет, было уже около десяти. Его чаевые оказались более чем щедрыми.

Назад Пит ехал медленно, стараясь продлить приятное свидание. Вот тогда-то он впервые и обратил внимание на светлый — цвета он в темноте не разглядел — «купе»^[6], который обогнал их, затем, немного погодя, еще раз. Видимо, машина где-то задержалась и через некоторое время снова нагнала их. Тогда Пит не усмотрел в этом ничего особенного, а минутой позже уже и вовсе забыл о «купе».

Оставив машину перед многоквартирным домом и помогая Дине выйти из нее, Пит внезапно прижал ее к себе и страстно поцеловал в губы. Дина стояла очень прямо, не сопротивляясь, но и не отвечая на его поцелуй. Ни напряжения, ни отклика не чувствовалось в ее теле, просто безразличие и вялость. Когда через минуту он отпустил ее, она ни капельки не рассердилась, не стала поправлять платье или волосы. Ни взглядом, ни жестом не намекнула она на то, что случилось.

— Спокойной ночи, Пит, — произнесла она прозаичным тоном. — Спасибо вам за обед. — Потом направилась к двери и скрылась за ней.

Пит сел за руль, чувствуя, что вел себя с Диной как невоспитанный грубиян. Он с силой нажал на акселератор и бешено завертел баранку, съезжая с обочины. Рявкнул сигнал, и он едва успел нажать на тормоза и избежать столкновения с встречной машиной. И тут он снова увидел светлый «купе». Тот мчался по улице, но почти тотчас же замедлил ход, давая Питу дорогу. В тот же миг отражение его фар попало Питу в зеркальце и так и осталось в нем. Подъезжая к перекрестку, Пит сбавил скорость. «Купе», ехавший за полквартала от него, сделал то же самое. Миновав перекресток, Пит поехал быстрее. Огни в зеркальце исчезли, и оно стало темным и пустым, затем появились снова.

Пит ехал в северном направлении по темной и спокойной в это время авеню Прерий — улице особняков, — но, когда он свернул на Мейн-стрит, пятна света в его зеркальце исчезли. Он не мог сказать, имело ли поведение «купе» зловещий смысл. Быть может, это были всего лишь проделки ребят из колледжа, но так или иначе, за ним следили.

Пит оставил свою машину перед зданием компании Миллера и поднялся к себе в кабинет, чтобы разделаться с той работой, которую он не успел закончить, спеша на свидание с Диной. К тому времени, когда он покончил с работой, из репродуктора в приемной уже раздавались звуки передачи «Ночные мелодии», которая начиналась в одиннадцать часов.

Вверху на лестничной площадке лампочка не горела, и верхний холл освещался лишь слабым светом, падавшим сквозь прозрачную дверь приемной. Пит осторожно поставил ногу на первую ступеньку, потом шаг за шагом стал нащупывать себе путь.

На полпути лестница круто сворачивала вправо. Сюда уже не проникал тусклый свет из приемной. Пит повернул, скользя рукой по пыльным перилам. Сверху до него донесся странный, неясный звук. Он прислушался, стоя в непроглядной тьме. До его уха долетела лишь едва уловимая мелодия из репродуктора в приемной — «Кольца дыма».

Пит поставил ногу на следующую ступеньку. Опять откуда-то сверху до него донесся звук, но на сей раз он отчетливо услышал шарканье подошв о половицы. В верхнем холле кто-то был.

Пит остановился в нерешительности.

— Кто там? — крикнул он и, не дождавшись ответа, повернул назад.

На него свалилось что-то огромное, казалось, придавившее его со всех сторон. Какое-то мгновение он бешено сопротивлялся, стараясь удержать равновесие, потом ступеньки будто рванулись из-под него. Ноги повисли в пустоте, и что-то тяжелое и острое навалилось ему на плечи. Он замахал руками, стараясь за что-нибудь ухватиться, но не сумел и с ужасом почувствовал, что скользит на спине, головой вниз. Затем череп его пронзила нестерпимо острая боль, и темноту прорезали ослепительные желтые вспышки.

Питу казалось, что он с головокружительной скоростью вращается по сужающимся концентрическим окружностям, все быстрее и быстрее, всеближе и ближе к центру, в котором была пустота.

Глава IX

Он стоял на ногах, но кто-то его поддерживал. В глазах пульсировала боль, волнами подступала начавшаяся где-то глубоко тошнота. Все выпитое за обедом вновь стояло в горле, и он чувствовал, что его сейчас стошнит. Он смог нагнуться, так как его держали под руки.

Ему стало немного лучше, и он увидел, что человек, поддерживающий его, одет в полицейскую форму. С ним был еще один полицейский. У обочины стояла машина. Полицейский помог Питу добраться до нее, открыл заднюю дверцу и сказал:

— Ну, залезайте.

Сам он сел с ним рядом, а другой уселся на переднем сиденье и завел мотор.

Машина тронулась, и Пита снова замутило, но на этот раз ему удалось подавить тошноту. Мима окон проплывали расплывчатые огни. Он закрыл глаза, откинулся назад и забылся. Вдруг машину перестало трясти, и Пит услышал, как открыли дверцу. Полицейский почти волоком вытащил его из машины, но, когда ноги Пита коснулись земли, оказалось, что он может стоять. Он глубоко вздохнул и огляделся.

Они стояли перед зданием суда. Полицейский помог Питу спуститься по лестнице, и, миновав мрачный пустынный коридор, эхом отзывающийся на их шаги, они вошли в полупустую комнату. Там» стояло несколько стульев и высокий стол, за которым восседал полицейский с сержантскими нашивками на рукаве и пил кофе из картонного стаканчика. Он окинул их скучающим взглядом. Полицейский, сопровождавший Пита, отпустил его руку.

— Кажется,подрался. У него голова пробита, но, по-моему, все обошлось.

— Меня кто-то спихнул со ступенек, — сказал Пит.

Сержант не обратил никакого внимания на его слова.

— Где вы его подобрали? — спросил он у полицейского.

— На Мейн-стрит, около Шестой, перед зданием Музыкальной компании Миллера. Он лежал на тротуаре без сознания.

— Ясно. — Сержант перевел взгляд на Пита. — Как ваша фамилия?

— Пит Маркотт.

— Маркотт? — переспросил сержант. — Вот оно что! Мы о вас слышали. Где вы живете?

— В отеле «Уиллетс».

Сержант сделал в журнале запись. Это был старый человек с дряблым лицом и реденькими седыми усиками. Писал он очень долго.

— Я себя неважно чувствую, — сказал Пит. — Можно мне сесть?

Полицейский подставил ему стул. Пит сел, закрыл глаза и, снова почувствовав тошноту, поспешно открыл их.

Сержант перестал писать.

— Ну, что вы нам скажете? — обратился он к Питу.

— Я работал в своем кабинете на УЛТС. Когда я вышел и стал спускаться по лестнице, кто-то столкнул меня и я упал.

— Что значит, вас кто-то столкнул? Кто это был?

— Не знаю. Свет не горел. Была кромешная тьма.

— А как вы очутились на тротуаре?

— Я не знаю. Не помню.

— В котором часу вы вышли из кабинета?

— Чуть позже одиннадцати.

— Вы что, просиживаете там до одиннадцати ночи?

— Сегодня — да.

— Там был еще кто-нибудь?

— Никого.

— Вы утверждаете, что на станции, которая заканчивает свои передачи в полночь, не было, кроме вас, ни одного человека?

Питу делалось все хуже.

— Там был еще один человек, — сказал он, — диктор-механик. Он находился в контрольной студии и даже не знал, что я на станции.

— Держу пари, он это не знал. — Сержант обратился к полицейскому: — Как вы думаете, он был пьян?

— От него попахивает, — ответил тот.

— Я не был пьян, — возразил Пит.

— Но вы ведь выпили накануне? — допытывался сержант.

— Я выпил немного за обедом.

— С вами был кто-нибудь, когда вы пили?

— Да, одна девушка. У меня было свидание.

— А, так значит, вы не были в кабинете! Вы были где-то с дамой.

Мозг Пита отказывался работать.

— Я не был пьян, — настойчиво повторял он. — Я был в своем кабинете. Кто-то спихнул меня с лестницы.

— А что вы скажете о вчерашнем дне? Вчера, в библиотеке колледжа, вы тоже не были пьяны?

Пит вспыхнул от гнева.

— Сегодня вечером кто-то выслеживал меня на машине, а потом поджидал возле станции, чтобы убить. Я хочу, чтоб вы приняли меры.

Гнев погас, и теперь Пит хотел лишь одного: поскорее выбраться отсюда.

— Ну, достаточно, — изрек сержант. — Вы приходите сюда весь в блевотине, от вас несет, как от винокуренного завода, и еще убеждаете нас, что кто-то хотел вас прикончить. Вас не мешало бы посадить в камеру. Идите-ка лучше в отель и проспитесь.

Пит чувствовал себя так скверно, что ему было не до споров. Он поднялся со стула. Комната закружилась перед ним, но потом встала на место.

— Проводите его домой, — приказал сержант полицейскому.

— Я дойду сам, — возразил Пит.

Ему удалось благополучно добраться до отеля. У себя в комнате он разделся и сел на край кровати. Больше он ничего нс помнил. Его разбудил телефонный звонок. Открыв глаза, он увидел, что лежит поперек кровати. По-видимому, он проспал как убитый всю ночь. Солнце било прямо в глаза, голова болела. Во всем теле не было ни одного живого места. Когда-то, очень давно, он подрался в Марсельском порту и очнулся в больнице. Такое же состояние было у него и сейчас.

Он прикрыл глаза рукой и постарался не обращать внимания на настойчивые звонки телефона. Но тот не унимался; Пит потянулся к трубке. Острая боль пронзила его плечи, и он со стоном упал на кровать, а телефон все звонил и звонил с какой-то злобной настойчивостью. Немного погодя Пит сделал вторую попытку дотянуться до него, на сей раз медленно и более осторожно. Это ему удалось.

— Хэллоу.

— Вы знаете, который час? — спросил голос в трубке.

— Кто это? О, здравствуйте, Дина, — узнал он девушку.

— Пит, уже двадцать пять минут одиннадцатого. Я ждала вас по крайней мере к половине десятого. На одиннадцать я назначила встречу. Вы сможете приехать?

— Да, да, хорошо, я приеду, — сказал он как-то неуверенно.

Повесив трубку, он подумал, что надо было спросить, с кем встреча и по какому поводу, но ему это было абсолютно безразлично. Он все еще не пришел в себя после случившегося накануне ночью и никак не мог ухватиться за что-то такое, с чего бы можно было начать распутывать клубок. В памяти запечатлелся лабиринт темных ступенек, светлый «купе», полицейские и острая боль.

Он с трудом добрался до ванной, пустил обжигающе горячую воду и стал под душ. Потом открыл другой кран, из которого на него лавиной обрушилась ледяная вода, но он терпел, дрожа всем телом и судорожно дыша. Выйдя из-под душа и энергично растерев тело полотенцем, Пит почувствовал себя лучше. Не так уж хорошо, но все-таки лучше. Его мысли стали проясняться, и он нашел отправную точку, которую так долго нащупывал. Этой отправной точкой был Харви Диркен.

Ни с того ни с сего Диркен вдруг возвратился из столицы штата, оставив незаконченными важные дела.

Вопрос: может, здесь, в Уиллетсе, у Диркена были дела поважнее?

Диркен появился в тот самый момент, когда Пит рассчитывал получить от Микина показания, которые заставили бы возобновить дело Ваймера.

Вопрос: догадывался ли об этом Диркен? Может быть, он каким-то образом связался с Микином и заставил его замолчать?

Диркен советовал Питу не вмешиваться в дело Ваймера. Пит фактически так и поступил, но не потому, что прислушался к советам Диркена, а из-за упорства Микина и отсутствия каких-либо данных. Однако Диркен мог подумать, что именно он положил конец попыткам Пита выяснить причины смерти Ваймера. А тут вдруг Пит снова возобновляет свою деятельность: расспрашивает Маргарет Бенедикт, встречается с отцом Риты Брайэнт. И, по-видимому, больше всего Диркена встревожило то, что в библиотеке Пит случайно увидел Синий Костюм.

Разумеется, вполне естественным было ожидать, что Диркен еще раз попытается заставить Пита замолчать. Именно это он предпринял, но потерпел неудачу. А потом кто-то следовал за Питом в машине от Гоффмана до самой студии, разбил лампочку на лестнице и ждал в темном холле, пока Пит выйдет из кабинета. Все шло как по писаному.

Однако, шаг за шагом развивая свою теорию, Пит чувствовал, что слишком уж много фактов не вяжутся с ней по той простой причине, что они имели место в отсутствие Диркена.

Например, шеф полиции Гиллиг прекратил судебное расследование чуть ли не тогда, когда его еще и не начинали. Мэтт Камерон, едва Пит успел сообщить ему об убийстве, бросился звонить по телефону. И не исключен тот факт, что, дав приказ обойти молчанием это происшествие в своей газете, он через Хоби постарался воспрепятствовать его появлению в эфире. Все это случилось раньше, чем Харви Диркен, находясь в столице штата, смог хотя бы узнать об убийстве.

А предположение, что Диркен, находясь на расстоянии двухсот миль, издали руководил коварными манипуляциями окружною прокурора Тарстона, полковника Флемминга и доктора Гарольда Лэнга, делало версию уж слишком зыбкой.

Итак, если Диркен и был действующим лицом, то ему принадлежала лишь второстепенная роль. Если только в день убийства Ваймера Диркен вообще был в столице штата. Если в этот день он не был в Уиллетсе. Если сам Харви Диркен не убил Фреда Ваймера!

Пит брился, и рука с бритвой остановилась на полпути к подбородку.

— Идиот! — сказал он, обращаясь к отражению в зеркале.

Но мысль засела цепко, У Харви Диркена такая же фигура, как у Синего Костюма. Он и ходит, как Синий Костюм, медленно, размеренным шагом, — из-за болезни сердца, как он объяснил. Пит постарался представить себе Диркена не в том великолепно сшитом костюме, который он обычно носит, а в старье, в поношенной фетровой шляпе. Постарался представить, как он медленно удаляется. Да ведь это и есть Синий Костюм!

Предположим, что Харви Диркен, имея на то особые причины, убил человека, единственной отличительной чертой которого было то, что он ничем не выделялся среди других бродяг. Диркен — важная персона в Уиллетсе: он президент Кредитного общества фермеров, поверенный Уэллеров, председатель Совета регентов педагогического колледжа. А что, если какие-то влиятельные особы и ведущие фирмы боятся, что его арест по обвинению в убийстве повлечет за собой скандал гораздо более пагубный для общества, чем смерть безвестного фермерского рабочего? Ради благополучия колледжа и города и, разумеется, ради своего собственного благополучия они постарались оградить Диркена от подозрений и решили сделать из преступления несчастный случай.

Если эта теория верна, то, значит, на их пути стоит единственное препятствие — свидетель убийства. Свидетель, который не может точно описать убийцу, но настаивает на его розысках. Свидетель, у которого, к сожалению, есть возможность давать свои показания публично. Свидетель, в руках у которого находится радиостанция. Поэтому прежде, чем он докопается до сути, ему необходимо заткнуть рот. И сделать это нужно любым способом, начиная от экономических репрессий и кончая попыткой вернуть ему шею.

И снова Пит обозвал себя идиотом. Но теперь это звучало уже не так уверенно. Какой бы фантастической ни казалась его версия, факты не противоречили друг другу и даже столь различные обстоятельства, как происшествие на лестнице и внезапное решение Гандерсона, укладывались в рамки его теории. К тому же со временем ее нетрудно будет проверить.

Искупавшись, побрившись и одевшись, Пит почувствовал себя гораздо бодрее. Теперь ему нужен был кофе. Он зашел к О’Деллу, выпил две чашки и пришел на станцию всего лишь на семь минут позже одиннадцати. В кабинете его ждали Дина и неуклюжий, грузный человек в неряшливом сером костюме. Несмотря на ленивую позу, в нем чувствовались энергия и сила.

— Мистер Армстронг, это мистер Маркетт, — представила Дина и обратилась к Питу: — Мистер Армстронг, главный управляющий Домашней сыроварни.

Армстронг не встал, но широко улыбнулся и протянул Питу огромную мускулистую руку.

— С этой вашей девицей нелегко договориться, — сказал он. — Не знаю, как ей удалось затащить меня в город, когда мне дыхнуть некогда на своей фабрике.

— Домашняя сыроварня подумывает о том, чтобы аннулировать заказ на свою рекламу, — пояснила Дина, — Я уговорила мистера Армстронга заглянуть к нам и вместе обсудить дело.

— Минутку, минутку, — прервал Армстронг. — Мы вовсе не подумываем о том, чтобы отменить заказ. Мы его уже отменили. Я ведь сказал вам об этом, молодая леди, сегодня утром по телефону. — Он, посмеиваясь, взглянул на Пита. — Теперь вы понимаете, что я имел в виду, когда говорил о ее несговорчивости?

Пит постарался изобразить на лице улыбку.

— Понимаю, — ответил он и мысленно поморщился, вспомнив свою вчерашнюю попытку завести с Диной роман. В следующий момент он поморщился уже по-настоящему, так как его искалеченные плечи коснулись жесткой спинки стула.

— Но, мистер Армстронг, — начала Дина, — вы совершаете ошибку. Ведь именно этой станции вы обязаны своим процветанием. Сомневаюсь, чтобы вы давали свои объявления куда-то еще.

— Мы не совершаем никакой ошибки, — возразил Армстронг.

— Но почему, почему вы забираете свои объявления? Ведь для этого должны быть причины? Может, мы сумеем что-нибудь исправить?

— Причины-то есть, но вот сможете ли вы что-нибудь исправить — это уж другой вопрос.

— Что же за причины? — резко спросил Пит.

— Ваши передачи теперь не пользуются такой популярностью, как прежде.

— Почему вы так думаете?

— Я не думаю, я знаю. Причем из разных источников. Во-первых, наши водители производят опрос: спрашивают у домохозяек, слушают ли они радио. Число слушателей среди наших клиентов в последний месяц сократилось примерно на тридцать пять процентов. Есть и другой способ проверить: кое-что мы рекламируем только по радио. Сейчас, например, это готовый эгног^[7]. В него нужно добавить только спиртное, и все готово. Рекламы этого напитка передаются по радио с середины ноября. Дина подтвердит вам, что в это время года на него обычно очень большой спрос. А в этом году спрос резко снизился. Значит, рекламы нам ничего не дают. Поэтому-то мы и решили расстаться с радио. — Он поднялся с кресла. — Нам чертовски досадно, но дело есть дело. Рад был познакомиться с вами, мистер Маркотт.

Дина проводила его до дверей. Потом вернулась, слегка пожала плечами и понуро опустилась в кресло.

— Я так старалась. Но ничего не поделаешь, если его рекламы идут впустую.

— Он по крайней мере объяснил все лучше других, — печально заметил Пит. — Лучше Гандерсона, лучше Диркена.

— Диркена? — Она быстро взглянула в его сторону.

— Я не имел возможности сообщить вам, — с напускной веселостью начал Пит, — что Кредитное общество фермеров тоже отказалось от наших услуг. Совпадение, разумеется.

Дина внимательно вглядывалась в его лицо.

— Вы считаете, что это заговор, да?

— Потерять за сорок восемь часов трех самых крупных клиентов? А вы можете найти другое объяснение?

— Могу, — оживилась Дина. — И вы с ним согласитесь, если перестанете жалеть, себя и взглянете в лицо фактам. Станция начала терять слушателей с того самого дня, как вы затеяли это безумное дело Ваймера. А раз нет слушателей, то нет и клиентов. — Ее голос зазвучал мягче: — Быть может, в больших городах люди ищут сенсаций, но только не здесь. Здесь не хотят все время слушать об убийстве, если даже в него и верят. А в это убийство к тому же никто и не верит.

— А вы верите?

— Нет, — решительно ответила она, не опуская глаз.

— Тогда, значит, не верите и в то, что вчера вечером кто-то столкнул меня с лестницы.

Дина быстро встала.

— Что ж, будь по-вашему, Пит. Да, да, это огромный, страшный, черный заговор.

Пит вскочил с кресла, схватил ее за руку и повернул к себе лицом.

— Вот что, моя красотка. Вы, конечно, можете выскочить из кабинета, но сначала вы выслушаете меня. Я чертовски устал от того, что со мной обращаются, как с лжецом и идиотом. Я видел, как убивали Ваймера. Я видел это так же отчетливо, как сейчас вижу вас. Однако кое-кто из ваших заправил решил, что Уиллетсу не пристало быть местом убийства. И если сам убийца — один из этих заправил, как можно привлекать его к суду! Ведь это может повлиять на распределение мест, в колледже или повредить бизнесу. Поэтому решили обойти эту историю молчанием, но, так как я не стал молчать, меня любым способом старались припереть к стене, вплоть до попытки утихомирить навсегда.

— В котором часу вас пытались сбросить с лестницы? — В вопросе Дины был привкус недоверия.

— Не пытались, а сбросили. Я отвез вас домой и приехал на студию, чтобы докончить кое-какие дела. Выйдя из кабинета, я увидел, что лампочка в верхнем холле не горит. Я стал спускаться вниз, и кто-то стукнул меня сзади. Я катился до самых дверей.

— Вы говорите правду, Пит? — Она глядела на него очень серьезно.

— Клянусь всем самым святым, чего не так уж много в этом городе! Если вас интересует клиническая сторона дела, я покажу вам синяки на том месте, которым я ударился об острый край порога. О, вовсе не там, где вы думаете! На плечах.

— Я ничего не думаю.

— Ах, простите, я забыл, что вам вовсе не надо думать! Вы родились с готовыми ответами на все вопросы.

Наступило долгое молчание.

— Признайтесь, ведь все же трудно поверить, что кто-то на самом деле пытался вас убить.

— А почему в это так уж трудно поверить? Убить человека — лучший способ заставить его замолчать. Он почти всегда действует безотказно.

Снова долгое молчание.

— Наверное, вы на меня очень сердитесь, да? Думаете, что мне безразлично.

— Мне наплевать, безразлично вам или нет, — сказал Пит, — я считаю вас черствой, дерзкой, легкомысленной девчонкой. Вам ведь не терпелось уйти, так что же вы стоите?

Она укоризненно взглянула на него и направилась к двери, но остановилась.

— Обещайте мне никогда не задерживаться здесь допоздна.

— Если и задержусь, то подготовлюсь к этому получше. Уж это я обещаю.

Он ничего под этим не подразумевал и через минуту уже все забыл, но по дороге в гараж мысли снова вернулись к сказанному. Возле гаража, будто бы в изнеможении прислонившись к нему, прилепился магазинчик, где продавались подержанные вещи. За пыльным, обсиженным мухами стеклом среди множества видавших виды музыкальных инструментов, старых, потрепанных спорттоваров и поржавевших ружей лежал 38-калиберный револьвер Энфилда. Пит остановился взглянуть на него, потом вошел в магазин.

