Десять (СИ) [Наталия Романова] (fb2) читать онлайн

Наталия Романова Десять

Пролог

На грани сна и яви она ещё раз пробежалась по сообщениям в телефоне, а по сути — в своей душе.

«С десятилетием тебя, родная».

«Я помню каждый год этого десятилетия».

«Я обожаю каждый месяц из этих лет».

«Я люблю каждый день из этих месяцев».

«Я ценю каждый вздох из этих дней».

На прощание она услышала короткое: «В десять».

Всё было готово к десяти, она была готова. Шёлк простыней, прохлада комнаты… Только ночь разделяла их.

На грани сна и яви она услышала щелчок двери, потом тихие шаги.

Неспешный диалог мужских губ и женской шеи. Запаха улицы и свежести геля для душа. Влажных волос и шёпота.

Она смотрела на розы у себя перед глазами. Кустовые, нежные. С полупрозрачными листиками, которые источали тонкий аромат.

— С десятилетием тебя.

— Роз тоже десять?

— Одиннадцать. Мне нужен следующий год.

Глава 1

Она сладко потянулась, ловя последние минуты полусна, придумывая на грани яви, какой сон мог бы ей сниться, если бы она видела сны.

Удобная привычка просыпаться раньше будильника на десять минут вне зависимости от того, на какое время тот заведён, давала возможность побыть наедине со своими мыслями, позволить себе минуты тишины и отстранённости — невиданная роскошь в век скоростей.

С первым же сигналом будильника, она легко встала, отбросила сонливость и морок придуманных снов, бодро начала свой день. Долгий день.

Стакан воды, упражнения для пресса, ног, позвоночника, для гибкости, стройности, для хорошего настроения, для всего, что может понадобиться и не понадобиться в течение дня. Беговая дорожка стояла около широкого окна, выходящего на газон с молодой, светло-зелёной травой. На синее утреннее небо с кучевыми облаками и почти сухую ветку дерева, заслоняющую вид на зелень.

По пути в ванную комнату она открыла дверь в «детскую», где из — под одеяла торчали ноги уже совсем недетского размера.

— Просыпайся, засоня.

Ответом было невнятное бурчание и недовольное сопение под подушкой, накрытой одеялом.

— Я ещё зайду, — напомнила она.

Готовя завтрак, поймала себя на том, что терпение начинает заканчиваться. Она собиралась совершить едва ли не десятую попытку поднять из постели ребёнка, когда тот собственной персоной, с заспанным лицом, уселся за стол, вопрошая одним взглядом — что же он будет есть?

— Где «доброе утро»? — поинтересовалась она.

— Доброе, — недовольно буркнул ребёнок, уткнувшись взглядом в тарелку.

— Может, сначала умоешься?

— Не-а.

— А как же режим?

— Ну его. Спать хочу.

— Ну-ну. Завтракай, потом поговорим. — Она задорно подмигнула, отлично понимая, что мрачное утреннее настроение сына начнёт улучшаться по мере поглощения блинов.

Ежедневного и обязательного завтрака, без которого кареглазый парнишка отказывался выходить из дома. Настолько, что научился печь блины сам ещё когда учился в первом классе.

Но сильнее всего сын любил завтрак, приготовленный мамиными руками.

— Не люблю рано вставать, — пояснил в очередной раз парнишка.

— И что делать? — с улыбкой ответила она. Знала наверняка, какая фраза последует дальше, каким тоном, и что она ответит.

— Если бы…

— Никаких «если бы».

— Мам!

— Не мамкай, мы сотни раз уже говорили. Какой интернат? Разве ты сирота, или у тебя нет дома?

— Да при чём тут это? Даже сын Петра Павловича живёт в интернате.

— Сын Петра Павловича может жить хоть на луне.

— Ма-а-а-м, — скорее для проформы проныл сын. — Я бы там высыпался.

— Ты бы спал дольше на сорок минут, ничто не мешает ложиться раньше дома, — улыбнулась она. — До конца учебного года осталось меньше месяца. Мы поговорим с папой по этому поводу, и если это действительно, — она подчеркнула интонацией последнее слово, — необходимо, то я, конечно, разрешу, но со следующего года. Сейчас нет никакого смысла, согласись.

— Согласен, — понуро ответил сын.

Выехала из дома, глянула на парнишку, который устраивался поудобнее на заднем сиденье, чтобы добрать свои минуты сна. Потом на роллетные ворота гаража: поднявшись, те открыли вид на асфальтовую дорожку, ухоженный двор и литые ворота, немного более вычурные, чем хотелось бы их хозяйке. Перед красной машиной ворота открылись как по мановению волшебной палочки. И так же закрылись.

Посёлок, некогда тихий, дачный, вдали от города, почти в одночасье стал элитным и престижным, но всё ещё пытался подстроиться под новые реалии. Дорогие дома соседствовали с бюджетными дачными домиками, покосившимися от старости. Высокие заборы с камерами слежения по периметру — с заборами из видавшего виды деревянного штакетника, неровного и рассохшегося.

Город, который строился семимильными шагами, перешагнул через этот посёлок, словно Гулливер через маленькую базарную площадь, и разросся дальше. Он бы поглотил, подмял домишки под свой ритм, снос малюсенький мир, поставив на его место огромные многоэтажки, но помешал статус «природоохранной зоны». Теперь город и посёлок жили вместе, как соседи по огромной лестничной площадке с большим количеством жителей.

Она выехала из посёлка по гладкой, словно зеркальной, поверхности асфальта — неизменное преимущество элитного статуса проживающих. По пути слушала негромкую музыку и в уме перебирала сегодняшние дела, желая только одного — никаких сюрпризов. Сюрпризы на её работе редко бывали приятными, сегодняшний день хотелось провести спокойно.

— Приехали, — сообщила она сыну, останавливая автомобиль у стен школы — интерната.

— Спасибо мам, ты сегодня не заберёшь?

— Боюсь, что нет. Может, дедушка. Созвонимся.

— Да, конечно… А можно?.. — В голосе сына слышалась отчаянная надежда. Живя вдали от друзей — приятелей, он отчаянно нуждался в общении. Часто приглашать гостей не удавалось, но всегда возможны исключения, так почему не сейчас?

— Ладно, только сегодня, потому что через пару дней праздники, — смеясь, ответила она. — Пригласи кого-нибудь из ребят на выходные.

— Отлично, мам, спасибо. — Сын поцеловал в щеку. Невиданное проявление нежности от парнишки, однажды решившего, что он слишком взрослый для таких жестов.

Уже на парковке, перед зданием, где проходила едва ли не большая часть её жизни, она дала себе возможность вдохнуть — выдохнуть, включила музыку на полную громкость — её способ релаксации.

Из машины выбралась лёгкой, самую малость пружинистой походкой, одёрнула юбку, возможно, немного коротковатую и яркую — из красной шотландки. По пути улыбалась встреченным коллегам, кокетливо стреляла глазами, слегка флиртовала, так, чтобы было ясно — это только флирт и только здесь и сейчас.

Стоило пройти буквально пару шагов, и кокетливая улыбка сменилась на приветливую, а яркая шотландка — на одноцветную форму.

Типовые здания из белого и красного кирпича областной больницы раскинулись на большой площади рядом с городским лесопарком, вдали от шумных магистралей и жилых массивов.

Её путь лежал в центральный корпус. Там, в боковом крыле, на первом этаже с отдельным входом, который закрыт в это время суток, располагалась её вотчина: длинный широкий коридор, стены, расписанные сказочными героями, огромная игровая комната, с большим количеством игрушек, часто пустующая, и, в самом конце — кабинет.

Когда-то у неё был просторный кабинет с кожаным мягким гарнитуром, большим столом и стеклянным, во всю стену, стеллажом. Отделение разрослось, из кабинета сделали палату на четыре человека, пришлось перебраться в скромное помещение рядом с «каморкой» старшей медицинской сестры. С небольшим холлом перед двумя дверями, где едва поместилась пара кресел — роскошь из прошлой жизни, и растение в большом горшке. Никто в отделении не знал, что это за цветок, но ухода оно практически не требовало и со своей задачей — создавать видимость уюта, словно он возможен в этом месте, перед дверью, где посетителей могут ждать неутешительные новости, — справлялось. А ещё маленький, яркий столик с цветными карандашами и раскрасками, которые всегда в изобилии на нем лежали.

Сразу окунулась в работу. Она словно забывала всё, что тревожило её вне этих стен. Максимальная сосредоточенность — пожалуй, так можно охарактеризовать это состояние. Мягкая улыбка, тихие шаги, ободряющие разговоры и бесконечная работа головного мозга.

«Думай» — так говорил её отец, и она думала, анализировала, диагностировала, добивалась и бесконечно билась, стиснув зубы под мягкой улыбкой.

Обход — неотъемлемая часть каждого дня. В последнем боксе под номером «семь» на высокой кровати сидел крохотный мальчик, рассматривал книжку. Под заспанными глазами — небольшие синяки. Уже значительно меньше — автоматически отметила она. Живой детский взгляд бегал по картинкам.

— Привет, Тошка.

— Здравствуйте, — обстоятельно ответил малыш.

— А где мама?

— У неё ангина… фулярная, — с горестным вздохом, не выговаривая «фолликулярная», ответил Тошка, — температура субфеильная, — он кивнул, вспоминая сложное для себя слово, — папа сказал, что ей нужно дома побыть, бабушка приедет завтра. Но я сам справляюсь!

— Ты молодчина, давай посмотрим, что у нас тут? О чём книжка? — Она начала отвлекать от осмотра малыша разговорами о его новом увлечении.

— Про динозавров. Я, когда вырасту, буду их изучать.

— Очень интересно, а они разве не вымерли?

— Вымерли, но можно раскопать… «Раскопки» по-научному, па-ле-онто-ологи изучают динозавров. Я тоже буду изучать, после специального института.

— А сейчас уже знаешь что-то?

— Да! Смотрите, — Тошка с энтузиазмом листал страницы книжки и рассказывал про древних животных, существование которых превратилось в миф, но по-прежнему будоражило умы мальчишек и девчонок.

Сколько раз она слышала рассказы о динозаврах из уст малышей, как сейчас от Тошки. Слушала всегда внимательно, а сама тем временем проверяла сухость кожи, просила показать язык. Малыши показывали — практически машинально, по выработанной детской привычке. В этом возрасте иметь бы привычку воровать конфеты из бабушкина стола, как она сама это делала, или не досиживать занятие по развитию речи до конца…

— Так, смотрю, у тебя всё отлично, жалобы есть? — Она как можно шире улыбнулась маленькому мальчику.

— Ну…

— Говори, — подмигнула она заговорщицки.

— Когда мне можно будет на улицу?

— Сегодня уже и можно.

— А завтра можно?

— Завтра скажет дежурный доктор, Инна Константиновна, договорились? А сегодня папа сможет с тобой погулять.

— Думаете? — Сомнение в детском голоске было столь явственным, что спина покрылась мурашками.

— Уверена, он все сделает для того, чтобы у него получилось.

— А на обследовании вы будете?

— Конечно. — Она попросту не могла не прийти, и не по долгу службы, по велению сердца.

— А папа?

— Я уверена в этом, Тошка… Тебе же не страшно?

— Нет! — ответил маленький храбрый мальчик, которого хотелось оградить от всех обследований, завернуть в тёплое одеяло и увезти к себе домой. Спрятать от всех напастей и болезней, которых хватило в его маленькой жизни!

— Вот и хорошо! Пока, мой любимый пациент.

— Не-кор-ректно так говорить, — надул губы малыш, тем не менее бросая на врача довольный взгляд.

— Мы никому не скажем, это будет наш секрет.

В конце дня кокетливое настроение и улыбку пришлось собирать по крупицам. Она шла на выход через приёмное отделение — захотелось перекинуться парой слов с коллегой, которая давно стала близкой приятельницей, почти подругой.

По пути встречались людей, которые терпеливо ожидали своей очереди на приём, УЗИ, плановое обследование.

— Что у нас тут? — спросила у дежурного врача «приёмника»

— Аншлаг, городская закрыта, света нет, всех к нам.

— Н-да…Понятно.

— В коридорах размещать будем пациентов, — с раздражением бросил дежурный и ринулся вглубь смотровой.

— Не в первый раз, — уже в спину ответила она.

Пришлось отодвинуться в сторону, чтобы пропустить каталку с мертвецки бледной женщиной. Спешащие рядом врачи быстро переговаривались между собой, молоденькая медсестра пыталась держать систему и подстроиться под быстрые шаги коллег-мужчин.

— Давай сюда. — Она забрала из рук сестры полную систему, мигом перехватила и без труда подстроилась под шаги спешащей команды.

— Что, Юлия Владимировна, никак не уйти? — спросил седоволосый доктор с добрыми глазами, — Леночка справляется. — Он кивнул на медсестру.

— Не спорю, хочу тряхнуть стариной.

— Отважная ты дивчина, не боишься в наш мужской коллектив подниматься?

— Не-а, — улыбнулась она, пробежалась взглядом по лицам двух других врачей в хирургических костюмах.

Один, совсем молоденький, скорей испуганный, чем сосредоточенный. Второй — с на редкость спокойным, даже покровительственным выражением лица. Глядя на него понимаешь, что твоя жизнь вне опасности. Он внушал доверие — сразу и навсегда.

— Какие планы на выходные? — услышала она обращенный к себе вопрос.

— О, громадьё, — с кокетливой улыбкой ответила она седовласому.

— У молодой и красивой всегда много планов.

— Конечно, Сергей Платонович. — Юлия Владимировна покосилась на спокойный взгляд и улыбку человека, ради которого зашла в тесную кабину лифта, и снова посмотрела на седые, все ещё густые волосы Сергея Платоновича.

На выходе из лифта передала систему Леночке, до отделения осталось два шага — справится. Услышала пару нужных ей слов и тут же спустилась обратно. Приёмное отделение переполнено. Ясно, что эти трое, что поднялись в лифте, да и многие другие, сегодня вряд ли уснут, да и поедят урывками — очередное беспокойное дежурство.

На выходе из типового здания, уже нажав на сигнализацию автомобиля, чтобы ехать домой, Юлия Владимировна всё-таки развернулась и вернулась туда, куда не могла не прийти, не посмела игнорировать это желание.

— Тошка, пойдёшь гулять?

— Можно? — Глазёнки вспыхнули искренней, неподдельной надеждой.

— Можно. — Она надела тонкую вязаную шапочку, курточку на Тошку, подняла на руки почти невесомое тельце малыша. Под пальцами прощупывались все ребрышки, чувствовался ритм сердечка — беспокойный от волнения, вызванного предстоящей встречей с улицей.

Юля быстро шла по коридору. Чувствовала на шее детские ладошки, а на щеках слезы — непозволительная роскошь, ненужная, даже преступная.

Таким ли был её сын в этом возрасте? В Тошке не было и половины веса для нормы в его возрасте, зато с лихвой хватало любознательности и желания жить — в его, детском, понимании: гулять, стать палеонтологом или адмиралом-океанологом, как хотелось на прошлой неделе, или знаменитым футболистом, как месяц назад.

— Пришли, — сообщила она игривым тоном маленькому пациенту.

Присела на лавочку на детской площадке рядом со входом в детское онкологическое отделение, вдали от людских потоков. Лишь тот, кто поневоле столкнулся с бедой ведает про этот уголок в парке «областной больницы». Уголок детства, оплаченный щедрым спонсором, — яркий корабль с множеством ходов и переходов, с мягким покрытием под ногами, и максимально безопасный.

— Погуляешь? — спросила она у Тошки, заранее зная ответ:

— Да! — Подопечный подпрыгнул на её руках от нетерпения.

Юлия Владимировна понимала, что скоро на смену энтузиазму придёт усталость, тогда она посадит малыша на колени и начнёт слушать про динозавров или футболистов. Про гоночные машины и мамину ангину, про то, каким молодцом он был сегодня и даже съел несколько зернышек граната. Как папа сказал после обследования, что Тошка — настоящий храбрый солдат, но, на самом деле, ему было страшно, совсем чуточку, но ведь было.

А главное — папа обещал купить игрушечную большую-пребольшую пожарную машину, раз уж на настоящей он пока прокатиться не может…

Глава 2

Среди группы весёлых девушек, которые собрались у озера, она была похожа на щенка. Не на радостного, беззаботного, даже слегка безмозглого, а на робкого, косолапого, неуверенного в том, что эти породистые лапы и хвост принадлежат именно ему. Она робко и с любопытством выглядывала из-за подружек, иногда смотрела поверх голов.

Молодой священник что-то увлечённо рассказывал, девушки внимательно слушали. Иногда громко смеялись, позабыв, что рядом человек в сане, пусть и не высоком, порой толкали друг друга локтями, перебивали, спрашивали и, — судя по широко открытым глазам, — удивлялись ответам.

Её взгляд был заинтересованным, в нём играла мысль, словно живая. Она светилась изнутри. Казалось ещё чуть-чуть, и девушка заговорит, покажет миру свои думы, сокрытые за робкими движениями. И она была красива. Красива настолько, насколько бывает красива юность. Красива словно пришедшей из стародавних времён красотой. Скажи она, что её остановили на улице с предложением сняться в кино — ей бы сразу и безоговорочно поверили.

Выше сверстниц, со светло-русыми, отливающими рыжиной на солнце волосами, тонкими чертами лица, распахнутыми навстречу новому глазами. Похожая на славянскую княжну, которая пришла в современность из позабытых сказок. Такой рисуют Василису Прекрасную или Царевну Лебедь. Красива не яркой, вычурной, навязчивой красотой, а тихой, спокойной. Никто — ни мужчина, ни женщина, не могли просто пробежать взглядом, взгляд сам собой останавливался на девушке, цеплялся и не хотел уходить. На неё хотелось смотреть, как на произведение искусства, которое бесконечно радует.

Остановившийся рядом автобус не отвлёк девушек от оживлённой беседы даже тогда, когда из автобуса, словно из огромного чрева с автоматической дверью, стали высыпать мальчишки разного возраста, от младших школьников до юношей. Они тут же принялись с разбега прыгать в озеро, кричать, фыркать и заплывать опасно далеко. Всем своим видом — криками, передразниваниями, парнишки выражали торжество молодости, силы и отчаянной жажды жизни.

На берегу устроился мужчина средних лет, зорким взглядом смотрел на ребят, улыбался лишь уголками глаз, лицо же выражало строгость. Впрочем, не похоже, чтобы хоть кто-нибудь всерьёз боялся этого человека.

— Всё, хватит, — крикнул мужчина и сделал приглашающий жест в автобус.

Младшие заторопились. Путались в шортах и обуви, по пути стряхивали с головы воду, забирались в автобус. Водитель неодобрительно поглядывал на влажные от воды и тины, усыпанные песком, шорты мальчишек.

Старшие выходили из воды степенно. Некоторые, заметив группу девушек, красовались перед ними, проходили мимо плавной походкой. А потом, не выдержав притворства, срывались в шуточные кулачные бои и, подпрыгивая, забегали в тот же автобус.

Группа девушек двинулась вдоль озера, впереди бодро шагал священник, приподнимая одной рукой подрясник, демонстрируя пыльные ботинки со стоптанными каблуками.

Парень, который вышел из воды последним, долго рассматривал группу девушек, наконец, когда процессия двинулась, он соизволил одеться и обратить внимание на окрик:

— В автобус!

— Минутку… — Парень показал взглядом на уже уходивших девушек.

— Вот неугомонный, ох и пользуешься ты моим расположением, — пожурил его наставник. — Смотри, только сегодня!

— Спасибо, — крикнул парень, на ходу обулся и поспешил за группой девушек во главе со священником.

Вернее за одной из них, которая плелась в хвосте нестройного ряда. Статные длинные ноги обхватывала ткань простого платья, бедра покачивались словно случайно, но от этого более завораживающе, главное — она обернулась, улыбнулась парню самой обезоруживающей улыбкой, какую он видел на своём недолгом веку.

Парнишка подбежал, взял за запястье. Внимательно глядя на девушку, любовался ею, встретил с улыбкой такой же заинтересованный взгляд.

— Подожди. — Они шли нога в ногу в конце строя, замыкая ряд, который возглавлял молодой священник. — Послушай… а вы кто? — решился задать вопрос парень.

— В смысле?

— Монашки, что ли? — самую малость смущаясь, уточнил свою мысль парень.

— Нет, — девушка широко улыбалась в ответ.

— Послушницы?

— Нет.

— А кто?

— Никто, — прозвучал исчерпывающий ответ.

Они так и шли, держась за руки. Подружки оборачивались, перешептывались, священник встретился взглядом с девушкой, спрашивая, всё ли у нее в порядке. Не нужна ли помощь?

— Это воскресная школа и лагерь. Православный, — наконец ответила та, от которой ждали ответа.

— Понятно, а я из лагеря олимпийского резерва. Знаешь, наверное, — «Олимпиец».

Идти нога в ногу в тишине, по пыльной дороге, казалось абсолютно восхитительным занятием, которому можно предаваться бесконечно долго, вот только дорога закончилась у стен из старого кирпича, покрытых потрескавшейся штукатуркой.

— Пришли… — разочарованно протянул парень.

— Пришли… — в унисон ответила девушка.

Она забрала свою руку и побежала вслед за входящими в калитку подругами.

Почти за стеной она услышала окрик:

— Подожди, подожди, мы же не познакомились!

— А надо? — Девушка улыбнулась своим мыслям, обернулась и посмотрела на парня.

Он был не намного выше её, может, только на полголовы. Темно-каштановые, почти черные волосы вились, свисая прядями на шею и лоб. Глаза были похожи на глаза плюшевых медведей в детском мире — непрозрачные, бездонные, карие, они смотрели на мир на удивление вдумчиво. Черты лица аккуратные, почти кукольные, на лице и руках — золотистая россыпь крупных веснушек.

— Ну… Я — Симон.

— Симон? — с подозрением уточнила девушка.

— Такое имя.

— Интересное имя, Симон, а я…

— Подожди, давай я угадаю.

— Давай! — Девушка прыснула в ладонь, с трудом подавив смех.

— Заслава? — посмотрел внимательно на красавицу, та покачала головой отрицая, потом продолжил: — Божена? Ярослава? Имя наверняка необычное, красивое, древнее, как этот монастырь.

— Юля.

— Юля? — немного опешил парень, ему не сразу удалось скрыть удивление.

— Представляешь, просто Юля, — не прекращая улыбаться и разглядывать в упор незваного собеседника, ответила девушка.

— Юлия… тоже подходит, кстати, — нашёлся Симон. — Из рода патрициев в Древнем Риме. Ты бы точно была там знатной дамой.

— Ты забавный, Симон, но мне пора идти.

— Как мне тебя найти?

— Зачем? — Юля уставилась на Симона, будто он её несказанно удивил.

— Поболтать. Погулять Мало ли.

— Приходи ко мне домой, — просто ответила Юля, пожав плечами.

— Приду, конечно, а куда?

— Улица Лесная, тринадцать, завтра с утра, я блины буду печь, — уточнила она, и ещё раз проговорила адрес, чтобы приглашенный точно не забыл.

— Блины? — недоверчиво уточнил Симон.

— Да, завтра понедельник, я пеку блины для друзей, — пояснила Юля, так словно всему человечеству было известно, что она печёт блины для друзей, а Симон по какой-то неясной причине пропустил важную информацию.

— С удовольствием стану твоим другом Юлия.

Пока Юля заходила в древнюю калитку, парень развернулся и, не оглядываясь, побежал вниз по дорожке. Путаясь ногами в пыли, он улыбался чему-то своему.

Юля не помнила, когда увлечение кулинарией вошло в привычку, ей нравилось готовить как причудливые блюда — насколько позволял семейный бюджет и полки магазинов, — так и самые простые. Она давно забрала бразды правления на кухне, считая её своей территорией. Маме с бабушкой позволялось лишь изредка помогать, а мужчинам и вовсе — только пробовать и хвалить за старания. Ей нравилось кормить людей, нравилось, что результат двух-трех часового труда исчезает со стола раньше, чем гости успевают сказать «спасибо».

Небольшой дачный домик, полученный от НИИ, в котором трудился дед, часто был полон желающих отведать «вкусненького», растущие организмы всегда были голодны и благодарны Юле за пироги или кулебяки.

К домику, окрашенному зелёной краской, выцветшему от времени, тянулись друзья с пакетами муки или сахара — так всем казалось справедливым. Никто никогда не договаривался, но за три лета сложилась традиция: дети с соседних улиц в воскресенье несли продукты, а с утра в понедельник бежали «на блины», на небольшую веранду, выходящую в старый сад, где и проводили большую часть дня, толкаясь на стульях и табуретках, которых часто не хватало. Но в этом ли дело, когда гостеприимная хозяйка щедро угощает, а разговоры ведутся громко, откровенно, с перекатами смеха и улыбок.

Никто не задумывался, что юной хозяйке веранды приходилось вставать в шесть утра — непозволительное расточительство в недолгие летние каникулы, — и, превозмогая собственную сонливость, замешивать тесто, а потом стоять у разгоряченной плиты, орудуя двумя скородами с виртуозным мастерством, которому мог бы позавидовать любой дирижёр, настолько отточенными были Юлины движения.

После каждого тонкого блина, брошенного на верх стопочек на больших зелёных тарелках, настроение шло в гору. К приходу гостей Юля становилась бодрее своих приятелей, словно это она потягивалась в постели до последнего, а потом, натянув первое, что попалось под руку, восседала за большим круглым столом, макая блин в мёд или сметану.

Заглянувший на веранду Симон не верил своим глазам, когда переводил взгляд с одного пирующего на другого, те же не обращали внимания на незнакомца, продолжали то шумно что-то обсуждать, сверля друг друга глазами, то вдруг заливаться смехом до слез.

В маленькую дверь виднелась фигура Юли в том же платье, которое запомнил Симон, — голубом с желтыми неяркими цветами и тонкими тесемками, завязанными у шеи в обычный бантик. Юля быстро передвигалась по кухне, меняла сковороды местами, подхватывала лопаткой блин, кидала в стопку, не обращая внимания на шум за спиной.

Симон сел с края стола, обратив на себя всеобщее внимание, которое быстро развеялось, когда он с лёгкостью втянулся в общий разговор. Запомнил пару имён, представившись сам. Никто не поинтересовался, откуда он и почему здесь — складывалось впечатление, что на блинный церемониал свободный вход.

— Пришёл? — Услышал Симон за своей спиной.

— Ты правда на блины звала? — спросил тот, приподнявшись со стула, не скрывая удивления.

— Да, — засмеялась Юля.

— Прикольно, — только и ответил Симон, прежде чем начать поглощать блины.

Пожалуй, это были единственные слова, которыми перекинулись гость и хозяйка за всю трапезу, пока не остались на веранде вдвоем среди грязной посуды и хаотично расставленных стульев.

Но всё это время Симон не сводил с нее глаз, что намертво приклеились к русоволосой красавице. С удивительной грацией та собирала тарелки, словно танцевала, руки порхали над грязной посудой. Казалось, зритель смотрел постановку известного хореографа, а не наблюдал за рядовым домашним действом — уборкой стола.

Спохватившись, Симон предложил помощь.

— Не надо, ты гость, — просто, без всякого лукавства или флирта ответила Юля.

— Помогу, тем более, я без муки пришёл. — Симон решил восстановить справедливость и настоять на своём.

— О, тогда ладно.

Нехитрый быт дачного посёлка не предполагал наличия горячей воды и даже водопровода с холодной. Набор вёдер с водой, газовая плита, тазик и рукомойник — вот и все хозяйственные премудрости.

