Нулевая вероятность (СИ) [Yuzik] (fb2) читать онлайн

========== Часть I ==========

***

Джиму не везло с самого начала. Сначала умер отец, едва Джим успел сделать свой первый в жизни вдох и пожалеть об этом. Потом была вечно отсутствующая и занятая мать, был вечно пьющий Фрэнк, был Тарсус, фермы и еще черт знает что. Потом были Академия и драка в первый же день после поступления, было знакомство с соулмейтом, ответственность за четыре сотни жизней и звезднофлотское имущество, ценой в сколько-то-там миллиардов кредитов. И все это время жизнь Джима представляла собой марафон по полосе препятствий в Аду. Джим был его полноправным хозяином и единственным истязаемым грешником. Хотя бы за то, что по большей части был атеистом и в метафизические силы не верил. Проще говоря, он был невезучим ходячим парадоксом с голубыми глазами, непомерно раздутым самомнением и несметным количеством других, не менее важных, достоинств, и вся его жизнь протекала в геенне огненной, состоящей из боли, гнева и крови.

Но это так, для затравки, сама же история началась с того, что Джим познакомился с Боунсом. Нет, конечно, сначала были и отец, и Тарсус, и Фрэнк, но жизнь Джима вильнула и окончательно покатилась в тартарары именно после знакомства с угрюмым доктором. С него все началось и им же, по идее, должно закончиться. По крайней мере, Кирк так надеется.

Вообще, вся его жизнь до сего момента не представляла из себя ничего хорошего. Много грязи, много мордобоя, много скуки, выпивки, девочек и мальчиков. Но вместе с тем был и адреналин, и раж, и эйфория. Джим такой жизни нарадоваться не мог. Даже тогда, когда она была тем самым Адом. Это уже потом Леонард назовет его мазохистом, но прямо сейчас Джима все устраивало. Даже Ад и отсутствие цели в жизни.

Он ничего не хотел и ни к чему не стремился. Все та же жизнь уже накормила его всеми своими «деликатесами», и ему хватило за глаза и до рвоты. Прямо сейчас у него была хотя бы пародия стабильности, и она ему нравилась. Подобие контроля над своей судьбой – совершеннолетие, а это значит – отсутствие надзирателей над его скромной персоной, и легкий законный заработок благодаря работе в местной техно-мастерской, выигрышам в покер в барах или победам в гонках на каком-нибудь виде автотранспорта. Всего лишь и так много по сути. Джиму хватало. Но только до одного времени.

После успешного окончания школы, которая наконец-то вздохнула с облегчением, избавившись от «героя-геморроя» в его лице, Кирк был волен делать, что хотел. Он и делал. То самое – легкая, приятная работа, легкий, быстрый заработок, выпивка, секс и адреналин, который он мог получить когда угодно и в каких угодно количествах. Знакомые парни частенько стебали его на этот счет, мол, где Кирк, там всегда «движуха», но Кирк и не спорил. Завязать драку и размяться – легко, обыграть какого-нибудь дурака в карты – еще проще, устроить представление на гонках – это если ему скучно. Он полностью владел ситуацией. Жил припеваючи и не оглядываясь – опять же, богатое прошлое уже успело его научить тому, что ценить нужно даже воздух, которым дышишь, поэтому Джим и не искал большего. Он и так делал все, что хотел. Почти целых два года, пока после одной хорошей потасовки не повстречал в местной больнице новенького доктора.

Джим не знал, чем тот привлек его внимание – хмурым видом, неприкрытым сарказмом, южным акцентом или цепким вдумчивым взглядом. Но зацепил сразу, и поэтому через несколько дней Джим уже намеренно шел к «Леонарду Маккою» – проверять свою интуицию. Ту, которая к тому времени уже орала благим матом – вот оно, то, что еще тебе нужно. Кирк, конечно, удивился, когда распознал посыл, а потом расслабился – шестое чувство нашло ему не родственную душу, оно намекало на то, что этот угрюмый доктор просто обязан стать его другом. Прямо после гневной отповеди о самоубийцах. О, Джиму очень понравилось. И он пошел дальше – оказалось, новенький доктор появился у них совсем недавно – переехал из другого штата после развода с женой. Мучительного, как легко определил Кирк – симпатичные и не очень медсестрички рассказали о маленькой дочери, которую бедному доктору пришлось оставить. И вот после этого оставить самого доктора уже не смог сам Джим. Пришел опять, «переименовал», а вечером вытащил в любимый бар и напоил до звездочек перед глазами.

Этот «Боунс» не просто понравился Джиму, он очень быстро стал тем, о ком Джим думал в первую очередь после того, как просыпался – о спасительном гипо с антипохмельным зельем, о кофе, который в длинных, тонких, чувствительных пальцах превращался в нектар богов, о голосе, который озвучивал в его голове планы на грядущий день с непередаваемой ехидцей и колкими комментариями. Определенно, в Джимовом Аду появился ангел-хранитель. Ну или охранник у Врат, с которым всегда можно было поболтать «за жизнь» и пропустить по стаканчику. И Джим не собирался так просто его отпускать – Леонард быстро стал неотъемлемой частью его дивной, чудесной жизни.

Это было все равно, что влюбиться в рассвет – ощущение столь же прекрасно, сколь и непостижимо. Но Кирк даже не успел подумать о докторе, как о сексуальном партнере – тот уже занял куда более важное и обширное место в его сердце. Джим знал простую истину: если не везет в одном, обязательно наладится в другом аспекте. А раз уж его по жизни частенько макали головой в дерьмо, то Кирк считал, что имеет право использовать все «блага», что прилетали в ответ, на полную катушку и столько, сколько захочет. Людей из его окружения это тоже касалось. Любовников у него был целый стадион, а вот друзей, ради которых он мог бы умереть, захватить власть на планете или научиться играть на саксофоне, не так уж и много. Единицы, если честно. Маккою просто нужно перетерпеть первое время, а потом он втянется – Джим никогда не заставит его скучать.

***

Начать было просто. Новая жизнь, новый город, новая работа… Да ничего подобного. Жизнь была все та же – скучная, выматывающая и болезненная. Город – все то же подобие захолустья, где он уже имел счастье проживать. Да и работа осталась все та же – штопать рваные раны пластичной заживляющей нитью, вправлять разбитые носы ловким движением пальцев и гипсовать вывихнутые конечности в легкий фиксирующий медицинский пластик. Честно, ничем более серьезным его первый пациент не порадовал. Разве что аллергией на определенную часть лекарств. А еще тем, что вернулся к нему буквально через пару дней и все с тем же набором. Леонард поудивлялся для порядка, поворчал по привычке да запомнил имя неудачливого парня. И с этого все началось.

Потом парень явился в третий раз, выяснил имя доброго доктора, тут же дал ему кличку, а потом Маккой все-таки поднял на него свои усталые глаза и рассмотрел получше. Как будто солнце сияло на небосводе – сверхновые глаз в окружении «бланшей» на веках. Чертов космос на чужой роже – такая забавная картина, что заново нареченный «Боунс» не смог не оценить. Мальчишка гонял на старомодном мотоцикле, собственноручно собранном – о чем поведалось по большому секрету, пил, как заправский келпи из системы Водолея, и дрался не хуже любого чертового клингона, то есть – постоянно, отвязно и до победного. «Псих», – тут же решил для себя Боу… Леонард и собрался держаться от парня подальше, а потом выяснил настоящее имя мальчишки вместо того, которым тот представлялся всем симпатичным и не очень медсестрам и медбратьям. Джеймс чертов Кирк – вот тебе и «псих». Маккой удивился, но виду не подал, и решил дать сыну знаменитости еще один шанс. О, он бы не дал его, если бы парень нюхал «андорианскую пыльцу» или кололся «Золотым ветром», рассекал не на пародии «Харлея», а на модном электромобиле последней модели какой-нибудь известной марки, пил бы не дрянной стаут местного производства, а элитный виски прошлого века. Но парень был противоположностью логичного представления о своем статусе, и Леонард заинтересовался. Да так, что и не заметил, как Джим вошел в его жизнь прямо в этих своих потрепанных гриндерсах. Чертов дикарь и ясное солнце на голубом небосводе – когда фингалы под его глазами наконец рассосались.

Они быстро сошлись. Пили вместе в барах, вместе мотались по полям Риверсайда на этом чертовом мотоцикле, который Леонард пообещал взорвать после первой же поездки, а похмельными утрами завтракали кофе в его небольшом уютном домике, который Маккой снял сразу после приезда. Вот тебе и Джеймс чертов Кирк…

Он пришел в его жизнь не просто в потрепанных гриндерсах, он развалился на уже полюбившемся диване во весь рост, потребовал к кофе булочку без корицы и ржал во весь голос, когда Леонард комментировал новости, передаваемые местным каналом. Ну да, чего же забавного в аварии на скоростной трассе? Того, что жертв нет, и Джим смеялся от радости за друга – работа тому хлопот не доставляет. Зато периодически доставляет сам Джим – нет-нет, да явится опять с фингалом под глазом. Но лучше с фингалом, чем с ножом под ребрами примерно через три месяца после знакомства.

Гаденыш как будто знал, что сегодня смена именно Маккоя, и именно тому придется его наспех штопать. Ублюдок ведь еще и булькал кровью какие-то скабрезности в процессе шитья, и Леонард от греха подальше вырубил Кирка снотворным. С него сталось бы и вовсе рот зашить. Вместе с легкими, потому что руки – дрогнули всю несложную, пустяковую, блядь, операцию – чуть-чуть и едва ощутимо. А потом, позже, в ординаторской, останавливая себя от внеурочной дозы никотина, Леонард вдруг понял, что не перенесет, если Кирк вдруг однажды окажется не на его операционном столе. Не с фингалом под глазом и не с поцарапанным легким – этот мальчишка горазд на большее, на многое, многое большее, и Леонард не простит себе, если однажды кто-то не сможет его спасти. А значит, Маккою нужно остаться. Желательно в пределах видимости. И взять шефство над этим «болезным». Кирк же, как цветочек редкий в оранжерее – сорвать такой, и больше не будет. Хотя, нет, цветочек-то вырастить просто, а вот найти такого же гениального «космического» лоботряса и самоубийцу навряд ли получится. А значит, Маккою непременно нужно присмотреть за этим чудом. Даже если он – не надзиратель над заключенным, не смотритель сигнального маяка на каком-нибудь планетоиде, не сват, не брат и уже даже не отец трехлетней девочки. Он всего лишь бедный, несчастный, но уже нихрена не одинокий доктор. Браво, Джим – он определенно знает, на какие точки нужно давить.

И вот, по сути, началось все именно с этого – с того, что Леонард позволил Джиму втянуть себя в это сомнительное предприятие под названием «дружба». И тому, кого только-только начал узнавать. Но даже то, что открывалось день за днем, хоть и страшило иногда, но не смогло ослабить какого-то извращенного интереса. Ведь жизнь Джима, на вкус Маккоя, напоминала сплошное хождение по граблям. Тот пробовал на своей шкуре не только «стандартный набор»: будь то наркотики, мужеложство или сексуальные эксперименты с разного вида гуманоидами и не очень, но и более редкие извращения, типа: ядерной физики, экстремального альпинизма по ландшафтам разной степени сложности или чертовы трехмерные шахматы. Чудак-человек, и чего ему спокойно не сидится?

Чего – это Леонард выяснял долго – по чуть-чуть, по обрывкам чужих разговоров, из пьяного бреда самого Кирка или из хроники местных новостей за прошлые года. Риверсайд оказался богат на подвиги Джима: начиная полетом древней машины в каньон и заканчивая рекордами выпитого спиртного. А сам Джим оказался богат на всякого рода комплексы, фобии и эмоциональные триггеры, которые, естественно, тщательно скрывались или безбожно глушились – алкоголем, наркотиками или амнезиями от частых побоев – поэтому-то Леонард и прокопался так долго. А когда все-таки нарыл этот ящик Пандоры, то тут же возмечтал закрыть его обратно. Утопить в океане, отправить на Солнце или замуровать в стене какого-нибудь подвала. Все это казалось чревато. А потом не казалось – и Боунс со вздохом сел расхлебывать эту кашу. Кашу, что и так обильно «приправлялась» в этом их углубляющемся знакомстве. Физикой, альпинизмом и шахматами. Леонард боялся того, что еще найдет в этом ящике. Не сразу, но однажды. Но такое, что даже он, умудренный опытом и знаниями врач, не сможет выдержать. Но это потом, не прямо сейчас, а пока… А пока «дружба» с Джимом выходила более чем неординарной. Уже зная, что тот из себя представляет, Леонард не мог и надеяться на что-то обычное.

Дружба с Джимом получалась веселая, дурманящая адреналином и опасная. Этот «генератор приключений» мог на пустом месте устроить светопреставление, втянуть в него всех окружающих и выйти сухим из воды. Он ни минуты не мог постоять спокойно, как будто у него шило в одном месте. И поначалу Леонарду это даже нравилось, пока он на пятый раз не зашил Джиму бровь и пока не понял, что мальчишка от чего-то бежит. От себя ли, от реальности, от проблем или от семьи. От чего-то такого, что приносило ему весьма ощутимый дискомфорт, и вот тогда Боунсу стало не просто любопытно. Он понимал, что у такого, как Кирк, нарвется на кучу проблем, но даже и подозревать не мог, что тот «ящик» окажется бездонным. Обширным и наполненным самой отборной грязью. У них у всех были такие, вот только Джимова боль оказалась преобладающей надо всем, что можно было себе представить. Мало того, что известное имя приносило больше неприятностей, чем уважения, а детство на Тарсусе и с извергами-родственниками не способствовало воспитанию покладистого характера, так Джим и сам не стремился что-то изменить. Он, казалось, наслаждался этим – пьянками, мордобоем, гонками на скоростных карах и прочими смертельными аттракционами. Маккой ужасался этому любителю пощекотать нервы. Но даже заглянув за эту своеобразную «ширму» своего нового друга, изучив его и сделав определенные выводы, он все равно каждый день находил что-то новое.

Например, метка Джима и абсолютное пренебрежение к ней. Он не искал соулмейта, он в полной мере пользовался тем разнообразием, что ему предоставляла свобода от постоянных отношений. И вместе с тем, как будто уже знал, кого искать, и потому не торопился. Метку он продемонстрировал, но отказался пояснять ни что она значит, ни на каком языке написана. Но даже если Боунсу и были отчасти знакомы странные закорючки, он не собирался давить и копать еще глубже – на тот момент у них обоих были более важные заботы. Джим ведь не спрашивал о надписи доктора, явно указывающей на мужчину, да еще и на русского, вот и Леонард не лез в душу. До поры, до времени.

Или, например, еще Боунс не спрашивал Кирка о небольших тонких шрамах на ребрах и лодыжках, которые тот отказывался сводить – мало ли чем они могли быть ему дороги. Или о чем могут напоминать. За всем этим страшным разнообразием Леонард однажды увидел маленького усталого мальчика, который выглядел и вел себя гораздо старше своих лет, снова удивился, но принял его и такого. А на следующий день увидел гения, который в два счета разбирал коммы, программировал репликаторы, водил почти каждый вид известного транспорта и мог его починить, говорил на нескольких языках, диалектах и наречиях и обладал таким обаянием, что мог развести кого угодно на что угодно. И чем больше Леонард его узнавал, тем больше к ужасу примешивалось восхищение. А еще – желание быть рядом, заботиться и вовремя подставлять то плечо, то гипошприц.

Вот так они и стали друзьями – Джим вытаскивал его из болота рутины и тоски по дочери, а Леонард того – из полицейского участка, какой-нибудь придорожной канавы и, периодически, с вокзала с билетом на тот свет. Отличная вышла дружба, что ни говори.

***

И вот так, незаметно для них обоих, в этих приключениях, драках и пьянках, в нудных или тяжелых сменах, в запахах автосмазки и обеззараживающего раствора, в ехидном брюзжании и целой галактике очаровательных белозубых улыбок для них проходит целых два года. Они отмечают день рождения Леонарда с таким размахом, что Риверсайд уже целую неделю гудит от слухов и баек о том, как прошло торжество. Начиная соло на саксофоне в подарок от Кирка и заканчивая фейерверком на старой электрозаправке, после которого был обесточен целый квартал – и тоже – все для любимого доктора. А доктор этот пытается не сгореть от стыда, вспоминая асторийских стриптизерш в разгар вечера, и не устает материть Кирка. Теперь его стараниями и Маккой навсегда останется в памяти Айовы. Он готов руку дать на отсечение, что когда-нибудь аксакалы будут рассказывать об этом потомкам, потому что сам Боунс долго не проживет – уж точно не после еще одного такого празднования. Даже если и через какое-то время признается себе, что каждый пункт программы Джима ему в определенный момент начинал нравиться…

Проходит два года как они познакомились – и лучше бы вот это они отметили, но Маккой тут же себе представляет и тут же ужасается – нет уж пусть будет день рождения – с Джима станется. Проходит два года, пока однажды…

Однажды Кирк опять пришел к нему с фингалом под глазом, перебитой переносицей и ссаженными костяшками на обеих руках, а потом хмуро заявил, что они поступают в Академию Звездного флота. Они. Маккой хмыкнул, конечно же, и послал Джима к черту, но тот не собирался уходить. Если ему что-то втемяшилось в голову, то это всерьез и надолго.

Сначала Джим ныл, потом угрожал, потом доказывал что-то и настаивал. В финале даже пустил фальшивую слезу, но Боунс, в итоге, согласился вовсе не поэтому. Джим тащил его в свой персональный Ад, и Леонард склонен ему это позволить только потому, что Джимов Ад интереснее его собственного. У Джима там – русские горки над бездонной пропастью и расшатанные вагонетки, и когда Джим звезданется, ха-ха, с очередной мертвой петли, то Леонард должен быть в первых рядах, чтобы наблюдать сей фееричный полет. Ну и собрать его бренные кости после всего этого. Так уже повелось. А еще Джим мотивирует тем, что друг без него зачахнет, а вышеуказанный друг сомневается – он – не цветочек нежный, чтобы чахнуть без чужого внимания, а вот «зачахнуть» в космосе с него станется. В прямом смысле. Шутка ли – чертов Звездный флот! И все-таки…

И все-таки он не может не поразиться, какими дебрями, порой, ходят мысли этого гения Кирка. Как они вообще генерируются в такие идеи? Это же невообразимо – Маккой и космос – несовместимые вещи! Но Джима-то это как раз не волнует. Он облизывает разбитые губы и продолжает настаивать, а Боунсу ничего не остается, как вопрошать на грани истерики.

– Ну что я там делать буду? Мне и здесь хватает проблемных пациентов, а космос… А космос – это чертова клоака с миллиардами неизученных болезней, микробов, вирусов и прочих паразитов с голубыми глазами! – ругается он на чертового генератора гениальных способов самоубийства.

– Эй, ты на кого это намекаешь? – смеется Кирк и тут же морщится от боли. – Уж не на меня ли, добрый Боунс? Так я поэтому и зову тебя с собой, цветочек мой ненаглядный, потому что только тебе могу доверить свои драгоценные жизнь и здоровье! Как же я в этой клоаке, да без тебя? Ну же, Боунс, ты мне и правда нужен!

– Хватит подхалимничать! – огрызается Маккой, и Джим обиженно притихает. Надувает кровоточащие губы, а потом и вовсе плетется на выход – сгорбившись, демонстративно глубоко вздыхая и всем своим видом показывая, что он оскорблен до глубины души.

Гений он и в части актерского мастерства, но Боунсу-то что с того? Что с того, что этот «страдалец» решил найти еще один способ изящной смерти? Вот то-то и оно, что Джимов Ад не так-то просто оставить. И Леонард может все волосы на голове повыдирать от шока, досады и удивления, но все равно пойдет за Кирком. Прикипел он к этому безумному вундеркинду и адреналиновому наркоману и не сможет уже оставить его одного – на растерзание собственным чертям в горящих котлах.

Собираются они быстро. Всего за пару дней. Нехитрых пожитков – три чемодана и рюкзак – у Леонарда даже больше было, когда он только сюда переехал. Но Джим настаивает – они с легкостью обзаведутся всем, что им нужно, на месте. Как будто Кирк уже знает, каково это – быть студентом. Знает Маккой – вспоминая свою учебу в медшколе, и не спешит разочаровывать Джима – потом сюрприз будет. А в челноке, отправляющемся в Сан-Фран, Боунс обещает Джиму, что будет блевать на него всю дорогу, чтобы тот понял, что именно доктор думает об этой затее. Раз уж никакие слова не помогли, никакие доводы не действуют, а Кирку совершенно не жалко своего самого дорогого друга. Кирк же только смеется надо всем этим, протягивает бутылку воды, а между спазмами чужого желудка и похлопываниями по спине рассказывает, что идея, вообще-то, была, в основном, не его. Джим просто заскучал – приелись ему чужие вывихнутые конечности, разбавленный алкоголь, ленивые стражи порядка и поля эти чертовы, выученные уже наизусть до каждой травинки и колоска. А еще к ним домой недавно заскакивал один старый друг семьи и обмолвился о Флоте, в котором служит. Маккой тут же требует назвать имя, чтобы знать, кому, в случае чего, объявлять вендетту, и снова сгибается в приступе над бумажным пакетом. Чертов Кристофер Пайк! Ну конечно! Кто же еще мог сподвигнуть Джима, как не капитан корабля? И не сослуживец его героически погибшего папаши. Леонарду и правда становится плохо – теперь вся эта идея выглядит еще более реальной, чем вообще может быть. И Кирк навряд ли бросит ее через месяц, как Боунс подозревал раньше. Сам-то он легко найдет работу в большом городе со множеством госпиталей, а вот Джим так и продолжит мучиться от тоски, если затея со Флотом не выгорит.

И все-таки… стоит рискнуть. Мальчишка изъявил желание изменить свою жизнь, «прокачать» свои навыки и увеличить дозу адреналина в своей крови, и кто Боунс такой, чтобы его отговаривать? Всего лишь лучший друг. Который разделит с ним эту его страсть к необычным видам наркозависимости. Единственное, чего не учел угрюмый, но добрый доктор, это того, что Джим, мать его, Кирк будет подавать документы не на отделение техников с его-то гением и не подастся к рулевым и навигаторам с его неутомимой жаждой скорости. Он, черт его побери, подастся в командный состав и пожелает выучиться и дослужиться не меньше, чем до капитана. А-а, мальчику моча в голову ударила и вытащила на свет еще одну манию и так уже безнадежно безумного Кирка – манию величия. Леонард очень надеется, что вот ей-то зубы обломают быстрее всех, и Джим, в конце концов, все-таки остановится на старпоме или переведется к механикам. Что ж, поживем-увидим.

Подготовительная неделя заполнена книгами и зубрежкой – это Кирк чертов гений, а Маккою приходится повторять прописные истины, которые еще ни разу не пригодились на практике, но в тестах обязательно будут. Леонард успевает тысячу раз пожалеть и тысячу раз наорать на Джима за ехидные замечания, но они все-таки проходят вступительные экзамены. Неизвестно, каким чудом и благодаря каким богам. Маккой подозревает, что – дьяволу из Ада Кирка, и уже точно не сомневается, что вся эта учеба и вся эта Академия все эти четыре года будут гореть синим пламенем. Иногда не метафорически. И начнут они в первый же день, вскоре после поздравительной церемонии.

Отсидев две пары по введению в ксенобиологию, Маккой отправляется на перерыв. На поиски столовой в академическом корпусе и Джима, у которого должна была закончиться лекция по астрономии – вот он-то наверняка на ней ничего нового пока не узнал и уже успел сбежать осмотреться и покадрить девчонок. Вместо Джима Боунс находит взбудораженную толпу у лекционного зала, а у первого же встречного выясняет, что какие-то первокурсники затеяли драку. Драку. В Академии. Уму непостижимо. И вот тут Леонард снова хватается за голову – это наверняка Джим, и определенно, абсолютно точно ему тут же дадут пинка под зад. И плакала вся эта затея горючими слезами, накрывшись медным тазом.

Кирка он теперь, естественно, находит у кабинета ректора. Беззаботно счастливого, утирающего снова, черт возьми, разбитые губы и улыбающегося, словно он выиграл в лотерею. В окружении все той же стайки студентов. Джим его быстро замечает, приветливо машет рукой, но тут его вызывают в кабинет, и Боунс остается ждать в одиночестве – стайка быстро рассасывается по своим делам. Ему придется подождать, чтобы выяснить, что произошло на самом деле и что сделают с Джимом за драку, а себя самого накормить, вместо куриных крылышек и картофельного пюре, беспокойством и досадой – только он понадеялся, что наконец-таки сменит меню, а «повар» не спешит отказываться от коронных блюд.

***

В Риверсайде Джиму действительно до отупения скучно. И если бы не Пайк со своей «заманухой» и со своими рассказами об Академии и Флоте, и не презрительно поджатые губы матери, Джим бы все равно рано или поздно уехал. Через год, через еще два, через целую вечность или через неделю. И совершенно неважно куда. На самом деле Сан-Франциско и Академия – это еще не самое большее из зол – Джима ведь могло и на окраину Вселенной потащить. А учеба и корабль под его руководством на законных основаниях в перспективе – это не так уж и плохо. На самом деле – очень даже хорошо. Его умственный «зуд» наконец-то можно будет унять, а жажда приключений притупится, как только он выйдет в космос. И думать нечего – схватить Боунса в охапку и дать деру. Друга он не оставит. Не в гребанной Айове и гнить заживо от депрессивной рутины и тоски по дочери. С Джимом Леонарду не будет скучно. Приключениями он его обеспечит на всю оставшуюся жизнь. И начнет, даже не запланировав заранее, что удивительно, в первый же день учебы.

Дело, быть может, и не дошло бы до драки. Но за три часа нудных излияний профессора о небесных телах, гравитационной постоянной и Большом взрыве, мозг Джима сам стремится к детонации. А вместе с ним и желудок, возжелавший отобедать в неурочное время. А Боунс ведь говорил Кирку, что завтрак для «будущих капитанов» – самое важное. Жаль, что тот его не слышал. Зато он прекрасно слышит одного наглого выскочку, который считает, что «сыночкам героев» места в Академии достаются на халяву. Честно, в любой прошлый из тысячи раз на подобные задирания Джим бы и ухом не повел, но сейчас ему до смерти скучно. А еще – уязвленное самолюбие хочет встать во весь рост, расправить гордо плечи, поднять голову и плюнуть в жалкого человечишку. А потом проломить ему череп собственным лбом. Джим не привык себя ограничивать и не потакать своим желаниям. Он просто дождется перерыва, спросит у этого «кадета», не изменил ли тот свое мнение за три часа бесполезной лекции, и если – нет, то исполнит все свои желания подобно золотой рыбке. Кроме одного – в драку ну просто очень быстро вмешиваются. Всего одним своим видом и одной всего фразой.

– Немедленно отставить, кадеты, – перед ними появляется вулканец. Вулканец-преподаватель. Холодный и собранный. Джим – не золотая рыбка, Джим – чертов волшебник! – Привести форму в надлежащий вид и проследовать со мной к ректору.

И если наглый увалень тут же боязливо передергивается от приказа и отходит от Джима на шаг, то Кирк испытывает только восторг – сродни ребенку в гипермаркете игрушек. Вулканец! В Академии! Сегодня что, Рождество? Он всегда знал, что чертовски удачлив! Эйфория затапливает его волной цунами, и та явно не из метафорической воды – она накачана самым крутым наркотиком, который Джим еще никогда не пробовал. Святые Хранители, такого «прихода» у Джима еще никогда не было! Метка на его руке нагревается, распространяя по всему телу блаженную истому и тепло, как будто у него внутри вдруг поселился мини-реактор. Сердце заполошно проталкивает кровь по венам, а мозг, отдельно ото всего тела, решает отключиться напрочь. Секунд на пять – потом Джиму все-таки придется взять себя в руки и пойти в указанном направлении.

Ему плевать, что о нем скажут или подумают студенты, когда их сопровождают. Краем уха он улавливает восхищение напополам с недовольством и снова отключается – до прихода Боунса и вызова в кабинет. Ректор – почтенный деятель науки и бывший военный, смотрит строго, отчитывает по Уставу и игнорирует ухмылку Кирка. Наверняка уверен, что сумеет поставить на место хоть сына героя, хоть Бога, но Джима это не задевает – он Устав успел изучить вдоль и поперек, и если одни кадеты думают, что смеют его нарушать оскорблениями личности, то Кирк оставляет за собой право вырывать им за это языки – чтобы Устав читали молча. Совершенно очевидно, что это же самое понимает и ректор – бывший вояка, по-мужски, по-человечески, разве что, методы не одобряет, но вулканец-то это вообще не приемлет, и вот тут до Кирка и начинает доходить вся серьезность ситуации. А уж когда остроухий и зеленокровный раскрывает рот, и вовсе хочется побиться головой о стену. Тот несет несусветную чушь о морали, этике, отрицании насилия и, опять-таки, приплетает Устав и ни черта не понимает! Джим начинает возмущаться, вулканец парирует, вмешивается ректор, и спор заканчивается первым дисциплинарным взысканием для обоих участников драки – после второго они попрощаются навек. А Кирк обзаводится еще и персональной отработкой за препирательство – три развернутых исследования к концу семестра на выбранные вулканцем темы – раз уж кадет знаменит не только происхождением, но и феноменальными результатами вступительных тестов. Джим ему их в глотку запихает! И все, что он может сказать Боунсу по окончанию этой встречи, далеко нецензурно и непечатно. Кроме одного:

– Как зовут этого ублюдка, Боунс?

***

Как он и подозревал, отличиться в первый же день Джиму мало. Дальше все идет по нарастающей. После того, как они узнают имя гребанного профессора-вулканца, Кирку шлея попадает под хвост – все три исследования, которыми его «наказал» С’чн Т’гай Спок, Джим сдает за месяц вместо положенных трех. Нагло улыбается прямо в рожу зеленокровного, отдавая падд с наработками и объявляет, что записался на курс профессора. На ксенолингвистику – и готов и в ней преуспеть. Профессор Спок позволяет себе скептично хмыкнуть, а Джим оскаливается еще шире – как акула, почуявшая кровь. Вот уж если он не может разрешить свои проблемы кулаками, то в дело пойдет хитрость, а уж насколько изобретательным может быть Кирк, Боунс знает не понаслышке. Не после того, как тот однажды заставил марсианина Гена Уиллика, детину почти в десять футов ростом и грудой мышц в четыреста пятьдесят фунтов, танцевать стриптиз на стойке бара. Ген смущался, краснел, обещал оторвать Кирку яйца, а потом сверзился вместе со стойкой в щепки, но выполнил желание Джима, проигранное в карты. Кирк умел находить подход – хоть лаской, хоть грубостью, хоть шантажом, и если Спок не изменит свое отношение, то Джим быстренько его научит, как нужно обращаться с не совсем благополучными кадетами. Научит, куда не нужно лезть и когда затыкать свой рот в тряпочку. Что Джиму Уставы и правила – у него свои законы, против которых он не пойдет даже под страхом смерти. И уж точно не позволит попирать их каким-то вулканцам.

Леонард видел косу, наскочившую на камень. Видел искры, которые рождались в процессе, но после каждой лекции по лингвистике ему все больше казалось, что это не камень и допотопная коса – флагманский крейсер и тяговый луч на трети мощности – ни с места сдвинуть, ни как-то повлиять. Кто был кто в этом красочном сравнении, Маккой не определял – они меняли позиции, и все, что ему оставалось, это наблюдать и не слишком громко хрустеть попкорном.

Спок, как наверняка и любой другой вулканец, был занозой в заднице. Всей Академии и всех курсов. Но если все, кроме студентов, могли смириться, подстроиться или не обращать внимания на чужие поведенческие закидоны и ошибки воспитания, то кадетам оставалось только выть. Кадетам-то приходилось у него учиться. Следовать его логике и перенимать от него знания. Боунс представить себе боится, чего бы от него нахватался Джим, но чем больше проходит времени, тем отчетливее он понимает, что закадычный друг начинает меняться. И сомнительно – в лучшую ли сторону.

В Академии Джим разворачивается на славу – он завсегдатай студенческих вечеринок и научных сообществ, он пьяница и дебошир, гений и обаяшка, он ублюдок и тварь, он сын героя и прирожденный лидер. Ну, может, пока и не лидер, но предрасположенность есть. Этот компанейский парень меняет полсотни сексуальных партнеров всех полов за семестр, делает несколько интересных открытий в механике, кибернетике и физике, а еще обзаводится не только приятелями, но и врагами. Его неуемная энергия бьет через край, и единственное, на чем он периодически спотыкается, это злополучный профессор. Вулканец все еще скептично относится ко всем Джимовым заслугам, и они частенько спорят, дискутируют или просто сверлят друг друга недовольными взглядами. И чем дольше, тем только хуже. Как будто гнойник зреет под кожей и скоро лопнет – со всеми вытекающими последствиями. Боунс только досадует на то, что он – доктор, и лечить эту «болячку» придется ему. Но лучше уж так – наблюдать за течением болезни, а не хвататься потом за экстренную реанимацию.

В реанимацию он, скорее всего, сам попадет и, абсолютно предсказуемо, из-за Джима – пресловутый прогнозируемый срыв таки случается. На праздничной вечеринке в конце календарного года. Джим орет, захлебываясь слюной и гневом, а Спок и бровью не ведет. И никто, кажется, не в курсе, что стало причиной, зато последствия удивляют всех – с яростно оскаленной улыбкой на лице и ледяной сталью в голосе Джим обещает Споку, что окончит эту, цитата: «гребанную Академию» за два года. Ага. Вместо положенных четырех. И из всех собравшихся поверить в это может, пожалуй, только Леонард – он-то уже ученый. Со вздохом он идет успокаивать друга, а Спок идет нахрен со своим мнением о недостаточности подготовки за такой короткий срок, некомпетентности заявления в целом и способностях Джима в частности.

Кирк и правда намеревается это сделать.

Ректор смотрит на него изумленно, тоже сомневается, но позволяет кадету творить со своим графиком обучения все, что тот захочет – проще гранитную скалу переспорить. Боунс подозревает, что тут замешана протекция «свыше», хоть от того же Пайка, но расчет руководства Академии понимает – если они не могут избавиться от несносного кадета законными методами, то можно хотя бы сократить время пребывания возмутителя спокойствия в их вотчине. В конце концов, с гением Кирка, тот и правда может справиться с программой в небывалые сроки.

И вот теперь Джим меняется окончательно. Та гусеница, что сидела в коконе из алкоголя, драк и грязного секса, вылупляется, превратившись в нечто новое. Боунс даже не надеется на прекрасную бабочку – на его взгляд, это – нечто среднее между ядовитым мотыльком и безумной саранчой. Моль и паук в одном флаконе. Становится страшно. Джим все тот же завсегдатай, драчун и обольститель, но уже умный, упорный и хитрый. Целеустремленный. Теперь, когда у него есть хоть какая-то цель и оправдание своего присутствия в Академии, они все могут увидеть, каков Джим, когда серьезно за что-то берется.

Он действительно намерен утереть им всем нос. Боунс, правда, думает, что это не стоит таких жертв, но Кирк же опять никого не слушает. Его «трансформация» идет дальше, и теперь Леонард видит, как внутри друга стальной стержень выдержки обрастает новыми титановыми листами – стойкостью, ехидностью, злостью и равнодушием. Маккою и от этого страшно, но кажется, что Джим и это тоже контролирует. Как будто научился контролировать свой мочевой пузырь или обонятельные рецепторы. Но он действительно в первую очередь берет под контроль себя, оставаясь все тем же обалдуем, егозой и проказником.

Он действительно учится, ходит на свидания, пропадает в библиотеках и инфо-архивах, не пропускает ни вечеринки, ни семинары. Боунс не знает, когда тот спит, но друг ночует в совместной комнате не реже, чем прежде, а большинство его жизненных показателей в норме. Маккою только вздыхать и остается – показывая свои зубы, Джим очень скоро выбьется из сил. Ну или станет первым кадетом, прошедшим обучение в рекордные сроки.

***

Чертов вулканец бесит его до искр перед глазами. Выходка у ректора стала первой в бесконечной череде, а потом те пошли косяком. Джим узнает имя этого гребанного вулканца и понимает, что пора запасаться веревкой и мылом. Так, на всякий случай, но с него действительно может статься. С родственной душой в виде вулканца он может еще и не сладить. И конечно же, ему еще придется найти к нему подход, но Кирк любит сложные задачки.

Гнев идет напополам с любопытством и адреналином. Как только злость от очередной нудной и, по мнению Джима, бесполезной и бессодержательной отповеди заканчивается, ее место занимает азарт – как же вывести вулканца так, чтобы тот наконец отреагировал? Не читал нотации, а проявил хотя бы одну эмоцию. Он знает, что у Спока они есть – все дело в том, насколько сильна его выдержка и кто победит в этом противостоянии упрямств.

Несколько месяцев Джим из кожи вон лезет, только бы показать отмороженному профессору, что он – не просто кадет из серой массы и не сын своего отца. Он – совершенно другой. Настолько многогранная личность, что профессору впору исследовать его, как небывалый феномен, а не понукать и третировать. Джим этого не позволит даже собственному соулмейту.

Все надежды рушатся на новогодней вечеринке. К концу семестра вулканец превращается в законченного упертого ублюдка и уже не стесняется ставить под сомнение умственные способности отдельно взятых кадетов. Естественно, в пересчет на проценты, высчитанные с математической точностью. Джим ему за это хочет собственными руками шею свернуть и вырвать трахею. И он даже знает, как это сделать, не прибегая к насилию – закончить эту гребанную Академию лучшим учеником за всю ее историю и в рекордные сроки. Чтобы Спок подавился этим знанием и дышать не смог от гордости за него.

И после этого садистские наклонности Джима расцветают во всей красе – от грязных фантазий, как он трахнет своего ублюдочного профессора на его же ублюдочном столе в аудитории на глазах у всего потока, до неподъемного количества лекционных часов по разным дисциплинам. И иногда эти наклонности отнюдь не метафорические – приливы отрицательной энергии сбрасываются в алкоголь, оргии и все же случающиеся, но тщательно скрываемые драки. Любителей начистить ему рожу теперь столько же, сколько и любовников, а Кирк даже гадать не берется, кто ему подсыпает в кофе по утрам «озверин». Хотя предположения, конечно же, имеются.

Он не сразу замечает, что с ним что-то не так. Аллюзии, итерации, паттерны. Слишком, даже для него, бурные эмоции, реакции и неутихающая импульсивность. Он явно сходит с ума или заражен каким-нибудь инопланетным бешенством. Хотя… почему нет?

Где-то когда-то ему на глаза попадалась статья об «эмоциональном переносе» у встретивших друг друга соулмейтов. Не такое уж и редкое явление. И опять-таки, не необычное. Часто пары, прожившие вместе уже довольно долго, любящие друг друга и принимающие, могли делить свои чувства на двоих. Все, а не только страсть. Отчего Джиму не страдать той же фигней? Он ведь уникум. С вулканской меткой на руке – отчего не чувствовать того, кто всю жизнь чувства эти подавляет? От них же нельзя избавиться, развеяв как дым – чувства – они как вода в стакане – все излишки выливаются наружу. Почему бы Джиму не впитывать эти «излишки»? Тогда вполне можно объяснить, откуда у него эта агрессивность, излишняя рисковость, несдержанность и склонность к максимализму. Вполне логично. И тогда получается, что жить припеваючи какому-то гребанному зеленокровному помогает именно Кирк, сгорая между делом от этих самых чужих эмоций. Мало ему своих было. К тому же, это – не равноценный обмен – собственные всплески никуда не исчезают, поэтому у него всегда «двойная доза». Наркоман не по своей воле, мать его.

Он не знает, за каким лядом ему нужно было еще и так отличиться, но выходит, что он всю свою жизнь только и делает, что занимается этой навязанной благотворительностью. И если до чертового вулканца однажды все-таки дойдет, кем они друг другу приходятся в действительности, то Споку придется очень постараться, чтобы Джим простил хотя бы малую толику того, что ему пришлось испытать по его вине.

Все, что Джим может в этой ситуации – это пользоваться ею на всю катушку. Раз Спок скидывает ему свой негатив, то Джим будет от него избавляться. Так, как умеет. И не только в привычных загулах – учебе эта энергия будет только на руку. Вот только «излишков» этих с каждым днем все больше – копятся и не исчезают совсем. Как будто Джим черпает воду из прохудившейся лодки – сколько ни выливай, а все равно прибывает. И остается только гадать, когда масса станет критической, а сам он пойдет ко дну. Чертовому Споку-то ничего не будет – эмоциональный «кастрат» прекрасно проживет свою жизнь евнуха, а вот Кирк не остановится, пока не взорвется и не выгорит дотла. Он даже представляет себе, насколько это будет феерично, и начинает готовить запасные пути отхода на случай чего. Он себя знает – мало не покажется ни одному из них.

***

Он прекрасно знает, что подобного в Академии еще не было. Ничего настолько возмутительного не было вообще. Даже если процент отчисленных студентов почти не менялся из года в год. Спок специально проверял статистику. Сразу после того, как остановил безобразную драку, и после уже приватного разговора с ректором. Один из кадетов, затеявших драку, смеет улыбаться Споку – кроваво-залихватски и безнадежно уверенно. А вот Спок не уверен, что есть хоть какие-то причины для радости – драчуны попадают на особый контроль преподавательского состава и если и дальше смеют нарушать дисциплину, то до хорошего не дослуживаются. Если им вообще будет позволено продолжить обучение.

Этот же наглый кадет выглядит так, как будто готов попрать любой Устав ногами, только бы отстоять свою честь, и вот такие случаи заканчиваются одинаково – справкой о непригодности и открытыми задними воротами учебной территории. Даже причина подобного поведения не так важна – Спок вообще – пацифист – для него этонеприемлемо. Даже когда выясняется, что кадет – сын именитого героя и отстаивал свое доброе имя. Слишком хиленькие доводы – вот за ним самим тоже водилась слава «полукровки»: в детстве и юношестве одноклассники часто упоминали этот факт в нелицеприятном контексте, но Споку же ничего не сделалось. Сурака ради, реагировать на подобные инсинуации позволено только детям, и то – только в силу их эмоциональной недосформированности. Но уж никак не здоровому лбу, давно выросшему из пубертата.

Все это он и заявляет Джеймсу Тиберию Кирку на все его доводы, и кадет тут же сжимает кулаки в новом приступе немотивированной агрессии, пока ректор не останавливает их обоих. Дисциплинарного наказания для такого грубого, ограниченного и вспыльчивого кадета мало. Нужно что-то еще – что-то, что доказало бы истинность тщетности притязаний к факту поступления кадета на службу. Если его гений действительно настолько силен, ему не будет сложно это подтвердить. Три исследования лично Споку – и тот согласен принять раскаяние в содеянном.

Ректор его инициативу поддерживает, а вот после того, как кадеты удаляются восвояси, смотрит долгим взглядом. Очевидно, что у уважаемого профессора мнение глубоко отличное от мнения коллеги. Спок приподнимает бровь в немом вопросе, а ректор пускается в объяснения человеческой политики превентивных мер. Превенция тут простирается на слишком уж многие аспекты социальной жизни, как оказывается. Ректор достаточно информативно рассказывает Споку о личности кадета Кирка – начиная родословной и заканчивая приводами в полицию. Консолидируя, профессор напоминает о том, что не может допустить худшего, подразумевая под этим институт преемственности, нежелание позорить Академию, Флот и самого Кирка, а также отсутствие свободного времени на различного рода разбирательства. Также он зачем-то говорит о «высших эшелонах» и о том, что он не будет ни с кем «цацкаться», а Спок решает уточнить эти понятия в факультативном порядке.

Со слов ректора превентивные меры в отношении Кирка будут заключаться в некотором послаблении в части правил обучения и дисциплины – естественно, минимальном и исключительном. И только для того, чтобы не испортить репутацию высшего учебного заведения. Спок с подобным в корне не согласен, а профессор только хмыкает – он ставит его перед фактом, и если тот не согласен, то может преподавать кадету в каком угодно стиле, но все замечания Спока насчет Кирка не уйдут дальше преподавательского состава. Можно подумать, Спок не знал насколько велика разница в их менталитете. И если консолидировать дальше, то претензии другого кадета к Кирку станут более чем истинны – вот оно, то самое «покровительство». Только чтобы не прослыть «Академией, отчислившей сына великого героя», они готовы на нарушение установленного порядка. Споку этот парадокс ломает любые логические цепочки, выстраиваемые в голове, раздражает нервные окончания и вызывает достаточно сильный эмоциональный отклик – чертов кадет Джеймс Тиберий Кирк смеет диктовать им свои правила, как его учить и как с ним обращаться. Небывалая наглость, неподражаемый моветон и невероятное лицемерие. Спок морщится, кривится, душит естественные позывы на корню и решает понаблюдать за этим кадетом первое время – так ли страшен черт, каким его тут малюют?

На удивление, «черт» действительно оказывается незаурядного ума. Дисциплину старается больше не нарушать или начинает лучше скрываться – Споку, если честно, до фонаря – Кирк предоставляет ему требуемые исследования и не стесняется в выражениях, комментируя свои работы. Вулканца они впечатляют больше, чем должны были, но за этот месяц – да, гаденышу плевать на установленный срок – он уже успел узнать его и составить мнение.

Кирк безобразен в своем непостоянстве. Бабник, дебошир, душа любой компании, пьяница, но безусловный гений. Спок отказывается понимать, как такую неуравновешенную личность допустили к собеседованию в командный состав. Спок и сам имеет чин коммандера, но никогда бы не подумал, что Кирку позволят кем-либо управлять – психология людей абсолютная «terra incognita» для вулканца. И все же, раз кадет смог пройти необходимые тесты, значит, имеет какие-то задатки. Помимо, конечно же, умственных способностей. Спок только из-за них делает ему поблажку в их «словесных баталиях», когда в процессе дискутирования кадет Кирк переходит все допустимые границы речевого обращения.

Спок и в страшном сне не мог бы себе представить, какими путями, порой, ходят мысли Кирка, на что вообще похожи его мозг и процесс мышления. Он предпочитает не прибегать к риторике, потому что кадет и без нее продолжает нарушать установленные правила – любыми своими действиями он нарушает эмоциональный баланс вулканца, и Споку приходится тратить непозволительное количество времени на его восстановление в медитации. Но все равно с каждым разом баланс поврежден все сильнее, реакции ярче, медитации дольше, а степень оху… ошеломления все выше. Кадет чертов Кирк собирается не просто продолжить обучение в Академии в подобной манере – похоже, именно вулканцу достанется большая часть его стараний. Просто потому что Спок не собирается спускать все это на тормозах.