Казалось, здесь вообще никого не было, но вдруг из смежной комнаты стремительно выскочил маленький, похожий на гнома человек. У него было сморщенное, высохшее лицо цвета старой кожи, а из ушей торчали пучки седых волос.

— Да? — сказал он, подойдя к прилавку.

— Мне бы хотелось взглянуть на револьвер «энфилд», тот, что в витрине, — обратился к нему Пит.

У человечка были добродушные водянисто-синие глазки. Сейчас они враждебно сверлили Пита.

— Откуда вы знаете, что это «энфилд»?

— Я знаком с этим оружием. Это десантный образец. Хороший револьвер. Их теперь не выпускают. Откуда он у вас?

Щелеобразный рот человечка искривился в улыбке, которая обнажила его бесцветные неровные зубы.

— Верно, черт возьми! Это и в самом деле хороший револьвер. Года три-четыре назад я купил его у одного парня. С тех пор все время торчит в витрине. Вы первый определили образец. Я вам сейчас его достану.

Он заковылял к витрине и вернулся с «энфилдом». Револьвер удобно лежал в руке. Пит проверил механизмы: все действовало безотказно.

— Э! А я ведь узнал вас по голосу! — воскликнул человечек. — Вы Пит Маркотт?

— Да.

— Держу пари, револьвер вам понадобится, чтобы поймать убийцу! — Человечек раскудахтался от смеха. — Не обижайтесь, не обижайтесь! Дело в том, что мне нравятся ваши передачи. Я хочу сказать, мне нравится, что вы надавали по шее таким, как старик Флемминг, следователь. Я сроду не слыхивал по радио ничего подобного. Почему вы их прекратили?

— Ну, так сказать, из-за отсутствия материала.

— Вам надо было заглянуть ко мне. Я предложил бы вам гору материала. Уж я-то могу кое-что порассказать об этих жирных ослах. Возьмем для примера дока Лэнга. Фальшив, как бриллиант. И эти его кудри, и вылупленные телячьи глаза, и вкрадчивые манеры, словно у постели больного. И ведь верно, дьявол его забери! Он в постели-то больше всего и отличается. Или тот, другой, о котором вы говорили, — Элик Тарстон, окружной прокурор. Вот уж вонючка! Его не скоро позабудут, так он провонял весь суд.

Удивленный и слегка заинтригованный, Пит спросил:

— А вы знаете Харви Диркена?

— Ну конечно! Знал его еще мальчишкой. Обоих ребят Диркенов знал. Харви был смекалистый, хорошо в школе учился. А вот брат его, Элвуд, тот был бешеный какой-то. Они с ним ничего поделать не могли. Временами находило на него, бесился, как ненормальный. Говорят, это у них в роду. Элвуд врезался на мотоцикле в стенку и разбился насмерть. Считают, что это несчастный случай, но кое-кто говорит, будто он нарочно это сделал. Это было… ээ, двадцать лет тому назад. Ну, как же насчет «энфилда»? Берете?

— А сколько за него?

— Так как вы истинный ценитель, я сделаю для вас скидку. Пятнадцать долларов. Надеюсь, разрешение у вас есть?

— Да нет, — ответил Пит. — А что, оно необходимо?

— Таков закон в этом городе. Чтобы купить оружие, нужно взять разрешение у фараонов.

— Придется заглянуть к вам еще разок, — сказал Пит, отлично понимая, что его шансы получить разрешение равны нулю. — Спасибо вам.

Выйдя из магазинчика, он глубоко засунул руки в карманы и, окутанный уличными сумерками, направился к гаражу, размышляя о Харви Диркене.

Глава X

Ко Дню Благодарения из столицы вернулся доктор Корум, и Пит считал, что связь с Элоизой окончена. С неделю он не без волнения вспоминал звук ее голоса по телефону, взгляд, устремленный на него за обедом, видел ее перед собой как живую, во всем блеске ее красоты. Но потом и воспоминаниями волнение растаяли.

Она одарила его исступленным блаженством, но только сейчас он начал понимать, что целью ее жизни был успех у мужчин и удовлетворение своих ненасытных желаний. Он чувствовал, как тускнеет ее образ.

Другое занимало его мысли. Он работал напряженно, засиживаясь в кабинете допоздна, а у себя в номере подолгу лежал без сна, стараясь найти выход из создавшегося положения. Он вложил в УЛТС все до цента, а весной предстоял второй взнос Кредитному обществу фермеров. Пит рассчитывал сделать его благодаря доходам станции, но по мере того, как росла кампания против УЛТС, его надежды таяли. Потеря еще одного заказчика, пусть даже незначительного, повлечет нарушение баланса, и станция начнет приносить убытки.

Если до весны его противники не сумеют разделаться с ним другим путем, то финансовая несостоятельность все равно приведет его к краху. Харви Диркену остается только сидеть и ждать.

Капитуляция перед Диркеном, о которой Пит подумывал скорее отвлеченно, чем всерьез, не принесла бы результатов. Диркен ему просто не поверит. Между ним и Диркеном шла борьба не на жизнь, а на смерть. Иными словами, ему нужно было положить Диркена на лопатки прежде, чем тот уложит его, однако у Диркена было куда больше шансов победить.

Пит попробовал установить, где был Диркен пятнадцатого ноября, но все, что он узнал, было довольно неопределенно. Он подозревал, что его умышленно сбивали с толку. Говорили, что пятнадцатого ноября Диркен был в столице штата, однако никто не видел его там в тот день. Хотя эти сведения так и не разрешили сомнений Пита, они давали ему основания поехать в столицу и навести там справки.

Однажды поздно вечером раздался телефонный звонок. Пит был уже в постели, но не спал. Он снял трубку и услышал голос Элоизы:

Надеюсь, я не разбудила вас?

— Нет, дорогая.

— Тогда слушайте! Пит, у нас тут небольшая дружеская вечеринка, и кое с кем я бы хотела вас свести. Вы не смогли бы подъехать прямо сейчас? — И затем, немного помолчав: — Клод говорит, что вам просто необходимо приехать.

Пит ответил, что приедет, стараясь вложить в свои слова как можно больше энтузиазма. Он был несколько озадачен, что Клод Корум, которого он видел всего лишь раз, так обеспокоен тем, чтобы он, Пит, с кем-то встретился. Интересно, с кем же это? Ясно, что Корумами руководят отнюдь не светские соображения.

Пит оделся, спустился вниз и поймал перед отелем такси. Подъезжая к особняку Корумов, он не заметил там каких бы то ни было признаков вечера. Все окна были темны, и только сквозь шторы гостиной пробивался тусклый свет. Подойдя к двери, Пит был поражен царящей в доме тишиной.

Элоиза впустила его в прихожую и быстро захлопнула входную дверь. Она была в халатике, из-под которого выглядывала синяя пижама.

— Милый, — сказала она, — Клод и Харви Диркен снова отбыли в столицу на какую-то встречу. Всего лишь на день. Они вернутся завтра вечером. Мне пришлось выдумать эту историю насчет вечера на случай, если кто-то нас подслушивал.

Пит не мог сказать, что эта уловка ему понравилась. Он не переносил обмана и, как правило, навсегда терял доверие к людям, которые прибегали к нему, пусть даже имея на то причины. Питу вспомнилась Дина, которая нередко раздражала его, но была честной и открытой, и побуждения ее всегда бывали понятны. Однако он обнял Элоизу и, крепко прижав к себе, поцеловал. Они направились в безвкусно обставленную гостиную и сели на диван.

— Что-нибудь случилось, милый? — спросила она.

— Почему ты так думаешь? — уклонился он от ответа.

— У тебя такой усталый, озабоченный вид.

— Да, я устал. Сегодня был тяжелый день.

— О, я знаю, как этому помочь. Посиди отдохни.

Она развязала ему галстук и расстегнула ворот рубашки, потом сняла с него пиджак и снова принялась расстегивать пуговицы. Раздев его, нетерпеливым движением сбросила халат и пижаму. Обнявшись, они перешли в ее маленький будуар…

Потом, тесно прижавшись друг к другу, они, охваченные ленивой истомой, болтали, или, вернее, болтала Элоиза, главным образом о поездке Клода и Харви Диркена в столицу штата. Ее ненависть к Диркену была темой, к которой она без конца возвращалась. Пит рассеянно слушал ее.

— Ты помнишь вечер у Агнес Уэллер? — говорила она. — Так вот, Клод и я были вместе с Харви в столице штата, и в тот день Харви все придумывал для Клода какие-то пустячные дела. Харви знал, что мы приглашены на обед к Агнес, и всячески старался, чтобы мы не поспели вовремя в Уиллетс. И мы чуть не опоздали. Вот что за человек Харви Диркен.

Вдруг Пит вспомнил обед у Агнес. Ведь именно в тот день и был убит Ваймер.

— Ты говоришь о пятнадцатом ноября? — спросил он.

— Да, дорогой. Тот день, когда мы впервые увиделись. Если бы Клод и я не поспели тогда к обеду, не знаю, встретились бы мы когда-нибудь.

Пит резко сел в постели.

— А ты убеждена, что пятнадцатого ноября Диркен был с вами в столице?

— Конечно. А в чем дело, любимый?

— Да так, ничего особенного, — сказал Пит.

Итак, в день убийства Ваймера Диркена не могло быть в Уиллетсе. Пит снова лег. Все его теории насчет Харви Диркена потерпели крах.

Элоиза попросила его не ехать назад в такси. Машина, с шумом отъезжающая от дома в четыре часа утра, может разбудить соседей и вызвать толки. Поэтому Пит возвращался в отель пешком. Он шел пустынными ночными улицами, перебирая в уме всех своих противников. Никто из них, кроме Диркена, не походил на мужчину в синем костюме. Значит, этим безликим убийцей был кто-то еще, и этот кто-то ничем не выделялся среди других. Окутанный неясным сумраком утра, он вместе со всеми идет на работу, потом холодным зимним вечером возвращается домой. В полдень он расхаживает по улицам, останавливаясь поболтать, и посмеяться с друзьями, и купить на углу газету. Короче говоря, как и все другие, он изо дня в день занимается своими обычными делами.

Питу казалось, что единственный клочок суши среди зыбкого хаоса сомнений — факт (а Пит не сомневался в его подлинности), что история с деньгами Сэма Брайэнта, которые тот якобы дал своей дочери, была наспех сколоченной ложью. Сэм выдумал эту историю, чтобы скрыть истинное положение дел, а трагическая смерть дочери защищала его от вопросов любопытных. Однако все факты говорили о том, что машину Рита Брайэнт купила не на отцовские деньги. То, что Ваймер и Синий Костюм имели к этому какое-то отношение, было всего лишь предположением, но довольно-таки реальным. К тому времени, как Пит вошел в пустой вестибюль отеля, он уже окончательно решил отправиться вечерним поездом в Чикаго и побеседовать с кем-нибудь из «Прентис моторе», той самой фирмы, которая продала Рите машину.

На следующее утро он почти до полудня не показывался на станции. С замирающим сердцем открыл он дверь своего кабинета, боясь обнаружить там еще одно расторжение контракта, но на его столе лежала лишь записка от Агнес Уэллер:

«Дорогой Пит!

3 января в моем загородном доме я даю рождественский обед. Жду вас с нетерпением.

Агнес».

Далее следовал постскриптум:

«Зачем ждать января? Заходите ко мне как-нибудь на чашку чаю. Позвоните, и мы условимся о дне».

Он тут же позвонил ей, и она предложила встретиться на следующий день.

— Очень жаль, но сегодня вечером я уезжаю в Чикаго, и завтра меня здесь не будет.

— Тогда, может быть, сегодня? Ну, скажем, около четырех?

Пит быстро прикинул в уме.

— С удовольствием. Сегодня-то я, собственно, свободен.

Но все вышло не так, как он предполагал. Возникли какие-то технические неполадки, и в течение двух часов Пит то и дело перезванивался с Пэтом Микином. Вскоре после того, как неполадки были устранены, в кабинет впорхнула Дина и с оживлением стала рассказывать о придуманной ею новой программе.

— Это будет утреннее обозрение, — объясняла она, — с семи до восьми каждое утро. Я думаю, к нему подойдет название «Клуб любителей кофе», или, может быть, «Вставай и начинай». Я могу быть ведущей. Там будет всего понемножку: музыка, шутки, живой анс.

— Что-что?

— Анс! Сокращенное от «ансамбля». Ну, например, рояль, гитара и контрабас. Что вы на это скажете?

Когда она возбуждалась, глаза ее, казалось, делались еще больше и синее и все лицо сияло. Она напоминала Питу очень маленькую девочку, оживленно и с восторгом рассказывающую о Золушке. Сегодня на Дине была пышная юбка и беленькая кофточка, что еще больше подчеркивало сходство.

Питу не хотелось разочаровывать ее, но он вынужден был сказать:

— Очень жаль, Дина, но сейчас мы не можем позволить себе тратить деньги на новую программу.

— Но, Пит, это не так уж дорого. Я буду сама писать сценарии в свободное время. И подбирать все буду сама. Только за анс придется заплатить.

— Послушайте, Дина, финансовое положение станции вы знаете не хуже меня. Мы потеряли несколько тысяч долларов. Было бы безумием выбрасывать деньги на новую программу, когда с потерей еще одного клиента станция начнет терпеть убытки.

— Это компенсирует наши потери.

Пит посмотрел на нее испытующим взглядом, и она добавила уже более робко:

— Ну, по крайней мере хоть частично. — Ее робость вдруг исчезла. — Нам надо раздобыть несколько новых заказов вместо тех, которых мы лишились. А мы никак не сможем их получить, раскладывая по тарелкам старые кушанья. Мы должны придумать что-то новенькое, особенное и увлекательное. Вот такой и будет эта утренняя программа. Держу пари, что прежде, чем она появится в эфире, я смогу разрекламировать ее в общих чертах, потом нанести несколько визитов и вернуться с готовыми контрактами.

— Вы не отдаете себе отчета в том, что говорите!

— Не отдаю отчета? Ну_? тогда дайте мне только попробовать. Что вы от этого потеряете?

Она загоняла его в угол, а этого он не переносил.

— Слишком уж все это похоже на старых «Пташек», — не уступал он.

— А чем были плохи «Пташки»?

— Они были gauche^[8]. Почему я и снял их с программы.

Дина откинулась в кресле и мило улыбнулась.

— Простите, я не понимаю по-французски. Вы не переведете мне?

— Вы отлично знаете, черт возьми, что я хочу сказать! — ответил Пит. — Ваши «Пташки» были глупейшей чепухой. Если у вас нет толковых идей, не утруждайте себя вовсе.

— Да, я чуть не забыла, — сказала Дина, поднимаясь с кресла. — У меня есть одна очень толковая идея. Что, если нам выписать Лондонский симфонический оркестр? Уверяю вас, местные фермеры будут от него без ума.

Когда она выходила из комнаты, Пит едва удержался, чтобы не запустить ей чем-нибудь вслед. Но тут он перевел взгляд на часы и понял, что к Агнес Уэллер уже опоздал.

К особняку Уэллеров Пит подъехал на целый час позже назначенного времени. Он всегда избегал объяснений, считая, что друзьям они не нужны, а враги им все равно не поверят, но все же был смущен и во всем винил Дину.

Однако в прихожую он вошел вроде бы спокойно и непринужденно. А тут ему на помощь пришла Кэрри Олифэнт, домоправительница Агнес. Это была маленькая подвижная женщина с коротко подстриженными волосами и широким моложавым лицом, которое казалось начисто выскобленным. Беря у Пита пальто и шляпу, она завела с ним такую нескончаемую беседу, что он даже забыл о своем опоздании.

Агнес сидела в очаровательной старомодной гостиной. В камине уютно потрескивал огонь, а задернутые занавески не давали тоскливым зимним сумеркам пробраться в комнату, освещенную мягким светом ламп. Агнес пила чай, а Питу Кэрри принесла кофе по-ирландски, черный и горячий, с густыми сливками и чудесным запахом ирландского виски.

Они неторопливо пили, и Агнес живо и не без юмора пересказала сплетни, которыми снабжала ее Кэрри. Пит чувствовал, как постепенно рассеивается его мрачное настроение.

— Рассказы Кэрри, — сказала Агнес, — вероятно, не всегда обладают такой достоверностью, как газетные сообщения, но они куда забавней. Между прочим, она рассказала мне о переполохе в библиотеке колледжа, к которому вы, кажется, имеете отношение.

— Да, признаться, я их несколько всполошил, — заметил Пит. — Я увидел там одного человека, который был на Пикник Граундс в день убийства Фреда Ваймера.

Агнес резко поставила чашку на блюдце.

— Вы не шутите, Пит? — спросила она.

— Нет, это был он. Я уверен.

— Продолжайте же, расскажите, как вы поступили.

— Я бросился за ним вдогонку. Он выскочил из читального зала. Вот это и произвело сумятицу. На улице он от меня ускользнул.

— Но вы его видели и узнали. Вы сообщили об этом полиции? — Она так и подалась к нему, с нетерпением ожидая ответа.

— Даже вы не поверите мне. Хотя вы-то, может, и поверите, но полиция нет. Я не видел его лица. Но одна из девушек, работающих в читальном зале, сказала, что он туда часто приходит.

— Пит, я считаю, что вам надо немедленно отправиться к шефу полиции Гиллигу и все ему рассказать.

— И вы в самом деле думаете, что Гиллиг обратит внимание на мой рассказ, тогда как я располагаю всего лишь описанием безликого человека, одетого в синий костюм? Полиция уже давно отвергла мои показания. — Пит допил кофе. — Послушайте, что вы можете рассказать о Рите Брайэнт?

Увидев, что лицо Агнес выражает недоумение, он пояснил:

— Ваймер назвал ее имя перед смертью.

— Ах да! Вы ведь говорили мне об этом. Убеждена, Фред не знал Риту, но, думается, он еще жил у меня, когда она погибла в катастрофе. — Агнес задумалась. — Говорила я на следствии, что он ушел от меня двадцать восьмого декабря? Да, говорила! Двадцать восьмого декабря. В тот день в газете появилось сообщение о катастрофе. Очевидно, оно произвело на Фреда глубокое впечатление, и он запомнил фамилию Риты. А что вы хотите о ней узнать?

— Прежде всего, где она достала деньги на покупку автомобиля?

— Ну, это не секрет. Об этом все время писали тогда газеты. Деньги дал ей отец.

— Я этому не верю.

— Но он сам так сказал.

— Ему нужно было что-то сказать, так ведь? Девушка, получающая мизерное жалованье, вдруг оказывается за рулем великолепного «бьюика». Это надо объяснить, в противном случае люди придумают свое объяснение.

— Мне кажется, Пит, вы невозможны.

— Я не хочу сказать, что автомобиль достался Рите нечестным путем, но все-таки как-то он ей достался. Она поехала за ним в Чикаго, в то время как в Уиллетсе есть агент по продаже «бьюиков». Если деньги на машину Рите дал ее отец, то почему она не купила ее здесь? Зачем ей было ехать в Чикаго?

— Вы все так усложняете. Мало ли какие у нее были причины поехать в Чикаго!

Пит нахмурился.

— Вы знаете отца Риты?

— Сэма Брайэнта? Да. Когда я живу за городом, мы иной раз ездим к нему за покупками, но мне больше нравится другой магазин в Сойере.

— Так вот, новый «бьюик» стоит четыре или даже пять тысяч долларов, и я сомневаюсь, чтобы Сэм Брайэнт за всю свою жизнь сумел скопить столько денег.

Вошла домоправительница.

— Минуты через две будет готов обед, — сказала она, вытирая о фартук руки.

— Почему бы вам не остаться, Пит, и не отведать того, что нам послал бог? — предложила Агнес.

— С удовольствием бы. Чувствую, что бог послал сюда кое-что вкусное. Но у меня дела на станции, а потом мне еще надо собраться.

Кэрри проводила его в холл, подала ему пальто и шляпу и открыла перед ним дверь. Агнес, стоя в дверях гостиной, сказала:

— Позвоните мне, когда вернетесь из Чикаго.

— Обязательно, — пообещал Пит. — Спасибо вам за все.

Он с неохотой покидал этот дом.

Поезд опоздал в Чикаго на час. Пит прошел через сырую платформу, получил багаж и покинул вокзал, очутившись под пронизывающим порывистым ветром, в царстве густой сутолоки и гама только что прибывших пассажиров, хлопанья дверец такси, фырканья трогающихся с места автомобилей. Крыши домов были покрыты посеревшим от копоти снегом, в сыром воздухе пахло гарью. Пит тотчас же увел такси из-под носа краснолицего толстяка, который что-то сердито кричал, пока водитель разворачивал машину.

Пит откинулся на сиденье и сказал:

— Мне нужно в «Прентис моторе». Жаль, не узнал заранее адрес. Вы случайно не знаете, где это?

Водитель задумался:

— Да знаю приблизительно. Я вас довезу.

От вокзала до здания, расположившегося на углу улицы, половина домов которой смахивала на особняки, было довольно далеко. Пит расплатился с водителем и вошел в дверь, сделанную из массивных плиток стекла, заключенных в стальную решетку.

Внутри помещение было отделано в стиле Тюдоров: четырехсводчатые арки, стены сплошь обшиты панелями. Если бы не лоснящиеся, сверкающие автомобили и огромные, от пола до потолка, окна, демонстрационный зал в точности походил бы на бальную залу во дворце английского лорда.

Откуда-то из-за машин появился белобрысый молодой человек в темном костюме и сказал мягким, вкрадчивым тоном:

— Разрешите вам помочь, сэр?

— Я не покупаю машину, — разочаровал его Пит. — Я хочу навести справки о новом «бьюике», купленном около двух лет тому назад особой по фамилии Брайэнт.

Тон молодого человека не изменился, но его интерес к Питу исчез.

— Два года назад? Пришлось бы просмотреть архивы наших документов. Боюсь, это слишком сложно. К тому же Брайэнт — очень распространенная фамилия. Вероятно, мы продали машины не одному Брайэнту.

— Сэм Брайэнт или Рита Брайэнт, — уточнил Пит.

— Прошу прощения, сэр.

— За что? — удивился Пит.

Казалось, молодой человек затрудняется дать ответ:

— Я хочу сказать, мм… что сведения эти получить невозможно.

— Послушайте, я расспрашиваю вас по поводу этой покупки вовсе не потому, что любопытен от природы. Моя фамилия Маркотт. Я владелец радиостанции в Уиллетсе, в том городе, где жила Рита Брайэнт. Я готовлю передачу об истории местной баскетбольной команды. Около двух лет назад двое игроков этой команды ехали с Ритой Брайэнт в ее автомобиле, и тот свалился с насыпи. Все погибли.