В четыре руки Юля и Симон быстро справились с грязной посудой, протерли стол, вымыли пол. Потом просто сидели друг против друга.

— Получилась бы из меня знатная дама, Симон? — с хитрым блеском в глазах спросила Юля.

— Конечно, — кивнул Симон.

— Даже после мытья полов? — засомневалась Юля.

— Тем более, после мытья, — серьезно кивнул Симон, а потом совершенно неожиданно для Юли подмигнул, заставив смутиться.

— У тебя такое имя странное… Симон, никогда такого не встречала, — видимо, от смущения протараторила та.

— Необычное для России. Я и говорю с акцентом, не заметила?

— Разве. Скажи что — нибудь?

— Tu es une très jolie fille.*

— Французский? Что ты сказал?

— Сказал, что ты печешь вкусные блины, — улыбаясь, перевел Симон.

— Спасибо! — зарделась Юля.

— Je veux vous embrasser, ** — после минутной паузы продолжил Симон.

— А сейчас переведи?

— Мне очень понравилось.

— Откуда ты знаешь французский? — наконец спохватилась Юля.

Действительно интересно: откуда? В их скромный дачный поселок иностранцы не заглядывали. Мысль, что ученик спортивной школы выучил в совершенстве чужой язык, была слишком смелым предположением.

— Долгая история, но я могу коротко рассказать.

— На французском?

— Давай на русском, тебе привычней.

— Давай, — согласилась Юля, хоть и расстроилась немного. Уж очень необычно звучал французский прононс из уст симпатичного парня. Всё равно Симон бы потом перевёл.

— Моя бабушка вышла замуж за консула Франции, страшный скандал для того времени. Уехала во Францию, где родилась моя мать. Потом мама вышла замуж, родился я, теперь живу здесь, потому что бабушка давно вернулась, а родители остались во Франции.

— Ты живёшь без родителей? Как так?

— Большую часть времени я живу в интернате, так что без разницы, — равнодушно пожал плечами Симон.

— А родители к тебе приезжают?

— Мама — да, я к ней тоже езжу.

— А папа? — удивилась Юля.

— Отец — нет, они с матерью развелись. Он алжирец, так что… думаю, все к лучшему, — спокойно пояснил Симон, будто развод родителей — незначительное событие в жизни ребёнка.

Юля вздохнула, посмотрела на Симона с жалостью. В своем юном возрасте она ещё не умела скрывать мысли, эмоции. Те сразу отражались на лице.

— Перестань, ты чего? У меня всё отлично, в интернате хорошо. У меня отличная жизнь! — заверил собеседницу Симон.

— Прости. — Юля отвела взгляд в сторону, покраснела, стало стыдно за свои мысли и главное, за то, что они отразились на лице. — Так тебе нравится в интернате? — решила она отвести разговор в сторону.

— Это спортивный интернат на самом деле. Если хочешь заниматься спортом профессионально — нужно сделать выбор. Я сделал. — Последнее Симон произнёс твердо, настолько уверенно, что Юля на секунду опешила.

— Ты спортсмен? Какой вид спорта? Хотя, подожди, ты говорил, что с «Олимпийцем» приехал, значит, плаванием занимаешься. Все, кто приехал в том автобусе, хорошо плавали, я помню!

— Плаванием, — согласился Симон.

— Я не умею плавать, — с легким вздохом произнесла Юля.

— Совсем? — удивился Симон, будто Юля не плавать не умеет, а, например, дышать.

— Совсем.

— Это просто.

— Нет, не просто, у меня не получилось. Даже в школе двойку поставили, в третьем классе, а потом я вовсе начала воды бояться.

— Могу научить. Хочешь? — с воодушевлением предложил Симон.

— Нет, спасибо, не надо! — встрепенулась Юля.

Она действительно боялась воды, особенно открытых водоемов: озер, прудов, особенно моря.

— Ну, ладно… — постарался скрыть удивление Симон.

На веранду зашёл мужчина, невольно отвлекая беседующих, те обернулись на звук его шагов. Симон приподнялся, увидев гостя, Юля широко и счастливо улыбнулась.

— Привет, крошка, надеюсь, в нашем поселке никто не умрёт с голоду сегодня? — произнёс зашедший, тут же обнял Юлю с особенной теплотой.

Достаточно было беглого взгляда, чтобы понять, что обнимает Юлю родной отец: точно скопированные черты лица, у Юли они были более тонкими, женственными, открытый взгляд и улыбка оказались схожими, как у близнецов.

Пожалуй, в отце отсутствовала грация, неуловимое изящество движений, присущее Юле, как и робость, удивление, что порой проскакивали в мимике, уголках глаз, улыбке девушки. Движения отца Юли были уверенными, даже молниеносными. Он словно думал и действовал одновременно, не давал себе права на ошибки и сомнения.

— Ты познакомишь меня с новым другом, Юля? — Отец вскользь напомнил дочери правила приличия.

— Это Симон, — опомнилась Юля, махнув в сторону Симона и продолжила: — Это мой папа, Владимир Викторович.

— Очень приятно, Симон, — протянул руку для приветствия Владимир Викторович.

— Взаимно, — тут же ответил Симон.

Симон вовсе не смутился, не озадачился приходом отца новой знакомой. Он наблюдал за взаимодействием отца и дочери: как, садясь за стол, Владимир Викторович отодвинул стул, как разгладил поданную льняную салфетку.

Симон видел, с каким нескрываемым обожанием отец смотрит на дочь. На передвижения Юли. На блюдо с блинами, бережно накрытое тарелкой, поверх которой лежала записка «папочке».

Владимир Викторович с легкостью факира вовлек в непринужденную беседу дочь и Симона. Между делом спросил, где же они познакомились, чем собираются заниматься в течение дня, поинтересовался планами Юли, хлопотами на кухни, предстоящим ужином.

Уже в дверях, собираясь уходить, Владимир Викторович бросил на Симона очередной озадаченный взгляд, почесал переносицу и наконец спросил то, что видимо терзало весь завтрак:

— Симон, где я мог тебя видеть? У тебя запоминающаяся внешность.

— Возможно, в округе, — растерялся Симон.

— Скажи-ка свою фамилию?

— Брахими.

— Симон Брахими?

— Да.

— Ты Симон Брахими?! — воскликнул Владимир Викторович, не скрывая удивления, даже восхищения присутствием Симона на своей территории.

— Да, — подтвердил Симон.

Юля лишь удивленно переводила взгляд с одного на другого собеседника. Имя Симон Брахими ей не говорило ни о чем.

— А я-то думаю, — покачал головой Владимир Викторович. — Тебя недавно показывали в новостях. В спортивном вестнике освещали чемпионат мира по плаванию. Юленька, не видела последний вестник? Впрочем, неважно. Молодой человек, вам есть чем гордиться, в вашем возрасте серебряная медаль…

— Только серебряная. — Симон сморщился, как от сильнейшей зубной боли, невольно сделал ударение на слово только, не пытаясь скрыть недовольство собственным достижением.

— Ни к чему страдать перфекционизмом, — отозвался Владимир Викторович. — Это большой успех! Уверен, вы проделали большую работу. Вас ждет блестящее будущее и непременно золотая медаль.

— Естественно, — в ответ на слова поддержки кивнул Симон, словно уже выиграл золото, а медаль висит на стене его спальни. Будто уже не единожды подержал в руках трофей, ощутил вес, гладкость медали, прошелся пальцами по рельефу, прижал к губам.

— Прогуляемся? — спросил Симон, когда Владимир Викторович, поблагодарив дочку и пожав руку будущем чемпиону, вышел.

— Хорошо, — промурлыкала себе под нос Юля, старательно пряча взгляд.

— Эй, ты чего? — спросил Симон Юлю на улице, уставившись на смущённо опущенную голову и напряженные плечи.

— Ты чемпион, правда? — буркнула она.

— Только призёр, а чемпион я не настоящий.

— В каком смысле «не настоящий»?

— Настоящий чемпион — олимпийский, считается только золотая медаль, — пояснил Симон свою мысль.

— Ну…

— Даже если бы я был олимпийским чемпионом, что это меняет для нас с тобой? Лучше давай погуляем. Меня тренер до вечера отпустил, под честное слово.

Удивительная атмосфера тихого посёлка, с улицами, некогда широкими, кустами шиповника, облепихой по краям дорожки, которая вела прямо к озеру, звенела в воздухе.

Небо было настолько высоко, что казалось невидимым. И только при взгляде на гладь неподвижного озера приходило понимание, вот оно — небо. Отражалось в ряби воды, плескалось спинками мелкой рыбёшки, качалось на волнах, рядом с кувшинками.

Неспешная беседа привела Юлю с Симоном к стволу дерева, которое свалилось от ветра настолько давно, что кора отсохла. Теперь ствол напоминал гладкую, отполированную до блеска скамью, на которой удобно сидеть, любоваться видами, самыми простыми, бесхитростными и одновременно сочными, как трава под ногами.

Симон обнимал Юлю, та не возражала и положила голову ему на плечо. Он аккуратно скользнул рукой, дернул за кончик тесемочки у шеи, и шепнул на ухо:

— Послушай, уверен, это нагло, пожалуйста, не обижайся на меня, просто…

— Что? — Юля отвела взгляд от озера, заинтересованно посмотрела на Симона.

— Никогда не встречал таких красивых, как ты. Правда. Ни в России, ни во Франции, нигде. И я хочу заняться с тобой любовью. Это возможно?

— Нет, — тут же ответила раскрасневшись Юля.

— Ты девственница? — без обиняков выдал Симон.

— Да, — буркнула Юля, нагнувшись к собственным коленкам, слегка прикрытым платьем, будто хотела спрятаться.

— Всегда бывает первый раз, пусть у тебя он будет со мной. Подумай.

— Мой первый раз будет с мужем. — Юля сама не заметила, как перешла на повышенный тон.

— С мужем? То есть, подожди, только после свадьбы? — Симон ошарашенно уставился на Юлю, даже не пытаясь скрыть искреннего удивления. — Глупо, — резюмировал он.

Они гуляли целый день, с легкостью находя темы для бесед, не касались лишь предложения Симона. Лишь когда сумерки сменил полноценный вечер, пришли к дверям маленького дачного домика на Лесной улице.

— Ты придёшь ещё? — с нескрываемой надеждой спросила Юля.

— Можно? — с подозрением уточнил Симон.

— Конечно… я просто подумала, ты не захочешь меня видеть после отказа, — вздохнула Юля.

— Я не обещаю, что не стану просить заняться со мной любовью, — засмеялся Симон. — Но, конечно, приду, если хочешь.

— Когда? — решила уточнить Юля

— В среду, после обеда — нормально?

— Да! Я приготовлю жульен и…

— Жульен? А что ты ещё можешь готовить?

— Многое. Голубцы умею, супы разные, отбивные, антрекот, курицу в пиве, сладкие пироги, с мясом, с грибами…

— Выходи за меня замуж! — выпалил Симон.

— Смеёшься? — Юля уставилась на взволнованного собеседника, а у того, казалось, даже веснушки нетерпеливо запрыгали в ожидании ответа.

— Мне не до шуток, — всплеснул руками Симон. — Я встретил самую невероятную девушку, какую только мог вообразить! Да я попросту не могу потерять тебя! Выходи за меня! Серьёзно, в среду приду с паспортом. С ума сойти! Я женюсь!

— Я не могу замуж в среду, — совершенно растерянно промямлила Юля.

— Почему? И, кстати, после свадьбы мы сможем заняться любовью. — От озвученного Симон воодушевился еще сильнее.

— Не могу! — взвизгнула Юля, тут же пояснила: — Мне нет восемнадцати.

— Сколько тебе? — Симон с опаской всматривался в красивое, совершенно растерянное личико…

— Шестнадцать, — призналась Юля, глядя, как округляются в ужасе карие глаза напротив, и виновато добавила: — с половиной. Скоро семнадцать… Весной.

— Блин! — зажмурился Симон, взлохматил кудри, встряхнул головой, будто не верил сам себе. Наконец, посмотрел на смущенную собеседницу: — Пожалуйста, прости меня, я вел себя непозволительно, думал ты старше.

— Папа говорит, я рослая. — Юля виновато отвела взгляд.

— Ты настолько красивая, что я совсем перестал соображать. Воскресная школа ведь для школьников! Прости меня, ладно? — В отличие от Юли Симон не отводил взгляд, смотрел прямо на Юлю и ждал ответа. Он действительно раскаивался в своих словах и мыслях.

— Ладно, — кивнула Юля. — А ты придешь… теперь? — поспешила она уточнить.

— Конечно. К тому же, я сделал тебе предложение, и как честный человек не могу не прийти, — тепло улыбнулся Симон.

— Ты такой смешной, Симон Брахими! — закатилась Юля в довольном смехе.

— Обхохочешься, — буркнул тот себе под нос и решительно продолжил: — Юлия, я обязательно приду.

==============================

* Tu es une très jolie fille — ты очень красивая девушка (перевод с французского)

** Je veux vous embrasser — я хочу тебя поцеловать (перевод с французского.)

Глава 3

Фельдшер скорой помощи, молодой, со светлыми взъерошенными волосами, торчащими, словно солома, в синей форме и стоптанных, некогда белых кроссовках, смахивал на воробья, который ранней весной выпрыгнул погреться на солнышко, и случайно попал в обледенелую лужу.

— Юлия Владимировна, — говорил он так, словно устал повторять. — Давайте в восьмерку. Хорошая клиника, чистенько, ремонт недавно был.

Сидевшая напротив Юля, со следами яркой помады на бледном лице, поджимала губы, упрямо качала головой:

— Нет.

— Хорошо. — Фельдшер громко, даже демонстративно, захлопнул папку со стопкой казенных бумаг, и тут услышал вопрос:

— Можно укол?

— Какой укол, милая? Нельзя при остром животе. Вы-то должны понимать, — упрекнул фельдшер.

Юля сжалась от интонации врача. Она действительно должна была понимать и понимала, но боль становилась невыносимой.

— Юль, — обратился к ней присевший рядом Витя — однокурсник, аккуратно причесанный, в ладно сидящем свитере, начищенных ботинках. — Юль, потерпи. Давай я тебе помогу.

Он помог Юле встать, бережно приобнял за талию, позволил на себя опереться.

Витя был невысокого роста, ненамного, но ощутимо. Когда-нибудь наберет мышечную массу, потом жирок, станет степенным, возможно, лысым, а пока рядом с Юлей он смотрелся мелкокостным. Та была болезненно худой, однако из-за роста и очевидной красоты худоба не бросалась в глаза.

Яркая красота, вот что бросалось в глаза. Умелый макияж подчеркивал изящные черты лица, волосы мягко спадали по плечам, даже слегка размазанная тушь лишь подчеркивала глубину взгляда, в котором мелькала странная для подобной внешности неуверенность в себе — щенячья.

— Давай, поеду с тобой, — предложил сердобольный Витя.

Витя уже одной ногой стоял в карете скорой помощи, когда фельдшер отодвинул его со словами:

— Только родственники. — Фельдшер раздраженно отдернул Витю, усадил Юлю на маленький стульчик рядом с носилками с ободранным кожзаменителем. — Поехали, Николай! — крикнул он водителю.

Юля отвернулась к окну. Фельдшер задержал взгляд на тонком профиле, пробежался от губ к шее, и, словно удивившись чему-то, усмехнулся про себя.

Карета скорой помощи больше напоминала тыкву, отчаянно скрипела на кочках, разбитая подвеска издавала громыхающие звуки. Юлю затошнило, она потянулась к окну в надежде вдохнуть свежего воздуха —оказалось, створка не открывается.

— Приляг, — сказал белобрысый фельдшер. — Давай, давай, прямо в куртке можно. — В его голосе послышалось сочувствие.

Юля благодарно посмотрела на своего спасителя и, повернув голову вправо, постаралась дышать ровно. Ей казалось, как только она переступит порог областной больницы, все проблемы решатся: уйдёт боль, странный фельдшер начнёт улыбаться, помада, оброненная в лекционном зале, вернётся в сумочку.

Ошиблась. Фельдшер быстро отдал сопроводительные документы, бросив еще разок на прощание, перед тем, как практически убежать:

— Точно нет паспорта?

— Нет, — буркнула Юля.

Металлический стул был неудобным. Неудобно было всё — сидеть, стоять, лежать.

Юле хотелось обратить на себя внимание, но, глядя на людей, — мужчин и женщин, бледных, с полиэтиленовыми пакетами, наскоро собранными родственниками перед отправкой в больницу, она поняла, что может и подождать. Пройдёт в порядке очереди. На общих основаниях.

— Юля? — услышала она от смутно знакомого мужчины в белом халате. — Что ты здесь делаешь?

— У меня живот болит, — скривившись, прошептала Юля.

— Живот? И почему ты сидишь в приемном покое?

— А где?

— Подняться надо было. Иди-ка за мной, идти можешь? — спохватился доктор.

Идти Юля могла, в положении, когда не нужно сгибаться, её организм хоть как — то функционировал, а не заставлял корчиться и поскуливать от невозможной боли.

Двадцать минут, проведённые в смотровой, показались вечностью. Голубой кафель со светлыми разводами делал холодное помещение более студеным, будто опасным.

Идея вызвать скорую помощь уже не казалась такой уж умной. Юле не оказывалась вообще никакая помощь в общей сложности уже два часа — и это со времени, когда фельдшер приподнял бровь и спросил: «Вы уверены, девушка?».

Тогда она была уверена, сейчас уверенность стремительно уменьшалась. С сожалением вспоминался собственный отказ на предложение фельдшера отвезти в восьмую клиническую больницу.

В смотровую зашло несколько врачей в хирургических костюмах, доктора приветливо улыбнулись неожиданной пациентке.

— Ну-с, Юленька, на что жалуемся? — спросил один из зашедших.

— Живот… — Юля с трудом сдержала слёзы.

— Посмотрим, — приободрил врач.

После дежурных вопросов, ответов, пальпации, смешков, подмигиваний и даже шутливых заигрываний, которые были предназначены для отвлечения Юли, — эдакий проверенный способ «заговорить» нервного пациента, — она раздраженно выяснила, что «нужно подождать ещё совсем чуть-чуть».

В смотровой остался доктор постарше. Юля вспомнила, что знакома с ним. Он расспрашивал о здоровье мамы, бабушки. Интересовался, определилась ли она со специальностью, именами её профессуры, планами на будущее. Чуть позже зашёл следующий врач, на взгляд Юли слишком молодой и очень усталый. Он смотрел словно бы поверх и самой Юли, и своих коллег.

— Юрий Борисович, приветствую. — Привстал доктор постарше, который расспрашивал Юлю. — Похоже, ваше. Это Юлечка, дочка Владимира Викторовича, прошу любить и жаловать.

— Что ж, полюбим, пожалуем, — улыбнулся Юрий Борисович, подошёл к раковине вымыть руки. — Животик покажи? — обратился он к Юле, уже стоя у кушетки. Та покорно потянула свитер с футболкой вверх. — Здесь больно? Здесь? А так? Хм.

Это «хм» не предвещало ничего хорошего. Юле стало нехорошо от этого «хм», ещё больше, чем было утром или за три дня до этого, или за неделю.

Обменявшись с коллегами репликами, косыми взглядами, побарабанив пальцами по столу, Юрий Борисович устало вздохнул, словно его терзали сомнения. Старший товарищ одобрил его дальнейшие действия.

Диалог обычному пациенту непонятный, если тот — не дочь заведующего гинекологическим отделением областной больницы, куда ее привезла карета скорой помощи, которую пришлось вызвать в медицинский институт, где Юля только-только начала учиться.

Последовали типовые вопросы, с такими же типовыми ответами, по сто пятому кругу. Кафель давил, действие обезболивающего, которое Юля себе вколола, начало заканчиваться, а вопросы — откровенно раздражать. Неужели настолько сложно оказать необходимую помощь?!

— Половой жизнью с какого возраста живете, Юлия Владимировна? — спросил Юрий Борисович, глядя не на пациентку, а в уже изрядно исписанную историю болезни.

— Я… я не живу.

— Юля, тебе же известно, что такое врачебная тайна?

— Конечно.

— Тогда ты должна понимать, что я не скажу твоему папе, если ты опасаешься его реакции.

— Я. Не. Живу! — вспыхнула Юля, аж уши покраснели.

— Хорошо, — спокойно отреагировал Юрий Борисович. — Сейчас мы сделаем УЗИ, потом поднимемся в палату.

— Что со мной? — Юля нетерпеливо перебила врача. — Что?

— Ничего такого, чего мы не сможем решить. Встать можешь? — Юле показалось, что голос звучит еще более устало, чем в начале осмотра.

Вдруг стало стыдно. Кому, как не ей знать, что врач гинекологического отделения, приходя домой, вытягивает ноги на ближайший стул и, закрыв глаза, слушает тишину. Синяки под глазами порой не проходят даже после двух дней выходных, а дежурства затягиваются на неопределенное время. Скорее всего, Юрий Борисович не спал уже сутки и до утра ему вряд ли удастся сомкнуть глаза.

Кабинет УЗИ был затемнен, врач приветливо шутила, улыбалась пациентке и Юрию Борисовичу, который хмуро смотрел на монитор и иногда бросал взгляд на Юлю. От этого взгляда становилось откровенно не по себе.

— Ну что ж… Пойдём в палату, Юлия Владимировна, — излишне бодро произнёс Юрий Борисович, приглашающе указывая рукой на дверь.

— Ей нет восемнадцати, — ответила за Юлю УЗИ-специалист. — Отцу дозвонились?

— Нет ещё. Придумаем что-нибудь, — одобрительно улыбнулся Юрий Борисович, глядя на перепуганную Юлю.

— Её нужно в педиатрию, срочно! — УЗИ-специалист повысила голос, заставив Юлю вздрогнуть.

— Не нужно, — спокойно ответил Юрий Борисович, взял коллегу под руку, отвел в сторону, напоследок бросив широкую улыбку Юле, мол, всё под контролем.

— С ума сошёл? — Женщина-доктор старалась говорить тихо, только большой и пустынный кабинет УЗИ отлично создавал эффект эха, поэтому Юля слышала весь диалог.

— Сегодня Семёнов дежурит. Ты бы отправила свою дочь к этому коновалу, а? — с раздражением прошипел Юрий Борисович. — Я знаю, что ей нет восемнадцати. Беру ответственность на себя.

— Ненормальный, — вздохнула женщина.

На этих словах Юле стало ещё хуже. Боль пронзила живот от правого бока до спины острым, раскаленным, жгучим клинком. Юля тихо всхлипнула, готовая расплакаться от отчаяния, боли, жалости к себе.

— Юлия Владимировна? — Юрий Борисович мгновенно отреагировал на всхлипы.

— Просто Юля, — проныла она в ответ.

— Хорошо, Юля, сейчас мы поднимемся в палату, тебе станет легче.

Палата оказалась отдельной, на одного пациента. Медицинская сестра, бесконечно извинялась, пока заправляла постель, измученная Юля от излишней суеты успела устать.

— Хорошо, Юля, — сказал Юрий Борисович, когда Юля наконец-то улеглась, облачившись в ночную рубашку огромного размера с казенными печатями на плече и подоле. — Мне нужно тебя осмотреть, ты понимаешь, о чем я? На кресле. Ты понимаешь — как?

Юля понимала…

— Это может сделать кто-нибудь другой?

— Женщина? — сочувственно улыбнулся Юрий Борисович. — Нет, Юля, вечер пятницы, боюсь, врачей женского пола не будет до понедельника.

— Тогда я папу подожду, — пискнула Юля, понимая, что ждать отца даже более глупо, чем настаивать на докторе-женщине.

— Твой папа в Красноярске. Прямо сейчас осмотреть тебя могу только я. — Юрий Борисович проговаривал по слогам, медленно, терпеливо, как учитель маленькому ребёнку непонятный материал. — Мы не можем ждать твоего папу. Не можем ждать другого врача. Не можем ждать утра. Скажи, что ты принимала?

— Ничего.

— Сдаётся мне, что ты лукавишь, итак?

Юля назвала препарат.

— Сколько?

— Пять кубиков утром. И днём…

— Отлично, жду тебя в смотровой прямо по коридору.

— Я не пойду, — заупрямилась Юля. Конечно, она была неправа, только Юрий Борисович был не просто мужчиной, он был молодым мужчиной. Юля никак не могла… Никак!

— Юль, — вздохнул Юрий Борисович — Хорошо, давай так: твой папа гинеколог?

— Гинеколог.

— Он мужчина?

— Мужчина.

— Кому, как не тебе знать, что ничего страшного, предосудительного в осмотре мужчиной гинекологом нет. Стесняться не нужно.

Коридор казался чересчур длинным, медицинская сестра — очень навязчивой, мама — слишком далеко, Красноярск — недосягаемым. Юля, с раннего детства вращаясь в кругу друзей отца, поступила в медицинский институт. По всем законам она должна была выработать спокойное отношение к медицинским манипуляциям, но её накрыл приступ самой настоящей паники. Ей захотелось сбежать, запахнуть огромную ночную сорочку вокруг тела и нестись вдоль бежевых стен с деревянными перилами.

— Помнишь, мы уже встречались? — спросил с улыбкой Юрий Борисович в смотровом кабинете на фоне того самого, пугающего по одури кресла.

Юля не помнила и не хотела помнить. Она хотела зажмуриться, чтобы все исчезло, чтобы стыд, который настолько отчаянно сковал сейчас внутренности, что прошла боль, поглотил её целиком, без остатка. Чтобы сама она испарилась, растаяла как эфир. От мысли, что ее будет осматривать мужчина, было не по себе. Понимание, что этот мужчина еще и знакомый, точно не придавало решимости.

— Садись. — Юрий Борисович показал рукой на кушетку, Юля неуверенно посмотрела на застеленную поверхность. — Просто садись, на попу, поговорим, — пояснил он. Ты по-прежнему боишься ездить на мотоцикле?

Юля, наконец, вспомнила этого врача со спокойным, немного усталым взглядом. Вспомнила, при каких обстоятельствах они встречались.

Больше года назад она зашла к папе на работу, нужно было забрать бабушкины лекарства. Юля, сидя в просторном кабинете, взглядом скользила по справочной литературе, картинам на стенах. Всё это видела уже не один раз. Невелико развлечение — кабинет заведующего гинекологическим отделением областной больницы. Стопка медицинских карт, бумаги, снимки, книги.

Владимир Борисович задержался у сложной пациентки. Юля пришла заранее в надежде перехватить папу — необходимо было сегодня сдать реферат, только отца не застала. Она нервно подергивала ногами в самой простой обуви, теребила маленькие белые пуговицы на блузке — хлопковой, простого кроя, с круглым воротничком и из атласной тесьмы бантиком.

Наконец-то зашёл Владимир Викторович, извинился перед дочкой, прижал к себе, прошептал: «Прости, прости». Напряженные плечи Юли тут же расслабились. Она улыбнулась. Ноги перестали отбивать бесполезную чечётку, руки оставили в покое несчастные пуговицы, спокойно опустились вдоль тела.

— Держи, — протянул зеленый пакет папа.

— Ты взял с собой ужин? — обеспокоилась Юля.

— Уверен, наше отделение не погибнет голодной смертью благодаря тебе, Юленька. — Владимир Викторович улыбался дочери, любовался ею, восхищался. — Сильно опаздываешь? — спохватился он.

— Сильно, — со вздохом согласилась Юля.