Вот только с кадетом это – как в законах физики: сила действия равна силе противодействия. И чем сильнее Спок давит на Кирка, заставляя принимать устоявшиеся нормы, тем сильнее тот их отрицает. Он уже знает, что характер и умственные способности кадета оказались неординарными. Конечно же, его гению никогда не сравниться с возможностями вулканца, но даже Спок понимает, что так нельзя. А Кирк продолжает лезть на рожон и задаваться, в конце концов, заявив во всеуслышание, что собирается закончить обучение за минимально возможный срок, только бы доказать профессору, что люди могут быть ничуть не глупее вулканцев. Вот что на самом деле глупо, так это доказывать подобное Споку. Даже без учета его смешанного происхождения, он прекрасно видит эту разницу.

Бесполезно даже сравнивать их – ну в чем они могут тягаться? В количестве выпитого алкоголя, в количестве боевых противников, в количестве сексуальных партнеров? В количестве шрамов, которыми угваздано тело и душа вдоль и поперек? Нет, Кирк тут на первом месте. Но всерьез собирается потеснить Спока на пьедестале отличников, закончив стандартное четырехгодичное обучение за два с небольшим года. Серьезно? Спок не верит. Лавры самонадеянности и бахвальства он отдает без боя. Но все же присматривается к отпрыску героя Флота повнимательнее – что-то должно быть в нем такое, что заставляет глупого человека воспевать хвалебные оды самому себе. И подтверждать некоторые из них шквалом слухов, что ползут по Академии и среди курсантов, и среди преподавательского состава.

От профессоров Спок слышит о нем только плохое. Зачастую очень плохое. А еще видит, порой, странные сопровождающие ругань улыбки, и тщится их расшифровать – логика людей была… слишком эмоциональной. То есть, совершенно нелогичной с точки зрения разума, но правильной с точки зрения чувств. Зачастую, но не всегда. Спок не только не берется расшифровывать, но и отказывается признавать ее существование. Для него она бесполезна даже в качестве информационной составляющей его миссии на Земле. Он – профессор ксенолингвистики, а не взбалмошный студент, поддающийся импульсам, сиюминутным желаниям или чувственным порывам. Он четко разграничивает эти понятия. И с треском проваливается с этой теорией стоит только небезызвестному студенту явиться на лекцию.

Вот тогда-то он и понимает, за что его так «любят» другие профессора – кадет Кирк переключает все внимание на себя. Одной белозубой лукавой улыбкой. Женская половина аудитории, в большинстве своем, просто тает, мужская – загадочно переглядывается и тут же предается ностальгии по совместным попойкам. Вернуть это внимание крайне сложно. Вложить что-то в головы кадетов из знаний после такой обезоруживающей атаки и того сложнее. Особенно, когда кадет Кирк начинает выступать с ответами на вопросы у доски – его слушают, как мессию. А еще он помогает понравившимся студентам и студенткам, а непонравившимся, под тем же соусом обаятельнейшей улыбки, подает дезинформацию. Первые – быстро становятся отличниками, последние – заваливают простейшие тесты. И все это получается у кадета Кирка легко и как само собой разумеющееся.

«Гении и злодейство» – смысл этой идиомы Спок понимает очень быстро и с наглядными примерами. Кадет Кирк – монстр на фоне однотипной человеческой массы. Инопланетянин. Спок благоразумно решает держаться подальше. После того единственного «близкого контакта» в кабинете ректора и после того, как заглянул в табель успеваемости возмутительного кадета. «Гений и злодейство» – еще раз повторяет про себя Спок и радуется, что не успел уточнить значение фразы у матери – более понятно не объяснить.

И именно поэтому он отказывается контактировать с Кирком больше необходимого. Хочет выпуститься раньше? Вперед. Спок его точно держать не будет. Это сделают способности самого кадета – в частности, в лингвистике тоже. У вулканца есть и более выдающиеся ученики – та же Нийота Ухура, например – а Джеймсу Тиберию Кирку пора перестать обнадеживать самого себя и их кормить сказками о своем величии.

***

Окружение Кирка растет экспоненциально его запросам. Чем дольше он учится, тем больше у него знакомых. Причем, самой разнообразной «масти» не только в плане происхождения – «на вкус и цвет» все они абсолютно разные. И точно так же неодинаково относятся к Джиму. Кто-то любит, кто-то ненавидит, кто-то проделывает все это вместе, а кому-то на него откровенно плевать – только бы отвалил, оголтелый. С избранными «экземплярами» Джим знакомит Леонарда. Черт его знает, с какой это радости и от какой чести, но все они – отчасти настолько же чудаковаты, как и Кирк. Нет, конечно же, не настолько, но завихрений в мозгу хватает. Боунс на каждом таком знакомстве в открытую сочувствует индивидам и предупреждает, что дальше будет больше. Он-то эту кашу чуть дольше них хавает, так что может делать неутешительные прогнозы.

Среди самых запоминающихся знакомцев Кирка оказываются ботаник, гений-подросток и амбициозная стерва – вот что совершенно, ничуть не удивительно – те три кита, что составляют личность самого Джима. Ботаник-романтик и преданный оруженосец – Хикару Сулу, который оказывается ботаником в прямом смысле слова и тут же обещает подарить Боунсу цветочек. Цветочек, мать твою! От широкой души! А еще он увлекается фехтованием – уж куда бы прозаичнее, но Джим-то ценит все красивое, и наверняка уже имел удовольствие любоваться тренировками Сулу с мечом. Каменный век, прости Господи, и агрессивное растениеводство – чем не тот пресловутый парадокс, подобиями которого набита под завязку голова Кирка? Чем не та же тяга к знаниям, романтика усидчивости и терпеливости исследователя, что и у Джима? Чем не та же преданность, воинственность и честь? Кит, размером с самый последний из созданных крейсеров Флота.

Гений-подросток оказывается русским – гением в прямейшем из смыслов, и ребенком по сути – мальчишке нет и четырнадцати. Вот только когда Леонард слышит его имя, он напрочь забывает о Кирке. Черт возьми, он это нарочно! Мало того, что влез своими гриндерсами в его жизнь, пнул в Академию, так он теперь ему еще и соулмейта найдет?! Джим – Господь Бог, что ли? Или он – посланец от фатума? Или – чертов провидец, и подстроил все это?!

Все это Маккой шипит ему на ухо уже после встречи. В ближайшем же закутке недалеко от кафетерия. Озлобленно и с силой сжимая чужой локоть. Джим сначала удивляется, потом приходит в восторг, а потом хмурится – никакой он не экстрасенс и не фатум – просто совпадение. Радуется он за друга – не придется больше искать черт знает где, а хмурится, когда понимает, что Леонард его восторгов совсем не разделяет.

– Он же чертов ребенок!! – кричит Маккой уже в их комнате в общежитии, а Кирк хватает его за плечи, останавливая от броуновского движения в пространстве спокойным вкрадчивым голосом.

– Боунс, милый мой, любимый неврастеник, успокойся.

– Во-первых, ты – не врач, и не сможешь диагностировать неврастению, даже если увидишь ее воочию, во-вторых, уж я-то ей не страдаю точно и заявляю это именно как доктор, а в-третьих, Джим, ты и правда думаешь, что это выключается по щелчку пальцев?! – рычит Леонард.

– У тебя паника, – беззаботно фыркает Кирк. Как ни в чем ни бывало. И правда, что случилось-то? – Пакет дать?

– В задницу его себе засунь! Паники у меня нет тоже, – продолжает Маккой, а потом вдруг как будто слышит тот «щелчок пальцев» – ощущает теплые руки на своих плечах, замечает голубые глаза, полные довольства и уверенности, видит чужую легкую улыбку, полную искренней радости за друга. Как после такого не выдохнуть? Как после такого не позволить притянуть себя в объятия и на секунду не расслабиться?

– Поздравляю, – шепчет Джим со смешком, а Маккой морщится и отстраняется.

– Как будто есть с чем. Это чертов ребенок…

Он не скрывал от Джима метки – тот ее легко прочитал. Равно, как и выражение лица доктора, красноречиво говорившее, что у него с соулмейтом все сложно – он его не встретил и искать не собирается. Ну что тут скажешь? Для всех это по-разному. И вот сейчас – случай Боунса далеко не единичен – подумаешь, разница в возрасте почти в два раза – у кого-то и в полжизни бывает. Маккоя никто не толкает на преступление и не заставляет даже встречаться. Даже Павел Чехов. Уж куда там Джиму. Тот просто пожимает плечами и предлагает дружеское общение – все остальное, если Леонард захочет, можно устроить после совершеннолетия Павла. Конечно, если они к тому времени живы будут и будут служить на одном корабле – на разных – это вообще депрессивный мрак. Но это у Джима все так легко и просто, а Маккой неделю не может отойти от шока.

Ребенок, которому достался он. Повидавший виды, разведенный склочник, угрюмый неврастеник, уже больше года не видевший свою собственную дочь – ну зачем ему это? Он всегда знал, что судьба – жестокая сука, и не пощадит никого, но вот этому кудрявому, тонкому и звонкому он ее такую точно не хотел. И в его силах этого не допустить – хвала Всевышнему, Джим всегда представляет друга «Боунсом», а сам «Боунс» жмет руки с нейтральным «просто Ленн» – это даст надежду, что мальчишка не узнает до поры до времени. Если, конечно, не применит свои гениальные мозги и не смекнет, что тут к чему. Вот тут Павел с Джимом похожи – детская непосредственность, слепая безоговорочная вера в чудо и, отчасти, наивность. А бонусом к этому идут мягкие, фривольные и до жути активные мозги, которые работают процентов на 150, если не на полторы тысячи. Маккой-то уж точно не будет выяснять конкретную цифру.

После такого ошеломительного знакомства Кирк представляет его темнокожей женщине с шикарными гривой и фигурой – амбициозной стерве, что уперта не менее Джима и до сих пор не повелась на его чары обольстителя, тогда как тот уже перетрахал половину Академии. Нийота Ухура тоже была акулой, как Джим. Садилась на любимого конька собственного достоинства, закусывала поводья и отказывалась слезать с него пока не перескачет все горящие избы. Тьфу ты. Вот это Леонарду в них обоих не нравилось. Но если Джима он мог терпеть – тому по статусу гения многое шло по скидке, то вот Ухуру принял весьма прохладно – уж больно она ему бывшую напоминала этой своей нетерпимостью и категоричностью.

А еще за всем этим Леонард не сразу понимает, что Нийота не нравится Джиму еще по одной причине. Он из их знакомства сделал целое представление – гримасничал и ехидничал, а Боунс и Ухура, обменявшись понимающими взглядами, только синхронно вздохнули – это же Кирк. Вот только знакомились они возле аудитории лингвистов, а по слухам, профессор Спок, кроме Джима, на этом потоке выделял только одного студента. Точнее, студентку. Надо ли говорить, что Джим делиться чужим вниманием не умел и не хотел? Надо ли объяснять, почему «нелюбовь» у них с Ухурой была с первого взгляда и взаимной не только потому, что она не повелась на флирт и отказалась переспать? Естественно, нет – это вообще само собой разумелось. Ходили слухи, что «фаворитизм» Спока к этой женщине зиждется на романтических началах, но Боунс сомневался – это от вулканца-то? Коли так, то Джим ревнует Спока к Ухуре – ну честное слово! Маккой же уточнял, тот ли это вулканец, чье имя написано на руке друга – Кирк не говорил, а значит, посчитал информацию лишней. Боунс не будет на этом заморачиваться. Он будет знакомиться дальше, учиться в чертовой Академии и беречь Джима от неприятностей разного размера и степени поправимости. Прямо сейчас это – все, что в его силах.

***

Джим безумно устал: голова пухнет от новых знаний, в сутках, как минимум, не хватает 48 часов 56 минут, дел по горло так, что он захлебывается, а количество лекций не уменьшается. Он забывает, когда ел, а когда спал, и если бы не Боунс с его режимом дня и рационом питания, Кирк давно бы свалился и сгнил заживо. Как удобно, когда есть на чьи биологические часы ориентироваться.

Джим не помнит лиц партнеров, с которыми трахается, и давно не ощущает вкуса виски, ядреных коктейлей на водке и элях, воды… Даже драки перестают приносить необходимую дозу адреналина и боли. Но Джиму и такая жизнь вовсе по душе – он похож на легкий звездолет, потерявший управление и вошедший в смертельное пике – осталось только лапки сложить и орать от радости. Свободное падение длиною почти в два года, а Джим – без реактивного ранца и даже без спасательного парашюта. Что тут говорить? В его персональному Аду перестановка декораций и смена действующих лиц. Там теперь Сулу и Чехов, Спок и Ухура, преподавательский состав и куча недругов, что он успел себе нажить в процессе обучения.

Главный специалист по котлам и пыткам, конечно же, вулканец. Джим и представить себе не мог, что судьбоносное обещание станет договором с дьяволом, по которому у него – никаких прав и одни сплошные обязанности. Хоть в петлю лезь. Вот только Кирк предполагал, что в 70 процентах случаев именно так все и получится. Это же Джим! Это же чертов вулканец! На него не действует ни работоспособность знаменитого кадета, ни усидчивость, ни тяга к знаниям, ни скорость эти знания усваивать и применять. Даже успехи по его собственной дисциплине остаются недооцененными, тогда как Ухуру этот паршивец давно и часто выделяет из толпы. И что бы Джим ни делал, а Спок остается хладнокровным змеем, который взирает на него, как на ретивого бандерлога – со смесью презрения и философской отстраненности.

Кирк уже что только не испробовал, но результат один и тот же. Он и флиртовал, и соблазнял, и открытым текстом высказал однажды свой интерес, а гоблину все как с гуся вода. Фиолетово, параллельно и индифферентно до известной матери. Гора, которая и сама не двигается, и Кирк-Магомет не может до нее дойти. Аж сердце рвется на части…

И Джим устал. Устал учить, конспектировать и экспериментировать. Устал есть, спать, встречаться с друзьями. Устал целовать не те губы, дрочить и трахаться, представляя одно только лицо. Да, за два-то года его чувства успевают несколько раз настолько видоизмениться, что он не удивляется, что помимо жажды убийства в нем настолько же повсеместно угнездилась страсть. Ну а что такого? Они ж, так его раз так, все-таки родственные души – секс хоть и необязателен, но желательно подразумевается. А Кирк – молодой парень, в расцвете лет, но уже не сил. Сил с каждым днем все меньше. Спок не видит, не слышит, не чувствует, а Джим только и делает, что бьется головой в закрытые двери – по всей видимости, ему никогда не откроют. Он устал таскать ему свое сердце на блюде и смотреть глазами побитой собаки – за два года вместе с ненавистью, презрением и отвращением в глупой мышце проросли надежды. И страхи, и сомнения, и симпатии, и связь, которая и так уже душит его черт знает сколько лет – зацвели, заколосились и выпили из своего хозяина все соки. Джим не хочет знать, как называется эта болезнь, хоть и подозревает, что у той есть весьма емкое и, может быть, даже не матерное название. Какой в этом смысл, если спасения все равно нет?

Ему кажется, что танцы на этих углях длятся уже целую вечность. Как бы Кай, то есть Кирк, не выплясывал, а слово именно то. И обозначает то же самое. Именно вечность он уже пытается побороть эти чувства. И именно вечность он проигрывает с завидным постоянством. Спок уперт и не видит ничего, дальше собственного носа, и уже целую вечность Джим пытается до него донести, что вот он – рядом, под боком, именно тот, кто нужен, единственный и неповторимый. А на деле же вечностью оказываются всего два года, по истечении которых, Джим отчаивается и уходит с Пайком в миссию.

Он выполнил свой зарок – окончил Академию в рекордные сроки, и теперь свободен нести службу где угодно – ему везде будут рады. Теперь он волен отчаиваться сколько душе угодно, потому что тот, ради кого зарок и был дан, в упор не оценил чужих стараний.

Джим уходит с легким сердцем – лучше сдохнуть где-нибудь в джунглях Волос Вероники или в топях Дельты Анталики М21. Лучше клингоны или плебеи-каннибалы Солнечного Ветра. Самая страшная, изощренная или нелепая смерть лучше равнодушия. Потому что сколько бы Джим ни пытался, а ответ всегда один и тот же – вулканец никогда не признает у себя наличие человеческой родственной души. Даже тесать кол на его голове бесполезно – это за гранью его понимания. Зато для Джима – чертова ебанутая реальность, с которой он в очередной раз ничего не может сделать. Лучше Пайк и открытый космос, чем навечно застрять между двух огней – Споком и собственными чувствами.

Он решается не легко и не спонтанно – решение давно вызрело, и он быстро его принимает. Даже забив на третью попытку сдать чертов Кобаяши Мару. Первые две закончились фиаско, во второй – и вовсе все умерли, а потом Джим выяснил, что в соавторстве теста выступал вулканец, и не смог отказать себе еще в одной попытке – он готов перекроить этот тест вдоль и поперек, но сдать успешно. Уже после экстерната и итоговых экзаменов с чужим выпускным курсом. Он ведь говорил, что ему море – по колено? Он предупреждал. А тест станет вишенкой на торте его обучения в Академии. Косточкой от нее он заставит Спока подавиться и кашлять до кровавых соплей – вскрыв его коды, обманув программы и прописав свой сценарий развития событий.

Вот только теста не случается. Джим не успевает даже некоторые результаты по экзаменам получить, не то, что диплом, звание или лычки, как к нему приходит Пайк. У того – срочная двухлетняя миссия, и если Кирк закончил маяться дурью со своим обучением, то добро пожаловать на борт его корабля. Всего-то и надо: сдать еще несколько тестов и получить полетное предписание. И гори оно все адским пламенем.

***

Джим прощается коротко. Смотрит хмуро и цедит сквозь зубы. Как будто на тот свет собирается. И Боунс замирает, глотает с трудом горечь и глупые вопросы, типа: «а как же я?» и «что со мной будет?» Чертов Кирк опять переворачивает все с ног на голову! А Джим наконец выдавливает из себя жалкое подобие улыбки и просит дождаться его. Обещает вернуться… Да не в этом же дело! Это Боунс будет ждать его и выпуска! А Джим должен за это время не сдохнуть! Хотя… Если обещает, то Леонард, наверное, должен верить? Поверить этому голубоглазому ублюдку, что тот сможет не угробить себя за два последующие года. А что Маккою еще остается? Его-то на корабль без звания не пустят! Все, что Леонарду остается, это – скрипеть зубами от злости, проклинать этого неугомонного Кирка и молиться, чтобы тот действительно не сдох. Где-нибудь в ядовитых степях Сааки или в плену у каких-нибудь туземцев из созвездия Жирафа. Хотя, о чем это он? Джим-то будет наверняка изобретательнее…

Он уходит. Академия еще пару недель полнится слухами и обсуждениями необычного кадета, а потом возвращается к привычной жизни. Пресной, обыденной и до омерзения тихой. Боунс пересекается несколько раз с Ухурой, но они ни о чем не говорят. Несколько раз завтракает с Сулу – только когда мальчишки Чехова нет рядом, а на лекции по ксенолингвистике Леонард забивает. Даже если дело не в Споке, не в том, что он, может быть – родственная душа Кирка, но чертов вулканец стал катализатором. Того, что Джим сейчас в космосе без Боунса. Без своего дорогого друга, лечащего врача и ангела-хранителя. Если Пайк уроет Джима на этой своей чертовой миссии, Маккой пришьет Споку его дебильные уши к его не менее дебильной заднице.

Леонарду ничего не остается, кроме как терпеть. Давиться кофе по утрам в одиночку, получать редкие сообщения на падд с опозданием в неделю, прятаться от Чехова и взять себе дополнительный курс экстренной хирургии. Боунс аппендиксом чует, что это ему еще пригодится – когда Джим вернется, они будут служить вместе. Это не обсуждается, как и то, что Кирк обязательно даст повод не раз его разрезать или заштопать. Как и то, что не «если» вернется, а именно «когда». Джим обещал, а это значит, что Маккой хоть в сам Ад спустится, но достанет Кирка, если тот вдруг попробует его кинуть.

***

Первые полгода в космосе проходят на ура. Первым делом «Мальта» идет к системе Медузы, а Джим знакомится с Монтгомери Скоттом – главным инженером и начальником всей технической службы на их старушке. Этот крейсер уже завершает карьеру, тогда как Джим начинает свою. С него и со знакомства со вредным шотландцем. «Скотти» – ухмыляется Кирк уже через полчаса под руководством своего нового начальника и хочет разрыдаться от счастья. Такое ощущение, что это Ленн оправил ему такую своеобразную «весточку» – ленивого, упрямого, гениального и язвительного механика, который пьет все, что горит. Брата своего. Джим не может не ощущать заботы и не может не радоваться. Словно «привет» из загробного мира, и Кирк только умиляется: они со Скотти совпадают один-в-один, как с Маккоем, Сулу и Чеховым, как с десятком знакомцев в Академии и некоторыми членами экипажа «Мальты» – Джим еще не со всеми перезнакомился, занимаясь калибровкой выходных дуг малого реактора, сваркой лопнувших труб подачи жидкого азота, перепрограммированием систем отопления грузовых отсеков и прочей ерундой, которая теперь является его работой. Но он уверен, что найдет среди экипажа не только любовников, но и верных товарищей – это же Джим и его нескончаемый поток везения.

За полгода они со Скотти перекраивают «Мальту» от кормы до бушприта – и нечему удивляться – два гения способны сделать из этой летающей баржи «Летучего Голландца». Ну или «Шотландца». Пайк смотрит на это самоуправство сквозь пальцы и даже не сильно рычит – Скотта он хорошо знает, Джима знает еще лучше: выйдет не «Голландец», а саркофаг. И Кристофер сманивает Джима на мостик – в инженерном им со Скотти тесно, Джиму нужно что-то еще. Его неиссякаемый запас энергии можно хоть к варп-ядру подключать, а то, что он делает сейчас, это – жарит яичницу силой мысли. Кирку нужно двигаться дальше, и Пайк выдергивает его на мостик – тут его гений будет занят во всех областях, какие захочет охватить. От моделирования взрывов сверхновых до исследования гамма-излучения. Пусть хоть бонсаи в оранжерее выращивает, хоть разводит плотоядных инфузорий, но это снизит риск отправить «Мальту» в последний полет со всем экипажем раньше положенного.

Впрочем, им это и без Джима пока удается – миссии у них самые разнообразные: от эскорта послов Юнга на границу со вражескими территориями Да-Дуан до задержания работорговцев с Ориона. В основном, задачи боевые – это ли не для Джимова зуда приключений? Пайк уверен, что тот отлично справится. Если уж однажды намеревается стать капитаном, то опыт совсем не лишний. Пусть понюхает пороху, пусть побегает от местных аборигенов со стрелой в правой ягодичной мышце, пусть переоденется андорианской шлюхой и проникнет на чужой корабль за информацией. Пусть развлекается, пока приносит нужный Флоту результат. Пайк не жалеет, что однажды предложил ему поступить на службу, а потом забрал к себе на корабль. Джим не жалеет тоже – он наконец-то на своем месте.

А через полгода они попадают в пояс органических астероидов, и половина экипажа тут же ложится, где стояла, от паразитического паралича. Пайк сплевывает гнилую мокроту и орет Джиму, чтобы тот не лез к штурвалу, но у Кирка все равно получается вытащить их – обходными путями, «дезинфекцией» пониженным, до критического, атмосферным давлением и продувкой кислородных систем каким-то наспех состряпанным составом. Пайк орет ему, чтобы тот, сосунок, не зазнавался, но подает прошение о повышении Кирка в звании. Хрен бы с ним, но его нынешний старпом, как и, черт возьми, половина экипажа, еще не скоро оправятся от паралича, а Кристоферу нужен помощник. Действующий старпом со мнением капитана солидарен, и Джим меняет цвет своей формы.

Черт бы с ним, но если Пайк и правда надеется, что Джим однажды станет капитаном, то он ему и этот опыт в глотку запихает. Особенно тогда, когда Кристофер и сам с трудом может двигаться. Но все же может и поэтому не собирается сворачивать свою, возможно, последнюю, миссию в карьере ни из-за гребанных астероидов, ни из-за нехватки квалифицированного командного состава. Он им эту квалификацию сам обеспечит – Джиму нужно просто собрать яйца в кулак и принять эту ответственность.

То, что происходит дальше, похоже на фильм ужасов: нуар, фарш, содомия и психологический триллер. Пайк подписывается под каждым заданием Адмиралтейства и скидывает их на Джима – ненасытное чудовище, что живет внутри этого голубоглазого гениального теперь уже старпома только радо самой тяжелой работе – Кирк-то тоже понимает, что эта миссия, скорее всего последняя. И для Пайка, и для его не менее опытного и умудренного годами предыдущего старпома. Поэтому и старается изо всех сил – оправдать доверие и отблагодарить за науку. И вот теперь полет «Мальты» больше похож на путешествие цирка-шапито – хрен с ними, с астероидами, они и от клингонов бегают, и от перекрестного огня воюющих планет-близнецов Алисии, и от мигрирующих спор разумных грибов в Магеллановом облаке. Джим находит им приключения на каждом самом простом задании, но каждый раз умудряется вытащить их сухими из воды и без каких-либо дополнительных потерь. Пайк не может не радоваться – космос – это не прогулка до супермаркета за молоком, тут в каждом квадранте кровожадные подводные камни, смертельные инопланетные вирусы и иная форма жизни, иногда желающая уничтожить все живое, иногда – нет. Джим в космосе, как карапуз в песочнице – дайте только ведерко и лопатку, и он вам каких угодно «куличиков» налепит. Хоть маленьких – спасет население планетоида от потока серной кислоты, хоть больших – за полтора года правой рукой капитана и фактически руководства кораблем ни одной проваленной миссии. Был бы Джим его сыном, он бы им гордился. А так – приходится посылать еще одно прошение в Адмиралтейство – пусть оно гладит того против шерсти.

Кирк мужает на глазах, подбирает сопли, подтачивает зубы и продолжает лучезарно улыбаться в какой угодно ситуации – в пору не гордиться, а выпороть, но Пайк, как и его экипаж, могут только молиться – чтобы не выгорел, не выкипел, не сошел с ума к концу этого «неожиданного путешествия». А что он хотел? Космос – это не пастораль и беззаботность, это – грязь, радиация, неизвестное оружие и бесконечное безвоздушное пространство с какой-нибудь занимательной хренью на каждый парсек. Вот только Джиму тут, похоже, нравится, и Пайк вместе со своим экипажем не может не улыбаться – они нашли друг друга, как две родственные души. И уж точно не Кристоферу их разлучать – пусть летают.

***

Возращение «Мальты», как удар под ребра припрятанным ножом – у того по лезвию зазубрины и шипы у рукояти – когда проворачиваешь его в чужом теле, плоть медленно рвется, доставляя просто невероятную дозу экстра-ощущений нервным окончаниям. Джим именно так себя и ощущает, прокладывая курс к Земле. Пайк улыбается его мучениям, подбадривая тем, что они еще месяц будут добираться и трижды свернут по дороге в обратную сторону по делам Федерации, но Джим-то знает, что скоро это закончится. Ну а как же? В «Мальте» шесть новых, не предусмотренных стандартной комплектацией, отверстий, Пайку дали адмирала, экс-старпом Бриггс рвется в родной Суссекс разводить пчел, а половина экипажа плюется в след Кирку, а после молится. Им всем пора передохнуть.

Кристофер только хлопает его по плечу, заговорщицки подмигивает и опять выговаривает за появление на мостике одетым не по Уставу. Что поделать – Джим вчера последние брюки порвал на причинном месте, валяясь со Скотти под брюхом грузового катера, а вот репликатор починить у него так руки и не дошли. Ну и что, что Джим одолжил у Скотти килт – вероисповедание позволяет носить ему что угодно в обход Устава, а также жалеть о том, что они возвращаются. Мостик посмеивается над его фальшивыми слезами, и Кристофер сжаливается: делится с экипажем слухами о том, что командование готовит новый проект с долгосрочной миссией – все желающие уже могут записаться. Джим чертыхается и готов придушить этого старого лиса за такие выкрутасы, но у них еще будет серьезный разговор на эту тему. Наверняка даже не один, но начнут они, пожалуй, с самого главного – с корабля.

– Ты же знаешь, что тебе везде будут рады? – ухмыляется Кристофер в свой бокал. Они все-таки вернулись на Землю, уже успели сдать первые отчеты о завершении миссии, а Джим в приступе безысходности утащил своего капитана в бар – поговорить об уже наболевшем. – И сторожевики, и медики, и исследователи. С твоим новеньким обозом можешь даже выбирать.

А Джим надувается как мышь на крупу и сам понять не может, чем недоволен. Тем, что они так быстро вернулись, тем, что Пайк уходит, или тем, что не хочет расставаться ни с экипажем, ни с кораблем.

– Но, опять же, подозреваю, что тебе и одному будет неплохо, – Пайк хитро прищуривается тогда, как Джим еще только-только начал задумываться о подобной перспективе. Он? Капитан? Свой корабль? Кто ж ему позволит? Как бы сильно он ни хотел…

– Что, струсил? – фыркает Кристофер, а Кирк тут же загорается.

– Не дождетесь! Я-то и не стану капитаном? Не смешите меня, – уверенно заявляет он. – Вы можете доверить мне и корабль, и экипаж.

– Нет, Джим, – отвечает Пайк и ерошит его макушку широкой ладонью. – Новому капитану – новый корабль. Старушка «Мальта» уже свое отходила, и я вместе с ней. Осяду в штабе, буду давать тебе самые скучные и безопасные миссии, куплю домик в деревне…

– И повеситесь через полгода, адмирал, – ехидничает Кирк, убежденный в своей правоте. Два года плечом к плечу – что, он не знает этого человека?

– Уверен, ты и из самой скучной миссии сделаешь ту, что пощекочет нервы и твоему экипажу, и командованию. Что, я не знаю тебя? – с удовольствием констатирует Пайк. Вот, у них даже мысли сходятся. Джим был бы не против иметь его имя на своей руке вместо этих дебильных закорючек. – Может, наконец, соулмейта своего найдешь, а мне, наконец, дашь побыть со своим.

А он о чем говорит? Стоп. Что?

– Ну естественно, теперь ты удивляешься! – Кристофер уже не сдерживаясь хохочет. – А ты как думал? Иди, сынок, и принеси наконец пользу обществу, Флоту, космосу и самому себе.

– Длинный список получается, не находишь? – Джим кое-как сглатывает удивление, ставшее комом в горле.

– Тебе – в самый раз, – заявляет адмирал и хлопает его по плечу. – И не вздумай разочаровывать меня.

Это, пожалуй, самое лестное из напутствий, что он слышал в своей жизни. Обычно ему желали провалиться по дороге к черту, а Пайк, тем временем, продолжает.

– «Энтерпрайз» проведет в доках еще полгода. За это время тебе подберут недостающую часть экипажа из выпускников Академии или с других кораблей. А тебе самому предстоит сдать уйму нужных тестирований, экзаменов и зачетов. Моя протекция – только 50 процентов успеха, все остальное – это ты сам. Поэтому повторяю: не подведи, – адмирал теперь строг и серьезен, и Джим рефлекторно выпрямляет спину, чувствуя новый груз возлагаемой ответственности. – Ты уже был в космосе и знаешь, как это бывает: или нелюбимая работа на всю жизнь, или призвание с первого варп-прыжка. Поэтому, Джим, не проеби этот шанс. Больше не будет.

А вот с алкоголем им пора завязывать. Завтра у Джима назначение на кандидатуру, а у Пайка – официальный прием регалий. И если для Кирка выпитая доза, что слону – дробина, то Кристоферу пора начинать следить за своей речью. А то, как же, вдруг он такие слова еще своей паре начнет говорить – Джим тогда со стыда помрет…

И все-таки: однако, как быстро Пайк все за него решил. Джим даже рта не успел раскрыть, а ему уже и корабль предоставили, и звание дожидается. Но адмирал не шутит про корабль, а Джим не шутит про тесты – он-то кинул свою заявку еще месяц назад и намеревался стать кандидатом во что бы то ни стало. Джим не был бы самим собой, если бы всегда не хотел большего. Он-то знал, что Пайк уже собирался осесть в штабе, а экипаж после того паразитического паралича разбежится как крысы по более теплым и спокойным местам. Но не весь – та часть, которую Кирк успел обаять, останется, а с Кристофером в Адмиралтействе, и им, и Джиму будут доставаться только самые классные миссии. Классные, конечно же, под стать Кирку и только в том случае, если он сумеет добиться звания.

Пайк не врет про протекцию – она свое дело сделает, остальное – только в руках Джима. И может быть, не зря Кирк составлял самые лучшие в Звездном флоте отчеты командованию, а Пайк подписывал не глядя, валяясь с очередным приступом лихорадки в лазарете, – они свое дело сделали. Кирка заметили еще в Академии, и дай Бог, чтобы тонкий расчет Джима на космодроме Риверсайда не дал сбой. Он хотел изменить свою жизнь? Он хотел в космос? Он своего добился.

***

Первое знакомство с «Энтерпрайзом» устраивают за месяц до официального «спуска на воду». Избранному составу и с необычным провожатым. Споку претит эта «избранность», но он рад снова видеть адмирала Пайка. В добром здравии. А экскурсия эта, в большинстве своем, для офицерского состава, что будет служить на мостике или возглавит другие подразделения и службы. И то, только потому, что он на две трети состоит из почти выпускников Академии, тогда как другую часть экипажа нового корабля составят бывшие подчиненные Пайка – адмирал соскучился что ли?

Суперинтендант провожает их в доки, где они непозволительно долго, с точки зрения Спока, любуются дырами в обшивке корабля – пока кто-то из толпы за спинами коммандера, адмирала и суперинтенданта рассказывает о характеристиках крейсера – восторженно и явно нахватавшись из официальных источников. Все они знают, что на деле все окажется куда как… масштабнее. А вот насколько – интендант ведет показывать в машинное отделение.

Там кипит работа – механики снуют по отсекам, переговариваются, переругиваются и бесконечно что-то чинят. В ангаре рядом с варп-ядром процессия притормаживает, пропуская вереницу контейнеров с запчастями, а адмирал Пайк, когда интендант отчего-то замешкался и многозначительно замолчал на вопрос о новом капитане, интересуется у какого-то техника, где им того можно найти. Офицер тут же вытягивается в струну, заметив регалии, и бодро вызывает капитана по личной связи. Через портативный передатчик в ухе и без соблюдения субординации – верх нарушения, по мнению Спока, но они пока не на вахте – официозом повсеместно пренебрегают.

– Хэй, кэп, тут экскурсия… – верх наглости, по невысказанному, но разделенному большинством присутствующих, мнению суперинтенданта, на что адмирал только загадочно хмыкает.

Технику что-то отвечают, а потом, буквально через пару минут, прямо перед адмиралом оказывается еще один рабочий – эффектно спрыгнув с верхнего яруса переборок. Очевидно, его башмаки с магнитно-гравитационной лентой, и Споку хочется закатить глаза от этого позерства. На его памяти только один человек был на такое способен в присутствии вышестоящего офицера. Но этого не может быть. А потом техник скидывает защитную маску, и знакомая до зубовного скрежета улыбка озаряет чужое лицо.

– Адмирал. Кажется, меня о вас предупреждали, – Кирк улыбается и, отерев руку о штанину, пожимает ладонь Пайка.

– Я смотрю, работа кипит не на шутку? – тот тоже улыбается, и Кирк снова пытается их ослепить своим челюстным набором.

– Да, наша детка – чистая, сверкающая, навороченная… но пока еще – швейная машинка – может только круги выписывать. Работы хватает, – смеется он, а адмирал оборачивается к процессии.

– Позвольте представить капитана «Энтерпрайза» Джеймса Тиберия Кирка, под чье руководство вы поступаете со следующего месяца. Капитан Кирк – пополнение экипажа.

Многие из пришедших знают его, многие о нем слышали, но на всех лицах Спок с уверенностью распознает выражение замешательства. Он не уверен, что на его лице не точно такое же. Это? К… Капитан?

– А вы это пополнение привели на месяц раньше, чтобы оно успело одуматься и сбежать? – продолжает веселиться Кирк, а потом его улыбка становится хищной. – Так я никого держать не буду. Мы тут не в игрушки играем. Надо – дам добро на перевод на другой корабль и пинка под зад, нет – добро пожаловать на свой страх и риск.

Пайк притворно хмурится и уже собирается отчитать «капитана» за смелые речи, как того вызывают по рации.

– Джим, где эти чертовы стабилизаторы? Или мне ставить катушки «на сухую»? Ты обещал разобраться…

Кирк обрывает рацию быстрым щелчком.

– Уже иду, Скотти. И не лезь в оболочку сам – вдвоем будет сподручнее, – он говорит безупречным приказным тоном, а потом обращается к Пайку. – Адмирал. Позволите не мешать вашей экскурсии? Я присоединюсь к вам через 45 минут.

– Будем ждать, –усмехается Кристофер и разрешает суперинтенданту проводить их дальше.

Дальше уже не под восторженный писк какого-то кадета, а под удивленный – их всех, и некоторых – возмущенный.

– Разрешите обратиться, адмирал, – Нийота успевает на доли секунды быстрее Спока, и тот ей благодарен – он не уверен, что смог бы сейчас правильно сформулировать.

– Разрешаю, – кивает Пайк.

– Джеймс Тиберий Кирк? – напряженно переспрашивает она, и процессия останавливается прямо посреди главного шлюза, ведущего к жилому ярусу. Все они хотят знать, как это получилось. Как такое, Сурака ради, вообще может быть?!

– Да, кадет. Коммандер Кирк получил звание и назначение несколько недель назад. Хотя я сомневаюсь, что он бы и не получил, – снова усмехается адмирал. – Я понимаю ваше замешательство, но капитан Кирк заслужил это звание. И на вашем месте я бы подумал над тем, что он успел сделать за эти два года после окончания Академии, чтобы быть его достойным.

– Что же? – доносится из толпы, и Пайк фыркает, когда там торопливо смущаются. – Извините…

– Спасти половину своего экипажа и корабля, разрешить несколько военных конфликтов и внести огромный вклад в несколько областей науки, может быть? – адмирал издевается над ними? Или это сарказм? Спок уже зарекался интерпретировать эмоциональные паттерны человеческой речи. – Но я соглашусь с мнением Джима – если вы сомневаетесь в нем, потому что он – молод, неопытен и, возможно, не сдержан, то вам нечего здесь делать. Большинство из вас тоже сейчас молоды, неопытны и эмоционально дискредитированы, и если вы решите, что хотите начать карьеру в опытном экипаже и с опытным капитаном – туда вам и дорога. Но вы так же можете сделать это и с Джимом. Уговаривать вас никто не будет. Как и заставлять. Вы либо верите ему, либо нет.

Теперь адмирал говорит серьезно. Но это он просто не знает, каким был кадет Кирк в Академии! Это же не постижимо ни умом, ни логикой, ни даже чувствами! Этот наглый, вечно бахвалящийся гений-раздолбай, трахавший все, что движется, не может быть ответственным, собранным, дисциплинированным и правильным капитаном!

– Получается, что верите вы? – Ухура продолжает снимать с языка «восторги» Спока. Ему-то никогда не была понятна концепция веры в полном ее значении. У вулканцев она зиждилась на отрицании лжи, а уж Кирк соврет – не дорого возьмет, тут и думать нечего. Поэтому Спок и пытается понять отношение адмирала.

– Я однажды доверил ему и себя, и «Мальту», и Джим не подвел. Поэтому у меня нет сомнений, а вот вам как раз и дают месяц на раздумья, – Пайк подытоживает и предлагает интенданту продолжить экскурсию – обсуждение на этом закончено.

Вот только Спок не согласен. Мало того, что этот возмутительный человек стал капитаном, так первое, что он делает, это собирается гнать тех со своего корабля, кто не будет подходить под его собственные критерии. Он еще и выбирать будет?! На кого это он там намекает? Спок правильно расшифровал подтекст в браваде этого недо-капитана? Если кого-то что-то не устраивает, он тут никого не держит? Это его «политика партии»? Он правильно услышал? Он правильно услышал намек, кого именно этот «капитан» не хочет видеть на своем корабле?

Привычная когда-то вспышка гнева быстро подавляется и исчезает, как будто ее и не было. Спок был лишен этого 2 года, 5 месяцев, 12 дней, 14 часов, 58 минут и 22 секунды, а рефлекс срабатывает безукоризненно. Спок удовлетворен, что его реакции не изменились, и предпочитает не вспоминать, как их приобрел. И кто, и как этому поспособствовал. Однако ему все же стоит уточнить у новоиспеченного капитана, правильно ли он его понял. Ведь сам Спок заступает на должность первого помощника, а это значит, он будет его правой рукой и должен понимать руководство с полуслова. Так гласит неофициальный неизданный Кодекс взаимоотношений между старшими офицерами, и если Спок признает его целесообразность, то должен хотя бы что-то из него попробовать выполнить. Попробовать понять. Даже если ловит себя на том, что его дыхание сбилось и участило темп, даже если он в корне не согласен с подобным… со всей этой ситуацией. Даже если Кирк намекал именно на него.

Вулканцы отрицают понятие злопамятности – они делают выводы и ведут себя в соответствии с уже известными данными. Но Спок прекрасно знает, насколько люди нелогичны, и вполне может предположить, что Кирк может быть злопамятным в отношении него. Может быть пристрастным, памятуя их нелегкие взаимоотношения в Академии. Если Спок позволит себе припомнить, то именно в одной из перепалок с ним кадет Кирк пообещал окончить обучение в рекордный срок. Очевидно, только потому, что хотел сократить время общения именно с непонравившимся ему профессором. Споку претит любая эмоциональная привязанность в рабочих отношениях, но у людей же все по-другому – они приятельствуют, дружат, выражают симпатии или антипатии, влюбляются или ненавидят. И Кирк – самое большое не исключение. Спок подозревает, что он ему не просто не понравился. Далеко не, но это не значит, что Спок будет отказываться от своей работы из-за чужих эмоций. В конце концов, в том самом мифическом Кодексе взаимоотношений говорилось не только о субординации, но и о взаимном стремлении найти общий язык друг с другом. Это значит, что и капитан должен будет приложить усилия. Осталось только выяснить, намерен ли он сделать это. В каком угодно виде – раз уж это именно Джеймс Тиберий Кирк.

Как и обещал, он приходит через указанное время. Спорит с интендантом насчет сроков отгрузки плазменных батарей, улыбается Пайку, подмигивает знакомым кадетам в составе экскурсионной группы и напрочь игнорирует Спока. Как будто это поможет! Они все равно поговорят.

– Капитан Кирк, – Спок обращается к нему, когда того снова вызывают по рации – он так и не переоделся, а значит, собирается вернуться к работе в ближайшее же время. – Нам нужно поговорить.

Спок ловит себя на новом отголоске, чуть поджимает губы и продолжает игнорировать недо-эмоцию. Сейчас не время и не место, даже если причина – на расстоянии вытянутой руки.

– После вашей экскурсии, у выхода из доков, – сквозь зубы отвечает Кирк, стараясь держать лицо. Ну что Спок говорил? Все так и есть.

Но он уже принял решение, поэтому и останется с ним наедине.

– Конкретно тебя, что понесло в космос? – Кирк появляется почти беззвучно и почти тогда, когда Спок уже решил не дожидаться будущего начальника.

– Фиолетовые туманности. Мое исследование не завершено и нуждается в наблюдениях в непосредственной близости от объекта. Естественно, в лабораторных условиях, – Спок отвечает ровным тоном и старается не обращать внимания на то, как кривится лицо капитана. – «Энтерпрайз» – исследовательский корабль с соответствующей миссией. Должность свободна.

– Логично. А ты не боишься, что за три года я тебе не только Фиолетовые покажу, но и желтые, и красные, и серо-буро-малиновые в полосочку? – Кирк кривится еще больше, а Спок снова замечает вспышку.

– Будет очень познавательно, если мы сможет открыть подобные, хотя на данный момент я сомневаюсь в их существовании, – все так же нейтрально замечает вулканец. – Или ваши слова содержали какой-то другой подтекст?

– Сурак тебя задери… – капитан вцепляется в вихры на висках и стонет.

– Не совсем понимаю, зачем вы упоминаете вулканского философа… – начинает он, но капитан только машет рукой.

– Проехали. Но если что, тебя я предупредил, как и всех остальных, – его взгляд неожиданно становится жестким, и Спок испытывает неосознанное желание выпрямиться еще больше. Как будто и правда с капитаном разговаривает. Посмотрим, что еще за капитан из него выйдет.

– Предупредили, – кивает будущий первый помощник и, считая разговор оконченным, уходит.

Кто же знал, что этот разговор станет последним спокойным между ними? Потом, с самого старта, пойдут только ругань, препирательства, завуалированные оскорбления, ехидные подначки и вновь распустившаяся во всей красе неприязнь. Это в Академии можно было пересекаться раз в неделю на лекциях, а теперь уже не получится сбежать от невыносимого сотрудничества. Знали бы – постелили бы соломку, понимали бы – плакали.

***

Два года без Джима – это бесконечная сиеста. На солнышке, среди кактусов, в шезлонге на песке и с текилой в бокале. Не хватает соли, лайма и чертового декоративного зонтика. То есть, жизнь Леонарда прекрасна, но без соли, лайма и зонтика в виде Кирка всего лишь – отравление кактусовым жмыхом. Боунс вздыхает потихоньку и продолжает учиться. А Кирк продолжает служить. И судя по всему, так, что ему и без дорогого друга хорошо, раз Маккой узнает о назначении Джима коммандером от третьих лиц. Он матерится про себя и лезет в информационные таблоиды проверять сводки, а потом матерится вслух, да так, что успевает записать Джиму полуторачасовое видеосообщение и отправить на «Мальту» – а пусть Кирк знает, что дорогой друг думает о его закидонах и способах выполнения данных им обещаний. Ответ добирается только через три недели и содержит в себе, не в пример короткое, признание во взаимной любви, и Маккою приходится сворачивать шезлонги и второпях допивать сивуху – Джим-то не шутит – он и правда служит. И действительно не за просто так получает все эти звания. Боунсу пора прекращать витать в облаках и расслабляться – Кирк скоро вернется, и жизнь Леонарда снова заиграет яркими красками. Цветами крови, сигнальных фонарей причальных доков и ослепительным освещением операционных на «Энтерпрайзе».