Молодой человек внезапно насторожился.

— Думаю, вам лучше побеседовать с мистером Фэншоу, контролером.

— С удовольствием.

Молодой человек провел Пита в контору Фэншоу, представил их друг другу и вышел. У Фэншоу было длинное костлявое лицо и волосы цвета ржавчины. Говорил он в нос, дребезжащим металлическим голосом.

— Да, я помню эту покупку, — сказал он. — Но если вы собираетесь мусолить небылицу о том, что одна из передних покрышек была с дефектом, вы напрасно тратите время. Сразу же после катастрофы какой-то газетчик из Уиллетса долго расспрашивал меня по этому поводу, и мы все внимательно проверили. Покрышки были в идеальном состоянии.

— Нет, нет, — успокоил его Пит, — меня интересуют, если так можно сказать, люди. Например, я слышал, что машину Рите подарил отец, потратив на ее покупку сбережения всей своей жизни. Она ничего не говорила об этом?

— Я что-то не припомню. С ней был какой-то старикан, но за машину она' расплачивалась сама. Любопытно, что всю сумму она выплатила наличными, не чеком, а именно наличными деньгами — тридцать один стодолларовый банкнот. Кассир, оформлявший покупку, решил, что деньги могут быть фальшивыми, и попросил меня их проверить. Пока девушка и старик ждали, когда осмотрят и заправят их машину, я послал деньги в банк. Они оказались настоящими.

— В чем она принесла деньги?

— В своей сумке. Она была туго набита ими. Так как вся сумма была выплачена стодолларовыми бумажками, думаю, что их только накануне взяли в банке. Скорей всего старик действительно всю жизнь копил эти деньги.

Теперь у Пита не оставалось никаких сомнений относительно подлинности всей этой истории. Ничего таинственного в происшествии не было. Деньги появились не из какого-то там потайного источника. Их дал Рите сам Брайэнт и вместе с ней поехал покупать машину. Вполне разумный поступок, и в нем нет ничего противозаконного.

— Да, похоже, что все именно так и было, — медленно произнес Пит. — Что ж, спасибо вам за помощь.

Фэншоу поклонился и уже более сердечно сказал:

— Не стоит.

Уже у самой двери Пита вдруг осенила смутная догадка. Он обернулся и спросил:

— А этот человек, который был с ней, назвался Сэмом Брайэнтом?

— Вот этого я не помню. Да и зачем ему было называть себя? Все бумаги подписывала она. Он в сделке не участвовал. Он и заговорил-то всего раз, да и то когда попросил у меня прикурить.

— Такой маленький морщинистый человечек?

— Да, нет, напротив. Помнится, это был тощий, долговязый тип. Но я могу и ошибиться. Ведь это было почти два года тому назад. Стойте, стойте! Еще одна деталь. Я запомнил его волосы, потому что они одного цвета с моими. Да, такие рыжеватые, вроде бы с ржавчиной волосы.

Факт: Рита Брайэнт появилась в «Прентис моторе» с сумкой, туго набитой стодолларовыми банкнотами. Она купила машину, села за руль и двенадцатью часами позже была мертва.

Факт: мужчина, приехавший в «Прентис моторе» вместе с ней, мог быть Фредом Ваймером, но мог им и не быть. На белом свете полным-полно долговязых, тощих мужчин с рыжими волосами. Ясно одно: это не был ее отец.

Факт: через два года после гибели Риты Фред Ваймер перед смертью пытался что-то о ней сообщить.

Ваймера не было в Уиллетсе целых два года. Когда он вернулся в город, его убили.

Напрашивается вывод: кто-то хотел помешать ему рассказать то, что он знает.

Питу довелось услышать предсмертные слова Ваймера.

Напрашивается вывод: Синий Костюм и все остальные боятся, что Пит узнал от Ваймера нечто такое, что они хотели бы сохранить в тайне. В их воображении он вырос в опасную угрозу. Поэтому доктор Лэнг солгал относительно часа смерти Ваймера, утверждая, что она наступила четырьмя часами раньше появления Пита на Пикник Граундс. Таким образом, утверждение Пита, будто он разговаривал с Ваймером, звучало неправдоподобно. Но они не остановились на этом. Они продолжали принимать другие меры.

Всю эту цепь рассуждений Пит сконструировал, лежа на верхней полке поезда, мчавшего его домой, в Уиллетс. Мысли роились в голове, не давая заснуть. Все его вопросы по-прежнему оставались без ответа. В данный момент больше всего его интересовал один вопрос: чего боятся все эти люди? Ведь они не были профессиональными мошенниками, не были и преступниками в общепринятом смысле этого слова. Они были бизнесменами и служащими, обыкновенными гражданами обыкновенного маленького городка, в котором до сего времени преступности как таковой фактически не существовало. Так в раскрытии какой же тайны они подозревали Пита?

Что же это за страшное, темное дело, разоблачения которого они боялись так сильно, что даже пошли на убийство? Какое отношение к их страхам имели Рита Брайэнт и Фред Ваймер? Кто же был за спиной у этой тихой девушки из библиотеки и у сторожа с фермы, которого никто по-настоящему не знал, даже Агнес Уэллер, у которого он работал?

Глава XI

Пит не сомкнул глаз до тех пор, пока сквозь оконные занавески в купе не стал просачиваться бледный утренний свет. В Уиллетс он приехал утомленный и измученный, но довольный своей поездкой в Чикаго. Наконец-то у него была отправная точка, с которой можно будет начать расследование.

Он сел в такси и отправился прямо на студию, где оставил свой багаж. Потом зашел через дорогу к О’Деллу выпить кофе. На табурете у стойки сидела Дина, и Пит подсел к ней. Дина была в ярко-желтом вязаном платье, которое напоминало ему весну и нарциссы. Она улыбнулась ему и сказала:

— У меня есть для вас такие новости!

— У меня тоже имеется кое-что для вас. Насчет вашей милой тихони Риты Брайэнт. Помните такую поговорку: в тихом омуте черти водятся? Так вот, ваша приятельница Рита была именно таким омутом.

Он рассказал ей, как Рита покупала «бьюик», о ее сумке, набитой стодолларовыми банкнотами. Когда он кончил, Дина спросила:

— А что особенного в сумке, набитой стодолларовыми банкнотами?

— Ничего. Просто это хороший способ запутать следы на случай, если кто-то вдруг захочет выяснить, откуда взялись деньги. По чеку это можно узнать, а по банкнотам нет.

— Но все и так знают, откуда у нее деньги. А отцу было удобнее дать ей наличными…

— Ну хорошо, — нетерпеливо перебил ее Пит, — но я еще не сказал вам самого главного. Когда она покупала машину, с ней был мужчина. — Для большего эффекта он слегка исказил истину. — Мужчину этого звали Фред Ваймер.

Он ждал, что она удивится, но она равнодушно спросила:

— Откуда вы знаете, что это был именно он?

— По его приметам, — воинственно начал Пит, но, так как его предположение легко было опровергнуть, тут же принялся излагать свою версию о темном деле, известном Ваймеру, и об опасении определенных лиц, что Ваймер своими предсмертными словами их выдал.

Дина решительно затрясла головой:

— Пит, это не лезет ни в какие ворота.

— Почему же? — спросил он, уязвленный ее недоверием.

— Потому что люди, которые, по вашим словам, боятся чего-то такого, о чем вы якобы догадываетесь, люди эти разные. У них нет ничего общего. Выходит, что окружной прокурор Элик Тарстон боится того же, что и директор мебельной компании «Феникс» Нильс Гандерсон.

— Не знаю! — сердито сказал Пит. — Может, Рита с каждым из них спала, а после вместе с Ваймером их шантажировала.

— Это смешно!

— О, конечно! — Пит повысил голос: — Смешно все, о чем вы не даете себе труда задуматься. Вы ничем не выделяетесь из этого общества кретинов. На все случаи жизни у вас под рукой готовое мнение, и к черту факты!

— Пит, не надо злиться.

— Я совсем не злюсь.

— Как бы там ни было, реальных фактов у вас нет. Вы просто предполагаете, что все эти такие разные люди объединились только для того, чтобы делать вам зло.

— Нет, почему же! Доктор Лэнг желал мне только добра, когда лгал на свидетельском месте, ну, а Мэтт Камерон хотел мне помочь тем, что не стал печатать у себя в газете сообщение об убийстве Ваймера. Нильс же Гандерсон, расторгая с нами договор, проявлял по отношению ко мне знаки особой симпатии.

— Расторжение контракта — это отнюдь не злодейство.

— Нет, отчего же, это всего лишь милые шуточки, так же как и покушение на лестнице.

— Постойте! Именно об этом я и хотела вам рассказать. Это были вовсе не они. Это сделал Мэл Мэллиш.

— Что?

В этот момент к ним подошел бармен получить заказ, и они молчали до тех пор, пока он не удалился, поставив перед ними массивные чашки с кофе.

— А теперь послушайте меня, Пит, — начала Дина, — и не кипятитесь, потому что все это случилось…

— Как вы узнали, что это сделал Мэл? — возбужденно спросил он.

— Мне сказал это Арт Диэтэрл. Они с Мэлом работают вместе в Музыкальной компании Миллера. Они дружки-приятели до очередной ссоры, которые случаются нередко. Вот и сейчас они поцапались. Поэтому Арт мне и проболтался.

Пит глубоко вздохнул. Он порылся в кармане, отыскал мелочь и положил ее на стойку.

— Заплатите за кофе, когда допьете. Мы встретимся немного погодя, на студии.

— Пит, не накликайте на себя еще одну беду, — в голосе Дины была тревога. — Заявите в полицию, пусть Мэла арестуют, но не делайте такого, что могло бы повредить…

— Чему? — с сарказмом спросил Пит. —Моим отношениям с Мэллишем?

— Вы понимаете, о чем я говорю. Они и так уже считают вас… не совсем нормальным. Прошу вас, Пит! Ну пожалуйста. — Казалось, она вот-вот заплачет. — О, мне не надо было говорить вам! Это я виновата. Не надо было вам говорить. Я хотела вас успокоить, помочь вам.

— Ну конечно, вы оказали мне огромную услугу. Просто неоценимую. Слушали сплетни, которые плетут обо мне ваши приятели. Встречаться с таким ничтожеством, как этот Арт Диэтэрл!

Ее глаза моментально высохли. Слезы исчезли из голоса. Теперь в них был только гнев:

— Я могу слушать кого хочу и встречаться с кем хочу!

— Разумеется, можете!

Бармен смотрел на них, явно намереваясь вмешаться.

Пит направился к двери, и Дина окликнула его:

— Пит! Подождите минуточку, потому что… — Туг она передумала. — А, да стоит ли… Что от этого изменится?

Пит даже не обратил внимания на красный свет и бросился на другую сторону, лавируя между машинами. Музыкальный магазин Миллера открылся всего лишь около часу назад, но уже был полон — все готовились к рождеству. К Питу поспешила молоденькая продавщица.

— Могу я вам помочь, сэр?

— Я ищу Мэла Мэллиша, — сказал ей Пит.

Она, казалось, обрадовалась тому, что он не собирается ничего покупать.

— Мэл, кажется, на складе, загружает товар для доставки.

Пит направился через весь магазин к складу. Огромные раздвижные двери открывались прямо на товарную платформу. Из закрытого фургона доносился скрежет — это волокли по полу упаковочную клеть. Потом скрежет прекратился. Из задних дверей фургона на платформу спрыгнул Мэл. Увидев Пита, он остолбенел, как будто каждый мускул его тела вдруг затвердел. Мужчины уставились друг на друга.

— Кто тебя нанял это сделать, Мэллиш? — спросил Пит.

Мэллиш, казалось, не дышал, и по выражению его лица было трудно понять, слышал ли он вопрос. Он облизнул губы и покрутил головой, будто прикидывая, как бы ему смыться. Но путь был один — в фургон.

Пит сделал два шага. Теперь они стояли лицом к лицу.

— Я тебя спрашиваю, Мэллиш, кто тебя нанял спихнуть меня со ступенек? — медленно произнес Пит. — Мне нужен немедленный ответ и без брехни. Если я не получу его, я затащу тебя в этот фургон и разберу там на части.

Глазки Мэллиша бегали, лицо блестело от испарины. Он с усилием проглотил слюну и спросил:

— Не понимаю, о чем вы говорите?

Вдруг он с криком бросился вперед и попытался прорваться к выходу. Он был слишком близко от Пита, и удар, который тот ему нанес, скорее походил на толчок. Мэллиш отлетел к задним дверям фургона и растянулся на полу.

— Не надо! Не надо! — хныкал он.

— Встань! — приказал Пит.

Теперь он не чувствовал злости, а только брезгливую жалость. Мэллиш был трусом. Трудно иметь дело с человеком, который трусит и от страха теряет рассудок.

Мэллиш поднялся и рукавом вытер нос.

— Олл райт. Ну, выкладывай.

Мэллиш, наконец, заговорил, и слова полились сплошным потоком, наскакивая друг на друга.

— Я был пьяный! Я б сроду этого не сделал, но я был пьяный. Ей-богу, правда! Спросите Барни О’Делла. Мы были в баре, Арт Диэтэрл и я, и увидели, как вы вошли на студию. Арт все подкалывал меня насчет того, как вы хватили меня тогда. Говорил, что я трус, раз позволил это. Клялся, что я не осмелюсь пойти и отплатить вам. Пилил без устали.

Пит ударил его по щеке. На глазах у Мэллиша выступили слезы. Он замолчал и с мольбой взглянул на Пита.

— Ты ехал за мной в машине, в светлом «купе». Кто это придумал?

Мэллиш затряс головой.

— Я ничего не знаю о машине. Арт Диэтэрл подбил меня пойти на станцию и разделаться с вами. Это он придумал. Спросите у Барни, он вам скажет.

Питу стало неловко: по всей вероятности, Мэллиш не лгал.

— Дальше, — потребовал он.

Мэллиш судорожно вздохнул:

— Ну, я и пошел. На лестнице было темно. Я поднялся наверх и стал ждать за дверью. Хотел подождать немного, а потом пойти и сказать Арту, что все в порядке и что я вас поколотил. Но тут вышли вы и не заметили меня в темноте. Вы пошли вниз, а я за вами. Но вы вдруг обернулись, побежали наверх, налетели на меня и упали. Я вас не толкал. Вы сами упали.

Пит вглядывался в испуганную физиономию Мэллиша. Да, в его рассказе, несомненно, была доля правды. Ведь он и в самом деле внезапно повернулся и побежал наверх. Может, и все остальное было правдой. Испуганный водитель фургона был слишком уж глуп, чтобы сочинить такой складный рассказ.

— Что случилось после того, как я упал? — спросил Пит.

— Я хотел поднять вас на ноги. Вытащил наружу. А потом перепугался. Думал, вы померли или еще что. Мне бы надо было вызвать «Скорую помощь», но я пьяный был и не соображал, что делаю. Я бросил вас, а сам смылся.

В склад влетела озабоченная продавщица.

— Мэл! Мэл! — закричала она. — Ты упаковал универсальный проигрыватель для миссис Джордж Кейт?

Мэллиш тупо взглянул на нее и сказал:

— Он в фургоне.

— Вынь его оттуда! Вынь! — завизжала она. — Миссис Кейт передумала. Ей нужен большего размера. — Девушка посмотрела на Пита так, будто во всем был виноват он.

— Сами не знают, что им нужно. Сами же! — сказал Пит.

Она поспешила назад, и Пит последовал за ней, довольный представившимся случаем положить конец этой сцене. Он протолкался через толпу покупателей и вышел на улицу. Схватка с Мэллишем не дала ему ничего. Он только лишний раз свалял дурака. В чем, в чем, а уж в этом он был просто гением. Теперь Пит убедился, что происшествие на темной лестнице не было частью заговора. Никакого заговора и в помине не было. Возможно, и другие факты, думал он, поднимаясь на студию, такие, например, как преследующий его «купе», показались ему зловещими только из-за того, что у него разыгралось воображение.

У коммутатора его окликнула Хейзл:

— С полчаса назад пришло срочное письмо из универсального магазина «Уэллер», — сказала она. — Я думала, в нем говорится о каких-нибудь изменениях, которые они хотят сделать в своей рекламе, поэтому я его распечатала. — Она вручила Питу письмо и добавила: — Мне ужасно жаль, мистер Маркотт.

Взгляд Пита скользнул по листку:

«По получении этого письма просим вас немедленно снять с программы запланированные ранее рекламы универсального магазина «Уэллер».

Судя по дате, письмо было написано вчера. Пит узнал заковыристую подпись Бена Фэксона.

Хоть Фэксона порой и называли главным управляющим уэллеровского универмага, на самом деле такой должности у него не было. Все внутренние административные обязанности выполнял другой человек. Бен имел дело только с политикой. Контакты Пита с ним прервались с окончанием переговоров о передаче станции. Вместе с Харви Диркеном, поверенным Уэллеров, Фэксон представлял особые интересы магазина.

Поначалу Фэксон производил впечатление чуть ли не выжившего из ума старика. Порой казалось, он даже не понимает, что вокруг него творится. Пит считал, что он одевается хуже всех в городе: носки свешиваются на туфли, галстук болтается, а единственный, по всей вероятности, костюм был моден в двадцатые годы.

Но в ходе переговоров Пит обнаружил, что Фэксон прекрасно понимает, что ему нужно, а глупым притворяется для того, чтобы запутать и провалить предложения, которые ему не по вкусу. Когда пришло время выносить окончательное решение, точка зрения Фэксона оказалась очень верной и разумной.

Свою карьеру у Уэллеров Бен Фэксон начал в пятнадцатилетием возрасте посыльным на складе. Сорок девять из своих шестидесяти пяти лет он провел в магазине, директором и полновластным хозяином которого был теперь. Пит был удивлен, что Фэксон лично занимается такими пустяковыми делами, как радиорекламы. Держа в руке письмо, он медленно прошел в свой кабинет и остановился у стола. Потом подошел к телефону, попросил Хейзл соединить его с городом и набрал номер уэллеровского универмага. Ему ответили, и он сказал:

— Это Пит Маркотт. Мне нужно поговорить с Беном Фэксоном.

Послышалось жужжание, затем щелканье и, наконец, раздраженный голос Фэксона:

— Да! — И снова без перерыва: — Да!

Когда он замолчал, Пит сказал:

— Только что получил ваше письмо. Я толком не понял: то ли кто-то из нас невнимательно отнесся к рекламе магазина, то ли произошла ошибка. Мне кажется, ваше письмо нуждается в объяснении.

— Обычно не даю объяснений, но на сей раз сделаю исключение. Мне надоело финансировать повесу, который обращается с радиостанцией, как с игрушкой.

— Позвольте, Бен!

— Я еще не кончил! — раздраженно прервал тот. — Вы просили объяснений, так слушайте их. Когда Мэтт Камерон и я продавали вам УЛТС, мы думали, что вы будете руководить ею по всем правилам и не вмешиваться в чужие дела. У нас в Уиллетсе терпеть не могут скандалистов, и нам не нужны детективы-любители, сующие нос в чужие дела. Ваш рот слишком велик для ваших мозгов, Маркотт, и я вам его заткну.

Щелчок в телефонной трубке был точкой в конце разговора.

Каким бы коротким ни был этот разговор, он окончательно уничтожил все сомнения насчет карательного характера этой компании по расторжению договоров. Фэксон не окутывал свои поступки туманной завесой вымышленных причин, как это делали другие. Он высказался открыто. Его целью было заставить Пита замолчать. И раз Фэксон переходил к открытой борьбе, значимой считал, что его противник уже на лопатках и хитрить не стоит. Пит прикинул в уме, смог ли бы Фэксон один придумать весь этот план. Да, он хитер, к тому же у него есть напористость и выдержка. Простой мальчик со склада не стал бы первым человеком в учреждении, если бы так просто сидел и ждал, пока прилежность его будет вознаграждена и повышение свалится ему как снег на голову. Фэксон усвоил все приемы, не исключая и удара в спину в нужную минуту. Потому-то он и сумел занять свое теперешнее положение.

Да, у Фэксона были все необходимые данные для ведения борьбы. Но зачем ему это? Какие интересы преследовал он, прикрывая убийцу? Что связывало его с Фредом Ваймером, Ритой Брайэнт и Синим Костюмом? Однако тот же вопрос возникал и по отношению к другим.

Глубоко задумавшись, Пит скорее почувствовал, чем увидел, что дверь его кабинета открылась. Он встретил взгляд синих глаз Дины и увидел, что она ошеломлена не меньше его.

— Пит, мне только что сказала Хейзл, что мы потеряли заказы «Уэллера». Что нам делать, Пит?

Дина редко задавала вопросы. Обычно у нее на все были готовы ответы, в непогрешимости которых она была уверена. Теперь, когда она спрашивала его совета, Пит почувствовал некоторое удовлетворение. Он выпрямился в кресле и сказал:

— Я еще не решил.

— Но почему он их забрал? Почему?

Пит передал ей содержание телефонного разговора с Фэксоном, процитировав те выражения, которые отложились у него в памяти.

Дина покачала головой.

— Просто не верится, что в этом может быть замешано так много народу.

— В этом замешан весь город.

— Нет, это не так. Я знаю_? многие вас не любят, потому что… мне кажется, потому что вы не такой, как они. Вы похожи на иностранца. Вы ведь и жили в разных странах. А кое-кто думает, что вы попросту сумасброд. Но против вас никто не настроен, я хочу сказать — по-настоящему. — Она замолчала. — Пит, а почему бы вам не выйти в эфир и не поговорить с ними, не расположить их к себе?

— Вы прозевали, — холодно сказал Пит. — Я выходил в эфир несколько недель тому назад. И именно после этого меня стали считать сумасбродом.

— Тогда позвольте мне! — с жаром сказала Дина. — Позвольте мне поговорить с ними. Я говорю на их языке. Они меня знают, мне поверят. Ну, пожалуйста, Пит. Я уверена, что у меня получится.

— Это исключено! Полностью! Не спорьте со мной. Исключено!

— Пит!

— Я сказал, не спорьте со мной. Разве вы не соображаете, что это вовсе не игра. Тот, кто стоит за этим, не просто играет в прятки. Они все продумали. Все действуют заодно: окружной прокурор, полиция, пресса, даже фирмы, такие, как «Феникс».

— Хорошо, но если это так, почему бы вам не обратиться к губернатору или к министру юстиции?

— А как я все докажу? То, что бродяга был убит? Ведь законное жюри вынесло решение, что это был несчастный случай. Заявить, что я стал жертвой заговора только потому, что несколько фирм забирали свои рекламы со станции, ссылаясь на довольно-таки благовидные причины? Один Фэксон сказал правду, но, будьте уверены, он откажется от своих слов и придумает какую-нибудь небылицу. Я и сам точно не знаю, кого обвиняю и в чем. Так что если у вас есть какие-то там соображения, оставьте их при себе. Я буду действовать по-своему.