— Плохо. Беги. — Отец быстро поцеловал Юля, та развернулась к двери, чтобы спешно отправиться по своим делам и столкнулась с входящим врачом. Совсем молодым, скорей всего интерном или ординатором, на глаз возраст Юля определять еще не научилась.

Буркнув приветствие, она обогнула доктора и почти вышла из кабинета, как услышала за спиной:

— Ты на колёсах? — Владимир Викторович спрашивал предполагаемого интерна.

— Да.

— Рабочий день закончен, подбрось Юленьку, вам в одну сторону.

— Без проблем.

— Только смотри, чтобы без проблем, — назидательно проговорил Владимир Викторович подопечному.

Юля пошла следом за молодым доктором. Он представился Юрием, попросил подождать совсем немного, пока переоденется. Вместе они спустились на первый этаж и прошли по парковке областной больницы.

— Никогда не ездила? — услышала Юля, когда они подошли к месту назначения.

Она удивленно посмотрела на «колеса» — самый обыкновенный мотоцикл. Может, немного больше обычного, но всё же мотоцикл — один из самых опасных видов транспорта. Юля с сомнением оглядела агрегат, с ещё большим — Юрия.

— Держи. — Юра протянул круглый шлем, она покорно надела, чувствуя себя крайне глупо и скованно.

— Устраивайся. — Юрий сидел, перекинув длинные ноги через сиденье, и ждал.

Юля неуверенно присела, стараясь минимизировать прикосновения к мужскому телу. Услышала, а потом и почувствовала гул, зажмурила глаза. Проехали они совсем немного, медленно. Остановились у обочины рядом с широким газоном со свежей травой.

— Я проходил практику в травматологии, поэтому мы поедем не превышая скорости, аккуратно, и получится всё равно быстрей, чем на общественном транспорте. Лишь идиот не боится, поверь, я никогда не нарушаю правила, всегда предельно осторожен.

— Хорошо, — кивнула Юля. В конце концов её с мотоциклистом отправил папа, если бы Юрий был гонщиком, Юлю бы близко не подпустили к нему и мотоциклу.

Им едва удалось добраться до конца газона, снова пришлось остановиться.

— Юль, держись за меня крепче. Плотнее. Понимаешь, как?

— Как? — Юля слезла с мотоцикла, отступила на шаг, будто собиралась издалека посмотреть, как же нужно держаться.

Может быть, покажут на какой-нибудь другой девушке? Одна как раз шла по тротуару между проезжей частью и газоном.

Вдруг, абсолютно неожиданно Юля оказалась прижатой спиной к мужской груди. Юрий крепко обхватил её за талию, нагнул влево, вправо, не теряя контакта тел. Каким же горячим он был, твёрдым, возмутительно сильным. Мужчиной.

— Примерно таким образом. — Тут же отошёл на несколько шагов Юрий, встав перед лицом Юли, чтобы поймать зрительный контакт.

Юля аккуратно, едва прикасаясь к ткани рубашку в мелкую, едва видную клетку, ухватилась за Юрия.

— Ну?

— Что ну?

— Ты будешь держаться крепче?

Юля резко отпустила руки, собралась уйти. Пусть провалится этот мотоцикл и Юрий вместе с ним. Из глубины души поднималась неприязнь к незнакомому человеку, а от шеи к лицу пополз румянец, задевая уши и кончик носа.

— Юля? — Юрий всмотрелся в лицо своей спутницы, будто только — только разглядел, буквально секунду назад. — В чем дело?

— Это неприлично… — прошептала в ответ Юля.

Пусть думает что угодно, прижиматься к постороннему мужчине, так прижиматься — неприлично! Неловко, стыдно.

— Неприлично? — опешил Юрий. В лексиконе врача-гинеколога не могло быть такого слова, но у Юли-то было! — Юленька, неприлично будет, если я разобью дочь своего непосредственного руководителя, а прижаться во время езды… — он продолжал всматриваться в лицо Юли, которое стало еще красивей то ли от гнева, то ли от стыда. — Я знаю, что нам поможет. Подождешь меня? Только обязательно подожди! — быстро проговорил Юрий, прокрутил ручку стартера и рванул с места.

Вернулся почти сразу, протянул Юле тёмную кожаную куртку — плотную, жёсткую, прошитую спереди и сзади грубыми стежками.

— Надень, — протянул он куртку Юле. — В ней ничего чувствуется, — уточнил Юрий, игнорируя алые щеки собеседницы. — Это куртка моей жены, так что я знаю, о чем говорю. Поехали?

Юля облегченно вздохнула, выдавила: «поехали». Уселась на мотоцикл. В куртке, которая защищала от слишком интимного контакта действительно было комфортней.

Сейчас, в смотровой, Юрий Борисович смотрел так же, слегка насмешливо. Он рассказывал о двигателе и проблемах с ходовой двухколесного товарища, а сам в это время расправил пелёнку на гинекологическом кресле, рукой потянул к нему Юлю.

Отвернулся, продолжая неспешный рассказ, терпеливо подождал, пока пациентка собралась духом, устроилась удобней, максимально натянув подол ночной рубашки на низ живота, отдавая должное собственной стеснительности, и изо всех сил постаралась абстрагироваться от происходящего.

Юля ждала, когда Юрий Борисович перестанет рассказывать про свой мотоцикл, обратит на неё внимание. Поймала его взгляд, и вдруг с ужасом поняла, что он уже давно ничего не рассказывает. Подол рубашки приподнят, как необходимо для осмотра. Заученным движением Юрий Борисович устраивал Юлю удобней, и говорил.

— Сейчас мы только посмотрим. Животик расслабь. Юля, надо, — притворно-строго цыкнул он.

Юля зажмурила глаза, намереваясь честно вытерпеть всё, что будет с ней происходить, собралась духом, и вдруг услышала:

— Всё, вставай. Юленька, нам понадобится небольшое хирургическое вмешательство… Срочно.

Это было последнее, что она услышала, а потом разразилась слезами. Юля трусливо отказывалась от вмешательства, умоляла подождать папу и, в конце, всхлипнув особенно громко от простреливающей боли, пропищала:

— Я умру…

— Не умрёшь, это рядовая операция.

— Умру! — Паника захлестывала Юлю. Умение логически мыслить, оценивать происходящее исчезло, как и не бывало.

— Юля, ты же храбрая девушка, ты не умрёшь, — повторил Юрий Борисович. Слова врача должны были утешить, вот только совсем не утешали, не придавали ни храбрости, ни уверенности.

Паника холодной волной накатывала на Юлю, её начала бить мелкая дрожь. Не было ни единого сомнения — она умрет сегодня, пока папа в Красноярске, а мама с труппой на гастролях. Даже бабушка на даче, и нет никакой возможности сообщить родным о собственной скорой смерти.

Юля постаралась плакать тихо, краешком сознания понимая всю необоснованность собственного страха. Отлично осознавала, случись с ней — дочерью заведующего отделением, — нечто, угрожающее жизни или здоровью, уже был бы вызван не один врач с огромным послужным списком и клиническим опытом.

Она отлично понимала — это всего лишь паника, переизбыток эмоций. Может быть, она перебрала с обезболиванием… И именно от препарата у нее кружилась голова.

— Умру, — всхлипнула она в спину Юрию Борисовичу. Тот поспешил из смотровой, предварительно дежурно рассказав про подготовку к операции и анестезию. — Умру, — из чистого упрямства, иррационального желания, чтобы её пожалели, повторила Юля и заплакала. Через пару секунд рыдания её буквально раздирали, не осталось ни единого шанса, что она возьмет себя в руки.

Юрий Борисович тяжело вдохнул, словно Юля раздражала его, впрочем, скорей всего именно так и было, сел рядом с ней на кушетку и, улыбаясь явно через силу, начал говорить:

— Юля, ты умная девушка. Поступила в медицинский, твой папа врач. Ты прекрасно понимаешь, что не умрешь. Не надо плакать, утром голова будет болеть. Давай не будем…

Юрий Борисович вдруг подтянул Юлю на себя, усадил к себе на колени, как маленького ребёнка, и начал приговаривать, что она, конечно, не умрет. Что будет жить очень долго, поступит работать к ним в больницу. Не пристало настолько красивой девушке плакать из-за какого-то глупого врача, которому приспичило ее напугать.

Все говорил и говорил, без устали и перерыва. Детально рассказывал о течении операции, послеоперационном периоде, о том, чего именно Юле следует ожидать, как себя вести. Давал подробные, четкие и понятные инструкции — и Юле становилось ощутимо проще.

Юрий Борисович спрашивал о молодом человеке Юлии, его успехах, между делом похвастался достижениями своей жены. И снова вернулся к объяснениям, проговорил несколько раз каждую мелочь. На всякое произносимое слово Юрий Борисович проводил рукой по Юлиной руке — словно втирал в кожу понимание, делился спокойствием.

В операционной, таращась в хирургические светильники, последнее, что запомнила Юля — это подмигивающий, насмешливый взгляд Юрия Борисовича и слова:

— Встретимся в палате.

Пока Юля приходила в себя, ей казалось, что Юрий Борисович действительно находился в палате. Она отчётливо помнила его раскинувшуюся на стуле фигуру с вытянутыми вперёд ногами, а ближе к утру — склоненную к спинке кровати голову.

Утром, открыв глаза, Юля никого в палате не застала. Огляделась: помещение выглядело иначе, хотя определенно это была та же самая комната, что и накануне вечером. Стены оказались более светлого тона, обнаружились шторы на окне, цветы в небольшой вазе на тумбочке рядом с кроватью.

Юля попыталась пошевелиться — стало больно. Вскоре пришла улыбчивая медицинская сестра, терпеливо подождала, пока Юля измеряет температуру тела и со словами: «У меня лёгкая рука» сделала два укола, а после сразу убежала по делам. Юлия — не единственная пациентка.

Чуть позже заглянул Юрий Борисович. Он казался бодрым. Глядя на него Юля решила, что ей приснилось его присутствие в палате ночью. Невозможно быть таким веселым, полным энтузиазма, заряжать хорошим настроением после бессонной ночи на неудобном стуле. Впрочем, уточнять приснилось ли ей, Юля не стала — постеснялась.

Юрий Борисович внимательно осмотрел пациентку, немного поболтал, никак не напоминая о Юлином позорном поведении накануне вечером, показал кнопку срочного вызова, сказал, что непременно заглянет вечером и ушел.

Действительно, ближе к вечеру он вернулся, зашел в палату с огромным, полиэтиленовым пакетом.

— Тебе бабушка передала, я съездил к вам домой, — протянул он гостинец из дома ошарашенной Юле.

— Вы сами съездили? — почему-то не поверила та.

— Конечно. У твоей бабушки поднялось давление, мы с Владимиром Викторовичем решили, что лучше ей побыть дома, не стоит ехать через весь город на общественном транспорте. Маме не стали сообщать, чтобы не волновать. Ты ведь не возражаешь? Твой папа приезжает завтра утром. Здесь ночная рубашка, смена белья, полотенце. — Юрий Борисович поставил пакет на тумбочку у изголовья Юлиной кровати, осекся, нахмурился, глядя на стол у окна: — Ты не притронулась к обеду? Почему?

— Не хочу есть, — вздохнула Юля.

— Невкусно? Всегда считал, что моя жена хорошо готовит.

— Это готовила ваша жена? — удивилась Юля, впрочем, если бы она посмотрела хоть в пол глаза на тарелки, поняла бы, что обед не из больничной столовой.

— Да.

— Простите. Но я не хочу… — Юля мельком бросила взгляд на еду и отвернулась в противоположную сторону.

— На этом месте подробней. Отсутствие аппетита… — начал Юрий Борисович.

— Нет у меня никакой инфекции! — нервно возразила Юля. Как будущий врач, она прекрасно понимала, что отсутствие аппетита — плохой знак. Пришлось пояснить: — Я толстая!

— Что — ты? — опешил Юрий Борисович.

— Толстая! Женщина должна быть немного анорексичной.

— Невозможно быть немного анорексичной, как нельзя стать чуть-чуть беременной. Ты не толстая, Юля, у тебя явный недостаток веса… — Юрий Борисович пробежался взглядом по излишне худой фигурке проблемной пациентки и вздохнул: — Как давно ты ела?

— Не помню, — соврала Юля.

— Хорошо, что именно ты ела?

— Салат.

— Какой салат? — продолжил настаивать Юрий Борисович. Благодушное настроение, с которым он переступил порог палаты, испарилось, как и не было.

— Листья салата! Я ела салат из зелени… Это единственное, что я ем, потому что толстая. — Юля устала оправдываться за свой выбор питания, но всё равно упрямо повторила: — Толстая.

— Хорошо. Ты толстая, — кивнул Юрий Борисович, поджав недовольно губы. — Но прямо сейчас ты съешь всё, что в этой тарелке, и мы посмотрим, как это усвоится. Я не уйду, Юля, пока ты не съешь. — Он прямо-таки демонстративно сел на стул и уставился на пациентку.

— У меня болит… там. Режет, словно раскаленным гвоздем. — Юля показала на живот.

— Не заговаривай мне зубы, — рыкнул Юрий Борисович. — Ты всё равно съешь.

Пришлось есть. Тарелка опустела раньше, чем Юрий Борисович начал улыбаться. Юля сидела, облокотившись на подушку. Он держал тарелку на весу, и задумчиво смотрел на молоденькую пациентку, которая, кажется, выпила у него галлон крови за неполные сутки.

У Юли отмечалась послеоперационная бледность, сухие губы, синюшность под глазами. Она была невероятно худенькой, точно за нижней чертой нормы веса, однако тонкие черты лица и плавные движения сглаживали угловатость. Выглядела смущенной, порой отводила глаза, чаще же смотрела открыто — взгляд выражал искреннее любопытство, живость ума. Юля абсолютно правильно анализировала всё, что видела, слышала вокруг себя, делала какие-то выводы, которыми не спешила делиться.

— Тебя что-то беспокоит? — догадался Юрий Борисович.

— Вы такой внимательный, потому что я дочь вашего начальника, да? — в лоб рубанула Юля.

— Давай, это будет официальная версия, — усмехнулся в ответ Юрий Борисович.

— А неофициальная?

— Только никому не рассказывай: я хотел быть педиатром, в некотором роде ты исполняешь мою мечту.

— И стали гинекологом? — улыбнулась Юля. — Неожиданный выбор.

— Почти смежная специальность, — в ответ улыбнулся Юрий Борисович. — Пока я не ушёл, тебе ещё что-нибудь нужно?

— Позовите медсестру, если несложно.

— Вероятно, я могу помочь? Я все-таки врач, — протянул он.

— Не можете, — отрезала Юля.

— Хорошо, — не стал спорить Юрий Борисович. Вышел из палаты, но почти сразу вернулся со словами:

— Юля, медсестра освободится через пятнадцать-двадцать минут, какие у тебя трудности? — уточнил он, напрочь игнорируя упрямый взгляд пациентки: — Юлия Владимировна, я ваш лечащий врач, — напомнил он очевидное.

— Писать хочу, — пискнула Юля. — Боюсь встать.

— Ты ещё не вставала? — в который раз опешил Юрий Борисович. Казалось, ещё немного и он начнёт биться головой о стену. — Интересно, куда смотрела Аня? — назвал он имя дежурной медсестры. — Юля, ты можешь встать и сделать свои дела, это не опасно.

Юля неуверенно пожала плечами. Она понимала, что может встать, что должна встать, но отчего-то опасалась.

— Вставай, — отдал указание Юрий Борисович, приобнял Юлю, аккуратно поставил на ноги. — Пойдём, сделаем твои дела, потом переоденем ночную сорочку, а то больничная тебе велика и совсем несимпатичная. Видишь, совсем не больно, — уверенно добавил он.

— Больно вообще-то, — возразила Юля.

— Естественно, но признай, вчера было больней, однако, ты ходила. Сейчас тем более можешь. У тебя совсем маленький шов, крохотный. Он не разойдется. — С уговорами, они добрались до уборной, благо та находилась в палате. Так же осторожно вернулись к кровати. Юля с удовольствием переоделась в чистую одежду, поняв, что именно этого ощущения свежести ей не хватало целый день.

Послышался отчетливый шум за дверью. Юрий Борисович вопросительно посмотрел на Юлю, потом на дверь, где в проеме нарисовался незваный гость.

— Девушка, — говорил парень с темными вьющимися волосами, наступая на медсестру Аню, которая готовилась вытолкать посетителя взашей. — Девушка, милая, еще раз повторяю! Последний! В этой палате находится моя невеста! Нет шансов, что вы меня не пропустите. Вообще-то я обошёл злыдню в гардеробе… — скрипнул зубами парень. — Отойдите с дороги! — Он попросту поднял сестру и, переставив за дверь, закрыл эту самую дверь перед её возмущенным лицом.

— Привет, как ты? Маленький, я только узнал. Твоя бабушка позвонила моей. Маленький, почему ты не сообщила раньше?

— Ты же на сборах. — Юля широко и счастливо улыбалась.

— На каких сборах? Какие сборы, когда мой маленький в больнице? Тебя обижал этот злой мужик? — зашедший не смущаясь, показал взглядом на Юрия Борисовича, который, похоже, наслаждался разыгравшейся мизансценой.

— Нет, он мой врач. Хирург.

— Врач? Врачу можно находиться в твоей палате, — продолжил нахал. — Здравствуйте, я Симон, — представился парень Юрию Борисовичу. — Жених Юлии. С ней всё в порядке? Я так испугался… — Взгляд внимательных карих скользил от врача в хирургической форме к бледной Юле и обратно.

Было очевидно, что Симон напуган не на шутку, и все эти улыбки, глупые шутки, ёрничество направлены на то, чтобы развеселить худенькую, красивую дочку заведующего гинекологическим отделением. Любому было видно: за бравадой скрывается сильный страх и юношеская влюблённость — острая, отчаянная, какая бывает только в молодости.

— В порядке. Я — Юрий Борисович, садитесь Симон. — Юрий Борисович показал на стул, на котором, как с утра думала Юля, он провёл предыдущую ночь.

— С Юлией все будет в абсолютном порядке, но ей необходимо поправиться, — Юрий Борисович выразительно посмотрел на внимательно слушающего парня, кинул взгляд на раскрасневшуюся от возмущения Юлю и продолжил: — На данный момент ее репродуктивная функция… возможность иметь детей, — пояснил он, — не пострадала, но необходимо набрать вес. Необходимо! Анализ крови указывает на недостаток многих питательных веществ, это может закончиться печально… — Он посмотрел в глаза Симону, после перевел взгляд на Юлю: — Необходимо набрать минимум пять килограмм.

— Хорошо, она поправится, я обещаю, — только и ответил Симон.

— Каких это веществ? — возмутилась Юля антинаучной чушью, которую, не стесняясь, нес доктор.

— Важных! — тут же отрезал Юрий Борисович и добавил уже для Симона: — Жизненно важных. — Интонацией он подчеркнул, насколько жизненно необходимо юной невесте набрать вес, перестав питаться лишь листьями салата и то раз в сутки.

Симон, слушая доктора, выглядел так, словно готов был в ту же минуту скупить половину продуктового магазина и начать кормить невесту, несмотря на её протесты.

— Симон, если хочешь, ночуй в ординаторской, — в дверях палаты бросил довольный собой Юрий Борисович. — На одной кровати с Юлей сейчас спать нельзя, а стул ужасно неудобный.

Глава 4

Море было синего-синего цвета, отсвечивало бирюзой, изумрудами, сверкало прозрачными всплесками, тихо ударяясь о корму белого катера.

Рыбки, которые кружили стайками у кормы в ожидании угощения, словно подмигивали красивой девушке, а та смотрела на них, не моргая. Играли в гляделки — кто кого переглядит: девушка сверкающую рыбку или рыбка девушку. Кто из них красивее, притягательнее, ярче? Юля всматривались в морское царство, ей казалось, что она видит не только стайки маленьких рыбок, но и больших, степенных рыб, которые лениво двигали плавниками, смотрели свысока на кораллы — странные существа, яркие, но будто неживые.

Если бы Юля всмотрелась внимательней, она бы наверняка увидела пару русалок, которые, смеясь, проплыли мимо, и, бросив взгляд на поверхность, недовольно поджали губы. Никто не любит соперниц, пусть и в другой стихии.

Устроившись на ярко-синем мягком полотенце на корме белого катера, проще простого представлять царство Нептуна, придумывать имена подводным жителям, истории их жизни, привычки, внешность.

Юля никогда не видела настолько яркого моря. И неизвестно, что стало причиной необъяснимому восторгу — география или близость Симона, который не отрываясь смотрел на Юлю, когда поднимался по лестнице, на ходу протирая полотенцем тёмные кудри.

Симон сел рядом с Юлей, взглядом пробежался по стройным ногам, упругому девичьему животу, задержался на пупке, остановился на груди, однако, заметив заметное напряжение, посмотрел на лицо.

— Привет, почему одна? Где Пашка? — чтобы занять неприятную паузу, спросил Симон.

— Он… они в каюте.

— Вот как. — Симон посмотрел на опущенные ресницы Юли. — Хорошо, что ты здесь.

— Перестань!

— Перестал. — Симон примирительно улыбнулся, перекинул руку через живот Юли. — Что ты делала? Тебе не докучали? — Он бросил выразительный взгляд в сторону парней, управляющих катером, которые никак не могли отказать себе в удовольствии бросать взгляды на высокую, с тонкими чертами красавицу.

— Нет, о чём ты? — недоуменно ответила Юля.

— Нельзя оставлять красивую девушку одну, вот о чём.

— Не оставляй, — засияла Юля.

— Больше не оставлю, маленький, — шепнул Симон в шею Юле, переместился губами к ушку, по кромке волос. — Я никогда тебя не оставлю, маленький, ты очень красивая.

Симон устроился рядом, лег на бок, прижал покрепче Юлю, одной рукой придерживая поясницу, другую подложив ей под голову. Юля заметно расслабилась, начала перебирали темные кудри Симона.

— Ты такой холодный. — Юля опустила ладонь на широкие, спортивные плечи Симона.

— Я ещё и мокрый, прости.

— Мне нравится, — с готовностью ответила Юля. На самом деле становилось невыносимо жарко, прохлада моря казалась желанной, как никогда.

— Правда? Пойдем тогда?

— В воду?

— Да, в воду, — ответил Симон, прикасаясь губами к Юлиному плечу. — Пойдём, — приободрил он, поднялся сам, поднял Юлю, не выпуская из объятий. — Давай, маленький!

— Я не умею плавать, ты ведь знаешь, — заупрямилась Юля.

— Ты никогда не научишься, если будешь только смотреть.

— Я боюсь.

— Не бойся. Я рядом, с тобой ничего не случится, просто держись за меня.

— Я читала, что тонущие люди могут утопить…

— Юля, ты слишком много читаешь. Просто сделай шаг.

— Не могу. — В носу предательски защипало, слезы подкатили к глазам, а потом потекли горячими дорожками по щекам. Юля с трудом сдерживалась, чтобы не заплакать в голос.

— Смотри на меня, — слегка повысил голос Симон, обхватил ладонями Юлино лицо и посмотрел прямо в глаза: — Ты можешь. Нет ничего невозможного, человек может все что угодно. Надо просто сделать. Через «страшно», через «не могу».

— Не могу, — продолжала упрямиться Юля. Она действительно боялась воды, глубины, тем более самого настоящего моря!

— Можешь! Тебе нужно лишь спуститься в воду, держась за перила, быстро оттолкнуться, а в воде я тебя поймаю.

— Нет!

— Да! Маленький, да! Как только ты преодолеешь этот страх, ты преодолеешь и другие. Всегда нужно стремиться к недостижимым высотам. Всегда шагать на одну ступеньку выше, чем ты считаешь, что способна. Ты — самая невероятная девушка из всех, кого я встречал, самая удивительная, красивая, умная. Твоя целеустремленность поражает! Только если ставить перед собой на одну ступень больше, чем нужно здесь и сейчас, в итоге будет пройдено больше, — настаивал Симон, когда буквально тащил к трапу плачущую от страха Юлю, игнорируя неодобрительные взгляды арабов. — Не бойся, маленький, я рядом, я тебя поймаю и ни за что не дам попасть воде на твое красивое личико. Ты же этого боишься? — уверенно заявил Симон. — Смелей, я буду рядом.

— На одну ступеньку больше? — нахмурилась Юля, перестав плакать.

— Всего лишь на одну. На один шаг. На один вздох… Маленький, ты должна это сделать сейчас, если отступишь, не осмелишься никогда. Ты не можешь отказаться от этого шага, как и от всех вещей, которые с тобой произойдут благодаря единственному шагу.

Со словами: «одна ступенька» и «просто шаг», Юля спустилась на одну ступень лестницы в воду, отдышалась, потом ещё на одну. Наконец, отцепила руки от поручней, оттолкнулась… прямо в бездну. Не умея плавать, не имея представления, как грести, что делать, когда пойдешь на дно. Она сделала этот шаг и тут же ее пленили сильные руки Симона.

— Расслабься, не хватайся настолько сильно, маленький, — прошептал Симон и подарил ей лёгкий, ненавязчивый и неуместный в такой ситуации поцелуй. — Отпусти руки, я держу тебя, отпускай.

Вода оказалась тёплой, сверкала синевой, отсвечивала бирюзой, изумрудами, прозрачными всплесками. Она была настолько притягательной, что Юле вдруг захотелось увидеть волшебство ближе, прямо перед глазами.

— Ты будешь держать меня? — уточнила Юля, зная наперед ответ.

— Всегда, — ожидаемо подтвердил Симон.

Юля резко ушла под воду, открыла глаза, но увидеть смогла лишь руку Симона. Мгновенно появилась резь в глазах, закончился воздух. Не успела Юля как следует испугаться собственной глупости, Симон выдернул ее из воды, а через несколько секунд усадил на мягкое полотенце и шепнул в посиневшие, трясущиеся губы:

— Что ты делаешь, дурёха? Маска нужна.

— Почему ты не остановил меня? — нахмурилась Юля. Она отлично понимала, что нырнуть не умея задерживать дыхания и даже элементарно держаться на воде, была ее инициатива, но ужасно не хотелось признавать себя виноватой.

— С тобой не случилось ничего страшного, я был рядом. Если бы остановил сейчас, ты бы не решилась никогда.

— На одну ступеньку выше, чем могу? — поняла его мысль Юля.

— Только на одну, маленький. Видишь, теперь у тебя появились новые ступеньки, ты пройдёшь и по ним тоже.

Симона перебирал пряди светлых волос Юли, заплетал их в косы, промакивал полотенцем девичьи плечи. И в его движениях, дыхании, в лёгких поцелуях пальцев виделась настолько неприкрытая любовь, обожание, а то и поклонение Юле, что невольные зрители мизансцены предпочли отвернуться.

Казалась, каждая веснушка Симона влюблена в светловолосую красавицу Юлию. Каждый вздох, каждая мысль, каждая вибрация сильного тела направлена на одно — любить ее.

Любить светлые пряди, открытый взгляд, взмах ресниц, розовые губы, длинную шею. Любить стройные ноги, маленький пупок, тонкие пальцы и маленький шрам на локте. Любить бесконечно, всегда.

По обыкновению, Юля проводила свободное время в комнате Симона. Они сидели на диване, разговаривали, обнимались. Порой стучалась бабушка, интересовалась последними событиями в жизни молодых, иногда приходили друзья, но чаще всего влюбленные были вдвоём, и мало кто решался нарушить их уединение.