Про «Энтерпрайз» ему рассказывают Чехов и Сулу – о мощном новехоньком крейсере, который скоро отправится в свою первую трехлетнюю исследовательскую миссию. Рассказывают с таким восторгом, что к ним присоединяются еще несколько студентов, а потом в кафетерии и вовсе начинается ажиотаж. Да уж, только такому неамбициозному дураку, как Маккой, не захочется служить на этом летающем гробу. Но Боунс прекрасно понимает, что Джим, если вернется к их выпуску, наверняка захочет туда же, поэтому прислушаться стоит. И к обсуждению корабля, хотя Леонарду, опять-таки, откровенно плевать на большинство его технических достоинств, и к слухам, кто станет капитаном – хорошо бы Пайк – тот сможет сладить с Джимом и не высадить на первом же попавшемся планетоиде с кислородной атмосферой за какую-нибудь невменяемую провинность, и к кривотолкам, как попасть на этот замечательный, во всех смыслах, корабль простому кадету – это с академическими-то знаниями и без реального опыта работы в космосе. И если с первыми двумя пунктами Боунс, в общей сложности, не сможет ничего поделать, то вот к третьему он может приложить руку. Точнее, он может оторвать свою задницу от шезлонга и приложить немного усилий, чтобы стать лучшим на своем потоке – других на корабль такого класса и с такой миссией не возьмут. Ну или не лучшим – в первую бы пятерку попасть. И с учетом того, что коммандер Кирк мог бы протащить его за собой на этот корабль. Его, Сулу, Чехова и еще десяток своих приятелей, и если бы собрался. В любом случае, перспективы – радужнее бензиновой пленки в лужах после дождя, а поэтому Боунс вздыхает и принимается за учебу.

Годы без Кирка утомляют этой сиестой. Маккой то скукой мается, то воет от тоски. Один раз выбивает себе свидание с дочерью на Рождество на третьем курсе, а после напивается до зеленых гоблинов перед глазами. Скорей бы Кирк вернулся – без него Леонарду нечего делать ни на Земле, ни в космосе. И он появляется – в конце мая, подобно раскату грома и отравлению просроченными кисломолочными продуктами. Вваливается в комнату Боунса в общежитии под вечер и без стука и сжимает в смертельных объятиях. А потом ржет, как заправский конь, почти до слез на все гневные и ошеломленные возгласы Леонарда и говорит, что соскучился. Он! Уж Леонард-то знает, что Джиму это чувство не знакомо. Но зато он знает, как Кирк может быть рад встрече со старым другом. И насколько – вакханалия в студенческом баре – это еще цветочки.

Зато похмельным утром, когда Джим отвратительно свеж и, к вящему удивлению Боунса, деятелен – сподобился даже завтрак им сообразить из ближайшей кафешки – Леонард узнает не только о том, что чертов Кирк скучал по нему и его кофе, но и о планах этого Кирка на их будущее. Боунс готовится писать завещание, и оказывается прав, когда предполагал, что Джим захочет лучшее – «Энтерпрайз» – ну естественно! Поэтому, после недолгого разговора, Маккой уходит сдавать очередные тесты на профпригодность, а на обратном пути заскакивает к нотариусу – после знакомства с Джимом выход у него теперь всегда только один. В Аду Кирка никому не будет дела до последней воли Леонарда, поэтому лучше озаботиться этим сейчас.

***

Торжественные фанфары по случаю начала трехлетней исследовательской миссии на новом корабле и с новым экипажем становятся болезненной галлюцинацией Джима, которая преследует его всю первую неделю в космосе. На «Энтерпрайзе». На его корабле. А он-то думал, что уже растерял все свои детские привычки пугаться и беспокоиться. В конце концов, ему-то уже не впервой, и раз уж он во все это ввязался, то грех теперь вздрагивать от фантомных звуков. Ему хватит снов с ободряющей улыбкой Пайка, хватит ругани со своим первым помощником Споком и проблем с его первой самостоятельной миссией, чтобы успокоиться.

К черту все эти фанфары – он теперь капитан, и категорически отказывается хоть чего-то бояться. Особенно, на миссии – помочь одним не очень-то мирно настроенным туземцам заключить мирный договор с другими не менее не настроенными. Вот уж нашли «послов доброй воли»! Джим чертыхается про себя, но в планетарных масштабах это выглядит круто. Вирбены готовы заключить договор, таросцы требуют контрибуций за набеги на их золотые прииски и шелковые фермы, а Федерация не готова терять один из выгодных торговых путей в этом квадранте. И это все – Кирку, в его-то загребущие руки. Он, естественно, потирает ладошки и готовится к переговорам. Да так, что даже не успев начать, «Энтерпрайз» оказывается меж двух совершенно не метафорических огней.

Джим скалится, орет Сулу уводить их на маневр, за пояс космического мусора, а сам собирается незаметно высадиться на одну из враждующих планет. И чем больше Спок зудит у него над ухом о недопустимости подобных решений, тем больше Кирку плевать, чье именно правительство его торжественно казнит, как враждебного лазутчика. «Энтерпрайз» трясет, как в эпилептическом припадке, Боунс матерится, откачивая пострадавших от атмосферных перегрузок, а Скотти обрывает им коммы, тоже нецензурно сообщая, что силовые щиты, вообще-то, не рассчитаны на удары фотонными торпедами почти в упор. Весело? Не то слово! Поэтому-то Кирк и бежит со своего корабля в одиночестве как крыса, туда, где его обязательно выслушают. Джим-то умеет убеждать, а вот готовиться к переговорам, писать речи о мире и взаимопонимании и ссылаться на чужие своды законов – абсолютно нет. Поэтому он решает положиться на свое природное обаяние, очаровательную улыбку и парочку любимых фраз, что использует в постели, и идет заключать этот чертов мирный договор лично. Кто сказал, что у него не получится? Правильно – Спок сказал. Даже выдал процентное соотношение с удачным исходом предприятия в минус бесконечности, а Джим взял и смог. Смог. И вернулся через трое корабельных суток с копией подписанного договора и наглой ухмылкой на не менее наглой роже.

– Кто первый в очереди дать мне по зубам за такие выкрутасы? Становись, – фыркает он на озлобленно шипящий мостик, а потом и вовсе задается. – Ну а что вы хотели? Меня на «Мальте» тоже не с распростертыми объятиями встречали. Ухура, общую связь по кораблю! Внимание, «Энтерпрайз». Говорит капитан Кирк. Поздравляю экипаж с боевым крещением на новом корабле. Праздничные плюшки найдете в репликаторе в столовой, а вечеринку закатим, как только уберемся из этого квадранта. То ли еще будет, дамы и господа!

И ржет, паскуда. И убить его хочет уже даже Боунс, которому все форменные сапоги заблевали. «Боевое крещение», чтоб его и их полоумного капитана! Вот только вместе с Джимом ржет и Скотти, и Гленвуд – начальник медотсека, хихикают техники, что пришли с «Мальты» и нервно фыркают научники, что уже имели опыт связываться с Кирком и Пайком, и это ни в какие ворота не лезет. И особенно тогда, когда рецепт праздничных плюшек появился в репликаторах неделю назад… Ах ты ж, Кирк, сукин же ты сын…

Благо, что «Энтерпрайз», по большей части, отходчивый, а так бы уже плавать их капитану сосулькой в черном непрозрачном мешке по космосу и в ус не дуть. Они простят сейчас, потому что дальше будет если не больше, то точно так же, и им придется свыкнуться с этой мыслью. И моделью поведения их капитана. Только Ухура может все еще недовольно поджимать губы и смотреть презрительно, да Спок – угрожать докладами и отчетами Адмиралтейству – Джим их успеет незаметно подправить. Но вся их трехлетняя миссия будет именно такой – по лезвию ножа да над пропастью.

***

Их чертов капитан просто горд этой своей задумкой! Просто лучится от счастья, чуть не положив четыре сотни жизней и новехонький корабль прямо посреди квадранта, разобрав при этом на атомы. Хренов Джеймс Тиберий Кирк! Этот бывший тупой кадет, что вознамерился рискнуть ими всеми без их же согласия! И Спок абсолютно не уверен, что Адмиралтейство поставлено об этом в известность и давало добро на подобные выкрутасы. Зато посмело назначить этого маньяка с садистскими наклонностями на должность, а значит, должно знать, как капитан выполняет свои обязанности. Чертов террорист-бессмертник, который смеет улыбаться Споку во все свои пока еще тридцать два зуба.

– Проверяйте внимательнее свои отчеты перед отправкой, коммандер, – скалится Кирк. – А то Адмиралтейство не поймет, что под «несанкционированным спуском на планету», «манипулятивными выражениями с оттенками угрозы» и «подвержению опасности», вы имели в виду «обезьяну с гранатой». Весьма нелестно с вашей стороны.

– Ничего подобного я не имел в виду, капитан, – обращение по должности все еще становится костью в горле. А уж после такого кость эта занимает половину пищевода.

– Я так и понял, коммандер, – Кирк продолжает светиться, как газовый гигант незадолго до взрыва. – Поэтому и переписал ваш отчет.

Спок чудом удерживает брови на месте, а вспышки эмоций идут одна за другой. Он прибегает к релаксирующей дыхательной технике и через 10 секунд может сформулировать ответ на эту наглость. Точнее, просто вопиющую наглость, и – налицо превышение полномочий.

– Вы хотите сказать, капитан, что лично будете корректировать любые отчеты, поступающие от «Энтерпрайза» командованию? – он позволяет себе прищуриться, тщась рассмотреть хотя бы каплю благоразумия в их капитане.

– Именно, коммандер Спок, именно, – Кирк повторяет прищур и добавляет в него злости, скаля зубы, как земное хищное млекопитающее семейства гиеновых. – Поэтому советую вам оставить эту гиблую затею с донесением на меня начальству. Мой первый помощник не будет на меня стучать. Для этого у Адмиралтейства есть служба внутренней безопасности, так что не лишайте их работы.

О как! Как легко и изящно он ставит его на место! Капитан и дает понять, что лично проверяет служебную документацию, и его предупреждает не лезть туда, куда он не хочет, чтобы тот лез, и вполне логично предлагает оставить надзор компетентной службе. А не пошел бы он?! Где это видано, чтобы Спок мирился с нарушением Устава? Это в Академии Кирк мог надеяться на поблажки, но не на Флоте, где ответственен за них всех и за Спока в том числе!

– Это приказ, – добивает Кирк стальным голосом, и Спок от злости может съесть свою форменную фуражку.

Ну и о какой субординации здесь идет речь? О каком морально-этическом Кодексе старших офицеров Звездного флота? О каких взаимоотношениях между капитаном и старпомом?! Спок не хочет знать, что он изменился в лице, и не хочет слышать, как дергается голос при ответе.

– Слушаюсь, капитан.

Он не хочет видеть этого безалаберного ублюдка, чуть не убившего их. И сомневается, что хочет иметь с ним хоть какие-то рабочие отношения.

Дальше идет по нарастающей. Напряжение растет с каждой альфа-сменой, с каждым осуждающим взглядом, с каждой фразой невпопад и обращением не по Уставу. С каждым комментарием чужого исследования, с каждым высказанным мнением по поводу политики какого-нибудь государства, с каждым нелогичным приказом и каждой улыбкой на чужой наглой роже. Первый помощник СМО лейтенант Маккой называет их «старой женатой парочкой», главный инженер Скотт – «склочники», а весь остальной экипаж корабля придумывает отношениям капитана и старпома еще с десяток определений, так или иначе сходящихся на одном смысле – ни о каком взаимопонимании не будет и речи. Никогда. Будут презрительные насмешки, нецензурная брань, скептично поднятые брови, ссоры, перепалки, дискуссии и бесконечная грызня, пока ситуация не дойдет до критической. Спок не решается предполагать, какова будет развязка, но понятно, что катастрофической.

***

До одного времени Джиму были безразличны соулмейтские метки. Лет до семнадцати. Ну какое ему дело до этих странных непонятных закорючек у себя на руке, когда вокруг полным-полно всяких Дженис, Элизабет, Кристин и Сар? Или Томов, Глэнов, Френков и Майклов. Но когда его окружение стало все чаще романтизировать эту чушь с поиском пары, ему пришло в голову и самому озаботиться вопросом. Нашел себе очередную головную боль, что называется. Странные закорючки оказались вулканскими письменами, и Джим проникся. Ксенофобией он не страдал, но когда выяснил, кто, похоже, уготован ему в пару, смачно выматерился. Связываться с тем, кто отрицает чувства и следует только логике – явно только ему могло так повезти. Нет, он ознакомился с историей, бытом, традициями Вулкана, даже вполне сносно выучил язык, но двигаться дальше не собирался. Прямой запрос по имени выдавал лишь пару ссылок на какого-то посла, но они явно были недостаточно… захватывающими, чтобы Кирк бросил все и отправился на поиски. Ему тогда стало не до того. А потом еще больше не до того.

Специализированных баз имен, как таковых, не было – обычно хватало социальных сетей или поиска в глобальной инфотеке по личному профилю, если таковой заводился, а Звездный флот и вовсе такую информацию не регистрировал – в космос шли работать, а не личную жизнь налаживать. В большинстве, конечно, случаев. И Джима это более чем устраивало – реши он посвятить себя только космосу, кораблю и экипажу, и соулмейт был бы больше помехой, чем радостью. Как он позже выяснил, многие шли на Флот вообще избавившись от меток – намеренно удалив вместе с именем и надежду. А кто-то шел с выцветшей, поблекнувшей татуировкой – символом смерти пары и оторванного от сердца якоря. Как, например, у матери Джима. И это его тоже устраивало. Ровно до того момента, когда поступление в Академию подложило ему такую свинью. Он всегда знал, что будет чертовски невезуч только в одном. Невезуч настолько, что проклянет своего соулмейта и сбежит от него из этой чертовой Академии не в другой город, и не на другой континент – аж в открытый космос, полный смертельной опасности. А все почему? Да все потому, что Джимовым соулмейтом был как раз-таки гребанный вулканец! И этим все оказалось сказано. Громко, трехэтажным матом и даже в некоторых местах проиллюстрировано жестами.

Ему хочется банально побиться головой о ближайшую переборку. Спок невыносим. Но, как любит шутить Боунс, не бывает невыносимых вулканцев – бывают узкие шлюзы и слишком терпеливые доктора, поэтому Джиму придется смириться. И влачить свое жалкое существование с тем, что есть. С соулмейтом, который – вот он, на расстоянии вытянутой руки и вместе с тем – где-то в паре парсеков от него. В другой галактике, в другом измерении. «Лучше бы там и оставался!» – в сердцах бормочет Кирк и уходит обратно на мостик – ругаться со своим «не-соулмейтным» старпомом.

Так и жили: Джим рычал и ругался, Спок кипел, как вулкан, а Боунс матерился и хватался то за сердце, то за гипо, то за бутылку. И только Скотти понимал Джима как никогда – его соулмейт тоже предпочел ничего не знать и сосредоточиться на работе. Вся фишка в том, что Спок-то не подозревал на самом деле, а вот Ухура намеренно игнорировала главного инженера. Хуже был только Маккой, который пытался усидеть сразу на двух стульях – и не трогать мальчишку, и поглядывать издалека, мол – ты там служи-служи, но не подходи близко, а то мне уже один раз разбили сердце. Честно, Джим не знает, чего ждет Чехов. Совершеннолетия, по законам галактики? Так уже. Шага со стороны Маккоя? И так понятно, что тот уперся гипошприцем в стену и ни на дюйм не сдвинется. На его месте Джим бы схватил Боунса в охапку и не отпускал, пока тот синеть от удушья не начнет. Хотя, о чем это он? Он и так уже схватил. И надо бы уже отпустить, а то слухи по кораблю ходят презабавные, а мордашка юного энсина все грустнее да мрачнее.

Надо бы как-то решить этот вопрос, а то, чего доброго, заведет их навигатор в неведомые дебри своего уныния не метафорически, и не выберутся. Надо оттаскать Ухуру за волосы, а то Джим сопьется в компании шотландца. Это Джим-то! И надо все-таки вдарить Споку хоть раз – выместить гнев, успокоиться хоть ненадолго и еще раз попробовать донести до него одну простую мысль – что Джим так не может. Так: безлико, вечно наперекор, несгибаемо и четко, по правилам. Джим никогда не играл по правилам и не будет – это Споку придется запомнить, вбить в свой мозг и все время делать на это скидку, если он хочет и дальше работать в этой должности и на этом корабле.

И кстати, идея с тем, чтобы вдарить, очень даже неплоха, если рассмотреть поближе и более детально. Хотя бы так, но они смогут избавиться от нарастающего напряжения, сбросить накопившиеся излишки невысказанной агрессии и может быть, тогда смогут прийти хоть к какому-нибудь знаменателю. Может быть, если Джим ударит его хоть раз, то сможет заглушить бесконечный исступленный вой отчаяния в своей голове, что продолжается там с самого их знакомства. Может быть, если Спок изобьет его до полусмерти, он сможет наконец-то принять его в качестве своего капитана и тот стиль руководства, что этот капитан практикует. Может быть, им просто стоит попробовать пойти от противного – обрести гармонию через разрушение. Ну а чем не выход? Джим же никогда не ищет легких путей – всего-то и стоит, что сделать шаг навстречу собственной смерти.

***

Подозрения, что терзали его с самой первой встречи Джима со Споком, очень быстро становятся правдой – кристально-чистой и до примитивности понятной. Леонард не знает, почему не догадался сразу или пожалел чувствительную натуру Кирка. Нужно было прижать к стенке и заставить признаться в открытую. Даже тогда, когда Маккой все равно это подспудно чувствовал. Ага, «пятой точкой». Но тогда ему бы не пришлось удивляться – ни тогда, в Академии, ни сейчас – на корабле в открытом космосе. В гребанной, блядь, ловушке, что медленно пожирает все родственные души, что не могут себя таковыми признать. Не хотят быть счастливыми, а хотят только мучить друг друга. Да уж не то слово! Кирк же сам, сам, позволил Споку стать своим старпомом! И для чего? Для того, чтобы сейчас на стенки своей каюты лезть? Или мостика? Он же, сука, еще и Чехова сюда притащил – явно только для того, чтобы Леонард страдал за компанию с капитаном. А еще и свою любимую стерву Ухуру взял, и еще десяток бывших кадетов – опять-таки, тех, с чьими соулмейтами он оказался знаком. Джиму надо было не капитаном становиться, а свахой! Не кораблем командовать, а открыть службу знакомств! Вот же эмоциональный «сутенер» недоделанный… Сначала в себе бы разобрался и со своим соулмейтом, а уж потом…

Но если сам Джим не может понять, как и что с ними обоими происходит, то откуда же Маккою знать, как это называлось? «Кому гореть, тот не утонет» или «тем, кто идет в одну сторону, всегда по пути»? Ошибочка вышла. Это называлось: «и не друг, и не враг, а так». Да, в отношении Джима последний постулат был более чем верен. Он не был фаталистом и уже не был самонадеянным юнцом. Он просто твердо уяснил для себя, что со Споком иначе не получится. Бесполезно было надеяться на то, что если старпом не принял его сразу, то это когда-нибудь, но все равно произойдет. Бесполезно было надеяться на то, что раз они стали служить вместе, то рано или поздно придут к консенсусу. Оказалось все именно так – они и полноценными врагами не стали, и до приятелей не доросли. Ни рыба, ни мясо. А все, чего Боунс хотел, так это чтобы дражайший друг был счастлив. Но и этого тот не мог сделать. Точнее, только этого он и не мог сделать.

Они ругались: то ожесточенно-яростно, то отстраненно и флегматично. А когда накал страстей достиг своего предела, Джим позвал своего старпома в спортзал – устроить спарринг. На мостике тут же повисла ошеломленная тишина, а потом Спок вкрадчиво поинтересовался, правильно ли он услышал своего капитана. Оказалось, они все правильно услышали. Человек против вулканца – все же знают, что ставки один к шести? Вот и они так думали. Но это же Джим. От него можно ожидать все чего угодно. Даже смертельной битвы. Но Боунс склоняется к тому, что у Кирка больше нет идей, как донести до старпома, что он к нему чувствует. Он готов на самоубийство, лишь бы прекратить эту муку. И Леонард бы, может, в чем-то с ним и согласился, но не тогда, когда Джим идет ва-банк и пользуется запрещенными приемами на самом же себе. Это чревато. И Спок это тоже, обычно, понимает, но все равно соглашается и идет следом за капитаном в тренажерный зал.

Он собрался его убить? Определенно. Похоже, вулканец тоже на грани. Тоже готов поставить на кон и чужую жизнь и собственную репутацию. Как опрометчиво с его стороны – Джим не любит подачек и не играет в поддавки. Ему не нужны ни жалость, ни снисходительность. И Спок наверняка успеет горько об этом пожалеть – Джим-то все равно успеет ему вломить. И неслабо – Боунс уверен. Видел, каков капитан в драке. Еще тогда, когда эта их обоюдно не признанная страсть не пыталась спалить корабль к чертям собачьим. Даже зная, кто победит, он не намерен пропускать что-то подобное – это будет бой века. Бой, после которого ему придется Джима по частям собирать. И не только тело, но и душу. Романтики-камикадзе – не иначе…

Народу в спортзал набивается как килек в бочке, и Кирк со злобной усмешкой предупреждает их, что подобное «представление» дает только раз – здесь им не цирк, и он свою одержимость не будет выставлять на всеобщее обозрение. Хотя это он и делает – для тех, кто посвящен в то, какие демоны терзают их капитана. И представление это из разряда: «смотрите и никогда так не делайте». По крайней мере, те, кто сомневается в силе Джима, разуверятся в этом, а Споку это и вовсе дополнительные очки принесет. К его репутации инопланетянина. Смешно до колик и до икоты страшно.

Джим бьет от души, не скупясь и не сдерживаясь. Про болевые пороги успешно забыто – слышен только хруст костей, но ни одного стона. Только рыки, только тяжелое дыхание и скрип тренировочных матов. Даже выбитые зубы не стучат, хотя очень скоро Джим сплевывает кровью. Он прет напролом как танк, двигается жестко и быстро. Естественно, Спок отвечает тем же – вывихнутым плечом. Кирк пытается оторвать гоблину его чертовы остроконечные уши или просто оглушить, вдарив со всей силы, и вулканец выходит из себя ударами в солнечное сплетение и по печени. Больше похоже на избиение младенцев, а не на спарринг, призванный лишить их накопившегося стресса. Джим отвечает ударом по болевым точкам, Спок пытается применить «нервный» захват – Кирк делает подсечку, а вулканец снова бьет в лицо. Они – как два разъяренных зверя в клетке – одну кость не поделили. Вот только все знают, кому она в итоге достанется…

Если бы Джим снова их не удивил – каким-то чудом он умудряется вырубить старпома, зайдя тому за спину и резко ударив ребром ладони в основание черепа. Спок валится кулем на маты, но потом и все собравшиеся не могут устоять на ногах – «Энтерпрайз» вздрагивает всем телом, кренится и тут же наливается кроваво-красным синяком сигнала тревоги. И Джиму тут же плевать на всех своих недобитых старпомов – он хватается за плечо Леонарда, хромает, держась за живот, и немедленно вызывает мостик. А из комма – только судорожный писк Чехова о нападении неизвестного судна. Вот не было печали! Они тут и сами горазды убивать друг друга и в чужой помощи не нуждаются! Джим, конечно же, фыркает на реплику Маккоя, игнорирует быстро очухавшегося и догнавшего их старпома и запрашивает положение дел.

А дела у них оказываются весьма прозаичны – клингоны. Хотя кто бы мог подумать, что они осмелятся напасть в открытую и так: боевым катером против тяжелого крейсера Федерации. Силы неравны, и все это Боунсу очень не нравится, но это уже – игрушки Джима, вот он-то пусть в них и играет, а Маккою пора в свою вотчину и забыть о том, что на данный момент внутренности друга представляют из себя отбивную с кровью. Их капитану сейчас не до этого.

***

Джим рычит от бессилия – только-только пошла потеха со Споком, как их нужно было прервать! Только-только он понадеялся, что вот сейчас-то он расскажет чертовому гоблину все, что о нем думает самым доступным способом, как на их «сцене» появляется третий участник. Клингоны! Родненькие! Как же он рад их видеть! Так бы всех и расцеловал! Фазерами, носовыми пушками или энерго-лучом из главных орудий. Но вместо этого он приказывает поднять щиты, уйти на маневр и запросить связь с очумевшими ублюдками – должны же они о своих мотивах объявить! Но те подозрительно молчат и продолжают поливать их детку огнем. Это унылый-то катерок? Который «Энтерпрайз», по идее, может одной гондолой прихлопнуть? Что-то тут нечисто, и Джим приказывает сканировать корабль клингонов – оказывается, даже для катера, экипажа там слишком мало, но этого более чем достаточно для Джима – разозленный адреналин все еще играет в крови, и жажду эту Кирк предпочитает утолить не эффектными взрывами в безвоздушном пространстве – он с радостью вступит в бой лично. И даже чертов Спок его не остановит! Ну не может эта «моська» просто так вякать на их «слона»! Джим берет нескольких офицеров охраны, командует Сулу обманный маневр тарана, а сам уносится в транспортаторную. Если со Споком он мог не сдерживаться, то теперь-то его зверь и вовсе будет накормлен до отвала.

На чужом корабле он чувствует новый приступ гнева, а еще азарт и недоумение – среди экипажа не оказывается ни одного клингона! Вот тебе раз! Это потом он выяснит, что гуманоиды эти из системы Урии, ненавидят клингонов, как и многие во Вселенной, и решили угнать их катер и напасть на корабль Федерации, чтобы начать полноценную войну, а прямо сейчас Джим выясняет, что этих любителей убирать противников чужими руками фазеры не берут, и идет в рукопашную. Эх, чуть-чуть бы раньше, и Джиму не пришлось бы тратить силы на Спока. Но и сейчас он успевает обезоружить и вырубить агрессоров – у Федерации теперь будет очень много вопросов к урийцам. Хотя Джим бы с радостью отправил их на этом же катере к ближайшей звезде, выломав при этом пульты навигации и уничтожив двигатели. А чтоб неповадно было! Вот только кто ж ему позволит? Явно не Спок, который примчался следом за его отрядом – к черту этого рыцаря, Джим справится сам! Даже со сломанной рукой и отбитыми легкими – он так просто не захлебнется! Тьфу, то есть не сдастся. И особенно тогда, когда обнаружит в трюмах катера троих пленных офицеров-айнореан из Андорианской Имперской Гвардии. Вот тебе и два – такое тоже не каждый день бывает. И уж точно не тогда, когда один из офицеров оказывается старым знакомым.

– Капитан Джуно? – переспрашивает Кирк, помогая айнореанину сесть, а тот вперяет на звук свои белесые слепые глаза и шепчет:

– Джим? Вот уж не подумал бы…

Да уж и Джим бы не подумал. Что ему придется еще раз вытаскивать этого андорианского горе-капитана из плена. Благо, на этот раз на Кирке не мини и не чулки в сеточку, но Джуно сейчас не до восхищения его внешним видом.

После того, как урийцы были взяты под стражу, а Адмиралтейство поставлено в известность о происходящем, Джим со злорадным удовольствием любуется рыжим заревом самоуничтожающегося корабля – клингонские корабли тоже не сдаются – и идет навестить своего старого знакомца в медотсек, но «Энтерпрайз» снова начинает трясти. Джим складывает все маты – и на родном, и на клингонском, но сегодня он больше не способен ни с кем воевать – он еле дышит от сукровицы, заполняющей легкие! Ну что им всем от него надо?! Он просто хотел подраться со своей родственной душой, а фатуму не нужно быть настолько жестоким, наказывая его за неподобающее отношение новыми разборками с инопланетянами!

На этот раз их обстреливает крейсер Гвардии, примчавшийся спасать капитана Джуно. Ну или убивать капитана Кирка, если тот уничтожил «клингонов» вместе с айнореанами. Вот, блядь, заполошные! Хоть бы с ними связались для начала! Джим рычит сквозь зубы и командует дать связь сразу в медотсек, чтобы этот неудачник Джуно сам им все подтвердил. И тот подтверждает – «Энтерпрайз» перестает трясти, а Кирк может падать в благословенный обморок от боли. Ну кто же знал, что спарринги с вулканцами чреваты не только фирменными захватами?

Хвала Всевышнему, андорианцы быстро успокаиваются, Джуно успешно выздоравливает, а когда и Джим становится на ноги, наглый белокожий капитан смеет его благодарить за помощь.

– Я и так в долгу перед тобой и адмиралом Пайком, так что можешь на меня рассчитывать, – Джим пожимает узкую крепкую ладошку офицера и улыбается – долги – это замечательно, это он любит – никогда не знаешь, когда пригодится.

Айнореанин ловит мысль и отвечает такой же довольной ухмылкой.

– Прямо сейчас могу помочь только информацией, – он скидывает Джиму на падд несколько весьма любопытных документов, касающихся и его исследовательской миссии тоже, и этого, на первых порах, достаточно.

Но уже на прощание Джуно рассказывает ему еще кое-что – заговорщицким шепотком на ухо, вызвав у обоих экипажей оторопелое недоумение.

– Старпом у тебя «с гнильцой». Присмотрись к нему, Джим, – шепчет капитан, и Кирк расплывается в такой широкой улыбке, что кажется, щеки лопнут.

А то он не знает! А то он, блядь, не подозревает, что с этим вулканцем не все в порядке!! Не нужно быть гребанным телепатом, чтобы засовывать свой синий язык ему в ухо! Уж Джим-то и о том, и о другом знает не понаслышке! Хотя представление и стоит того – теперь такие слухи будут ползать и по Адмиралтейству, и по Гвардии, что Джиму впору готовить фрак – его на днях женят без его же спросу. Но ему плевать на слухи, главное – Спок и его «гнильца», что не дает им всем покоя.

Как только андорианцы отчаливают, Джим предлагает Споку повторять спарринги периодически, если, конечно, на них не будут снова нападать, но тот поджимает губы и отказывается – из-за незапланированной «тренировки» их работоспособность была снижена в чрезвычайной ситуации. Спок что-то вякает о процентах, и Джим только машет рукой – можно подумать, он его спрашивать будет. Как только им опять «прижмет», он старпому просто прикажет, и плевать ему на его логичное мнение.

***

А дальше все становится еще интереснее: они лезут на какую-то планету спасать каких-то туземцев от какого-то природного катаклизма. Боунсу глубоко фиолетово все это – он еще от андорианцев не отошел. Да и лезет в кои-то веки не Джим, а Спок, а это значит, что можно хоть немного расслабиться. И представить себе, что на этот-то раз ни помощь СМО Гленвуда, ни самого Боунса им не понадобится. Ага, хрен там! Это Спок лезет на чертов вулкан, а Леонарда Джим тащит вместе с собой на поверхность планеты к чертовым туземцам. Неугомонный ублюдок! Они и так рискуют: «Энтерпрайз» под водой, и Скотти уже всех достал своим нытьем по поводу того, что космический корабль не предназначен для глубоководных погружений. А еще чертов вулкан грозит разрушить половину планеты и уничтожить ее обитателей, а это значит, что Кирку снова нужно вляпаться по самые уши. И Боунса в придачу вымазать – в прямом смысле – едко-яркой краской в тон кожи гребанных туземцев.

Кто же знал, что у них снова все пойдет не так? Боунс знал – с Джимом-магнитом для неприятностей у них любая миссия – смертельно-опасная. И особенно тогда, когда и Спок заражается этой «невезучестью» Джима, как вшами – что-то у них там с бомбой для вулкана не получается, и Спок собирается принести себя в жертву, только бы всех спасти. Ага, так Джим ему и позволит! Уж не смешил бы никого! Он и так уже – вулканец на вулкане – в пору шаржи рисовать. И Кирк поднимает «Энтерпрайз» в воздух – прямо в тучи пепла, выдаваемые вулканом, и на глаза этих, будь они неладны, туземцев.

Вот так, из-за одного приступа гуманизма возник другой «приступ», и всем им теперь светит черт знает что за нарушение Первой директивы. Джим ее в задницу этому гоблину готов засунуть – он ему только что жизнь спас, вытащив с вулкана, и спас всех туземцев – таки взорвав тот вулкан. И Боунс с ним полностью согласен, да не согласен Спок – опять и до кровавой пелены перед глазами. Они снова ругаются, снова готовы вцепиться друг другу в глотки, и Леонард не знает, как долго все это будет продолжаться. Ему страшно до одури от того, что они могут с собой сделать – и дело даже не в новом спарринге, на который Кирк снова зовет своего старпома – они калечат друг друга психологически, и все это может закончиться не двумя смертями, а четырьмястами. Русская рулетка, чтоб ее.

И конкретно в этом случае Леонард может только лечить Джима – его ушибы, переломы и вывихи. Ну или быть его собутыльником, когда Кирк обнаруживается на обзорной палубе в полночь по корабельному времени и сбутылкой андорианского виски в руке – тот капитанчик явно не отделался простым спасибо, раз так уверенно лез обниматься к Джиму. И куда только Спок смотрит? А, Маккой знает – на обратную сторону своего черепа, закатив глаза. А сам Боунс прямо сейчас – в черный зев космоса, что рвется в иллюминаторы палубы. Он осторожно присаживается рядом с Кирком на пол, недолго следит за движением газовых светил по пространству без горизонта и уже хочет попросить капитана завязывать с этими ночными бдениями на пороге вакуумной смерти, как Джим успевает первым – протягивает бутылку и грустно-грустно улыбается.

– Он сказал, что ненавидит меня, Ленн… Представляешь? Это его-то Логичное Безэмоциональное Величество, – фыркает он, а потом протягивает другу свою левую руку. – А у меня от этого вон что…

Леонард осторожно закатывает рукав легкой кофты, что Джим накинул поверх форменной майки, и видит кровоточащие буквы метки. Вот оно до чего уже дошло… Так будет не всегда, но если метка «дала течь», то очень скоро ее хозяин «потонет». И в прямом, и в переносном смысле. У Леонарда перехватывает спазмами горло, и он утыкается в чужое плечо, не в силах удержать порыв: гнева, отчаяния, сочувствия, любви… Чего угодно – он сейчас для Джима ничего не пожалеет. И не жалеет – слушает, когда Кирк начинает говорить: тихо, нервно, путаясь. О том, что, да, знал еще с Академии, о том, что пытался снова, и снова, и снова, и пытается до сих пор, но все усилия – псу под хвост – Спок не видит, не слышит, не чувствует. Из какой бы кожи Джим ни лез вон, а все тщетно. Он ни сблизиться с ним не может, ни оттолкнуть – они все-таки на одном чертовом корабле. Остается только отчаяться и смириться – успокоиться и напиться. Принять это все как данность и начать сосуществовать вместе с ней. Боунс знает, что Джим сумеет это сделать. В конце концов, это продолжается уже не первый год, поэтому Леонарду остается только верить в способности Кирка справляться с собственными «житейскими бурями»…

Говорят, вулканцы медитируют, чтобы успокоиться. Но и у Джима есть похожий способ. Сродни медитации – напиться, подраться, проспаться, а потом, на похмельное утро, мучаясь от головной боли, слушать какую-нибудь психоделическую долбежку на бесконечном повторе. Голова от этого начинает болеть еще сильнее, но зато мысли агонизируют строго в такт доносящимся в ушах ритмам, – и это как никогда помогает построить их ровным строем и отправить на плац своего подсознания. Помогает только с сильного похмелья, но стопроцентно. На трезвую голову психодел навевает тоску, а скучать Джим не любит, вот и приберегает проверенный способ на крайний случай. Кто сказал, что нирвану нельзя постичь через боль – Кирк вот прекрасно справляется всю свою жизнь… А потом – холодный душ, крепкий кофе, и он снова готов к бою. Снова готов хоть к бою со Споком, хоть с клингонами, хоть с очередными туземцами, хоть с Адмиралтейством. Боунс знает, что, проспавшись, Джим все еще будет их капитаном. Как бы паршиво ему ни было.

***

Спок говорит, что ненавидит его. Это хренов-то вулканец ему это заявляет! Это после того, как Джим спас его тощую задницу от потока лавы! Это хренов благодарный Спок! Кирк не может этого терпеть. И он не ограничится подправкой отчетов старпома – он в ультимативной форме запрещает ему даже заикаться о нарушении Директивы. «Вулканцы не лгут» – да черта с два! Они прекрасно умеют лукавить, замалчивать и прикрывать глаза на то, что касается именно их – конкретно: нездоровые отношения со всякими капитанами. А вот на то, что он Джима под трибунал подведет, ему плевать! Он-то в шоколаде останется! И после всего этого, в новом спарринге, посмеет заявить, что ненавидит своего капитана! И вот поэтому Джим не может его не бить. Не может не цедить сквозь зубы со злобной усмешкой, напоминая, что вулканцы не способны ненавидеть. Это нелогично. Зато может ненавидеть сам Джим – за двоих. И может за двоих же и напиться, понимая, что ему до Спока не достучаться, не докричаться, не донести и не высказать так, чтобы тот понял. Очень красноречиво об этом говорит метка – кровью и болью, что теперь станут новыми спутниками жизни Джима. Любимыми друзьями и изобретательными любовниками. Что ни говори, а все тщетно. Остается только пить, плакаться Боунсу, вытребовать «Энтерпрайзу» наконец-таки увольнительную и пуститься в недельный загул на какой-нибудь курортной планете. Черт возьми, они это заслужили.

Заслужили пить, драться и трахаться – снимать напряжение в любой доступной форме. Поэтому Джим берет с собой Скотти, Чехова и Сулу, а Боунса со Споком оставляется на корабле – пробирки считать. Прямо сейчас Джим обижен на родственные души, что не принимают друг друга, поэтому не хочет сейчас слушать нотаций от Леонарда о том, что Чехову еще что-то рано. Но берет с собой Сулу – тот будет притормаживать их разгоняющийся экспресс в Ад и присмотрит за Павлом, если что. Джиму все равно надо избавиться от «всевидящего ока» Боунса хотя бы ненадолго – после срыва на обзорной палубе, с «охами и ахами» по поводу противного вулканца, ему все еще немного стыдно перед другом. Расклеился, дал слабину тогда, когда все еще только начинается, потому и спешит сейчас от чужого заботливого гипошприца.

Джим ведь был для Маккоя занозой в заднице, о чем тот ему регулярно напоминал. А Маккой был иногда курицей-наседкой, и Кирк его тоже об этом информировал. Они никогда всерьез не обижались друг на друга, но имели тенденцию не верить на слово, когда кто-то из них обещал, что все будет хорошо. Обещания эти было сложно выполнить, но когда получалось, главной проблемой было не напиться на радостях больше обычного. А то тогда снова появлялась опасность не выполнить обещанное. Поэтому старались много не обещать, так как ни один из них не обладал способностями к магии. Только ко – влипанию в неприятности и к – гиперопеке. Сложные отношения, чего уж там. Причудливые, стабильные и всеобъемлющие. Такие противоречивые, что ни один из них совсем скоро не смог представить себя без оных. Даром это было или проклятием они предпочитали не определять – чаша весов склонялась то в одну, то в другую сторону со скоростью света или чуть быстрее, так что проще было оставить все, как есть. Расслабиться и получать удовольствие. В каком бы ни было смысле. Их все устраивало. Только, разве что, не в отношении родственных душ. Но они хотя бы могли понять, что служило мотивом для того особого отношения. А в остальном все было чудесно.

***

Джим слишком часто следовал за зовом сердца, а Боунс не мог позволить себе такой роскоши – для начала, он был врачом. И уже только потом человеком, другом, отцом, сыном, любовником. Он даже, наверное, им родился – как котята рождаются котятами. Другое дело – он не всегда был рад этому. Например, когда беспокоился о том, что Джим, пробуя очередной виртуозно-непонятный коктейль на какой-нибудь задрипанной планете в не менее задрипанном баре, пытается проверить его способности к купированию анафилактического шока, опять, а не – покончить с собой таким изощренным способом. Его специализацией была хирургия, а не психоанализ, и в первую очередь, он был врачом, а уже потом другом. Но и в этой ситуации их все устраивало. Джим напивался, «аллергировал» и иногда изливал душу, но никогда не просил у Леонарда больше, чем тот мог дать. Не из чувства такта, Боже, Джиму его понятие было слишком безразлично, а потому, что ему и так хватало с избытком. Этого и так было больше, чем он когда-то мог мечтать – и знание этого медленно убивало Маккоя. Поэтому он старался быть этим самым врачом, другом, братом, офицером Звездного, мать его, флота – кем угодно, кто мог бы понадобиться его капитану. И хотя бы потому, что всегда получал в ответ не меньше. С самого дня знакомства и до настоящего времени. До конца любых времен – он знает, это не изменится. Как не изменится сам Джим. Его пристрастия и метка на его руке.

Все, что Боунс может – выручать по мере сил или не лезть под руку, когда Кирк пытается споить их экипаж – быстрее сам наклюкается, судя по виду Скотти. А наутро – лечить этих горемычных от похмелья. И не только лекарствами, но и новыми миссиями от Адмиралтейства, будь они неладны – недели передышки мало для полного восстановления. И очень скоро Джим может опять уйти в загул. Если, конечно, не изобретет еще какой-нибудь способ изящного самоубийства. С него станется. Особенно, когда он начнет загонять себя – у них на этот раз «миротворческая» миссия – заключение с послами Тханги договора о сотрудничестве. А потом идет еще одна такая же – Джиму-то с его обаятельной улыбкой и харизмой размером с «Энтерпрайз» – раз плюнуть. Даже если и поработать для этих договоров все же приходится не только лицом и языком.

– Джим, ты долго не продержишься на энергетиках и стимуляторах. Тебе нужно спать, понимаешь? Спа-а-ать, – Боунс демонстративно зевает, надеясь на «зеркальный» эффект. – Если ты хочешь, чтобы твой мозг нормально работал.

– А он когда-нибудь работал? – им обоим этот вопрос кажется риторическим, и Леонард усмехается.

– Я заставлю тебя написать это на интерактивной доске сотню раз. Несмываемыми маркерами. Может быть, тогда ты поймешь, что загнав себя, лучше никому не сделаешь. Хочешь уколю? Поспишь и станет легче.

– Если бы все было так просто, Ленн, – вздыхает Джим. – Переговоры сами себя не переговорят, а послы сами себя в задницы не поцелуют. Лучше и правда, уколи меня своим тонизирующим зельем, и я пойду работать дальше.

– Скинь часть гоблину – порадуй себя, – предлагает Боунс и достает шприц. – Никуда его графики и отчеты не денутся.

– А и правда – загнемся на пару, как Ромео и Джульетта, – фыркает тот в ответ. – У него работы не меньше, да и мне он ее только доставит – еще и за него краснеть придется. Дипломат он, как я – балерина – смертельное па в один конец. Нет уж, пусть со своими отчетами в лабораториях сидит, а я – здесь, с тобой, с трибблами и послами. Черное и белое при стирке не смешивают, как ты знаешь.

– Знаю я, – Боунс ворчит, но не настаивает. – Знаю, как сильно ты его любишь – иди, погибай, Джульетта.

– С чего это я – «Джульетта»? – недовольный раскладом, Кирк поднимается на ноги.

– А и правда, ты ж у нас спать отказываешься, значит, не «Спящая красавица», – ехидничает Маккой. – Бодрствующий монстр. Зомби-Ромео. Кофеиновый капитан. Вечный пиздец и генератор суматохи. Джим, я придумал тебе кучу костюмов на межгалактический Хэллоуин.

– Злой ты, уйду я от тебя, – сникает Джим уже в дверях.

– Поешь только что-нибудь по дороге, а то недалеко уйдешь, – напутствует вслед Боунс и возвращается к своим делам.

Ладно, Джим хоть немного выдохнул в его кабинете, а это значит, что может с новыми силами идти дальше покорять Вселенную. Вселенная-то ляжет к его ногам рано или поздно, но зато не ляжет один наглый вулканский гоблин, как оказывается. Вот что тут поделать? Только молиться неведомым богам да креститься левой пяткой через плечо. А еще просить Джима не облажаться и с четвертой подобной миссией – они и в первых трех удивлялись, но фатум Кирка может дать осечку в любой момент. И почему Маккой не злорадствует, когда именно так и случается? Наверное, потому, что они все подспудно этого ждали…

Как только Джим уходит с послами на планету, а по требованиям тех, капитан должен быть один – как самый высокопоставленный и, соответственно, самый достойный, так они сразу и выясняют, что в традициях планеты Эйхелу для заключения каких-либо договоров стороны совокуплялись. То есть в прямом смысле вступали в половой акт – как дань традиции, доверия и наивысшего наслаждения данной сделкой. Вот что это за дикарство? Вот как этому будет рад Джим? Эйхилийцы же под десять футов ростом и весят пропорционально и соответствующе, а уж представить особенности физиологии с такими габаритами несложно. Даром что гуманоиды.

Леонард приходит в ужас и требует запросить всю информацию по инопланетянам и вернуть Джима, а потом почти сразу же приходит в ярость – когда Спок в шокированном молчании мостика заявляет, что уж их-то капитан, с его-то богатым опытом в сексуальных отношениях, не будет нуждаться в чьей-либо помощи – расслабится и будет получать удовольствие. И Маккой как-то разом понимает, за что Кирк так ненавидит своего гоблина – за непроходимую тупость и непонимание. Секс – это обоюдное желание, обоюдное согласие и удовольствие, все остальное – либо проституция, либо насилие, в каком-либо виде. И чертов гоблин, черт возьми, не знает, что Джим-то как раз прекрасно знаком со всеми тремя этими понятиями! И с удовольствием, и с использованием, и с насилием! Он просто не знает, что было в Академии! Что с той же легкостью, с какой вокруг Джима вырос фан-клуб, будущий капитан обзавелся и недоброжелателями. И это была отнюдь не Ухура, хотя та тоже ненавидела его. Были и просто ублюдки, что хотели сбить спесь с наглого голубоглазого кадета. Неоднократно и любыми извращенными способами. Например, такими, как напоить его какой-нибудь отравой, трахнуть безвольное тело, заснять весь процесс, а потом пустить репутацию Джима по всем известному маршруту.

Спок не знает, что Леонард тогда оказался в нужном месте в нужное время совершенно чудом – вызвал охрану бара, а Джима еле дотащил до их комнаты в общежитии. А потом обкалывал его всеми имеющимися у него в аптечке антидотами, абсорбентами и ингибиторами прямо под ледяным душем. А Кирк плакал, метался, рычал и звал не пойми-кого, а потом рассказывал страшные тайны из своего детства. И про Тарсус, и про Фрэнка. И про насилие, и про шлюх. Боунс блевал на пару с Джимом и слезами заливался тоже на пару. Вот он, Кирк, «из молодых, да ранний», и такую судьбу и врагу не пожелаешь, не то, что Кирку – Споку, мать его раз так!