Ее глаза расширились, и Пит увидел в них обиду.

— Хорошо, Пит, — произнесла она дрожащим голосом и вышла из кабинета.

Пит тотчас же раскаялся в своих словах. Ему захотелось догнать Дину и сказать ей об этом. А может, позвонить ей по телефону, сказать что-нибудь ласковое? Желание помириться с Диной было сильным, но он подавил его в себе. Оно не покидало его и тогда, когда он вышел со станции и окунулся в сырые декабрьские сумерки. Унылый и расстроенный, он наскоро проглотил у О’Делла безвкусную яичницу с беконом и направился в отель. Отыскивая в кармане ключ от своего номера, услыхал, что за дверью звонит телефон, но, пока отворял дверь, звонки прекратились. В надежде, что звонила Дина, он бросился к телефону, но телефонистка отеля сказала, что трубку уже повесили и ничего не просили ему передать.

В отеле «Уиллетс» слишком уж жарко топили, и воздух в комнате был сухой и удушливый.

Пит распахнул окно и остановился возле него, глядя вниз на тихую улицу. В нем ключом забила острая ностальгическая тоска по гулу и грохоту машин, шарканью шагов по запруженным тротуарам, вспышкам рекламных огней. В большом городе тысячи людей встречаются на улицах, и никто никого не знает, никому ни до кого дела нет. Они не связаны узами верности, ненависти, страха; узами, превращающими человека в марионетку.

А что, если взять сесть в машину и навсегда уехать из Уиллетса, причислив свою попытку сделаться бизнесменом в маленьком городке к разряду «несбывшиеся мечты»?

Снова задребезжал телефон, и Пит торопливо снял трубку. Но это была не Дина, а Элоиза.

— Пит, не смогли бы вы кое-что для меня сделать? — спросила она вкрадчивым голосом. — Клод на заседании, и оно поздно кончится. Он хочет, чтобы я за ним приехала, но мне страшновато ехать туда поздно вечером одной. Пусть это глупо, но ничего не могу поделать. Вы не могли бы со мной поехать?

Неосведомленному человеку просьба ее показалась бы вполне обычной и абсолютно невинной.

— С удовольствием, — согласился Пит. — Когда мне приехать к вам?

— Когда хотите. Можно прямо сейчас. Я угощу вас кофе.

— Чудесно! Моя машина уже в гараже. Сейчас возьму такси и подъеду.

Обычно у входа в отель стояло несколько машин, на сей же раз не было ни одной. Пит подождал целых десять минут, вертя по сторонам головой, но все без толку. Наконец он вернулся в вестибюль и заказал такси по телефону. Машина подъехала лишь через четверть часа.

— Извините, что заставил вас ждать, — сказал водитель. — В колледже сегодня грандиозный танцевальный вечер. И все едут туда только на такси.

— Олл райт, поехали. Я спешу.

На самом же деле Пит никуда не спешил. Предстоявшее свидание с Элоизой не вызвало у него никакого энтузиазма. Он был удручен и обеспокоен тем, что он, Пит Маркотт, навлек на себя гнев этих неизвестных и развязка близка. Наказание последует, как только он окончательно выдохнется. А теперь, когда он потерял заказы «Уэллера», ждать этого совсем недолго.

Перед особняком Корумов он расплатился с водителем и пошел по подъездной дороге к дому. На его звонок дверь открыла мрачная, неряшливая женщина, и он на мгновение онемел, пока не сообразил, что это кухарка и экономка Корумов. До этого Питу не приходилось с ней встречаться, ибо в дни свиданий Элоиза давала ей свободный вечер.

— Миссис Корум дома? — робко спросил Пит.

Женщина распахнула дверьми он вошел. В дверях гостиной появилась Элоиза.

— Как мило, что вы навестили меня, Пит.

Пока он раздевался, экономка удалилась. На кофейном столике в гостиной стояли кофейник с чашками, сливки и сахар.

— Черный? — спросила Элоиза.

Пит кивнул и уселся рядом с ней на диван. Она поставила перед ним чашечку и сказала приглушенным голосом:

— Она вымоет посуду и уберется. Мне пришлось изобрести какой-то предлог, чтобы зазвать тебя сюда, потому что она слушала наш разговор. У Клода заседание, и домой он вернется в половине девятого или в девять. Но я должна была повидать тебя. — Она была встревожена, и голос ее звучал хрипло: — Пит, миссис Диркен рассказала мне сегодня насчет банка и уэллеровского универмага.

— Если миссис Диркен является первоисточником всех сообщений, то почему ты не спросила ее, кто убил Фреда Ваймера? Это бы все прояснило.

— Пит, послушай меня, — возбужденно перебила она. — Лучше послушай меня вместо того, чтобы придумывать разные колкости. Ты попал в беду, и если ты еще не узнал об этом, то скоро будешь знать. Ваймер тут ни при чем. Я хочу сказать, что прямого отношения к этим делам он не имеет.

— И это тоже тебе сказала миссис Диркен?

— В этом не было необходимости. Я сама давно знаю, что ты наживаешь себе врагов. Я тебя предупреждала. Если кто-то тебе возражал, ты тут же начинал его поносить. В Уиллетсе этого делать нельзя. Это старый город. Здесь из поколения в поколение живут одни и те же семьи. И все друг друга знают. Может, кто-то кого и не любит, но это их личное дело. Пришелец должен ладить со всеми и с каждым в отдельности. Иной раз приходится и подчиниться. Клод и я давно это уяснили.

— Ты хочешь сказать, что я со шляпой в руке должен пойти к Фэксону и Диркену и пообещать им, что исправлюсь и стану пай-мальчиком?

— Нет, дорогой, это ничего не даст. Уже слишком поздно. — Она помолчала и сказала очень серьезно: — Пит, тебе нужно продать станцию.

Она внимательно вглядывалась в него, но лицо его оставалось непроницаемым, и она продолжала:

— Ты ведь и сам видишь, что тебя хотят разорить. И они будут гнуть свою палку, пока не добьются этого. Ты никак не сумеешь помешать им. — Элоиза слегка сжала его локоть. — А Мэтт Камерон с удовольствием купит станцию. До того, как он и Фэксон продали ее тебе, Мэтт дважды пытался купить акции магазина, и оба раза этому помешал Харви Диркен. Мэтт все еще не отказался от мысли об УЛТС. Он хочет превратить ее в телевизионную станцию и управлять ею в содружестве с колледжем. Он тысячу раз говорил об этом Клоду. — Она крепче сжала его локоть. Голос ее задрожал от возбуждения. — Пит, поговори об этом с Камероном. Это единственный выход. Продай станцию, и мы уедем из этого ужасного города, выберемся из этой дыры.

Из прихожей донесся какой-то звук. Элоиза быстро отдернула руку. В дверях гостиной появилась экономка в шляпе, пальто и с сумкой в руках.

— Миссис Корум, если я вам больше не нужна, разрешите мне уйти.

— Да, конечно, — сказала Элоиза. — Спасибо, Кора.

Экономка вернулась в прихожую, и они услышали, как открылась и захлопнулась входная дверь.

Пит встал и бесцельно подошел к окну. Промчалась машина, позвякивая цепями о мостовую. Потом стало тихо. Он прекрасно понимал, что окружен кольцами врагов, и вот от одного из них, если внять совету Элоизы, зависит его бегство. И если оно возможно и он на него решится, то тут же очутится в другой ловушке, которую с поистине дьявольской изобретательностью построил сам для себя. Элоиза уже решила за него все дела, все продумала и предусмотрела.

Она встала, направилась к нему, но остановилась и снова повторила:

— Это единственный выход для нас с тобой, дорогой. Так больше не может продолжаться. Ты знаешь это не хуже меня. Пообещай, что поговоришь с Камероном.

— Ты просишь меня принять слишком уж важное решение. Отказаться от всего, что есть у меня здесь.

— А что тебе делать в этом городе? Что тебя с ним связывает? Мы поедем куда-нибудь в другое место: в Нью-Йорк, Европу, Южную Америку. Милый, подумай об этом. Ты мне обещаешь?

Он не знал, что ей ответить, но молчать было уже невозможно.

— Я не понимаю… — начал было он, но вдруг остановился, заметив, как жадно она ловит его слова. Губы ее раскрылись, зрачки расширились. Но в лице ее была и холодная настороженность, и он не решился сказать то, что хотел. — Олл райт, я подумаю.

Элоиза улыбнулась и поцеловала его. Вдруг она быстро отпрянула.

— Не сейчас, дорогой. Клод может приехать с минуты на минуту. Думаю, тебе лучше уйти.

Она вышла вместе с ним в прихожую и, когда он надел пальто, снова поцеловала его и открыла дверь. Потом слегка подтолкнула его и захлопнула за ним дверь. Пит прошел уже полпути до тротуара, когда вспомнил, что не заказал такси. Он замедлил шаг, но потом решил, что уж лучше пройтись пешком, чем возвращаться.

С одной стороны подъездная дорога была отгорожена от палисадника изгородью из вечнозеленых растений по пояс высотой. Вдруг ему почудилось, будто за изгородью что-то шевельнулось. Тут же стихло, словно и не было ничего, потом послышалось негромкое шуршание. Пит ощутил все это как-то подсознательно и не был уверен в том, что вообще что-то слышал или видел. Больше из любопытства, чем из предосторожности, он подошел к изгороди и заглянул за нее.

Из-за изгороди выросла фигура человека, заносящего тяжелый кулак, который со страшной силой ударил Пита по зубам. Колени его подогнулись, и он, стараясь не упасть, попытался за что-нибудь ухватиться, цепляясь за ветки живой изгороди, которые гнулись и выскальзывали из рук. Он грузно навалился на кусты, согнувшиеся под тяжестью, но все-таки сумел встать на ноги. Человек тем временем исчез в машине, стоявшей у обочины. Дверца захлопнулась.

Пит, еще не совсем пришедший в себя после удара, бросился к машине и добежал до тротуара в тот самый момент, когда заработал мотор и машина дернулась с места. На углу желтело пятно от уличного фонаря, и, когда машина въехала в него, Пит без труда прочел номер:

БВ-2126.

Глава XII

БВ-2126. Это был не «купе» яркой окраски, который преследовал его в тот вечер, когда он обедал с Диной, а длинный «седан» темно-синего, а может, и черного цвета. Пит не сумел бы в точности описать его, так как все свое внимание сосредоточил на табличке с номерным знаком и не заметил остальных деталей. Он смутно припомнил, что, когда подъехал к особняку Корумов, машина уже стояла там. Если так, то «седан» не выслеживал его, а приехал сюда раньше. Значит, за рулем сидит человек, которому заранее были известны его планы.

Но кто мог о них знать? Когда он вызывал по телефону такси, диспетчер поинтересовался, в какой район города ему нужно ехать, но, по всей вероятности, только потому, что из-за танцев в колледже такси были нарасхват. По телефону Пит назвал адрес Корумов. Его могли слышать портье за конторкой и телефонистка отеля, сидевшая за перегородкой позади конторки. Однако оба были слишком поглощены своими делами, чтобы подслушивать человека, заказывающего по телефону такси. В вестибюле было еще несколько человек, но все они были далеко от телефона. Впрочем, какое это имеет значение? Человек, прятавшийся за изгородью, сидит за рулем машины с номером БВ-2126. Не так уж трудно выяснить, кому она принадлежит.

По-видимому, спрос на такси был уже удовлетворен, ибо, когда Пит добрался до отеля, там стояли две машины. Портье, толстый, средних лет мужчина в полосатом двубортном костюме, лоснящемся от слишком частой глажки, прислонился к конторке, рассеянно постукивая карандашом по зубам. С отсутствующим видом он достал из ящика ключи Пита и вдруг, спохватившись, воскликнул:

— Мистер Маркотт! Вам дважды звонили.

Он достал из ящика два клочка бумаги и взглянул на них.

— Оба раза из одного и того же места: Университ, 7171.

Оба раза звонила Элоиза. Портье записал и время: последний звонок был пять минут назад, а первый — за десять минут до него. Пит направился к лифту, и новая тревога сжала ему сердце. Сегодня вечером Элоиза открылась ему совсем с другой стороны. Сегодня она была умной и настойчивой. В их отношениях никогда не было глубины. Они встречались, и то, что за этим следовало, не сопровождалось ни обещаниями, ни клятвами в верности. Теперь же она поставила их связь совсем на другие рельсы: она вела себя так, будто они много значат друг для друга.

Пит знал, что она не так легко откажется от своего замысла. Покидая ее дом, он чувствовал, что она будет давить на него, преследовать его, и ее звонки подтвердили это. Она уже начала. Пит никогда не просил ее рассказать о себе, ничего не знал о ее происхождении, о ее прошлом, хотя ее познания в любовных делах, разумеется, были почерпнуты не из обыденной жизни жены директора колледжа в маленьком городке. Он подозревал, что она способна на все, и уже сейчас чувствовал, что опасения его сбываются.

Когда Пит шел через холл к своей комнате, повторилась прежняя история, но с вариациями. Он услышал, как звонит его телефон, но на сей раз тот продолжал звонить уже и после того, как Пит вошел в комнату и зажег свет. Он знал, что звонит Элоиза, и решил не поднимать трубку. Телефон продолжал звонить настойчиво, упорно, требовательно. Наконец Пит снял трубку и сказал:

— Хэллоу.

Он не ошибся.

— Слава богу, — послышался голос Элоизы. — Я уж думала, ты никогда не вернешься домой. Я дважды звонила тебе. Пит, это ты взял мою машину?

— Твою машину? — удивился он.

— Да, мою машину! Я поставила ее перед домом, когда вернулась от миссис Диркен, еще днем. Когда ты ушел, я пошла завести ее в гараж. Но машины не было.

— Так, значит, это твоя машина?

— Конечно же! А ты думал, чья? Разве ты бы взял чужую машину?

— Я ее не брал. Когда я шел по подъездной аллее, то видел, как в нее сел какой-то человек и уехал.

— Ты шутишь!

— Какие тут шутки! Я видел этого человека, Я просто не знал, чья это машина.

— Значит, ее угнали.

— Думаю, что да. Сообщи в полицию.

Она что-то сказала, опуская трубку, и он громко крикнул:

— Хэллоу! Элоиза! Слушай, насчет машины…

В трубке послышались гудки. Вполне возможно, что они так и не узнают, кто увел машину. Она понадобилась тому субъекту, чтобы быстро смыться, а потом он ее где-нибудь бросит.

Внезапно потеряв терпение, Пит уселся на край кровати. День был длинным и явно неудачным. Просто непостижимо, как много неприятностей может произойти за один день. Сейчас необходимо сделать все возможное для того, чтобы добиться возобновления заказов от уэллеровского универмага. Просто необходимо. Надо найти подход к Бену Фэксону, быть кротким, но, если надо, и неуступчивым. Нехотя принялся Пит за составление плана действий, зная наперед, что все это напрасно.

И вдруг, когда он уже совсем отчаялся, его осенила вспышка вдохновения: Агнес Уэллер!

Из всех людей, с которыми он столкнулся, приехав в Уиллетс, одна Агнес сохранила к нему дружеское расположение и симпатию. А ведь она была владелицей универсального магазина «Уэллер», и это ее деньги тратил Бен на УЛТС. Ее деньгами распоряжался он и в данный момент. Допустим, она не принимала участия в управлении магазином, облачив Фэксона доверием и властью, но разве не могла она сделать исключение, чтобы помочь своему другу?

Пит взглянул на часы. Было двадцать минут десятого. Несколько поздновато для светского визита по уиллетским правилам. Но ему не терпелось узнать, что скажет Агнес. Он попросил телефонистку соединить его с особняком Уэллеров, слышал, как она его соединяла, потом раздался гудок. К телефону подошла экономка Кэрри.

— Дом мисс Уэллер.

— Здравствуйте, Кэрри. Это Пит Маркотт.

— О господи! Как дела, мистер Маркотт? Вы уже вернулись из Чикаго?

— Да, утром. Если мисс Уэллер отдыхает или спит, не нужно ее беспокоить. Если ж нет, я бы хотел повидаться с ней прямо сейчас.

— Разумеется, мистер Маркотт! Приходите сию минуту! Она не спит, читает. Она вам обрадуется.

— Может быть, вы ее спросите? Я подожду.

— Ну ладно. Я все равно знаю, что так оно и будет. — Последовала продолжительная пауза, потом снова раздался голос Кэрри: — Вы слушаете, мистер Маркотт? Все так, как я и говорила. Она непременно хочет вас видеть.

Агнес жила недалеко. Занавески на окнах были задернуты, но внутри горел свет. Пит поднялся по ступенькам и постучал молоточком по входной двери. Тотчас же послышались шаги, и дверь открыла Кэрри.

— Проходите, мистер Маркотт. Мисс Уэллер спустится через пару секунд.

Едва Пит снял пальто и отдал его Кэрри, Агнес в стеганом халате и мягких войлочных туфлях появилась на лестнице. Она спускалась по ступенькам медленно и тяжело, опираясь на перила. Только сейчас Пит понял, что она совсем старуха. Но, несмотря на возраст, несмотря на то, что лицо у нее было дряблое и морщинистое, в нем светились ум и сила, а глаза были ясными и живыми.

— Простите, что потревожил вас в такой поздний час, — извинился Пит. — Конечно, нужно было подождать до завтра.

— Вы меня совсем не потревожили, — успокоила его Агнес. — Я обычно почти до полуночи читаю, а книга, которую я читаю сейчас, меня просто раздражает. Почему это современные писатели всегда пишут о людях, которые подвергаются гонениям, страдают из-за собственного малодушия? Во времена моего деда никто бы не допустил, чтобы его так донимали. Тогда дела решались быстро, правда, не всегда мирным путем. Люди теперь стали мягкотелыми. Они боятся дать сдачи, боятся пойти на риск. Они толпятся, как стадо овец, и готовы от всего отказаться ради какой-то там безопасности. Но безопасности не существует. Существуют лишь различные виды борьбы.

Они прошли в гостиную, где было несколько холодновато. Дрова в камине не горели, но в воздухе попахивало дымком. Они сели, и Агнес спросила:

— Как вам съездилось в Чикаго?

— Все вышло лучше, чем я ожидал, — ответил Пит, — зато здесь меня ожидали плохие новости. Именно об этом я и хотел с вами поговорить. Магазин отказался от услуг УЛТС.

— Да? — удивилась Агнес. — Какой магазин?

— «Уэллер».

Казалось, новость ошеломила ее.

— Отказался? Но почему?

— Бену Фэксону не нравится мое поведение. Он обвиняет меня в том, что я скандалист. Сказал, что расторгает контракт, чтобы заткнуть мне рот.

— Пит, вы должно быть, не так его поняли.

— Я его цитирую. Бен не единственный, кто расторг с нами контракт по этой причине, но реклама уэллеровского универмага самая большая и самая солидная. Без нее УЛТС не может продолжать свое существование. Вот почему я и не могу считать слово Бена окончательным. Я хочу вступить с ним в бой, и если мне даже придется расстаться со станцией, то до этого я успею передать кое-какие сообщения, которые раздобыл в Чикаго и которые разоблачат кое-кого из так называемых респектабельных граждан нашего города.

Губы Агнес слегка дрогнули в улыбке:

— Пит, вам кто-нибудь говорил, что у вас плохой характер? Вы знаете, Бен не так уж не прав, говоря о вашем дурном поведении. Что это за драка на складе музыкального магазина Миллера, о которой мне рассказала Кэрри?

— Она и о ней разузнала!

— Не думаю, чтобы она занималась этим специально. Кэрри утверждает, что об этом говорит весь город.

— Дело касается только Мэллиша и меня, к тому же драки фактически и не было.

— Как бы там ни было, но это повлекло за собой сплетни, а сплетни, как вы, вероятно, знаете, основное ремесло Уиллетса. О вас и так уже достаточно сплетен. А теперь, только честно, не думаете ли вы, что в поступке Бена есть доля справедливости?

Питу не понравился вопрос, и он не стал давать на него прямого ответа.

— Выходит, только из-за сплетни Фэксон берет на себя обязанность меня наказывать и, более того, забирает важные рекламы, на которых магазин делает свой бизнес. Подобного поступка можно ожидать от ребенка, но только не от опытного бизнесмена. Не знаю, что по этому поводу думаете вы, но, если бы Фэксон работал у меня, я бы его тут же уволил.

Агнес медленно поглаживала пальцами ручку кресла.

— Бен редко допускает ошибки, но на этот раз он, возможно, и ошибся. Я только знаю, что, допустив ошибку, Бен сам ее осознает и цепляется за любой повод, чтобы изменить свое решение. Конечно, я могла бы с ним побеседовать, но таким образом от него ничего не добьешься. Он лишь ощетинится и встанет на дыбы. Нет, надо все так подстроить, чтобы вышло, будто передумал он сам. — Она склонила голову набок и задумалась. — Вот что я вам скажу, Пит. Я приглашу вас и Бена к себе на обед. У нас состоится милая, дружеская встреча, во время которой мы и побеседуем. Помяните мое слово: еще до конца вечера Бен изменит свое решение и возобновит заказы на радио. А теперь условимся относительно того, какой вечер для вас удобней.

— Любой. Календарь моей светской жизни в последнее время в основном пуст.

— Дайте подумать. На завтра и на послезавтра у меня есть кое-какие дела, и времени для обеда я не выкрою. В четверг у меня будут Камероны. Как насчет пятницы?

— Я буду ждать ее с нетерпением.

— Только приходите пораньше. В семь часов.

Пит встал.

— Большое вам спасибо. Не знаю, как сказать поточнее, но мне кажется, я создал себе репутацию беспокойного человека. Это во мне какой-то пережиток от моей прежней работы, где существовал такой неписаный закон, что если у тебя нет репутации скандалиста и буяна, другие тебя затолкают. — Он застенчиво улыбнулся. — Еще раз спасибо.

Пит обычно не занимался самоанализом, но на сей раз его выводы были довольно точными. Любое возражение, какой бы характер оно ни носило, казалось ему враждебным, а тот, кто спорил с ним, не соглашался, становился его личным врагом. Все люди были либо за него, либо против. На тех, кто против, он яростно нападал.

Питу были чужды компромиссы, и доказательством тому служило его решение не вступать ни в какие контакты с Камероном. Пойти к Камерону — значит принять свое поражение, проявить готовность принять условие врага. А уж условия эти будут жестокими. Пит ожидал от Камерона того же, что сделал бы сам, окажись на его месте. Вместо того чтобы заключить сделку с врагами, Пит предпочитал пойти на дно и потянуть их за собой. Если дело дойдет до этого, он так и поступит. У него и так уже достаточно оснований для того, чтобы побудить Департамент государственных сборов начать расследование по поводу финансовых обстоятельств Риты Брайэнт. Им интересно будет узнать, каким образом достались ей эти деньги и от кого. Возможно, Синий Костюм и останется в стороне, но это будет бомба во вражеском стане.