Симон уже почти два года жил с бабушкой в небольшой двухкомнатной квартире, в обыкновенном панельном доме с видом на такие же дома и пару деревьев. В прихожей красовались потрепанные обои, кухня была тесной, а слышимость всего, что происходило в соседних квартирах — феноменальной. Но разве это имело значение для Юли, чьё время поглощал институт, и Симона, у которого сборы и соревнования происходили чаще, чем бесконечные зачеты и коллоквиумы у его возлюбленной? Пара просто-напросто проводила время наедине, предаваясь любимому занятию молодости — ничегонеделанию и поцелуям.

— Маленький, у нас перерыв, послабление… мы хотим съездить отдохнуть, — в один из таких вечеров сказал Симон.

— Кто это «мы»? — уточнила Юля.

— Паша, его Светка, я и, может, ты? — тут же откликнулся Симон, назвав имена хороших приятелей.

— Куда? У меня институт… — растерянно пробормотала Юля.

— Египет, — торжественно объявил Симон.

— Ого!

— Поедем со мной?

— Я… я не знаю. — Юля стремительно покрывалась румянцем.

— Что тебя смущает? — уставился Симон на Юлю, но тут в глазах мелькнуло понимание, он тут широко улыбнулся и продолжил: — Мы проводим время вдвоём целыми днями, порой ночами. Маленький, неужели ты до сих пор боишься меня? Я не буду просить заняться со мной любовью.

— Ты не хочешь заняться со мной любовью? — Юля совершенно точно издевалась в этот момент, не со зла, не с целью обидеть, а из желания получить подтверждение собственной привлекательности.

— Не-а, — беззаботно махнул рукой Симон, откинулся на стену, подсунув себе подушку под спину.

— Нахал! — взвизгнула Юля.

— Есть немного, — согласился Симон. — Действительно, что тебя останавливает?

— Папа…

— Маленький, ты ночуешь у меня через день, на Новый год жила три недели, а тур всего-то на десять дней. По-моему, ты выдумываешь себе трудности.

— Это дорого, Симон, — привела серьёзный аргумент Юля. Путёвка в Египет для первокурсницы была непозволительной роскошью.

— Я скопил, — уверенно кивнул Симон.

— Не хочу, чтобы ты за меня платил, — надулась Юля.

— Да ладно тебя, Юльк, что такого? Поедем, отдохнем. Потом, когда у меня не будет денег, ты меня накормишь.

— Я и так тебя кормлю, — фыркнула Юля.

— Тем более, именно потому мне и удалось сэкономить! Всё включено, десять дней, пять звёзд… Соглашайся, маленький, нам будет весело!

Мама, легко вздохнув, дала согласие на поездку дочери. Хореограф по образованию и признанию, она половину своего времени проводила в разъездах и гастролях, ее душа всегда была открыта переменам и новым течениям. Поправив яркий халат, она лишь улыбнулась дочке:

— Вот ты и выросла, доченька.

— Нам нужно поговорить, — вставил своё слово папа и показал рукой на импровизированный кабинет: комнатушку несколько квадратных метров, где он имел возможность уединиться и поработать.

— Юлия, я должен был поговорить с тобой об этом давно, но лучше поздно, чем никогда, — без обиняков начал папа. — Я вижу, что у вас с Симоном серьёзные отношения. Не стану давать оценку этому парню, не думаю, что она тебе интересна, к тому же, объективности ради, я не вижу плохого отношения с его стороны… Всё остальное…

— Что именно, папа? — заметно напряглась Юля.

— Мне кажется, он плохо на тебя влияет, Юленька, ты очень изменилась. Похудела, придерживаешься бесконечных диет, покрасила волосы, ярко одеваешься, наносишь макияж.

— Но я расту, меняюсь, это естественно. Все девушке в моем возрасте красятся, меняются, папа, ты несправедлив! — искренне возмутилась Юля. — Я набрала вес, который вы велели с Юрием Борисовичем, держу его. Я люблю Симона, папа, — прошептала она. — Ты несправедлив, я люблю его, и он не сделал ничего плохого, ни разу не обидел меня.

— Прости малышка, это отцовская ревность. Ты просто неожиданно выросла, — улыбаясь через силу, ответил Владимир Викторович. — Я не для этого тебя позвал. На самом деле я собирался обсудить вопрос предохранения от нежелательной беременности как врач. — Последнее уточнение он выделил интонацией.

— Что? — опешила Юля.

— Юля, я всё понимаю: вы молодые люди, всё, что происходит между вами — естественно. Просто необходимо проявить осторожность. Всё, чего я хочу, — убедиться, что вы контролируете ситуацию.

— Мы не… папа! — вспыхнула Юля.

— Не что? Не контролируете? Ради бога, Юля, ты будущий врач, должна понимать, что последствия нежелательной беременности могут быть фатальны для молодого женского организма, тем более — с таким анамнезом.

— Папа, я девственница! Мы не делаем этого. Как ты мог подумать?! — прошептала Юля срывающимся от возмущения голосом.

— Юля? — Отец внимательно посмотрел на красивое лицо дочери, которое она прятала в белых локонах. — Юля, это естественная стороналюбых здоровых отношений между мужчиной и женщиной и… Прости меня, я думал, вы уже. Ты ночуешь у него, Юленька.

— Ночую. Но мы не женаты.

— Не женаты… — Владимир Викторович долго всматривался в красивое лицо дочери, чьи черты с ювелирной точностью повторяли его черты, но были намного более изящны — наследство мамы. — Вы не женаты и поэтому вы отказываетесь от этой стороны отношений?

— Я отказываюсь, если быть точной, — с трудом выдавила Юля. — Это грех, — пояснила она.

— Грех? — опешил отец. — Физическое проявление любви не грех, Юля. Это естественный, здоровый процесс, когда люди любят друг друга, как вы с Симоном. Женский организм также нуждается в сексе, как и мужской.

— Перестань! Пожалуйста, папа! Ты сейчас меня уговариваешь совершить… сделать это вне брака? — Юля в ужасе округлила глаза.

— Иногда я сильно жалею, что так много позволял тебя общаться с бабушкой. Юля, я больше не стану возвращаться к этому вопросу, видя твою болезненную реакцию. Я просто хочу, чтобы ты знала: мы не осудим тебя за любовь. И хочу, чтобы ты следовала своим желаниям, если они возникнут и покажутся тебе правильными. Ты уже достаточно взрослая для этой стороны отношений. Главное — помни о контрацепции. Не надейся на парня, у тебя должны быть с собой презервативы… Не красней. Я говорю, как врач будущему врачу. Думай о своём здоровье. Обещай мне.

— Обещаю, — вздохнула Юля, признавая правоту отца. Если бы их отношения с Симоном перешли эту самую черту, то контрацепция — именно то, о чем следовало бы подумать в первую очередь. Однако, она и представить не могла, что подобное возможно вне брака.

— Юленька, малышка, прости меня, старика, простишь? — улыбнулся папа. Ему было так же неловко, как и дочери, а еще он о чем-то задумался, но Юля вряд ли смогла прочитать его мысли.

— Конечно, — легко согласилась Юля.

Через пару недель она переступила порог просторного номера с большой кроватью и панорамным, во всю стену, окном. Мальчик, который донес их с Симоном чемоданы, мялся в дверях в ожидании чаевых, а Юля переступала с ноги на ноги рядом с ложем.

— Настоящий сексодром! — воскликнул Симон, когда расплатился с мальчишкой и остался наедине с Юлей.

— Да… — протянула в ответ Юля.

— Может, мы все же займемся любовью? Смотри, кровать просто кричит о том, что на ней нужно заниматься любовью. Маленький, я считаю, что ты зря отказываешься. — Он всерьез посмотрел на Юлю, она не поняла, шутит ли он или нет.

— Симон Брахими, мы договорились!

— Всё, всё, понял, но спросить-то я должен был, — улыбнулся он свободно, в своей собственной, ни на кого не похожей, манере. — Только ничто мне не помешает защекотать тебя до смерти, — с шутливой угрозой заявил Симон, одним движением потянул на себя Юлю, перевернул на постель и устроился рядом.

Через пару часов бесконечных писков, возни, запыхавшегося дыхания, алеющих щек и испарины, двое смотрели в потолок, прижавшись друг к другу:

— Хорошо, что мы приехали.

— Хорошо.

— На ужин надо идти.

— Надо.

— Люблю тебя.

— Люблю тебя.

Оставалось несколько дней до отъезда. Компания приятелей: Симон, Юля, Пашка, такой же спортсмен, как и Симон, и его подруга Света осмотрели большую часть доступных достопримечательностей.

Особенно Юле запомнился сфинкс, она долго разглядывала его. Аура в этом месте казалось особенной, мистической, казалось, гравитация здесь не действовала. Юля, словно поднялась над землей и парила благодаря мистическим волнам, окутывающим древне изваяние мифического существа.

В пирамиду она побоялась идти, потом жалела — ведь нужно всегда шагать на одну ступеньку выше. Необходимо сделать шаг, ведь только благодаря этому шагу открывается череда следующих ступеней, достижений, побед.

Как тогда, когда Юля сделала шаг в воду и, удерживаемая руками Симона, ощутила всю мягкость, доброжелательность морской глади. Почувствовала, как вода ласкает тело, дарит прохладу, невесомость, до этого момента неведомую Юле.

Конечно, она не научилась плавать самостоятельно, всегда рядом находился Симон. Держал под поясницу или за талию, позволяя насладиться ощущениями. Научил откидываться на спину и, расслабившись, покачиваться на волнах. Слушать всплески, шум волн, шелест воды. Юля знала наверняка, с ней ничего не случится, в любой момент, если море вдруг перестанет быть гостеприимным, Симон выхватит ее, не даст пойти на дно. Юля подружилась с водой, поверив, что шаг на одну ступеньку выше, — самый верный шаг.

Вечер в отеле обещал сытный ужин, легкий алкоголь, развлекательную программу. Симон терпеливо наблюдал, как Юля растерянно бродила по номеру, вяло собираясь на моцион.

— Что ты наденешь? — живо поинтересовался Симон, показывая взглядом на вещи, аккуратно висевшие в шкафу.

— Не знаю… — растерянно пробормотала Юля.

— Надень красное платье, с открытой спиной.

— Оно слишком открытое и очень уж красное. В нём на меня смотрят.

— На тебя в любой одежде смотрят. На тебя невозможно не смотреть. Нужно быть слепым, чтобы не смотреть! Не бывает слишком красного для блондинки, не может быть слишком открытой одежды для тебя. Уж я-то знаю, что говорю: моя мать француженка, так что я разбираюсь в красном, а отец — алжирец, я точно знаю толк в блондинках. Одевайся, я подожду на улице. Не забудь лодочки на каблуках, — добавил он.

— Я с тебя ростом на каблуках, — недовольный румянец покрыл щеки Юли.

— Не вижу проблем. Пускай все сдохнут от зависти, маленький. Моя девушка самая красивая. На высоких каблуках, в красном, откровенном платье. Самая обалденная блондинка, какую только могла создать природа!

— Света тоже красивая блондинка.

— Света красивая блондинка, а ты самая красивая. Я жду тебя, покажем всем небо в алмазах, — отрезал Симон и вышел на улицу.

Юля вздохнула, недовольно посмотрела на косметику, слишком фривольное платье, обувь на невероятно высоком каблуке. Уже через полчаса выбралась из номера, одетая по совету Симона. С огромным трудом проигнорировав похотливые взгляды встречных мужчин, спустилась со второго этажа и у бассейна встретилась с сияющим Симоном.

Находясь в мерцающих огнях дискотеки для отдыхающих Юля ощущала липкие, жадные взгляды мужчин, которые скользили по голой спине или, того хуже, по груди без бюстгальтера, оставляли скользкие следы похоти на её теле.

Юля пряталась в привычных объятьях Симона. Старалась абстрагироваться от излишнего внимания к своей персоне, ощущения грязи от чужих взглядов, от которых чесалось всё тело. Постепенно она расслабляясь, то ли от тепла и уверенности объятий Симона, то ли от танца в центре танцпола, то ли от третьего бокала вина.

Губы Симона казались Юле маняще-близкими, как никогда соблазнительными, дыхание сладко-пряным, вкусным. Против обыкновения она не стала ждать инициативы с его стороны. Не стала обращать внимания на толпу, состоявшую преимущественно из мужчин с жадными, похотливым взглядами. Проигнорировала и Пашку, который сломал глаза об ее обнаженную спину, несмотря на присутствие верной спутницы — Светланы, а ведь та ни в чем никогда ему не отказывала.

Кончиком языка Юля дотронулась до губ Симона, он послушно приоткрыл рот, впуская. Та словно пробовала на вкус губы Симона впервые. Осторожно встретилась языком с его языком, исследовала. Откровенно смаковала, с жадностью отвечала на инициативу, проявляла сама невиданную ранее жажду, пока не оказалась поглощена поцелуем настолько, что забыла: они в публичном месте, среди множества посторонних людей. Объятия Симона стали тесными, как тиски, кажется, он полностью игнорировал окружающих, ни на секунду не собирался отпускать Юлю.

— В номер, — услышала она приказной, не терпящий возражений голос Симона.

— Да… — зачем-то согласилась Юля, быстро перебирая ногами и глядя на шуршащую дорожку между зелеными, сочными газонами. Симон вцепился в спутницу, будто она может убежать с территории отеля, и потащил ее в номер.

— Юля, — прошептал он, едва они переступили порог. — Юля, — повторил настойчиво, срывающимся голосом.

Ладонью пробрался под лиф платья, сжал ставшую невыносимо чувствительную грудь, одновременно вдавил пах в Юлин живот, тем же движением впечатывая возлюбленную в стену. — Юля, я хочу тебя. Сильно, невозможно! Каждый день с тобой, каждая ночь — мука, сладкая мука. Уступи мне, займись со мной любовью.

— Я не… — Дурман, охвативший Юлю на танцполе, рассеялся, она начала осознавать происходящее.

— Предрассудки, глупые предрассудки, — осипшим голосом сказал Симон. — Посмотри на меня. Я люблю тебя. Ты — моя религия. Ты — мой грех. Ты — мой ад и мой рай. Здесь, на земле, не на небе, не где-то там, не когда-то потом. Сейчас, я хочу тебя сейчас. — Симон взял её руку и с силой прижал к своему паху, — Юленька, пойди мне навстречу, себе навстречу… Ты хочешь этого, маленький, — почти застонал он, продолжая настойчиво гладить горячей ладонью оголенную внутреннюю сторону бедра, задирая платье Юли выше и выше. Остановился на кромке белья, а потом дал волю пальцам. — Ты хочешь заняться со мной любовью, я вижу это, чувствую, скажи, что хочешь, — потребовал он.

— Я… я хочу…

— Маленький…

Юля вдруг ощутила растекающуюся в номера опасность, неконтролируемую агрессию. Слишком плотно она была прижата к стене, слишком горячим казалось дыхание Симона, слишком жаждущими его хаотичные движения: он хватал, сжимал, стискивал, рвано шептал:

— Да, скажи мне, да.

— Нет! Нет, Симон, нет, ты знаешь, что нет! — завизжала перепуганная Юля. — Нет! Ты обещал, Симон Брахими, ты обещал мне! Симон… — захныкала Юля, уже не веря, что он остановится.

— Повернись ко мне попкой, маленький, — вдруг отозвался Симон. Хрипло, тяжело дыша, он продолжил: — Я не трону тебя, просто так надо, маленький.

Он быстро, каким-то нервным, болезненным движением развернул Юлю лицом в стену, обхватил за талию, прижал к себе. Она слышала тяжелое дыхание, чувствовала горячий лоб Симона у себя на шее — упирался и давил он ощутимо. Вибрации от резких движений отзывались во всем перепуганном, сжавшемся теле.

Юля прекрасно понимала, что именно происходит там, за её спиной. Она боялась повернуться, увидеть, столкнуться с карим взглядом.

Первое, что утром увидела Юля, был бездонный взгляд Симона. Он внимательно и, кажется, уже давно, смотрел на неё.

— Юля? — сипло прошептал Симон. — Ты простишь меня?

— Ты напугал меня, — только и ответила Юля, тут же перекатилась на край кровати, резко встала.

— Куда ты? — взволнованно крикнул Симон в ее удаляющуюся спину.

— В уборную! — излишне эмоционально отозвалась Юля.

Ей не хотелось в туалет, она уснула едва ли пару часов назад, вся жидкость из её организма вышла слезами. Единственное, чего она желала — собраться с мыслями, с силами. Она толком не понимала для чего… Зачем ей собираться с силами?

Юля никак не могла охарактеризовать, что же произошло накануне вечером. Насколько она сама виновата? Было ли греховным то, что она подалась на пряное дыхание, что язык Симона показался ей самым желанным, и его вдруг стало мало? Мало поцелуев, мало ласк, мало рваного, горячего дыхания… Было ли её поведение провокационным? Виновата ли она в случившемся? Как сейчас себя вести…

Бесконечно торчать в уборной не было ни сил, не желания, да и поговорить всё-таки необходимо, поэтому Юля вернулась в номер. Голова была пустая как барабан. И в то же время яркими вспышками хаотично проскакивали мысли: виновата или нет? Спровоцировала? Симон ведь обещал не трогать. Обещал! Однако, она хотела. Сама хотела! Оступилась?

Села на край кровати в совершенно расхристанных чувствах, с хаотичными, несобранными мыслями. Всё, что чувствовала, о чем думала Юля, шло в разрез с тем, что она должна была чувствовать и о чем думать.

— Маленький, прости меня. — Услышала она.

— Скажи, это так сложно да? — всё-таки выдавила Юля, с огромным, почти нечеловеческим трудом. — Тебе сложно, что мы не занимаемся любовью? — Она ожидала шутливого ответа или привычного «защекочу», однако услышала:

— Очень сложно. Ты превращаешь мою жизнь в ад, не будь ты так отчаянно красива, наверное, было бы проще.

— Ты никогда не говорил, — растерялась Юля.

— Это не имеет смысла.

— Но почему? — растерялась она еще сильнее от отчаяния в голосе Симона, всегда такого веселого, шутливого, поддерживающего её в любой ситуации.

— Мои слова что-то изменят, Юля? Я сначала не понимал тебя, и сейчас не понимаю, если честно. Ерунда какая-то: «после свадьбы», «только с мужем»… Глупость! Ведь это не дает никаких гарантий на будущую счастливую жизнь, крепкую семью, зато гарантировано мучает меня. Изо дня в день. Я так бесился! Но однажды я поговорил с умным человеком, старшим по возрасту. Он сказал, хорошо, когда у женщины есть принципы, и я должен их уважать. Ведь ты уважаешь мои принципы и ценности. Ты никогда не говоришь, чтобы я бросил спорт, никогда не уговариваешь не ехать на сборы. Ты приняла мой выбор, поэтому я принимаю твой. Но это сложно, маленький. Мне сложно. Вчера я сорвался. Ты была настолько красива в этом платье, ты… Мне казалось — ты хотела, впервые хотела… Я сорвался.

— Я… я не знаю, что сказать, — окончательно растерялась Юля. Она была совершенно не готова к такому ответу, к любому ответу на самом деле. Не хотела даже обсуждать это! Но ведь надо… Необходимо!

— Всё останется, как есть, подобного не повторится, я обещаю, — твердо отчеканил Симон.

— Ты так говоришь, словно… — Юля и сама не понимала, что именно хотела сказать, в чем сомневалась. Да и сомневалась ли.

— Словно что? Юля, послушай, мы давно встречаемся. Ты — самые долгие мои отношения, и я ценю эти отношения, для меня они важны. А что мы не занимаемся любовью… когда-то ведь и это случится, маленький. Мне важны твои принципы. Знаешь, они вызывают уважение. Я люблю тебя за это еще сильнее, если такое вообще возможно. Вот только вчера стало совсем невыносимо: я мужчина, рядом со мной самая красивая женщина, которую создала природа… самая красивая женщина, а я ни разу не видел даже ее грудь. Ни разу.

— О-ох, — опешила Юля.

— Я ни разу не видел твою грудь, — настойчиво повторил Симон, будто Юля могла не расслышать. Иногда ты прижимаешься ко мне, особенно во сне, в последнее время ты даже спишь без бюстгальтера, я могу чувствовать… но никогда не разрешаешь увидеть или дотронуться. Даже этого мне не позволено, маленький. Даже этого… — Симон взлохматил тёмные кудри, отчего некоторые пряди упали ему на глаза, закрывая карий, внимательный взгляд.

— Прости меня, — не дожидаясь ответа, продолжил он. — Обещаю, такого не повторится. Скорей я отрежу себе руку, чем снова испугаю тебя. — С этими словами Симон резко встал с постели, распрямил плечи и направился туда, откуда несколькими минутами раньше вернулась Юля. — У нас заказан столик в ресторане, сегодня отличный повод повеселится, — напомнил он уже у дверей уборной, криво и грустно улыбнулся, обернулся, чтобы взяться за ручку.

— Симон! — пискнула Юля в тот момент, когда он полностью повернулся к ней спиной.

В тот момент, когда он медленно поворачивался, Юля мгновенно скинула с себя ночную сорочку, осталась лишь в трусах, и встала во весь рост, показывая себя.

Взгляд Симона неотрывно пожирал вздымающуюся грудь, округлую, с небольшими ореолами розовых сосков. На светлой коже Юли выступили заметные мурашки. В номере стояла гробовая тишина, слышалось лишь отрывистое дыхание влюбленных, разделенных бесконечным расстоянием.

Юля сделала несколько шагов в сторону Симона, который стоял как вкопанный и не шевелился. Приблизилась, взяла его руку, положила на свою грудь, прижалась всем телом, прошептала:

— Ты можешь смотреть… и трогать, Симон. Можешь… — Мне говорили, что нужно делать то, что покажется правильным, мне кажется это правильным. Ты поцелуешь меня?

— Да.

К вечеру всей компанией ребята направились на торжественный ужин. Непринужденная беседа с приятелями отвлекала от внутренних проблем и снедающих Юлю и Симона противоречий. Вчетвером было легко болтать, спорить, устраивать словесные баталии и дуэли.

Две блондинки за столом привлекали всеобщее внимание, но всем окружающим было очевидно, та, которая в платье цвета моря — занята, зарезервирована раз и навсегда. Лишь откровенный самоубийца рискнул бы подойти, даже посмотреть в её сторону. Настолько карий взгляд парня был прикован к открытому взгляду девушки, настолько тесно переплелись пальцы их рук, так крепко прижимался к ней парень, с такой вызывающей нежностью она поправляла волосы, попадающие в карие глаза, что места для сомнений не оставалось.

«Мы вместе», — говорил открытый взгляд блондинки.

«Мы вместе, — отвечали ей карие глаза. — Мы вместе навсегда».

В Африке, ближе к экватору, совсем другое небо, оно отличается от неба в средней полосе России. Юля не видела Большую Медведицу, перевернутую к осени, Муху, столь маленькую, что только знаток смог бы определить её сразу. А возможно, звезды были те же самые, что и в любой части земного шара, видимые из любой точки мира. И Красное море не отличается в темноте от Черного или любого другого моря.

Незабываемым место делают люди, их чувства, сплетенные руки, размеренные шаги в такт друг другу, неровное дыхание, еле слышно произнесенное: «Я люблю тебя», и «Люблю» в ответ.

— Маленький, с днём рождения тебя еще раз, — с улыбкой сказал Симон.

— Ты уже столько раз меня поздравил, что мне стыдно.

— Почему тебе стыдно? Будет у меня день рождения — будешь меня поздравлять, а сейчас я тебя. С днём рождения! Посмотришь в номере, — протянул он маленькую коробочку, с крошечным бантиком на крышке.

А в номере ждали цветы, очень много цветов. Невероятных расцветок, ароматов, сочетаний. По полу и на белых простынях были рассыпаны лепестки роз и каркаде. Вдоль стен стояли чаши с пряностями со стойким сладко-цветочным ароматом.

— Симон, ты с ума сошёл? Это же так дорого!

— Посмотри свой подарок, пожалуйста, — только и ответил Симон.

Нервно сглотнув, Юля открыла коробочку с подарком, отлично понимая, что именно увидит в ювелирной упаковке.

— Выходи за меня, — выпалил Симон. — Знаю, в России не принято дарить кольца на помолвку, давай считать, что я насмотрелся романтических мелодрам. Тебе ведь уже есть восемнадцать, а, значит, ты можешь выйти за меня хоть в среду.

— Ты помнишь? — удивилась Юля, что Симон вспомнил давнишний, состоявшийся при первой встрече разговор.

— Естественно, невозможно забыть такую девушку как ты… Невозможно забыть все, что связано с тобой.

— Ты позвал меня в Египет, чтобы сделать предложение? — догадалась Юля.

— Да.

— Ты так хочешь заняться со мной любовью? — шутливо улыбнулась Юля, кокетливо поправив прядь волос.

— Сегодня больше, чем вчера. Но сильней всего я хочу, чтобы ты стала моей женой. Ты самая невероятная девушка, которую я встречал, и я просто обязан на тебе жениться.

— Но… нам рано жениться. Я учусь, а у тебя плавание занимает всё время.

— Не рано, маленький. Не может быть «рано» или «поздно» для любви. Я люблю тебя сейчас. Не рано и не поздно, а сейчас. Ты выйдешь за меня? — повторил свой вопрос Симон.

— Да, я выйду за тебя Симон Брахими, — твёрдо ответила Юля.

— И как бонус ты займешься со мной любовью, — с легким поцелуем прошептал Симон.

— Только после свадьбы, — напомнила Юля.

— Помню, помню. У тебя есть принципы, и я люблю тебя за это ещё сильнее. Я люблю тебя. Кажется, мне самому больно от собственной любви, иногда я даже не могу дышать… — признался Симон.

— Я тоже… — только и ответила Юля.

Глава 5

Плавные, отточенные движения рук над скоплением мисок, тарелок, кастрюль могли заворожить любого зрителя, если бы тот находился на маленькой кухне старенького дачного домика, чья веранда выглядывала в тенистый сад фрамугами окон, требующих ремонта.

Методичное следование старым рецептам, намертво засевших в голове, и новым, за которыми приходилось заглядывать в пухлую, исписанную ровным почерком тетрадь — обыкновенную, в девяносто шесть листов, со скотчем по краям, чтобы не рвалась, — успокаивало, приносило умиротворение.

Мысль о том, сколько человек сегодня соберется за столом маленького домика не пугала, скорее приятно будоражила. Иногда проносилась злость, что конфорок у плиты лишь четыре, а духовка не работает так, как хотелось бы Юлии, но размеренная мелодия детской качели — подарка свекрови из далёкой Франции, тут же утихомиривала неприятное чувство.

Заглянув еще разок в духовку, она подошла к качелям, выключила мелодию, забрала соску у малыша, чьи губки смешно причмокивали во сне, тёмные бровки хмурились, а на удивление густые, для малыша, которому нет и года, волосы вились «мелким бесом».

Она поправила яркий носочек на маленькой ножке, улыбнулась сама себе. Села за стол, погрузилась в быстрое чтение. Было ровно семь минут на несколько страниц. Голые ступни выскользнули из мягких тапочек, волосы, собранные в высокий небрежный хвост, падали на лист, подол простого халата едва ли доходил до середины бедра.

— Привет.

Юля вздрогнула, она точно знала, что в доме одна. Внезапный «Привет», произнесенный смутно знакомым голосом, испугал.

— Прости, дверь была открыта. Мы договорились с Владимиром Викторовичем, что я приеду сразу после дежурства.