Боунс настаивает на том, чтобы вулканец вернул капитана, намекает о причинах почти не прозрачно, но когда предсказуемо не доходит, тащит Спока в переговорную – и там, наедине, уже орет благим матом и открытым текстом говорит о насилии. На что этот зеленый сухарь может только пожать плечами – со своми детскими травмами капитан справился, раз его психологические тесты были в норме, а это значит, что он вполне может потерпеть. Блядь, потерпеть – потому что: «нужды многих важнее нужд одного». Теперь Боунс понимает, за что Джим так часто хочет врезать Споку – доктор даже прямо сейчас попытается это сделать, а потом, с легкой руки исполняющего обязанности Спока, пойдет дожидаться Кирка в тюремный отсек. Он на «губу» его посадил за несоблюдение субординации! А сам?! А сам не это же делает? Чертова зеленокровная паскуда! Разве сам он не нарушает Устав, позволив своему предвзятому мнению о капитане подвергать того опасности?! Только вопрошать и остается. И выть от бессилия, и волноваться за Джима – за их капитана, с которым нет и не будет связи, пока он с послами не придет к какому-либо консенсусу.

От него не будет вестей целых трое суток, по истечении которых Кирк вернется, лишь на час позже освобождения самого Маккоя, – потрепанный, слегка навеселе, но с договором и улыбающийся. Весь мостик, за исключением остроухого, вздыхает облегченно, перенервничав, а Кирк узнав о причинах треволнений, только заржет в голос, гад, а потом расскажет, что его и правда затрахали. Но скорее эмоционально, чем физически. Мостик тут же готов вдарить этому шалопаю по башке, и Джим торопится рассказать дальше – да, традиция у Эйхелу все еще в ходу, вот только пообщавшись с предводителем планеты поближе, Джим таки сумел его обаять, а потом, под легкий алкоголь да закуски на дипломатическом фуршете, выяснил, что предводитель этот давно и безответно сохнет по своему советнику и спать с представителем Федерации вовсе не горит желанием. Даже если хочет заключить договор и даже если представитель – очаровательное, улыбчивое и лучезарное солнышко с голубыми глазками. Кирк рассказывает им теми же словами – и вот теперь его хочется убить! «Добрый самаритянин» кинулся сводить предводителей и советников, и все эти три дня разыгрывал из себя то сваху, то лакея, то ревнивого любовника только бы договор с Федерацией вступил в силу без коитуса с его участием. Как бы сильно ему самому ни хотелось попробовать предполагаемый размерчик. Вот он, блядь, Джеймс Тиберий Кирк, в действии! То ли плакать, то ли смеяться…

***

Романтические настроения на «Энтерпрайзе» не зависели от времени года. Пусть даже и с учетом нахождения в космосе и отсутствия в нем смены сезонов. Настроения эти были подчас легкими, непринужденными и щемяще милыми. А иногда были страстными, отчаянными и до смерти, буквально, болезненными. Например, когда кто-то находил свою пару, а кто-то терял, кто-то встречал на очередной миссии в какой-нибудь колонии свою судьбу, а чья-то судьба умирала – вдали, так и не признанная, не познанная, не встретившаяся, в страшных муках, на операционном столе или во сне. Далеко не – событие вселенского масштаба, но всегда четко и большинством улавливаемое.

Большинством, за исключением тех, кто уже нашел свою судьбу, кто о ней знает или кому на нее плевать. Маккой был в первой категории, Джим – во второй, Спок причислялся к третьей. И вели они себя, как абсолютно типичные представители этих категорий. Боунс пытался отвадить от себя малыша Чехова еще с Академии – не сильно-то преуспел, но и не сильно старался. Кирк принял это слишком давно, чтобы переживать об этом снова и снова. А Споку было фиолетово на традиции землян и некоторых других гуманоидных рас, что обладали соулмейтами. Его даже вулканское понятие «тхайла» не интересовало, кроме как в исследовательском плане – явление было достаточно редким, чтобы тратить время на тщетные надежды и поиски. Он мог назвать вероятность наличия у себя тхайла до тысячных долей процента. В масштабах Вселенной, конечно, и собственно, тысячными долями эта вероятность и ограничивалась, так что не было никакой необходимости думать об этом. И ему не думалось. До определенного момента. А до какого, ему трудно сказать – ему пришлось бы медитировать не меньше 16 часов, чтобы определить этот миг с точностью, но у Спока, хвала неизвестно кому, в последние несколько лет никогда не было столько свободного времени. Удача ли? Или фатум? Об этом он тоже не думал. Зато думал доктор и игнорировал капитан.

Они все просто пытались выжить в этом мире. Когда подчиненному магии соулмейтов, когда – нет. Зависело от мира и наличия у обитателей меток в каком угодно виде или в какой угодно ипостаси. На «Энтерпрайзе» был свой собственный мир, который редко подчинялся законам логики, но довольно часто – звезднофлотскому Уставу и еще чаще – капитану Кирку. Этакий Царь и Бог в Зазеркалье Алисы. И даже «Безумный Шляпник» имелся – Спок – у которого вся жизнь по часам и чаепитиям. К черту Спока! Потому что романтические настроения на «Энтерпрайзе», порой, пагубно влияли на его работу.

Шутка ли, но на очередной миссии они снова столкнулись с чужими традициями – уж на этот-то раз Боунс заставляет Джима проверить их все до единой, чтобы избежать какого-нибудь подвоха. А подвох – вот он, даже не скрывается – этот отсталый мир, нужный Федерации только из-за месторождений редких минералов, зиждется на превознесении брачных союзов, понятии семьи и связи родственных душ в любых ее проявлениях. И вот теперь Боунс не может не ржать над Джимом, и не плакать не может – аборигены просто с невероятной радостью примут Кирка и Спока. А капитан только ехидничает в ответ – он вполне может сделать «добровольцами» и Маккоя с Чеховым. Вот только Джим Павла любит и не заставит через все это проходить только из-за своей привязанности к гениальному мальчишке – тому уже и так достался не самый лакомый кусочек в виде саркастичного доктора, и делать его насильно связанным с Маккоем он не будет. Уж лучше Джим сам потерпит. Вместе с чертовым гоблином – вот, у Кирка и метка имеется.

Правда про метку-то он Споку ничего не говорит – тот и так не согласен лгать ради договора. Джим, конечно же, давит, настаивает и аргументирует, но все тщетно, пока Кирк не успокаивается и не представляет вулканцу этот договор в виде математического уравнения, решение которому они найдут только при выполнении определенных условий. Спок кривится, Спок зеленеет от злости, Спок упирается даже ушами, и Кирку ничего не остается, как приказывать. Снова. А ведь он действительно старался ему объяснить, что брак этот, по сути, для них самих ничего не будет значить – побрачуются, подпишут договор и свободны на все восемь сторон света – дальше это будут проблемы Федерации, а «Энтерпрайз» сюда больше не вернется, дай Бог. Он приказывает ему жениться на себе – «Энтерпрайз» покатывается со смеху, а Боунс хватается за валерьянку – себе, а Джиму он подберет что-нибудь покруче. Потому что брак этот тому как серпом по яйцам – по самому дорогому и болезненному. Ну и сердце прихватывает нещадно – метка снова будет уныло кровоточить.

До той поры, пока они не обзаведутся новыми – аборигены делают им на щеках ритуальные татуировки – причудливый узор, оплетающий скулы и заползающий на ухо – вот такого на Флоте еще не было. Узор этот не просто связывает капитана и старпома, он повторяется на договоре и чудится на зубоскальных улыбках Адмиралтейства – как же, еще одна успешная миссия уже легендарного капитана. Экипаж перешептывается, подтрунивает и хихикает, вспоминая про свои романтические настроения, вот только Джиму и Споку не до шуток. Вулканец торопится в медотсек – избавиться от позорного клейма, и сколько бы Кирк его ни увещевал, что подобный статус чаще ценится, нежели игнорируется, но Спок открытым текстом заявляет, что такой «муж» ему и даром не нужен. Он капитана-то еле терпит, а уж супруга и вовсе не выдержит дольше положенного на подписание договора времени. Это клеймо – его расписка во лжи, и все, чего он не знает, так это того, что люди такие «расписки» носят, в большинстве своем, с удовольствием. И уж подавно – что Джим навеки с ярмом самого вулканца. Самое страшное из зол.

Но Джим-то всегда выбирал оба из этих двух зол: и метку, и Спока, который цедит сквозь зубы на вулканском о том, что Кирк ему противен. А потом врет обернувшемуся на реплику мостику, что это – вулканский тезис о тщетности благих намерений. Врет, не дрогнув ни единым мускулом, сука, вот только Кирк, да еще Ухура, прекрасно его понимают. Капитан скалится в ответ, предлагает новый спарринг, раз старпому есть, что сказать, а Ухура только болезненно кривится. Вот уж она-то прекрасно знает, насколько вулканец терпелив и насколько сильно его нужно довести, чтобы он не гнушался высказываться об этом вслух.

Джим, как всегда, «в фаворе». Джим, как всегда, не может не отличиться и не «подергать вулканца за уши». Он этим с самой Академии занимается, и Нийота может только сочувствовать Споку – Джим не остановится, и закончится это весьма и весьма плачевно. Она полагает, что если бы он или она знали загодя о том, что «Энтерпрайзом» будет командовать Кирк, то ноги бы их не было на этом корабле. Но Спок согласился и пошел на миссию вместе, а значит, должен терпеть. Терпеть ту самую «тщетность благих намерений» – с Джимом они не работают. Терпеть, потому что у него нет другого выхода – Джим его и на том свете достанет. Единственное, о чем гадает Ухура, так это о том, какого черта Кирк продолжает дергать вулканца за хвост. В Академии это еще можно было понять, но на службе они уже давным-давно перестали играть в игрушки. Как будто Спок капитану – заклятый враг, нелюбимый друг, унылое полетное предписание, невкусное блюдо, от которого его пучит, геморрой, в конце концов, или… Или родственная душа? Матерь Божья! Ухура в это ни за что не поверит! Не поверит, пока не увидит все своими глазами!

Из-за той же самой Академии она может себе позволить нарушение субординации – уж сколько раз они с Кирком спорили в кабинете лингвистики не знает никто. И на стандарте, и на вулканском, и на клингонском. Цензурного там было мало; и вот теперь Нийота может с уверенностью подозревать. Если ее предположение верно, то тогда та реакция Кирка на нее могла быть ревностью. А если так, то она ему эту ревность в задницу запихает по самые гланды. Кирк же знает, что на ней – не имя Спока, что ей плевать на все это даже тогда, когда он притащил ее на корабль с главным инженером, у которого ее имя на руке. Дело вообще не в том! Кирк ей должен – за все те маты, что на нее складывал, обвиняя черти в чем без повода – то, что она нашла общий язык со Споком, еще ни о чем не говорит. Все, что ей нужно – перехватить капитана в турбо-лифте, прижать к стене за локти и спросить в лоб.

Чтобы Кирк оскалился, чтобы Кирк вызверился, чтобы оттолкнул ее так, что у нее дух вышибло, а сам абсолютно спокойным голосом приказал не лезть не в свое дело. Вот ей-то точно не стоит интересоваться чужими метками, пока она напрочь игнорирует свою. И большего доказательства и не надо – она вытирает слезы и даже не проклинает Кирка – тот и так уже наказан навечно связью с тем, кто отрицает само понятие. Ухура готова возненавидеть капитана за то, что тот не может смириться. За то, что не может оставить их всех в покое. За то, что позволил собраться им всем на этом корабле и мучиться вместе с ним. Чертов сиротка с комплексом Бога. Ей очень сильно хочется его избить, потому что он из своей гребанной жизни сделал трагикомедию, а их заставляет участвовать в этом убогом спектакле. И совсем не смешно.

Ей интересно, кто об том знает или догадывается еще. Наверняка – доктор Маккой – левая рука и правая нога их капитана. Но стоит ей заикнуться об этом, как медик посылает ее далеко и надолго. Значит – знает. Значит – будет на стороне Кирка и продолжит во всем этом участвовать. Значит – помощи ни ей, ни Споку ждать неоткуда, и все, что останется – опять терпеть. Ну или Нийота может сама поговорить об этом со Споком и попросить его разобраться. Принять меры и найти логичное решение этой проблемы. Потому что так действительно не может больше продолжаться – Кирк рискует не только собой или Споком, а всеми ними. А Ухура чертовски хочет жить еще очень и очень долго. Работать, подняться в звании и войти в историю Флота вместе с гребанным Кирком. И если Джим не позволит ей этого, если не сделает ничего нужного, она его выпорет, и сама займется обустройством личной жизни старпома.

========== Часть II ==========

***

Оранжевое небо на этой планете создавало иллюзию вечного заката. Морковного, теплого, невыносимо прекрасного. И слезы наворачивались на глаза именно от этой красоты, а не от нежного ветерка с нотками крови. Оранжевое небо висело над полем битвы и совершенно не интересовалось металлом, жизнью и смертью. В отличие от тех, кто пришел сюда им любоваться. Смотреть на него и молиться, чтобы среди груды мертвых тел не найти одно единственное, принадлежащее самому молодому капитану Звездного, мать его, флота. На вулканца им, в общей сложности, было плевать. Только бы Джим не оказался среди этих мертвых тел под оранжевым солнцем. Тела своих бойцов они заберут тоже – Боунс констатирует пять смертей, но разведывательный отряд не говорит ни о шестой, ни о седьмой. А это значит, что Джиму со Споком все-таки удалось выбраться из того Ада, что разверз здесь свои Врата почти четыре часа назад.

Четыре часа назад капитан со старпомом спустились на эту непримечательную планету в составе боевого отряда. Спок подозревал, что именно здесь они смогут найти редкие экземпляры растений, необходимые для синтеза лекарства от очередной инопланетной болезни. Те возникали не по одной на дню, как будто из воздуха, и Леонарду уже до чертиков надоело то прививать, то вакцинировать их экипаж от какой-нибудь космической холеры. И особенно тогда, когда планеты с нужными веществами для лекарств были агрессивно настроены – когда флорой, когда фауной, когда местным населением. Последняя была как раз из таких, поэтому Джим берет охрану, а из исследовательского отдела – только Спока – быстро набрать нужный материал и так же быстро транспортироваться обратно на корабль. При этом не вступая в контакт ни с кем, кроме злополучных растений. Леонард самолично настоял, чтобы вулканец принес ему все образцы, которые только смогут уместиться в его кривых руках, а Сулу поддержал – чем рисковать, они лучше вырастят эти цветочки в корабельной оранжерее. Ну чего же проще-то, а? Спуститься, выкопать пару кустов в дебрях этой сказочной сельвы и убраться подобру-поздорову. Правильно – ничего, ведь Джим берет с собой парней, а значит, чует седалищным нервом, что вылазка эта будет далеко не самым мирным путешествием.

Так и получается: через час после их спуска на предполагаемом месте сбора образуется неожиданная электромагнитная буря, и они теряют отряд с радаров. Пока Скотти колдует над своими датчиками вместе с Чеховым, а Ухура обрывает все диапазоны, пытаясь дозваться капитана или хоть кого-нибудь, Боунс может только надеяться, что этот форс-мажор не «форс-мажористее» их обычных проблем на подобных вылазках. Это же Джим – он же знает, куда стоит лезть, а когда не стоит и соваться. Если только он, конечно, не достал свою «фею Невезения» до ручки, а та в отместку не решила укусить его за задницу. Джим бы не стал рисковать своей жизнью, не подготовив запасной выход. Не стал бы…

Вот только речь уже не о феях и не о форс-мажорах: они улавливают сигнал бедствия только через четыре корабельных часа на окраине леса в противоположной стороне от места высадки. А спустившись, обнаруживают это – оранжевый подлесок, а за ним – равнину под морковным небом. Усеянную десятком трупов местных аборигенов и пятью – офицеров Звездного флота. Леонард слышит, как тяжело сглатывает Сулу, как пыхтят офицеры, передвигая тела своих мертвых товарищей для транспортировки, как оживает его передатчик, и Скотти командует им возвращаться – надвигается ночь, и в непроглядной фиолетовой тьме от местных спутников они не смогут найти ни Кирка, ни Спока – передатчики тех по-прежнему молчат. Леонард не может подчиниться и протестовать не может. С чужой кровью на руках он не знает, что может сделать, чтобы спасти Джима. Если, конечно, еще есть кого спасать…

Еще семь часов они ждут багрового рассвета. Скотти комплектует их боевым дроидом собственной разработки и заставляет надеть броне-костюмы, а Маккой на автомате отмечает, что хобби их механика должно было пригодиться полсуток назад, а не тогда, когда капитан может быть безнадежно мертв. Эта мысль застревает внутри него таким мерзким ощущением, как будто она – ревенская улитка, присосавшаяся к голове. Ползает между прядями волос, безболезненно проникает сквозь черепную коробку и впивается в левую лобную долю своими беззубыми жвалами. Пьет его мозг, как сквозь трубочку, вместе с самообладанием и делает Боунса безусловно больным и беспомощным. Мерзкое ощущение. До блевотины и слабеющих коленей. Куда же Кирк опять вляпался, что это стоило жизни их людей и гуманоидов этой планеты?

***

Он заваливает вход камнями и ветками, чтобы снаружи не было видно отсветов огня – небольшой костерок он разводит в самом дальнем углу пещеры. И то, только потому, что минусовая температура ночью станет охренеть каким дополнительным испытанием для теплолюбивого вулканца. Вулканца, что еле дышит у Джима на руках, пуская кровавые пузыри с губ, и стонет в бреду. У него сломана нога, несколько ребер и сильное сотрясение. Проблевался он уже недалеко от их теперешнего убежища, упал, не позволив капитану себя поддержать, и тем самым добавил дыр в свои легкие. Кирк бы отходил его пощечинами по самовлюбленным зеленым скулам, если бы Спок от этого поумерил свою гордость и пришел в себя, но тот не приходит. Дрожит всем телом и морщится от едкого дыма, что медленно просачивается в трещины камней над их головами. Ну что уж тут – другого убежища Джим не успел для них найти, спасаясь от погони. Угореть – не угорят, зато хоть какое-то укрытие.

Как он понимает уже на бегу, они приходят на эту планету в самый разгар охоты местного племени и сами становятся добычей. А ведь Джим лично проверял необходимый квадрат на предмет разумной жизни, а следом за ним – Спок и еще десяток лаборантов. Кто же знал, что их датчики не воспримут местных жителей разумными? То ли строение их организма слишком диковинно, то ли они примитивны настолько – настолько подробной информации у них не было. И кто же знал, что выбирая произвольную точку спуска, они наткнутся прямо на воинствующий отряд местных недо-обезьян? Да и буря эта еще – ржавый лес под оранжевым солнцем, переливающийся всеми оттенками карминного, кирпичного и багряного, вдруг становится то кофейно-коричневым, то выцветает до сепии, а то и вовсе равномерно серый. Буря влияла на их цветовое восприятие, сменяла спектр слишком быстро и вызывала отчетливое головокружение. Естественно, в таких условиях они бы не смогли сражаться, и Джим приказывает отступать – мчаться отсюда со всех ног на окраину леса под воинствующее завывание, чтобы хотя бы там дозваться помощи с корабля, если повезет.

У оврага они попадают в западню, дают короткий неравный бой – от их фазеров никакого проку с самобытными щитами туземцев. Чертова планета с ее чертовыми цветами и абсолютно невиданными металлами! От стрел они укрываются за деревьями, но в ближнем бою быстро лишаются оружия и выходят на копья с голыми руками. Ублюдки быстро понимают, что Спок – самый сильный в их отряде, и неистово прессуют и его, и Джима – раз тот ближе всех к вулканцу. И они бегут снова. Вырываются из виду погони буквально на пару минут, и Долтон, старлей их охраны, кричит уже из подлеска, что они должны разделиться. Спок и Кирк должны спрятаться, пока другие офицеры будут отвлекать аборигенов на себя…

Джим не может, не хочет и не позволит себе оставить своих людей, но Спок, которого он подхватил после того, как его ранили стрелой в брюхо, харкает кровью, и у Кирка не так-то много вариантов, чтобы выбирать. Это их долг – защищать старших офицеров, и первым делом капитан должен уважить их звание и службу. Да нихрена он не должен! За него никто не должен умирать, в каком бы гребанном Уставе это ни было записано! Но Спок повисает на нем кулем, Джим запинается, и они валятся в ближайшие кусты подальше от взглядов охотников. Кирк скрипит зубами, еле сдерживая злые слезы, прикрывая вулканца своим телом, а еще через две минуты поднимает старпома на ноги, и они сваливают в другую сторону так быстро, как только могут.

Погоню Кирк слышит теперь отдаленно, но припускает пуще прежнего – ни одна жертва не станет напрасной, если станет жертвой. Джим клянется на ходу, что если выберется, то вернется в этот чертов лес и выжжет его напалмом – по десятку гектаров за каждого убитого офицера. Но сначала нужно выбраться… Ему кажется, что за час они уже оббегали эти ржавые заросли вдоль и поперек, а потом натыкается на пещеру. Им стоит укрыться – Спок уже еле шевелится, а буря должна хоть когда-нибудь кончиться, чтобы они смогли вызвать подмогу. Если, конечно, их не найдут раньше и не освежуют на обед.

Пещера прикрыта кустами, вход в нее примерно в метре от земли, и Джим надеется, что это логово не принадлежит какому-нибудь настолько же кровожадному животному или настолько же отбитому, как и другие туземцы, отшельнику. Хвала Всевышнему, пещера оказывается пустой и неглубокой. Быстро темнеет, он устраивает Спока на земле, а вход заваливает камнями. Примерно через час он решается развести огонь, чтобы осмотреть раны вулканца и еще раз пробует связаться с кораблем, но они все еще отрезаны от связи. Хреново, что ни говори. И нихрена не романтично проводить уик-энды со своей родственной душой подобным образом. Уж точно не – улепетывая от туземцев по лесу и не прячась в пещеры на пороге смерти.

И уж точно не тогда, когда в середине ночи Спок очухивается и вперяет в него недовольный взгляд. А что он, блядь, хотел?! Подушку под голову в этой дыре или обед из трупа своего капитана? О, от последнего он наверняка бы не отказался!

– Я сам, – цедит вулканец сквозь зубы, когда Кирк начинает проверять его раны.

Да пожалуйста-пожалуйста, больно надо! Джиму больше делать нечего, как пачкаться в зеленой крови, сходить с ума от беспокойства или умолять Спока не умирать на его руках. Можно подумать, он и так об этом никогда не мечтал!

Спок хмурится, осматривая себя, и так же, как и Кирк надеется, что доживет до утра. Прислушивается к звукам снаружи, но, кажется, погоня их все-таки потеряла. А потом вулканец начинает в полголоса выговаривать Джиму о том, что в этой исследовательской миссии было сделано неправильно – начиная количеством офицеров в отряде и заканчивая незавершенным исследованием геомагнитного поля планеты. Джиму неистово хочется проорать ему в чуткие остроконечные уши: «заткнись!!» и так же сильно хочется, чтобы вулканец продолжал шептать – так Кирк будет в курсе, что тот не теряет сознание снова и не умирает. Приходится терпеть эти невыносимые нотации и наконец позволить себе задрожать – от страха, что их найдут хреновы аборигены, от скорби и гнева из-за убийства его людей, от боли в метке, что в минуту опасности «транслирует» ощущения Спока прямо в мозг капитана. Все – и физические, и эмоциональные. Господи, если Споку будет от этого легче, Джим готов потерпеть. Только не очень долго – его перебитые колени и локти, вывихнутое плечо и сломанные пальцы на руках тоже не добавляют романтики в это недо-свидание. Господи, Джим готов пойти на еще сотню таких же, если бы в процессе не убивали никого из его экипажа.

Под утро Кирку кажется, что он задремывает, но как только вязкая тьма начинает немного рассеиваться, он тут же очухивается и поднимает Спока. И плевать, что тот теряет сознание почти сразу же – он разбудит его снова – они должны двигаться. Выбраться из леса, подать сигнал, транспортироваться или улететь на спасательном шаттле. А уж потом Джим достанет спички и горючее…

***

Решение зреет, как арбуз на солнце. Как волдырь от ожога или как красный гигант перед взрывом. И дело даже не в том, что капитан продолжает звать его на спарринги, продолжает водить сомнительную дружбу с другими такими же сомнительными капитанами или продолжает устраивать фарс из каждой самой обыкновенной и легкой миссии. Дело в том, что Кирк проделывает все это с удовольствием. С удовольствием пьет с правителями планет, с удовольствием приказывает своему старпому жениться на себе и с удовольствием гайсает по терракотовым джунглям, теряя при этом офицеров Звездного флота. Если бы Кирк хоть раз к нему прислушался, хоть раз прислушался к голосу разума, все бы остались живы. Все было бы в порядке. Но взбалмошный капитан продолжает делать все по-своему. Напивается в увольнительных, ходит на свидания с членами экипажа, игнорирует Устав и превращает каждую высадку на поверхность в балаган. А ведь Спок говорил ему, убеждал, доказывал и пытался настаивать. Все тщетно. Джеймс Тиберий Кирк глух к любым доводам, и где они в результате оказываются? Правильно, в куче сехлатских фекалий. Ну или на этой ржавой планете под оранжевым солнцем, в густом лесу и под прицелом десятков копий и стрел. Все так, как он и говорил – до последней буквы – капитан облажался, а рискуют опять все они.

Спок больше не может этого терпеть. К Сураку все эти Фиолетовые туманности, ему и без них неплохо жилось. К Сураку все эти исследования – он уже насобирал себе материала на десяток лет изучения. К Сураку этого горе-капитана – с любым другим Спок бы этого горя не знал. Даже если… Даже если Джеймс Тиберий Кирк пытается найти к нему подход, как предположила Нийота.

Как-то после очередного скандала на мостике, она пришла к нему в каюту и предложила поговорить не как офицер с офицером, а как давним, еще с Академии, друзьям. И разделить не только любовь к лингвистике, но и нелюбовь к их капитану. Ухура предполагает, что отрицание Кирка не всегда основано на желании досадить ненавистному коммандеру – иногда оно может зиждиться на предложении капитана взглянуть на ситуацию его глазами. Попробовать понять его логику. И то, что Спок это не приемлет, и приводит к конфронтации. Нийота считает, что Спок должен если не попробовать понять, как просит Кирк, так хотя бы принять это его желание. В конце концов, у вулканца будет обоснованный мотив для отвращения, а не только сугубо личная, неуставная неприязнь. Спок обещает, что попробует и сделает развернутое исследование их взаимоотношений с разных ракурсов и точек зрения. Сделает это беспристрастно и максимально нелогично – все, только чтобы понять их юродивого капитана.

Нужно ли говорить, что у него ничего не получилось? Конечно, нет – ведь Кирк тащит их в самое сердце джунглей, в самое пекло драки и в самую темную пещеру, где давно обитает смерть. Не стоило и стараться.

Спок то теряет сознание, то приходит в себя на плече у Кирка, спотыкается о корни деревьев, шатается, но продолжает кое-как идти, а иначе, кто же вытащит их из этого леса? Кто же опять спасет их убогого капитана? Явно не он сам – вулканцу приходится шептать, давясь кровью, нужное направление, а экипажу – ловить обрывающийся сигнал и транспортировать их из-под шквала стрел. Хоть бы одна повредила мозг их капитана так, чтобы в том навсегда перестали образовываться идеи, как еще лучше обойти любую логику и закон…

А после того, как Спок просыпается в медотсеке без любого намека на боль, решение принимает абсолютно законченную форму. Кто бы что ни говорил, как бы сам он что-либо ни предпринимал, а все тщетно. Он должен уйти.

***

Они хоронят офицеров по флотскому обычаю – сжигают тела, раз таковые есть, а на первой же звезднофлотской базе отправляют прах родственникам или на Адмиралтейское кладбище. Прах к праху, земля к земле. Джим произносит короткую речь в столовой и еще короче – на мостике – жертвы неизбежны даже в исследовательских миссиях, поэтому пусть никто из них не обольщается. Джим никого за уши в космос не тащил и никого не подставляет под фазерные лучи, пули или стрелы. Он, конечно, иногда лажает, но никто из них не будет расплачиваться за это жизнью. Только сам Кирк, только своей инициативой.

Официальный траур длится три дня, и уже совсем скоро экипаж возвращается к штатному режиму работы – вот только еще более огрубевший, сильный и стойкий – в тех рыжих джунглях как будто побывали все они, и насколько разъярен капитан Кирк, тем же гневом полны и остальные офицеры. Жестокая выходит наука, но с этим ничего не поделать – опять-таки, космос – не детская песочница. Они в нем живут и умирают, болеют, тоскуют и любят – все точно так же, как и на любой гребанной планете и в любом пресловутом государстве. В стране Энтерпрайз – кому не нравится – спасательные капсулы всегда под рукой, кому больно и тяжело – Боунс всех вылечит, кому тоскливо – может зубной щеткой вычистить причальные отсеки.

Это Джиму – нравится, и тосковать некогда, а экипаж он свой бережет по мере сил. А если сил недостаточно, то он сделает все, чтобы их достать. Любыми способами. А еще ему больно – из-за парней, из-за себя, из-за метки и Спока, который продолжает во всех бедах обвинять только капитана. Не помогают ни спарринги, ни попытки поговорить открыто и предельно разжевано для вулканца, ни логичные и правильные поступки – когда Джим формировал тот исследовательский отряд по желаниям старпома. Чего уж теперь прошлое-то ворошить? Они в настоящем наворотили каши – теперь расхлебывать будут. Капитан только одного не понимает, почему ее всегда хавает только он? Давится, отрыгивает, мучается изжогой, но непременно принимает эту ответственность, как наказание. Ах да, он и забыл – он же соулмейт Спока, и все это их гребанное противостояние нужно только Кирку. Только ему нужна родственная душа, которая бы понимала, принимала и поддерживала его. А Спок – самодостаточный, абсолютно автономный говнюк, которому тхайла, как собаке – пятый хвост. Это Джим, наивный, все еще надеется, что Споку нужна половина его, а не «лишний кусок», чтобы того стало полтора.

И надо уже что-то с этим делать, пока не стало поздно. Пока он окончательно не спился со Скотти, пока не довел Ленна до инфаркта, пока не убил еще кого-нибудь из экипажа или сам не залез в петлю. Джим хочет перестать спорить, свести, наконец, эти отношения со старпомом до сугубо рабочих и уставных, перестать зубоскалить, ехидничать и протестовать в ответ. Ему нужно научиться молча выслушивать, давить аргументированными доводами и чаще просто приказывать коммандеру следовать его мнению и указаниям. Но Спок находит вариант лучше. Более приемлемый вариант того, как раз и навсегда разрешить все их недопонимание между собой. Кардинально и на все сто. И даже наверняка высчитав процентную вероятность, насколько хорошо и безболезненно Джим это переживет. Но Джим это не переживет и Джиму просто невероятно, чертовски больно…

Его сердце рвется из груди. Ворочается, распирает ребра, пыхтит и обливается кровью. Кажется, что-то кричит, но Кирк не может ничего разобрать, кроме бессвязного потока отборных ругательств. 24,6 секунды назад вулканец оповещает о том, что покидает занимаемую должность. Его и весь мостик. И Джим подозревает, что в только что пришедшем сообщении на падде будет официальное заявление. Но мир вокруг него не рушится и не останавливается – он взрывается яркими красками и мгновенно потухает, теряя интенсивность и быстро выцветая. Весь его мир – теперь огромная, дикая, всепоглощающая боль да несущее нецензурщину сердце, и Джим не может не проинформировать своего теперь уже будущего бывшего старпома об этом.

– Валите, коммандер. Кто ж вас держит?

Судя по еле слышному возмущению, что рокотом проносится по мостику, капитан явно перестарался, выбирая из гула в грудной клетке самое приличное из выражений. Или перестарался с легким непринужденным тоном и задорной ухмылкой. Только ленивый его не осудит.

– Благодарю за понимание, – летит в спинку капитанского кресла, и Кирк хватается за подлокотники, как за последнее, что может удержать его на орбите собственного эго.

– Ваша смена окончена. Пинок для ускорения свалить с моего корабля нужен или сами справитесь?

– Не вижу смысла в применении физического насилия, – отзывается Спок, но Джим и так знает, что тот хочет сказать. Всегда знает. И особенно – в могильной тишине, поглотившей мостик после рокота.

– Свободны, – бросает он через плечо и только когда слышит удаляющиеся шаги, позволяет себе вдохнуть поглубже и окунуться в боль с головой.

С полминуты офицеры вокруг него все так же потрясенно молчат, обмениваясь удивленными взглядами, а потом Чехов испуганно пищит, обернувшись к Джиму от панели навигации.

– Капитан, кровь…

Кирк знает, что Павел не боится вида крови, тогда что? Ах, это… Теперь понятно, откуда боль. Теперь понятно, что ему нужно сделать, кроме того, как подписать чертово заявление об увольнении – зажать левую руку повыше локтевого сгиба, почувствовать, как кровь скользит сквозь ткань формы и под пальцами наружу, и немедленно посетить медотсек.

– Сулу, мостик ваш.

Он неторопливо встает, проверяя не упадет ли мир с этой новой пресловутой орбиты, и широкими шагами направляется к Боунсу. Не замечая, как следом за ним поднимается Ухура, но отмечая, что мир все-таки накренился. В одну сторону. Чаша весов падает, переворачивается, и ни о каком балансе, равновесии и порядке больше никогда не будет и речи. Джим знает это. Как бы сильно он ни радовался, что у него были хоть какие-то крохи надежды, как бы сильно он их ни охранял, но сегодня он таки лишился той малости, что имел. И он прекрасно знает, что однажды их бы отняли – ничего не меняется в его поганой жизни – все законы подлости все еще в действии. И пусть по этим же законам Спок валит туда, откуда пришел – хоть в Академию, хоть на другой корабль, хоть в черную дыру, хоть к черту на рога. Кирк и без него справится. Без него и без этой метки.

***

А Ухура, тем временем, несется за Споком. И не потому, что давно и безответно в него влюблена – никогда не была и не будет. Любые отношения между ними, кроме дружеских, давно уже были изжиты как класс, и не подлежали восстановлению по обоюдному согласию – они оба перегорели до состояния пепла от пепла. Но это не значит, что она не…

– Коммандер! – Нийота нагоняет его у входа в личную каюту. – Вы не можете так просто уйти!

– Могу, лейтенант Ухура, это записано в Уставе Звездного флота. И это – взвешенное, обдуманное и уже согласованное с Адмиралтейством решение, – Спок отвечает ровно, но его раздражение все равно чувствуется. Слабым отголоском, который сочится ядом в паузах между словами. – Я не думаю, что должен объяснять это такому же офицеру, как я.

– А как другу? – Нийота готова трясти его за плечи и орать в уши от того, чему они все только что стали свидетелями. – Даже как другу?

Спок молчит, и это молчание красноречивее любых выражений. Любых попыток его мимики и невербальных жестов.

– Даже если он – твой соулмейт? – допытывается она последним, но, пожалуй, теперь единственно-важным аргументом.

– Вероятность того, что капитан – мой тхайла, нулевая. Прибегая к метафоре – даже с отрицательным значением. Хотя бы из-за нашего с ним происхождения… – он отрицает совершенно холодно. Снова раздражается, и это снова заставляет лейтенанта хотеть сорваться на крик.

– Боже, Спок! Ты – наполовину человек, и ты это знаешь! Но даже если у тебя нет метки с его именем, это ничего не значит – у него-то есть! Почти у каждого народа, расы или вида есть понятие о родственных душах! Ты не можешь это отрицать, – настаивает она и даже готова сходу привести с десяток примеров – тех, о которых коммандер и сам знает, начиная его матерью. Но сейчас не время. – У него кровь хлещет с руки, как будто ему разорвало артерию! Ты должен знать, что это значит!

– Я не имею никакого отношения к ранам капитана, – упорствует этот зеленокровный… гоблин? Так его за глаза или в глаза зовет доктор Маккой? Ухура готова с ним согласиться!

– Тогда иди в медотсек и убедись в этом лично, – цедит Нийота. Она – гораздо упрямее него самого и почти так же упряма, как капитан Кирк. – Потому что весь мостик только что наблюдал эту твою «отрицательную» вероятность, и только ты ее отрицаешь. Сходи и посмотри сам, как кровоточит твое имя на его руке, и отрицай дальше.

Она позволяет своему гневу окатить его горячей волной, впиться иглами в кожу и посеять зерно сомнений.

Что ж, медотсек не так далеко, и он пойдет туда из того самого упрямства. В сопровождении Нийоты – чтобы сразу доказать свою правоту. Этого. Не может. Быть.

Этого не может быть даже с учетом всей той убогой концепции, которую так романтизировали люди. Всего лишь один нерасшифрованный ген в их ДНК и незаконченное исследование того, как именно связи в молекулах определяют, чей именно организм будет являться продолжением его самого. Как именно его будут звать и как это воспроизвести на теле индивидуума понятным ему шрифтом. Или иногда не совсем понятным. Спок не собирается верить в эти домыслы, чудеса и магию. Просто потому, что вулканская концепция тхайла была абсолютно понятна и логична – разум выбирал себе максимально удобного спутника при телепатическом слиянии – всего и делов-то. Но не – людские загадки, как найти черную кошку в темной комнате, особенно тогда, когда ее там нет. Вулканского имени там тоже быть не должно, что бы Ухура о его происхождении ни говорила. Ну какие, к черту, родственные души, когда они разные, как теорема Ферма и теория Дарвина? Как она вообще себе это представляет, раз смеет говорить так уверенно? Спок пойдет в медотсек только из упрямства и чистого интереса – каким же боком во всем этом он сам?

Но, как Нийота и сказала, капитан действительно у медиков – сидит на биокровати перед доктором Маккоем, болтает ножками и что-то оживленно рассказывает. Не иначе, как то, что их старпом собирается покинуть службу на этом корабле.

– Джим… Джим, только без истерик, – доктор звучит слишком встревоженно – и это самый плохой признак из многих. Если доктор беспокоится за капитана настолько, то капитан этот явно уже одной ногой в могиле. Хотя, как обычно, заверяет в обратном.

– Какие истерики, Боунс? Бог с тобой, – Кирк звучит отчаянно-весело. Как будто собирается прыгнуть вниз головой с обрыва. Но судя по тому, как он бледен и стремительно покрывается холодной испариной, он туда не падает – его туда тащит с неудержимой силой. Как всегда – всего лишь бесполезная бравада. И Спок, и Ухура это прекрасно видят.

Но не видят, что с рукой Джима, которую лихорадочно пережимает доктор, и они подходят ближе. И это движение вызывает волну, подобную лавине в горах. Извержению вулкана и взрыву сверхновой. Доктор на секунду отклоняется за лазерным скальпелем, а капитан не успевает прикрыть красное месиво с черными линиями на своей руке… Спок делает еще шаг, линии отпечатываются на сетчатке глаз, и мир под его ногами переворачивается.

– Какого черта?! – орет доктор, и Ухура замирает на пороге, а старпом встречается неверящим взглядом с капитаном. – Пошли вон отсюда!!

Маккой намеревается оттеснить вулканца, но тот снова ошибается с действием – шагает опять и хватает Кирка за руку, а тот моментально вызверяется.

– Пусти… – рокот его голоса отражается в стальных стенах медотсека с такой силой, что кажется, как будто сейчас полопаются все пробирки, предметные стекла и линзы микроскопов в вотчине медиков. Даже переборки карантинного бокса и одинокий иллюминатор в конце крыла спецслужбы. – Немедленно.

Спок не хочет в это верить даже под прицелом нечитаемого взгляда капитана. И Кирк, наверное, улавливает это, потому что рвется из рук, пинает в колено, а когда Спок переступает с ноги на ногу от силы удара, его тут же отталкивает доктор.

– Идите к черту, коммандер!! – рычит Маккой. – Вас здесь быть не должно!

За этой репликой они пропускают испуганное: «ах» Ухуры и манипуляции капитана, но очень скоро становится понятно, как именно Кирк воспользовался этой заминкой.

– Погоди, Боунс. Пускай он заберет с собой это… А потом валит… – голос Кирка не меняется ни на йоту, не меняется взгляд – только желваки ходят под кожей да дыхание сипит и срывается.

Доктор моментально оборачивается, а потом к их ногам летит отрезанная с локтем рука капитана Джеймса Тиберия Кирка.

Маккой, кажется, собирается падать в обморок от изумления, как и Спок с Ухурой, но капитан успевает раньше них – всего несколько секунд, а потом его глаза закатываются, и он валится на койку, по всей видимости, от болевого шока.

– Вон!! – снова орет доктор, жмет кнопки экстренного вызова медсестер, а потом отключает гравитационный механизм койки и утаскивает ее из процедурной в операционную часть отсека.

Прибегают медсестры, прибегает заспанный СМО Гленвуд, который задремал в конце смены, даже кто-то из больных в палатах беспокоится из-за устроенного переполоха. А Спок не может сделать ни шага, хаотично переваривая случившееся. И только когда из-за его спины раздается задушенный всхлип, а потом Нийота осторожно прикасается к форме на его плече, Спок позволяет себе развернуться и неторопливо отправиться обратно в собственную каюту.

***

Леонард надеется, что все это происходит не с ним. Что все это происходит не с Джимом. Что его кровоточившая от особо удачных речевых оборотов Спока метка не будет способна на такое. Нет, конечно же, кровотечения были обычным симптомом при разрыве связи – когда соулмейты так и не смогли найти подход друг к другу и расставались. Кровотечения были обычны при разлуке и тоске, при нахождении одного соулмейта в опасности или при болезни. Но даже при смерти метка так не фонтанировала – сразу бледнела до еле различимой прозрачности – и уж точно никогда не пыталась убить своего носителя кровопотерей. Если бы Боунс не был чертовым доктором, он действительно бы подумал, что повреждены вены или артерии, но метке доступны только капилляры. Которые у Джима сходят с ума – расширяются, рвут ткани и верхний слой эпидермиса и выплескивают наружу все содержимое сосудов их бедного капитана. Как будто у Кирка под меткой – сердце, и теперь оно стремится наружу, раз его отвергли.

Леонард не хочет верить своим ушам, когда осторожно отнимает пальцы Джима от рукава. Когда хватается за скальпель и гипо с анестезией – единственный выход – удалить метку с куском плоти. С глаз долой, из сердца вон. И Боунс пытается успокоить друга – раз Спок так решил, то Кирк больше не будет страдать по вине этого чертового зеленокровного гоблина. Джим ради него закончил учебу в Академии раньше на два года. Джим из-за него стал самым замечательным капитаном в галактике. Джим, в конце концов, уже не раз спас ему жизнь! А раз гребанный вулканец не может понять его и после этого, то к черту этого вулканца! Нахрен! В открытый космос без скафандра – и дело с концом! Никто и не узнает, куда делся коммандер. Никто и грустить о нем не будет!

А чертов вулканец – тут как тут. Вместе с Ухурой, и выглядывают так заинтересованно из-за плеча Маккоя, суки… И Боунс орет в силу всех своих легких – потому сам Джим не может сейчас кричать. Но, блядь, все еще может двигаться…

Леонарду кажется, что все это сон. Кошмар, в котором Джим, не моргнув и глазом, оттяпывает себе руку лазером на максимальной мощности и швыряет ее к ногам вулканца. На, мол, подавись этой меткой. Раз она ему не нужна, то Кирку – и подавно. Он достаточно мучился из-за нее. И словно во сне Леонарду кажется, что он – всесилен, и сможет управлять этим сновидением, как захочет. Например, захочет и сможет пришить руку капитана обратно…

Конечно же, он не сможет. Это не тот случай, когда «быстро поднятое упавшим не считается» – как шутит Глен, и это возвращает Леонарда с небес на землю. Из космоса в медотсек, а из сна в явь. И заставляет приняться за иглы, нити и снова скальпель спокойными твердыми пальцами. Он обязан сделать это для Джима.

И он делает. Режет, шьет, колет, накладывает регенерирующие повязки, проверяет капельницы и сам назначает весь список лекарств, который сейчас понадобится. А позже, уже закончив, сидит в их ординаторской вместе с Гленвудом, курит и наконец задрожавшими руками хватается за бокал с андорианским виски. СМО тяжело вздыхает, а потом хлопает Леонарда по плечу тяжело и с оттяжкой и улыбается во весь рот, говоря, что с таким доктором, как Маккой, Марк Гленвуд может спокойно отчаливать на заслуженную пенсию. Как будто эта экспедиция не была в его планах последней – но зато теперь он знает, на кого со спокойной душой оставить медотсек «Энтерпрайза». По крайней мере, капитан на нем всегда будет жив.

Боунсу и обидно от беззлобной подначки, и смешно. И он сам не понимает, как умудряется рассказать старику Глену о том, как «коса нашла на камень». Марк слушает и снова вздыхает – ну а что тут вздыхать – такое часто случается. Уж в их-то практике – каждый первый из десяти раз. Но СМО тоже удивлен такой сильной реакцией – Джиму придется пройти столько психологических тестирований, что он взвоет, как сирена красной тревоги. И вот на этот раз Леонард не позволит ему ни сфилонить, ни смухлевать. Капитан им нужен здоровый. Капитан им нужен. А вот чертов старпом…

Маккой вздрагивает от воспоминаний о вулканце и тут же вызывает Скотти – вот кто сейчас будет решать судьбу миссии и корабля. Монтгомери приходит недовольным и тоже заспанным. Вопрошает, какого черта, следом за Сулу и Чеховым, его вызывает Маккой, когда Скотти и так дремлет под дверьми в ординаторскую. А Маккой ему отвечает, не забывая про смачные эпитеты и нецензурные аллегории. Скотти бледнеет, тянется к виски, а после большого глотка соглашается с тем, что ему предлагают медики. Спок самоустранился, подав рапорт, он теперь вообще эмоционально скомпрометирован; и пока капитан в отключке, обязанности исполнять будет Мон – который совершенно согласен не доводить до сведения Адмиралтейства подробности случившегося. Пусть так и будет – несчастным случаем – у Джима рука, блядь, дрогнула. И уж тем более Мон не будет возражать против смены курса, чтобы высадить зеленокровного гоблина на первом же звезднофлотском астероиде… Вот и ладненько. Вот и прекрасно.