В четверг днем в «Пресс Энтерпрайз» появилось два сообщения, заинтересовавшие Пита. В одном, озаглавленном «Хулиганское похищение «понтиака», в юмористическом тоне рассказывалось об исчезновении автомобиля доктора Корума, который был позже найден у главного входа на территорию колледжа. Предполагалось, что машину шутки ради увели студенты, пришедшие на танцы в гимнастический зал, — событие, обычно отмечавшееся с помпой и знаменовавшее собой начало рождественских каникул.

Вторая заметка гласила:

«Полицейский — жертва нападения.

Мартин Тимминс, офицер полиции, несущий службу на территории колледжа, прошлым вечером чуть позже десяти стал жертвой нападения.

Тимминс, следящий за порядком в библиотеке колледжа, находился около здания и собирался запереть дверь, когда вдруг получил удар по голове и упал без сознания. Его нашли студенты Джеральд Марпл и Сьюзен Уинклер, направляющиеся на рождественский танцевальный вечер.

Тимминс заметил преступника еще до того, как тот его ударил. По словам полицейского, это был невысокий, плотный одетый в темное мужчина. Марпл и мисс Уинклер, которые видели, как он убегал, подтвердили эти показания.

Тимминса не ограбили, возможно, благодаря тому, что подоспевшие Марпл и мисс Уинклер напугали преступника. Ранения Тимминса не опасны».

Обе заметки Пит вырезал. В отличие от «Пресс Энтерпрайз» и полиции для него оба происшествия были продолжением одной истории. Приметы плотногомужчины, о которых сообщили свидетели и сам Тимминс, были сами по себе довольно неточными. Питу хотелось бы кое-что уточнить. Как выяснить место жительства Джеральда Марпла и Сьюзен Уинклер, он не имел ни малейшего представления, но адрес Тимминса мог оказаться в телефонной книге. Он попросил Хейзл отыскать его. Тимминс в книге не значился, и Пит позвонил Дине.

— Вы знаете человека по имени Мартин Тимминс?

— Полицейского из библиотеки колледжа?

— Да, его.

— Я его видела.

— А вы знаете, где он живет?

— За городом, на шоссе Вио Крик, если только не переехал за последнее время. Я проезжала мимо раза два, когда ездила на передатчик. Его фамилия написана на почтовом ящике, вот откуда я и узнала, где он живет. Когда едешь на передатчик, его дом по правой стороне, на отшибе. Такой серый, а может, и коричневый.

— Найду, — сказал Пит.

Шоссе Вио шло параллельно ручью, и сквозь голые ветви деревьев и заросли кустарника Пит время от времени видел, как холодно и зловеще поблескивает ручей. Он заметил домик справа от дороги и, еще не разглядев ящика, решил, что здесь, наверно, и живет Тимминс, так как других домиков поблизости не было. Это было узкое деревянное строение, обшарпанное и некрасивое. Сзади к домику жался полуразрушенный сарайчик или курятник, а за ним начинался пологий спуск к ручью. Выйдя из машины, Пит понял, что Тимминс живет неподалеку от Пикник Граундс.

Пит взошел на покосившееся крылечко и постучался в дверь. Открыла маленькая пожилая женщина в потрепанном свитере поверх бесформенного ситцевого платья. Она вопросительно взглянула на Пита.

— Миссис Тимминс? — спросил он.

— Вы из страховой компании?

— Нет, я Пит Маркотт. Ваш муж меня знает. Мне бы хотелось поговорить с ним, если он не слишком плохо себя чувствует.

Из глубины дома донесся мужской голос:

— Ну конечно, проходите.

Женщина открыла дверь пошире, и Пит вошел в бедно обставленную, но чистую и опрятную комнатку. Тимминс сидел в старомодном моррисовском кресле и курил сигарету. На нем были фланелевая рубашка и брюки цвета хаки. На голове повязка с маленьким тампоном как раз над правым ухом, где были выстрижены волосы. Румянец покинул обычно цветущее лицо Тимминса, да и весь его вид был болезненным.

— Как поживаете, мистер Маркотт? — спросил он. — Простите, что не встаю. Голова кружится. Верите стул. — Он взглянул на женщину. — Может, мистер Маркотт пожелает выпить кружку пива?

— Нет, спасибо, — отказался Пит.

— У меня на плите обед, — сказала женщина и неторопливо вышла на кухню.

Тимминс затянулся сигаретой, закрывая рукой всю нижнюю часть лица. Выпустив облако дыма, он сказал:

— Вам, конечно, известно, что со мной произошло?

— Да, — ответил Пит. — Мне кажется, что я мог бы использовать ваш рассказ. Ну, хотя бы для сводки новостей. Похоже, что это было серьезное нападение?

— Ну, как вам нравится? — воскликнул Тимминс. — Двадцать два года в строю — и вот, позволил себя одурачить.

— Вы служили в уиллетской полиции?

— В этой дыре? Нет, черт возьми! В Канзас-Сити! Был ранен в руку во время стычки со шпаной, когда застал их в угловом магазине. И хоть бы стоящий противник попался. А то какой-то прыщавый сопляк! Он меня не так уж сильно ранил, просто слегка повредил руку, но меня отчислили. Мне и здесь не давали работы, пока директором колледжа не стал доктор Корум. Я знаю его еще по Канзас-Сити. У меня там были хорошие связи.

Новость заинтересовала Пита.

— А доктор Корум был и там связан с университетом? — спросил он.

— Был попечителем школ. Не в самом Канзас-Сити, а в каком-то городишке поблизости. Я забыл название.

— А миссис Корум тоже из Канзас-Сити? — Пит постарался, чтобы вопрос прозвучал равнодушно.

— Возможно. Я о ней не много знаю.

— Очень милая женщина, — заметил Пит, стремясь скрыть истинную причину своего вопроса. — Я видел ее на вечере у Агнес Уэллер. Ну, так как же вас одурачили? Что вы можете мне сообщить?

— Не так уж и много. Было чуть больше девяти. Видите ли, библиотека закрывается в девять, но некоторое время уходит на то, чтобы закрутить батареи, погасить свет и так далее. Так вот, только я вышел за дверь и полез в карман за ключами, как этот тип вдруг выскочил из-за бетонных колонн, что перед зданием. Тут он мне и поднес. Больше я ничего не помню. Очнулся, когда меня укладывали в карету «Скорой помощи».

— В сообщении «Пресс Энтерпрайз» сказано, что вы успели его разглядеть.

— Только мельком. Все случилось слишком уж быстро. Он был такой невысокий, крепкий.

— А вы не разглядели его лица?

— Нет! Слишком темно было. Я ведь свет уже погасил.

— И это все, что вы можете о нем сказать?

— Да мне и самому хотелось бы опознать бродягу, если когда свижусь с ним. — Тимминс задумался и сказал: — Вы знаете, я бы распознал его по плечам. Они у него как-то странно сгорблены.

— Вы помните тот день, когда я был в читальном зале? — спросил Пит.

Тимминс расплющил сигарету в маленькой керамической пепельнице, стоявшей на ручке кресла.

— Послушайте, мистер Маркотт, здесь ведь не было ничего личного. Когда разыгрывается кто-нибудь из наших студентов, мне тоже приходится применять к ним силу. Но никто на меня не обижается.

— Я на вас вовсе не обижаюсь, — успокоил его Пит. — Я только хотел спросить: не обратили ли вы внимание на человека, за которым я выскочил из зала?

— Нет, не обратил. Я вошел в читальный зал тогда, когда вы уже вернулись. Эта девица Бенедикт сказала, что вы были выпивши. Я-то видел, что это не так, но беспорядок вы все-таки учинили.

— А как по-вашему, почему на вас напали?

— Будь я проклят, если знаю, — медленно ответил Тимминс. — У нас считают, что это было с целью грабежа, но какой дурак станет грабить такого нищего, как я? Привратник! — В его голосе звучала горечь. — Они называют меня полицейским особой службы, а я всего лишь привратник. Вы только посмотрите вокруг, и вам сразу станет ясно, что за всю жизнь я не нажил и катушки. — Некоторое время он сидел молча. — А знаете, что? У меня есть подозрение, что Корум считает, будто это сделал кто-то из наших студентов. Он позвонил мне сегодня утром и давал разные советы. Сказал, что ограбление на территории колледжа испортит нашу репутацию, и спрашивал, нельзя ли сказать, что я упал и ударился головой. Но это исключение, ведь те, с танцульки, тоже видели бандита. Я-то знаю, что тот, кто мне поднес, был специалистом. Это не просто шутник.

В дверях кухни появилась миссис Тимминс. Пит понял, что обед готов.

— Что ж, спасибо вам, мистер Тимминс, — сказал он, вставая. — Надеюсь, вам скоро станет лучше. И еще надеюсь, полиция поймает того, кто вас ранил.

Тимминс презрительно улыбнулся:

— Не делайте на это слишком большую ставку.

Возвращаясь в город, Пит раздумывал о телефонном звонке Корума и его предложении Тимминсу сказать, что он упал и ударился головой. То же самое объяснение, к которому прибегли и в деле Фреда Ваймера.

Глава XIII

Отрывистые звуки превратили его сон в бессвязные куски. Когда же он попытался удержать их, чтобы собрать воедино, они ускользнули от него и растаяли. Он открыл глаза. Комната была наполнена мраком. Светящиеся стрелки маленьких часов на ночном столике показывали пять минут седьмого. Отрывистые звуки были стуком в дверь какого-то идиота.

Пит спустил ноги с кровати и пошарил ими в поисках шлепанцев. Отыскав один, он надел его и встал на одну ногу. Потом, держась за кровать, встал на колени и вытащил из-под кровати другой. К тому времени, как он надел второй шлепанец и натянул халат, стук в дверь прекратился. Он ощупью подошел к двери и открыл ее. За дверью никого не было. Тут он увидел письмо.

Его подсунули под дверь — квадратный конверт со штампом срочной доставки. Пит зажег свет, поднял конверт и распечатал его. В нем была записка:

«Любимый!

Я вдруг решила съездить в Чикаго за рождественскими покупками. Я пошлю письмо вечером, и ты получишь его завтра, в среду.

Пит, любимый мой, помнишь, о чем мы с тобой говорили, когда в последний раз были вместе? Я все больше убеждаюсь в том, что это для нас единственный выход. Прошу тебя, решись на это.

Тогда мы сможем покинуть Уиллетс и навсегда забыть все, что связано с ним. Я все думаю о тех чудесах Южной Америки, о которых ты мне рассказывал. Знаешь, мы должны уехать только туда.

Люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя.

Элоиза».

Пит вложил записку обратно в конверт и сунул его в ящик стола. Элоиза поступала так, как он и ожидал. Она собиралась давить на него без передышки, пока он не заключит с Камероном сделку. Это была ее главная цель. Она не раз повторяла Питу, что ненавидит Уиллетс и всех его обитателей, и Пит был для нее возможностью распрощаться со всем этим. Как и многие другие, она, конечно, считала его богачом.

Он снова взглянул на часы. Да, он не ошибся. Сейчас они показывали десять минут седьмого. Когда он принял душ, побрился и оделся, часы показывали без двадцати пяти семь. Столовая в отеле открывалась в семь, но он мог позавтракать и у О’Делла.

По небу протянулись длинные розовые полоски, а воздух был колючим от мороза. Мимо прогромыхал «пикап» и свернул за угол. На улице не было ни души. Шаги Пита гулко отдавались в морозном воздухе. Он совсем забыл об Элоизе и с удовольствием представлял себе груду горячих лепешек с сосисками и кофе. Он так замечтался, что не заметил, откуда появился тот человек, а увидел его тогда, когда он уже шел примерно за полквартала впереди него. Он шел медленно, слегка повернув голову, как будто на ходу разглядывал витрины магазинов. Под мышкой у него был сверток. Он замедлил шаг у перекрестка и огляделся по сторонам. И тут Пит разглядел его как следует. Это был Синий Костюм!

Открытие это ошеломило его, как внезапный удар, по голове. Он набрал воздуха и ринулся вперед. Если Синий Костюм заметил, что его догоняют, то виду он не подал. Пит почти нагнал его, но тот даже не прибавил шагу.

Сразу же за входом на станцию начинался туннель, ведущий к товарной площадке позади Миллеровского магазина. Синий Костюм свернул в этот туннель и исчез в нем. Тем самым он попался в ловушку. Выйти с этой площадки можно было, кроме туннеля, или через магазин Миллера, который был еще закрыт, или через заднюю дверь гаража, которая тоже была на замке.

Когда Синий Костюм свернул в туннель, Пит был от него на расстоянии дюжины шагов. Добравшись до туннеля, он вгляделся в его полумрак, но человека в синем костюме не увидел. Прижимаясь к стене, Пит пошел по туннелю. Синий Костюм стоял на товарной площадке, с безмятежным видом прислонившись к стенке склада.

Почему-то раньше Питу казалось, что Синему Костюму должно быть за сорок. Теперь, глядя на него, Пит понял, что тому тридцать с чем-то. У него было круглое, изрытое ямками, как от частых фурункулов, лицо, большие, слегка навыкате глаза, широкий нос и несоразмерно маленький рот. Это был крепкий, мускулистый мужчина со впалой грудью. Сверток под мышкой оказался дождевиком. Мужчина спокойно взглянул на Пита и спросил:

— Эй! Ты тут работаешь?

— Где это тут? — спросил Пит.

— В гараже. Когда он открывается? Я ищу работу.

— А почему вы не зайдете через переднюю дверь? — спросил Пит. — Может, гараж уже открылся. Там кто-нибудь наверное есть.

— Да, видно, так и надо сделать, — согласился мужчина.

Он направился к проходу. Пит быстро встал ему поперек дороги.

— Постойте, обождите-ка минуточку. Я знаю директора гаража. Если вы хотите найти работу, я вас с ним познакомлю. Вы живете в Уиллетсе?

— Я-то? Нет, я только сегодня утром приехал в город.

— Как ваша фамилия?

Мужчина презрительно оглядел Пита с ног до головы.

— Думаю, мне лучше сперва позавтракать. Пока.

Он шагнул в сторону. Вместе с ним шагнул и Пит. Стремительно мелькнула дубинка. Пит увернулся, и она ударила его не по голове, а по руке, но так сильно, что рука онемела от боли. Пит схватил противника за руку. Тот ударил его коленкой в пах. На этот раз боль была нестерпимо жгучей, но Питу удалось повиснуть на мужчине. Все же он чувствовал, что куда более тяжелый противник тащит его к земле.

Мостовая вздыбилась. Они шлепнулись на нее со всего размаха и покатились. На мгновенье Пит увидел склад. Там кто-то стоял и, кажется, кричал и махал рукой. Потом все исчезло. Что-то очень тяжелое навалилось на Пита, и у него перехватило дыхание. Чьи-то руки все сильнее и сильнее сдавливали ему горло.

Он отчаянно отбивался, цепляясь за кисти, за пальцы противника, и в конце концов ухватился за большой палец. Он рванул его назад и услышал громкий вопль. Пальцы, сдавливавшие горло, немного отпустили. Набрав воздуха, Пит с силой брыкнул обеими ногами. Он почувствовал, что груз на его теле стал меньше, и это дало ему возможность повернуться на бок и попытаться встать на ноги.

Ему это не удалось. Груз тянул назад. Он попытался еще и еще раз. Потом силы его иссякли. И снова он почувствовал на своем горле руки, которые душили его, не давали вздохнуть. Голова его наполнилась рокочущим шумом, сквозь который пробивался слабый вой. Рокот становился все громче, а свет все тускнел. В мозгу промелькнуло: «Синий Костюм хочет убить меня, как до этого убил Ваймера и пытался убить Тимминса». Странно, но эта мысль его не испугала. Будто речь шла не о нем, а ком-то еще. Сам того не замечая, он продолжал отчаянно бороться и вдруг, размахивая руками, нечаянно ухватил противника за ухо. Резким, сильным движением Пит дернул ухо книзу. Синий Костюм мотнул головой, и тут Пит сумел высвободиться из его объятий и оседлать его самого. Затем он уперся ногами в мостовую и с силой оттолкнулся.

Теперь он был свободен и стоял на ногах. Рокот смолк, но вой продолжался. Синий Костюм отполз в сторону и тоже встал на ноги, облизывая языком губы. Потом он согнулся и, раскачиваясь, двинулся в атаку. Пит взмахнул кулаком, но удар был нанесен наугад. Синий Костюм искоса глянул на него. Кулак, похожий на дубинку, взлетел вверх и опустился Питу на голову. Потом снова взмах. На этот раз Пит заметил приближение угрозы. Он увернулся и с силой ударил Синий Костюм в живот. Тот хрюкнул, но, раскачиваясь из стороны в сторону, продолжал высматривать, куда бы еще ударить.

Воющий звук оказался сиреной приближающейся полицейской машины. Взгляд Синего Костюма быстро скользнул по туннелю. В ту же секунду Пит нанес ему удар, который пришелся прямо по носу. Синий Костюм завопил и хотел было вытереть кровь. Пит снова ударил. Руке было больно, но боль эта была приятна.

Синий Костюм согнулся в три погибели и закрыл лицо ладонями, но Пит продолжал бить, нанося продуманные яростные удары. Вдруг Синий Костюм выпрямился и перестал защищаться. Его веки задрожали и закрылись, потом снова раскрылись, и в его расширенных глазах Пит увидел ужас. Его губы что-то беззвучно шептали. Пит ударил снова, на сей раз почти наугад. Залитое кровью лицо Синего Костюма стало бессмысленным. Он качнулся вперед. Пит подхватил его, потом отпустил, и тот упал.

Визжа тормозами, в туннель влетела полицейская машина.

После того как Пита допросили, а доктора и медсестры сделали ему перевязку, его поместили в маленькую комнатку, где он смог раздеться, и попросили подождать. Кроме обитого кожей стола, похожего на ящик, в комнате ничего не было. Пит в одних трусах уселся на него и свесил ноги. В комнате было прохладно, но Пит чувствовал себя неплохо. Кожа на плече, в том месте, куда пришелся удар дубинкой, немного побаливала, когда он шевелил рукой, но в общем-то Синий Костюм избил его не очень сильно.

Вошел шеф полиции Гиллиг, одетый точно так же, как и при первой их встрече: синие форменные брюки и мешковатый пиджак из твида с кожаными налокотниками.

— Мне сказали, что вы не собираетесь умирать, — сказал он.

— Я чувствую себя хорошо, — ответил Пит. — А как тот, другой?

Гиллиг хмыкнул.

— Довольно бестолковый малый. Уже успел рассказать три истории и все разные. Но мы кое-чего добились. Вызвали Тимминса опознать, не тот ли это бродяга, который на него покушался. И оказалось, что Тимминс его знает. Это хулиган по кличке Фрэнк Маркиз из Канзас-Сити.

Беспокойная мысль шевельнулась в голове Пита. Он был убежден, что Синий Костюм из местных. Правда, он мог приехать сюда из Канзас-Сити какое-то время назад и остаться в Уиллетсе, но зачем? Особенно после того, как он убил здесь человека.

— Однако он настаивает на двух вещах, — сказал Гиллиг. — Говорит, что не нападал на вас и что дубинка ваша.

— Об этом вам, наверное, может рассказать Арт Диэтэрл, — сказал Пит. — Кто-то сказал мне, что это его я видел возле склада.

— О, с Артом мы уже беседовали, — сказал Гиллиг, — но, оказывается, он пришел только тогда, когда вы уже катались по земле, и сразу же побежал в магазин и позвонил в полицию. Если учесть все это, ему довелось видеть не так уж много. Так или иначе мы на Арта как на свидетеля не рассчитываем. Его слишком легко сбить с толку. На свидетельском месте он принесет больше вреда, чем пользы. Люди — странные существа. Возьмем, к примеру, Пэта Микина. Уж на что боек с виду. Но припоминаю, как он давал показания по делу об аварии. Он чуть было не помер. Дрожал, как потаскушка в церкви. Держу пари, он скорее удерет из города, чем снова согласится быть свидетелем. Да, вот еще что утверждает этот Маркиз: он говорил, что вы бежали за ним по туннелю.

— Он прав. Так и было. Этот Маркиз, или как там его, — тот самый человек, который убил Фреда Ваймера.

Гиллинг смерил Пита долгим испытующим взглядом. Потом произнес уже совсем другим тоном:

— Послушайте, Пит, оставим это. У нас и так есть достаточно улик против этого Маркиза — нападение на Мартина Тимминса со смертоносным оружием. Показания Тимминса и двух студентов, которые видели, как все это было, плюс кое-какие косвенные улики — и мы сможем дать Маркизу приличный отпуск.

— Я совсем не стремлюсь привлечь Маркиза к ответственности за нападение на Тимминса. Я заинтересован не в том, чтобы Маркиза привлекли к ответственности за покушение на Тимминса, — сказал Пит. — Я хочу, чтобы его судили за убийство. Мне интересно узнать, кто нанял его убить Ваймера и почему.

Глаза Гиллига потемнели.

— С делом Ваймера у вас ничего не выйдет. Вам не мешало бы уже давно усвоить это. Зачем вы продолжаете валять дурака?

Он повременил, как бы ожидая от Пита ответа. Ответа не последовало, и он повернулся и вышел из комнаты.

Итак, они собираются судить Маркиза только за покушение на Тимминса. Они не хотят вызывать свидетелем Арта Диэтэрла, не хотят разбирать драку Пита с Маркизом. Их уловка помешает Питу принять участие в процессе, устранив повод для его показаний. Они по-прежнему затыкают ему рот и защищают Синий Костюм на сей раз тем, что предъявляют ему менее серьезные обвинения. Но их готовность привлечь Маркиза к суду говорит о том, что Синий Костюм — просто орудие, наемник, выполнявший чье-то задание. Настоящим убийцей был кто-то другой. И Питу еще предстоит взглянуть ему в лицо.

Дверь снова отворилась. На пороге стоял пухлый молодой человек с серьезным лицом.

— Мистер Маркотт? — спросил он.

— Да, я Маркотт.

— Я — Беннер из «Пресс Энтерпрайз». — Молодой человек старался говорить живо и непринужденно. Он вошел, оставив дверь открытой. В холле слышались чьи-то голоса. — Мне сказали, что я могу с вами побеседовать.

— Кто сказал?

— Да старшая медсестра. Я хочу услышать от вас, что случилось сегодня утром.

— Зачем?

Вопрос сбил его с толку. Казалось, он подыскивает слова.

— Потому что я репортер, мистер Маркотт, — нашелся он. — Я… я пришел сюда за информацией.

— Я уже однажды давал информацию в «Пресс Энтерпрайз», — сказал Пит. — Они ее не опубликовали.