— Здравствуйте. Да, конечно, проходите, Юрий Борисович, папа предупредил. Вы голодны? — Юля вспомнила коллегу папы, врача, который когда-то ее оперировал. Давно это было…

— Нет, но спасибо. Юлия Владимировна, может, на «ты»? — спокойно предложил Юрий Борисович. — Я не такой уж старый, прямо сейчас не твой лечащий врач…

Юля невнимательно выслушала собеседника, присела у духовки, ловко вытащила противень с тонким коржом, чтобы тут же поставить другой, обернулась, чтобы ответить:

— Да… да, конечно. Что, простите? Я отвлеклась.

— Юля, давай на «ты» и по имени.

— Хорошо, Юрий Борисович. — Юля увидела, как его взгляд бежит по странице, которую она читала несколько минут назад. Невольно сжала плечи, словно ожидала неприятной реплики, осуждения. Через секунду отвернулась к плите, где ловко перевернула мясо.

— Юра, меня зовут Юра, хорошо? — напомнил сидящий за столом.

— Хорошо. — Юля кивнула, посмотрела на опущенную голову собеседника, взгляд, скользящий по строчкам. На мужскую руку, которая пробежалась по переплету, перевернула книгу, оставила лежать там же, где и лежала, на том же месте, на той же открытой странице.

Юля недовольно промолчала.

— Прости, я нарушил твое личное пространство, — повинился Юрий Борисович. Юра. — Книги — личное пространство, не всегда хочется показывать то, что читаешь в одиночестве. — Он говорил тихо, обратив внимание на спящего малыша.

— Да нет, это просто… ерунда, занять время. — Краснота поднималась по длинной шее к лицу Юли, до кромки светлых волос у висков.

— Не сказал бы, что Франсуаза Саган писала ерунду.

— Это женский роман.

— Согласен, не слишком мужской. «Немного солнца в холодной воде»… Это о любви и эгоизме, о самопожертвовании, пожалуй, только эгоизм близок мужчинам. Разве от этого роман стал хуже?

— Наверное…

— Эй, это ты, вообще-то, читала, а я тебе сейчас доказываю состоятельность Саган, как писателя?

— Женские романы читают пустышки…

— Женские романы читают женщины, мужчины читают комиксы, когда читают, конечно… — Юрий внимательно всмотрелся в красивое лицо напротив, силясь понять Юлину логику.

Будто признавшись себе в невозможности понять блондинку, стоявшую перед ним — высокую, с длинными стройными ногами, выглядывающими из-под короткого халата, с тонкой, как у фарфоровой куклы, кожей и таким же, словно нарисованным нежными мазками акварели, румянцем, — он отступил.

Через два часа Юра ловко сбивал, нарезал, подносил, прибирал, мыл посуду. Сказал, что спать пока не хочет, а вот помочь будет рад.

Разговор перетекал от учебы Юли и ближайших планов, на малыша на качелях, который начал сопеть, явно готовясь проснуться.

— Так, как зовут карапуза? — поинтересовался Юра.

— Ким. Евдоким, на самом деле, но мы сократили.

— А с отчеством сочетается?

— Он Симонович, Юра, какая разница. — Юля засмеялась, на минуту показывая живой взгляд, широкую улыбку и блеск глаз.

— Евдоким Симонович Брахими. Да ты затейница, Юля, — по-доброму усмехнулся Юра.

— Точно!

Еще через час Юля складывала бесконечные емкости с едой в холодильник. Пристраивала торт Наполеон, чья начинка получилась в этот раз вкусней, потому что в крем, по настоянию Юры, добавили капельку брусничного сиропа. Быстро протирала стол, пока Ким согласился подпрыгивать на руках у постороннего человека, проявляя интерес к светлым волосам незнакомца, дергая их и пытаясь попробовать на зуб. Выдергивать Юра позволял, как и кусать себя за нос, а вот попытку проглотить волосы пресек.

— Юля, ты прости, можешь сказать, что это не мое дело, но всё же, что не так с Саган? — вернулся к началу разговора Юра.

— Глупо читать женские романы. На ерунду тратят время только дурочки и пустышки… Женщина не должна быть такой.

— О… А вот это читают какие женщины? — Юра пробежался по тексту небольшой брошюры, с пометками и выписками на полях, прочитал вслух: — Механизм канцерогенеза, основанный на нарушении тканевого гомеостаза в результате длительной хронической пролиферации… — он помолчал, дожидаясь ответа Юли, не дождавшись, продолжил: — Не представляю, кто тебе сказал, что ты можешь быть пустышкой. Одна из лучших студенток, самая перспективная. Все, у кого ты была на практике, тебя хвалят. Поразительно, как ты все успеваешь. Маленький ребёнок, муж, который требует внимания, ведь мужья всегда требуют, но ты все равно лучшая из лучших, все так говорят.

— Все так говорят, потому что я дочь своего отца.

— Все так говорят, потому что ты — это ты. Ты должна сомневаться в себе, это правильно. Со временем научишься принимать решения, появится уверенность, а прямо сейчас выброси из головы чужие характеристики женских романов. Читай, что тебе нравится, когда тебе хочется. Неважно, почему тебе приятно читать Саган, важно, что приятно. — Юра внимательно посмотрел на Юлю. — Прости, веду себя, как ворчливый старый дед.

— Всего лишь, как мой врач. — Юля вспомнила, как Юрий Борисович отчитывал ее за недостаток веса и чрезмерное увлечение диетами.

— Или друг?

— Или друг…

К старому домику подтягивалась вереница гостей во главе с папой, чуть позже подъехавшей мамой, одетой, как всегда, изысканно, с продуманным налетом небрежности.

Ким сидел на руках у деда, потом перешел к бабушке, которую не смущала перспектива испортить причёску, пусть над ней парикмахер трудился более двух часов. После все врачи отделения гинекологии и соседних принялись подхватывать мальчонку, целовать, слегка щекотать, искренне радуясь его почти беззубой улыбке.

— Отдохни, Юленька, — прошептал папа. — Вижу, ты устала. — Он обнял Юлю, та моментально расслабилась в его руках, почувствовав, что действительно устала. — Давай, Юленька, здесь много нянек, поспи. — Владимир Викторович хотел что-то спросить, но взглянув на заметную грусть в глазах дочери, промолчал.

Юля быстро поднялась по лестнице на маленький второй этаж. Набрала знакомый номер телефона, чтобы услышать ответ, в котором и так не сомневалась:

— Юль, я говорил тебе, у меня встреча, я не смогу присутствовать на вашем празднике, и я надеялся, что ты пойдешь со мной, — почти по слогам проговорил Симон в телефонную трубку.

— Я должна была помочь… — в сотый раз оправдалась Юля, понимая всю тщетность своих слов.

— Помогла? Я рад. Спешу, до встречи, — разговор оборвался короткими, красноречивыми гудками.

Юля слушала гудки в трубке — самый звонкий звук в мире. Звук отчаяния, звук боли, слез, которые копились всё это время, но она прятала их за заботой о сыне, книгами, учебой. В повседневности.

У неё не получалось. Не выходило быть одновременно хорошей студенткой и хорошей мамой. Хорошей женой и хорошей дочерью. Всегда что-то или кто-то страдал. Чаще всего это был человек, которого она любила больше, чем могла представить, что будет любить. Сильней, чем в тот день, когда она — в белом платье, — сказала «да» Симону.

На её слова, что брак должен быть церковным, что ей бы хотелось венчаться, Симон ответил просто: у него нет никаких обязательств перед Богом, но если это важно Юле — он примет православие и сделает всё, чтобы маленький был счастлив.

Их венчали в церкви при том самом монастыре, у стен которого она впервые услышала имя своего будущего мужа. Потом немногочисленные гости радовались их празднику, и даже папа, казалось, радовался, видя дочку в красивом платье, пошитом костюмером маминой труппы. В стиле двадцатых годов двадцатого столетия, с немного заниженной талией, но с Юлиным ростом и длиной ног оно лишь подчеркивало стройность фигуры и изящество силуэта совсем юной невесты.

Молодые отправились в маленькую квартирку бабушки Симона, где в их комнате был сделан ремонт, вещи и книги Юли заранее перевезены, уложены в шкаф, на книжные полки. Бабушка осталась на несколько дней в доме новых родственников, дав возможность уединения молодоженам, найдя в маме молодой жены внука приятную собеседницу — любовь к балету объединила женщин.

Наверное, через много лет, когда память милостиво позволит помнить лишь хорошее, сотрет болезненные воспоминания, Юля с радостью вспомнит приятное о той самой, первой брачной ночи. Пока она не могла этого сделать.

Самым страшным оказалась не боль, которую почти не ощутила Юля. Страшным было чувство бесконечного стыда. За себя и свою неловкость. Сколько бы ни говорил Симон, что любит бесконечно, она не могла расслабиться.

Юля ждала от себя подвоха, уверенность, что она наверняка сделает что-то не так, ни на минуту ее не покидала. Руки — ноги не слушались, единственное желание, которое билось, как птичка в клетке — спрятать свое обнаженным тело от глаз молодого мужа. У нее хватило храбрости сказать лишь одно: «Сделай это».

Симон сделал её своей, испугав стоном и захватом вокруг тонкой талии. Он быстро и тихо заговорил на французском, и Юля могла лишь догадываться, что это слова любви.

Через пару недель, Юлю разбудили яркие лучи солнца и руки мужа, которые беззастенчиво гладили её тело, словно кошку. Симон, откинув прочь одеяло, разглядывал молодую жену и улыбался ей.

— Ты такая красивая… — прошептал он восхищенно.

— Перестань, — смутилась Юля. Она все еще не привыкла ни к откровенности Симона, ни к собственной наготе у него на глазах.

— Маленький, ты очень красивая, перевернись на спинку, я посмотрю на тебя. Никогда не устану смотреть на тебя.

Она отвела взгляд от бездонного карего, покорно перевернулась, точно зная, что именно сейчас последует: сначала мягкие поглаживающие движения рук, потом настойчивые поцелуи, крепко вжатое тело в тело, резкий вдох и боль. Спустя недели после первой ночи Юля все еще ощущала боль и прятала ее за сомкнутыми губами.

Симон вдруг резко откинулся на спину. От потери контакта Юлю мысленно подбросило, выдернуло из плена самообладания.

— Юль, перестань, — раздраженно проговорил Симон и уставился в потолок.

— Я ничего не делаю, — оправдалась Юля, не слишком понимая, что случилось, на что злится муж. Она ведь не отказывает!

— В том-то и дело, что ты ничего не делаешь, просто лежишь и ждешь, позволяешь. Что я делаю не так?

— Всё так, — растерянно пробормотала она.

— Не похоже. Такое впечатление, что ты готовишься к прохождению полосы препятствий, готова на всё… Терпишь. Мне не нужно, чтобы ты терпела. Это, — он провел ладонью по простыне от своего тела к её, — должно приносить удовольствие. Много удовольствия. Юль, мы никогда не решим эту проблему, если ты продолжишь молчать. Я твой муж, скажи мне, что не так — и я сделаю так, как ты хочешь.

— Мне… мне больно, — прошептала Юля.

— Тебе больно?

— Больно…

— Тебе до сих пор больно?

— Да, мне больно.

— Маленький, почему ты не говорила? Я ведь вижу, что тебе некомфортно, почему ты молчала?

— Ты видишь? — она всмотрелась в отражающие ее взгляд карие глаза, такие же как при встрече, похожие на глаза плюшевых медведей в Детском мире.

— Конечно, вижу, Юля! Женщины по-другому себя ведут, иначе реагируют.

— Много ты знаешь о женщинах, Симон Брахими? — Юлин голос взлетел к люстре, звук остановился там, завис на непродолжительное время, а после холодной волной ударился об ее обнаженное тело.

— Достаточно, чтобы понять, что не должно быть больно. Это странно! Может, с тобой что-то не так? Я имею в виду ту операцию: может, там задели что-то важное?

— Ерунду не мели, там ничего не могли задеть, и врачом не надо быть, чтобы разобраться. Почему именно со мной что-то не так, а вдруг с тобой? Может, ты слишком часто хочешь? Практически, всегда! — Юля захлебнулась в обиде, необоснованной злости. Она отлично понимала, что боли испытывать не должна, вдруг у нее действительно патология, дефект, но всё, на что хватило Юлю — это продолжить с видимой обидой: — А может, ты бесконечно занимаешься со мной любовью, поэтому мне больно?

— Прости, пожалуйста. Я мужчина и твой законный муж, именно так, как ты того хотела. Поэтому я намерен заниматься с тобой любовью так часто, как я этого хочу, а я всегда хочу! Я не могу без секса!

— Интересно, как же ты обходился все эти пару лет, а? — Юля уставилась на Симона, намереваясь непременно получить ответ.

— Зашибись, Юль! Ты больше двух лет не задавалась этим вопросом, теперь вдруг стало интересно? С чего бы? Какая разница, как я обходился, сейчас ты моя жена, и я не хочу обходиться, понятно?

— Да. — Юля всхлипнула от обиды. От несправедливых и одновременно справедливых обвинений Симона.

Ей на самом деле не должно быть больно. Симон действительно ее муж. Она, правда, не задумывалась о том, как он обходился без занятий любовью, теперь же становилось ясно — секс едва ли не основная потребность ее мужа. Он отказывался от любви лишь после особо изматывающих тренировок, но даже тогда его руки не отпускали Юлю, а глаза, казалось, съедали, облизывали, как эскимо, тело молодой жены.

— Маленький? Юленька, пожалуйста, не плачь. Я со зла наговорил ерунды, прости меня! Давай ты сходишь к врачу, только обязательно. Пока не разберемся с твоими болями, не будем заниматься любовью, договорились? Прости меня, я люблю тебя, простишь?

— Да… — согласилась Юля.

— Ты ведь ещё любишь меня?

— Ты знаешь, что да, — быстро ответила она и перешла к тому, что на самом деле ее волновало прямо сейчас: — Со сколькими женщинами ты занимался этим?

— Я не считал.

— А когда мы встречались… ты?

— Не помню, маленький. Давай мы подумаем о нашем будущем, а не о моем прошлом. Не такое оно и богатое, как ты воображаешь.

— Правда? — Юля с неприкрытой надеждой посмотрела на Симона.

— Конечно, маленький. Откуда? — искренне засмеялся он в ответ.

— Действительно. — Юля задумалась на мгновение, но потом с чистой совестью отпустила сомнения.

Они познакомились с Симоном, когда ему только-только исполнилось восемнадцать, тогда он жил в школе-интернате, а потом пропадал на бесконечных тренировках или спортивных сборах, подчиняясь строгому режиму. Вряд ли он успел бы стать прожженным ловеласом.

— Я люблю тебя, — успокоившись, прошептала на ухо Симону Юля, обняла его за шею, наслаждаясь теплом голого тела, впервые не стесняясь своего, и прижалась еще теснее.

— Сходишь к доктору? — услышала ответ.

— Конечно, — с радостью согласилась она.

В тот же день её осмотрела Марьяна Семеновна, папин заместитель. Она с уверенностью сказала, что с Юлей всё в абсолютном порядке, такое часто случается с молодыми женщинами. Стоит попробовать отпустить ситуацию, перестать концентрироваться на боли.

Мужу же не помешает проявить терпение и деликатность. Однако, если Юлины симптомы не пройдут, то лучше обратиться к специалисту. Марьяна Семеновна протянула визитку, прочитав которую, Юля отвела взгляд и твердо решила, что ей не понадобится.

— Что сказал доктор? — Симон маялся в просторном холле первого этажа, напротив гардероба для посетителей, и заметно нервничал.

— Сказал, что со мной всё хорошо, со временем привыкну, а тебе не помешает быть более терпеливым и деликатным, — она нагнула голову и, улыбаясь, ждала реакции.

— Пойдем, — только и ответил Симон.

— Куда? — опешила Юля от резкого перехода разговора.

— Привыкать быть более терпеливым и деликатным.

Со временем она действительно привыкла, а Симон научился деликатности. Она больше болезненно не стеснялась, постепенно пришла к выводу, что ее муж вовсе не телепат, зато всегда готов пойти навстречу любому ее желанию или любопытству. Начала смело озвучивать желания, если они появлялись. Инициатива по-прежнему исходила от Симона, Юля попросту не успевала её проявить. Оставшись наедине, Симон сразу же начинал недвусмысленно целовать жену, но больше никогда не торопил, давал столько времени, сколько нужно, чтобы она не испытывала болезненные ощущения.

Правда, они так ни разу и не добрались до пункта «оргазм» у Юли. Симона это огорчало, Юлю нет… Ей искренне нравилось заниматься любовью с мужем, нравился его шепот на французском, и она подозревала, что это были не только слова любви, но и жуткие непристойности. Нравилась власть над телом мужа, нравилось видеть лихорадочный блеск глаз. Нравились поцелуи, особенно на некоторых участках — между лопаток или за ухом, рядом с мочкой, когда Симон легонько ее прикусывал, бежали по телу теплые мурашки. Юля не стеснялась прижиматься к мужу, просить ласкать эрогенные зоны.

Юля приползла домой после четырех пар в институте, зачетов, которые она судорожно сдавала. В тот день она даже успела взглянуть на отделение, где должна была проходить практику, и чувствовала, что на её плечах лежит вся усталость мира.

— Может, ты бросишь этот институт? На тебе лица нет, даже я не так выматываюсь перед соревнованиями, — привычно заговорил Симон, озабоченно поглядывая на бледную, исхудавшую жену.

— Не болтай ерунды, — отмахнулась та в ответ.

— Попытаться-то я должен был… — буркнул Симон. — Пойдем, поедим?

— У меня нет сил готовить, Симон… — Юля виновато опустила голову.

Накануне ночью она хотела приготовить хотя бы суп и самое простое второе, на скорую руку. Что-нибудь привычное, на что хватало скромного бюджета, но, оказавшись на кухне, сначала бессильно упала на стул, а потом уткнулась в чтение любовного романа, которые были разбросаны по дому.

Бабушка Симона увлекалась лёгким чтивом, говоря, что проблемы и борщи ей приелись за жизнь, сейчас же она получает наслаждение, ублажая свой угасающий разум любовными страстями книжных героев. Разум бабушки ни в коем случае нельзя было назвать угасающим. Она обладала на редкость живым и молодым взглядом на жизнь.

Однажды Юля, искренне восхищаясь жизнелюбием немолодой женщины, сказала:

— Вы такая авантюристка.

— О, дорогая моя, конечно это так, — засмеялась в ответ бабушка Симона. — Я вышла замуж за иностранца, и это в то время, а потом вернулась оттуда в голодающий Советский Союз, к жутким изделиям легкой промышленности.

Адель, так звали бабушку Симона, — она просила называть себя без отчества, — подрабатывала вахтером в институте машиностроения, носила шляпки, всегда красила губы, даже находясь дома, наедине с собой. «А вдруг судьба, а я не при параде», — любила она повторять.

— Юленька, иди спать, девочка. — Адель забрала книгу из тонких рук Юли, когда застала ее клюющую носом, вместо того, чтобы готовить обед на следующий день. — Иди, никто не умрёт от голода. Этот молодой жеребец совсем заездил тебя, девочка. — Она тепло улыбалась, оттого Юля не ощутила неловкости от фривольного намека на их с Симоном интимную жизнь и тонкие стены. — Ступай. — Адель поцеловала Юлю в лоб и, подняв за плечи, отправила спать.

Теперь же на столе не было ничего, чем можно перекусить, и Юле стало стыдно. Большую часть времени съедал институт, а в месяц, который предшествовал сессии и во время самой сессии — тем более. Она погружалась в учебу, бегала на консультации, брала дополнительные задания, ей всё время было мало знаний. Словно открывала одну комнату, из которой вело ещё несколько дверей, за ними скрывались еще двери и еще. Бесконечное множество, и за каждую хотелось заглянуть, узнать, изучить.

Уже стоял вопрос выбора специализации, а Юля металась, ничто не привлекало её так, как одна единственная, однако Юля была абсолютно уверена, что не справится. Уверена настолько, что не говорила о своей практически сформировавшейся мечте Симону и даже папе. Этот выбор означал еще не один год обучения, постоянную последующую учебу, повышение квалификации, бесконечные аккредитации, помимо клинической практики, которая так же неминуемо будет отнимать все свободное время и силы от семьи, плюс обязательный переезд в другой регион.

Симон постоянно говорил, что Юле достаточно стать участковым терапевтом, незачем тратить силы на узкую специализацию. Папа не давил, предоставлял выбор дочери, но единожды заикнувшаяся Юлия услышала: «Реально взвешивай свои силы». Юля взвешивала…

— Не готовь, — услышала она тёплый ответ мужа, вернувшись на кухню, к насущным проблемам не сваренного супа. — Я умею варить пельмени и делать яичницу… ещё что-то должен уметь, я почти уверен в этом, маленький. Пойдем, ты будешь сидеть, а я тебя кормить.

Юлю немного нервировали неумелые действия мужа, кухня была ее епархией, которую она с трудом уступала лишь в самых крайних случаях, как сегодня. Гудящие, как никогда ноги и задорные шутки Симона над самим собой убедили в том, что от того, что сейчас не она стоит у плиты, а на ужин будут магазинные пельмени, апокалипсиса не случится.

— Нас в гости позвали, — сказал Симон, когда они уже были в комнате, — Пашка.

— Ты поэтому меня накормил, да, хитрец? — она обнимала Симона и грелась в родных объятьях.

— Просто хочу, чтобы ты отдохнула.

— Завтра зачет, — вздохнула Юля.

— Перед соревнованиями обязательно отдыхают один день, иначе перегоришь. Ты ведь хочешь стать врачом, значит, тебе нужны силы. Пойдём, подзарядимся позитивом, вот увидишь, завтра тебе будет намного легче сдать свой экзамен, чем если ты просидишь всю ночь над учебником, а утром будешь паниковать. Уж пусть лучше голова болит с похмелья, чем на нервной почве.

Юля согласилась, быстренько оделась, после стояла под хмурым взглядом мужа.

— Юль, снимай это, ты не за картошкой собралась, а в гости.

— Что не так? Удобно… — Юля оглядела себя с головы до ног.

— В институт напяливай, то, что тебе хочется. Когда идешь со мной, пожалуйста, одевайся нормально. Ты очень красивая, от тебя глаз не оторвать, для чего ты прячешься за этими уродскими тряпками? Надень темно-синее платье, которое привезла моя мама.

— Оно короткое, — возразила Юля.

— Конечно короткое! С твоими ногами нужно вообще без платья ходить! Если бы у меня были такие ноги, клянусь, я бы ходил в юбке. Станешь старой и толстой, тогда будешь прятать тело, а сейчас иди и надень платье.

— Да меня в этом платье просто трахают глазами твои друзья! — взвилась Юля, едва ногами не затопала, вспоминая липкие следы от алчущих мужских взглядов.

— Отлично! Они глазами трахают, а я на самом деле. Пусть сдохнут! Я жду. И возражений не принимаю! Ну…маленький, — охолонил Симон, видя слезы Юли. — Ты ведь знаешь, я спрячу тебя, если станет совсем невыносимо. Нужно учиться подавать себя. Красивая женщина не должна скрывать своей привлекательности.

После гостей, где Юля ожидаемо стала звездой вечера, они лежали с Симоном в кровати, нежась после любви. Симон играл светлыми локонами, перебирая их пальцами, то накручивая упругие пряди, то распуская. Юла тихо дышала ему в грудь, пытаясь уснуть.

— Юль, давай ребенка родим.

— Сейчас? — с зевком уточнила Юля. Рожать она не собиралась, слишком уж преждевременно.

— Конечно, чего тянуть?

— Мы не можем сейчас. Я учусь, у тебя ответственный период. Мы никак не потянем ребёнка.

— Нет ничего, с чем бы ни справился человек, Юля. Как один младенец может помешать твоим или моим планам?

— У нас элементарно нет денег, мне почти всегда не хватает до конца месяца, — возразила Юля. — Я всё время экономлю, чай и сахар нам покупает Адель, мы просто не сможем прокормить ребенка.

— Ты ничего не говорила, — опешил Симон.

— Ну, я думала… — попыталась оправдаться Юля.

— Думала она, — раздраженно ответил Симон. — Я решу это, — добавил твердо.

Через месяц Симон Брахими решил финансовые вопросы своей семьи. Юля плакала, твердила, что он рискует карьерой, что работать в полную силу просто-напросто самоубийство. Только Симон не слушал, заявил, что если уж всю жизнь ставит на одну ступень выше, то и на две тоже сможет. С тех пор он часто пропадал не только на сборах, но и уезжал по делам федерации, успевая тренироваться в командировках.

Через год, когда у молодых появился относительный достаток, Адель больше не приходилось самой покупать сахар, а Юле готовить из того, что осталось в холодильнике, причем так, чтобы еды хватило на неделю, родился кареглазый мальчик с редким именем Евдоким, а попросту — Ким. Имя гармонировало с его глазами, так похожими на глаза плюшевых медведей из детского мира.

Большую часть заботы о малыше взяла на себя Адель, оставив «свой трудовой подвиг». Юля не посещала институт после родов всего лишь пару недель, потом вернулась к полноценной учебе. Выбегала в перерывах в гардероб, где уже стояла Адель, держа на руках Кима, пряталась в закутке, чтобы дать грудь, но вскоре Ким перешел на искусственное питание.

Юля не успевала быть хорошей студенткой и хорошей мамой. Она либо не видела Кима, мучаясь угрызениями совести, либо пропускала лекции, встречая неодобрение профессуры. У неё не получалось уделять внимание мужу, в котором, как она видела, тот нуждался. Иногда Симон высказывал недовольство, но чаще просто обнимал до боли, шепча:

— Мне так не хватает тебя, Юлька, побудь со мной, маленький.

Еще Юля ловила неодобрительный взгляд мужа на своём, ставшем мягком, животе и поплывшей талии. Вздохнув, она принялась делать упражнения, сначала дома, постоянно путаясь в группах мышц которые следует проработать и необходимых нагрузках. Потом с Симоном: муж, улыбнувшись, уверенно заявил, что они не только вернут прежнюю форму, но сделают Юлю значительно красивее.

Симон не проявлял жалости, не шёл на поводу у усталости Юли, заставлял проходить необходимый комплекс упражнений раз за разом, не давая и толики поблажки. Ведь они работали на результат, ставя на одну ступеньку выше. Порой он был груб, отпускал бесцеремонные комментарии, злые замечания, за которые, конечно, извинялся после занятий, но слова оседали и оседали в голове, словно скапливались в надежном хранилище под семью замками.

Накануне дня медика Владимир Викторович, по обыкновению, зазывал к себе на дачу коллег. Юля же должна была по устоявшейся традиции накрыть на стол. Она с радостью и большим энтузиазмом ждала, когда накормит гостей, теперь уже будущих коллег. Она всё же определилась со специальностью, вновь открытое отделение в областной больнице сыграло в этом решающую роль — Юлии не пришлось бы уезжать в другой город, где располагался единственный в их регионе онкологический детский центр.

Новый заведующий, недавно переведенный из того самого центра, который славился результатами на всю страну, проявил заинтересованность в молодом специалисте. Юле предстояло продолжение учебы, работа над собой и специальностью. Впереди диплом, интернатура, но, вне всякого сомнения, Юлия Владимировна — дочь своего талантливого отца, была выгодным приобретением отделения детской гематологии и онкологии.