***

Да нихрена ж оно не было прекрасно! Джим выл, метался по больничной койке, матерился так, что Боунс не успевал записывать за ним понравившиеся выражения, и все время звал. Звал, звал, звал. Звал его… Куда там им с их Уставами и инструкциями, когда тут – трагедия вселенского масштаба. Когда тут – вместе с меткой ампутировали собственное сердце. Это Боунс-то думал, что хорошо знает Джима? Да нихрена же он не знает о том, насколько мальчишка увяз во всем этом дерьме! Насколько сильно успел влюбиться и прикипеть этим самым сердцем пусть и к ругани, спорам и скандалам. К той малости, что его незадачливая родственная душа могла ему дать. Как же Леонард не заметил, что со времен Академии все это приобрело ужасающе катастрофичный характер…

Через неделю они приходят к базе и прощаются с чертовым Споком. Как надеется Боунс, навсегда. А Джим приходит из лихорадочного коматоза в сознание. Прекращает метаться и звать – смотрит пустым взглядом и редко говорит даже с лучшим другом. Гленвуд напоминает, что до принятия еще далеко, и Леонард с ним согласен. Стоит ждать взрыва – Джим еще не осознал, что натворил, а вот когда осознает…

Это случается еще через несколько дней. Боунс пытается читать Кирку пятую поправку к закону о транспортировке грузов средствами космической навигации, а тот раскачивается в такт словам, все так же смотрит в стену и наверняка не осознает услышанное. А потом вдруг совершенно неожиданно, но уже не впервые на памяти Леонарда, Джим заплакал. Громко, отчаянно, надрывно. Захлебываясь и давясь собственными немыми криками от боли. И это даже рядом никогда не встанет ни с какими клингонами по шкале того ужаса, что Леонард тогда пережил. Он видел Кирка расстроенным, видел погрязшим в депрессию, один раз даже отчаявшимся, но никогда – таким. Своими же руками отрывающим часть своей души от себя. Страшно до колик. До нервного паралича и тахикардии. Джим наконец-то осознает. И выплескивает свою боль так, как может. Хотя бы одним единственным средством.

***

Оставшуюся неделю до прибытия на Звездную базу Спок занимает себя передачей полномочий старшему офицеру исследовательского отдела и консервацией некоторых собственных экспериментов – ему пока будет не до них.

Он появляется на мостике всего раз, когда главный инженер, принявший командование, вызывает его для разъяснения нового маршрута. Однако, быстро же команда капитана Кирка стремится от него избавиться… Впрочем, он не удивлен. Кирка здесь любили настолько же сильно, насколько сейчас ненавидят Спока. Особенно некоторые – на мостике и в медотсеке. Но вулканцу откровенно плевать, что они о нем думают и как предвзято ко всему этому относятся. Насколько быстро слухи разнесутся по всему кораблю и как часто Споку будут плевать в спину. Он посещает столовую и тренажерный зал без пропусков в своем давно установленном расписании, но больше никто, никто не пытается приблизиться к нему. Наверное, все еще в шоке от его «предательства» – уход со своего поста.

Ему откровенно плевать на все это. Но он не может игнорировать тихие слезы Нийоты. Она шагает следом за ним в каюту. Она точно так же не может прийти в себя от увиденного – бесподобный Джеймс Тиберий Кирк снова в действии. Но она молчит, застывает у входа и даже не всхлипывает. Просто смотрит на Спока и молчит. И наверняка не знает, что сказать теперь. Но не знает и Спок. Его имя действительно было на руке капитана. Ровный прямой шрифт вулканского наречия. И значила эта метка ровно то же, что и метка Нийоты с именем их главного инженера. Родственные души…

Ну какие из них, Сурака ради, родственные души?! Это же Кирк! Это же Спок! Они не могут быть ими! Как черное не может быть белым и наоборот! Они – на разных концах этого спектра, и у них нет абсолютно ничего общего. Они друг друга на дух не переносят, а это значит, что ни о какой связи не может быть и речи. Да Спок вообще никогда не ощущал ничего подобного! А значит, реакция капитана… была… слишком вычурной, слишком излишней, слишком показательной – говорила лишь о том, что Кирк ненавидит Спока и не желает носить его имя на своей руке. Ну а как же иначе? Ну а что же может быть еще? Спок же сам говорил, что ненавидит Кирка, что считает его отвратительным, пусть и капитаном, что готов служить где угодно, только бы не под его началом. И вот он – ответ Кирка – тот пинок под зад, который он ему предлагал. Спасибо, Спок ушел бы и без лишних «фанфар» и «прощальных вечеринок».

Но через три дня Ухура возвращается и вот теперь говорит. О том, что обсудила это с и. о. капитана – своей родственной душой. Очевидно, что разговор этот был не из приятных – она до сих пор морщится и недовольно отводит глаза. А потом рассказывает, что так быть не должно – Кирк со Споком не заключали связь, чтобы отвергаемая, она причиняла боль. Очевидно, это – еще одна «причуда» их необычного капитана. Можно спорить на что угодно. И тогда это тем более никоим образом не касается вулканца. Кирк сам во всем виноват, а Споку нужно было уйти гораздо раньше – нужно было вообще не соглашаться на миссию под подобным руководством. И уж тем более Спока ничего не держит сейчас. Он уйдет через неделю, высадившись на базе, дождется нужного челнока и уже совсем скоро будет профессором в Межгалактическом Исследовательском Центре. И забудет о Кирке, как о страшном сне, которых никогда раньше не видел. Определенно, это не будет стоить ему никаких жертв, он только выиграет, освободившись от гнева этого гениального самодура уже без вулканского имени на своей руке. Как и без самой руки.

***

Первое время после ухода Спока Джим изводит себя до такой степени, что не может спать. Есть, пить и говорить. Сначала потому что на транквилизаторах, потом – от накатившей депрессии. Но для Боунса это не ново – он видел несколько таких случаев еще в бытность свою совершенно обычным мирным доктором, еще до переезда в Айову, еще до знакомства с раздолбаем Кирком и Академии. Он знает, что в таких случаях делать, чего ждать и как справиться. Он даже делает скидку на то, что это Джим, но тому все равно удается его удивить – на реабилитацию ему понадобился всего месяц, тогда как в других случаях дело не обходилось без полугода. Но и тут их капитан выделился – он прошел все пять стадий потери максимально быстро и прочно обосновался на шестой, своей собственной – повышенной работоспособности. Он успешно закрыл все чувства на замок и сосредоточился только на работе. Но при этом перестал напоминать себя самого. Больше напоминал вулканца. И было бы невероятно забавно, если бы Спок, в пику, стал бы эмоциональным, как Кирк. Боунс бы на это посмотрел – невиданное чудо в их и так неподражаемом космическом цирке.

Он не знает, хорошо это или плохо, но надеется, что Джим сможет это пережить. В нередких случаях тот пресловутый полугод заканчивался или полным отказом от чувств, или суицидом. Джим, конечно, тот еще чокнутый лихач, но так просто не сбежит из своего персонального Ада – жизнь он любит больше – это единственное, чего у него было не отнять. Да и насчет чувств Леонард сомневается – сломать друга, казалось, уже ничто бы не смогло, и явно, теперь это – не зеленокровный гоблин, отказавшийся от своей родственной души. Выкуси, Спок, Джим справится! По крайней мере, Боунс на это надеется. Ведь Спок уходит абсолютно спокойно – на нем нет метки. А Джим остается – учиться жить без куска собственной души. И он с этим справится. Он обязан. Себе, Боунсу и четырем сотням своего экипажа. Адмиралтейству и миссиям, что они еще не выполнили.

К концу второго месяца Кирк, кажется, уже и вовсе пришел в себя. Леонард не лезет ему в мозги и не пытается вытащить на какой-либо откровенный разговор, но внимательно за ним следит. Как и ожидалось, все тестирования Джим проходит без заминок и отклонений, но это не значит, что их капитан не сможет опять чего-нибудь отчебучить. Он как будто бы успокаивается, как будто замыкается в себе и теряет остроту реакции. Но на его работе это отражается даже плюсом – он как будто потерял половину всей своей взбалмошности. Как будто она располагалась в его отрубленной руке или, вообще, принадлежала Споку и передавалась от того по связи. Боунс, изучив материал более внимательно и придя к таким вот занимательным выводам, не может не поинтересоваться – а ну как вдруг. Джим недолго размышляет, а потом коварно улыбается и предлагает:

– Тащи вискарь, Боунс, я расскажу тебе очень добрую и смешную сказку…

И рассказывает. И сказка эта повторяет почти все страшные догадки Леонарда. Связь была. Но была односторонней. И с отрубленной рукой она перестала существовать. Джим злорадно ухмыляется и надеется, что Споку теперь очень «сладко» со всеми своими чувствами в полной мере, а не сброшенными, как балласт, на Кирка. Маккой тоже на это очень надеется.

А еще надеется, что Джим со своей новой бионической рукой и вовсе обо всем этом забудет. Пусть впахивает как проклятый, пусть гоняет их детку из квадранта в квадрант, пусть воюет с туземцами и заключает мирные договора, пусть исследует планеты, спасает животных или восстанавливает популяции редких растений. Пусть только живет не оглядываясь, и они вместе с ним выберутся из этой погребальной ямы его сердца и персонального Ада, парк аттракционов в котором наконец перестал полыхать.

***

Джим мечется и мучается. Джим стонет и стенает. Джим захлебывается слезами и воет от боли. Спок действительно ушел. Не стоило и надеяться, что метка что-то изменит. Как только он это понимает, то тут же перестает жалеть об отрубленной руке. К черту руку! Ведь Ленн крепко его обнимает, сжимает до хруста в объятиях и шепчет-шепчет-шепчет срывающимся голосом:

– Маленький мой… Джимми… Мы сделаем тебе самую классную экзоруку во Вселенной! Обязательно с фазерами… с гипошприцами и твоей подборкой ретро-порнухи… Только не плачь, маленький… Не плачь…

Джим хочет возразить, что не плакал уже очень давно. Джим хочет отстраниться и попросить называть Чехова «маленьким» и обнимать, как самое дорогое на свете. Но это же – Боунс, это же любимый друг, которому Кирк не может отказать. Не может не подчиниться и не может не верить. Особенно тогда, когда почти через два месяца экзоруку действительно доставляют на «Энтерпрайз» спецшаттлом. И это даже не экзопротез – это бионика последней модели, и как Леонард и предлагал, Джим волен нашпиговать ее чем угодно и «проапгрейдить», как его душеньке пожелается. Хоть, действительно, фазер встроить.

И пока Кирк со Скотти над ней колдуют, Маккой и Гленвуд параллельно подготавливают протез к вживлению в тело капитана. Он теперь и в этом будет лучше всех! И радуется, как ребенок долгожданному подарку на Рождество – в его жизни, кажется, впервые за долгие годы появился искренний повод порадоваться за самого себя. Нет, конечно же, поводы и до этого были, но этот – особенный. И все только потому, что Джим празднует освобождение от тяжкого ярма, проклявшего его с первого в жизни вдоха. Он теперь волен делать, что хочет, и чувствовать только себя самого, не оглядываясь и не страшась чужих эмоций – их больше нет. И он празднует – отчаянно, задорно, горько и опять феерично. Ну а как же иначе?

Как только док и Боунс прикрепляют его новую руку к плечу, соединяют искусственными нервными окончаниями, сухожилиями и костью, а положенные две недели реабилитации проходят успешно, он корректирует курс «Энтерпрайза» и устраивает им внеплановую увольнительную. Заслужили все – от докторов до последнего техника в вотчине Скотти. А уж как нужно развеяться Джиму…

Он периодически чувствует фантомную боль в бионической руке, но это нормально, как уверяет Боунс – она все-таки к нервам его подключена и к мозгу, так что неудивительно, что организм будет адаптироваться и сбоить время от времени. Но Джиму отчего-то кажется, что боль эта от фантомной метки, которая уж никак бы не смогла проявиться вновь на конечности из металла и пластика. Сколько бы Джим ни видел подобное в кошмарах, но такого не может быть наяву. Не в этой гребанной Вселенной! Кирк и так настрадался! Поэтому он забивает на боль и идет фестивалить – им всем нужно отдохнуть от переживаний за своего капитана.

Ну или заменить их уже привычными – когда «высший эшелон» уходить пить, трахаться и драться в очередные инопланетные притоны. Это для экипажа Джим предусматривает увеселительную программу – зоопарки, огненные шоу, минеральные сауны и рынки пряностей, а себе оставляет «сливки» – шлюх, ядреные коктейли и бои без правил – просто разные вкусы, ничего не поделаешь. А еще… А еще это просто отличный способ забить на боль – во всех прямых смыслах – кулаками и, неожиданно для Джима, татуировками. Уж коли красоваться необычной рукой, так сполна. Идея действительно, как взрыв в сознании – что угодно, но не это дебильное имя. В случае чего, место уже будет занято. И после первого попавшегося салона, он идет забивать на Спока вторым прямым способом – дракой. В которой, помимо тривиальных синяков, ушибов и вывихов, получает еще и предложение сразиться в гонке. Вот оно, счастье! Ублюдок, что мешает кровь с опилом от ударов Кирка, шепелявит и обещает, что порвал бы его на трассе как тузик грелку, и Джим обязательно это проверит.

Вот что Джиму нравится на этих «курортных» планетах, предоставляющих удовольствия на абсолютно любой вкус, так это то, что без гонок не обходится никогда. Начиная от пустынных верблюдов в качестве транспорта и заканчивая самой последней ржавой бочкой, способной двигаться. И Леонарду уж точно не отговорить ни Джима, ни Скотти, что объявил себя его механиком и вторым пилотом – сучка Ухура все так же динамит инженера даже после светопреставления с лазером. Скотти тоже нужен адреналин и перезагрузка мозгов – никто из них не железный! Ну или не полностью. И лучше бы Маккой радовался, что они не берут с собой Чехова навигатором, потому что тому ржавому корыту, что они взяли у организаторов гонки напрокат, Джим нихрена не доверяет. Даже после того, как кар проверил Скотти и сам Кирк. Где-то должен быть подвох, ведь капитану перестало фартить окончательно где-то два месяца назад. Ну или наоборот – теперь будет постоянно везти – тоже хреново – никакой интриги.

Нужно ли говорить, что пиздец был предсказуем? Он предсказуемо и случился. На кривой, ухабистой трассе, на дне каньона сначала оторвало правый движок – прямо с куском железного «мяса», потом «зачихала» топливная тяга, а под конец тормоза не выдержали нагрузки. Правильно Джим подозревал – это хламье может только ползать по ущельям со скоростью параличной альтаирской черепахи. Так что они с этой старой клячей и Скотти на полном ходу целуются с зазубренными скалами. На третьем круге и почти у самого финиша – эх, совсем немного не дотянули… А ведь Джим хотел отдать призовой кубок Ленну – так сказать, за проявленную смелость, а теперь можно подарить только свое разбитое тело.

***

Птицы. У него на руке были птицы – то ли татуировки, то ли ритуальные рисунки – Сурак его разберет. Боунсу некогда было вдаваться в подробности. Прямо сейчас у него на руках снова умирал Джим, и все, о чем он должен был помнить, это о том, чему его учили в медицинской школе. А уж никак не надеяться на свои скромные познания в орнитологии. К дьяволу птиц! Джим должен выкарабкаться, или Боунс сожрет свой любимый трикодер вместе с панелями, кнопками и антеннами, если не поможет ему в этом. А он поможет – да так, что чертов Кирк навек забудет о том, как изображать пернатых на своих руках. Мало ему, что ли, метки было?! Вот она-то и так уже отлилась им такими слезами, что о повторении чего-то подобного страшно было и помыслить. Нет уж, пусть хоть цветочки с ангелочками, но не новое тавро, которое заставит его друга и капитана отпиливать себе конечности наживую. Леонард, пока жив, больше ему этого не позволит. А если сдохнуть придется, так пусть Джим даже не думает соваться в загробный мир и просить его спасти. Хватит, наспасался на свою голову, теперь вот мучается с… «птичками».

Ладно, пусть будут птички. Только бы выжил, дотянул до корабля, где Боунс будет вспоминать основы нейрохирургии и собирать его лоб по кусочкам, как гребанный паззл. Если этот доморощенный ублюдочный гений считает, что ему сделают и бионический череп, то ошибается – обойдется рукой, да и любому искусственно выращенному мозгу не повторить суицидальные припадки неких отдельно взятых индивидуумов. Леонард сомневается, что и Джим бы повторил – самого себя он уже обыграл, и теперь медленно умирает на руках у докторов и медсестер. А все из-за чего? Из-за гребанной метки! Воспоминания о которой Кирк так удачно заменяет новыми рисунками на своем теле. И Боунс уже не просто боится, что не успеет залатать, восстановить кровоток и избежать повреждения мозга, он в панике. В панике!

Он просто в гребанной панике оттого, что видит. Страх змеиными кольцами схватывает все тело и душит, душит, душит. Рептилий он не любит тоже. И чертовы птицы на руках Джима – не что иное, как мазохистская шалость! Он намерен покрыть ими все свое тело, и Боунс не знает, какого черта фиксация у Джима именно на птицах. На крыльях, перьях или, вообще, свободе, что они символизируют и которую он теперь ощущает с уходом Спока. Хрен его разберет, вот только он не может позволить ему этого – одной стаи будет достаточно, и только на бионической руке. Нечего увековечивать сезонную миграцию на своей коже – его-то сердце никуда не делось. Оно-то все еще в груди и не думает отращивать дополнительные конечности, чтобы избавить хозяина от своего присутствия. Это – не новое тавро, это – новая блажь Джима, и Леонард может спокойно выдохнуть. Это – способ капитана пережить, поэтому доктору придется стерпеть и оставить этот «курятник» на чужом теле. Пусть, может быть, когда-нибудь даже пригодится.

Пусть. Пусть делает что угодно, но прямо сейчас – живет. Пусть гоняет на ржавых карах и набивает птицу за птицей, но не пытается избавиться от боли новыми страданиями. Ни Спока, ни метку это не вернет. И как бы ему ни было больно, он не должен пытаться убить себя и их главного инженера – сам же потом от досады будет жрать искусственные локти и хрящи. Пусть даже не пытается не выжить, иначе Маккой найдет вулканца и отрежет ему руку вместе с яйцами.

***

Ухура к нему не приходит – считает, что ему хватит убийственных взглядов на мостике. Вот еще, как будто страшно. Джим же остаток увольнительной и неделю после валялся в медотсеке, а значит, больше никого не мог порадовать своими приключениями. Рядом с ним валялся Скотти с обожженными и переломанными обеими руками, и им и так не было скучно. Уж точно не тогда, когда они развлекались квантовыми задачками по сервомеханике, решаемыми на слух. От взглядов Ухуры смешно до упаду – ну а чего она хотела? Чтобы Кирк холил и лелеял ее соулмейта? Так он может. Но вместо этого хвастается птицами на своей бионике – красота со значением – мастер в том первом попавшемся салоне оказался потомком местных шаманов, среди которых когда-то давно ходило поверье о том, что символы небесных странников означают свободу ото всего. Силу пересечь любые расстояния – от звезды к звезде, от тела до сердца. Джиму нравится, но до той поры, пока этот «потомок» не стал ему втюхивать мешочки с местными грибами и пучки трав, чтобы вместе с ним вспомнить традиции тех шаманов, он предпочитает послушать еще. Сказки про птиц, способных освободить его от любых оков соулмейтной связи. Кирк пересказывает их Скотти, и тот тоже проникается – в следующий увал они вместе пойдут за «раскраской».

Джим смеется над настороженным взглядом Чехова и треплет его по вихрастому темечку – ничего-ничего, он уже успокоился, больше не будет. Потому что, хрен его знает, может, шаманы и правда были правы, но боль в руке утихает, а Кирк перестает вспоминать о Споке. О том, что облажался и не смог донести до него то, что чувствовал, что поддался этой связи и верил в нее, что выкинул за борт без пинка – никакого даже намека на возмещение морального ущерба. Он забывает и смиряется с черной дырой в своем сердце – он знает, чем эту прожорливую суку может накормить – работой, работой и еще раз работой.

И он работает – они все работают – лазят по выработанным дилитиевым шахтам в поисках сбежавшей от Маккоя колонии ядовитых трибблов, хоронят последнего правителя системы Эридана, принимают роды у стада золотоногих ящериц, ловят парочку наркоторговцев, заключают торговый союз с контрабандистами Центуриона и выкупают у них все последние оставшиеся в живых яйца каменных птиц семейства гипер-фламинговых, доставляют груз в центр галактики и, да, исследуют чертовы Фиолетовые туманности. Джим исследует – написать монографию вперед Спока – чем не тот пинок? Мелочь, а приятно. Поболе будет только если Джим отдаст свои наработки вулканцу – пусть подавится его великодушием. Он еще подумает.

И вот так, в этих вот хлопотах проходит почти полтора года. Кирк не вспоминает о несостоявшейся судьбе, но изредка имя мелькает в межгалактических научных вестниках, да Пайк устроил скандал, когда до него дошли слухи об инвалидности Джима. По его словам, инвалид он на всю голову, раз посмел прогнать такого высококвалифицированного и повернутого на логике специалиста. Еще и руку ему свою отдал! Что ж не сразу сердце-то?! Пайк рычит и плюется ядом, а потом говорит, что разочарован в нем. На месте командования он бы гнал таких капитанов взашей. Тех, которые только и могут, что калечить себя и других, ставя во главу угла чувства, а не службу. А вот Спок – молодец – нахрен ему упрямый максималист и бешеный циник? Спок и сам так умеет. Кирку нужно было не гладить против шерсти, а хоть раз прислушаться к тому, что говорят умные люди, и…

На этом Джим обрывает связь, обижается и уходит зализывать раны к Скотти с настойкой из, кажется, какой-то малины, полыхающей при поджоге серо-синим пламенем и имеющую в себе не меньше четырех десятков градусов. А Пайк в ответ посылает Джима к созвездию из трех букв – то ли ко Псу, то ли к Раку – Джиму ни туда, ни туда не хочется. Он хочет на Кассиопею – к дивным членистоногим, поражающим красотой своего хитинового покрова и медовухой, на основе собранного ими нектара. Но Пайк с Адмиралтейством гоняют их больше года по безвоздушному пространству, а в увольнительные отпускают только на проверенные и одобренные Министерством здравоохранения планетоиды. Можно подумать, Кирк и там не будет горазд…

И все-таки – полтора года, за которые Джим ни разу нормально ни выспался, ни подрочил – это с бионической-то рукой! И ни разу не вспомнил о зеленокровном гоблине – себя он умеет обманывать лучше всех. Особенно в том, что все у него хорошо. Ага, до поры, до времени – пока гребанный вулканец снова не появится на горизонте на 15 градусов по азимуту. Чудо-чудное – диво-дивное.

***

«Горбатого могила исправит» – это про Джима. После весьма удачного столкновения его лба со скалой, Кирк обижается на Пайка, пару раз аллергирует, перепутав в репликаторе киви и семена чиа, устраивает какие-то «веселые старты» с дайвингом в жерло вулкана и заездами на рогатых чибисах в системе Аргонавта и начинает мелко шкодить – отказывается приказывать Чехову явиться в медотсек для новой порции прививок, когда ни указания Гленвуда, ни самого Маккоя не подействовали.

Как будто Леонард поверит, что Чехов уколов боится! Но даже напоминание на мостике не действует – мальчишка продолжает бегать от медиков по всему кораблю, а Джим продолжает сучиться, говоря, что Маккой раньше должен был его просить – еще в начале миссии, после совершеннолетия Павла, или в Академии. Наигранно-презрительно – а на него-то он за что обижен? За то, что, как он думает, Боунс поступает,как Спок? Да нихрена ж подобного! Вот они-то с навигатором общались абсолютно прилично, вежливо и легко. Правда редко – Леонард по пальцам новой Джимовой руки может пересчитать, но все же. Это же не от него зависит! Он-то – занятой человек, да и Чехову некогда играть в «шуры-муры». А Кирк, скотина такая, продолжает его ехидно подкалывать – предлагает подкараулить Павла в темном переулке шлюзов и прививать в свое удовольствие. Да можно подумать, Маккой – гопота какая риверсайдовская, чтобы лезть исподтишка. Он его и так достанет – через Сулу. Вот тот-то уколов боится точно, так что может взять с собой друга для моральной поддержки в путешествии в лазарет. Сулу, хвала Гиппократу, так и делает, а потом незаметно исчезает, оставив их наедине с гипошприцами.

Чехов забивается в угол – Леонард поднимает брови. Чехов блеет что-то с любимым акцентом – Леонард фыркает и хватает за руку. Павел болезненно ойкает, а Боунса прошивает раскаленная игла в том месте, где они соприкоснулись… Ну что там опять такое стряслось? Леонард звереет, дергает мальчишку на себя, встряхивает за плечи и заставляет закатать рукав форменной рубашки. Чуть повыше левого запястья у Павла допотопный бинт, доставшийся ему, наверное, в наследство от бабушки – уже разлохматившийся и далеко не свежий. Маккой начинает рычать и развязывать этот источник инфекции, а навигатор дрожит, всхлипывает и скукоживается.

И понятно от чего – от метки Павла с именем Леонарда осталось только «ой» – все остальное ссажено-ошпарено-вырвано до глубокого слоя эпидермиса. Боунсу нестерпимо хочется надавать подзатыльников, штук двести, но вместо этого он складывает на него двести матов, минуя профессиональную этику, и залечивает рану. Чехов снова всхлипывает и слабым голосом просит прощения. За что? За то, что не уберег доказательство своей связи и теперь Леонард ни за что ему не поверит? Чушь собачья – у Маккоя-то метка на месте. И ему совершенно плевать, где он поранился, чем, когда, нарочно или случайно. Если малыш собрался подстраиваться под Кирка, то быстро потеряет энтузиазм вместе с меткой. Чехову нужно было просто прийти с этим к Ленну, и он бы избавил их от мучений – Павла от заражения крови, себя – от бюрократических проволочек с отчетами по вакцинации или обоих – от метки – раз уж навигатору приспичило.

Он знает об этом имени вдвое дольше, чем его владелец. Но это не помешало ему завести жену и ребенка. Леонард относится к соулмейтам так же, как и Скотти – с унылым философским пониманием – никто никого не ждет и решать ни за кого не будет. Леонард и говорит это Павлу, готовому расплакаться, и снова ерничает. Даже если у того и была его метка, Боунс никогда ее не видел, так что переживать не о чем. Свою он ему не покажет тоже – хватит с них и одной сумасшедшей парочки. И незачем тут разводить сырость и оправдываться – вот уж «епична трагедь». Леонард все еще нужен Джиму и не собирается отвлекаться от работы на какие-либо отношения с кем-либо, а Чехову и вовсе стоит завести себе молоденькую девушку. Девушку – Леонард ревнивый отчасти и порой.

И это он навигатору тоже высказывает, предлагая в следующий раз не молчать об «инцидентах с газовыми резаками» и не прятаться от «Доктора Зло». Он его не съест и даже не понадкусывает. Они вполне могут общаться на мостике или в кают-компании, как делали это иногда – без обязательств и прочей пошлятины. Павел же смотрит на него глазами побитой собаки и уходит, ссутулив плечи, так ничего и не сказав в ответ. Ах, какие они тут все романтики! Один скальпелем режет руки, другой – резаками – что вы, Маккой совершенно не в обиде. Они могут даже составить расписание очередности, чтобы Боунс мог быть готов в любое время. Малыши – первый класс вторая четверть.

После этого Джим обижается опять, на этот раз еще сильнее, неделю игнорирует Маккоя, но все же принимает его глупое, необоснованное, жестокое решение – а вот чтоб неповадно было! А Чехов начинает вздрагивать при виде докторов и медсестер – вот уж горюшко впечатлительное. И сколько бы Кирк ни ныл и ни дулся, а Боунс не собирается менять это решение – ну куда ему этот тонкий да звонкий? Какие с ним могут быть отношения? Они даже «сослуживцы» с трудом – слишком разная сфера деятельности. И что уж говорить о симпатиях-антипатиях – Ленн все еще вспоминает недобрым словом свою бывшую жену – он не собирается снова становиться донором крови, нервов, денег и детей. Особенно, когда последних у него забирают по суду. Хватит с него раз и навсегда. Если только, конечно, Джим его не переубедит, но это еще постараться нужно – к витиеватой ереси капитана у него давно иммунитет.

Но даже зная это, Леонард понимает, что если Кирк всерьез возьмется за дело, то уже через неделю он будет хвостом вилять перед Чеховым, таскать ему кусты в горшках и конфеты без оберток, а капитану отдаст последнюю жвачку в знак благодарности. Леонард и правда это знает, и справедливо страшится – Джим горазд, даже выждав целых полтора года.

И начинает он со срочного вызова командующего и приказа взять курс на Инцикаду – внезапная вирусная атака неизвестного происхождения грозит уничтожить один из небольших колонизированных планетоидов. О, спасибо, Джим – вирусы – Боунс их обожает, как Спок – юмористические шоу. И ведь нет, чтобы запросить помощи от звезднофлотской базы в паре световых лет, обязательно нужно вытаскивать исследовательский крейсер и рисковать еще четырьмя сотнями жизней! Старые маразматики, и Джим, заразившийся их тугоумием.

Но приказ есть приказ, и уже на подлете к планетоиду Маккой ловит нехорошее предчувствие за хвост. Кирк отбивает пальцами по подлокотникам капитанского кресла смесь похоронного марша и ритма шотландского кейли, которому однажды по пьяни его научил Скотти – танцу, не ритму – и тяжело сглатывает. Все опять обязательно пойдет не так, не по инструкции и не по протоколу.

***

Он не верит своим глазам. У него опять сломался репликатор в каюте, и вместо сахара в кофе сыплется «золотой ветер». У Джима «приход» – ничем другим он не может объяснить то, что в первом же челноке с беженцами в их причальном ангаре он обнаруживает Спока, мать его, С’чн Т’гая! Он галлюцинирует от полуторагодичной маниакальной депрессии! Но нет – лаборанты, встречающие жителей планетоида со сканерами, медицинскими трикодерами и гипошприцами, приветливо улыбаются бывшему старпому и по форме докладывают о принятых мерах в режиме строгого карантина. Джим, блядь, не верит своим глазам! Даже когда Спок смотрит в ответ и слегка склоняет голову, кивая издалека, а через четыре с половиной секунды переключается на своих попутчиков и больше к Кирку не оборачивается.

Звуки вокруг затихают, краски глохнут, шум сердца похож на шелестящий прибой, а пол под ногами – мягкое облако. И все только потому, что среди людей и андорианцев, вулканцы все равно выделяются слишком сильно. Трое – Спок, вулканская женщина и вулканский ребенок лет пяти – все в своих национальных одеждах. Больше того, Спок подает женщине руку, помогая спуститься по узкому трапу, а ребенка медленно и осторожно придерживает у грудины… Что, блядь? Что?! Что тут творится?! Кто они? Откуда они? С кем они? Только не говорите Джиму, что они – со Споком… Ч-черт!!

Джим не хочет в это верить. Не хочет видеть и знать. Это же, как удар метеоритом по причальному люку – вдребезги и моментальная разгерметизация. О… Оказывается Спок-то эти полтора года тоже не скучал и обзавелся, вон… девушкой? Племянником? Женой? Сыном? Кем, черт побери, раз они стали настолько ему близки? Ближе науки, Флота и миссий. Это невозможно принять, даже лицезрев собственными глазами.

В тот момент Джим испытывает чуть больше, чем ничего. Ну и что с того, что твой соулмейт выбрал другого? Ничего страшного. Ничего особенного. Ничего же сверхъестественного не случилось, ведь правда? Это не смертельно. Такое бывает. Кто-то не ищет, кто-то устает ждать, кому-то и так хорошо. Кому-то, кто не знает, что именно ты – его родственная душа.

Ничего. Поэтому Джим не ощущает ничего. Ни-че-го. Он ведь уже соскреб с себя это чертово уродливое ярмо, и в нем самом ничего не осталось. Только пустота. Но так проходит всего четыре секунды, а вот после минуты он еле может устоять на ногах – чувства, что все это время безбожно посылались к черту, возвращаются. Разом, галопом, в полной мере и со всеми оттенками. И это такой шквал, что выдержать почти невозможно. Как будто его ударили чем-то тяжелым по голове. Из-за угла, исподтишка, нарочно – тот, от которого ты точно этого не ожидал. Или даже оглушили фазером – ведь рядом со Споком не просто женщина, вулканка, но еще и с ребенком. Ребенка-то они когда успели заделать?! И Джим готов падать в благословенный обморок. 30 серебряников? Простите, а 300 не желаете?! Чертов зеленокровный гоблин обзавелся семьей! Семьей! И если Джим сейчас же, сию же секунду, не окажется у Боунса, он отхватит себе второй в своей жизни инфаркт. Честное слово. А потом, как только выберется из медотсека, сразу же пойдет под трибунал, потому что убьет нахрен этого ублюдка!! За это он может поручиться.

Вот только, кто ж ему позволит? Боунс накачивает его успокоительным чуть ли не до состояния овоща, а когда Джим и с наркотой в венах твердо поднимается на ноги, на его локте повисает Чехов – смотрит испуганными щенячьими глазками и что-то лепечет про угрозу планете и спешную эвакуацию. И Джиму ничего не остается, кроме как мысленно взвыть – этого он не выдержит. Не выдержит знания, что у его родственной души – семья, любовь, счастье и достаток тогда, когда он сам загибается от тоски по нему. Хотя… Почему, собственно? Он же выдержал в прошлый раз, может, и теперь, когда первый шок пройдет, он сможет дышать сам, без аппарата искусственной вентиляции легких. Может быть, он сможет жить, чувствовать, работать и дальше не вспоминать. Сможет? Должен. Должен! Потому что он – чертов капитан Джеймс Тиберий Кирк! Потому что избавился от метки! Потому что забыл! Потому что ему нет абсолютно никакого дела до того, с кем там живет его родственная душа! Должен…

Должен утереть слезы на щеках, должен отмахнуться от сочувствующего взгляда Маккоя, должен успокоить перепуганного Павла, должен пойти и сделать свою работу. Угроза, эвакуация, беженцы. Приказы, поправки, донесения. Корабль, экипаж, космос. Только это, а не огромное море боли, в котором он тонет без возможности всплыть. В котором утонул уже настолько давно, что его останки перестали гнить, обернувшись прахом, песком, рифом. Переварились в желудках рыб. Он – все еще капитан. Самый лучший во всем Звездном флоте, и даже личная трагедия с родственной душой не избавит его от этого звания. И не сделает самым несчастным капитаном во всей изученной Вселенной.

***

Непредвиденные обстоятельства – это когда Джим вместо красной футболки надевает в увольнительную кислотно-зеленую – им всем такое дополнительно привлеченное внимание аукнется. Или когда вместо десяти тысяч кредитов получает за продажу редкого животного миллион – с него станется приврать, а им потом придется спасаться от обманутых покупателей бегством. Или когда вместо привычной кожной аллергии на фисташки он вдруг сразу валится в кому, а вместе с фисташками в обычном мороженом оказывается какая-то реликтовая пыльца в составе сиропа, – вишенка сверху вообще мало себя напоминала. Но уж точно не отсечение руки подходило под разряд этих обстоятельств. И не наличие у Спока семьи. Неизвестные переменные в их уравнении жизни появлялись сами собой, отчего решать его становилось до безумия сложно. Но это же Джим – чертов гений – уж он-то должен с ним справиться. Нужно только уповать и надеяться. На что-то опять надеяться. Что Джим выстоит, справится, прожует и выплюнет. Даже если это все тот же блядский гоблин. И с кем? С женщиной и ребенком! И как бы Леонард ни хотел не делать поспешных выводов, но один напрашивается сам собой – Спок поступил логично: завел семью, вместо сомнительной связи с не менее сомнительным капитаном. Ему же вся эта байда с соулмейтами – ехала-болела, он Кирка как капитана-то никогда толком не признавал, а уж кем-то большим…

Боунс может только вспомнить «жаркие» деньки и успеть купировать приступ, накачав Джима успокоительными, как черную дыру нейтронами – все уходит в никуда, в вакуум. Кирк поднимается на ноги, шагает, вымученно улыбается прискакавшему следом Чехову и возвращается – к работе и вулканцу, которого теперь точно ненавидит не меньше, чем Кодоса. Те даже были чем-то похожи – жертвовали во благо и предпочитали насилие. Только Кодос – физическое, а Спок – эмоциональное, даже сам того не подозревая. О, он ведь действительно может даже не догадываться, что между ними когда-то существовала связь и что именно из-за нее – из-за переноса эмоций вулканца на Джима – Кирк и был именно тем, кто он есть. Что не всегда мог справиться с «двойной дозой», а уж когда Спок его «отверг», и вовсе стал сходить с ума от «ломки». Спок ведь даже не захотел вникнуть в ситуацию, даже узнав страшную тайну Кирка, и теперь ни за что не поверит, что мог все исправить. Он хоть раз анализировал это? Леонард думает, что если бы тот принял правду, то остался бы на «Энтерпрайзе». Но вулканец ушел – тупой ублюдок, и все еще наслаждается мучениями Джима. Сам при этом обзаведясь женой и ребенком. Просто словами не передать, как же это здорово! Кирку бы играть в лотерею…

Маккой немного успокаивается, отодвигает рассуждения о чужих предпочтениях в садо-мазо и принимается за работу: толпу беженцев нужно обследовать и ни в коем случае не допустить распространения заразы. Ведь вместе со здоровыми жителями планетоида, к ним поступает и парочка больных – тех они должны доставить в руки опытных вирусологов. Можно подумать, Глен с Боунсом не сунутся в это исследование сами – а ну как повезет.

Да уж, «везет» им просто неимоверно – через 12 корабельных часов после старта к базе вулканцы появляются в медотсеке. Все трое. Взрослые молчат, а ребенок тихо, но непрерывно легко покашливает. Леонард даже без подручных средств слышит хрипы и тут же изолирует помещения и докладывает капитану о возникшей «проблеме». На что Кирк только недовольно хмыкает.

– …И он протащил больного ребенка через весь мой корабль. Умница! – звучит из динамика по громкой связи. Спок в ответ даже не хмурится – он уже давным-давно привык к Джимовым инсинуациям.

– Вулканцы по сравнению с людьми способны не дышать длительное время, капитан Кирк. Еще на планетоиде было выяснено, что вирус передается воздушно-капельным путем и вступает в активную форму жизни спустя 14,8 корабельного часа, – рапортует он ровным голосом. – Очевидно, что Копп заразился, а пока мы были в изоляции в предоставленной каюте, вирус активизировался. Я осмелился заблокировать то помещение своим старым кодом доступа старпома, а мы не дышали весь путь до медотсека. Предлагаю продезинфицировать каюту и еще раз проверить прибывших с планетоида на предмет заражения.

Кирк молчит добрых пять секунд в ответ на рассказ вулканца и наверняка, Боунс знает, борется с собой, чтобы не вякнуть в передатчик: «Я знаю, коммандер!» Знает он, конечно же, знает. Вот только он впервые за полтора года слышит голос своей родственной души, и определенно не может подобрать более правильные слова. Но они явно не эти:

– Принято, мистер Спок. Ленн, я объявляю карантин по всему кораблю. Система воздухоочистки заряжена самой сильной дрянью, что смогли произвести наши химики. А тебе придется заняться этим случаем вплотную.

– Яволь, – ворчит Леонард – вот уж не с везением Кирка, да еще когда рядом вулканец, с ним не могло такого не случиться.

– Капитан Кирк, смею предложить свою кандидатуру в помощь химической лаборатории, так как обладаю достаточными знаниями… – начинает гоблин, но Джим его перебивает.

– Нет, мистер Спок. Вы можете быть заражены и останетесь в медотсеке – вот там можете предлагать помощь с вашими знаниями.

Кирк отключает связь, и вот теперь Спок хмурится отчетливее – опять не понимает логики капитана. А ведь тот, между делом, поступает вполне по-вулкански: он рискует жизнями любимого друга, женщины, ребенка и родственной души, чтобы не ставить под угрозу весь экипаж и других беженцев. Те самые, любимые Споком, «нужды многих» – что ж тут не понять? Поэтому Боунс хмыкает следом за Джимом, помещает ребенка в отдельный бокс, выделяет бывшему старпому терминал, а дамочку оставляет рядом с прозрачной дверью в палату с собственным коммом – пусть развлекаются, как хотят, а у него теперь работы втрое больше: найти этот вирус и какую-нибудь дрянь, что его все-таки возьмет. А, ну и, конечно, нужно не заразиться самому и не сдохнуть – Джим тогда с него шкуру сдерет, а Чехов наверняка расстроится. Эх, лишь бы капитан сам чего не подхватил…

Кирк действительно как будто проклят – любое начинание пройдет не по плану и вывернется наизнанку. Служба под его началом должна быть год за три – столько опыта они обретают, что не на одну жизнь хватит. Впрочем, Боунс не знает никого, кому бы это не нравилось. Кроме, конечно, Спока, но тот – всего лишь исключение, не правило, можно смириться. Это даже его собственный абсолютно нормально рассуждающий ребенок подтверждает, когда Леонард приходит к нему за первыми пробами крови.

– Спок будет искать лекарство? – тихо и спокойно спрашивает Копп – на его месте любой другой ребенок уже бы волновался, плакал, ерзал и хныкал в ожидании предстоящей боли, но мини-вулканец только поджимает губы, наблюдая за действиями Ленна. А Боунс мог бы поспорить, что именно так выглядел коммандер в детстве, хренову тучу лет назад – но он и сейчас так выглядит – отрешенно-отмороженно.

– Попытается, – бурчит Леонард, проверяя данные с кодеров и занося их в базу.

– Он правда здесь раньше служил? – голос почти не меняется, но в нем отчетливо слышно любопытство – в пять-то лет и вулканец будет любопытным, сколь бы его ни воспитывали.

– Служил, – коротко кивает Ленн, чувствуя, как на него нападает внезапная, едкая, почти смертельная тоска по дочери – он-то не сможет ответить на все ее «почемучки»…

– Вместе с капитаном Джеймсом Тиберием Кирком? – о, а вот теперь отчетливо слышен парадокс, что занимает мальчишку. Джим-то довольно известен, и вулканца не может не удивлять, что такой же, как он, мог быть в подчинении у такого, как Кирк. А малец действительно неплохо соображает.

– Вместе, – снова кивает доктор, но не торопится рассказывать подробнее – ему интересно, какую картину видит ребенок.

– Спок говорил, что капитан Кирк… неординарный человек, – мальчик запинается, по всей видимости, консолидируя все услышанные ранее эпитеты.

– Джим – неординарный – это правда, но Спок тебе соврал, – Боунс предлагает ему простую логическую цепочку.

– Ваши слова противоречивы,– Копп хмурится, смешно сводя брови к переносице.

– Отнюдь. «Неординарен» – это твое определение, а Спок был пристрастен, когда о нем говорил. Можешь ли ты теперь верить его словам? – усмехается Маккой. – Попробуй представить, где он мог ошибиться, приукрасить или истолковать не так, чтобы дать определение личности капитана. Делать здесь все равно нечего, игрушек нет, а комм… боюсь, последний свободный у твоей…

– Матери, – заканчивает ребенок. – Спасибо, мне ничего не нужно.

Вот оно что. Спок рассказывал ребенку о своей службе и о Джиме. Интересно, насколько много и насколько много соврал, действительно став пристрастным после того, как узнал, чьей родственной душой он является. Интересно, смеет ли он врать самому себе и соврет ли Джиму о том, чей это ребенок?

***

Джима всю неделю нещадно колбасит. И не потому, что Спок в пределах досягаемости на корабле, а потому, что Боунс – все еще на карантине. Джим даже банально напиться не может вместе со Скотти – работы столько, что похмелье будет не в радость. Однако, им все же удается пропустить по стаканчику, когда они поят Чехова. Сулу благополучно послан подальше – его участие понадобится утром, а вот прямо сейчас Павлу нужно прекратить паниковать. Конечно, смертельный вирус – не диарея от лежалых тако, но они справятся. Когда было иначе?

Убедить в этом Чехова удается только после целой бутылки разбавленной втихую водки – мальчишке и так плохо, зачем делать еще хуже? Особенно, когда он такой впечатлительный и далеко не слепой – видит, что капитан места себе не находит. Как вошь на гребешке – Спок-то тоже в опасности. Но есть в этом и свои плюсы: Чехов после алкоголя утихомиривается, а Джим может проспать спокойно половину отведенных себе часов. А потом – здравствуйте, любимые кошмары. Давненько он их не видел, уж целый год как. Но вот вулканца принесло обратно, и Джимово подсознание взбунтовалось, рисуя по ночам перед глазами такие картинки, что кровь стыла в жилах. То разбитый «Энтерпрайз», то мертвый Ленн, то Спок с именем Кирка на своей зеленой руке. Чтоб не сбылось, Джим о парочке самых страшных рассказывает Мону, и тот привычно сочувствует – плавали-знаем. Ему тоже в изнеможении подобное видится: то сдетонировавшее варп-ядро, то пустой бар без капли алкоголя, а то Ухура, отрезающая себе руку. Кирк тоже морщится от отвращения – противно, что они должны страдать. Джим и так уже делает это всю свою жизнь – пора прикрывать лавочку.

Поэтому они доставляют Павла в каюту и укладывают спать, а Скотти Кирк просит взять на завтра выходной – не дай Бог, ядро и правда взбрыкнет, когда их главмех в неадеквате. А сам Джим только мечтает добраться до койки – после ухода Монтгомери, капитана вызывает старший бета-смены, чтобы согласовать изменение курса из-за траекторий комет, потом пост охраны оповещает о драке между техником и лаборантом из отдела ветеринарии, и Джим придумывает им наказанием, помимо гауптвахты, а возле своей собственной каюты его встречает вулканка. Он удивленно вскидывает брови и хватается за передатчик, но женщина останавливает его жестом.

– В моем теле не обнаружено следов вируса, поэтому доктор отпустил меня в каюту, – вулканка смотрит прямо в глаза, и Кирк по привычке выпрямляется, приосанившись.

– Хорошо, – кивает Джим. – Мы, кажется, с вами еще не знакомы. Джеймс Тиберий.

Он чуть склоняет голову в вежливом поклоне, но даже не думает подавать руки – не контактному телепату, но женщина протягивает узкую ладонь сама.

– Т’Принг, – Кирк пытается не подать виду, что просто пиздец, как удивлен, а вулканка тут же поясняет свои действия. – Я хотела узнать, правда ли это. Теперь данные подкреплены доказательством.