Молодой человек посмотрел на него удивленно и немного укоризненно.

— Я об этом ничего не знаю, мистер Маркотт. Я в этой газете новичок. Работаю в отделе полицейской хроники.

— Информация, которую я давал газете, тоже была по отделу полицейской хроники. Был такой человек по имени Фред Ваймер, которого убили на Пикник Граундс у ручья Вио. Я видел, как все это случилось. Газета же не дала ни строчки. Тот, кто убил Фреда Ваймера, сегодня утром избил меня дубинкой.

— Вы не знаете, как его зовут?

— Его кличка Маркиз. Имя, кажется, Фрэнк.

Молодой человек вытащил из кармана карандаш и сложенный листок бумаги.

— Не сообщите ли вы мне об этом подробнее, мистер Маркотт?

Пит быстро и кратко изложил суть дела. Интервью было напрасной тратой времени. В печати все равно появится версия шефа Гиллига.

Карандаш молодого человека остановился:

— Вы полагаете, это все?

— Думаю, что да. Можете поговорить с Артом Диэтэрлом из Музыкальной компании Миллера. Он был свидетелем.

— Хорошо, спасибо, сэр. Что вы мне посоветуете? Я еще что-нибудь могу сделать?

— Да, — ответил Пит. — Когда будете уходить, закройте за собой дверь. Тут холодно.

Глава XIV

Кто-то в «Пресс Энтерпрайз» допустил промах. К удивлению Пита, его сообщение появилось почти в том же виде, как он его давал. Не было сказано только о связи Маркиза с убийством Ваймера, но зато остались рассказ о его драке с Маркизом, показания полицейских, которые арестовывали Маркиза, и интервью с Артом Диэтэрлом, который наблюдал за дракой с погрузочной платформы.

Читая сообщение, появившееся в четверг, Пит понял, что там круто повернули вспять. Ни о Пите, ни об Арте Диэтэрле в сообщении не упоминалось. Не было даже и малейшего намека на драку. Основной упор делался на покушение на Тимминса.

Прочитав это сообщение, Пит с удовлетворением хмыкнул. Теперь-то им придется туго, как бы они ни старались. То, что Арт Диэтэрл видел все с погрузочной платформы, порождало цепную реакцию, с которой шефу Гиллигу было трудно совладать. Если бы не Арт Диэтэрл, который описал драку подробно, ее можно было бы представить как пустяковый уличный скандал. Но Диэтэрл видел, чего добивается Маркиз, и вызвал полицию. Арест Маркиза привел к тому, что Тимминс опознал в нем субъекта из преступного мира, с которым бывший полицейский сталкивался, когда служил в полиции Канзас-Сити. Теперь волей-неволей Гиллигу, так же как и окружному прокурору, придется иметь дело с Маркизом.

Предстоит расследование, уже не такое поспешное и формальное, как в случае с Ваймером, а официальная законная процедура в Верховном суде, с адвокатом, перекрестным опросом свидетелей, после чего дело будет пересматриваться в высшей инстанции. Тогда уж неизбежно наружу выплывет то, что некоторые круги так отчаянно пытаются скрыть. «Пресс Энтерпрайз», разумеется, многое обойдет молчанием, но УЛТС ежедневно будет давать полный, подтвержденный судебным протоколом отчет о ходе событий. Один-единственный молниеносный поворот судьбы поставил Пита в удобную стратегическую позицию.

После драки с Маркизом каждый мускул тела Пита ныл от острой боли, и он, прихрамывая, шагал по кабинету, зато дух его парил высоко. Он еще не рассказывал Дине о том, как удачно обернулся его разговор с Агнес Уэллер по поводу рекламы и о готовности Агнес помочь ему убедить Бена Фэксона, доброго и могущественного гения Уэллеров, возобновить рекламные объявления фирмы по радио. Поэтому в пятницу Пит пригласил Дину на ленч к Гоффману и познакомил ее с радужной перспективой.

— Считайте, что универмаг «Уэллер» снова наш клиент, — сказал он. — Сегодня днем я хочу заняться расписанием для него.

— Вот видите, — сказала Дина, — вы можете быть очень милым, если только захотите. Если б вы были хоть наполовину так очаровательны со всеми, как с Агнес Уэллер, никаких неприятностей вовсе бы и не было.

— Сегодня вечером я обедаю у Агнес, — сказал Пит. — Там будет и Фэксон. Теперь мне фактически не нужна помощь Агнес. Дела обернулись так, что Фэксон, очевидно, будет рад предлогу для переговоров и ухватится за возможность уладить все мирным путем. Может, и с другими наладятся отношения. Я не удивлюсь, если банк, компания «Феникс» и «Домашняя сыроварня» тоже возвратятся к нам. Что ж, поживем — увидим. Так просто это у них не выйдет: я тоже заставлю их попотеть.

Они засиделись за ленчем до четверти третьего. Вернувшись на станцию, Пит нашел на своем столе записку, в которой говорилось, что звонил доктор Корум и просил его позвонить. Читая записку, Пит почувствовал, как его кольнуло мрачное предчувствие. Зачем это вдруг Корум звонил ему? Ведь он видел директора педагогического колледжа всего раз, на вечере у Агнес Уэллер, и связей с ним не поддерживал. Единственной причиной этого звонка могла быть Элоиза.

Пит заставил себя набрать номер Корума и вздохнул с облегчением, когда тот сказал:

— Мистер Маркотт, я насчет этого злополучного дела Тимминса. Тимминс говорит, что вы собираетесь сделать сообщение по радио, — в голосе Корума сквозило беспокойство. — Не могли бы вы до вашего выхода в эфир сделать мне одолжение и заехать поговорить со мной? Я мог бы сообщить вам кое-что такое, что, я уверен, вас заинтересует.

— А что именно? — полюбопытствовал Пит.

— Я предпочел бы не обсуждать это по телефону. Днем у меня заседание, но к семи я буду дома.

— Очень жаль, но сегодня вечером я приглашен на обед.

— Наш разговор нельзя откладывать, мистер Маркотт. — Голос Корума внезапно дрогнул и стал очень тихим, как будто тому трудно было говорить. — …Как можно скорей, — услышал Пит. — Ради вашей и моей безопасности. Не смогли бы вы приехать завтра? Я освобожусь к четырем часам.

— Что ж, договорились, а то, может быть, вы сюда подъедете?

— Нет, нет, не надо, чтоб меня видели у вас в кабинете.

— Олл райт, тогда я буду у вас завтра в четыре часа.

Пит положил трубку и выпрямился. Корум! Питу никогда не приходило в голову, что Корум может быть связан с делом Ваймера. Теперь, казалось, связь эта существует и Корум тоже ищет защиты. Он сказал: «Ради вашей и моей безопасности». А что же им угрожает? Пита терзало любопытство. К концу дня он принял решение попытаться отложить обед у Агнес Уэллер. Он позвонил ей и объяснил, в чем дело.

— Не беспокойтесь, — сказала Агнес. — Идите сейчас к доктору Коруму. А обед мы отложим до воскресенья. Для Бена Фэксона это будет даже лучше. Завтра Кэрри и я едем за город, чтобы начать подготовку к рождественскому празднику, но вечером я отошлю ее назад кое-что купить для обеда, так что будет хорошо, если в воскресенье утром вы заедете за мной и отвезете в город. Я сама не вожу машину.

— Я чувствую себя негодяем, что причиняю вам столько хлопот, — сказал Пит. — Значит, я заеду за вами в воскресенье.

— А если что-нибудь случится, звоните мне завтра за город… Нет, постойте. Там не работает телефон.

— Больше ничего не случится, — уверил ее Пит. — Я заеду за вами в воскресенье часов в одиннадцать утра.

И вот когда обед у Агнес был отложен, Пит не смог связаться с Корумом, чтобы договориться о встрече. Позвонив несколько раз в колледж и Коруму домой, Пит сдался. Еще раз звонить Агнес и снова нарушать ее планы он не осмелился.

Итак, ему предстояло: свидание с Корумом завтра в четыре часа дня, обед у Агнес в воскресенье.

Пит выдвинул ящик стола, достал оттуда копию радиопрограммы и приступил к работе, отыскивая удобные места для предполагаемых объявлений универсального магазина «Уэллер». Работал он напряженно, ибо работа эта требовала максимального внимания. Постепенно все звуки на станции замерли. Стук пишущих машинок, жужжание коммутатора, шаги в коридоре, то смолкающий, то снова усиливающийся неясный гул голосов — все это потонуло в тишине. Немного погодя Пит обратил внимание на какой-то тонкий, свистящий звук.

Он оторвался от работы, встал и подошел к окну. От оконного стекла отскакивали крошечные твердые, как камешки, льдинки. Пит подумал, что если снегопад не прекратится, то машина, которую он поставил возле здания, скоро не сможет выехать. Он минутку поколебался, так как ему не хотелось отрываться от работы. Потом все-таки надел пальто и шляпу, сбежал по ступенькам на улицу, по которой мело вовсю, и завел машину в гараж, успокаивая себя тем, что расписание реклам универмага «Уэллер» можно закончить и завтра утром.

На следующий день целый ряд мелких дел помешал ему взяться за расписание. Он принялся за него лишь тогда, когда начался массовый субботний разъезд, и к двум часам работа была сделана. Пит убирал со своего стола бумаги, когда послышались шаги. Он подошел к двери и выглянул.

Возле опустевшего коммутатора стоял какой-то человек в темно-синем пальто. Он поглядывал вокруг себя с любопытством, он был, по-видимому, не слишком поражен окружающей обстановкой, ибо его открытое сильное лицо выражало спокойствие и уверенность. Увидев Пита, он вынул полицейский значок и, держа руку чашечкой, показал его.

— Мистер Маркотт, я сержант Макдональд. С вами хотят побеседовать в конторе окружного прокурора. У меня внизу машина, и я с удовольствием вас туда доставлю.

Пит нахмурился. «Тарстон! Может быть, Тарстон тоже подумывает о лазейке?» — пронеслось у него в мозгу.

— У меня в четыре часа встреча, — сказал Пит, продолжая хмуриться. — Сколько времени займет это дело с окружным прокурором?

— Я не знаю, сэр.

— Должен ли я расценивать ваше приглашение как официальный вызов?

— Нет, сэр. Насколько я понял, мистер Тарстон просто хочет с вами побеседовать. Вы не обязаны ехать, но я считаю, вам бы это не помешало.

Макдональд говорил с ним непринужденно и вежливо, но тоном человека, привыкшего, чтобы ему повиновались.

— Олл райт, я только надену пальто.

Они вместе спустились по лестнице и сели в полицейскую машину, которая стояла перед станцией. Колеса слегка по-буксовали в сугробе у тротуара. Машина тронулась.

— Ночью был настоящий буран, — заметил Пит.

Сержант Макдональд кивнул головой.

Пауза.

Немного погодя Пит спросил:

— А что будет темой нашей беседы? Что-нибудь новое по делу Маркиза?

— Мистер Тарстон вам сам сообщит.

Все остальное время они молчали.

Макдональд поставил машину напротив главного входа в здание суда. Они вошли и поднялись на второй этаж, в смежную с кабинетом Тарстона комнату. Мебели в ней было минимум: длинный стол, простые деревянные стулья, яркая лампа на потолке. В окно заглядывали окутанные снегом деревья.

Пит сел на одном конце стола, Макдональд на другом. Прошло пятнадцать томительных минут, и в комнату энергичной походкой вошел Тарстон. Он принес с собой папку с бумагами, положил ее на стол и уселся напротив Пита.

— Мы кое в чем запутались, — тут же начал он.

Пита так и подмывало сказать: «Так оно и должно было случиться. Держу пари, вы скоро совсем запутаетесь». Но он подавил в себе это желание и промолчал.

Тарстон откинул со лба клок черных волос и спросил:

— Вы хорошо знаете доктора Корума?

Снова Корум! Корум, который сказал, что нуждается в защите. «Будь осторожней, — подумал Пит. — Не говори ничего лишнего до тех пор, пока Корум не сообщит того, о чем он упомянул по телефону».

— Я плохо знаю Корума, — ответил Пит. — Я видел его всего раз в жизни, на вечере у мисс Уэллер, более месяца тому назад.

— В последний раз?

— В первый и в последний раз.

— У меня есть сведения от полиции, что вы были в доме доктора Корума вчера вечером.

— Если вас это так волнует, успокойтесь. Вчера я не был даже поблизости от дома доктора Корума.

Ответ, казалось, озадачил Тарстона. Он поерзал и с раздражением обратился к Макдональду:

— Мне нужны точные сведения. Проверьте все.

— Я избавлю вас от излишнего беспокойства, — вмешался Пит. — Вчера вечером была такая погода, что лучше всего было не показывать носа на улицу, что я и сделал.

Взгляд Тарстона блуждал от Макдональда, вдоль стола и снова к Питу.

— А вы бывали в доме у Корумов?

— Да, я там обедал.

Тарстон уцепился за этот ответ:

— Только сейчас вы сказали, что видели доктора Корума всего лишь раз на обеде у Агнес Уэллер.

— Да, дело в том, что, когда я приехал к ним, доктора Корума куда-то срочно вызвали. Поэтому я пригласил миссис Корум где-нибудь пообедать.

— И больше вы не были у Корумов?

— Нет, был еще раз, но опять-таки я не видел его самого. Однажды вечером миссис Корум нужно было заехать за своим мужем, который был на заседании. Ей не хотелось ехать ночью одной, и она попросила меня сопровождать ее. Но мы никуда не поехали: именно в тот вечер увели машину Корумов.

Казалось, Тарстону надоел весь этот разговор. Между бровей у него появились морщинки, как будто он старался придумать следующий вопрос.

— А Мартина Тимминса вы знаете? — наконец спросил он.

— Чуть-чуть, — ответил Пит. — Я разговаривал с ним на другой день после покушения на него.

— Однако вам приходилось встречаться с ним и до этого, не так ли? Ведь это он выставил вас из библиотеки?

— Да, я видел его в библиотеке, — сухо согласился Пит.

— В тот день, когда вы пришли туда в пьяном виде?

Пит пожал плечами. Стоило ли спорить на эту тему? Но Тарстон был не склонен прекратить разговор.

— Незадолго до случая в библиотеке вы устроили пьяную драку в кафе О’Делла. Потом однажды вечером вас нашли на мостовой. А потом вы напали на человека по фамилии Мэллиш, когда он загружал фургон. — Тарстон снова откинул со лба клок своих сальных волос. — Есть какие-нибудь вопросы, мистер Маркотт?

— Да, — ответил Пит. — Почему вы не пострижетесь?

Тарстон не разозлился и даже не обиделся. Он продолжал говорить абсолютно спокойно, будто и не слышал замечания.

— У вас есть оружие?

— Нет.

— Но вы ведь хотели приобрести его в лавке Шрейнера, не так ли?

— Да, но не как оружие, а как музейный экземпляр. Это был десантный образец Энфилда, которые теперь не выпускают.

Тарстон уставился на чернильное пятно на столе, будто в нем было что-то важное и интересное. Потом он поднял глаза и сказал:

— Давайте вернемся к вашему посещению дома Корумов. Вас пригласили на обед, но вместо этого вы куда-то уехали с миссис Корум. А потом вы были там в тот вечер, когда угнали машину.

У Пита не было ни малейшего желания задерживаться на этой теме. Он попытался покончить с ней и подвел итог:

— И это все. Я был там дважды. Послушайте, у меня в четыре встреча. Может, мы закончим нашу беседу?

Тарстон раскрыл папку, которая лежала перед ним на столе. Он достал оттуда что-то похожее на график и передал листок Питу.

— Пожалуйста, взгляните на это.

Это был график свиданий Пита с Элоизой Корум. Он начинался с самого первого, с их встречи в день расследования по делу Ваймера, когда они пили коктейли в «Комнате на границе», а далее шли его ночные визиты в дом Элоизы с указанием числа и даже часа. График был не совсем полным и не совсем точным, но был достаточно полным и точным для того, чтобы Пит мог понять, что за ним была слежка. Его держали под наблюдением с того самого часа, как он покинул зал суда, где велось следственное дознание по делу Ваймера. И с этого самого дня за ним все время следовали по пятам.

Итак, все это предназначалось для того, чтобы заставить его замолчать. Грязный шантаж! Подобострастный отчет какого-то шпиона! Питом овладела холодная ярость. Он еще долго продолжал смотреть на листок, уже не видя, что там написано. Заговорил он негромко, но очень резко:

— Местным провинциалам, Тарстон, вы можете показаться ловкачом, но даже полоумные не поймаются на такую удочку. Вы не осмелитесь дать огласку этому. Не осмелитесь пустить это в ход. Вы только теряете время, пытаясь запугать меня. — Пит скомкал листок и швырнул его на стол. — Возьмите и заткнитесь.

Макдональд нахмурился, но на окружного прокурора речь Пита не произвела никакого впечатления. Он даже не ответил на нее.

— Скажите, мистер Маркотт, — вежливо продолжал он, — что вы делали вчера вечером между пятью тридцатью и семью тридцатью?

— Работал в своем кабинете, а потом пошел в отель.

— В котором часу вы ушли со станции?

— Не помню.

— Может, вы вспомните, если я напомню вам, что чуть позже семи тридцати вы ставили машину в гараж.

— Значит, я ушел из кабинета чуть раньше семи тридцати. Вчера я оставил свою машину на улице, перед студией. Обычно на то, чтобы добраться от студии до гаража, уходит меньше пяти минут.

— Кто-нибудь видел, как вы выходили из кабинета?

— Не знаю. Думаю, никто. А какое имеет значение, когда я покинул свой кабинет?

— Для вас это может иметь существенное значение, мистер Маркотт. Вчера вечером, где-то между пятью тридцатью и семью тридцатью, был убит доктор Корум. Его тело экономка нашла сегодня утром на заднем дворе.

Казалось, что-то тяжелое прижало Пита к спинке стула. Он постарался сохранить спокойствие, и это, очевидно, удалось ему, ибо Тарстон заметил:

— Вы, кажется, не очень-то удивлены.

— Очень удивлен, даже поражен. Но я не понимаю, какая существует связь между мной и тем, что произошло с доктором Корумом? В городе множество людей, уходящих со службы между половиной шестого и половиной восьмого.

— Вы ведь не отрицаете, что у вас была связь с миссис Корум?

— Если и была, то разве это доказывает то, что я убил ее мужа?

— Отчасти, — сказал Тарстон. Не спуская глаз с Пита, он обратился к Макдональду: — Сержант, где мы были сегодня днем?

— Искали оружие в комнате мистера Маркотта, — ответил Макдональд. — Оружия мы не нашли, зато нашли записку от миссис Корум.

Пит сжался. Записка! Эта проклятая записка!

— И что было в этой записке, сержант?

— Ну, в ней в основном уговаривали мистера Маркотта сделать то, о чем они условились. В записке не сказано, что именно, но в ней говорится, что это их единственный выход. После того, как это случится, они смогут уехать в Южную Америку. Да, еще миссис Корум писала в записке, что она любит мистера Маркотта.

— Спасибо, сержант, — сказал Тарстон, продолжая смотреть на Пита. — У вас плохая репутация, мистер Маркотт. Вы известны как лжец, пьяница, злой и мстительный человек. Думаю, мы сможем доказать, что на Тимминса напали вы из-за того, что тот однажды вышвырнул вас из библиотеки. Я думаю, достаточно небольшого расследования, и мы сумеем установить, что вы были прошлым вечером в доме Корумов. Нам известно, что вы хотели купить у Шрейнера оружие, и хотя вам это не удалось, вы могли достать его в другом месте. Мы знаем, что вы и миссис Корум договорились убить доктора Корума.

— Это ложь! — Пит понял, что кричит, так как голос его эхом прокатился по комнате. Он постарался говорить спокойно и убедительно. — То, о чем мы условились, было связано с бизнесом, с продажей УЛТС. Миссис Корум это подтвердит.

— О да, она-то подтвердит, — сказал Тарстон вкрадчиво. — И, уж несомненно, будет отрицать свое участие в убийстве. Но вот вопрос, мистер Маркотт, поверит ли ей жюри, зная все то, о чем я только что вам сообщил? Поверит ли оно вам? Сомневаюсь. Можете идти.

Пит глянул на него недоверчиво, но Тарстон был абсолютно серьезен.

— Только не пытайтесь скрыться, — добавил он. — Вы нам понадобитесь после того, как мы побеседуем с миссис Корум. А до тех пор вы свободны. Мы вовсе не хотим, чтобы нас упрекнули в несправедливом обращении с вами. Доброго вам вечера, мистер Маркотт.

Глава XV

Это был трюк. И то, что они отпустили его, тоже было какой-то хитростью. Может, они хотели, чтобы он перенервничал и стал уступчивым. Хотели припугнуть его, а потом вступить с ним в сделку. А может, они хотели дать ему возможность бежать, чтобы от него избавиться? Сперва они убили Корума, чтобы не дать ему рассказать то, что он хотел, а теперь ловко связали его убийство с ним, с Питом, чтобы принудить его сдаться.

Пит никак не мог понять, зачем им так хитрить и изловчаться. Почему они попросту не убьют его, как Ваймера, Корума? Может быть, потому, что насильственная смерть человека, который им открыто противостоял, выглядела бы уж слишком подозрительной, даже если все сделать очень чисто? Не лучше ли свалить это на плечи государства и заставить его вынести смертный приговор? О, это куда более тонкая работа! Все будет выглядеть вполне законно и справедливо. Не так ли действовали они с самого начала? Расследование, расторжение контрактов. А досье на него, на Пита, собранное Тарстоном, разве это не убедительное доказательство того, что обвинение в убийстве с самого начала было частью их грандиозного замысла, крайностью, на которую они решили пойти в случае, если все другие способы заставить его замолчать потерпят неудачу?

Да, они его арестуют, когда все будет готово, арестуют и будут судить, и процесс возглавит Тарстон, имея под рукой свидетелей, готовых лгать так, как солгали в свое время Хоби и доктор Лэнг, а жюри с готовностью вынесет приговор. Весь город объединится для того, чтобы правда об убийстве Фреда Ваймера никогда не увидела света.

Но как могло случиться, что эта история оказалась связанной с жизнью такого множества людей? Почему они наняли Синий Костюм убить Ваймера, когда тот вернулся в город? Что было причиной их ненависти, их страха перед этим незаметным человеком, который никогда в жизни не поднимался выше должности рабочего на ферме или сторожа? Если бы это был кто-нибудь другой, кто-нибудь сильный, ловкий, жестокий…

И вдруг до Пита дошел смысл одного факта, о котором он давно знал, но которому раньше не придавал значения.