Симон просил пойти с ним на важное для него мероприятие. Но Юля не могла быть сразу хорошей дочерью и хорошей женой. Бездумно понадеялась на привычное: «Ладно, маленький».

Точно так же, всего-то неделю назад, она не придала значения перепалке с Симоном. Муж застал ее, моющую полы, она торопилась успеть, пока Ким спал.

— Ты такая красивая, — прошептал Симон, двусмысленно улыбаясь.

— Лохматая и потная, — в раздражении отмахнулась Юля.

— В таком виде еще красивей. Хочу тебя, давай? Мы тихо-тихо, бабушка не зайдёт, Ким спит.

— О чем ты? — одернула она руки мужа. — Ты прекрасно знаешь, что я не могу!

— Что такого-то? В месячные тоже можно, ты разве не знаешь? — Симон и не подумал обидеться или перестать домогаться.

— Перестань!

— Маленький, я уезжал в командировку, а сейчас ты ходишь по дому в беспардонном халате, демонстрируя прелести, и заявляешь, что не можешь. У меня скоро сперма из ушей капать начнет… Юлька, — Симон подмял жену под себя, одним движением устроив на диване. — Хочу, сильно, ты же чувствуешь… — Он надавил пахом на Юлин живот, что в общем-то не требовалось, она и без того прекрасно ощущала каменную эрекцию мужа.

— Как? — искренне возмутилась Юля. — Нетерпеливый, словно младенец, подожди немного.

— Давай орально?

— Что?! — Юля не кривила душой, когда искренне удивилась, а потом и возмутилась.

— Минет, в рот, ты поняла меня.

— Не умею я… — только и придумала ответить Юля. Нужно было реагировать, но как? Обидеться? Оскорбиться? Высказать возмущение?

— Маленький, клянусь, мне сейчас не нужно чего-то изысканного. Просто приласкай меня… ртом.

— Я… мы никогда… ты даже не говорил, что хочешь такого! — взвизгнула Юля.

— Все мужчины хотят, и женщины тоже хотят… чтобы их приласкали, — Симон взглядом красноречиво показал, что именно имел в виду. — Я бы мог, Юля… — сказал он, но кинув взгляд на раскрывающую рот, как рыба на суше, жену, тут же дополнил: — Не сейчас, сейчас-то ты совсем умрёшь от смущения… но вообще могу.

— С ума сошел?!.

— Я твой муж и люблю тебя. Не только в красивом платье, но и в этом старом халате, с запахом половой тряпки от рук. Неужели ты думаешь, меня бы смутили оральные ласки? Вообще-то, я хочу этого даже сильнее, чем заняться с тобой любовью прямо сейчас. Но раз у нас аварийные дни, давай начнем с меня. Просто попробуй, не надо глубоко. Всё, что мне нужно — твой ротик…

— Я не готова, — отрезала Юля.

— Ладно, маленький, — сказал тогда Симон и целомудренно поцеловал Юлю в лоб.

Позже она поехала с Кимом на дачу к родителям, вместо того, чтобы составить компанию мужу на важном для него мероприятии, а сейчас попросту ревела, держа в руках трубку телефона.

Юля зашла в полутемную комнату там же, на втором этаже. Всхлипнув пару раз тихо, она всё же заплакала громко, надеясь, что если папа и услышит, то ему хватит тактичности не заходить, а позволить дочери оплакать свою несостоятельность. Упав на кровать, она зарылась головой в подушку, вспоминая все обиды, недовольство собой, виня себя, не жалея и не придумывая оправданий. Она была плохой женой, плохой мамой и прямо сейчас — плохой дочерью, потому что не отправилась накрывать на стол.

— Господи, кто здесь? — Юля подпрыгнула на кровати, услышав одновременно мужской голос и щелчок настольной лампы.

— Юля? — сонное лицо Юрия Борисовича выражало нечто среднее между недовольством, раздражением и интересом, когда он смотрел на заплаканную, но не ставшую от этого менее красивой женщину.

— Прости… те.

— На «ты», помнишь? Что случилось? — поинтересовался Юрий.

— Я ударилась…

— Ударилась… Об мужа ушиблась? — спокойно уточнил он.

— Откуда ты знаешь? — опешила Юля. — Нет, у меня всё хорошо с Симоном!

— В девяноста процентах молодые женщины плачут из-за мужей, в пяти — из-за любовников, пять процентов оставим на сломанный каблук. Каблуков я не вижу, любовника у тебя точно нет, так что… остаётся муж.

— Это личное. — Слезы катились по лицу и отчего-то не собирались останавливаться, они были беззвучными, при этом бесконечно горькими и горячими. Юля попросту не могла перестать реветь.

— Юля, я твой врач, помнишь? И я разбираюсь в женщинах, это моя работа. Может, если ты поговоришь с кем-то, тебе станет легче? Иногда решение проблемы лежит на поверхности, стоит только проговорить ее вслух. Подумай, — очень убедительно сказал Юрий Борисович.

Она с подозрением посмотрела на собеседника. Делиться личным, сокровенным, стыдным совсем не хотелось, но может, это выход. Юля не могла поговорить с папой, слишком интимная тема для беседы. Тем более не могла с мамой, та только расстроится, а помочь вряд ли сумеет. С бабушкой и вовсе не смела. Оставалась лишь Адель, но разве возможно сказать бабушке Симона, что отказала её внуку в оральных ласках, и он с тех пор разговаривает с ней сухо, только по делу, а теперь и вовсе бросил трубку, обиделся из-за её присутствия на празднике папы, а не на мероприятии Федерации плавания.

— Юленька, давай так, я буду задавать вопросы, ты просто отвечать «да» или «нет».

— Ладно, — кивнула Юля. Прозвучало вполне убедительно и неопасно для ее самолюбия.

— Ты думаешь, что твой муж изменяет тебе?

Юля округлила глаза, ей никогда не приходило такое в голову, до этого момента… до того, как Юрий озвучил это вслух. Мог ли Симон изменять? Нет, конечно же, нет! Но…

— Нет, — все-таки твердо ответила Юля, отбросив минутное сомнение.

— Вы поругались из-за твоей учёбы, уходит слишком много времени и сил?..

— Да, — согласилась Юля. Подобные претензии постоянно звучали от Симона. Он считал, что она мало занимается сыном, еще меньше им, мужем, даже в дни, когда тот приезжал из длительных командировок и всерьез рассчитывал на внимание жены.

— И у тебя не хватает сил на интимные отношения с мужем?

— Да. — Пришлось согласиться, хотя Юле было бы проще проглотить старую галошу, что валялась у дачного крыльца.

— Симон злится?

— Да. — Он злится, еще как злится!

— Ты не знаешь, кому уделять внимание в первую очередь: мужу или сыну, но при этом все твое время отнимает учеба?

— Да… откуда ты знаешь? — отпрянула Юля, уставившись на Юрия… Борисовича. В экстрасенсов она не верила категорически, в ясновидение тоже.

— Мир придумали задолго до нас, Юля.

— И что мне делать? — растерянно произнесла она в ответ. От чего больше — от собственной нечаянной откровенности или от прозорливости Юры, — не совсем понимала. Ерунда какая-то.

— Идти к своей настоящей мечте и… уделять внимание мужу в интимном плане. Для молодого мужчины это едва ли не самый важный фактор в жизни. Состоятельности, если хочешь. Занимайся с ним любовью так часто, как только сможешь, и он искренне не заметит твою учёбу. Начнет сам помогать с Кимом. Не насилуй себя, не заставляй, но попробуй иногда уступать, когда не слишком вымотана или не в слишком дурном настроении. Симон хороший парень, действительно любит тебя, помоги ему.

— Любит? — засомневалась Юля. Не очень-то похоже на любовь, хотя и в глазах мужа поступки Юли не выглядели действиями любящей жены.

— Юля, я видел вас всего пару раз, но не нужно быть экстрасенсом, чтобы увидеть, что Симон искренне любит тебя. Сейчас он страдает от потери твоего внимания. Обычная проблема для первого года ребёнка, не вы первые, не последние. У Кима есть бабушки, дед, а Симону необходимо почувствовать, что ты его любишь так же, как до рождения сына.

— Но мне тоже необходимо почувствовать! — возмутилась Юля.

Разве она не имеет права почувствовать любовь мужа? Хотя бы тот самый, растиражированный пик удовольствия от секса! Если раньше она получала удовольствие от неспешности взаимных ласк, растянутого на время удовольствия, то с рождением Кима лишилась и этого. В любое время сынишка мог закапризничать, разораться, приходилось спешить, заниматься любовью впопыхах, и Юля лишилась даже толики привычного удовольствия.

— Ну, может в процессе, — Юрий развёл руками, — ты и почувствуешь, понимаешь, о чем я?

— Вряд ли, — невольно фыркнула Юля.

— Отчего же? — тон Юрия был таким, словно они сидели не в полутёмной комнате — он, прикрывающий ноги одеялом, потому что, скорее всего, был без брюк, и она — в халате с брызгами от приготовления еды и детского питания. Словно они сидели в кабинете с мягкими креслами, большим столом, а сам Юра был одет в белый халат. Такой тон приносил успокоение, давал ощущение отстраненности от ситуации. Говорить с врачом, даже на совсем интимные, неловкие темы Юля уже научилась. Понятие профессиональной этики с некоторых пор перестало для нее быть пустым звуком.

— Я неумеха, — тихо-тихо ответила она, буркнув признание в собственные ладони.

— Кто ты? — опешил Юра.

— Неумеха. Я не умею… Ничего не умею, — болезненно краснея, призналась Юля.

— Подожди, я сейчас говорю про секс, а ты про что? — хмурясь, уточнил Юрий.

— Вот это я и не умею. Совсем. А ещё я толстая, у меня живот мягкий стал после Кима… И ноги… И мышцы похожи на желатин. Я сама как желатин, без умений! — Юлю понесло — наверное, просто невозможно бесконечно держать боль в себе.

— Господи. — Взгляд Юры пробежался по стройному телу Юли, задержался на груди, которая выглядывала из выреза халата, на стройных ногах, с ровными коленками, очевидно плоском животе и тонкой талии. — Юля, ты не толстая! Ты взрослая женщина, очень умная женщина! Откуда такие мысли, а? Сколько ты весишь? — не скрывая удивления, спросил он.

— Пятьдесят шесть, — пробурчала Юля.

— Отлично, с твоим-то ростом! Самая нижняя планка нормы! Разве ты толстая?

— Мне мал сорок второй размер одежды, — привела свой аргумент Юля.

— Прости меня, Юля, я тебе скажу как мужчина. С такой грудью, у тебя не может быть сорок второй размер! У тебя хорошая, сформировавшаяся грудь, полная, округлая. Любая женщина отдала бы за такую грудь душу дьяволу. Выбрось-ка глупости из головы. Сомни и выбрось! Честно говоря, я никогда не встречал таких красавиц, как ты, а я с женщинами работаю. Юль, как в твоей умной голове могут появляться такие на редкость глупые мысли… — Юрий покачал головой, очевидно осуждая Юлю.

— Но это всё равно не меняет того, что я неумеха, — защищая собственную позицию заявила Юля.

— Ладно, давай так: в любых отношениях кто-то ведёт, а кто-то ведомый. Кто-то более опытный, кто-то менее. У вас опытней, очевидно, Симон. Может, тебе следует слушать его? Хотя бы прислушиваться к нему… и к себе заодно, — последнее Юра подчеркнул особо.

— Но я не могу!

— Так только кажется, — отрезал Юра.

— Он… он… он хотел… — Господи! Ведь не расскажешь постороннему человеку всего-всего!

— И что же он хотел? — максимально нейтрально уточнил Юрий Борисович.

Каким образом он буквально на глазах преображался из обычного собеседника во врача и обратно, Юля не смогла бы сказать, но она видела, чувствовала эту грань и рефлекторно следовала за ней.

— Минет и… вот это… женщине.

— Твою маковку… и что? — воскликнул Юрий. «Что» буквально повисло в воздухе, требуя незамедлительного ответа.

— Это не грех? — молниеносно отреагировала Юля.

— Час от часу не легче! Юль, мне кажется, ты кладезь для психолога. Не грех! Ну, какой грех? Ты верующая? Только честно, прислушайся к себе внимательно, ты верующий человек? — выдал Юра.

— Наверное, нет, — пришлось признать Юле. Когда она последний раз была в церкви? Причащалась? Исповедовалась? Помнила ли молитвы? Она дорогу туда забыла!

— Понимаю — стыдно или неловко, или даже неприятно, но грех… Это-то кто тебе сказал? — продолжал давить Юра.

— Бабушка всегда говорила, что чувственные проявления греховны… — пробормотала Юля. Всю осознанную юность она действительно слушала рассказы об аде, куда непременно попадают блудницы, считающие, что секс предназначен для телесного удовольствия, а не для продолжения рода. С одной стороны Юля понимала всю абсурдность этого заявления, с другой — отчаянно верила, что любое отступление от традиционных представлений о сексуальности и есть самый настоящий, тяжкий грех.

— Бабушка? Твоя бабушка? Та, что была главным инженером на тракторном заводе? Юля, её в один момент лишили страны, веры в победу коммунизма и марксизм с ленинизмом. Она уверовала в Бога, потому что человеку нужно верить хоть в овсянку. А ещё на её глазах росла на редкость красивая внучка, вырви глаз красавица. Уверен, она дни и ночи думала о том, как бы ты в подоле не принесла! Сходи-ка ты к священнику, поговори по поводу греха, я не силен в теологии. Феноменально просто! — последнюю фразу Юра воскликнул, ни чуточку не стесняясь.

Юля продолжала слушать, кусая губы, успела даже пожалеть, что вообще разоткровенничалась.

— Значит, давай подведем итог. Ты абсолютно точно не толстая и не похожа на желе. То, что просит твой муж, — абсолютно точно не грех, и ты либо разберешься с этим, либо потеряешь мужа. Я тебе дам контакты специалиста, такое из головы за один раз и без посторонней помощи не вытравишь. Но давай-ка начни с малого: с внимания к мужу. Да-да! — прямо заявил он в округлившиеся Юлины глаза. — С этого самого внимания. Нет, в анатомичку она ходить может, а минет делать религия не позволяет! Театр абсурда.

— Я не знаю, как… — не зная, что ответить, зачем-то пролепетала Юля.

— Юленька, ты очень красивая женщина, но я не могу тебе показать. Я женатый человек, твой врач, уверен, меня за это сошлют в специализированный хирургический ад.

— Я… я не… Теперь моя очередь говорить: «Господи», — встрепенулась Юля.

— Посмотри фильмы… — Юра, похоже, отошел от первого шока и уже забавлялся ситуацией. — Да, да, те самые. Порнография называется. Уверен, у мужа твоего есть парочка.

— Есть.

— Вот и посмотри.

Юля прятала лицо в волосах и заламывала руки. От стыда, охватившего ее, она даже здраво мыслить не могла. Вряд ли помнила собственное имя, имя собеседника или собственного мужа. Юра неожиданно притянул её к себе, усадив на колени, как когда-то давно, перед операцией.

— Мы выйдем из этой комнаты и не вспомним об этом разговоре, ни словом, ни делом… хочешь — поплачь, — прошептал он.

— Стыдно-то как, — всхлипнула в отчаянии Юля.

— Ничего, ничего, пупс, выплачь этот стыд. У тебя всё получится, наладится, ты сможешь стать счастливой.

Юра еще долго рассказывал, какой хорошей женой она станет, что непременно научится всему, чему только захочет, что Симон, конечно, ее любит, и никогда не считал толстой, потому что она не толстая, она красивая, и с каждым днём будет становиться еще красивей и умней. Она достигнет всего, чего ей так хочется, и даже больше… и конечно же будет счастлива со своим мужем. Навсегда.

Глава 6

Юля смотрела на кромешную ночь не отрываясь и не моргая.

Крупные, почти невидимые хлопья снега медленно оседали на отлив окна, бились в стекло, не проникая внутрь. Хрупкая гладь стекла, как тонкая грань между будущим и настоящим. Между жизнью и смертью. Между до и после.

Все мышцы в теле Юли напряглись, нещадно ныли, сводило скулы, шею, руки. Сил не осталось даже на жалкую попытку расслабиться, попытаться отпустить ситуацию.

Умирал ее пациент. Первый. Неизбежность в её профессии, к которой следует привыкнуть. Возможно, когда-нибудь она научиться смирению, но не этой ночью. Сегодня весь организм, от мизинцев на ногах до макушки истово противится. Юля перебрала в уме в тысячный раз свои решения, действия других специалистов, во многом более опытных, и смогла лишь расписаться в собственном бессилии.

Вспоминать, вспоминать, вспоминать… Думать о том, сколь многое не произойдет в жизни мальчика Алёши. Двенадцать лет жизни, два месяца на угасание и уход. Он не узнает, кто победит в чемпионате мира по футболу, не познает вкус победы, горечь поражений, не почувствует боль предательства, сладость любви женщины.

Юля ничего больше не смогла сделать для этого мальчика, лишь облегчить его уход. Единственное, чего добилась — места в реанимации. Проводила каталку с Алешей до белых дверей, оставила родителей наедине с их безысходным горем и поднялась сюда, в «курилку».

На территории областной больницы внутренним приказом категорически запрещено курение сотрудников, однако, с молчаливого же согласия администрации, было выделено помещение перед железными дверями на чердак — большой холл, уставленный старыми скамейками и кривыми стульями, с окнами, выходящими на сквер перед центральным входом. Именно сюда приходили покурить, пообщаться неформально, это же место считалась бесконечным источником сплетен и новостей.

Сейчас здесь было пустынно. Юля пряталась скорей от самой себя, чем от коллег, от собственных мыслей, а не от досужих вопросов, которых никто не станет задавать в сложившейся ситуации.

Шаги за спиной не испугали, легко догадаться — кто это… Не нужно оборачиваться, смотреть, вслушиваться в поступь. Юля всегда безошибочно узнавала, когда в одном помещении с ней находился Юрий Борисович.

Как и обещал, он ни словом, ни делом не дал понять, что помнит о давнишнем разговоре. Их отношения можно было бы назвать рабочими, взаимодействием врача и пациента. Однажды, почувствовав недомогание, спросив папу, к кому лучше обратиться, она услышала знакомое имя. Отбросив ложный стыд, Юля попросила Юрия Борисовича уделить ей внимание. Отныне, раз в полгода она поднималась на этаж гинекологии, чтобы убедиться, что с ней все хорошо. Знала: если результаты обследований окажутся неспокойными, Юрий Борисович непременно сообщит. Случалось, что закрутившись между домом и работой, она пропускала время планового осмотра, тогда Юрий Борисович при случае или даже специально набрав местный номер, в полушутливой форме напоминал о «месте встречи, которую изменить и отменить нельзя».

Эти приемы были, пожалуй, единственным временем, когда она не ощущала движение воздуха, когда она находилась в одном помещении с Юрием. Ему не нужно было говорить с ней, смотреть в её сторону, дышать одним воздухом.

Порой достаточно резкого осознания, что он в это же время в одном здании с ней. Иногда она забывала об этом на месяцы, но, столкнувшись внезапно в лифте, молча кивнув в ответ на такой же безликий кивок, остро понимала, что единственное ее желание сейчас, прямо на этом месте — прижаться спиной к Юрию Борисовичу, зажмурив глаза. Всего-то на пару жалких минут.

Сейчас странное желание Юли сбывалось. Она почувствовала за спиной тепло, к которому потянулась, потом ощутила мужской вздох. Одна рука Юрия Борисовича, обхватив ее плечи, с силой прижала к крепкому телу, другая, пристроив ее затылок на плечо, аккуратно гладила по лицу, слегка надавливая на сведенные мышцы — даря тем самым успокоение.

— Мы не боги… — сказал Юрий Борисович совсем тихо, на ухо, словно по секрету.

— Я знаю, — согласилась Юля. Врачи — действительно не боги. Иногда они могут помочь, иногда — нет.

— Отпусти, — велел Юрий Борисович. — Отпусти, Юль.

— Не могу… — простонала Юля. Почему, почему никто, никогда не говорил, что потеря пациента — невыносимая боль! Привыкнуть… нужно привыкнуть. Принять, смириться, очерстветь. Возможно ли?

Юрий Борисович продолжал удерживать плечи Юли, прижимать к себе. Постепенно она начала ощущать, что мышцы расслабляются, принося невыносимую ломоту — настолько оказались скованы.

После того, давнего разговора с Юрием Борисовичем, Юля проплакала не меньше двух часов, и в конце концов заснула, так и не выйдя к гостям, а на следующее утро решила последовать совету — сходить к священнику.

Настоятель узнал бывшую ученицу воскресной школы, они долго разговаривали, разбирая заново то, о чем когда-то беседовали на занятиях. Она не встретила осуждения, скорей понимание. Ей многое было непонятно в брошюре «ценности христианской семьи», но из пункта в пункт, после приободряющих разговоров и на редкость деликатных советов, сумбур и паника в голове Юли начали утихать. Договорившись о следующей встрече через неделю, она приехала домой, к мужу.

К мужу, который всё так же сухо разговаривал и раздраженно отводил взгляд. Через неделю еще один разговор с отцом Кириллом принёс толику успокоения и надежды, но, оказавшись наедине с мужем, Юля теряла веру, надежду на лучшее, та попросту растворялась, как зыбкий слой акварели в воде.

Отец Кирилл сказал, что вера и брак — работа души, но, было похоже, что у Юлиной души не оставалось сил. Она просто гибла под спудом чего-то тёмного, отчаянного. Вера в лучшее захлебывалась в отстраненным взгляде Симона, в беззвучных слезах самой Юли, в молчаливой поддержке Адель, когда она забирала Кима к себе в комнату в надежде, что молодые всё же поговорят.

Симон молчал… на ночь он ложился раньше, отворачивался к стене и не спал. Юля могла точно сказать — он не спал. Не занимался с ней любовью, не целовал, даже в шутливой форме, словно захлопнул дверь перед лицом Юли.

Лишь однажды она подумала, что вот-вот всё должно измениться, ночью Симон вдруг притянул к себе Юлю и со словами: «Как же больно тебя любить, маленький», целовал долго, до исступления. Она отдавалась этим поцелуям, плыла за ними, вибрировала. Но утром всё было, как в обычный выходной Юлии. Симон, встав раньше, собрал Кима на прогулку и со словами: «Спи, маленький, на тебе лица нет», ушёл на полдня.

Юля начинала злиться. «Спи, маленький». «Нет лица». Как будто она может спать, или у неё появятся силы, если все её существо съедала боль, чувство вины, неопределенности, страха.

Она подскочила, быстро собралась, проигнорировала макияж, добралась на такси до областной больницы — невиданная роскошь, — и на одном дыхании поднялась в отделение гинекологии. Проскочила мимо кабинеты папы сразу в ординаторскую, где слева от входа стоял стол Юрий Борисовича.

Всё, что он сказал, увидев запыхавшуюся Юлю:

— Присаживайся.

Юле не пришлось озвучивать, зачем она пришла. В молчании сидела на стуле, пока Юрий Борисович в белом халате поверх хирургического костюма, заглянув в толстый блокнот, переписал нужные ей координаты и молча протянул.

Каким-то образом он понял, что Юля прямо сейчас не нуждается в комментариях, словах поддержки, что у неё попросту не хватит выдержки на слова. Спешно идя по длинному коридору, она перевернула лист, на котором был написан телефон «проверенного» сексопатолога и, впервые за прошедшие недели, улыбнулась.

«Все будет хорошо, пупс», — слова, которые внушили ей уверенность в завтрашнем дне.

Всё её время по-прежнему занимала учеба, вечером, а то и ночью — готовка. Попытки Адель помочь приносили раздражение. Казалось, если у Юли забрать методичность приготовления, она и вовсе потеряется, растеряется и растворится во всепоглощающем отчаянии. Сложно приготовленные блюда становились якорем стабильности для Юлии. И чем сложней блюдо, чем больше требовалось ингредиентов и времени — тем спокойней она себя ощущала по итогам.

После двух консультаций у сексопатолога, она сидела напротив мужа, отчаянно пытаясь найти слова, озвучить просьбу специалиста — вполне логичную, — присутствие мужа на консультациях.

— Симон…

— Чего тебе?

— Я сходила к психологу, по поводу нашей проблемы.

— У нас есть проблемы? — Тон у Симона был спокойный, лицо совсем ничего не выражало. Мелочь за проезд в маршрутке передают с большей заинтересованностью во взгляде!

— Ты знаешь, что есть. Врач сказал, что нам надо вместе прийти… Понимаешь?

Ложка, которую Симон в этот момент подносил ко рту, резко опустилась в тарелку, оставив брызги на светлом столе. Он смотрел, не отрываясь, на Юлю, а та с ужасом наблюдала, как округлялись карие глаза, а потом сужались от злости.

— Что ты сказала? — Симон нагнул голову, буравя взглядом жену.

— Мой психолог хотел бы поговорить с тобой о наших проблемах, — решила настаивать на своем Юля.

— Ты… — Лишь неимоверным усилием воли Симон остался сидеть, не колыхнулся, замер, словно не верил ни тому, что видел, ни тому, что услышал, пока не взорвался не выдержав: — Это пиздец какой-то! Всё, что я сделал — предложил оральный секс, даже не настаивал. А ты потащилась к психологу, теперь туда же меня хочешь отволочь? Я, по-твоему, ненормальный? Меня лечить надо? Может, электрошоком, а? Я хочу заниматься сексом со своей женой. Женой! Не сучкой из подворотни, а с женой, которую люблю так, что легче повеситься, чем терпеть эту сраную любовь, и оказался психом? Иди-ка ты Юля, сама знаешь куда! Сама по врачам, а я устал. Я молодой мужик и хочу нормально трахаться! Никакой психолог, никогда не убедит меня в том, что это ненормально! Меня задрали твои принципы, твоя учеба, твое вечное отсутствие. Тебе насрать на меня, на ребёнка, на все насрать! Единственное, что ты делаешь — учишься! А теперь ещё и это. Может сразу отвезти меня к хирургу? Пусть кастрирует! Тогда ты, наконец, станешь счастлива, а, маленький?!!

Тарелка, с грохотом отскочив от стола, перевернулась, упала на пол. Красно-бурые разводы от солянки растеклись по старому линолеуму. Звук хлопающей двери совпал с глухим ударом тарелки об пол…

Пятна от солянки растекались, как и слезы по лицу. Юля видела, как Адель взяла тряпку, чтобы убирать со стола, мыла пол, и не шевелилась. Оцепенела. Хотела выбежать вслед за Симоном, схватить его, вцепиться в шею, повиснуть на нем, не отпускать. Хотела сделать этот треклятый минет прямо на улице, на виду у прохожих Хотела упасть ему в ноги и молить, чтобы он не уходил, не бросал её, она ведь просто умрет без него. Она хотела прямо сейчас забрать свои документы из института, пойти на всё что угодно, чтобы вернуть мужа, крупные веснушки и глаза, так похожие на глаза плюшевых медведей. Хотела бы. Но могла только дышать, через раз.

— Он вернётся, — услышала она от Адель.

— Нет, — В этот момент осознание того, что Симон не вернётся никогда, окатила обжигающей волной, и беззвучный крик вырвался из уст Юли.