– Что именно? – место удивления быстро занимает злость – она умышленно воспользовалась способностью своего организма, чтобы выяснить, что? Что – всего лишь одним коротким прикосновением к руке, заставшим капитана врасплох? Что – пусть и по обрывкам его эмоций, в которых вулканцы ни черта не смыслят? Зачем вообще таким, как они, дар эмпатии?

– То, о чем вы говорили в баре кают-компании. У вулканцев хороший слух, капитан Кирк – я искала вас, после того, как вышла из медотсека.

– Подслушивать неприлично, вы знали? – скалится Джим в ответ – ах, какая сучка, вся, как Спок – логичная, бестактная и любопытная. Два сапога – пара.

– Это касается жизни и здоровья Спока… – начинает она, но Кирк быстро перебивает.

– Это касается только меня. И не дай Сурак, вы об этом кому-то скажете, милая Т’Принг, – и вот теперь он уже предупреждает. – Военная тайна…

– Не думаю, что упоминание вулканского философа…

– И правильно, не думайте, – снова обрывает Джим, больше всего сейчас мечтая оказаться где угодно, только не на своем корабле – на редкость мерзкое чувство. – Потому что обсуждать это я не буду. Вы и так уже, как оказывается, все выяснили, за подробностями можете обратиться к мистеру Споку.

Т’Принг смотрит пристально, молчит, но делает шаг в сторону, пропуская его, когда Кирк собирается уйти.

– Прошу меня извинить, – цедит Джим.

– Прошу извинить меня тоже.

Расходятся они, как швы на ножевых, когда Джим бывает неаккуратен во время драки, и он надеется, что больше они не встретятся. Ни с ней, ни со Споком.

***

Есть во всем этом рациональное звено. Всю дорогу до Исследовательского центра на Микроне-4 он посвящает изучению материалов о земных родственных душах. Метки на руках не обязывали и ни к чему не принуждали, но пара, создавшая союз и обладавшая именами друг друга, устанавливала связь. Связь, посредством которой обретала некоторые способности ко взаимной телепатии и эмпатии. Такие союзы могли быть расторгнуты по воле одного из партнеров, и связь могла быть купирована, как отчасти, так и полностью. В случае смерти одного из участников союза, связь обрывалась насильно. В обоих случаях процесс сопровождался психологической и физической болью. Так же метку можно было игнорировать и отказывать партнерам в связи – это не было моветоном и не несло никаких последствий. Учитывая все это, Спок начинает рассуждать над поведением капитана – раз не говорил о своей метке, значит, в связи не был заинтересован. Но он отрубил себе руку, чтобы избавиться от нее – было ли это проявлением гордости Кирка или он сделал это с целью избежать физического дискомфорта? Оба варианта приемлемы. Просто потому что Джеймс Тиберий Кирк ничего не делает просто так.

Также, теперь Спок может объяснить наличие у себя странных реакций и вспышек эмоций в непосредственной близости от капитана. Это началось еще в Академии, вскоре после поступления Кирка, и продолжалось после заступления Спока на пост старпома. И это был бы логичный довод, если бы между ними была заключена связь. Но ее не было, и всех этих вспышек тоже не должно было быть. Как не должно было бы и отрубленной руки. Спок не знает, какое из утверждений более верное – у него слишком мало данных для анализа. И он уже в тысячах световых лет от «Энтерпрайза», а капитан наверняка придет в себя еще не скоро.

Спок не думает об этом дольше необходимого. Он позволяет себе выделить десяток минут несколько раз в земной месяц перед медитацией, а в остальное время гонит от себя любые мысли. Как он? Где он? С кем он? Изредка «Энтерпрайз» попадает в межгалактические новости, но вулканец знает, что это – даже не одна десятая того, что капитан, экипаж и корабль успевают сделать. Но бывший старпом может себе представить и ловит себя на мысли, что известие о кончине Кирка было бы… неприятным.

Ему иногда пишет Нийота, но в посланиях этих нет ни слова о капитане, ни об их миссиях, ни о своем соулмейте. Они обсуждают его работу, новые лингвистические справочники и статьи по древним языкам разных народов. Это говорит о том, что и с капитаном, и с экипажем, и с кораблем все в порядке – Спок уверен, что Нийота не стала бы умалчивать ничего серьезного. Или того, о чем, как она считала, вулканец должен был быть в курсе. За полтора года – ни слова – и Спок начинает ловить себя на том, что хочет узнать.

В конце концов, например, в Академии можно было даже не напрягаться – кто-нибудь обязательно судачил о приключениях «Мальты», но в Центре подобным не занимаются – у вулканца и самого нет времени на праздности. Однако, любопытство поднимает голову, кусает за пятки, свербит в подсознании и ноет в кончиках ушей. К тому моменту, как он решается задать конкретный вопрос Ухуре или Пайку, его отправляют в командировку в систему Инцикады. Исследование грозит затянуться без доказательной базы, и Спок соглашается провести ряд тестов и экспериментов на месте. И особенно тогда, когда на планетоиде оказывается Т’Принг с маленьким Коппом – он так давно их не видел, что находит новую причину для удовлетворения.

Портит все, разумеется, разгоревшаяся буквально за месяц эпидемия. Смертельная, в лучших традициях. Местные медики выбиваются из сил в поисках вакцины, но после первого летального исхода население начинает «рассасываться» с планетоида. Объявляют карантин, но всем, пожелавшим покинуть колонию, это будет позволено только на корабле Звездного флота и только на звезднофлотскую базу, где есть специальные центры для беженцев и куда более квалифицированная помощь. Остается много энтузиастов, решивших найти лечение, а также родственников тех, кто заболел. Т’Принг тоже хочет остаться – как микробиологу, ей следует внести свой вклад, а вот как матери, ей следует подумать об опасности для ребенка. Спок убеждает ее, что процентная вероятность разработки лекарства несопоставима с вероятностью потерять дитя – в неокрепших организмах вирус свирепствует особенно бурно. И кто бы мог подумать, что забирать их с планетоида прискачет Кирк на «Энтерпрайзе»…

Спок успевает только кивнуть капитану, как тот тут же исчезает, стоит вулканцу отвлечься. Но в выделенной каюте мысли начинают одолевать так, что ни Т’Принг, ни Копп не могут не спрашивать о причинах его волнений. Он говорит скупо, сжато, поверхностно, с выводами, доказательствами и предположениями почти целый час, а когда замолкает ни женщина, ни ребенок не комментируют ничего из того, что услышали. А вот ему был бы интересен взгляд со стороны… Но очень скоро Копп начинает кашлять, и думать теперь нужно только об одном…

О том, что капитан все еще – эгоистичный самодур, и делает только так, как считает нужным. О том, что доктор Маккой чувствует себя совершенно спокойно в компании маленького вулканца и много улыбается, на коммандера коротко озлобленно ворчит и не начинает разговор первым, и к Т’Принг относится так же. И это Спок может понять – доктор – друг капитана, а Спок причинил боль этому дорогому другу. Другой реакции он и не ожидал, но вот Т’Принг, наверное, придется объяснять. Тоже кратко и очень далеко не все, но вулканцы не терпят предвзятости в обращении.

Новый скупой рассказ остается без обсуждения. Спок позволяет ей строить мысленные теории сколь угодно долго, но через пару дней доктор Маккой отпускает Т’Принг из медотсека – она совершенно здорова, и благодаря своевременной изоляции не успела подхватить вирус. Чего нельзя сказать о Коппе и Споке – себя Маккой ежечасно колет разными сыворотками и делает пробы. Конечно же, он не станет отступать и ждать прибытия на базу. Не тогда, когда у ребенка начинается жар, судороги и отекает спинной мозг.

За день до окончания полета доктор Маккой находит лекарство. Тестирует его на Споке, и когда у того проходит жутчайшая мигрень, которая длилась почти десять суток, и прекращает выделяться синеватая слизь из носовых пазух и ушных раковин, он дает лекарство мальчику, а коммандера усаживает за разработку вакцины. К своему стыду тот даже не успел разобраться с этимологией, как его голова стала напоминать шар для боулинга, и он даже не смог поддержать ребенка, не то, чтобы проводить исследования. И это поражает, и не поддается никакой логике – целый штат ученых, бьющихся над проблемой, и всего десять дней для одного сельского доктора… Гении на «Энтерпрайзе» – это доказанный факт. Как и везучесть их капитана.

Невезуч только Спок, который продолжает верить, что его и Кирка не может связывать абсолютно ничего, а тот самый «генетический сбой», нанесший его имя на руку человека, является лишь ошибкой природы, а не исключением из правила. Не везет ему и тогда, когда «Энтерпрайз» исчезает с базы так же незаметно, как и появился, а в выделенную Споку палату в больнице приходит Т’Принг.

– Тебе стоило рассказать об этом, – она почти укоряет, а он не возьмется гадать, как она узнала, что именно связывало его с Кирком.

– Возможно, – соглашается Спок. – Но не это стало причиной моего ухода с поста старшего помощника, если ты это предположила.

– Предположила, – кивает та. – Тогда назови мне истинную причину, по которой ты ушел от своего тхайла.

– Он – не тхайла, – Спок чувствует раздражение и уже совершенно не хочет ничего обсуждать.

– Если твое имя на его руке, ты не сможешь это отрицать, – качает головой Т’Принг. – Вулканцы могут обнаружить родственную душу при помощи мелдинга, у людей же все гораздо проще.

– Вот именно, у вулканцев и людей, – Спок не понимает, как биолог может это допускать. – У нас нет общих предков.

– Нет, но природе это и не нужно, – объясняет вулканка. – Все те же инстинкты продолжения рода и принципы совместимости. Если я правильно помню, на руке твоей матери имя твоего отца, и это уже не единичный случай – в последних исследованиях говорилось о нурийцах и гойцах – разные концы галактики не стали проблемой, хотя о размножении этих пар речь пока и не идет. Тот, кто будет заниматься вопросом межвидовых родственных душ однозначно совершит великое открытие. Им мог бы быть и ты.

Развернутый и аргументированный ответ заставляет его задуматься, а потом медленно покрыться холодными мурашками. Если на минуту допустить возможность, а не отрицать, как Спок всегда это делал, то перспектива вырисовывается такая, что сбивает его с ног. Он ведь только поэтому сразу ее отмел – человек, и такой человек, как Кирк – этого быть не может! Но оказывается, что может, и вот теперь Спок окончательно убеждается, что ни о каком везении для себя он не может и просить – все было плохо с самого начала и будет еще хуже, если действительно окажется правдой.

***

Со звезднофлотской базы Джим бежит, как будто за ним гонится парочка бешенных сехлатов. Боунс пытается вспомнить, была ли такая их разновидность на Вулкане, но уверен, что может подобрать и другое определение, в случае чего. Например, «не будить лихо, пока оно тихо». Не стоит им снова встречаться – аукнуться может всем. И так, что мало не покажется никому. Они и так уже еле выжили с этим вирусом, дольше терпеть тощую вулканскую задницу на своем корабле Джим не намерен. И не вкупе с женщиной и ребенком, каким бы прекрасным, со слов Леонарда, последний ни был.

Джим все-таки уводит их на Кассиопею. Потом на границу с клингонами, потом к Персею и к сцхатилам в звездной системе Альфы Макара. Адмиралтейство жмурится от удовольствия, выдавая миссии одну за другой такому удачливому и спорому капитану, а Боунс не устает писать все в то же блядское Адмиралтейство о том, что чертовы бюрократы превосходят любые допустимые границы своей наглости и Джим не может работать в таком темпе. Да еще и один – за все полтора года ему так и не назначили старпома. Он не может тянуть это в одиночку, перекладывая иногда ответственность то на Скотти, то на Гленвуда. Джиму нужен помощник! И Адмиралтейство, вроде как, кого-то назначало, но Маккой до сих пор не видит на корабле ни одного нового лица. Только старые! И ему совершенно плевать на то, что первый кандидат пропал в поясе астероидов в центре галактики, второй не долетел и до Сатурна, развернувшись по дороге из-за семейных обстоятельств, третьего украли клингоны, а четвертый закатил истерику, едва только взяв в руки послужной список Дж. Т. Кирка.

Больше, чем слава Джима привлекала потенциальные кадры, его карма отпугивала всех, даже напрочь отбитых, энтузиастов. Конечно, ведь в столько неприятностей просто невозможно было влезть, а Джим плавал в этом дерьме кролем. Точнее, «Энтерпрайз» был командой синхронистов. И дольше всего на этой должности продержался только хренов гоблин, будь он неладен и не к ночи помянут. Вот вулканец-то и был большей частью этой навозной кучи, но они каким-то образом все равно умудрялись выживать в этом «огороде». В этом гребанном, блядь, безвоздушном «цветнике». Без граблей и лопаты и с одним только «садоводом». По Адмиралтейству ползали слухи, что должность старпома «Энтерпрайза» проклята, так что неудивительно, что желающие быстро иссякли, и никто особо не рвался на помощь экстраординарному капитану. Эх, Джим…

Они уходят от Спока, женщины, ребенка и смертельных вирусов, и все, вроде бы, становится, как раньше, но все равно не так. Джим подавлен, Джим грустен, и если бы Боунс не знал, то подумал бы, что тот тоскует. Чем черт не шутит – это же Кирк. Но разница в эмоциональном поведении видна почти каждому, и этот каждый начинает пытаться помочь Джиму избавиться от стресса. Ага, алкоголем, бонсаем, лингвистикой и лекарствами – все средства хороши. Лучше только миссии и трехмерные шахматы, в которые Джим полюбил играть с Чеховым. И после пары партий и нового полугода терзаний Кирка средство, кажется, стало помогать, но тут, как обычно, вмешивается удача Джима – подкрадывается незаметно со спины и жестко имеет – они встречаются с ишвитами. Теми самыми, цивилизация которых была уничтожена почти два века назад ими же самими и которые были враждебнее и кровожаднее всех клингонов вместе взятых на целый раз.

«Энтерпрайз» получает сигнал бедствия от андорианского корабля, а выйдя из варп-прыжка попадает под шквальный огонь ишвитского крейсера, превосходящего корабли Федерации по размерам и мощности чуть ли не на порядок. Неудивительно, что андорианцы напоминают решето и ничем помочь уже не могут, но и у «Энтерпрайза» вариантов спастись не много – хреновы лазеры, бомбы, торпеды и энергетические импульсы неизвестного происхождения, против которых не защитят никакие щиты. Джим приказывает эвакуироваться, а их детку ведет на таран.

Можно подумать, ему кто-то позволит геройствовать в одиночку! Кирк матерится и гонит мостик в спасательные капсулы, но офицеры смотрят на него, как на последнего идиота, и тогда Джим включает мозги и придумывает другой план. Сулу направляет силовой луч веером между их кораблями, Скотти дает полный газ, а Чехов просчитывает максимально короткую траекторию к газовому гиганту, недалеко от которого и происходит бой. Осталось только вывести из строя хотя бы один двигатель этих ублюдков, и убраться с орбиты кислотной планеты те не смогут. Как и сопротивляться ее притяжению. И это же, скорее всего, не сможет сделать и «Энтерпрайз»…

У них пробоины по всем бортам, разгерметизированы три палубы, левая гондола держится на последнем матерном, но честном слове, пожар в инженерном отсеке и десяток офицеров, выброшенных в открытый космос или сгоревших во взрывах на корабле. И это – за неполные двадцать минут. Похоже, тут их нескончаемая трехлетняя миссия все-таки закончится. А ведь они уже собирались стартовать домой… Домом им теперь тот свет будет…

Энергии силового луча не хватает совсем чуть-чуть, гондолы глохнут, как вкопанные, и Джим выпускает все торпеды, что у них остались, в упор по бортам противника. Если так не «дотолкают» до критической точки, то хотя бы взорвут цепной реакцией от их детки. Но чудо все-таки опять случается – они не успевают столкнуться, когда последний заряд отправляет ублюдков со взорванными двигателями в свободное падение, из которого те уже не выберутся. «Энтерпрайз», впрочем, тоже, но не суть. Главное – Джим отомстил за всех них и за свой корабль. Теперь и умереть не страшно.

Капитан улыбается им, смотрит весело и лукаво, благодарит за службу и за то, что они были достойными офицерами. Джиму редко везло в этой жизни, но встретить такой экипаж, как они – настоящее благословение. Он заливается соловьем, нахваливая, какие они все замечательные, а оставшихся погибать заставляет заливаться слезами – и для них было честью встретить его, узнать и служить под его началом. Чехов даже намеревается обнять капитана, но тут их прерывают самым наглым образом на самой эпичной ноте.

– Джим?.. Ты там помирать что ли собрался?.. – межпространственная связь шипит и кашляет, обрываясь, на заднем фоне – неразборчивые крики и грохот, а голос продолжает бубнить. – Рано тебе еще… Я еще с тобой не расквитался…

– Джуно! – Кирк тут же отталкивает Чехова и пытается наладить видеосвязь. – Сукин ты сын! Если ты собрался поиграть в Бога, то не вздумай слиться!

– Ни за что, Джим, – смеются в ответ. – Хотя это будет зависеть от нашего тягового луча…

Вот оно что! Вот как они их вытащат! Если, конечно, у андорианского корабля осталась хоть какая-то энергия, а горе-капитану Джуно действительно выпадет шанс отдать старые долги. Джим просто невообразимо счастлив! И тут же командует.

– Оставить попытки умирать и утереть слезы радости! Сулу, попробуй развернуть нас кормой к планете. Чехов – расчет траектории на удаление от объекта на минимальной скорости. Ухура – поддерживать связь любым способом. Скотти, у нас хотя бы маневровые живы?

Монтгомери только рычит в ответ, и Кирк бросается к нему в инженерный – нет, этого шанса они не упустят! Вцепятся зубами, вгрызутся насмерть, но не позволят себе погибнуть от столкновения с планетой.

У андорианцев и правда получается вытащить их с орбиты – с горем пополам, но теперь оба корабля в безопасности. Полуразрушенные, покореженные, изрешеченные, но все еще живые. Кирк дает команду возвращать спасательные капсулы, стыкуется с андорианцами и совместно начинает разрабатывать план дальнейшего спасения. Который, на самом деле, прост, как триббл – им бы только до какой-нибудь базы добраться, а там они поправят варп-двигатели и медленно, очень-очень осторожно поведут их раненную детку в доки Федерации. Их первая миссия чуть не стала последней, но вместе с Джимом они в десятки таких отправятся – надо же спасать этого проклятого.

***

– Кстати, а что твой вулканец? – спрашивает Джуно и, опять забывшись, откидывается травмированным плечом на диван.

– Как видишь, его на корабле не было, чтобы сдохнуть вместе с нами, – Джим хмыкает, делает глоток виски и щурится. – Все-то тебе знать надо, любопытный мой…

– Не твой, – белокожий капитан тоже улыбается. – У меня муж и вот-вот должен родиться ребенок. Я буду рад, если ты станешь его Спутником.

– Духовным спутником? Ой, льстишь ты мне, Джуно, – Кирк удивляется, конечно, но не может не радоваться, оказанной чести. – Зачем ему такой Наставник, как я? У него отец такой же сумасшедший.

– И мы с тобой, два сумасшедших, все время умудряемся выживать в эпицентре бури… – соглашается айнореанин.

И он прав как никогда – у них снова все получилось. Они дотянули до Звездной базы, андорианцев забрал флагман Гвардии, а «Энтерпрайз» успешно зализывает раны вот уже целый месяц – еще немного и они смогут стартовать к Земле. Адмиралтейство готовит им новые лычки, чистит медали, разрабатывает проект соглашения о военном содружестве с Имперской Гвардией и новую исследовательскую миссию, но им-то что с того? У них «Энтерпрайз», напоминающий переклепанный, залатанный пепелац и полсотни погибших, чьим родственникам они никогда не привезут их останки. Только новые кладбища создавать горазды…

Джим позволяет себе сорваться только раз – взвыть на одну из лун в небе над Базой, искусать губы в кровь и обломить «стрелу», что пронзила его сердце – наконечник навсегда останется в ржавой мышце чувством вины. А потом расслабляет сведенное судорогой тело и идет пить с Джуно. За свои седые волосы, за отцовство старого товарища и за всех тех, кто уже никогда не поднимет бокалы за своего капитана.

А потом они со скоростью больной улитки отправятся к Земле и еще месяц будут бултыхаться в пространстве космоса, следя за тем, чтобы не потерять ничего из частей корабля по дороге. Их встретят как героев, почтят память погибших, а потом начнут гонять в хвост и в гриву по всем удачным и не очень удачным миссиям.

Первые недели они не вылезают из кабинетов Адмиралтейства, строгая доклады, споря до хрипоты и по сотне раз рассказывая об одном и том же. О каждой детали, о каждом приказе, о каждом инопланетянине и о каждой неизвестной молекуле. И лучше бы они снова встретились с клингонами – те стреляют без уточняющих вопросов и без предварительного заключения. Но, в конце концов, они справляются и с бюрократическим Адом – выбираются из него помятые, озлобленные и с вилами в руках – отобрали у местных чертей. Теперь им и слова никто против не скажет – на них и так смотрят, как на ожившие легенды. А все почему? Потому что только один экипаж мог взять какую угодно миссию и выполнить ее несмотря ни на что. Через кровь, боль и смерть. Смеясь, танцуя и пьянствуя. Любым способом. И вот это бюрократические черти понимают лучше всего.

Полгода уходит на восстановление корабля – им дают лучшие материалы, новейшие технологии и умнейшую экспертную комиссию. Джим не может не ржать над довольной физиономией Скотти, но и сам радуется, что их детка скоро снова будет самой быстрой, навороченной и крепкой. Они теперь в любой квадрант пойдут без страха – Кирк и Скотт об этом позаботятся.

Они пишут доклады, выступают на научных конференциях, читают лекции в Академии, живут, влюбляются и рожают детей. На половину земного года их жизнь снова становится обыденной и привычной, а потом Джим замечает это. Горящий, жадный, требовательный взгляд, что преследует его в коридорах Адмиралтейства, Академии и ученых советов. Взгляд этот жаждет, скучает, молит и воет о том, что снова хочет в космос. Туда, где был адреналин, раж, смерть, азарт, боль, удовольствие и восторг. Как и сама жизнь… Джим не знает, чей это взгляд – собственный, отраженный в любых встречающихся поверхностях, или экипажа – офицеров, друзей, ученых, техников, любовников. Но он прекрасно чувствует, что жажда эта – внутри него. Тоже. Навсегда. В костном мозге и выдыхаемом воздухе. В горести и радости. И чтобы ее утолить, ему нужно обратно. Туда – в любимый Ад, где все черти уже вышколены, где парк аттракционов не устает радовать изобилием новых головокружительных каруселей и где он может выиграть какой угодно приз – от воздушного шарика до торпедного залпа из всех орудий. Он уже ни на что его не променяет – это его жизнь.

И дело остается только за малым – покончить наконец с бюрократической волокитой, отремонтироваться и добрать экипаж.

Джим рассматривает все заявки, что передает ему Адмиралтейство, и принимает все, кроме одной. На должность старпома вновь назначают Спока. О, как. Нарисовался – хрен сотрешь. Но ему-то что здесь надо? Они же проходили это уже! Гребанный вулканец уже бежал от него, сверкая пятками. Зачем опять лезет из полымя в огонь? Какого черта ему от Кирка нужно? Сидел бы в своем Центре, растил сына, любил свою вулканку, а не резал по-живому новым прошением о назначении. Что ему ровно не сидится? Опять не дают покоя Фиолетовые туманности? Или голубые, и адюльтер у вулканцев – несущественное понятие?

Джим не знает. Не знает, не знает, не знает ни одного ответа на свои вопросы. И от этого начинает злиться. И от этого начинает орать благим матом прямо в кабинете командующего, за что тут же получает выговор с занесением и угрозу отстранения от должности. Каким бы замечательным он ни был капитаном, а старший офицерский состав все еще в юрисдикции более высоких чинов. Джим выдыхается и пробует с другого конца – коммандер однажды уже ушел, и что ему придется делать, если и на этот раз вулканец и года не продержится? Джим согласен на любого другого старпома, кто согласится, но только не на ублюдка с ветром в голове вместо мозгов.

На этом моменте в кабинет заходит Пайк и смеется вместе с главнокомандующим – уж не Кирку про ураганы в черепной коробке рассказывать. Джим сатанеет, а офицеры расчехляют рюмки, пьют в рабочее время и продолжают смотреть на Кирка, как на первоклассника, разбившего мячом школьное окно.

– А может быть, вы, капитан Кирк, не согласны с назначением коммандера Спока потому что он – ваша родственная душа? – спрашивает Пайк, и Джим заходится нервным кашлем. Никто! Ни одна живая душа не могла об этом проболтаться! Джим верит всем, знающим его «маленькую страшную тайну», как себе, кроме… – Так коммандер сам напомнил нам о том, что соулмейты не имеют каких-либо привилегий или «противопоказаний». Так что вам придется смириться – Спок лучше всех подходит на эту должность.

– Я могу назвать вам два десятка более подходящих, – цедит Джим сквозь зубы, продолжая стоять, вытянувшись по струнке и ни на миллиметр не склоняя головы. Это Спок-то признал его своей родственной душой? Ха! Он наверняка просто указал командующему причину, почему капитан Кирк будет против его кандидатуры – потому что тот считает вулканца своим соулмейтом. – И ни с одним из них у меня, как капитана, нет конфликта интересов.

– Значит, плохой вы капитан, если не можете решить этот конфликт, – подхватывает командующий. – Вот вам первый приказ в будущую миссию. Свободны.

Джим щелкает пятками и выходит из кабинета. А хочется – в окно и без страховки. Ну он припомнит эту пакость Кристоферу! Да так, что тот до конца жизни будет оглядываться на него в страхе. Устроился тут, понимаете ли, не адмиралом, а старым сводником!

Но в том-то и дело, что Джим не понимает. Абсолютно. Не может представить себе ни одной причины и ни единого следствия. Это какой-то морок, дурной сон и другая Вселенная. И чтобы в этом убедиться Кирк идет к Боунсу.

Леонард смеется до болезненной икоты, до слез и судорог. Так, что Чехов и Сулу бросаются кто за стаканом воды, кто за гипошприцем. А Скотти только хмуро глотает из карманной фляги и протягивает ее Джиму. Тот тоже пьет, задыхается от градусов, и Монтгомери уводит его на балкон – курить и переспрашивать. Вот тебе и предполетная вечеринка в казенной квартире капитана…

В конце концов, Боунс успокаивается, Джим повторяет всем собравшимся приказ командующего, а те советуют Кирку поговорить со Споком. Ведь только тот может снять себя с должности. Он ведь уже знает, как это делается. Ему ведь уже не привыкать сжигать за собой мосты. Так что же он прется-то обратно по золе и пеплу?!

***

Что ж он лезет-то, когда Джим только-только начал успокаиваться?! Когда наконец вытащил эту кость из горла в виде женщины и ребенка и снова смирился с тем, что его родственная душа никогда не будет принадлежать ему. Спок над ним издевается что ли?

Джим, должно быть, шутит… Ни Леонард, ни все остальные не могут поверить в это вот так просто. Это же… Это даже на грязный, жестокий розыгрыш не походит! Это откровенное насилие! Неужели Спок не понимал, когда совал свой нос обратно, что Джим ни за что не согласится с его кандидатурой? Даже под угрозой разжалования. Он ведь готов летать даже энсином на любом другом корабле, только бы не быть с ним! Вот только он этого не сделает. Потому что после этих трех лет нескончаемой агонии Кирк никому не отдаст ни свое место, ни свой корабль, ни свой экипаж. Если кто и мог позариться, так это вулканец – Боунс так и предполагает, но Скотти, Сулу и Чехов отрицательно качают головами, и только Джим и Маккой могут подозревать тщательную манипуляцию с целью приобретения новых регалий. Гадать, в общем-то, бесполезно – Леонард просто пойдет вместе с капитаном в Адмиралтейство. Отведет его за ручку, чтобы, не дай Сурак, не сбежал и обязательно выяснил, отчего зеленокровному гоблину опять вожжа под хвост попала.

А сам Леонард идет проверять приготовления на медицинской палубе – вот ему-то новая должность и даром не нужна, но Гленвуд улыбается и говорит, что достойно закончил свою карьеру, а Боунс – СМО – должен начать. Ничего Боунс не должен! Он должен присматривать за Джимом, игнорировать Чехова, вывести Скотти из запоя и наконец высудить себе право видеться с дочерью! А не уходить в новые мытарства да еще и с новым грузом ответственности на целых пять лет. Но кто ж его слушать будет? Джим, которому прямо-таки навязывают вулканца? Чехов, который уткнулся ему в плечо мертвой хваткой и не дышал, пока они падали на кислотную планету следом за ишвитами? Скотти, которому скоро понадобится пересадка печени? И ведь не от минтая же ему ее пересаживать! Или дочери, которая зовет отцом совершенно другого мужчину и которая понятия не имеет, что настоящий папка-то – вон он, герой Звездного, мать его, флота?!

Ну к чему эти вопросы? Он же знает, что ничего не сможет изменить. Не сможет бросить Джима, не сможет отмахаться от ответственности и не сможет не смириться с приказами начальства. Равно, как и Джим. Потому что, как позже выясняется, Спок не намерен больше никуда уходить…

Кирк после встречи выглядит вяло, сонно и бледно – как будто в обморок падать собрался. Улыбается слабо и шелестит, еле раздвигая губы.

– Зачем я так мучаюсь, Ленн? Зачем возвел все это в степень? Зачем руку эту гребанную отрезал? Потому что люблю? Так и Павел тебя любит, но вены не режет. И Скотти… Скотти тоже наверняка с трудом от Ухуры глаза отводит, но не выкалывает их себе… Зачем я?.. – он устало опускается на обувной стульчик в прихожей квартиры Маккоя и сжимает пальцами виски. – Нужно было просто смириться… С самого начала…

А потом Леонард еле успевает подхватить заваливающееся тело на руки и тащит друга на диван. Торопливо сканирует, колет первым попавшимся успокоительным, по старинке считает пульс, но показатели капитана, в большинстве своем, в норме. Хотя это и не мешает ему провести следующие три дня в горячечной лихорадке…

Боунс заламывает руки, кусает губы, вздыхает, сканирует, проверяет кровь и работу внутренних органов не по разу на дню, и все равно не может найти причину болезни. А причина есть, и она наверняка в голове Кирка. В его мыслях, чувствах, сознании и фантазиях. И Маккою очень интересно, что же такого наговорил Джиму блядский вулканец, что друга срубило одним ударом?!

Он вызывает Спока по видеосвязи и приказывает повторить весь их разговор дословно, не объясняя своего интереса и реакции Кирка.

– Капитан просил меня отозвать свое прошение, – рассказывает Спок. – Напомнил, чем в прошлый раз было богато наше с ним сотрудничество, и посчитал, что абсолютно нелогично тратить время на повторение этого негативного опыта.

– Дальше. Ты?

– Я ответил, что прекрасно помню обо всем произошедшем, все еще не согласен с некоторыми его манерами поведения, как капитана и как человека, но готов пойти на уступки при должной аргументированности какого-либо необходимого нарушения и при соблюдении Устава. В редких, нестандартных случаях – его части.

– Он, естественно, подразумевал не это, и напрямую спросил, почему ты хочешь вернуться на его корабль и под его командование, – заключает Боунс.

– Именно. И я ответил, что считаю свою миссию незавершенной. Мой долг, как коммандера и ученого, исследовать новые миры не только через телескопы, микроскопы или посредством данных, предоставляемых с других исследовательских кораблей. Мой долг – увидеть все своими глазами – только так мои исследования будут предельно полны, истинны и безошибочны.

– Ясно, – цедит Леонард сквозь зубы и уже собирается оборвать связь, как Спок его останавливает.

– Доктор Маккой, ваш интерес как-то связан с тем, что под конец нашего разговора у капитана открылось носовое кровотечение?

– Нет, – сука! Он с этого должен был начать распинаться перед ним, а не оправдываться!

– Тогда, полагаю, мне стоит напомнить вам, что до начала миссии осталось 5 земных суток, 12 часов и 23 минуты, и до истечения этого времени капитан должен также успеть пройти медицинское освидетельствование…

– Без тебя знаю! – рявкает Маккой и отправляет комм в ближайшую стену.

Знает он! Знает все свои обязанности! Знает, почему Кирка подкосило, как травинку и коматозит до сих пор! Единственное, чего Боунс не знает, так это почему гребанный вулканец никак не отреагировал на обрыв связи! Почему всегда достается только Джиму! Почему бьет сильнее всего и доводит до предынфарктного состояния, а Споку хоть бы хны! Не знает, почему друг должен мучиться снова и снова, и снова…

========== Часть III ==========

***

Первую неделю полета на него смотрят настороженно. С опаской – как будто он – вздувшийся от времени баллон огнетушителя, но все равно подходят. Приносят отчеты, докладывают о результатах первых экспериментов и присылают заключения. Научное отделение корабля снова привыкает к нему и к методикам его работы – все без изменений, скоро все войдет в привычное русло. То же самое происходит и в кают-компании, и в столовой, а на мостике, первое время, стоит гробовая тишина.

Спок логически рассуждает, что с того момента, как он покинул свой пост, старшие офицеры могли еще больше сплотиться вокруг их капитана, и теперь, после известных событий, воспринимают вулканца, как раздражитель. Неучтенный фактор, что мешает их слаженной работе. Но в том-то и дело, что он не мешает! Это в прошлый раз была ссора после первого же парсека, а потом крики не умолкали целый год, но теперь-то тихо. И все только потому, что капитан игнорирует своего старпома. Да и ругаться им не из-за чего – «тишина в эфире» на всех диапазонах – первым заданием у них всего лишь доставка оборудования в колонию на границе галактики – сложно найти подвох. Кирк сухо дает указания, информирует об изменениях в маршруте ввиду «погодных» условий, принимает и согласует отчеты молча или с кивком головы. Это-то и повергает мостик в благоговейный трепет, и Спока вместе с ним. Просто потому, что со всеми остальными офицерами капитан улыбчив, приветлив и доброжелателен. Шутит, смеется, болтает по внутрикорабельной связи и выполняет все свои обязанности легко и между прочим. Все. Свои. То есть, то, что он должен был передать на плечи старпома, осталось на плечах Кирка, и пока Спок не подходит и не берет сам, капитан тянет в одиночку. Отчего-то доходит это только через неделю, но ударяет весьма неприятно – как будто вулканца здесь вообще нет. Как будто капитан так привык справляться со всем один, что в помощи и не нуждается. Он собрался таким образом выжить его с корабля? Снова вынудить уйти со своего места? Спок этого не допустит. Как бы они ни были неприятны друг другу.

Он перехватывает его за час до приема пищи и просит уделить несколько минут, но капитан отказывает, вспомнив о срочном деле у механиков. В следующий раз Кирк запинается и делает вид, будто его вызывает СМО, а на третий – отчего-то вздыхает и останавливается, глядя куда-то поверх плеча старпома.

– Капитан, я нахожу нерациональным игнорирование проблемы. А также неприемлемым какую-либо пристрастность в служебных отношениях старших офицеров. Поэтому прошу вас выслушать, не избегать разговора и не быть пристрастным, ввиду нашей неудавшейся прежней совместной службы, – вот сейчас капитан взовьется и выскажется прямо, эмоционально и бурно.

– Полагаю, мистер Спок, все это вы могли написать в электронном сообщении на падд, – Кирк складывает руки на груди и продолжает изучать линию его плеча. Он никогда так не делал!

– Предпочитаете общаться обезличено? – Спок позволяет себе приподнять бровь и сжать зубы. Джеймс Тиберий Кирк – беспристрастный капитан – где это видано?

– Предпочитаю, если это не что-то срочное, – кивает тот в ответ. Но вот это-то вулканца и не устраивает!

– Это противоречит уставным отношениям офицеров и явно подразумевает негативную позицию, занятую одной из сторон. И это опять приводит к противоречию межличностных отношений…

– Я понял, мистер Спок, – Кирк, по-прежнему ровно, перебивает. – Вы можете высказаться свободно.

– Я хотел обсудить с вами, капитан, распределение обязанностей между нашими должностями. На данный момент оно превалирует в вашу сторону без объективных причин. Считаю целесообразным внести изменения…

– Своя ноша не тянет, мистер Спок, – Кирк снова не дает ему закончить, оставаясь неподвижным и выдержанным до состояния полного штиля. – Этот фразеологизм подразумевает то, что все мои обязанности мне не в тягость. Но я понимаю вашу необходимость строгого соблюдения должностной инструкции и не собираюсь вставлять палки в колеса – фразеологизм, означающий намеренное действие, с целью внести помеху какому-либо другому действию – иначе говоря, я не возражаю, если вы будете выполнять свои обязанности в полном объеме.

Спок замирает от отповеди, чувствует неприятный холодок, бегущий по позвоночнику, и не может понять, как на высокотехнологичном корабле, только-только вышедшем из доков, могла сбоить вентиляционная система.

– Это все? – капитан опускает руки и переступает с ноги на ногу.

– Да, капитан, – отвечает Спок, и Кирк уходит не прощаясь.

Не оглянувшись, без единой скабрезной шуточки или подколки в сторону вулканца. Вулканца, который впервые в жизни чувствует подобную степень смятения. Похоже на тот случай с рукой капитана и снова не так. Кирк не проявляет к нему никакой агрессии, ни одной негативной эмоции и ни одного крепкого словца. Они, можно сказать, впервые поговорили друг с другом, как настоящий капитан и действующий старпом. И откуда же эта перемена? Почему? Когда возникла и будет ли продолжаться? Стоит проверить. Стоит выждать, собрать данные, проанализировать и спросить мнение третьей, объективной стороны.

Конечно же, он идет к Нийоте, и, конечно же, та улыбается ему так же приветливо, как и прежде. И как и прежде, торопится объяснить происходящее с эмоциональной точки зрения.

– Джиму, как и тебе, не нужно повторение прошлого кошмара, Спок, – она усаживает его за стол в своей каюте и предлагает чай. – Поэтому он ищет модель поведения конкретно под тебя – чтобы вы могли нормально работать. Естественно, это не отменяет того факта, что он не будет соглашаться с тобой по тому или иному вопросу, будет спорить и приказывать. Но зато, я уверена, больше не предложит тебе спарринг.

Она продолжает улыбаться, а Спок не понимает, что в этом хорошего? Его это заявление должно было обрадовать? Но ведь и это противоречит тому гребанному Кодексу межличностных отношений старших офицеров – никакого фаворитизма, никакого демонстративного выделения по должности, никаких поблажек и привилегий! А Кирк даже манеру речи меняет! Даже если это его способ сосуществования с вулканцем, это не значит, что Спок так спокойно его примет! Вот уж, дудки! Не теперь, когда начав все заново, Спок опять натыкается на те же самые любимые грабли непонимания и отчуждения.

***

Нийота оказывается права: спорить они все же будут. Но опять – так, что мостик нервно хватается за панели, спинки стульев и кнопки.

– Капитан, считаю целесообразным разрешить колонизаторам подъем на борт и предоставить им помощь в настройке точного оборудования.

– Нет, мистер Спок. Груз будет доставлен нами. Экипажу шаттла ничего от населения не брать, не покупать и не пытаться пронести тайком. Особенно, живые организмы. Год назад здесь свирепствовала разновидность электрической чумы, и целесообразно не подвергать экипаж опасности. Также, у них есть достаточно компетентные специалисты для настройки, раз просили подобную технику.

– Капитан, карантинные мероприятия были завершены семь месяцев назад, следовательно, угроза считается минимальной. В колонии отсутствуют техники, занимающиеся этим видом деятельности.

– Мистер Спок, у нас на борту отсутствуют образцы крови и мозговой жидкости жителей планетоида, а так же информация о возбудителе заболевания. С техникой они справятся, так как повсеместно совмещают профессии – все-таки колонизаторы. А мы с вами больше не будем спорить о распределении обязанностей, потому что ответственность – она вся – моя. Это приказ. Выполняйте.

– Принято.

Вот так. И это был самый простой спор. Потом они, конечно же, снова вступают в подобные дискутивные конфронтации, но дальше ровного тона и уверенного тембра не идет. Все заканчивается одинаково: «это приказ, выполняйте». И это – теперь, когда Спок и не мечтал уже увидеть в капитане – капитана. Не вздорного мальчишку себе на уме, а рассудительного офицера, отдающего себе отчет во всем, что он делает. Вся загвоздка только в том, что такой капитан только с ним, со Споком, а со всеми остальными – прежний. Веселый, задорный, шумный, любвеобильный, строгий, принципиальный, хитрый и умный. Такое ощущение, как будто он в песочнице играется, а не кораблем руководит. Такое ощущение, как будто он – в большой и любящей друг друга семье, и только вулканец – дальний незнакомый родственник, которому не очень-то рады и общаться с которым не очень-то хотят. Капитан Кирк все-таки поступает по-прежнему – не фаворитизм, а полный эмоциональный бойкот и своеобразная абдикация. Легче от этого не стало. Ведь это значит, что Кирк опустился до «подковерных игр», и конфронтация продолжится – теперь с вежливой улыбкой на лице… Споку остается только вздыхать.

***

Но чем дольше дистанция между ними сохраняется, тем отчетливее Спок понимает, что дискомфорт становится непереносимым. Еще немного, и тот начнет влиять на его работоспособность, физиологические и мыслительные процессы. Например, вулканец забудет что-нибудь, обидится или познакомится с бессонницей. Это недопустимо! Кирк должен немедленно прекратить выделять его каким-либо образом среди остального экипажа. Нет, естественно, он не хочет повторения прошлого кошмара, но он хочет, чтобы с ним обращались, как со всеми. Не как к вулканцу – вулканец, а как человек, которым капитан и является – к вулканцу. Спок хочет в эту «семью». Туда, где Кирк улыбался искренне, шутил, пусть для него и не всегда понятно, ругался и приводил доводы своего порывистого гения, а не держал себя в руках, как будто движется сквозь плотное облако астероидов на шаттле. В конце концов, Спок не слепой, и видит, что капитан ни разу не расслабился в его присутствии, ни разу не потерял концентрации и не позволил себе ни единой сопутствующей эмоции. Спок не знаком с тем Кирком, с которым общается.

Однажды они пересекаются в тренажерном зале. Капитан подтягивается на перекладине – ритмично и жестко. Форменная нижняя майка не скрывает отличия бионической руки от тела даже по цвету. А еще Спок замечает стаю птиц, расположившуюся на левой руке и плечах – ритуальные татуировки какого-то древнего народа. Если вулканец пороется в своей памяти, то обязательно найдет – какого – уж больно рисунок примечательный.

А пока Кирк замечает его, заканчивает упражнение и неторопливо направляется к душевым, прихватив полотенце.

– Эй, кэп! Спарринг? – несколько офицеров из охраны, свободные сейчас от вахты и тоже занимающиеся физической подготовкой, многозначительно поигрывают бровями, когда капитан и старпом равняются по пути.

– Не сейчас, – улыбается им Кирк, а по Споку скользит быстрым нечитаемым взглядом.

Но это Спок-то не сможет прочитать? Не «не сейчас», а «не сейчас, не завтра, ни когда-либо еще». Кирк к нему больше не прикоснется. И наверное, не полезет больше в вулкан выручать его шкуру, нарушая Первую директиву…

А как-то раз Спок застает капитана в медотсеке плечом к плечу с СМО и слышит обрывок фразы, вполголоса и только для них двоих.

– За свои ошибки я всегда дорого платил, Ленн…

Вулканец сопровождает лаборантку, обжегшую склеры ядовитыми испарениями, а капитан, завидев их, опять ретируется, похлопав доктора по плечу.

Еще чуть позже, через пару недель, Спок обнаруживает лейтенанта Чехова в каюте капитана в неподобающем виде. Вулканец нес Кирку падд со своими наработками в исследовании звездообразующих туманностей и хотел скорректировать время полета мимо одной из них, а когда дверь открывается, Спок буквально замирает на целых семь секунд. Взгляд выхватывает располагающую обстановку, мягкое освещение, Чехова в футболке и шортах и самого капитана – без форменного кителя и босиком. А за всем этим – еще и доску для трехмерных шахмат на столе.

– Коммандер? – сухо произносит Кирк, и снова его взгляд прячется от чужих глаз.

– Капитан, здесь данные и корректировка, о которой мы говорили на смене… – начинает вулканец, и Кирк осторожно берет планшет, следя за своими пальцами.

– Я просмотрю и пришлю вам ответ… м-м, – он оглядывается на Павла, мимолетно улыбается и возвращается к старпому, – минут через 12. Что-то еще?

– Нет, – шелестит вулканец, и дверь каюты тут же закрывается перед его носом.

Нет, это личное дело каждого, как он проводит свое личное время – за играми в шахматы или за совокуплением с соулмейтом своего лучшего друга. Сурака ради, Спок – вулканец, и он почти год слушал, как Сулу и Чехов перешептывались на мостике в пересменку, в столовой или в кают-компании. Только бы глухой об этом не узнал. О том, что лучший друг капитана служит совсем рядом со своей родственной душой. Интересно, а как СМО к этому относится? Спок раньше не замечал отношений между доктором и навигатором, но все же могло измениться. Или не могло – раз навигатор играет в шахматы в неглиже в каюте капитана.

Капитана, чьи сексуальные аппетиты, порой, переходили все мыслимые границы, судя, опять же, по слухам. Но Споку-то до этого какое дело? Чужая личная жизнь его не интересует, а вот своя… Своя предполагаемая – пожалуй. Но не прямо сейчас. Сначала он хочет узнать мнение доктора об этом, раз уж это – Чехов. Раз уж Маккой позволил им такое близкое общение.

***

Джим вертится как уж на сковородке. Мечется, цепляется и подпрыгивает вокруг своей оси, как заведенный волчок. Внутри него снова энергия, вновь эмоции и чувства, и они медленно поджаривают ему мозг.

После памятной лихорадки Джим приходит в себя как ни в чем ни бывало. Как будто это не он пережил еще один разрыв связи и не он метался в бреду трое суток. А на четвертые встал, прошлепал в ванную, умылся, ушел на кухню, испек блинчики, дождался от Боунса кофе и улыбался во все свои тридцать три. Чертов сукин сын! Как будто не он погибал полгода назад вместе с кораблем, а трое суток назад не расставался со своим сердцем! Леонард не знает, насколько Кирк несгибаем. Можно ли его вообще свалить. Поставить на колени и вынудить хоть на что-то, чего бы он не пожелал сам. Леонард знает, что раньше – можно было, но человеческое тело имеет способность приспосабливаться и восстанавливаться до определенных пределов, и вот теперь сокрушить его сложнее. Джим уже ученый, Джим уже сильнее. Поэтому он справляется со всем этим – с собственным сердцем и вулканцем в своих мозгах. Для него сейчас главное – миссии, вот он и заводится, заряжается, чертов бешенный аккумулятор, и начинает работать за двоих.