Он вспомнил, что сказала Агнес Уэллер на расследовании, а потом еще раз повторила ему: два года назад, 27 декабря, Ваймер еще у нее работал. Он был в ее загородном доме, помогал готовиться к званому обеду. В тот же самый день Рита Брайэнт приехала в Чикаго, вошла в здание «Прентис моторе» с сумкой, набитой стодолларовыми банкнотами, и купила новый «бьюик». Вместе с ней был высокий тощий рыжеволосый мужчина. Но это был не Ваймер — Ваймер находился в то время в Уиллетсе. А может, тот, другой, рыжеволосый мужчина и был убит на Пикник Граундс? Может, это он прошептал перед смертью: «Рита Брайэнт в безопасности»? Может, его тело и видела в морге Агнес Уэллер?

Заранее убежденная, что убитый и есть Ваймер, она взглянула на труп тощего рыжеволосого человека с лицом, изуродованным до неузнаваемости, и, взволнованная и перепуганная, решила, что тело принадлежит ее бывшему сторожу. Ну, а шефа полиции Гиллига, полковника Флемминга и медицинского эксперта доктора Лэнга только обрадовала ее ошибка. Она была для них счастливым сюрпризом. Они-то знали, кем был убитый, — ведь именно они организовали это убийство. Теперь можносостряпать срочное расследование, опознать в убитом Фреда Ваймера, погибшего в результате случайного падения, и дело исчерпано. И если бы не показания Пита, все сошло бы очень гладко.

Пит только сейчас понял, что расследовал историю совсем другого человека. Это сбивало его с правильного пути и, разумеется, ни к чему не привело. Теперь же, прежде чем его арестуют, нужно непременно убедить Агнес Уэллер признать свою ошибку, уговорить ее использовать все свое влияние, чтобы добиться пересмотра дела, даже если для этого ей придется ехать к самому губернатору.

Задача была не из легких. Агнес жила своей жизнью, на которую не оказывали никакого влияния течение повседневных событий, потоки новых впечатлений, волновавших весь город. Она старалась не соприкасаться с действительностью, предпочитая жить в призрачном мире, который создала себе сама из забавных сплетен своей экономки Кэрри. Да, задача была не из легких, но Пит поклялся себе, что справится с нею.

Он вышел из здания суда и, не оглядываясь, свернул на Мэйн-стрит. Тротуары были запружены людьми, делающими рождественские покупки, и Пит знал, что среди них тот, кто за ним следит. Он медленно пошел по улице, останавливаясь то там, то здесь, чтобы взглянуть на витрины магазинов. Когда представилась возможность, он постарался отделаться от своего предполагаемого преследователя весьма простым способом.

Автобус, курсирующий по Мэйн-стрит, остановился, чтобы забрать пассажиров, и в то самое мгновение, когда его двери уже закрывались, Пит подбежал и вскочил на подножку. Он проехал с полдюжины кварталов, слез вместе с несколькими другими пассажирами, быстро свернул в переулок и пошел в обратном направлении. Не прошло и пяти минут, как он стоял у входа в многоквартирный дом, в котором жила Дина, и отыскивал ее фамилию по крошечным карточкам под почтовыми ящиками.

Лампочка перед парадной дверью горела тускло, и ему пришлось зажечь спичку. В ее желтом свете он прочитал другую фамилию: «Глен Тайлер Хобарт». Конечно же, «Агнес Аппартментс»! Пит вспомнил, что Дина.жила в одном доме с Хоби. Спичка обожгла Питу пальцы, но, прежде чем ее отбросить, он успел разглядеть карточку с надписью: «Дина Джоунс, кв. 2-а». Он нажал на кнопку рядом с карточкой и подождал минуту, но дверь не открывалась. Был субботний вечер, и Дина могла уйти на свидание или уехать за город на уикэнд. Дома ее не было. Мимо промчалась машина, на мгновение осветив фарами подъезд. Пит прижался к дверям.

Дверь скрипнула. Пит толкнул ее и вошел в подъезд. Решив, что квартира 2-а на «тором этаже, он взбежал по ступенькам. Это была первая дверь направо, и она была приоткрыта. У двери стояла Дина, которая просунула одну руку в рукав халата и тщетно пыталась вдеть другую. Кроме халатика и шлепанцев на высоких каблуках, на ней ничего не было. Она вскрикнула и торопливо завернулась в халат.

— Пит! Господи помилуй! Я думала, что это Хейзл приехала раньше времени.

— Хейзл? — бессмысленно повторил он.

— Да, наша телефонистка. Сегодня вечером у нас совместное свидание, и мальчики заедут за нами сюда. Отвернитесь и не смотрите. Дайте мне надеть халат. Олл райт, — сказала она через минуту.

Пит вошел вслед за ней в квартиру. Она была маленькая: комната с откидной кроватью, кухонька, ванная.

— Мне необходимо связаться с Агнес Уэллер, — сказал он. — Она сейчас за городом, а телефон там отсоединен. Я хочу попросить у вас машину. У вас ведь есть машина?

Дина смотрела на него так, будто он был составной картинкой-загадкой, которую она никак не могла собрать.

— Вот что, — сказал он, — давайте присядем, и я вам все объясню. Моя машина в гараже, а за мной следит полиция.

Он рассказал ей все. Дина сидела в кресле, с такой силой вцепившись руками в подлокотники, что суставы ее пальцев побелели. Она слушала, не спуская с него глаз, не произнося ни единого слова. Глаза ее были полны слез, и, когда он закончил свой рассказ, слезы так и хлынули потоком. Но плакала она недолго. Пошарив в кармане в поисках платка и не найдя его, она утерла глаза рукавом.

— Вы любите Элоизу Корум? — тихо спросила она.

— Нет! И никогда не любил.

Дина резко поднялась с кресла:

— Зимой я почти никогда не езжу на своей машине. Она стоит в гараже моей приятельницы, в двух кварталах отсюда. Сейчас я ее пригоню.

— Дайте мне ключи, я сам схожу за нею.

— Нет, так не годится. Мне тогда придется звонить приятельнице и сказать, чтобы она дала вам машину. Она узнает, что машина у вас, и об этом может пронюхать полиция. Пойду я. На кухне в кофейнике есть немного горячего кофе. Выпейте чашечку, а я тем временем оденусь.

Он кивнул и отправился в кухню. Нашел там чашку, блюдце и ложечку, а в крошечном холодильнике банку хаф-энд-хаф^[9]. Булькавший в кофейнике кофе издавал восхитительный аромат, а на вкус он был еще лучше. Он выпил полторы чашки, опустошив кофейник до дна и, прежде чем успел покончить с этим, увидел в двери Дину.

— Ну, я пошла, — сказала она каким-то неестественным голосом. — Вернусь минут через пятнадцать-двадцать.

Она ушла, Пит услышал, как хлопнула входная дверь. Он сполоснул в раковине чашку и блюдце, вытер их и вернулся в комнату. Электрические часы возле радиоприемника показывали шесть. Он не думал, что еще так рано. Усевшись в удобное на вид кресло, он взял первый попавшийся журнал. Это был «Домашний журнал для женщин». Он швырнул его на пол и включил радио. Передавали спортивную сводку из Чикаго:

«Итак, любители спорта, похоже на то, что первоклассная баскетбольная команда Уиллетского педагогического колледжа может не принять участия в соревнованиях на первенство штата, которые состоятся в январе. Из-за трагической гибели директора колледжа доктора Корума команда может отказаться от участия в соревнованиях. Если все будет именно так, то это уже второй раз, когда команда Уиллетса отменяет свое выступление. Первый раз, два года назад, когда шансы Уиллетса на выигрыш были восемь к одному…»

Баскетбол! Он по горло сыт баскетболом! Пит настроил приемник на УЛТС, которая, как всегда, передавала музыку. Он откинулся назад и стал слушать. Музыка была плавной, приятной. Ею можно было наслаждаться без каких бы то ни было усилий, бездумно. Ему вдруг пришло в голову, что, может быть, люди вовсе и не хотят думать, если в этом нет необходимости. Может, им вполне достаточно их каждодневных раздумий, которые не приносят никакого удовлетворения?

Зазвонил телефон.

Нервы Пита напряглись до предела. Когда раздался второй звонок, он выключил радио, как будто его могли слышать на другом конце провода, но не поднялся с кресла. Звонки были злобными, настойчивыми. Пит не осмелился снять трубку, хотя у него и мелькнула мысль, что звонить могла Дина. Вдруг что-нибудь случилось и она не может привести машину?

Телефон настаивал. Да, по всей вероятности, это Дина. Наверное, что-то случилось. Стрелки часов показывали четверть седьмого. Ей бы уже пора вернуться. Пит встал, направился к телефону, но остановился и провел рукой по волосам. Потом подошел и снял трубку. Прежде чем он успел поднести ее к уху, послышались короткие гудки.

Если звонок был от Дины, то она позвонит еще раз. Казалось бы, никаких причин для волнений нет, но Пит все-таки нервничал. Прошло десять минут. Телефон молчал. Прошло еще несколько минут. Пит встал с кресла и стал нервно ходить из угла в угол. На улице просигналила машина. Пит подошел к окну и выглянул. Машины возле дома не было. Он стоял у окна до тех пор, пока не сообразил, что его видно с улицы. Он отпрянул и задернул занавеску.

Он подумал о том, что хотя Дина и Хоби Хобарт живут в одном доме, Дина ни разу не упомянула о нем в разговоре. Сам Пит очень часто говорил о Хоби. Его интересовало, нашел ли тот другую работу, но Дина ни разу об этом не заикнулась. Она вела себя так, будто вообще не знала Хоби. А ведь до того, как станция перешла к Питу, Дина работала под его начальством. Теперь они жили по соседству в не таком уж большом доме и виделись, наверное, чуть ли не каждый день. Что же за отношения были между ними?

Двенадцать минут седьмого! Уже почти час, как она ушла. Комната показалась ему ловушкой, которую он боялся покинуть. Здесь он был в большей безопасности, чем на улице. Он снова уселся в кресло, взял номер «Домашнего журнала для женщин» и стал бессмысленно листать страницы.

Щелкнула дверная щеколда, и Пит вскочил с кресла.

Вошла Дина. Щеки ее пылали, а глаза горели от возбуждения.

— У меня было происшествие, — сказала она. — Проклятая машина никак не заводилась. Я провозилась с ней целых десять минут, а потом еще решила заехать на бензоколонку. Бензина оставалось совсем на донышке. Я вам позвонила…

Как будто в подтверждение ее слов зазвонил телефон.

Пит тронул ее за руку.

— Возьмите трубку, но ничего не отвечайте, пока не скажете мне, кто это.

Дина кивнула в знак того, что поняла. Она сняла трубку и сказала:

— Хэллоу.

Звонили откуда-то издалека. Все еще слушая, Дина взглядом дала понять, что дело скверно.

— Подождите минуточку, я попробую выяснить, — сказала она в трубку.

Прикрыв микрофон рукой, она взволнованно прошептала:

— Это из полиции. Они у нас на станции. Разыскивают вашу секретаршу — так они называют Хейзл. Что им сказать?

— Скажите, что вы не знаете, где она, и что у вас нет ее адреса.

— Извините, — сказала Дина в рубку. — Я думала, что у меня есть ее адрес, но я его не смогла найти. — Она замолчала, выслушала, что ей говорили, потом ответила: — Да, обязательно, — и повесила трубку.

— Где машина? — спросил Пит.

Дина с усилием проговорила:

— Перед домом. Такая маленькая, желтая. Пит! Пит, будьте осторожны!

— Постараюсь, — ответил он.

Он вышел из квартиры и не спеша спустился по лестнице. Внизу приоткрыл входную дверь и выглянул на улицу. Там было тихо и безлюдно. У тротуара стояла машина, светло-желтый «купе». В его памяти пронеслось что-то с ним связанное, и вдруг он вспомнил. Конечно, он мог и ошибиться. Но что-то говорило ему, что он прав. Это была та самая машина, которая следовала за ним по пятам в тот вечер, когда он пригласил Дину обедать.

Пит уставился на нее. Если это и на самом деле та самая машина, то здесь что-то не так, явно не так. Он не знал, можно ли доверять Дине, брать ее машину. Но сомнения эти быстро рассеялись. Иного выбора у него нет, так как по пятам за ним идет полиция. Если он рискует, то ему приходится на это идти, чтобы как можно скорее попасть к Агнес Уэллер. Он пересек тротуар и сел в «купе». Когда он нажал на стартер, мотор заработал и заглох. На следующий раз он завелся. Пит доехал до угла, свернул.

Он ехал медленно, обращая внимание на все знаки, чтобы не допустить ни малейшего нарушения правил и не привлечь к себе внимания полицейского. Миновав ярко освещенные улицы и выехав за черту города, невольно почувствовал облегчение. Теперь он ехал по пустынному шоссе среди покрытых снегом, тускло мерцавших полей, разрезая фарами темноту на дороге. Машина шла со скоростью тридцать миль в час.

Пит никогда не бывал у Агнес Уэллер в ее загородном доме, но, говоря с ним о рождественском обеде, она рассказала, где находится дом, — сразу же за маленьким городишком Сойером, первый поворот направо за кладбищем и еще полмили до больших белых ворот.

В Сойере жили Брайэнты. Питу вдруг захотелось узнать, похоронена ли Рита Брайэнт на этом кладбище. Интересно, что теперь мертвы все, кто мог бы раскрыть секрет, так тщательно оберегаемый Уиллетсом: Рита Брайэнт, тот, рыжеволосый, доктор Корум. Их смерти служат мрачным предупреждением тем, кто склонен болтать лишнее. И они молчат или же говорят и делают то, что им велено, — все, начиная от такого важного господина, как Харви Диркен, президент самого крупного банка в округе Вио, и кончая Хоби Хобартом, маленьким человечком, заурядным диктором на радио. Бедный Хоби! Такое могучее телосложение, а ум детский! И все-таки людям он нравился, да и сам он их понимал. Питу невольно вспомнились слова Хоби: «Здесь с ума сходят от баскетбола. О нем говорят, думают».

Пит вдруг выпрямился за рулем. Теперь он сидел очень прямо, вцепившись пальцами в баранку. И тут заметил, что сзади идет машина.

По отражению в зеркальце нельзя было понять, полицейская это машина или нет. Пит видел только фары, пронизывающие темноту. Но по звуку понял, что машина идет быстро. Кто-то куда-то спешит. У Пита не было ни малейшего желания узнавать, кто это и куда он спешит.

Он нажал на акселератор. Мотор чихнул и забарахлил. В этот момент задняя машина сократила расстояние между ними. Пит немного отпустил акселератор, увеличил доступ бензина. «Купе» снова рванулся вперед и после нескольких судорожных рывков стал набирать скорость. Теперь он ехал в свете фар той, другой машины. Стрелка спидометра прыгала, приближаясь к пятидесяти. Пит боялся, что мотор снова забарахлит, и не стал увеличивать скорость. Та машина сзади, делая добрых шестьдесят-семьдесят миль в час, очевидно, догонит его еще до того, как он минует Сойер.

При въезде в городок шоссе делало крутой поворот, и благодаря этому Питу удалось на время скрыться. Поравнявшись с кладбищем, он резко повернул руль, направляя машину прямо в кладбищенские ворота. Едва он успел выключить свет и заглушить мотор, как следовавшая за ним машина быстро промчалась мимо. Он слышал скрежет ее тормозов, когда она огибала кладбище.

Несколько минут Пит сидел в обступившей его темноте. Потом завел мотор и выехал на шоссе. Если это были полицейские и если они искали светло-желтый «купе», то, разумеется, они продолжат поиски. Но на какое-то время он от них ушел.

Белые ворота, о которых говорила Агнес, были раскрыты. Пит свернул в них и поехал по дороге, еще не очищенной от снега, кое-где буксуя. На вершине небольшого холма раскинулся беспорядочно выстроенный одноэтажный дом, наполовину оштукатуренный, наполовину деревянный. Над входом простирал голые сучковатые ветви огромный дуб. В одном крыле дома горел мягкий свет, и, выйдя из машины, Пит увидел в оконном проеме фигуру, которая быстро отошла от окна и появилась у покрытой морозными узорами стеклянной двери. Едва он успел постучать, как Агнес отрывисто спросила: «Кто там?»

— Это я, Пит Маркотт.

Дверь слегка приоткрылась, потом широко распахнулась.

— О, Пит! — воскликнула Агнес. — Я не ожидала вас сегодня. Входите же, входите. Кэрри уехала в город, так что я совсем одна. Я немного удивилась, когда подъехала машина.

Она посторонилась, и Пит вошел в огромную гостиную, обставленную в деревенском стиле. В обложенном ракушечником камине потрескивали чурбаки. На Агнес было мужское пальто, руки она держала в карманах.

— Что-то случилось с нашим отоплением, так что мы обходимся камином. В остальной части дома как в холодильнике.

— Вы слышали насчет Корума? — спросил Пит.

— Что слышала? — удивилась Агнес. — Что с ним случилось?

— Он мертв. Его убили вчера вечером.

Лицо Агнес превратилось в застывшую маску. Медленно, будто в трансе, она направилась к стулу и села. Не обращаясь к Питу, а будто говоря сама с собой, она пробормотала:

— Элоиза! Это Элоиза его убила!

— Почему вы так думаете? — спросил Пит.

Агнес покачала головой. Она все еще не пришла в себя.

— Что дает вам основание думать, что его убила жена? — повторил свой вопрос Пит.

— О, если бы вы знали, если бы вы только знали о ней все, сколько любовников у нее было… Мне всегда казалось, что в один прекрасный день она удерет с одним из них, но… но только не это. Ведь это Элоиза, правда?

— Я не знаю, кто убил доктора Корума.

Он подошел к дивану справа от камина, сел на него и на мгновение закрыл глаза. Агнес не смотрела в его сторону. Невидящим взором она продолжала смотреть на то место, где он только что стоял.

— Полиция утверждает, что его убил я, — сказал Пит. Взгляд ее метнулся в сторону дивана.

— Вы?

— Да, сейчас они меня разыскивают. Это еще одна попытка заставить меня замолчать. Единственный для меня способ спастись — разоблачить то, что творится в Уиллетсе. Но для этого мне нужна ваша помощь.

Лицо Агнес выражало теперь недоумение и растерянность.

— Пит, я не верю, что кто-то пытается заставить вас замолчать. Я не верю, что здесь происходит нечто неладное. Право же, не верю.

— Вы не верите, что на Пикник Граундс убили человека?

— Не знаю, не знаю. Почему же тогда доктор Лэнг, полковник Флемминг, жюри, почему все они решили, что это был несчастный случай?

— Тогда послушайте. Вы знаете, что Рита Брайэнт купила машину, за которую она отдала тридцать одну стодолларовую бумажку. Ваш собственный здравый смысл подсказывает вам, что деньги эти она получила не от отца. Послушайте меня, Агнес. Сегодня вечером я вспомнил, что мне однажды сказал Хоби Хобарт. Он сказал, что люди здесь с ума сходят по баскетболу. А сегодня вечером я услышал по радио еще кое-что. Диктор говорил о баскетбольных соревнованиях на первенство штата, которые проходили два года назад. Он сказал, что шансы уиллетской команды на выигрыш равнялись восьми к одному. Совместите эти два факта. Ведь получается, что каждый, кто поставил против Уиллетса, в случае поражения нашей команды сорвал бы приличный куш.

Агнес медленно покачала головой.

— Я не понимаю, какое это имеет отношение к Рите и к тем деньгам, на которые она купила машину.

— Ее жених, Том Пиллинг, кажется, был одним из ведущих игроков уиллетской баскетбольной команды. И Янсен тоже, тот, другой парень, который погиб в катастрофе. Предположим, что кто-то заинтересованный в том, чтобы команда Уиллетса проиграла, подкупил Пиллинга и Янсена, а взятку Пиллинга или часть ее передал Рите.

— Два года назад команда педагогического колледжа не принимала участия в соревнованиях. Мы вышли сами.

— Да, потому что Пиллинг и Янсен погибли, когда машина сорвалась с насыпи. Но им могли дать взятку еще до катастрофы.

— О нет, Пит! Кто бы дал Тому Пиллингу такие громадные деньги только для того, чтобы команда проиграла? Да и вообще у нас, в Уиллетсе, этого никто не мог сделать. Мы все хотели, чтобы наша команда победила.

— Тот, кто ставил против уиллетской команды, хотел, чтобы она потерпела поражение. Эти люди играли не для развлечения. Речь шла о больших деньгах. Рита все об этом знала. И тот человек, которого убили на Пикник Граундс, тоже знал.

— Фред Ваймер? О Пит! Вы и сами не знаете, что говорите! Фред не мог быть замешан в делах подобного рода.

— Я знаю о чем говорю, — упрямо возразил Пит. — В том-то и дело, что Ваймер не мог быть замешан. Человек, которого убили на Пикник Граундс, был вовсе не Фредом Ваймером.

Агнес широко раскрыла глаза.

— Я знаю, вы думаете, что это был Ваймер, — продолжал Пит. — Вы ошибаетесь. Это был другой человек. Он был похож на Ваймера, но это был не Ваймер. Не упрямьтесь, Агнес, подумайте. Ведь вы могли и ошибиться. Тот, которого убили, был связан с баскетбольной аферой или имел какое-то отношение к деньгам, поставленным против Уиллетса.

— Нет, Пит, я не ошиблась. — Агнес говорила мягко, доброжелательно, но убежденно. — Человек, которого показал мне в морге шеф полиции Гиллиг, был Фредом Ваймером.

— Так думаете вы. Одна вы. Вспомните, ведь только вас одну попросили опознать тело.

— Потому что только я одна и знала Фреда.

Пит поднялся и стал спиной к камину.

— В этом я должен с вами согласиться, — угрюмо произнес он. — Ни один человек из всех, с кем мне пришлось говорить, ничего о нем не знает. В городе у него не было ни друзей, ни знакомых. Иной раз мне кажется, что Фреда Ваймера и вовсе не существовало.

— Он был знаком с Ритой Брайэнт. Вы ведь сами рассказали мне, что перед смертью он произнес ее имя.

— Но из этого вовсе не следует, что человек этот был Ваймером. Возможно, даже это доказывает обратное. К тому же его слова были вообще бессмысленны. Он пробормотал что-то вроде «пятьдесят два», а потом: «Рита Брайэнт в безопасности». А между тем Рита Брайэнт уже два года как была мертва. — Вдруг Пита обожгла внезапная догадка. — Минуточку! Может, он хотел сказать не «Рита в безопасности», а «сейф Риты»^[10] ее сейф, сейф, к которому она имела доступ! Может быть, один из сейфов в библиотеке. Может, он имел в виду пятьдесят две сотни или пятьдесят две тысячи долларов, которые были в сейфе Риты Брайэнт?