— Вернется. Он всегда был вспыльчивым, излишне импульсивным. Спорт немного сгладил характер, рядом с тобой он и вовсе меняется, но вспыльчивость всё ещё при нем. До семи лет Симон жил в маленьком городке на юге Франции. В хорошем доме, с мамой и папой, с празднованием Рождества и дня рождения. Самой обычной жизнью обычного ребенка. Его мать допустила ошибку, изменила его отцу. Не знаю уж, чувства это были или просто увлечение, но отец Симона узнал. Они разводились громко, с бесконечными скандалами. Алжирская кровь… — Адель устало улыбнулась. — Симон был достаточно взрослым, чтобы понять, что именно послужило причиной развода, но недостаточно, чтобы понять мать. Он был по-настоящему зол. Его отец ушёл из дома, мать была в депрессии, Симон же начал убегать, хулиганить, он протестовал, как мог… С ним невозможно было справиться, и мать отправила его сюда. Из Франции в Россию, из прекрасного домика недалеко от моря, вот в эту квартиру. Здесь он пошёл в первый класс, не зная даже разговорного языка. Всё это — и его проживание со мной, и саму школу, и окружающих — всё это он воспринимал как наказание. Дети смеялись над ним. Он не понимал, что они говорили, но отлично понимал, что смеялись. Иностранец со странной внешностью. Боже, какой он был конопатый! И он дрался, дрался постоянно, бесконечно, до крови, его оставили на второй год. Как же ребёнок, не знающий языка, сможет нормально учиться, запоминать материал? Стало ещё хуже. Конопатый второгодник, драчун… мы дошли до детской комнаты милиции. Потом, случайно, как и всех, его отвели в бассейн — плавание часть школьной программы и, как и всем, предложили посещать секцию. Через три месяца тренер перевел его в спортивную группу, по возрасту Симон подходил. Постепенно он становился спокойней. Ежедневные тренировки забирали его вспыльчивость, сил на драки и доказательства своей состоятельности не оставалось. Он учился с переменным успехом, хорошо овладел русским, но все свое время проводил в бассейне. Когда предложили спортивный интернат, я сделала вид, что интересуюсь его мнением, но уже знала ответ… Симон стал спокойным, перестал вспыхивать по мелочам, но иногда… иногда алжирская кровь берет свое. У него большое и доброе сердце, и всем этим сердцем он любит тебя и Кима. Не всегда умеет это показать и часто ждёт от тебя большего, чем ты можешь дать… но он любит тебя и вернется. Знаешь в чем несправедливость мира? От женщины ждут мудрости, даже когда природа не наделила её этим, даже когда она слишком юна и сама запуталась. Он вернется к тебе, потому что не может без тебя жить…

Симон вернулся через трое бесконечных суток. Ночью, с запахом крепкого алкоголя, нетрезвый. Что было странным, ведь он не употреблял алкоголь. Юля за вечер, в хорошей компании, могла выпить не один бокал вина, а то и водку с соком, Симон же всегда ограничивался парой глотков для поддержания компании. Горячность тела, запах алкоголя и ещё чего-то, непонятного, чужого, окутало Юлю, она смотрела на мужа и боялась его и своей реакции.

— Я люблю тебя, — сказала она, как прыгнула в ледяную воду.

— Маленький, прости меня. Я пойду с тобой к врачу, куда угодно пойду, я люблю тебя, — На вкус он был, как водка с луком, что не волновало Юлю.

Симон выдержал всего два сеанса, неожиданно в самом завершении второго встал и резко вышел из кабинета.

— Он придурок, — сказал потом Симон. — И упражнения свои пусть в задницу себе засунет, и говорит какую-то хрень, мы сами справился, маленький, — помолчал немного и после добавил: — Ты ходи к нему, если хочешь, просто, видимо, мне его методика не подходит, но я готов делать все эти штуки, если тебе нравится, — он улыбнулся, стараясь сгладить неловкость от своих слов.

— Ладно… — почти повторила она привычное: «Ладно, маленький».

Несмотря на то, что Симон смеялся над методами доктора, пренебрежительно фыркал, когда Юля рассказывала о консультациях, она замечала, что муж прислушивается, приходит к своим выводам.

Юля по-прежнему делала упражнения для пресса, мышц ног и спины, но теперь уже Симон не просто смотрел и комментировал, а занимался вместе с ней, каждый раз увеличивая нагрузку на одно упражнение. Три раза по тридцать плюс один.

Она отлично понимала, что нагрузки, которые дает ей муж, смешные для него, но на предложение просто присутствовать или даже не ходить с ней, Симон улыбнулся и сказал:

— Ты снова запутаешься, маленький, к тому же тебе нужна компания.

Симон бегал с ней по утрам, отказывался от сладкого и мучного, грыз зелёные яблоки со словами: «Какая гадость эта ваша заливная рыба». В периоды усиленных тренировок у него было отдельное питание, но и тогда он умудрялся не соблазнять жену сладким или протягивать ночью маленький кусочек молочного шоколада со словами: «Я не видел, ты не ела».

Казалось, всё вошло в норму, привычный режим, как в привычку Юли вошло готовить блины утром и занятие физкультурой. Пока однажды муж не огорошил её новостями, столь ожидаемыми и неожиданными одновременно.

Обычно мужья уезжают на рыбалку, охоту, отрываются в ночных клубах, стриптиз барах, изменяют женам. Юлиному же мужу предстояло самое важное событие в его жизни. Соревнования, сам отбор к которым уже почетен для любого спортсмена. Симону требовалась победа, и только победа. Его тренеру требовалась победа. Сборной требовалась победа. Стране…

Но не Юле. Она не видела Симона сутками, он приходил за полночь, перебирал её волосы — это становилось навязчивой привычкой, проявлением невроза, шептал, что любит и занимался с ней любовью. Медленно, вальяжно, словно они никуда не спешат, и Юле не нужно с утра вставать, а Симону работать до седьмого пота.

Она сидела на коленях перед лавочкой, на которой растянулся Симон, в мужской раздевалке бассейна. Незадолго до этого мгновения, по пути в раздевалку, она встретила тренера Симона, тот просил передать мужу свои слова дословно: «Мокрица! Еще один такой провал, и ты попросту вылетишь из сборной». Юля замерла, вглядываясь в жесткое лицо тренера, ответила именно то, что хотела сказать все время изнуряющих тренировок к сраной, не нужной ей Олимпиаде:

— Идите на хер!

— Вот это жена, красавица! — рассмеялся в ответ тренер, и, присвистывая, пошёл по зеленоватому коридору прочь от Юли.

Она сидела на коленях перед лавочкой, слушала пульс на запястье Симона, судорожно вспоминая короткий курс спортивной медицины. Давилась этими, бесполезными прямо сейчас, знаниями, как и видом на синюшные губы мужа. «Синусовая брадикардия». «Атриовентрикулярная блокада». В Олимпийской сборной, конечно, были врачи, специалисты высокого уровня. Юля отлично понимала, что Симон здоров, только никакие здравые размышления не могли убедить ее в необходимости нечеловеческих нагрузок. Ради чего? Золотой медали для страны? Бесполезной железяки для человека!

— Симон, пожалуйста, брось… Зачем? Для чего? — заливалась слезами Юля.

— Я должен, — как заведенный повторял Симон.

— Не должен, ты не должен, никому не должен! Я люблю тебя, Ким тебя любит! Не убивай себя! Пожалуйста, я не могу видеть на тебя в таком состоянии. Не могу больше смотреть на твои синие губы… — Юля разрыдалась, уткнувшись лицом в плечо Симона.

В это время Пашка стоял в дверях раздевалки и отгонял любопытных мальчишек, чьё время тренировки подошло, однако зайти в раздевалку им не позволяли, потому что красивая женщина плачет на груди у мужчины, а тот в ответ молча перебирает пальцами её волосы.

Через время и синие губы пропали из поля зрения Юли. Симон уехал тренироваться в другую страну — там лучше база, — вот такое простое объяснение.

Юля плакала, скучала ночами, днями, бесконечно вспоминала Симона. Она хотела к своему мужу, сильно обнимала сына в поисках родного тепла. Иногда становилось невозможно смотреть на Кима, который был невероятно похож на отца. Алжирская кровь.

Ким становился импульсивным, только бесконечное терпение Юли, которое она черпала у Адель, помогало ей, удерживало от желания отшлепать непослушного мальчишку, а тот словно испытывал на прочность нервы мамы непослушанием и капризами.

Коротких телефонных разговоров с Симоном не хватало, она начинала ненавидеть свою учебу, работу, его спорт. Все, что разлучило с мужем. Она скучала по нему, смешкам, угрозам защекотать, протянутым ночью шоколадкам. Тосковала по телу Симона, отчаянно хотелось близости с мужем, порой настолько остро, что напрягались ноги, вырывался рваный вздох, когда она переворачивалась с бока на бок, задевая чувствительными сосками кружево ночной сорочки.

Симон приезжал всего пару раз. В последний приезд Юля пообещала, что вырвется на его выступления. Обязательно приедет! Неважно, что спортивный режим и строгие правила не разрешат им увидеться до соревнований. Симон все равно будет знать, что она рядом. Сидит на трибуне, болеет, и каким бы ни вышел результат — она будет рядом, продолжит его любить, независимо от места в турнирной таблице.

Потому что Юля любит мужа не за медали, а за то, что он ее муж, ее Симон. Любит за веснушки и бездонные глаза. За все, чем являлся ее Симон Брахими. Пообещала и не смогла, в тысячный раз подведя, обманув ожидания.

Юлин руководитель не стал выслушивать просьбу Юлии Владимировны, хотя о том, где находился муж молодой сотрудницы было известно даже ленивому, слепому и глухому одновременно. Юле попросту отказали в отпуске за свой счет, заявив: «не время», «в следующий раз». В следующий раз? Следующего раза Юля попросту не переживет!

Она кинулась за помощью к отцу, искренне надеясь на его авторитет в больнице. Тяжело вздохнув, папа отчитал Юлю, сказав, что врач всегда вынужден выбирать между работой и семьей, не всегда этот выбор — семья. Чаще всего невозможно просто встать и пойти по своим делам. Сейчас происходит проверка, и не столько Симона как спортсмена, сколько — как мужа, а Юли — как врача.

— Сколько можно проверять, папа? Мы только и делаем, что проверяем, проверяем! Я просто хочу быть с мужем в эти дни. Это же не месяц, не неделя, всего несколько дней! — не выдержав, закричала Юля.

— Ты специальность выбрала на года. Готова рискнуть ради пары дней? Грош цена такому выбору! — не остался в долгу отец. — Всё утрясётся. Посмотри, подумай хорошенько: мама часто в отъездах, я постоянно задерживаюсь, но мы вместе, мы любим друг друга, мы семья. Иди, работай.

В день, когда все новостные каналы трубили о победе Симона, Юля стояла после бессонной ночи у стены отделения и скупо принимала поздравления. Какое-то жуткое опустошение поселилось в ее душе, непереносимая усталость, глухая обида, не проходящее чувство вины, граничащее с отчаянием, которое притуплялооставшиеся живые чувства.

Она не была на трибуне, не обняла мужа первой, это сделала другая девушка с казенным букетом цветов. Сейчас Юля просто стояла у стены отделения и смотрела на телевизор, подвешенный высоко под потолком. Очередной выпуск новостей, где уже который раз показывали сияющего Симона, а она видела лишь его усталость, синеватые губы и притаившуюся обиду во взгляде карих, бездонных глаз.

— Ты что тут делаешь? — голос Юрия Борисовича раздался над головой, вывел из невольного транса. Юля посмотрела в его сторону, вид был слегка помятый, значит, после дежурства, как и она.

— Стою, — только и сказала Юля. Она действительно просто стояла. Подпирала окрашенную в светло-голубой цвет стену.

— Очень интересно, а я думал — ты там, с мужем. — Юрий Борисович кивнул на телевизор, нахмурился, смерил Юлю непонятным взглядом, впрочем, она и не стремилась понять.

— Меня не отпустили.

— Шутишь?

— Нет… — Юле было совсем не до шуток, не зареветь бы, не скатиться по стене, захлебываясь в набегающем отчаянии.

— Вот суки! — вырвалось у Юрия Борисовича, Юля бы удивилась сквернословию из его уст, но не смогла даже повернуть голову в сторону возмущающего. — А сейчас-то ты почему здесь? Не в аэропорту? — продолжил Юрий Борисович.

— Не успею всё равно. Маршрутка часа два будет ехать. — Она судорожно вздохнула. Не плакать, не плакать, не плакать…

— Хм… Так, Юлия Владимировна, восемь минут тебе, чтобы переодеться, жду тебя у выхода, — скороговоркой выдал Юрий Борисович.

— У выхода? Меня? — не разобралась Юля.

Зачем? Господи… что всем от нее надо? Почему именно сейчас?

— Тебя, — он улыбнулся. — Пупс, поторопись, жду тебя. — Юрий Борисович двинулся по коридору, напоследок продемонстрировав ключи от машины.

Меньше чем через час они были у входа в терминал. Юрий Борисович, расталкивая толпу, вёл, практически волок за собой Юлю в самой простой, не брендовой одежде, со слегка размазанной тушью — в дороге постоянно слезились глаза, при этом все равно невероятно красивую.

Люди, встречаясь взглядом с ней, просто отступали, женщины косились, мужчины посвистывали, но излишнее внимание, всегда ненавистное, вдруг перестало иметь значение для Юли. Она увидела Симона, беседующего с репортерами, широко улыбающегося на камеру, с букетом цветов и медалью, которую он демонстрировал зрителям новостного канала. Внезапно прервав интервью, Симон выхватил Юлю из толпы, крепко прижал к себе, начисто проигнорировав оставшиеся вопросы репортеров, суету и неразбериху вокруг.

— Маленький, — только и выдохнул Симон.

Они ехали в такси на заднем сидении, и Юле произошедшее казалось сном: шумиха в аэропорту, встреча с Симоном, его губы, которые сминали ее, прозвучавшее признание:

— Юлька, я скучал, думал — с ума сойду.

И её в ответ:

— Я тоже скучала. Не уезжай больше, никогда не уезжай.

— Не стану… — хрипло выдохнул Симон.

Зайдя в квартиру, Юля оробела, она так давно не видела Симона. Он был до боли родным и стал пугающе чужим одновременно. Помчалась на кухню, чтобы привычными движениями снять напряжение и скованность, принялась накрывать на стол.

— Где Ким? — Симон говорил тихо, по привычке боясь разбудить сына, хотя и понял, что они в квартире вдвоем.

— Он с Адель у моих родителей.

— Понятно.

Юля молча накрывала на стол. Накануне она приготовила три любимых блюда мужа, правда, не очень сочетаемых друг с другом. Никак не могла решить, чего ему больше захочется, пыталась угадать, чему обрадуется сильнее, в итоге приготовила все три, плюс холодные закуски на выбор.

Симон задумчиво наблюдал за нервными движениями жены, не ставшими от нервозности менее грациозными и изящными. Сел на стул, остановил Юлю, усадив к себе на колени. Она замерла в его руках испуганным мышонком.

— Когда ты приготовила?

— Ночью… я не знала, что ты…

— Ты спала?

— Почти нет, неважно. Мясо, возможно, пересолено, знаешь, я забыла, что приправа уже с солью… — лепетала Юля, оправдываясь. Как-то все нелепо получилось, неправильно, разве так встречают мужа с золотой медалью Олимпийских игр?..

— Юль? — Симон попытался оставить поток Юли.

— Да, зато рыба удалась, как никогда, думаю, тебе понравится рыба… — Ничего у него не получилось, Юля продолжала нести околесицу, заламывая руки.

— Юля!

— Что? — ей все-таки пришлось поднять взгляд на мужа.

— Спасибо.

— За рыбу? — все, что смогла выдавить она.

— За все. За то, что у меня есть семья, есть ты и Ким. Все время на соревнованиях я думал о том, насколько мне не хватает вас, тебя и Кима, но я точно знал, что вы у меня есть. Спасибо тебе. И за эту рыбу, тоже. За то, что ты не смогла приехать, но готовила всю ночь… За то, что любишь меня, за то, что позволяешь любить тебя. Не знаю, что бы я делал без этой возможности. Спасибо.

Той ночью Симон уснул сразу, как коснулся подушки. Придя с работы на следующий день, Юля вновь застала крепко спящего мужа. Невольно задавалась вопросом, насколько же вымотался, устал, восстановиться ли он когда-нибудь? Сколько времени понадобится на это?

Симона в те дни не беспокоили даже самые близкие люди. Мама позвонила один раз, из федерации, через Юлю, передали время официального приёма. Друзья пошли к черту, именно туда, куда были отправлены полуспящим Симоном, когда он ответил по телефону, а потом крепко-накрепко обнял жену и сказал:

— Никого не хочу видеть, только тебя.

Через пару дней приехала Адель. Симон не спускал с рук Кима, отдал ему на растерзание свою медаль. Юле с Адель пришлось пристально следить, чтобы «игрушка» не потерялась.

Вечер официального празднования, где обязательно должна присутствовать вся семья, пришёлся на пятницу. Юля смогла прийти домой раньше, успела заглянуть к парикмахеру, который преобразил и без того почти безупречный облик. Собрав в первую очередь мужа и сына, она надела новое платье, не без удовольствия поймала восхищенный взгляд и возглас мужа:

— Маленький, ты самая красивая, потрясающая женщина, которую создала природа! Откуда платье? Невероятно тебе идет.

— Спасибо, платье сшила мамин костюмер, — спокойно ответила Юля.

— Оно не слишком, Юль?

Симон помнил, Юля не жаловала яркие наряды, не любила выделяться из толпы. Детские комплексы по поводу роста до сих пор давали о себе знать. Он помнил, как морщилась Юля от липких, цепких взглядов мужчин, на которые была обречена, а в открытых и подчеркивающих практически безупречную фигуру нарядах, и вовсе. Помнил, принял, больше не настаивал на вызывающих, по мнению его жены, платьях.

— Твоя жена, Симон Брахими, красивая женщина. — Юля поправила галстук Симону, дернув почти до удушья. — Я не собираюсь прятаться, скрывать, что у моего чемпиона жена — настоящая красавица. Пусть сдохнут от зависти, — вспомнила она давние слова Симона.

— Пусть сдохнут! — вторил Ким.

Услышав голосок Кима, все рассмеялись. Симон поднял сына, посмотрел на точную копию себя, даже веснушки начали проступать на личике, надавил слегка на носик-кнопку, сказал:

— Пусть.

Ким устал почти сразу, после небольшой фотосессии, официальной речи и танца с аниматором малыш раскапризничался, готовясь разреветься. Адель, сославшись на головную боль, взяла на руки недовольного правнука и отправилась домой.

Симон же остался танцевать под медленную музыку со своей женой, не обращая внимания на взгляды, которые невольно притягивала к себе их пара. Потрясающе красивая блондинка в ярком платье и мужчина, чьи черты лица были европейские, а вот глаза и волосы, словно из сказки об арабском принце. Крупные веснушки странным образом вписывающиеся в облик, придавали мягкости, какой-то мальчишеской игривости.

Он бережно придерживал свою партнершу в танце, смотрел с такой неприкрытой нежностью, отчаянной любовью, что окружающие невольно отводили взгляд. Все в его движениях, наклоне головы, прижатом женском теле к мужскому — буквально все говорило одно: «любить». Любить эту женщину. Навсегда.

Наконец, покончив с протокольной частью вечера, устав от пристального внимания и официальных разговоров, они сели в такси. Юлю мало интересовало, куда они едут, волновали лишь руки и губы, которые ставились настойчивей, настырней с каждой пройденной минутой, грубее.

Такси остановилось у известной, дорогостоящей гостиницы. Симон взял ключ от номера на ресепшене, тут же потянул Юлю к лифтам, игнорируя всякие приличия. Юля едва сдержалась от жарких поцелуев прямо в лифте. Оба понимали, один шаг и они не остановятся, не смогут. С трудом добрались до дверей номера, сгорая от нетерпения, жгучего желания, почти животной жажды.

Когда Юля оказалась под телом мужа, вспышкой промелькнуло воспоминание об отчаянном желании близости все то время, когда Симона не было рядом. На этой кровати, в этой комнате, не существовало ничего и никого, кроме нее самой и мужа.

Юля безжалостно отбросила в сторону любые сомнения, которые пытались ворваться в голову. Позволила своему телу плыть по течению, приняв на веру отчаянное желание, уступив ему. Стало безразлично, как она выглядит прямо сейчас, что именно она должна испытывать, перестала анализировать каждое свое движение, забросила подальше стремление угодить мужу, мысли о его возможном разочаровании.

Имело значение лишь то, что она на самом деле испытывала — невыносимую, животную потребность в Симоне. Не хватило толики смелости, чтобы озвучить то, что она хотела, зато она просто направила его голову вниз по своему животу, прямо между разведенных ног.

Первое движение языка испугало, на жалкий миг она испытала желание закрыться, хорошо, что вовремя была остановлена поглаживаниями. Симон удержал ее бедра мягко, но настойчиво. После она ни о чём не думала, не жалела, не анализировала. Юлю несло обжигающей волной страсти, тело жило отдельной от разума жизнью. Вовремя добавленный палец лишил всякой воли, способности к пониманию происходящего.

Она захлёбывалась в собственных эмоциях, когда оргазм накатил обжигающей волной, а следом второй, совершенно неожиданно для нее. Она увидела Симона, почувствовала свой вкус на его губах, его плоть в своей.

— Ради этого стоило стать олимпийским чемпионом, — сказал потом Симон.

— Хих, — только и смогла ответить Юля, счастливо пряча лицо на груди мужа, ощущая себя настолько ветрено счастливой, что не смогла придумать ответ на шутку мужа. — Я люблю тебя, — наконец, сказала она то, что крутилось в голове.

— Я люблю тебя, — просто ответил Симон.

Утром Симон рассказал, зачем привез Юлю в гостиницу, потратив на это часть призового фонда, помимо очевидного — желания побыть наедине вне тонких стен маленькой квартирки в панельном доме.

— Я оставляю спорт, Юля, — огорошил он.

— Что? Но почему?! — Юля не верила своим ушам. «Симон Брахими» и «спорт» были словами синонимами, единым целым, гармоничным продолжением друг друга.

— Я всегда считал, что цель всей моей жизни — спорт, достижения, золотая Олимпийская медаль. Но когда я летел домой, адреналин спал, я понял, что единственная моя цель — это моя семья: ты и Ким. Моя жизнь, работа будет связана со спортом, я не смогу по-другому, да и не умею больше ничего. Продолжу работать в федерации, на другой должности, мы уже обговорили детали. Я больше не хочу оставлять тебя надолго, оно того не стоит, маленький.

— Хорошо. — Юля обняла Симона, не веря себе. Сколько просила его бросить, подумать о своем здоровье и вот… Неужели сбывается?

— И еще, хватит нам с бабушкой жить. Я понимаю, она с Кимом здорово помогает, но нужно свое жилье. Ким подрастает, нам даже нормальную кровать ему поставить некуда, письменный стол для школы. Да и… Юльк, ты такая громкая. — Он с неприкрытым обожанием посмотрел на румянец, растекающийся по лицу Юли. — Чертовски сексуально, маленький.

Юля довольно, совершенно счастливо улыбнулась.

— Так вот, — после пары поцелуев продолжил Симон: — Уверен, покупку квартиры нам не потянуть, я всего лишь Олимпийский чемпион, а не миллионер, а дом постепенно построим.

— Дом? — опешила Юля.

— На даче твоих родителей, там уже строятся дома на постоянной основе. Район недалеко от города, уверен, скоро там будет жилой посёлок. Видела, какой большой участок внизу, за домом, прямо у озера? Он ведь ваш, места на несколько домов хватит. С отцом твоим я говорил, он согласен.

— Говорил? — удивилась Юля. Симон и папа не были дружны, скорее придерживались взаимного нейтралитета.

— Да, я звонил ему несколько раз. Должен же я был убедиться, что с тобой всё в порядке, а он всё-таки вра-а-ач. — Симон прятал лицо в светлых локонах Юли, глубоко вдыхая аромат духов, перемешанных с запахом прошедшей ночи.

— Я тоже врач.

— Тоже. Только ты при смерти не признаешься, что устала. Три блюда приготовила, ночь не спала… Господи, как же я тебя люблю, маленький.

***

Сегодня Юля стояла в полутемной «курилке», смотрела сквозь стекло на ночь, далекий фонарь, в свете которого кружились, как безумные, хлопья снега, и пыталась разомкнуть сведенные от напряжения губы.

— Отпусти, — повторил Юрий Борисович.

— Не могу… — прошептала Юля, с трудом разжимая губы.

Юрий Борисович удерживал её за плечи, прижимал к себе, краем сознания она ощущала, что мышцы расслабляются, взамен принося ломоту — настолько были скованны.

— У тебя есть закурить? — проговорила она словно не своим ртом, движения приносили боль.

— Ты не куришь, — напомнил Юрий Борисович то, что знали оба.

— Нужно отвлечься, я с ума схожу…

— Хорошо, — Юрий Борисович поднес зажигалку к сигарете, которую взял в рот секундой раньше, при этом он продолжал обнимать Юлю, прижимать к себе с ощутимой силой.

Сколько раз за это время Юля хотела вот так прижаться к нему? Это было безотчетное, ничем не оправданное желание. Словно воздух разряжался, стены любого помещения сдвигались, давили на Юлю, когда она находила рядом с Юрием Борисовичем.

Это было похоже на параноидальный бред, наваждение, морок, дурные сны, посланные злыми ведьмами. Не поддавалось разуму, не слушалось, не прекращалось. Юля просто замирала, как зверек, загнанный в ловушку, и ждала, когда всё закончится, пока у кого-то из них двоих появится причина выйти вон.

Самым ярким, ужасающим был момент, когда она ласкала мужа особо интимным способом, и перед глазами вдруг промелькнул воображаемый белых халат, слегка надменный взгляд, который, тем не менее, внушал доверие раз и навсегда. После вспышки она ощутила желание такой силы, что напугала мужа, который ни на день не отказывался от занятий любовью со своей красивой женой, его руки, казалось, не отпускали ее никогда.

— Давай паровозиком, — проговорил Юрий Борисович, затянувшись.

Юля закрыла глаза, окончательно расслабилась в объятиях Юрия Борисовича, почувствовала, как его пальцы аккуратно поворачивают ее голову, раскрывают губы, после дым на своих губах — тонкую, едва ощутимую струйку, которую она тут же вздохнула, почувствовав горечь и горячее дыхание.

— Ещё? — спросил Юрий Борисович.

— Да, — только и она ответила перед тем, как поцеловала Юрия Борисовича.

Она не встретила сопротивления, напротив — он моментально перехватил инициативу, придержал за затылок, с силой вдавливая ее губы в свои, словно давления, трения, укусов было мало.

Поцелуй, как самый страшный грех, как тот самый змей, как яблоко познания, яблоко раздора. Поцелуй, за который не стало стыдно.

— Простите, — пробормотала Юля, сделав попытку вырваться. Слабую, едва заметную, потому что находившиеся вблизи губы не оставляли шанса на истинное желание оторваться от поцелуя.

— Не извиняйся. Меня поцеловала самый красивый ординатор больницы, поэтому даже не думай забирать поцелуй обратно. — Он улыбнулся, плотоядно посмотрел на Юлины губы, не спрашивая, всего лишь ставя в известность, что поцелует снова. И снова, и снова.

Утром Юля смотрела, как Ким упал на гололеде, когда разогнался, чтобы промчаться по обледенелой тропинке. Мысленно отругала его кареглазого отца, но продолжила молча наблюдать за слезами сына и присевшим рядом с ним Симоном, который что-то говорил, пока Ким не перестал плакать, улыбнулся широко, по-детски наивно. Симон поцеловал сынишку, крепко прижав к себе, поднял на руки, на ходу отряхивая тёплый яркий комбинезон малыша, и двинулся в сторону Юли, стоявшей на крыльце областной больницы.