А потом так кардинально меняет свое отношение к зеленокровному гоблину, что Леонард бы не поверил, если бы не видел сам, своими глазами. Конечно, для всех это – шок, паника и ужас, и никто из них не остановит Маккоя, когда тот утащит капитана в медотсек заново проверять, не тронулся ли умом этот самый капитан. Оказывается, что не тронулся – все еще мягко улыбается и увещевает, что с ним действительно все в порядке. Что он действительно со всем этим справится. Не мытьем, так катанием. Не напором, а авторитетом. Не грубостью, а прагматизмом. Боунс подозревает, что это все тот же шок, ужас и паника от перспективы снова работать рядом с тем, кто принес ему столько боли, но Джим идею напрочь отвергает. Он говорит, что понял, в чем была проблема – в том, как он к этому отнесся, и в том, как к этому относятся те же Леонард или Скотти, например. Ему нужно было терпеть и не навязываться, когда он получил отказ. Жить дальше, спокойно, не выеживаться и не рвать волосы на заднице. Он всего лишь ошибся, а за свои ошибки он всегда платит дорого, сполна – честью, гордостью, рукой, душой… Всего-то и надо было – смириться наконец и плыть по течению водорослью. Вот уж, ламинария голубоглазая…

Маккою на это только вздыхать и приходится. Наблюдать, оценивать, как справляется, и приходить к неутешительному выводу, что долго так Кирк не продержится. Может, год, два, но не все пять лет вынужденного соседства на мостике. От которого у капитана фантомные боли в бионической руке, панические атаки при упоминании вулканца и прогрессирующие кошмары. Спок – это только вершина айсберга – под поверхностью воды – тело льдины, а там – и скорбь по погибшим, и вина, и боль, и ненависть, и все-все-все, что делает Джима Джимом. И хренов вулканец должен был просить не разделить обязанности, а помочь нести ответственность, как это и должен делать старпом. Не сводить все к заумным инструкциям, а хоть раз попробовать встать плечом к плечу и ощутить, насколько тяжел этот груз.

Боунс сомневается, что тот однажды это поймет, но надеется – вулканца-то тоже это изменившееся отношение пронимает. До самых кончиков ушей. Так, что гоблин не может не оборачиваться вместе со всеми вслед капитану и не может не начать, о, хвала Всевышнему, анализировать чужое поведение. Конечно, хрен у него что дельного получится – это же вулканец, но он может попробовать разобраться. А еще отважиться однажды прийти к Маккою с вопросами.

– Доктор Маккой, мне нужна ваша консультация, – однажды в конце бета-смены просит хренов Спок.

– И в чем же? – уныло вздыхает Леонард, не отрываясь от заполнения формуляров – ясное дело, он тут теперь еще часа на два застрянет. А ведь Джим уже пообещал ему запрограммировать в репликатор мясную запеканку по собственному рецепту и обещал подумать, как извлечь из этой шайтан-машины хоть сколько-нибудь более приличные кофейные зерна.

– В разъяснении понятия родственных душ людей. Их отношения, связи, союзы и расставания, – поясняет вулканец, а Леонард мечтает о цианиде в кофе – удавиться им всем, и дело с концом.

– То, что ты почерпнул из открытых источников, тебя не удовлетворило? – Боунс отвлекается от формуляров и начинает рыться по ящикам стола – куда-то же он ныкал сигареты от Джима – иначе ему этот разговор не перенести.

– Нет. Также я подозреваю ошибочность некоторых своих выводов, основанных на личном наблюдении. Разница в культуре, воспитании, физической составляющей и некоторых других аспектах между расами вулканцев и людей не позволяет мне сделать однозначное заключение.

– И не думаю, что даст. Люди и сами до конца этот феномен не понимают, – Леонард наконец находит пачку и предупреждает, завидя чуть сморщившуюся физиономию гоблина. – Я даю тебе только информацию, а выводы делаешь сам. Во мнениях мы все равно не сойдемся, но, может быть, хоть что-то поймешь.

– Хорошо, – кивает Спок и собирается спрашивать, но Боунс успевает первым – сначала он должен знать, что происходит у старпома в голове.

– У вулканцев есть понятие «родственных душ»?

– Есть похожее. И это скорее – духовный спутник, нежели часть «души» в понятии людей. Это разделенное подсознание, дополняющее само себя, квинтэссенция привязанности и близости, родственное естество, если хотите. Узнавание происходит через добровольный мелдинг, после которого решается, кем оппонент может быть: тхайла, супругом, другом или никем. Выбор происходит, по большей части, подсознательно и зависит от личных предпочтений катры каждого отдельного индивидуума.

– И правда, похоже, – хмыкает Боунс. – Чтоб ты понимал: соулмейты у людей – самое близкое понятие тхайла у вулканцев. Только без мелдинга. На нас, как ты знаешь, это просто написано.

– Именно. Но это не обязательный для вас выбор.

– Именно, – передразнивает Леонард, но беззлобно – они сейчас у самой сути. – Но извини за то, что мне удобнее изъясняться с тобой аналогиями, и теперь вспомни свой любимый коврик для медитации – тебе удобно только на нем. Но у тебя есть выбор: взять другой или сидеть на полу голой задницей. Сила привычки, – и вот тебе разница в ощущениях.

– Следовательно, отказ от этого… «коврика» – выбор осознанный? – уточняет Спок, а Маккой плюется от досады.

– А теперь представь, что это ты отрубил себе руку, – цедит он. – Без перехода на личности – ты просто отрубил себе руку. Ты привыкнешь к протезу или привыкнешь обходиться вообще без руки, но это никогда не заменит тебе ощущение того, когда они обе были при тебе. Вулканцы отказываются от тхайла?

Старпом долго молчит, переваривая, а Леонард курит в вытяжку и избавляется от окурка в утилизаторе.

– Это считается нерациональным: тхайла, установившие связь, повышают свой жизненный потенциал – телепатические способности, выносливость организма и психологическую устойчивость, – рассуждает Спок. – Следуя вашей аналогии, вулканцы скорее проводят себе лоботомию, если отказываются от тхайла.

– Вот и вся разница. У людей легче и проще, не правда ли? – фыркает Маккой. – Те, кто отказались добровольно, давно привыкли, что рука – парализована. Те, кто потерял, привыкают к протезу. Душевные инвалиды.

Спок снова кивает, но продолжает сидеть на месте и скрипеть своими зелеными мозгами. Когда же до него дойдет-то? Ведь это еще проще – инвалидами никто быть не хочет, но большинству просто приходится.

– А если… – вулканец запинается, но продолжает. – А если перейти на личности, вы сможете разобрать со мной те случаи, о которых мне известно? Если для вас это неприемлемо по этическим причинам, то я ни в коем случае не настаиваю.

– То есть, о себе и Джиме ты говорить не будешь? О других? – Боунс усмехается и ищет гипошприц – чем бы уколоть гоблина: слабительным, седативным или глюкозой? Или воздушную эмболию ему устроить?

– В конце… – Спок понижает голос и смотрит на Боунса в упор – кто у кого на приеме у психоаналитика? Или кто к кому пришел исповедаться? – Для начала мне нужны данные.

– Хорошо, – кивает Леонард и устраивается на краю стола напротив Спока – сейчас он будет тыкать этого котенка в лужу в неположенном месте. – Начнем с твоей подружки Ухуры – ты ведь знаешь, чье на ней имя?

– Главного инженера.

– Да. И Джим специально притащил ее на корабль, так как знал тоже – он был знаком со Скотти еще с «Мальты». Что в итоге вышло? Ничего, как ты знаешь. Ухура предпочла обходиться без соулмейта в угоду собственной свободе, возможностям и карьере. Но это был только ее выбор, и он был отличным от выбора Скотти, даже если тот его в итоге принял. Он добровольно согласился не пользоваться своей рукой, если продолжать аналогию, а Ухура довольна своим протезом. Все – инвалиды, и все еще не очень счастливы. Дальше.

Леонард ждет следующий пример, и Спок, после новой порции раздумий, снова запинается.

– Вы и… лейтенант Чехов? – никакой бестактности.

– А ты наглый, – усмехается Боунс. – Но тут та же песня – от руки отказываюсь я. Чехов – молодой и здоровый парень, который способен подобрать себе более выгодную партию, а не якшаться со старым ворчливым доктором, который уже обжегся на молоке.

– Поясните.

– Не-соулмейты могут прекрасно жить душа в душу долгие годы, а могут и возненавидеть друг друга после первых же трех лет совместной жизни. Возненавидеть настолько люто, что лишают возможности видеться с общими детьми. И не потому что не соулмейты, а потому что просто разные люди – стервы и циники. Ничего хорошего с тем, чья «рука» постоянно бьется в конвульсиях, нет и не будет. Поэтому я выбрал сам. Мы можем вполне неплохо общаться с Чеховым, но дальше дело не зайдет.

– А если бы… ваш соулмейт встречался с кем-то на ваших глазах? – интересуется Спок абсолютно незаинтересованным тоном, и Маккой подбирается – так-так-так, что это тут сейчас будет?

– Благословил бы и постарался никогда больше не видеть. С глаз долой – из сердца вон.

– Даже если это ваш друг? – вулканец спрашивает прямо, и Леонард заливается смехом.

– Ты про Джима и Чехова? Ох, насмеял. Вот у них-то точно ничего не будет.

– На чем основывается ваша уверенность?

– На том, что твой гипотетический тхайла не стал бы встречаться у тебя на глазах с твоей матерью. Родственные души и друзья – все-таки разные в корне понятия. С чего ты вообще это вообразил?

– Несколько дней назад я застал лейтенанта в каюте капитана, – поспешно объясняет Спок, и Маккой снова фыркает в кулак.

– И что? Он там через день пропадает – когда Джим не слишком устал, они играют в эти треклятые трехмерные шахматы. Нравится им эта бесполезная игра, но это лучше, чем если бы Джим снова потащил тебя на маты в тренажерку, не так ли?

– Полагаю… – вулканец опять зависает, по всей видимости, консолидируя полученную информацию. – Полагаю, изначально капитан хотел установить со мной связь. После того, как я «отказался», он лишил себя руки, отказываясь от соулмейта. Сейчас, когда мы снова работаем вместе, он вырабатывает модель поведения, подобную вашей и мистера Скотта – отказываться добровольно во благо. Так?

Вместо ответа Леонард достает с верхней полки небольшой контейнер с леденцами, которые Джим притащил еще в Сан-Фран, не доел, велел взять с собой и выдавать после каждого своего болючего укола бедным пациентам, и протягивает горсть Споку.

– На, заслужил, – усмехается доктор. – И раз уж в твоих мозгах все наконец сошлось, то позволь тебя попросить: перестань дергать Джима.

– Что вы под этим подразумеваете? – вулканец непонимающе смотрит на леденцы, но принимает их.

– То, что Джиму твой уход дался очень тяжело. Для справки, можешь посмотреть статистику, причины и последствия разорванных насильно связей соулмейтов у людей. В пересчете на Джима все было еще хуже, и продолжалось оно вплоть до конца нашей трехлетней миссии. У него была передышка в полгода, а потом ты нарисовался опять, поэтому не вздумай предъявлять ему какие-либо претензии.

– Это не целесообразно, – кивает Спок. – Но вы сказали: связь, а мы ее не устанавливали.

– Вот мы и добрались до самого интересного. Не устанавливали, но, похоже, она все-таки была. Односторонняя. Со стороны Джима. Он тебя чувствовал, а ты его нет.

– Поясните, – вулканец хмурится и подбирается, как перед прыжком в бездну.

– А чего тут пояснять? Телепатический ноль и телепат с ментальными стенами, крепче обшивки этого корабля, – хмурится Маккой в ответ. – Это – исключение, а не правило. И произрастает оно, скорее всего, именно из вашей межвидовой связи. Джим мог чувствовать твои такие тщательно подавляемые, скрываемые и перерабатываемые эмоции, а ты был наглухо закрыт ото всех, включая Джима. Можешь представить, что он чувствовал, с его-то темпераментом, когда ему на голову валилось все то излишнее, что не делало спокойным тебя? То-то же. Тебе надо было не скрываться от них, а подавлять эмоции ради Джима. Когда ты этого не сделал, он и отрезал себе руку, чтобы не чувствовать тебя.

Спок, кажется, действительно потрясен. Осоловело моргает и забывает закрыть рот.

– А теперь идите, мистер Спок, – вздыхает Боунс. – Обдумайте это еще раз, разложите по полочкам и сделайте выводы. И наконец оставьте капитана в покое. Лучше уже все равно не будет, а повторения того кошмара не хочет никто из нас. И в первую очередь, Джим.

– Спасибо, – шелестит тот, поднимается и уходит.

А Боунс без сил валится на освободившийся стул. Сегодня он напьется до чертиков, до предпоследней стадии алкогольного отравления. И все только потому, что чертов вулканец, разобравшись в основах, никогда не сможет понять, что они чувствуют на самом деле. К своим друзьям, к своим бывшим женам, к своим соулмейтам. Только если однажды, каким-то чудесным образом, не окажется в голове одного из них.

***

Сейчас уже бесполезно корить себя. Бесполезно вздрагивать и давиться слюной от одного только вида вулканца. Джиму нужно было забить на него с самого начала. Нужно? В Академии так не казалось – тогда было нужно обратить на себя внимание, заставить увидеть и понять. На «Энтерпрайзе», позже, нужно было заставить воспринимать себя как должное, как капитана и боевого товарища. Но хренов Спок раз за разом отвергал все предлагаемые роли, и теперь Джимунужно только смириться – иначе уже не будет. Спок никогда этого не поймет. Не ощутит той жажды, той страсти и смертельной тоски, что можно испытывать к одному только человеку. Просто есть те, кто от связи отказываются, а есть те, кто хочет ее, как самое драгоценное в мире. Кто хочет стать целым со своей душой. А не кривым отражение в комнате зеркал парка аттракционов Джеймса Тиберия Кирка.

Понимают его только Скотти и Чехов. С первым они празднуют каждую вторую удачную альфа-смену, а со вторым – играют в шахматы и обсуждают устройство Вселенной: от Большого взрыва до митоза многоклеточных организмов. О Споке речь не идет – Кирк смиряется, как это сделали Павел и Мон – себе дороже – он уже знает. Джим теперь будет играть в «хорошего» капитана: лояльного, логичного и рассудительного – такого, каким его хотел видеть Спок. Раз весь остальной экипаж смог принять его таким, каков он есть, то для вулканца Джим может сделать исключение – он уже не гордый. Не заносчивый и не наглый – у него больше нет метки, и они теперь друг для друга никто. Точнее, всего лишь – капитан и старпом, а уж выдержать это Джим в состоянии. Жалко, раньше ума не хватило – сменить ипостась и стать тем, кто был Споку по-настоящему нужен…

Кирк выдыхает и успокаивается. И тут же понимает, как много времени и нервов потерял впустую – сейчас же – не служба, а одно удовольствие! Джим может скинуть бумажный Вавилон на Спока, и со спокойной душой заниматься своими куда более интересными обязанностями. Особенно тогда, когда задания от Адмиралтейства идут одно за другим.

Они разыскивают сторожевой катер на границе квадранта андорианцев, разрешают конфликт между Торговой федерацией и Таможенным управлением в масштабе одной захудалой планетки, обнаружившей у себя в недрах какой-то редкий драгоценный камень, исследуют парочку звездных скоплений, а потом натыкаются на дрейфующий сигнал бедствия.

Мостик подбирается в момент – пара месяцев спокойного пути не отменяет сущности их капитана и его проклятия притягивать неприятности. Но раз уж он со Споком разобрался, то неужто с сигналом каким-то не справится? К гадалке не нужно ходить – Джим нутром чует – вот она, первая проверка отремонтированного корабля и «отремонтированного» экипажа.

Сигнал идет от терраформированного спутника. Небольшого, рядом с газовым гигантом – мостик передергивает от отвращения, но Джим быстро всех отвлекает, приказывая выслать разведывательные зонды и взяться за работу. Не время ностальгировать – в них еще никто не стреляет. Даже если то, что они находят, и выглядит, как после бомбежки.

Сканеры обнаруживают руины поселения кванов, что и обживали этот планетоид. Кваны были похожи на земных суррикатов, но, естественно, разумные, с двумя парами передних лап и двумя хвостами разной длины. Они вели полуподземный образ жизни и были милейшими неконфликтными существами, а это значит, что привести поселение, образовавшееся всего пару десятков лет назад, в подобную разруху причин у них было не очень много. Даже если и пара десятков – Джим может выдумать до сотни и начать делать ставки, но, опять же, гадать ни к чему, надо самим все выяснить.

Руины выглядят больше пострадавшими от времени, нежели от чужого воздействия – климат планетоида был жарким, пустынным – песочно-глиняные постройки быстро разрушались без ухода. Это немного успокаивает экипаж, а Джим не может так обнадеживаться – в тихом омуте водятся черти, ему доподлинно известно. У него лично – зеленые, поэтому под строгим взглядом коммандера, Кирк формирует боевой отряд, а под нервничающим – Боунса – включает в состав группы Чехова. Мальчишке уже давно на месте не сидится, и Джим не прочь развлечься на пару.

Они с Павлом и еще пятью офицерами быстро обследуют малочисленные наземные постройки: как они и подозревали, руины скорее брошены, нежели кем-то разрушены. Они продвигаются к источнику сигнала и в здании церкви местной религии обнаруживают вход в подземный лабиринт, который кваны строили в обязательном порядке – убежище, ночлежка, залы собраний – все, что может понадобиться этим недо-мангустам. Оказалось, и кладбище – тоже.

Первого убитого квана они находят прямо за входной дверью – покатая лестница уходит вниз, откуда темнота дышит смрадным зловонием. У убитого вспорото брюхо и выедены внутренности, и это заставляет всю группу достать фазеры и привести их в режим уничтожения – это Джиму-то не повезет? Черта с два! Туннели выводят их в просторный зал со сводчатым потолком – повсюду камни и трупы. Чехов морщится, стараясь дышать через рот, и еще раз пеленгует лабиринт насколько хватает мощности сканера, но очень скоро они и сами слышат чужое движение. Офицер, стоявший на стреме у входа в зал, падает на спину с криком, несколько раз стреляет в темноту и следом за ним валится то, что осталось от квана. Осталось – не после выстрела. Рассредоточившаяся по залу группа собирается у входа – держит под прицелом туннели, оттаскивает раненного вглубь зала и исследует останки нападавшего. Офицер оплеван едкой кислотой – шея и руки – открытые участки тела – мигом вспениваются кроваво-красной жижей, а кван – добрый пушистик – облысевшее черное нечто, напоминающее скелет с длиннющими клыками и когтями. Вот такой вот оказывается зоопарк…

Джим командует двоим бойцам брать раненного и транспортироваться на корабль, а сам обрисовывает Споку ситуацию по комму: объявить готовность принимать раненных, начать карантин и думать забыть о новой десантной группе – если твари окажутся не только злобными, но и заразными, то они все могут быть под угрозой. Уж лучше Джим и Чехов, а не еще четыреста офицеров. Все, что им сейчас нужно – найти источник сигнала и выживших. А, ну и еще ответы на возникающие вопросы. Вместе с раненным Джим приказывает забрать тело убитого квана – им нужно выяснить, что это – инопланетные захватчики или эпидемия, а они с Павлом и оставшимися двумя офицерами идут дальше под землю.

***

Капитану не стоило брать навигатора с собой. Возможно, мистер Спок или кто-нибудь еще из старших офицеров поступил бы разумнее и правильнее, но Чехов, оказавшийся отрезанным вместе с бойцами в полуразрушенном переходе, может принять только одно решение – отрезаны они от капитана, и они должны его спасти. Просто потому, что пока в темных земляных шахтах им только слышится чужое движение, все они настороже, но когда происходит новое неожиданное нападение, капитан, идущий впереди группы, стреляет в потолок хода и заваливает себя вместе с этими тварями, чтобы спасти остальных. Павел попытался дозваться капитана и на голос, и по передатчику, но ответа из завала нет – либо Кирк уже мертв, либо связь здесь тоже быстро погибает. Зато Чехов – жив, и отказывается следовать инструкции, данной для таких вот случаев. Они уже почти дошли до еще одного просторного зала в нескольких десятках футов ниже предыдущего, и наверняка к нему ведет не один ход – они должны найти обходной. И должны спасти капитана.

Вместо обходного пути Павел находит несколько тупиков, а один из офицеров – запертую дверь со сложным электронным замком. У них нет времени на предположения, но тут и ежу понятно, что хранить под землей можно что-то ценное. И хорошо это охранять – а это значит, что у них есть относительно безопасное помещение. К тому же именно из него подается сигнал бедствия. Замок оказывается простеньким – Павел такие лет в пять ломал, а вот дальше их ждет очередная проблема – на них снова нападают. Не с кислотой и клыками, а с ножами и камнями, и Чехов успевает только скомандовать отставить огонь и увернуться от булыжника, прежде чем нападавшие перестают пытаться перерезать им глотки.

– Люди? – вопрошает один из кванов – нормальных кванов, какими они и должны быть, и Чехов готов материться на чем свет стоит.

Ну а кого же еще они ждали, посылая сигнал бедствия? Не клингонов же! Хотя из этого бункера они и не смогли бы подать более содержательный по предпочтениям сигнал. Буквально за пять минут они выясняют, что это – инопланетная инвазия, и какой-то неизвестный науке вирус заставил мирных кванов быстро мутировать в полуразумных монстров – крайне кровожадных и заразных. А еще: десяток выживших диву дается, как люди смогли проникнуть в подземный лабиринт и дойти до их убежища невредимыми, но это вопрос к капитану и его везению – он им пожертвовал, как и собой. Вот только экипаж «Энтерпрайза» таких жертв не принимает. Ни один из них. И Чехов снова не сомневается – Джим может потом посадить его на «губу» хоть до самого конца пятилетней миссии, но прямо сейчас Павел его найдет.

Офицеров он отправляет выводить выживших на поверхность. Очевидно, рост людей и их фазеры могли не только озлобить, но и напугать не-кванов, так что у них неплохие шансы – хотя бы до первого зала они доберутся, а там их транспортируют. А сам навигатор движется дальше – пресловутый обходной путь слишком длинный, и он теряет терпение и время, двигаясь когда на полусогнутых, когда ползком. Капитан должен ему еще пять партий в шахматы, литр клубничного ликера, на который у Кирка все равно аллергия – самоубиваться при помощи анафилактического шока он передумал еще месяц назад, – и, черт возьми, он должен ему Леонарда! Потому что обещал капать на мозги своему другу и заставить того наконец отказаться от предрассудков и принять Павла!

Он глотает слезы вперемешку с потом и кровью с царапины на носу, но добирается до зала. Зала, в котором темным-темно от изменившихся местных жителей и только одно светлое пятно – макушка Джима на каменном выступе по центру помещения. Чехов стреляет не целясь и без разбору – нечего ужинать их капитаном! И опять-таки, на свою суеверную удачу, попадает в систему воздухоочистки. Труба рушится на пол, полыхает огнем, а существа с воплями и криками вмиг рассредоточиваются по своим норам. Чехов несется к Кирку, с радостью обнаруживает пульс и не с радостью – дыру в животе, обглоданные ступни и пальцы правой руки – на бионическую они отчего-то не позарились. Павел стреляет еще несколько раз по трубам, отпугивая гадов, а капитану колет адреналин и анестезию – тот хрипит, приходит в себя и соглашается больше не быть деликатесом для местных аборигенов. Он встает, стиснув зубы от боли, наваливается на плечо Чехова и командует подобрать какой-нибудь горящий обломок – им нужно выбираться отсюда как можно скорее и остаться в живых, потому что…

***

Потому что Джим, как и чертов офицер, тоже оказывается заражен! Очередной инопланетной дрянью! Леонард бросил считать, сколько раз уже такое было, после первого же десятка, но на этот раз Кирк переплюнул сам себя.

На этот раз он еще и Чехова с собой тащит! Не иначе как – перенимать опыт! А Леонард, после того, как вторая группа прибывает в карантинный отсек с десятком местных обитателей, но без Джима и без Павла, чуть не падает в позорный обморок. Мало того, что тащат на корабль всякую плотоядную хрень, так они еще и сами за ней гоняются!

Спок, по всей видимости, с Маккоем согласен по всем пунктам. Потому что становится бледно-зеленым, сжимает зубы и сам готовится падать, где стоит. Леонард на автомате колет его своим «витаминным» коктейлем, и вулканец очухивается – уточняет, каково состояние первого пострадавшего. А чего уточнять? Все предсказуемо смертельно-плохо. Плотоядный вирус крайне агрессивен, ни о каком симбиозе с носителем не может быть и речи – организм просто захватывается, «объедается» и деградирует до примитивного состояния. А еще – очень заразен, и у Боунса пока нет лекарства от этой пакости. И если Спок сможет руководить кораблем из лаборатории, то самое время применить его мозги для поиска спасения.

А еще через час на корабле появляются полуживой Джим и полуживой от страха Чехов. Леонард со Споком дружно выдыхают и разбегаются по своим углам – в реанимацию и к пробиркам. Потом, все потом. Потом будут нагоняи, вселенские обиды, отстранения, выговоры с занесением и тюремные камеры. Прямо сейчас они снова должны выжить.

Биологи ничем не помогают – антивирус, да и любой другой организм-агрессор, для этой дряни так просто не сыщешь. Сулу передает из карантинного отсека идею Чехова о нано-молекулах, устойчивых к воздействию вируса, но и они оказываются бесполезны. Опять – никакие лекарства, вакцины и вещества… кроме… Кроме, разве что, той дряни, которой они когда-то лечили вулканского ребенка и самого Спока. В кои-то веки голова старпома им наконец-то пригодилась! И пока Джима поедают заживо «живые бактерии», Спок с Леонардом готовят новое зелье, способное убить убивающее все живое. Господи, хоть бы раз Джим банально простудился…

Раненный офицер первым приходит в себя. Регенерирующую ткань на его руках и шее зараза все еще активно хавает, но популяция вируса медленно, но верно уменьшается. Боунс отмечает атрофию мышц и быстрое истощение всех систем организма, но радуется, что за мозг эта дрянь берется последней. Парень будет жить. А вот Джим трижды пытается уйти от них на тот свет прямо на операционном столе Леонарда. Ха! Нет уж, не в его смену! Раз уж доверил ему свою жизнь, значит, жить будет долго, мучительно, несчастливо, но здоровым. Маккой обещает ему это, смаргивая едкий пот и игнорируя уже не метафорический обморок вулканца. Нашел когда из себя неженку строить! Где ж он раньше-то был? Чего ж раньше-то не падал?

Боунс пытается отвлечь себя этими мыслями от тяжелого состояния Кирка и увеличивает дозу «противоядия» до максимально возможной – теперь только – или Джим, или вирус. Или капитан выкарабкается, или повреждения мозга станут необратимыми, и они получат не офицера Звездного флота, а генетический винегрет с его голубыми глазками.

Критическую точку они проходят через сутки по корабельному времени – Джим все-таки уничтожает в себе инопланетную жизнь, вот только пока неизвестно, что осталось от него самого как от личности. Леонард отказывается его будить еще как минимум сутки и оттаскивает Спока от койки Кирка – тот сунулся непонятно зачем: то ли мелдинг провести, то ли просто поболтать со своей родственной душой о наболевшем, пока та и пальцем шевельнуть не может и не может его отпинать. Боунс не позволит ему ни того, ни другого, и лучше бы вулканец вспомнил о том, что у них на корабле – десяток гребанных, но, хвала Всевышнему, здоровых суррикатов, и доложился по форме Адмиралтейству. Что-то ведь надо делать с этой дрянью. И кому-то. Маккой бы предложил залить весь планетоид напалмом и поджечь, но Федерация-то будет гуманнее – и только бы не их руками, но пусть делают, что хотят. А сам Леонард прямо сейчас хочет оказаться возле Чехова и спросить того, как часто Павел собирается повторять подвиги Джима, геройствовать и нарушать Устав. Чтобы знать и быть готовым к двойному апокалипсису – «бешенство» Джима оказывается снова заразно.

Чехов смотрит исподлобья, недовольно куксится и поначалу молчит, все еще отходя от строгого выговора вулканца, что наверняка наобещал ему такие кары небесные, что иначе, как разжалования тот может и не ждать. И возможно… Возможно Леонарду стоило прийти в другое время – когда они оба были бы поспокойнее…

– Как капитан? – спрашивает Павел и отворачивается от прозрачной стенки тюремной камеры, куда Спок лично сопроводил его из карантина.

– Лучше, чем могло бы быть, и хуже, чем когда-либо, – честно отвечает Маккой. – Вы теперь на пару будете «камикадзить»?

– Не то определение, – Чехов цедит сквозь зубы и все еще не поворачивается. – Но будем. И вы бы поступили так же. И мистер Скотт. И…

– И повернись, я не со спиной твоей разговариваю! – рявкает Леонард, а Чехов оборачивается через плечо – с яростью и болью. – Тебе жить расхотелось или ты инструкции забыл? Так они четко говорят, что…

– Что они говорят, я прекрасно знаю! – гневается в ответ навигатор – взъерошенный воробей, подравшийся из-за крошки хлеба – ничуть не страшно. – И коммандер мне уже напомнил! Но я бы сделал это еще раз! Потому что это – капитан!

Последнее слово он произносит на русском, и Леонарда вдруг скручивает слишком сильно – почти так же, как и сутки назад, когда Кирк в третий раз пытался расстаться со своим бренным телом, душой, экипажем и кораблем.

– Ради капитана мы должны оставаться в живых, а не умирать, – напоминает Маккой. – Я думал, ты понял его приказ, когда он отрезал вас от тварей вместе с собой.

– А я думал, что ты понял, что старпом за ним не придет… – уже на два тона ниже парирует Чехов и теперь смотрит в глаза СМО. – Что я не мог позволить сожрать его заживо, даже если бы сожрали и меня…

А смотрит так жалобно, с надрывом, тоже худой и бледный. До ужаса несчастный, но ценящий свою жизнь. Ценящий, но без сомнений с ней расстающийся ради любого другого человека. Он пожертвует собой просто потому, что нет у него никого, кто его бы от этого остановил. Уж точно не вулканцу и Уставу это делать. Родственной душе? Леонард на такие наивные и грубые манипуляции не поддается.

– Запомни эту мысль и изложи ее потом Джиму – он оценит. А вот Адмиралтейство – нет, – язвит Маккой, и Павел снова не остается в долгу.

– И опять – об этом меня уже предупредил мистер Спок. Если у вас все, мистер Маккой, то я займусь своим докладом Адмиралтейству, – о, как! Отбрил – аж страшно стало!

Это этот-то наглый салажонок будет показывать ему свои зубы? Да Леонард ему их по одному повыдирает на следующем же медосмотре. Без анестезии. А еще Джиму об этой «буре в стакане» расскажет – вот уж тот посмеется! Очнулся бы только для начала…

***

Спок видит нарушение с самого начала. Конечно, ни один Устав или предписание не запрещают капитану высаживаться на планеты – кроме строго определенных случаев – но этот был не того порядка, и капитан пошел. В составе отряда и с навигатором с какой-то радости. Они что, успели настолько подружиться, что теперь Кирк будет брать Чехова с собой куда бы ни пошел? Да флаг в руки! Но только не тогда, когда десантная группа уже через пару часов докладывает о раненном, а потом прибывает в карантинный отсек. Слава Сураку, хотя бы с трупом в обнимку – медики и биологи могут сразу приступать к работе. Зато потом…

Зато потом офицеры приводят выживших кванов и докладывают, что лейтенант продолжил миссию по спасению капитана в одиночку. В одиночку! Спок готов сожрать этот гребанный Устав – им на этом корабле все равно никто не пользуется! Или заставить сожрать его Чехова и Кирка, когда, а не если, те вернутся – без соли и по страничке, предварительно перед этим процитировав наизусть! И только потому, что все снова возвращается на круги своя – снова нарушение и последствия, за которые кто-то опять собирается платить своей жизнью…

Разговор с доктором Маккоем тогда, о людских соулмейтах, отчасти напугал Спока, а отчасти внес ясность – в масштабность проблемы и нюансы явления, и разрешил поведенческий парадокс людского рода, представленного на «Энтерпрайзе». Спок впервые в жизни боится этого знания, ведь если капитан действительно является для него тхайла, то это перевернет весь уклад их жизни. Спока и Джеймса Тиберия Кирка. Вулканец ведь и для этого тоже явился на «Энтерпрайз» – подтвердить или опровергнуть предположения Т’Принг. Узнать, наконец, процентную вероятность такой возможности. И что из этого вышло? Отчуждение, молчание и смирение Кирка – штиль, в котором нет больше ни единого подобия искры – не то, что полыхавшего раньше пожара. Вышло это – высадка на планету, исчезновение, заражение, угроза… Угроза потерять капитана навсегда, так и не найдя ответы на все свои вопросы. Спок же тогда сам от безысходности окочурится – не простит себе игнорирование разгадки, бывшей под носом. Поэтому теперь и хватается за призрак возможности – когда Чехов все-таки вытаскивает Кирка с треклятой планеты…

Ага, вытаскивает пожираемого заживо, и если предположить, что пожирают его тхайла, то Спок уже не может игнорировать нервный тремор во всем своем естестве. Ему сейчас не до Чехова и выживших – выжить обязательно должен один определенный человек. И он хватается за доктора Маккоя – выход должен быть. В прошлый же раз у них получилось, значит, и сейчас должно… И стоит только вспомнить, как надежда тут же появляется – доктор предлагает травить «оккупантов» выведенным ранее лекарством, и Спок тут же принимается за модификации. Это точно поможет. Он не готов назвать точную цифру вероятности, но определенно уверен, что она положительная.

Капитан начинает бредить, и вулканец больше не находит в себе сил сопротивляться – он должен знать наверняка. Легкий, поверхностный мелдинг, и жизнь Спока развернется на 134 градуса по любой из оси координат. Но чертов доктор оттаскивает его чуть ли не силком…

Хорошо, что оттаскивает – Спок, поддавшийся панике, понимает, что не простил бы себе насильственное вторжение в чужой разум. И капитан бы не простил – особенно, такое – не по жизненным показателям. Вулканец позже поговорит об этом с ним – много позже и со всеми своими выводами, предположениями и догадками. А пока… А пока он пойдет, отчитает Чехова, разберется с размещением в карантине выживших кванов и получит указания Адмиралтейства об их дальнейших действиях.

Дальше все оказывается просто – к «Энтерпрайзу» направляют боевой и санитарный катера, кванам после санации предлагают вернуться на родину или выбрать другое поселение, а капитану Кирку настоятельно рекомендуют взять курс к одной из курортных планет – больше отдыхать, не напрягаться и не убивать себя. Следом за официальным приказом Спок получает вызов от адмирала Пайка и настоятельный совет того поговорить с Кирком о соулмейтстве. Именно с ним. Как будто Спок сам уже не догадался! Как будто у него с языка не рвется: «ну когда же все это кончится?!» Знает он, когда. Когда их чертов капитан снова перестанет дышать, а реанимация доктора Маккоя больше не поможет.

Спок честно выжидает неделю. Медитирует вполглаза, спит вполуха, всем своим сердцем жаждет только того, чтобы Кирк за время полета к месту увольнительной не вляпался еще во что-то. Но это же Кирк… Он просто возьмет и изменит их маршрут, не сказав никому ни слова…

***

– Боунс, хватит кукситься, выдохни, – смеется Джим, потягивая очередной, желтый или кислотно-салатовый, коктейль через затейливую трубочку. – Ты уже знаешь, что на Садре самые шикарные пляжи по Вселенной и самые прекрасные девочки…

И это он говорит, загребая ножкой золотой песок, сидя в шезлонге и в обнимку с двумя «знойными девочками» на своих коленях. Сука такая.

– Знаю и напоминаю тебе, что и в этот раз не взял с собой гавайскую рубашку, сомбреро и сандалики, чтобы всем этим наслаждаться, – ворчит Леонард, почесывая быстро облупившийся на местном солнце нос. – И убери этих «девочек» от меня подальше.

Он морщится, а Джим только хихикает, поглаживая двух фиолетовых пресмыкающихся – вылитых земных змей – по головам.

– Брось, они здесь самые дружелюбные существа. Добрее шпица старины Макфлауэра, что держит бар «Косоногая антилопа» в нашем с тобой любимом Риверсайде… – отмахивается негодник.

– Тобой любимом, – продолжает бурчать Боунс. – А малыш Пикси – ангел по сравнению с этими гадами…

Змеи, как по команде, вперяют в доктора недовольный взгляд, Джим продолжает смеяться, а идиллию нарушает только вулканец, подошедший к ним, как тучи, с востока.

– Капитан, насколько опасно ваше общение с местной фауной? – Спок останавливается со стороны Леонарда, и змеи тут же начинают гипнотизировать «собрата по крови».

– На 97,6 процента, мистер Спок. Еще каких-нибудь полтысячи лет, и эти существа выживут понаехавший контингент – они определенно разумные, – Джим отвечает легко, с полуулыбкой, обращенной к змеям, но все так же официально – старпом – он и в увольнительной старпом. Неизлечимый диагноз.

– На чем основано данное утверждение? – придирается Спок, и Маккой тут же закатывает глаза, показушно-горестно вздыхает и поднимается на ноги.

– Это без меня, Джим, – фыркает тот, а Кирк снова светится.

– Ну, ма-а-ам, ну давай их возьмем! – канючит Джим. – Эту я назову Рокси, а эту – Беллой! Они будут жить у меня под кроватью…

Боунс не слушает, ретируясь и тактично оставляя капитана наедине со Споком.

– Вы так шутите, капитан? – вулканец хмурится, а Джим возвращается к ровному тону.

– Нет, мистер Спок, я назову их Мартин и Руди, потому что они – самцы, и я всерьез подумываю забрать их с собой в качестве домашних питомцев.

Кирк продолжает развлекаться, позволяя метровым фиолетовым шлангам скользить по своим рукам. У того, что на бионическом протезе, ярко-голубые глаза и язык, и это единственное их отличие. Очевидно, у «Руди» – черные глаза и язык. Очевидно, что они нисколько никому никого не напоминают…

– Я должен напомнить вам, что содержание животных на корабле строго регламентировано? – Спок пробует в последний раз, но Джим и здесь находит отмазку.

– Не должны, мистер Спок, я помню. Руди и Мартин будут моими стажерами и личной охраной – они чрезвычайно ядовиты. А также помогут доктору Маккою изобрести несколько лекарств на основе их яда, – отвечает Кирк. А вулканец пыхтит и тужится, выбирая, как парировать, а потом вспоминает, что вообще подошел не за этим.

– К-хм… Капитан, мы можем поговорить на личную тему? – Спок все-таки берет себя в руки.

– Можем, но позже, если это не вопрос жизни и смерти, мистер Спок. А сейчас меня зовут играть, – Джим машет Чехову и еще нескольким офицерам, устроившим волейбольное соревнование. – Присмотрите за моими змеями.

Кирк легко подхватывается на ноги, оставляет шланги в шезлонге в метре от вулканца и вприпрыжку скачет к Павлу и мячу. А Спок минут 15 кряду гипнотизирует змей, пытаясь понять, была ли просьба капитана серьезной, и стоит ли ловить змей, если те уползут. В конце концов, он решает – не стоит, так как гады ядовиты, и удаляются от него с гордо поднятыми головами и пренебрежительными взглядами.

Вот мало было Джиму заразы, что его чуть не сожрала, так теперь он еще и змей на корабль потащит? Боунс жалеет, что уничтожил червей, что однажды оккупировали печень капитана – вот тогда бы Кирк напрочь забыл обо всех длинных, склизких и нереально-разноцветных. И забыл бы, как жрать, что ни попадя, и пить на неизвестных планетах. Впрочем, Садр – известная. «Энтерпрайз» здесь уже был, и Джим не врет ни про пляжи, ни про девочек, ни про змей: закаты в песке были круче теплого океана, борделей было больше, чем гостиниц на этом «курорте», а змеи, Джим утверждал это, были те же самые, что приползали к нему в прошлый раз, и он всерьез больше не намерен с ними расставаться. Ага, пусть еще форму им выдаст и на мостик носит – чучело, одним словом…

Но почти весь экипаж поддерживает идею Джима сменить курс на Садр, а не бултыхаться в хлорированной воде бассейна какого-нибудь звезднофлотского пансионата – океан, полудикая местность и горячий секс – гораздо, гораздо приятнее. Это Спок поначалу не понимает, но прибыв, проникается – в такой располагающей обстановке с капитаном будет легко поговорить на не самую простую тему: соулмейты, и что Спок планирует с этим делать. Вот только Джиму это неинтересно. Ему интересны змеи и допотопная игра в паре с лейтенантом Чеховым, и вулканец, скрипнув зубами, решает составить компанию доктору в баре.

– Что, Джим тебя прогнал? – фыркает Леонард, глотая по два шота текилы подряд и закусывая клубникой.

– Капитан изъявил желание играть с мячом в песке… – начинает Спок, а Маккой подхватывает.

– …И бегать от тебя. Что ж, по песку – это даже полезно – его ноги быстрее заживут и адаптируют наращенную кожу, – доктор пожимает плечами, они молчат, но еще через пару шотов Леонард неожиданно продолжает. – Но от этой темы он будет бегать вечно. И я тебе не буду помогать его ловить.

Боунс прищуривается, указывая пальцем на вулканца, и тот повторяет его жест с плечами.

– Я не просил, но подозревал, – отвечает Спок. – Так же, как и то, что лейтенант Чехов идентично поступит с вами.

– Поясни? – только алкоголь заставляет Леонарда интересоваться наблюдениями старпома.

– С момента выхода из-под стражи лейтенант ни разу не посмотрел на вас, доктор, ни в моем присутствии, ни даже тогда, когда вы брали у него контрольный анализ крови, – рассуждает Спок. – Этично ли в данном случае желать вам удачи? Или этот лексический ритуал неприемлем?

– Ах ты ж с… – шипит Маккой и прикусывает себе язык от удивления – правда, Спок и сарказм? Правда? Из каких веников сделана эта текила? – Себе желай – тебе больше пригодится!

Вулканец кивает в знак согласия и возвращается на корабль – ему эти «маленькие радости» не приносят того удовольствия, что людям. Он лучше посвятит время увольнительной исследованиям и медитации. А также составит план, как поймать капитана, что сказать, какими словами и в какой последовательности. Он бы посоветовал сделать это и доктору в отношении лейтенанта, но подозревает, что тому только алкоголь будет самым внушающим советчиком.

***

Со Споком согласна Ухура. Он встречает ее в кают-компании со справочником по литарийскому наречию, в одиночестве и так же пренебрегающую солнечными ваннами, которые принимает весь экипаж уже третий и предпоследний день увольнительной на Садре. Нийота так же согласна, что стоит поставить вопрос ребром и наконец донести до капитана то, что Спок пересмотрел свои взгляды на их отношения. Почти в корне. Дело стало за простой проверкой – подтвердится, и вулканец больше не отойдет от человека ни на шаг, опровергнется – они вернутся к этим новым спокойным взаимоотношениям «капитан-старпом» и больше об этом не вспомнят. Ухура даже согласна «ловить» капитана вместе, но еще согласна с тем, что Спок перекладывает ответственность на себя – это Кирк артачился все время и не мог признаться раньше, а теперь спрятал голову в песок Садра – еще не в прямом смысле прячется, но уже покушается на кротов. Ну или на змей – как ему будет угодно. А Спок все же считает, что сам был недостаточно дальновидным и теперь только он вправе решать судьбу обоих.

Решить-то они решают, вот только сделать оказывается сложно – капитан опять бегает от них. Даже напоминание во всеуслышание на мостике не работает – Кирк то у СМО на очередном осмотре, то в инженерном со внеплановой проверкой, то даже у научников – не ищут только под носом, а капитан всего лишь невинно интересуется популяцией лабораторных мышей. Вот ведь… И ведь каждый раз новая отговорка. И судя по тому, что Чехов продолжает периодически таскаться в каюту капитана, ничем важным они не заняты. Это вызывает в Споке непривычно сильный приступ раздражения, но лучше оно, чем ревность – Спок логично предполагает, что если Кирк – тхайла, то ему будет неприятно делить внимание капитана с кем-либо в нерабочее время. Особенно, в достаточно поздний час корабельных суток и в непотребном внешнем виде. Особенно, с тем, кого однажды точно так же отвергли.

В конце концов, доходит до того, что Спок вынужден пренебрегать собственными должностными инструкциями – проще говоря, перекладывать свою работу на навигатора. Как только он убеждается, что у Кирка и Чехова снова запланировано рандеву, он напрягает лейтенанта с просчетом курса к новому месту дислокации. Сначала Спок должен был внести свои коррективы по их движению в этом квадранте со стороны своей исследовательской колокольни, но он уверен, что может сделать это и после анализа навигатора – ну пересчитают все еще раз, с кем не бывает? Главное, прямо сейчас он наконец достанет капитана.

А тот, наивный, открывает дверь даже не глядя, уверенный, что пришел любимый партнер по шахматам. Спок, между прочим, тоже любит эту игру.

– Чем обязан, мистер Спок? – Кирк больше не сможет сбежать, но снова закрывается, складывая руки на груди и отгораживаясь официальным тоном. Вулканец почти готов признать, что желает услышать хотя бы одно нецензурное слово в свой адрес – это бы подтвердило наличие у капитана эмоциональной реакции на него.

– Разговор на личную тему, капитан, который вы обещали мне еще на Садре, – прямо говорит Спок, но становится стратегически близко к выходу – если Кирк рванет из каюты по опять какому-нибудь ложному вызову, то вулканец почти готов остановить его собственными руками.

– Я помню, мистер Спок. Как и то, что провел больше недели в медотсеке, а из-за этого у меня дел накопилось… слишком много, – Кирк слегка запинается, подбирая слова, и косится на доску с шахматами на столе. – И прямо сейчас у меня запланирована встреча. Давайте в следующий раз?

– Когда, капитан? – а Спок хмурится. – Когда вы закончите играть с лейтенантом Чеховым? Это – те дела, которых у вас слишком много? Смею не согласиться.

Он решает быть твердым и пойти до конца во что бы то ни стало. Сейчас или никогда.