Агнес хотела что-то сказать, но Пит ее перебил:

— Подождите! Подождите! Дайте мне кончить. Предположим, что только он и Рита Брайэнт знали, где хранится эта взятка. Рита погибла. Человек этот не смог добраться до сейфа или не смог его открыть. Деньги пролежали там два года, и пятнадцатого числа прошлого месяца…

Пит не докончил фразы. Из его объяснений вытекало совсем не то, что он хотел сказать и в чем до настоящего времени был твердо убежден. Он вдруг обнаружил, что пришел к новому, совершенно противоположному заключению, согласно которому обладатель синего костюма Маркиз был не наемным головорезом, которому было дано задание убить рыжеволосого, а человеком, которому рыжеволосый приказал открыть сейф.

Если это так, то все, что казалось неясным, теперь приобретает смысл. Причина убийства: Маркиз решает убрать рыжеволосого и завладеть добычей. Причина визитов Маркиза в библиотеку: он хочет узнать, где находится сейф. Причина нападения на Тимминса: Маркиз пытается ночью проникнуть в библиотеку. И за всем этим стоят деньги.

Пит перевел дыхание.

— Вы друг шефа полиции Гиллига, — сказал он. — Так давайте поедем в город и вместе расскажем ему все это. Вы только скажете, что не уверены в том, что рыжеволосый человек, убитый на Пикник Граундс, был Фредом Ваймером. С этого надо начать, а остальное предоставьте мне. Маркиз убил рыжеволосого, чтобы все деньги достались ему одному, а после…

— Но это бесполезно, — уныло сказала Агнес. — Вы все время твердите мне, что шеф Гиллиг вам не верит.

— Пусть не верит. Но он может проверить сейф в библиотеке, взяв вас в свидетели.

— Но не понимаю, я никак не пойму… Пусть даже он и найдет деньги, чем это вам поможет?

— Это даст основание полагать, что Корума убил кто-то другой. Многие были связаны с баскетбольной аферой, и все они поставили деньги. Может быть, даже половина города. Теперь они знают, что деньги где-то спрятаны, и до смерти напуганы, что деньги найдут, а следы приведут прямо к ним. Скандал погубит кое-кого из высокопоставленных граждан. Поэтому когда кто-то пронюхал, что Корум осведомлен об этих деньгах и собирается о них рассказать, ему помешали это сделать. Я попробую спастись. Для этого мне нужно самому явиться в полицию.

Лицо Агнес стало еще больше напряженным:

— Пит, я не могу сказать шефу Гиллигу, что сомневаюсь относительно личности человека, которого видела в морге. Я сделаю все, чтобы вам помочь, но не заставляйте меня лгать. Я точно знаю, что это был Фред Ваймер. Я могла бы опознать его даже по одному только недостающему пальцу на руке. — Она помолчала. — А почему полиция думает, что доктора Корума убили вы? — вдруг спросила она.

— Они утверждают, что я был в доме Корума в пятницу вечером в то самое время, когда он был убит. Корум действительно звонил мне в пятницу и просил зайти к нему в семь часов. Он сказал, что хочет мне кое-что сообщить. Я ответил ему, что не смогу прийти, так как приглашен на обед. И мы отложили встречу до сегодняшнего дня, то есть до субботы. А потом вы сказали, что перенесете обед на воскресенье, и у меня появилась возможность поговорить с Корумом в пятницу вечером. Но вышло так, что я не смог с ним связаться и сказать ему об этом. Поэтому я к нему и не поехал. Но кто-то решил, что я был там, и сообщил об этом в полицию. Как я могу догадаться, тот же самый человек, который думал, что мое свидание, назначенное на пятницу, состоится, сам и приехал к Коруму около семи и убил…

Пит вдруг замолчал, пораженный тем, что только сейчас пришло ему в голову. Когда он просил Агнес отложить обед, он объяснил ей это своим стремлением встретиться с Корумом в пятницу вечером. Он объяснил ей, в чем дело, и сказал, в котором часу туда поедет. После того как обед был отложен, он не смог связаться с Корумом, поэтому осталось в силе свидание, назначенное на субботу. Но Агнес об этом не знала. Она была уверена, что он будет у Корума в пятницу в семь вечера. И это знала она одна.

Агнес следила за ним как зачарованная. Слова сами собой сорвались с губ Пита:

— Выходит, это вы, Агнес, сообщили полиции, что я был в доме Корума в пятницу вечером.

На лице Агнес не появилось никакого выражения. Ее рука спокойно опустилась в карман пальто и вынула оттуда автоматический револьвер 25-го калибра. Затем без тени колебания она выстрелила.

Питу показалось, будто его пронзили раскаленной иглой. Он бросился к Агнес. Следующий выстрел отбросил его. Он упал на диван и соскользнул на пол. Рубашка на груди сразу же намокла от крови.

В сгущающемся мраке он пополз к двери, нащупал ручку, схватился за нее и попытался встать. Сзади послышался звонкий, до боли резкий звук. Запахло горящим порохом. Питу удалось распахнуть дверь. Ему показалось, что все его тело растворилось в единой боли. Перед глазами вспыхнула яркая молния. Он упал прямо в дверной проем. Стало темно.

Глава XVI

Происходили удивительные вещи. Среди бреда и темноты вдруг наступало прояснение, и тогда он видел лицо, и это было лицо Дины. Затем тени снова поглощали его, и мимо текли тысячелетия. Иногда он стоял на вахте на грузовом судне, потом шел по улицам Амстердама, потом был в доках Гавра. И все это время его сопровождала темная тень боли.

Однако с течением времени эта тень стала серой, потом побледнела, и теперь, все чаще ее и вовсе не было возле него. Постепенно он начал сознавать, что лежит в больнице и что у его кровати сидит Дина. Однажды он потянулся к ней рукой, но рука была как чужая, и он не мог ею владеть. Дина покачала головой и сказала:

— Пит, тебе нельзя двигаться и разговаривать.

Затем последовали дни, когда сознание его совершенно прояснилось, и он лежал и ждал, когда же она придет. И она приходила, но не говорила ни слова, кроме «Привет, Пит».

Он частенько засыпал, когда она сидела около него, чувствуя себя при ней спокойно и уютно.

Однажды утром в палату вошла сиделка. Фамилия ее была Кумз. На ней были накрахмаленный передник и теннисные тапочки, в которых она двигалась быстро и бесшумно. Вместе с сиделкой вошла Дина.

— Ну что ж, вам, пожалуй, уже можно немножко поболтать, — сказала мисс Кумз. — Одному богу известно, как долго ждала этого дня мисс Джоунс.

Мисс Кумз поправила Питу подушку и выскользнула из комнаты, оставив их вдвоем. Сперва они молчали и улыбались друг другу, потом Дина сказала:

— Я должна тебе кое-что доложить. На станции много перемен.

— Бог с ней, со станцией, — сказал Пит. — Давай лучше поговорим о нас.

— Поговорим лучше о тебе, — перебила его Дина. — Разве тебе не интересно узнать, что с тобой произошло? Ты здесь с самого декабря. Дважды врачам казалось, что ты умираешь. Доктор Уэстоуэр говорит, что ты не умер только потому, что слишком упрям. Агнес Уэллер арестована. Процесс над ней отложен до тех пор, пока ты сможешь давать показания. Но доктора Лэнга уже осудили за лжесвидетельство и укрывательство. А Харви Диркен…

— Подожди-ка, подожди, — улыбнулся Пит. — Вернемся к Агнес.

— Так вот, в течение многих лет она дурачила весь город. Она оказалась страшным человеком. Вместе с Харви Диркеном они были замешаны во всех темных делах. Я слышала, будто она держит себя надменно и вызывающе, словно она хозяйка всего города. Но, как бы там ни было, в ту ночь, когда она в тебя стреляла, полиция следовала за тобой до самого ее дома и полицейские даже слышали стрельбу. Из /того же револьвера, из которого она стреляла в тебя, Агнес убила и доктора Корума. А тут еще и Маркиз раскололся и рассказал о деньгах. Да, но ты ведь ничего о них не знаешь!

— Я что-то слышал о них, — с невинным видом солгал Пит. — А где их нашли?

— В библиотеке! Представляешь! В том сейфе, где хранятся редкие книги, старые рукописи и тому подобное. Подумать только! Прошло немало времени, прежде чем старшая библиотекарша нашла копию комбинаций шифра. Там было пятьдесят две тысячи долларов, а на свертке написано: «Старые фотографии. Для предотвращения выцветания не открывать!» Что ты на это скажешь?

— И полиция установила, чьи это были деньги? — спросил Пит.

— Установила! Маркиз все о них знал. — Дина была возбуждена и очень хороша. — Но ты ведь еще не знаешь о Спиро. Этого типа Харви Диркен откопал где-то не здесь, но весь замысел принадлежал Агнес. Два года назад она, Диркен и Бен Фэксон поставили деньги против команды педагогического колледжа. Позже они втянули в это дело и Корума. И этот самый Спиро должен был подкупить Тома Пиллинга и Карла Янсена, а потом сделать ставки в разных городах. Диркен передал деньги для ставок Рите, так как ее жених Том Пиллинг согласился на сделку и, следовательно, Рите можно было доверять. Рита должна была отдать деньги Спиро, ибо ставки делал он. Но Рита погибла в автомобильной катастрофе, а Спиро исчез. Харви, Агнес и все остальные думали, что Спиро уже получил от Риты деньги и скрылся с ними. А ты знаешь, что случилось на самом деле?

Пит сел, подложив под себя подушку, и потряс головой.

— В Чикаго Спиро задержала полиция по какому-то другому делу, и его почти два года продержали в тюрьме. Там он и встретился с Маркизом. Выйдя из тюрьмы, они отправились сюда за деньгами. Но они поссорились, и Маркиз убил Спиро. Это убийство ты и видел. По твоему описанию убитого Агнес догадалась, что это был Спиро, и поняла, зачем он вернулся. Спиро знали только она и Харви Диркен, но в то время Харви был в столице штата. Поэтому Агнес смекнула, что, если Харви не узнает о том, что Спиро вернулся, она одна сумеет получить все эти пятьдесят две тысячи долларов. Итак, Агнес заявила, что Спиро — это Фред Ваймер. А такого человека вовсе и не существовало. Агнес просто старалась обделать дельце прежде, чем вернется Харви. Но тут ты поднял шум.

Пит притворился, что он что-то силится вспомнить.

— Да, я что-то припоминаю, — сказал он. — Смутно.

— Так что Агнес пришлось найти способ заставить тебя замолчать. Она велела доктору Лэнгу опровергнуть твои показания. Доктор Лэнг был директором больницы только благодаря влиянию Агнес, поэтому он сделал все, что она ему приказала. Так что видишь, Пит, ты ошибался почти во всем.

— Вот как? — весело улыбнулся Пит.

— И прежде всего в том, будто в заговоре против тебя участвовал весь город. А ведь дело только в том, что Мэтт Камерон из «Пресс энтерпрайз», окружной прокурор Тарстон и все остальные поверили Лэнгу, а не тебе.

— Только не говори мне, что ты давно меня предупреждала.

— Ладно, не буду, но ведь так оно и есть. Да, и вот что еще. Ты очень аккуратно информировал Агнес Уэллер обо всем, что собирался делать, поэтому она точно знала, как ей поступить. Она велела Харви Диркену забрать со станции банковские объявления, а Бену Фэксону — рекламы магазина. Когда ты рассказал ей, что Маркиз околачивается в библиотеке, она догадалась, что он ищет там деньги. Она посвятила в свои планы доктора Корума, так как боялась, что Маркиз доберется до сейфа раньше ее, и попробовала уговорить Корума открыть для нее сейф. Но у него не было шифра, к тому же он струсил. Агнес испугалась, что он проболтается, и пристрелила его.

— Что слышно о Диркене и Фэксоне? — спросил Пит. — Что стало с ними, что с Хоби?

— Харви и Бена привлекли к уголовной ответственности за махинации, связанные с баскетбольными соревнованиями. Что касается Хоби, то, мне кажется, его сочли слишком мелкой пешкой для того, чтобы обратить на него внимание. Я слышала, будто он уехал в Чикаго. Мне жаль Хоби. Он никогда не повзрослеет. Он шпионил за тобой, выискивая способ как-нибудь тебе отомстить. Это он составил список твоих свиданий с Элоизой Корум. После того как доктор Корум был убит, Хоби отнес список в полицию. Он ненавидел тебя и к тому же еще ревновал. Понимаешь, ну, в общем раньше Хоби был возлюбленным Элоизы Корум.

— Ну что ж, — ехидно вставил Пит, — он и нанес мне последний удар… из-за корумовской изгороди.

Шурша накрахмаленным передником, вошла мисс Кумз.

— На сегодня хватит. Вы уже наговорились. Впереди у вас еще много дней.

И их было много.

Наступил март. В один из тех дней, когда весна появляется ненадолго, чтобы оглядеться, Пит медленно сошел с крыльца больницы на улицу, где стоят желтый «купе» Дины.

— Ты только не злись, Пит, если увидишь, что на станции многое переменилось. «Ранние пташки» снова к нам вернулись. И я наняла диктором одного дядьку, который ведет передачи гораздо лучше, чем Хоби. Слушатели его любят. Почта от наших болельщиков возросла. Конечно, ты теперь герой в их глазах, и это тоже помогло нам. Компания «Феникс», «Домашняя сыроварня» да и почти все, кто забрал от нас свои рекламы, теперь снова вернулись к нам, а кроме того, у нас добавилось еще порядком заказов. Видишь ли, Пит, за исключением магазина «Уэллер» и банка, заказчиков мы теряли только по одной причине. — Она в упор посмотрела на него и сказала: — Ты просто не знал, как вести дела на радиостанции в маленьком городе.

Дина опасалась, что он вспылит, но Пит только лукаво взглянул на желтый «купе» и сказал:

— Однажды вечером эта машина меня преследовала. Это было в день нашего первого свидания.

— Да, я знаю, — сказала Дина. — Понимаешь, когда Хоби потерял работу на станции, он продал свою машину. Время от времени я давала ему свою. Но садись поскорей. Через двадцать минут я выхожу в эфир с «Часом для домохозяек» Бетти Блайз.

Об авторах

ДЖОН ГОДИ (родился в 1945 г.) — американский писатель. Окончил в 1967 г. Колумбийский университет, работал репортером на радио и телевидении. По остросюжетному роману «Тьма в конце тоннеля» был снят кинофильм, с успехом прошедший на экранах многих стран мира.

Американец РОБЕРТ ЛАДЛЭМ (родился в 1927 г.) начал писать относительно поздно. После войны служил в морской пехоте США (1945—1947 гг.), получил юридическое образование, затем погрузился в мир искусства: был актером в театре и на телевидении, и наконец бросил все, чтобы заняться литературой.

Книга «Наследие Скарлатти» ввела его в круг мастеров политического детектива, и все последующие его произведения оказывались бестселлерами.

Р. Ладлэм обладает острым чутьем на важные политические проблемы и ярким художественным воображением. Об этом свидетельствуют его романы «Бумага Мэтлока» (1973 г.), «Обмен Райнеманна» (1974 г.), «Рукопись Чэнселлера» (1977 г.), «Заговор «Аквитания» (1984 г.). Ладлэм соединил интерес рядового читателя к тайнам и интригам в «коридорах власти» с его любовью к герою-одиночке, который на свой страх и риск вступает в борьбу с превосходящими силами.

В представляемом нами романе «Обмен Райнеманна» это разведчик Сполдинг. Произведение можно назвать как шпионским романом, так и политическим детективом. Расследование с целью предотвращения секретной сделки — обмена военных тайн, которыми обладает гитлеровская Германия, на стратегическое сырье из Южной Африки, проводит профессиональный разведчик Дэвид Сполдинг, в котором «слились дичь и охотник». Не один раз оказывается он на краю гибели, но в нужный момент всегда появляются союзники.

Публицистический финал романа показывает, что писатель заинтересован в политическим оздоровлении своего общества.

ДЖОН ЮДЖИН ХЕЙСТИ — американский писатель, заявивший о себе после второй мировой войны. Роман «Человек без лица» стал одним из бестселлеров в конце 50-х годов.

Примечания

1

Перевод Ю. Мельника, Н. Равен.

(обратно)

2

Перевод В. Саввова.

(обратно)

3

Перевод Н. Калининой.

(обратно)

4

Пикник Граундс — зона отдыха.

(обратно)

5

Аппартментс — меблированные комнаты.

(обратно)

6

«Купе» — двухместный автомобиль спортивного типа. (Прим. перев.)

(обратно)

7

Эгног — горячее пиво или вино с желтком, стертым с молоком и сахаром. (Прим. перев.)

(обратно)

8

Gauche — тривиальны (франц.).

(обратно)

9

Xаф-энд-хаф — смесь сливок с молоком. (Прим. переводчика.)

(обратно)

10

Rita Bryant’s safe означает: «Рита Брайэнт в безопасности» и «сейф Риты Брайэнт».

(обратно)

Оглавление

ЗОЛОТОЙ ФОНД ДЕТЕКТИВА В ДВАДЦАТИ ТОМАХ Том 10 Джон Годи ТЬМА В КОНЦЕ ТОННЕЛЯ. Роберт Ладлэм ОБМЕН ФAPHEMAHHA. Джон Юджин Хейсти ЧЕЛОВЕК БЕЗ ЛИЦА.

  Джон Годи ТЬМА В КОНЦЕ ТОННЕЛЯ[1] 

    1

      Стивер

      Райдер

      Уэлком

      Лонгмен

    2

      Бад Кармоди

      Дэнни Дойл

      Том Берри

      Райдер

    3

      Бад Кармоди

      Лонгмен

      Райдер

      Лонгмен

      Каз Доловиц

      Райдер

    4

      Каз Доловиц

      Райдер

    5

      Том Берри

      Каз Доловиц

      Лонгмен

      Комо Мобуту

    6

      Фрэнк Корелл

      Райдер

    7

      Центр-стрит, 240

      Уэлком

      Лонгмен

      Каз Доловиц

    8

      Артис Джеймс

      Райдер

      Том Берри

    9

      Клайв Прескотт

      Его честь мэр

      Комиссар полиции

    10

      Город: средства массовой информации

    11

      Его честь мэр

      Райдер

      Марри Лассаль

      Прескотт

      Фрэнк Корелл

      Марри Лассаль

    12

      Райдер

      Том Берри

      Лонгмен

      Анита Лемойн

      Комо Мобуту

    13

      Город: под землей

      Центр управления

      Город: «Ошеаник Вуленс Билдинг»

      Клайв Прескотт

      Артис Джеймс

      Его честь мэр

      Окружной начальник

      Федеральный резервный банк

      Патрульный Уэнтуорс

      Окружной начальник

    14

      Райдер

      Том Берри

      Клайв Прескотт

      Патрульный Уэнтуорс

      Сержант Мисковски

      Артис Джеймс

    15

      Сержант Мисковски

      Райдер

      Дэнни Дойл

      Анита Лемойн

      Сержант Мисковски

      Окружной начальник

      Артис Джеймс

      Райдер

      Сержант Мисковски

      Город

    16

      Том Берри

      Лонгмен

      Райдер

      Окружной начальник

      Том Берри

      Башня «Большой Центр»

      Дэниелс

      Райдер

      Башня «Большой Центр»

      Сэнтр-стрит, 240

      Штаб-квартира транспортной полиции

    17

      Райдер

      Окружной начальник

      Дэниелс

      Город: уличная сцена

    18

      Райдер

      Том Берри

      Дэниелс

      Лонгмен

      Райдер

      Уэлком

      Анита Лемойн

      Окружной начальник

    19

      Райдер

      href=#t116> Том Берри

      Башня «Большой Центр»

      Райдер

      Башня «Большой Центр»

      Клайв Прескотт

      Анита Лемойн

    20

      Том Берри

      Дэниелс

      Райдер

      Окружной начальник

      Старик

      Башня «Большой Центр»

    21

      Том Берри

      Анита Лемойн

      Патрульный транспортной полиции Рот

      Райдер

      Старик

      Том Берри

      Патрульный Северино

      Дэниелс

      Райдер

      Дэниелс

      Клайв Прескотт

      Окружной начальник

      Анита Лемойн

      Лонгмен

      Анита Лемойн

    22

      Клайв Прескотт

      Детектив Хаскинс

      Лонгмен

      Анита Лемойн

      Том Берри

      Лонгмен

      Детектив Хаскинс

  Роберт Ладлэм ОБМЕН РАЙНЕМАННА[2]

    Пролог

      Двадцатое марта 1944 г. Вашингтон

      Восьмое сентября 1939 г. Нью-Йорк

      Восьмое октября 1939 г. Ферфакс, штат Вирджиния

    Часть I

      Десятое сентября 1943 г. Берлин

      Одиннадцатое сентября 1943 г. Вашингтон

      Двенадцатое сентября 1943 г. Страна Басков

      Двадцатое сентября 1943 г. Маннгейм

      Двадцать четвертое сентября 1943 г. Нью-Йорк

      Двадцать пятое сентября 1943 г. Штутгарт

      Двадцать девятое ноября 1943 г. Страна Басков

      Второе декабря 1943 г. Вашингтон

      Второе декабря 1943 г. Берлин

      Второе декабря 1943 г. Ферфакс, штат Вирджиния

      Четвертое декабря 1943 г. Берлин

      Пятое декабря 1943 г. Вашингтон

      Шестое декабря 1943 г. Страна Басков

      Тринадцатое декабря 1943 г. Берлин

      Пятнадцатое декабря 1943 г. Вашингтон

      Шестнадцатое декабря 1943 г. Вашингтон

      Восемнадцатое декабря 1943 г. Берлин

      Девятнадцатое декабря 1943 г. Ферфакс

      Двадцать шестое декабря 1943 г. Рибадавия, Испания

      Двадцать шестое декабря 1943 г. Вашингтон

      Двадцать седьмое декабря 1943 г. Азорские острова

      Двадцать седьмое декабря 1943 г. Вашингтон

      Двадцать девятое декабря 1943 г. Нью-Йорк

      Тридцать первое декабря 1943 г. Нью-Йорк

      Первое января 1944 г. Ферфакс

      Первое января 1944 г. Вашингтон

      Первое января 1944 г. Ферфакс

      Первое января 1944 г. Нью-Йорк

      Второе января 1944 г. Нью-Йорк

    Часть II Буэнос-Айрес, 1944 г.

      1

      2

      3

      4

      5

      6

      7

      8

      9

      10

      11

      12

      13

      14

      15

      16

      17

      18

      19

      20

      21

    Эпилог

      Февраль 1944 г.

      20 марта 1944 г. Вашингтон

  Джон Юджин Хейсти ЧЕЛОВЕК БЕЗ ЛИЦА[3]

    Глава I

    Глава II

    Глава III

    Глава IV

    Глава V

    Глава VI

    Глава VII

    Глава VIII

    Глава IX

    Глава X

    Глава XI

    Глава XII

    Глава XIII

    Глава XIV

    Глава XV

    Глава XVI

  Об авторах

*** Примечания ***