– Вы лжете, капитан. А еще – игнорируете меня и снова дискредитируете своим предвзятым ко мне отношением, – он делает шаг в сторону и наконец ловит взгляд капитана своим – четким и жестким. – Если вам будет угодно, мы можем поговорить и за партией – я тоже импонирую этой игре.

– Прошу, – Кирк выдерживает ровно три секунды взгляда, а потом кивает на стол.

Они начинают партию, и первый десяток минут действительно почти увлекаются неожиданными ходами противника и попытками разгадать стратегию. Но только почти – Спок быстро вспоминает, зачем он здесь, а Кирк вздрагивает от звука его голоса.

– Я провел исследование, капитан, – начинает вулканец. – На тему соулмейтов у людей и тхайла у вулканцев. Определил принципы работы связи, отношение к тематике как у одних представителей расы, так и у других, вывел несколько теорий происхождения феномена как в масштабах двух планет, так и конкретно в нашем случае. И сделал много выводов, нашел доказательства, выдвинул предположения и, вполне вероятно, смогу написать монографию на эту тему…

«Рад за тебя» – написано у капитана на лбу крупными буквами на стандарте, клингонском и вулканском, но Спок прерывается только на мгновение, чтобы продолжить уже то, что Кирк не сможет оставить без ответа. И от чего не сможет сбежать.

– Но прямо сейчас мне нужно еще одно доказательство. У меня эйдетическая память, но все же спрошу: на вашей руке действительно было мое имя? С самого рождения? На вулканском?

– Именно так, мистер Спок, – Кирк ничем не показывает свое замешательство, если оно есть, и смело ставит свою пешку под удар.

– Это подразумевает у вас наличие соулмейта с данным именем в людском понимании этого явления. Но у вулканцев понятие родственной души – тхайла – гораздо глубже. Подобной связью не манкируют, ее не игнорируют и от нее не отказываются – как люди вольны это делать со своими соулмейтами.

– К чему вы клоните, коммандер? – одна ладонь капитана сжимается в кулак и прячется под столом, напоминая о выдержке.

– Вулканцы не имеют надписей или других опознавательных знаков для определения тхайла, – Спок продолжает гнуть свою палку. – Это определяется только посредством мелдинга – телепатическим слиянием разумов, в результате которого становится известно, какой статус могут обрести предполагаемые партнеры.

– Я понял вас, мистер Спок, – на этот раз медлит вулканец, и Кирк выставляет ему шах. – Мой ответ – нет.

– Почему, капитан? – и предполагая любой исход, он все равно оказывается не готов к резкому отказу. – Даже минимального, поверхностного воздействия хватит, чтобы удостовериться. Если вы – мой тхайла, то это существенно, нет, в корне, изменит наше с вами положение.

– Мой ответ отрицательный, хотя бы потому, что я достаточно давно отказался от этой идеи, – Кирк говорит твердо, но немного странным, как будто механическим голосом. – Вы помните момент с рукой? Это было тогда. С тех пор меня устраивает даже нынешнее положение дел, которое, признаться, мне отчасти навязали, но даже в таком случае я отказываюсь что-либо менять. Наши «статусы» останутся прежними, мистер Спок.

– Чем продиктовано ваше решение? – напирает вулканец. – Тем, что раньше я об этом не знал? Но ведь и теперь, обладая полной информацией, вы намеренно лишаете меня определенного ответа. Это эквивалент мести с вашей стороны, капитан? За то, что я не принял вас сразу?

– Нет, мистер Спок, – Кирк поднимается на ноги. – Хотя, признаюсь, у меня и были подобные мысли. Раньше. Теперь же я осознаю, что связь с вами неплодотворно сказалась бы на нашей работе, и, как человек, отвергаю наличие у себя соулмейта. В каком-либо виде… Вам мат, мистер Спок, и давайте закончим на этом.

– Нет, капитан… – начинает вулканец, но тот его перебивает, продолжая приводить доводы в свою пользу.

– Позвольте напомнить, что у вас есть жена и ребенок. Сосредоточьтесь на них и прекратите заниматься самообманом.

– Кого вы под ними подразумеваете? Если Т’Принг и Коппа, то они – семья моего одноклассника, о которых я позаботился в виду сложившихся обстоятельств. Всего лишь. Вы отказываете мне из-за собственного заблуждения? – догадка даже пугает, но ему стоило предположить это раньше, ведь о том, кто они, Спок не удосужился поставить в известность ни капитана, ни доктора. Как-то к слову не пришлось, а теперь это капитан здесь обманывается.

Но тот лишь машет рукой на все его оправдания и весьма резво направляется к выходу из каюты, а вулканец бросается следом и совершает самый глупый поступок в своей жизни – хватает капитана за оголенное запястье правой руки…

Боль обжигает моментом – Спок слепнет и глохнет от резкой вспышки во всех нервных окончаниях. Похоже на удар электрического тока – сильнейший разряд искрит в клетках подобно новогоднему украшению и приносит с собой такую боль, что он задыхается на миг и перестает дышать вообще, тщась справиться с волной невыносимого дискомфорта. А потом вспышка так же пропадает – капитан выдергивает руку из его пальцев, оборачивается, и Спок слышит голос…

– Нет, мистер Спок. Я отказываюсь поэтому, – Кирк закусывает губу и смотрит открыто, проговаривая слова. – Вы не переживете мелдинга со мной. Человеком, телепатическим нолем, в вашем понимании, не обученным контролировать, игнорировать или подавлять свои чувства. На вас это выльется все и разом, и вы этого не вынесете. С вашей «тонкой душевной организацией» – и такого эмоционального человека, как я…

Он горько усмехается, но Спок продолжает стоять на своем.

– Если вы – мой тхайла, я выдержу любую боль, – обещает вулканец, даже подозревая, что Кирк может быть прав.

– Надорветесь, – фыркает капитан. – Мой ответ – нет, и он не изменится. Закроем эту тему. А сейчас мне нужно… посетить медотсек. Всего доброго.

И Кирк уходит, а Спок, с трудом сглотнув, не решается больше его останавливать. Если Кирк прав, то вулканцу стоит лучше подготовиться к тому, о чем он просит. Если капитан прав… то Споку придется очень постараться, чтобы вынести хотя бы десятую часть того, что он почувствует даже при поверхностном воздействии… Может быть, капитан прав, логично предположив опасность для вулканца, и избегая ее?

***

Это все начинает Ухура. После Садра она приходит к Скотти, и Леонард не знает, о чем они говорят, но с того дня не может смотреть на нее без злости. Это корабль их маленький, а позор – большой, и Ухуре должно быть чертовски, чертовски стыдно вот так, у всех на виду, менять свое мировоззрение. Потому что Скотт выглядит до безобразия счастливым, и это до безобразия некрасиво по отношению к Джиму, Чехову и даже Боунсу. Ну вот чего Ухуре стало не хватать? Чужого внимания? Или внимания того, кого в кои-то веки вместо капитана вытаскивали из борделя насильно? Обычно, это удел Джима – расслабляться и сублимировать в руках массажисток, шлюх и первых встречных любителей сексуальных приключений. Но на этот раз отрывается Мон, а Ухура, сучка такая, портит им всю малину.

Она к нему приходит, и Леонард не знает, о чем они говорят, но Скотти счастлив и ни с кем не делится, а Чехов после этого начинает прожигать Маккоя взглядом. Очень злобным взглядом. Мало ли что там чудится Споку, Леонард этот взгляд чувствует кожей, форменкой и волосами на затылке – еще немного и начнет дымиться. Детский сад, честное слово! Штаны на лямках и сопли – пузырями изо всех отверстий – мол, глядите, мы обиделись. Да Маккой таких обиженных, знаете, где видел? Там, где солнце не восходит – в заднице у Джима. Так что Чехов может даже не стараться. Все, что тот должен делать – вовремя явиться на медосмотр, а не пучить свои гляделки на бедного доктора. Да еще так, что Леонард однажды не выдержит и первым поднимет больную тему.

– Прекратите этот фарс, лейтенант, – рычит Боунс, а Павел, без стеснения закатывая рукав форменной рубашки на когда-то пострадавшей руке с остатками метки, демонстрирует ему свою новую татуировку – на том же месте, но затейливым шрифтом и, блядь, по-русски.

– Не понимаю, о чем вы, – и ведь, паскудыш, даже Джимовы интонации в разговорах с гоблином очень похоже копирует.

– Чего ты добиваешься, Павел? – и у Леонарда вмиг заканчиваются силы, чтобы злиться – приди к нему Кирк с таким голосом, он бы и вовсе впал в оцепенение.

– Не знаю, – наглеет русский гений, навигатор и лейтенант Павел Андреевич Чехов. – Может, хотя бы одного разговора по душам и объяснения, почему мне нельзя быть счастливым с тем, кто является моим соулмейтом?

– Много хочешь – нифига не получишь, – огрызается тот, но чертов Чехов снова без страха его перебивает – надо,наверное, гипошприц побольше достать, чтобы старые фобии снова проснулись.

– Да, я – жадный, – кивает Павел. – А еще умный и нифига не слепой – не надо смотреть на меня с жалостью! Это вы, доктор, с чего-то решили, что я «болен», а я, меж тем, чувствую себя отлично с вашей меткой на руке. И уж точно не вам меня за это жалеть!

Глядите-ка, а у этого малька, оказывается, зубки прорезались! И голосок! Командный, блядь! Ну, Боунс ему сейчас устроит космос в зефирках!

– Да кому ты нужен?! Жалеть еще тебя! – только злобно рыкнув, он понимает, что сказал.

– И правда, – выплевывает Чехов. – Уж точно не тебе. Хоть что-то выяснили.

Он поднимается на ноги и отталкивает Маккоя плечом, бодро направляясь к выходу из медотсека.

– А ну стой! – рявкает Леонард и чувствует, как пол под ногами превращается в желе. Павел замирает в пол-оборота, но доктор ни за что не даст ему ни одной надежды. – Вакцину я кому колоть буду? Трибблу?

– Джим был прав… – а вот теперь Чехов умирает – медленно, безнадежно, прямо в дверях отсека – чересчур театрально, на вкус Боунса. – Лучше сдохнуть.

И уходит, больше не слушая доктора. А тот ни за что на свете за ним не побежит. Он уже все сказал! Он уже все для себя решил! И он ничего менять не собирается! Надо будет, Джим ему этого гребанного навигатора за ручку приведет прививаться! Нет – Боунс сговорится со Споком и пустит на мостик слезоточивый газ! Выход есть всегда! И для Маккоя он – в его собственном душевном спокойствии без наглого навигатора, возомнившего себя имеющим право чего-то требовать.

***

Вот тебе раз, а вот тебе и два. Джим честно надеялся, что после Садра вулканец отступится от своей идеи поговорить с ним. Но гребанный гоблин приходит к нему в каюту, загоняет его в угол, смеет трогать его шахматы и его, блядь, руку! Каков смельчак и каков наглец, вы только на него поглядите! Он там что-то исследовал, блядь! И пришел к каким-то выводам! Мелдинга он хочет! Хрен получит!! Его же разорвет на части от того, что он увидит в голове Джима! Он же лопнет, как перекаченный воздухом шарик! Он не вынесет этого… Он правда не выдержит… И он прав, говоря о том, что для вулканцев тхайла – это еще глубже и еще больше, но не понимает, что осознав все до конца, он себе не простит той боли, что причинил Джиму. Даже если Кирк, по большей части, накрутил ситуацию. Но это – его чувства, и Спок ими подавится и захлебнется в луже собственной крови.

Джим тоже чувствует эту боль – разряд тока от чужих пальцев на своей руке, и это – только малая толика – мимолетное прикосновение – он может себе представить, что будет, когда они обнимутся? Впору заказывать двухместный цинковый гроб – после этого жить они будет очень недолго и очень несчастливо. Пожираемые чувством вины, – Спок и правда такой наивный?..

Джиму нужно успокоиться. Он правильно решил забить на все это дело с соулмейтством – изменившееся мнение старпома не заставит его передумать. Назад дороги нет – Кирк сам сжег все мосты и поотрубал руки, избавившись от метки. Все, баста, он себя больше калечить не будет – ни морально, ни физически. Что бы хренов Спок там себе ни думал, кем бы ни были эти женщина и ребенок на самом деле, а теперь ему ничего не обломится – Джим ничего, кроме агонии своего Ада, ему предложить не сможет. А это нежному, «высокоорганизованному» и понятия не имеющему об эмпирических гееннах вулканцу не перенести. Да. Все правильно. Джим так решил и не передумает – надо только до медотсека добраться и до любимых маккоевских гипошприцев с седативным и обезболивающим – и он это и сам переживет.

Ну, наверное – на подходе к палубе он натыкается на Чехова и валится вместе с ним в обнимку на пол – того тоже ноги не держат. Джим не успевает и рта раскрыть, а Павел уже утирает слезы, всхлипывая.

– А ну-ка… – Джим вцепляется в него как клещ, и они поднимаются на ноги. Сжимая зубы, шумно дыша, но не расцепляя хватки.

А потом Кирк прячет их в инженерном – возле секретного схрона Скотти с выпивкой. Выслушивает, поит первым попавшимся под руку алкоголем, пьет сам и беззастенчиво обнимает – к черту Спока, к черту Ленна – иногда этот тактильный голод терпеть просто невозможно! Но Чехов не отстраняется и не смотрит странно – понимает, как если бы смотрел Джиму в душу. А он и так смотрит – все еще по-детски наивно и обиженно. Знает, Кирк знает все, что тот хочет сказать – то же вертится у него на языке. И лучше бы все это происходило до Садра – Джим бы самолично потащил Павла в бордель расслабляться. А теперь… А теперь только они друг у друга и остались. И Джим целует соленые щеки без какого-либо подтекста – он тоже сломан, тоже чувствует, тоже знает – это единственная поддержка, что такой, как он может ему дать.

Ну или не единственная – всегда можно найти какую-нибудь планету и отвлечься – на флору, фауну, местных жителей или их образ жизни. Хренов Спок там маршрут рассчитать не мог? Капитан в два счета справится! Джим утирает щеки Павла, отдает ему бутылку насовсем, а сам приваливается к чужому плечу и достает падд – где-то в этой чертовой трубе была разводка под электронику – пара-тройка «магических пассов» руками, и маршрут будет таким, каким они захотят. Хоть к клингонам, хоть в другую реальность, хоть к черту на куличики! Павел даже смеется срывающимся голосом, представляя, как были бы счастливы он и капитан в той, другой реальности – хоть вместе, хоть по-отдельности. А потом, пьяно икая, говорит, что хочет на свежий воздух – гулять – надоело болтаться в консервной банке с гребанной родственной душой, решившей за него, что для него же будет лучше. Гулять, так гулять, Джим согласен – ему гребанная родственная душа вообще предложила ее убить – он тоже не откажется поразмышлять над этим где-нибудь на зеленой или красной лужайке под ветвистым или антропоморфным деревцем, слушая пение или рычание местных «птиц» в синем или оранжевом небе. Куда угодно – для любимого Чехова и для собственной сердечной мышцы.

Вырубает их в той же трубе, а через шесть часов их находит перепуганный Мон – бета-смена приняла изменение курса без разговоров, но вот что им делать на планетоиде, населенном только камнями, ума приложить не смогла и запросила подтверждение у капитана – у них снова увольнительная? У них похмельное утро – ругается Джим, но приказывает остаться на орбите – надо же посмотреть, куда их привело отчаяние. И выгулять Павла – тоже неплохо – если им повезет, то на этот раз кваны сразу будут жрать их мозг, а не плодиться в кишках и обгладывать конечности.

Спок смотрит просто с нечитаемой миной – Джим и не стремится расшифровать – приказы на этом корабле все еще отдает он. И если он решает менять курс – детка летит без разговоров. Решает прожить всю жизнь без соулмейта – устроит вулканцу хоть лоботомию, хоть мозговых слизней. Решает обидеться на своего лучшего друга – тот не вымолит прощение, даже рискнув жизнью. Маккой, конечно же, крутит пальцем у виска и обижается в ответ – хорош капитан – спаивает малолеток, – и встает за широкую спину вулканца – с гуся того вода.

Джим фыркает себе под нос, чихает, игнорирует головную боль и формирует разведывательный отряд. В пару к себе и Чехову он ставит тройку офицеров охраны и научников – не-соулмейтов обязательно – ох, и вечеринку «разбитых сердец» они там закатят! Ага, как бы не так – хренов вулканец собирается вместе с ними! А с ним никакого веселья – только нудеть будет да мешаться под ногами, когда Кирк и Чехов решат построить парочку каменных сейдов или поиграть в «масштабное» домино местными валунами. Ну или, наконец, приватизируют себе парочку гектаров инопланетной местности и разобьют на них сад камней – для медитации и воя на местную Луну по четвергам каждый третий месяц через квартал. Хуже того – Боунс выглядывает из-за плеча вулканца и, сука такая, еще и поддакивает – да-да, капитан, возьмите с собой старпома – пока того будут жрать какие-нибудь каменные паразиты, мы вас преспокойненько спасем. Но в том-то и прелесть, что Джим – капитан. Старпом и СМО останутся на корабле – таков его приказ. А он с Павлом и группой пойдет гулять…

Каменное плато весьма живописно и абсолютно безопасно – Спок и Ленн могут параноить до поедания ногтей на руках и ногах друг друга. Джим вообще жалеет, что не взял с собой мяч – могли бы размяться, пока ученые исследуют породы. Хотя, в принципе, им тоже интересно: скалы то полые, то пористые, то серые, то серебристые, то незыблемые, то крошащиеся под носком ботинка… Не иначе, как подверженные ауре везуче-невезучего капитана Джеймса Тиберия Кирка… Полчаса, и плато разрушается, растрескивается и осыпается под землю, превращаясь в лес каменных столпов, между которыми так легко теряется связь, а офицеры охраны говорят, что в последнем сообщении с корабля разобрали только: «поднимайте» и «сейс… сейслоно… сейсмологическая, блядь! Активность!» Наверняка это орал Боунс, выхватив передатчик у Ухуры и надеясь, что проверенный мат укрепит и сделает более доходчивым любой сигнал. В чем-то он, может быть, и прав, а пока… А пока в каменных джунглях вдобавок начинается ливень, земля под ногами начинает мелко подрагивать, а десантная группа начинает подозревать, что фатум капитана опять проснулся невовремя. Просто поразительно, как, блядь, предсказуемо невовремя!

Булыжная почва под ногами становится вязкой, и всему их небольшому бравому отряду приходится скакать по скалам подобно горным козлам. Под копытами, тьфу, под ногами которых разверзается не иначе как вход в Преисподнюю. В сам Джимов пресловутый Ад. До которого еще надо долететь – по ощущениям «пятой точки» и «на глазок», там сотни футов отвесно вниз, и никто, даже сам Джим, не хочет проверять, насколько глубока эта кроличья нора. Да разве ж фатуму это объяснишь?

Кирк командует скакать по камням повыше – откуда их смогут транспортировать, а у Чехова ноги разъезжаются на скользких породах. Раз, другой, третий, пока навигатор не сигает прямо в бездну… Знал бы Джим, вместо мяча прихватил бы альпинистское снаряжение – у него-то есть опыт! Как оказалось, и у чертова вулканца тоже – тот появляется весь в золотых искрах от микровзрывов подпространственного перемещения в самую распоследнюю секунду, хватает Павла за руку, удерживая над пропастью, скользит сам, и теперь Джим, вместе с навигатором, потеряет еще и старпома! А вот хрен этому гребанному фатуму! И Джим сигает следом за этой сладкой парочкой любителей исследования каньонов…

***

Он приказывает. Он, блядь, приказывает! Спок готов поставить на кон свои уши, прическу и брови, уверенный, что эта вылазка снова закончится катастрофой. Так и получается. Полчаса в безмятежном, спокойном, каменном необитаемом мире, и вся его природа, вся его сущность, до самого ядра, начинает протестовать нахождению на ней Джеймса Тиберия Кирка! Ну разве могло быть иначе?! Поначалу глубокие и слабые возмущения мантии не вызывают никаких подозрений, а потом верхние слои начинают резонировать, и безопасная вылазка становится хождением над пропастью. В буквальном смысле. И Спок больше не сомневается – к черту все эти проверки на «родственность» – проверить капитана он все-таки заставит в любое другое время, надо только чтобы он к этому времени остался жив! Чтобы было с кем проверять. И он несется в траспортаторную – пусть наводят на самую ближайшую точку, пусть СМО хоть сожрет этот передатчик, а Спок вытащит капитана оттуда. Из Ада, в который он тащит их всех из раза в раз.

Но первым под руку зачем-то попадается лейтенант Чехов. Хотя это тоже неплохо – к гадалке не ходи, а Кирк бы вот-вот сам за ним прыгнул. А успевает Спок – схватить Чехова за руку, закрыться от чужого воздействия – русским паническим матом – просчитать траекторию недолгого полета и ухватиться за внушительный кусок породы. А потом снова сорваться в бездну – камень под его нечеловеческими пальцами отчего-то слишком мягкий…

Полторы секунды свободного падения не наполнены ничем – ни страха, ни осознания скорой смерти, ни новых поисков, за какой бы выступ ухватиться. Но следом за ними идет сильный рывок, и левая рука вулканца оказывается в плену чужих бионических пальцев, чужого притупленного, приглушенного, ватного ужаса и чужого ментального крика: «Спок, нет!!» Вот это его пугает. Да так, что Чехов чуть не продолжает падение из ослабевших пальцев другой руки. Это капитан! Вулканец вскидывает голову, встречается с яростным льдисто-голубым взглядом, продолжает слышать «нетнетнет» и ощущать чужой страх, а потом старается сосредоточиться и абстрагироваться. В другой его руке все еще лейтенант, и теперь их жизни зависят только от крепкости бионического протеза капитана. А уж никак не от того, что Спок ощущал в прошлый раз, когда так опрометчиво хватался за чужое голое запястье.

Они приходят в положение покоя, но Кирк не пытается их вытащить – пять секунд, отваливающиеся скалы вокруг них и брешь в зоне помех для сигнала. Пять секунд и вся их героическая троица лежит на полу транспортаторной «Энтерпрайза» – Сурак, храни Скотти и его гениальные мозги…

Капитан подрывается на ноги, но инженер осаживает его говоря, что всех остальных он успел забрать раньше. Хоть в чем-то им все-таки везет… Спок поднимается медленнее, а Чехов и вовсе только садится, ойкнув от боли в лодыжке – ну надо же, расплата не заставила себя ждать. К нему тут же подходит СМО и медсестра, ставят на здоровую ногу и тащат в медотсек, а Спок вдруг чувствует слабость в коленях. Только что… Только что они чуть опять не… Он обрывает мысль и не дает себе додумать ее до конца – потом, после смены и если у него будет желание предаваться ностальгии и оценке собственных действий. Позже, когда он снова вынудит капитана поговорить с ним.

Естественно, больше на эту планету Кирк никому из них ступить не позволит. Но позволит научникам взять шаттл и наматывать круги на бреющем хоть до тошноты, пока они изучают эту чертову сейсмологическую активность литосферных плит. Естественно, Спок не позволит Кирку сбежать в медотсек не поговорив с ним, но позволит ругаться хоть на клингонском, если тот изъявит желание, возмущенный наглостью старпома.

– Капитан, я настаиваю, – Спок лишь краем сознания догадывается, что все это время до конца смены нет-нет, да потирал место прикосновения бионической руки.

– На чем опять, мистер Спок? – а Кирку хоть бы хны – смотрит в сторону, говорит механически и глаз с двери не сводит. – Я уверен, что это сможет подождать…

– Не может, – перебивает Спок. – Завтра вы опять рискнете своей жизнью, а я так и не смогу выяснить, являетесь ли вы моим тхайла.

– Я уже сказал вам, что мы не будем ничего выяснять, – теперь в голос добавляется сталь и недовольство, но и с ними вулканец уже имел дело.

– Да, вы привели аргументы, почему не будете этого делать, – кивает Спок и внимательно следит за перемещениями Кирка в непосредственной близости от выхода из каюты. – И я с ними был даже отчасти согласен, но сегодня вы прикоснулись ко мне бионической рукой, а через нее я ощутил «отклик»… вполне приемлемой силы.

Капитан смотрит с оттенком недоумения, и старпом решает пояснить.

– Я предполагаю, что смогу выдержать данную интенсивность без пагубных последствий для себя и установлю истину в вопросе нашего с вами «соулмейтства».

– Вы не поняли, мистер Спок, – а вот теперь капитан разозлен не на шутку, и злость вибрирует в чеканных словах подобно раскату грома. – Мы вообще не будем этого устанавливать. Я повторяю вам это в последний раз.

Спок знает, что капитан – то еще «словесное помело», но за слова, которые говорит непререкаемым тоном, всегда отвечает сполна. Ему не удастся его переубедить. И никогда не удастся узнать ответа на самый главный вопрос в своей жизни. Только если он не выберет другой способ воздействовать на Кирка. Возможно, лучше использовать не слова. И возможно, эффект неожиданности, позаимствованный у самого капитана, принесет даже более уверенный результат.

Спок улавливает движение в сторону и в тот же момент решается. Шагает нечеловечески быстро, нечеловечески сильно хватает капитана за плечи, а потом склоняется к его лицу, захватывая губы губами – контакт через слизистые – второй по мощности и глубине проникновения в сознание после мелдинга через контактные точки. Но и на другом уровне – минуя «сознательную» часть, сразу переходит к «чувственной» составляющей партнера.

***

И опять, и на любимые грабли да с разбегу! Маккой готов орать в голос и костерить Джима на чем свет стоит, а ведь должен был уже привыкнуть и спать спокойно по ночам, и видеть радужные сны с пони. Но вместо пони там Чехов, у которого то шерсть облезает, то копыта отваливаются. Ну еще бы! Ведь хренов Джим – чертов ипохондрик, и тащит его за собой зализывать раны куда-то в каменные степи. Но Леонард-то уже ученый – он готов вулканскую задницу пришить к заднице Кирка, чтобы старпом вытаскивал капитана из очередной переделки. Вот только Джим…

Вот только Джим включает свой самый суровый приказной тон и приказывает Споку и Боунсу сидеть на своей заднице ровно. Надо же, опять он что-то со своим старпомом не поделил, а отдуваться любимому другу и лейтенанту. Вот ведь… хренов капитан. А уж когда их прогулка по скалам становится предсказуемо опасной, Леонард и вовсе не может удержать раздражение внутри себя. Да так, что пробирает даже вулканца – тот сигает на планету следом за отрядом, а Боунс орет Скотти, чтобы тот, пьянчужка несчастная, скорее их всех оттуда вытаскивал. Иначе Мон может забыть о волшебном «антипохмелине» производства Леонарда Горацио Маккоя раз и навсегда. Действует тут же – троица во главе с Джимом появляется последней – живописно распластавшись по транспортаторной. Грязная, промокшая и злая. Местами еще и раненная, как оказывается…

Леонард тащит Чехова в медотсек и деловито начинает сращивать чужие порванные сухожилия, снимать отеки и опухоли, колоть обезболивающее и опять материться сквозь зубы. Прогуляться им, видите ли, захотелось! По каменному плато, под которым магма и лава из неизвестно каких пород двигает массивы скал, как карточные домики… Чехов молчит в ответ. Сопит только да стреляет хмурым взглядом то на его руки, то на свои форменные сапоги. Хвала Всевышнему, он молчит! Боунс готов расцеловать его за это – так бы Джим молчал каждый раз, когда появляется на его попечении.

Под конец Маккой даже расчувствовался от красочных сравнений и широким жестом достает Чехову банку с леденцами – самый образцовый пациент заслужил. А взгляд навигатора вдруг меняется – становится обиженным, влажным и наглым.

– Пожалуйста… Ну пожалуйста, – стонет Павел. Молит, цепляется за рукав форменки Боунса и шепчет так, как будто просит палача сохранить ему жизнь. Убийцу – но у Маккоя, вообще-то еще не настолько большое профессиональное кладбище, чтобы по праву носить подобные терминологические «чины».

– Отстань! – рявкает он, выдирая рукав чуть ли не без куска ткани. – Что за детский сад?!

И шагает в сторону – резко, как от чумного. И вот теперь Чехов тоже злится – спрыгивает с койки на здоровую ногу и улыбается под стать Мефистофелю.

– Ну ладно, – тянет кучерявая зверюга, только-только утеревшая сопли. – Тогда я попрошу Джима брать меня с собой на каждую вылазку, и посмотрим, как ты будешь петь тогда.

– Ах ты, сученыш! – поражается Леонард наглости заявления. – А ну отдай конфеты обратно!

Он шагает вперед и тянет руки к банке, только чтобы занять их ею, а не шейными позвонками вконец потерявшего всякий страх навигатора. На которого сколько матов ни складывай, а он уже даже по-русски разучился понимать!

А Чехов шагает навстречу, забывает про больную ногу, охает и валится Маккою прямо в подставленные руки – вот не ждали! А упав, вцепляется как клещ в плечи и спину, дышит горячо и прерывисто в ключицы, дрожит и стонет.

– Ну пожалуйста… – а потом наглеет уже сверх самой предельной меры, и сколько бы Леонард ни вырывался, но тот хватает его лицо в ладони и прижимается искусанными губами.

Толкается языком, выдыхает в чужой рот, прикусывает и снова шепчет.

– Не решай за меня! Не думай, что знаешь, что лучше! Не отталкивай! Не мучай! Мы же… одно целое! Одна душа! Лео…

Вот теперь он готов плакать. И плачет, вытирая щеки об еще минуту назад стерильную форму Леонарда. Вот ведь гаденыш! И еще какой! Не позволяет себя оттолкнуть, кусается, а потом стискивает левую руку доктора в своей, и тогда Боунс чувствует это – терку. Огромную, металлическую, в острых одинаковых зазубринах, на которую просто опускают его мозг и начинают натирать извилины, как сыр на пасту. Больно, режуще, противно – и все сильнее с каждым словом Чехова. И если это – связь, то в гробу Боунс видел такое соулмейство. От него же не спастись, не скрыться, не вылечиться и даже, опять, не отрезать – сколько ни кромсай конечности. Это – в голове, сердце и душе – одно на двоих, и Маккой разворачивает эту «терку» обратно – хлещет своей злостью по щекам Чехова без капли жалости, и тот ослабляет хватку. И снова предсказуемо злится.

– Злишься? Злись! Я заставлю тебя себя возненавидеть и нахрен отрежу руку… – Павел шипит и захлебывается гневом и слезами.

И Боунс еще и за это его ненавидит. За слезы и за то, что заставляет поступать так. Так – прислониться лбом к чужой макушке, запутаться пальцами в тугих кудрях и попытаться то ли просто обнять, то ли задушить этими объятиями. А пускай Чехов сам решает, какой вариант смерти ему нравится больше – сейчас, от асфиксии в его руках, или потом – в его объятиях. А Чехов выбирает третий вариант – медленное угасание от пролапса митрального клапана, гоняющего не в ту сторону его надежды. Можно подумать, Леонард ему это позволит. У него гипошприц с успокоительным всегда под рукой, и сейчас малохольному лейтенанту нужно успокоиться и поспать…

***

Его накрывает огромным огненным шаром. Пузырем, внутри которого непрекращающаяся термоядерная реакция. Как Кирк это терпит? С такой интенсивностью и настолько долго? Спок отказывается понимать. Это уже не гений – это восьмое или восемьдесят восьмое, умноженное на десять в десятой степени, чудо во Вселенной. Как капитан вообще умудряется выжить в этом огненном вихре? Он же человек, а не мифическая саламандра… Спок вот всего лишь несколько секунд может продержаться – позволить огню снять скальп с его мозга, опалить сердце и вывернуть катру наизнанку – другая катра за стеной пламени звенит, жаждет и ждет. Она своя, она родная, одинаковая и такая непохожая. Та, которая тянется навстречу, и между ними тут же возникает нить. Сверкающая, снежно-белая, та, которая может быть только у тхайла…

И только-только она пытается закрепиться, как тут же натягивается до треска, а потом чужие руки выталкивают его сознание из слияния. Чуть ли не пинком под зад.

– Да что ж это такое?! Ты, блядь, вообще меня слышишь, гребанный ты вулканец?! Я сказал «нет»!! Нет – значит, нет! Я тебе, ублюдок, не позволю опять все похерить! У меня больше нет метки! Нет никаких надежд и желаний! Хватит дергать меня за яйца! Или я высажу тебя в этой чертовой каменной пустыне и забуду, как страшный сон!! Ты меня слышишь, мерзавец?! Понимаешь?! – Кирк орет благим матом, брызжет слюной, заламывает руки и наматывает круги по каюте.

Кирк снова на него орет. Как раньше. Не как капитан, а как соулмейт. Как тхайла. Которая знала о нем все с первого же взгляда, с самого знакомства, с самого рождения. Спок не может удержать губы от улыбки, прикрывает глаза, обнаружив свое тело на полу возле капитанской койки и не помнит, как терял равновесие. Он пытается сесть, улыбается, анализируя это секундное слияние и наслаждается тем, что увидел. А Кирк подскакивает к нему – хочет помочь и тянет руки, а потом отдергивается, вспоминая, и уносится в ванную.

– Хренов, чертов Спок!! Ну вот зачем?! – возвращается капитан с влажным полотенцем. – Ты сдохнуть собрался?! Так не выйдет, я знаю! Калекой останешься! Овощем! Огурцом! У тебя же кровь носом хлещет, сученыш!

Так вот чем продиктован этот тон. Страхом, беспокойством, шоком – Спок чувствует слабый, затихающий отголосок и тянется за ним. Тянется за рукой капитана, что предлагает ему полотенце.

– Капитан… дайте вашу левую руку… – просит вулканец и смотрит в побелевшее озлобленное лицо напротив.

– Тебе мало было?! Ты – идиот! Я не собираюсь… – вулканец не дает ему закончить, хватает ладонь и прижимает ее своей к кровоточащему носу вместе с полотенцем.

– Придурок! – Кирк пытается вырваться, но Спок только сильнее сжимает бионические пальцы.

– Тхайла… – шепчет он из-под ткани. – Через бионику это легче… Но я все равно привыкну…

А капитан падает перед ним на колени, и теперь в нем только мука, боль и отчаяние.

– Идиот… Ты же не простишь потом себе… До тебя же все равно потом дойдет! Ты не выдержишь… – он захлебывается словами, глаза влажно блестят, а тело дрожит в напряжении, следя, чтобы больше нигде и ничем не соприкоснуться. И стонет. – Спо-о-ок…

– Прости? – пробует тот наудачу, и Кирк разражается нервным смехом, быстро переходящим во всхлипы.

– Прости, – повторяет Спок увереннее, и эфемерная, призрачная нить, что протягивалась от его души к другой душе, передает между ними раскаяние. Одно на двоих. Такое же сильное, как и боль.

***

– Джим! Ну сделай же что-нибудь! Этот паршивец меня шантажирует! – Маккой орет дурным голосом, а Кирк только злобно усмехается.

– И поделом тебе! Нечего было мальчика травить. Я ведь действительно буду брать его с собой на вылазки, – капитан ерзает, хмыкает, пьет из горла бутылки и снова бьется головой о низкий потолок вентиляционного шлюза. – Ты мне все равно с гоблином не помогаешь, так что страдай! Потому что он меня, вообще, собрался знакомить со своими родителями!

– Сучка, – бурчит Боунс себе под нос и отбирает бутылку, тоже спешно прикладываясь. – Можно подумать, гоблин будет меня слушать.

– Вот тебя-то как раз и будет… – начинает Джим, и тут в шлюз заглядывает Скотти.

– Эй, горемычные! Не надоело еще прятаться? Я все равно вас сдал, – хохочет он, по всей видимости, тоже уже успевший отметить окончание альфа-смены.

– Вот говнюк! Ну, погоди у меня, Скотт, я у тебя всю секретную заначку выпью! Я-то знаю, где она заныкана! – рычит Джим, а Леонард его перебивает.

– Успеешь еще! Валим.

– Бегите-бегите, – Мон продолжает изображать лошадиную радость. – Не хотите быть счастливыми, так другим не мешайте.

Из инженерного капитан и СМО уходят разными путями – окольными, скрытными и путанными, будто бегут от клингонов, а все равно попадаются в лапы неприятеля. Или «приятеля», но они пока в этом признаваться не хотят.

– Он, между прочим, сломал руку, – укоризненно понукает Сулу, наткнувшись на Боунса в оранжерее под кустами дикого альвина – только слепой бы его не заметил в синей-то форме под белыми листьями.

– Чапел справится и без меня. А я тут… – Маккой замирает в неловкой позе, а потом снова барахтается в воздушных корнях, по идее, хищного растения – Сулу молчит специально – до первого укуса. – Я тут гипошприц потерял.

– Голову вы потеряли, доктор Маккой, – сетует Хикару. – Идите и сделайте свою работу. Трусов на Флот не берут, так что не разочаровывайте меня.

– И как же меня угораздило? – Боунс смиряется и вылезает задом вперед из-под куста – как раз под белую разинутую пасть с клейкими ядовитыми присосками. На заду у СМО глаз нет, и Сулу со вздохом осторожно отодвигает соцветие в сторону – филей доктору сегодня еще пригодится. Как и Чехову. – А ведь все Джим и его дурацкие, дурацкие идеи…

Врачебный долг оказывается сильнее совести, и Боунс стенает всю дорогу до медотсека, а там обнаруживает только медсестру.

– Я отпустила лейтенанта час назад. Кость срастается правильно, – рассказывает та, пока Леонард просматривает краткий отчет об оказанной помощи.

– Он плохо переносит синтетическое обезболивающее… – бормочет доктор себе под нос, снова вздыхает и отправляется в каюту Чехова – честно, хуже малых детей.

А в каюте – утопия – навигатор свернулся калачиком на койке, уткнулся носом в подушку и пытается спать изо всех сил. Он даже капитана таким видом не обманет, а тот – наивнее второклашки Спока. Вздыхать теперь приходится громко и трагично, а готовиться – ко вселенской обиде.

– Мне больно… – сопит Чехов, и Леонард фыркает.

– Естественно, если лежать на больном плече. Переворачивайся, – ворчит он, уже понимая, что выхода нет – ловушка захлопнулась. Он теперь – муха, попавшая в мед – вкусно, сладко, но станет его последним пристанищем.

Боунс смотрит, как возится Павел, быстро колет предплечье, пока тот не открыл глаза, а потом ложится рядом.

– Попробуешь сунуться за Джимом еще раз, и я накачаю тебя слабительным до самого конца миссии, – обещает он, как только лейтенант успокаивается, уткнувшись носом в его шею.

– Попробуешь опять бегать от меня, сам с него не слезешь, – Чехов не остается в долгу, а Леонард вспоминает о друге-ботанике, у которого в оранжерее еще и не такие растения водились – могут и не сожрать, могут заставить от страха штаны на причинном месте порвать.

– Угрозы и шантаж – я доложу на тебя в Адмиралтейство, – Леонард согревается, а Павел и вовсе уже сонно бормочет в ответ.

– А я на тебя – Джиму. Он запрет нас в камере-одиночке… Я попрошу, чтобы в самой маленькой…

Чехов тыкается губами куда-то ему в подбородок, как котенок слепой, а Леонард проклинает тот день, когда познакомился с Джимом. Накрывает себя и навигатора тонким пледом и вспоминает чужие фонари под глазами, что осветили его жизнь и навеки заразили своим невезением. Демонические фары не иначе. В персональном Аду Джима, где черти – кудрявые профессионалы, и знают, как вынимать души из грешников самыми изощренными пытками. И они теперь мучить его будут до самой смерти – Леонард сдается. Но он честно предупреждал, что – старый, ворчливый и вредный, и жизнь не будет сказкой, и они еще успеют не раз возненавидеть друг друга до смерти. Но до нее же еще и полюбиться друг другу успеют, и нервы вытрепать до последнего аксона, и счастливыми побыть – пару раз на парсек. И Леонард пойдет на все это только с одним условием: никаких претензий, никаких укоров и никаких детей. Так что пусть Чехов взрослеет быстрее и подальше прячет за зубами свой, как оказалось, острый язычок. А не то Боунс найдет ему более полезное применение и будет счастлив всю свою недолгую, бурную и веселую жизнь в Аду под названием «Энтерпрайз». Под руководством дорогого любимого дьявола-Кирка. Неплохая перспектива и нулевая вероятность выбраться из этого Ада живыми.

***

Скотти – болтливая задница! Вот Джим расскажет Ухуре, как они с Моном однажды зажигали на Пси-Веге с трехгрудыми ламанками, вот она будет в восторге! Никакого тому больше ромуланского эля – наряд вне очереди и эскорт Джима на планету Беты MG108 с ее спонтанными аммиачно-серными извержениями гейзеров да без противогаза. Слабенько, но подленько. А вот не будет их сдавать, когда хренов Спок и хренов Чехов – и куда только «мальчик-колокольчик» делся, – выходят на охоту за родственными душами. Джиму это надо было? Он – вождь этого гребанного племени, и только ему решать, чего он хочет! Но нет же, гоблин с ним спорит. И каждый вечер ищет. Не иначе, чтобы доказать свою правоту. Да знает Джим! Все и лучше него. Но он уже однажды принял решение и все еще считает его единственно правильным. Зато не считает вулканец – ловит в свой коронный захват, лишает сознания и тащит в каюту, а вот там…

А вот там Джим каждый раз успевает вовремя прийти в себя, и Спока шарахает болью по связи. Да, каждый раз чуть слабее, но все еще очень и очень ощутимо. Вулканец терпит до победного, до первой крови и только потом отпускает Джима. Надо же, джентльмен какой нашелся! Кирк только зубами скрипит от досады – он уже задолбался его предупреждать и не собирается делать из старпома мазохиста – это только гоблинская инициатива! Пайк ржет над легендарным капитаном и обещает прибыть на свадьбу в любую точку галактики, а Джим шлет его оранжевым лесом – были они со Споком уже женаты – быстро развелись и остались друзьями.

– Капитан, вы должны мне партию, – замогильно-спокойный голос выводит его из забытья, и Джим может только ругаться.

– Хренов Спок! Ты опять?!

– Не понимаю, капитан, для чего прибавлять к моему имени нелестные эпитеты? К тому же, одни и те же каждый раз, – зеленокровный гоблин как ни в чем ни бывало расставляет фигуры на доске и вопросительно поднимает бровь.

– Могу разные! Хренов гоблин! – бормочет Джим, выбирается из постели и шлепает босыми ногами к столу с шахматами.

– Это я тоже уже слышал, капитан, – оповещает вулканец. – Еще и мифические существа…

– Да-да, – отмахивается Кирк и берет его на «слабо». – Научишься звать по имени меня, хотя бы вне смен, тогда и я попробую убрать эпитеты.

Спок замирает с пешкой в руке и пару секунд смотрит на Джима не отрываясь. Тот под взглядом легко краснеет, хотя делал это в последний раз еще во втором классе начальной школы, и тяжело сглатывает.

– Я попробую… Джим, – выдавливает через силу Спок, и капитан злорадно усмехается – всегда есть подвох, всегда!

– Смею напомнить, капитан, – ненадолго же его хватило – всего на пару ходов, – курс на Вулкан уже просчитан.

– Мы не идем к Вулкану, мы идем к Розе! – сатанеет Кирк.

– Вы проиграли мне партию и обязаны выполнить мое желание, – вулканец сердито сводит брови к переносице, и Джим вспоминает свой первый день в Академии – стоило, блядь, всего один раз промолчать, и они, возможно, никогда бы не встретились! Джим вообще лингвистику терпеть не может! – Мы идем к Вулкану.

– Ага, знакомить меня с твоими родителями! – рычит Кирк.

– Это сарказм, капитан? Или дело в очередности? Ваша мать, как я помню, сейчас в созвездии Лиры, а это весьма далеко даже от ранее намеченного нами курса. Но мы можем встретиться где-нибудь на середине пути, – Спок делает опасный ход, но Кирка не так-то легко отвлечь.

– Вот она тут точно ни при чем! Зачем это тебе? – сердится Джим уже не так сильно.

– Вы – мой тхайла, капитан, – отвечает коммандер как само собой разумеющееся, как будто еще месяц назад, год или три, не отвергал это всеми фибрами своей зеленой катры. – Это желание – естественно. Точно так же, как желание коитуса с партнером. Кстати, это может быть новой ставкой в нынешней партии.

– Перебьешься! – Джим алеет щеками, как престарелый девственник, и прячется за фигурами.

– Полагаю, сегодня мы бы дошли дальше легкого петтинга, – задумчиво произносит вулканец и отводит взгляд в сторону, засекая время начала партии.

– Полагаю, – передразнивает Джим, – в таком случае нам пришлось бы снова звать Боунса останавливать твое носовое кровотечение. А сегодня Боунс не может – Павел сломал руку. Так что никаких ставок.

– Полагаю, – продолжает треклятый вулканец. – Мы могли бы провести время и по-другому…

– А давай ты уже положишь, Спок, – рычит Джим, прерывая его. – Пешку на клетку! И закроешь рот! У меня, как ты помнишь, выдержки меньше, чем у тебя!

– Но богаче фантазия, – замечает Спок, продолжая доводить своего капитана до белого каления. – И опыт.

– Вот именно! – Кирк уже воет. – Только шахматы! Иначе я взорвусь, а ты истечешь кровью еще до того, как мы прибудем на Вулкан! Что я скажу твоим папе с мамой?

Старпом, наконец, умолкает, задумавшись, а Кирк может хоть немного выдохнуть. Он доведет его до второго инфаркта не иначе! Ведь им все еще больно касаться друг друга – возродившаяся связь стегает их плетью, а Джим и вправду не может представить себе этот необходимый Споку мелдинг. Ну на кой он им, когда хренов гоблин и так уже во всем убедился? Наконец-то признал Джима, а теперь и вовсе не отходит ни на шаг, чем выбешивает до крайности. Кирк уже готов высадить его на первом же попавшемся планетоиде с кислородной атмосферой и забыть, как страшный сон. Потому что только в кошмаре его соулмейтом мог быть хренов, отмороженный по части эмоций вулканец. Из-за которого Джим большую часть жизни себе задницу рвал на звезднофлотский флаг, рисковал своей шкурой, сходил с ума и отрезал руку. И вероятность превращения этого сна в реальность была откровенно нулевая – не иначе как Ад разверзнется где-нибудь в космосе. Но Джим-то уже побывал в Аду и знает, что любая вероятность – случается, а уж нулевая – и подавно.

– Давай просто сыграем, Спок. Ты же знаешь, что выиграешь или нет, а я все равно тебя…

Конец