— Привет, привет, мама! — Ким, конечно же, забыл, что несколько секунд назад горько плакал.

— Привет, мой золотой. Как ваши дела? — сияя, ответила Юля.

— Я принес показать свою медаль!

Юля знала, накануне прошел открытый урок в бассейне. Не соревнования, но каждый малыш получил медаль и маленький кубок за свои личные победы. Заслуги Кима были невелики, ему достался страх воды от матери, но он два раза опустил лицо в бассейн, задержав при этом дыхание.

Симон не уставал нахваливать сына, повторяя, что расти надо над собой, а не над другими. Юле он однажды сказал, что из Кима если и выйдет спортсмен, то маловероятно, что он повторит заслуги отца — нет в нем злости.

— Ну и хорошо, — сказала тогда Юля, вспоминая синие губы мужа.

— Вот и отлично, — ответил Симон, вспоминая что-то своё, возможно — бесконечные тренировки или время, которое он провёл без семьи ради медали, что теперь стояла на подставке, на видном месте, и Адель показывала ее в камеру ноутбука очередной новоприобретенной интернет-приятельнице.

— Как Алёша? — тихо спросил Симон.

— Всё… — со рваным вздохом ответила Юля.

— Ничего, маленький, пойдём домой. Я люблю тебя, я всегда с тобой. — Симон поцеловал ее у края губ. — От тебя сигаретами пахнет? — удивился он.

— Да, курила сегодня, — почти не солгала Юля.

— Бросай, это вредная привычка. Не пристало заводить вредные привычки после двадцати пяти. — Симон улыбался, подмигнул, слегка поддразнивая Юлю.

— Симон, я люблю тебя, — для чего-то ответила Юля.

«Да уж, не пристало» — подумалось ей.

Глава 7

Юля быстро вышла из дверей больницы. Щурясь на яркое весеннее солнце, глядя на голубизну неба из окон отделения, невозможно было предположить, что по сравнению с утром серьезно похолодало.

Впереди маячили выходные, на которые ей, против обыкновения, не выпало дежурств. Утром она уходила из дома в приподнятом настроении. Надела поверх платья из тонкого трикотажа всего лишь лёгкий плащ, проигнорировала головной убор.

Стоя в дверях, Симон ворчливо ругался, но Юля знала, теперь уже наверняка, что муж любуется ею. В плаще на десять сантиметров выше колена, дающем увидеть окружающим, насколько стройны ноги его жены. С распущенными локонами волос, продуманным макияжем — она была похожа скорее на модель из журнала мод, чем не на врача, спешащего на работу.

Всё же Симон нахмурился и сказал:

— Юль, погода изменчивая, возьми хотя бы свитер.

— Тепло же, — возразила она.

— Сейчас тепло, что к вечеру будет — неизвестно. Я не смогу тебя сегодня забрать.

— Сама доберусь, не волнуйся. Чем сейчас будешь заниматься? — она легко обняла Симона, оставила перламутровый след на его губах.

— Плиткой в основном. Сейчас Кима отвезу на занятия, потом тебя буду вспоминать, о тебе мечтать, ты такая была сегодня ночью, вау просто, Юль… — Он пробежался взглядом по фигуре Юли, красноречиво давая понять, что не против повторить это «вау» здесь и сейчас.

— П-ф-ф-ф, — только и ответила Юля. Она, конечно, была довольна комплиментом, и тоже была не против повторения. — Плиткой займись, надоело переступать через керамические завалы, — пошутила она, чмокнула Симона в нос, выбежала из дома по маленькой дорожке, мимо старого дачного домика родителей.

Теперь они жили в своем, пока недостроенном доме. Всё свободное время и деньги уходили на строительство. Буквально за год за стареньким домиком с облупившейся краской вырос красавец, с панорамными окнами и крышей из черепицы.

Провели коммуникации, первый этаж почти отделали, второй же — состоявший из одной большой комнаты, заморозили «до лучших времён». Симон сам, в любое свободное время, занимался строительством и благоустройством. Освоил мастерство плиточника, научился укладывать паркет. Получалось не с первого раза, иногда и вовсе приходилось выбрасывать купленный материал из-за того, что тот безнадежно испорчен, но сколько бы Юля не уговаривала нанять мастера, Симон лишь улыбался и повторял: «Это только одна ступенька».

Все те несколько месяцев, что прошли после поцелуя с Юрием Борисовичем, Юле казалось, она балансирует на одной ноге, стоя на тонком канате посредине пропасти.

Сначала она отмахнулась от произошедшего, списав на собственное убитое состояние, потом обвинила во всем его, как старшего, а значит — более опытного. После себя, ведь инициатива исходила от неё, а Юрий Борисович — все-таки человек, мужчина, которому не чужды мужские рефлексы и желания.

Новогодние праздники прошли шумно — в новом, пока недостроенном доме. Нашлось место и друзьям Симона из федерации, и Юлиным приятельницам, которых она, как исправная сваха, хотела свести с перспективными спортсменами. Изо всех сил она старалась не думать о Юрии Борисовиче, окунулась в домашние и праздничные хлопоты, лишь изредка проводила кончиком языка по губам, не вспоминая, а остро чувствуя вкус чужого мужчины.

Тогда она замирала, понимая, ощущая, как наяву, что было бы, прояви она инициативу. Или он. Старательно гасила вспышки воображения, зная, что ничего хорошего, прояви она инициативу на самом деле, не в воображении, не получилось бы. Да и думать о таком просто ненормально, ведь у Юли есть муж — Симон!

Муж, которого она любила всем сердцем, глядя на которого хотелось улыбаться. Муж, делающий ее счастливой, тот, кто день за днем дарил ей не только любовь, чувственное наслаждение, но и заботу, уверенность в завтрашнем дне. Повторял: «Просто ступенька» и доказывал собственным примером, что добиться можно всего на свете, стоит только захотеть и приложить усилия.

Переехали в новый, практически пустой дом. Относительно обустроенными были кухня, по настоянию Юли, комната Кима и комната Адель. Бабушка Симона отказалась переезжать к молодым. Поправив шляпку, она заявила: «Займусь, наконец, личной жизнью, найду себе импозантного старичка, отправимся с ним в мировое турне», и все же, комната для неё всегда была готова.

В их же спальне с Симоном стояла только широкая кровать, пока не находилось денег даже на шторы. Тени от деревьев, что падали сквозь панорамное окно, пугали Юлю. Она подолгу не могла заснуть, ворочалась с боку на бок, вдруг вспоминала, представляла себя с Юрием Борисовичем, в итоге засыпала лишь под утро.

На работу вставала с трудом, едва держалась на ногах от недосыпа, спотыкалась о бесконечные мешки со строительными смесями. Каким образом Симон вставал всегда раньше будильника, она не понимала, искренне завидовала его собранности. По утрам он был бодр, будил её щекоткой, уговорами, горячим, ароматным кофе, который приносил прямо в постель. Симон говорил, что возможно научиться программировать себя, — вставать на десять минут раньше будильника. Теория казалась глупостью, но Юля решила попробовать. Постепенно у неё стало получаться, более того, мысль о том, что придется проснуться раньше положенного времени настолько пугала, что она засыпала раньше, чем успевала подумать о Юрии Борисовиче, тем самым лишив себя не только тяжести внизу живота на ночь глядя, но и снов о нем. Как и любых других снов.

С самим Юрием Борисовичем они не виделись, такое случалось и раньше. Не так часто пересекаются детское отделение онкологии и гематологии и гинекология. Время очередного приёма Юля пропустила, Юрий Борисович тоже не позвонил, из чего можно было сделать вывод, что он избегает встречи.

Формальные поводы Юля находила легко, у нее были причины подняться в отделение своего отца, но, доехав на лифте третьего этажа, понимала — не сможет встретиться со слегка надменным, внушающим доверие взглядом. Она выходила в холле третьего этажа и медленным шагом возвращалась к себе.

Столкнулись они перед восьмым марта, на ежегодном обязательном мероприятии по поздравлению вышестоящим руководством простых смертных. Выходя из актового зала с дежурной коробкой конфет в руках, она невольно замедлила шаг, увидев впереди знакомый затылок.

Юля попыталась затеряться в мешанине белых халатов и смешков, но словно некто сверху вёл её, решив, что именно в этот день им необходимо встретиться лицом к лицу. Юля спешно поднялась на второй этаж, скользнув по лестнице, туда, где у них не была шанса столкнуться, и буквально упала в объятья Юрия Борисовича.

Казалось, дрожь, которая началась с кончиков пальцев, пробежала по всему напрягшемуся телу Юли, когда она застыла слишком близко для дружеских объятий с посторонним человеком, и все равно невероятно далёких от той близости, которую хотела Юля на самом деле. Она попыталась оттолкнуть Юрия Борисовича, жаль, что слишком неуверенно, словно просила о большем, а не отталкивала.

— Куда бежишь?

Странный вопрос, Юля не знала, как на него ответить.

— Пошли, — скомандовал Юрий Борисович.

Она не соображала, куда они идут: мимо кабинетов функциональной диагностики, рентгенологического отделения. Юрий Борисович деликатно приобнял Юлю, сохраняя дистанцию, не допускающую разнотолков, словно походя, по-дружески, немного покровительственно, как старший коллега младшего. Пока не оказались в тупике, куда не заходил никто, кроме уборщицы раз в сутки, а может и того реже, перед очередной комиссией или проверкой.

— Я должен извиниться, — без обиняков сказал Юрий Борисович.

— За что? — Юля терялась в словах, собственных чувствах, меняющихся столь стремительно, что кружилась голова. Не хотела говорить, думать, анализировать. Желала тепла тела Юрия Борисовича, его губ на своих губах…

— Я не должен был целовать тебя.

— Это я… — вздохнув, пролепетала Юля.

— Помню, что ты, но не списывай мое участие, хорошо?

— Хорошо…

Она не списывала, не приписывала, не удивлялась тону. Тонула в спокойном, уверенном взгляде, безотчетно желая одного — стать ближе хотя бы на долю мгновения.

— Юль, — выдохнул Юрий Борисович, будто с болью.

Юля прильнула ближе, ощутила сильные ладони на пояснице, дыхание у виска. Окунулась в щедро предоставленные объятья, руки, которые оберегали ее спину от холода стены, одновременно притягивали к мужскому телу — делали именно то, что ей было необходимо в те мгновения.

— Ты понимаешь, что делаешь, пупс? — спросил Юрий Борисович тихо, обреченно, и это вывело Юлю из гипноза, под который она попала благодаря его присутствию. — Похоже, не понимаешь… — Ему удавалось удержать её взгляд, несмотря на то, что. kt хотелось лишь одного: спрятать не только глаза, но и лицо. На его груди. Сейчас. Здесь. Немедленно.

— Будь на твоем месте любая другая женщина, я бы сказал, что она феерично включает идиотку, но не ты… не та хрустальная девочка, которую я знаю. Пупс, послушай меня, то, что происходит между тобой и мной — это очень сильно, с этим сложно бороться.

— С тобой? — Юля честно пыталась вслушаться, понять, о чем говорил Юрий Борисович, однако мысли разбредались, оставляя после себя шлейф из колких мурашек по всему телу.

— Ты не видишь? Не понимаешь? Да, со мной тоже. Это влечение, Юля, сильное влечение, самое сильное, что я испытывал в жизни. Скорей всего — самое сильное из того, с чем ты сталкивалась. Но мы не животные, поэтому просто не пойдем у него на поводу, хорошо?

— Влечение? — Она не понимала, что он говорил, видела только губы, двигающиеся и сухие. Гипнотический яд затопил тело, сознание, душу, проникал в самое сердце, заставляя ухать глухо, ритмично, быстро.

— Господи! Влечение. Я хочу тебя. Сильно! Мне ничего не стоит взять тебя прямо сейчас, ты согласишься, — отчеканил Юрий Борисович. — Что будет потом, Юля? У тебя получится с этим жить? Подумай! — Он легонько встряхнул Юлю. — Подумай, ты сможешь прийти сегодня вечером домой, смотреть в глаза Симону, улыбаться сыну? Это чертовски сложно, пупс, не начинай эту игру. Она не стоит свеч. Банальное влечение, которое должно пройти. Сейчас я отпущу тебя, повернусь, уйду, а ты постоишь немного, и отправишься домой, к мужу… Может быть, даже пофантазируешь немножко… — Он нагло подмигнул, глядя прямо во вспыхнувшее лицо Юли. — Все пройдет, закончится так же неожиданно, как началось.

— А ты? — для чего-то спросила Юля.

— Я взрослый мальчик, справлюсь. — Он окинул Юлю убийственно спокойным взглядом. На мгновение притянул к себе, она вцепилась в белый халат у него на пояснице, отказываясь отпускать, уткнулась в шею, вспоминая далекие, словно сон ощущения и запахи. — Тише… — прошептал он. — Всё, пупс, всё.

Расцепил Юлины руки, развернулся и ушел вдоль длинного, пустынного коридора.

Если они встречались — его взгляд был спокойным, дружелюбным, внушал доверие раз и навсегда. Юрий Борисович не избегал встречи, не проходил, торопясь, мимо, если коллеги что-то оживленно обсуждали, и в их числе была Юля. Мог спокойно сесть рядом в столовой за один стол с ней, вписаться в общий разговор.

Только случайно, вдруг, оставшись вдвоём, она явственно ощущала и его напряжение тоже. Вдруг видела, что мышцы его шеи напряжены, словно он невероятным усилием сдерживает себя, то ли от постыдного, красноречивого бегства, то ли от того, чтобы последовать Юлиному желанию — окунуться в тепло объятий.

Юле казалось, она не может больше сдерживаться. Стоя в лифте, за спинами людей, у задней стены, она притронулась к его руке — невесомо, почти неслышно, обжигающе горячо. Ощутила такое же прикосновение в ответ. Подушечки пальцев к подушечкам, дыхание в разные стороны, взгляд в спины — и только легкое касание. Вот, пожалуй, и всё её общение с Юрием Борисовичем за эти месяцы.

Погода стремительно портилась. Заволокло серыми, дождевыми тучами ярко-синее, высокое небо. Резкий, ледяной ветер усиливался, начал накрапывать дождь. От студеных капель спасла новая автобусная остановка напротив областной больницы, вот от ветра и пронизывающего холода — ничего. Юля не единожды пожалела, что не послушала мужа, не взяла свитер. Погода весной, действительно, очень изменчива.

Остановившаяся рядом с остановкой серая иномарка заставила отойти внутрь остановки. Юля понимала, что это весьма слабая защита, и действовала скорее рефлекторно. Высокая, красивая блондинка привлекала внимание определенного контингента мужчин, поэтому Симон редко позволял ей пользоваться общественным транспортом. Знал, как переживала Юля, если какой-нибудь нахал, предварительно облапав взглядом, начинал скабрезно шутить, предлагать продолжить знакомство в непринужденной обстановке.

Дверь автомобиля открылась, Юля услышала знакомый до боли голос:

— Пупс? Садись!

Замерла, словно ее пригвоздило к асфальту под ногами, не в силах дышать, соображать, сойти с места.

— У тебя губы посинели, хочешь простыть? Давай-ка быстро в машину! — Тон Юрия Борисовича был шутливым, вот взгляд серьезным, как никогда.

Юля устроилась на правом, переднем сиденье. Поправила подол, поняв, что ноги слишком оголились под взглядом серых глаз, который пробежался от модельной обуви в цвет платья до края выреза на груди, задержался там, потом, наконец, устремился на лицо, остановился у рта.

Во взгляде Юрия Борисовича не было и намека на привычное спокойствие, граничащее с высокомерием. Не читалось ничего, что могло бы вселить уверенность, успокоить, как часто бывало.

— Куда тебе? — слегка прокашлявшись, хрипловато уточнил Юрий Борисович.

— До любого метро, спасибо. — Юля изо всех сил постаралась сохранить видимость спокойствия.

— Не за что пока.

Машина проехала мимо одной станцию метро, потом второй, третьей… Юля внимательно смотрела в любое стекло, капли дождя сбивались в причудливые этнические рисунки, пока их безжалостно не стирал «дворник», предоставляя новую площадку для танцев капель.

Молчание затягивалось, как и сама поездка. Вовсе не дождь, наверняка холодный, держал Юлю в машине, а едва слышное дыхание, иногда собственный вздох, излишне судорожный.

Неожиданно она почувствовала, что Юрий Борисович взял ее за руку, провел по каждому пальцу, погладил холмик Венеры, обхватил теплой ладонью холодную кисть. Машина остановилась.

— Я спрошу единственный раз: ты поедешь со мной сейчас? Ко мне домой?

— Зачем? — Юля задала абсолютно лишний вопрос. Рука, перебирающая её пальцы, красноречиво ответила на него до того, как озвучил голос.

— Я больше не могу, не хочу бороться или ждать, когда рассосется. Я хочу сделать это, пупс. Тебя отпустит, меня отпустит. Всё это дерьмо собачье должно как-то закончиться в конце концов, поэтому спрашиваю тебя: ты пойдешь сейчас со мной, ко мне домой, с вполне определённой целью?

— А ваша жена?

Стало невыносимо стыдно за соблазнительную мысль, допускающую, что визит возможен. Слова Юрия Борисовича должны были вызвать протест у Юли. Она обязана встать и уйти, а вместо этого покорно уточняет, где его жена. Неужели Юля согласится отправиться в семейный дом?

Юрий Борисович прав, и это просто дерьмо собачье. Необходимо заканчивать. Выйти под дождь, вдохнуть охлаждающий мысли и тело воздух, прочистить голову от дурных помыслов. Перестать раз и навсегда тянуться безотчетно, отчаянно к постороннему мужчине, словно не было никакого выбора. Только выбор есть всегда, из любой ситуации есть выход — это Юля знала наверняка. Ее выход — на улицу, под пронизывающий дождь и шквальный ветер.

— Она в командировке.

— Да… — как приговор себе произнесла Юля, едва проговаривая звуки.

Через пару кварталов машина остановилась в районе новостроек, у огромного многоквартирного дома в пока не благоустроенном дворе, с забитыми парковочными местами.

Юля выскользнула из машины под дождь, ухватившись за любезно предоставленную руку, вошла в лифт с посторонним мужчиной. Мужчиной, которого знала, как хорошего специалиста, мужчиной, который всегда видел больше, чем говорил. С женатым мужчиной. С мужчиной, с которым собиралась заняться сексом. Будучи сама замужем.

И это была кто угодно, но не Юля. Не та девушка, что познакомилась на пыльной дороге с мальчиком и вышла за него замуж. Не та женщина, которая плакала, сидя на холодном полу в раздевалке бассейна, глядя на синие губы своего мужа. Не та запутавшаяся, глупая девчонка, сбежавшая от собственных проблем с мужем на дачу к родителям. И точно не та девочка, которую выпестовала бабушка, безустанно повторяя о моральных принципах, скрепах, нерушимых устоях общества и грехопадении.

В дом к чужому мужу зашла другая, малознакомая Юле женщина. Намного более смелая, покрывшаяся налетом циничности, даже сволочизма, но только столкнувшись тут же, в прихожей, с парой фотографий — эта другая женщина растворилась, как и не было. Мгновенно.

Юля почти не знала жену Юрия Борисовича. Видела несколько раз, как та приходит в больницу — низенькая, хрупкого телосложения, с каплей восточной крови, что придавала ей особое обаяние. Его жена не выделялась из толпы, как Юля, на ней не задерживался взгляд, при этом казалось, она излучает тепло, гармонию, нечто свойственное редким, очень редким людям.

Несколько раз Юля видела их вместе, Юрий неизменно обнимал жену оберегающим жестом. Наклонялся, чтобы шутливо поцеловать в нос, в плохую погоду заботливо поправлял шарф. Он заботился о жене, гордился ею, скорей всего, любил…

Так что же они делают сейчас? Зачем? Стоит ли минутная слабость потери человеческих лиц?! Резко развернувшись, не осмотревшись в небольшой прихожей, Юля попыталась открыть дверь.

— Юля, ты сказала «да». — Мужские руки, невозможно сильные, решительные держали, вжимали. Подтеки от дождя скатывались на пол прихожей. — «Да» — это да, — прошептал Юрий в губы Юли, языком поглаживая это самое, порочное «да».

— Ты женат. — Юля принимала эти поглаживания, позволяла оставлять лёгкие следы от скользящих поцелуев на щеках, скулах, шее, позволяя себя уговорить.

— Знаю, что я женат. Твоё «да»… уже есть. Остальное детали. Мы уже упали, пупс, осталось подняться.

— Очень много аллегорий, Юра, — по слогам проговорила Юля. Лишние, лишние слова. Как много ненужных, неправильных слов и действия.

— Мы сейчас переспим один раз, всего лишь один. Разочаруемся, и больше нас это мучить не будет… Не вижу больше никакого пути, я не могу не думать о тебе. Ты, — он повернул её голову к себе, — не можешь не думать обо мне. Один раз. Ты уже сказала «да», ты можешь уйти сейчас, продлить агонию, в итоге мы окажемся в этой же точке. Мы всё равно переспим. Не сейчас, после. По пьянке, от усталости, разочарования, радости, воспользуемся любым предлогом и переспим. Мы тут. Сейчас. И мы это сделаем сейчас.

Всё, что Юрий говорил, не имело ровным счётом никакого значения, потому что Юлин плащ аккуратно висел на вешалке, обувь стояла у порога, рядом с парой мужских ботинок.

А сама Юля была в руках Юры, податливо путалась в настырных поцелуях, горячем шепоте, умелых ласках, пока не упала на кровать, очутившись под ним, ощутив, наконец, то, что хотела — своё тело, вдавленное в его. Лучше было только ощущать своё голое тело рядом с ним, таким же обнаженным.

На секунду Юлю охватила паника, она начала закрываться или попыталась оттолкнуть чужого мужчину рядом с ней. Близость ей была знакома только с мужем, но никогда не поглощала настолько жадно, жарко, неистово. Потом вдруг на миг ею овладела неуверенность, когда она поняла, что весь ее опыт очень скромный и, судя по тому, что проделывал с её телом Юра — его опыт явно превосходит. На мгновение ей захотелось вырваться из одуряющих объятий и поцелуев, встать, скрыться в салоне такси, а потом родного дома… Это случалось, когда она упиралась взглядом в фотографию жены Юры.

И все эти секунды, мгновения, благие помыслы разбивались о слова Юры:

— Не бойся, хрустальная девочка. Успокойся.

— Ты уже тут, уже со мной, нет никакого смысла уходить.

— Я всё понимаю, пупс, ты справишься.

Юля успокаивалась, соглашалась, что нет никакого смысла уходить, противоречить себе, ждать следующего раза, мучиться от неизвестности, стыда, невыносимого, тягучего желания, которое не унять, не успокоить, не уговорить.

Обнаженный член, толкнувшийся в ее ладонь смел последние преграды, затопив похотью жалкие остатки разума, здравого смысла, совести. Юля обхватила ствол рукой, обвела большим пальцем головку, провела несколько раз ладонью вверх-вниз, будто примерялась и результат её полностью устроил.

Если бы Юлю попросили вспомнить последующие события, она бы не смогла. Помнила, что ей было мало — мало давления, пота, криков, укусов. Она ощущала себя тряпичной куклой, а живой женщиной, настолько оказалась истощена изматывающим опытом. Но отказывалась вырываться из захвата рук.

«Только один раз» — рефреном звучало в голове.

«Только один раз»

Один. Единственный. Раз.

Несколько раз Юля давилась при минете. Член толкался в заднюю стенку горла, меняя угол наклона до тех пор, пока не вошёл полностью. Казалось, ее вырвет прямо в кровати, на простынях. Невероятно хотелось это сделать, но тошнота поднималась из глубин не только из-за неизбежного рвотного рефлекса, а от происходящего здесь и сейчас — настолько противоречивые чувства рождались под взглядом карих глаз жены Юрия, что смотрели с фотографий.

Юра крутил Юлю, как гуттаперчевую куклу. Ставил в немыслимые позиции. Она ощущала вкус горячего пота, дыхания — всё чужое, отталкивающее на животном, первобытном уровне, но она цеплялась за все, что происходило с ней. Позволяла брать себя так, как видела лишь в порно-фильмах, так, как никогда бы не стал настаивать ее муж, помня о консервативности Юли. Она ужасалась про себя, отводила взгляд, закрывалась от колющей, неприглядной правды за завесой светлых локонов.

Ноги и руки у Юли, в конце концов, онемели, голова кружилась и болела, горло осипло, дыхание нещадно перехватывало. Мелькнула, как ослепительная вспышка мысль, что она больше не выдержит, умрет здесь от гормональной передозировки и нервного напряжения, почувствовала, как Юра кончает. Неожиданно для неё самой она тоже испытала оргазм. Который по счёту? И её и его.

— Какой у нас счёт? — вывел из транса голос Юры.

— Я не считала… — растерянно пробормотала Юля.

— Ладно…

Он встал, вернулся с соком, приподнял Юлю, усадил на простыни, медленно пробежался взглядом по её обнаженному, вспотевшему телу, сказал глухо:

— Выпей.

По инерции она выпила, как делала всё, что ни говорил он в последнюю пару часов… Тряпичная, безвольная кукла.

— Думаю тебе нужно в душ, пупс.

— Что? — растерялась Юля.

— Пупс, ты в слюнях, поте чужого мужика, на тебе сперма, тебе нужно в душ.

Послушно встав, она направилась в ванную комнату. Там в задумчивости смотрела на себя в зеркало. Безумно хотелось стереть кошачий блеск в глазах, раздражение от щетины, горячих, жадных поцелуев. Понюхала запах на сгибе локтя, поняла, что не хочет ничего смывать. Хочет уснуть с этим запахом, купаться в нём, облизывать, есть, затолкать глубоко по задней стенке в горло, и её не вырвет…

— Голову не мой, я такси вызвал, будет через десять минут.

Слова Юры мгновенно вернули в жестокую реальность. Не далее, чем семь минут назад её оттрахали как шлюху, спасибо, что вызвали такси.

Юля ушла молча, не поднимая глаз. Пыталась не зареветь. Вспоминала правдивые слова Юры: «Мы разочаруемся». Она разочаровалась, но легче ли ей? Легче? Разочаровался ли он? Да, практически наверняка — да.

По пути домой её вырвало, на новом плаще остались следы. Юля надеялась, что запах геля для душа и рвотных масс перебьет запах постороннего мужчины.

Все выходные она пролежала, не вставая. Симон гулял с Кимом, ворчал, что он предупреждал о переменчивости весенней погоды, и пора бы жене начать слушать мужа. Папа не нашел признаков болезни, посоветовал отоспаться и комплекс витаминов. Адель молча кормила её обедам, ужинами, украдкой вздыхала, но от комментариев воздержалась.

К рабочим дням Юле показалось, что стало легче, виски перестало ломить, тошнота постепенно отступала. Правда,руки Симона, пробегающие по ее спине, не посылали больше теплых мурашек вниз живота, как раньше, зато дарили успокоение, чувство стабильности, уверенность в том, что она — все еще она.

Вечером она уснула, кутаясь в привычном за годы брака запахе. Утром разбудила Симона поцелуем, дала понять, что достаточно проболела, и теперь готова для новой жизни…

Симон, как всегда, был деликатен. Он играл с телом Юли, ласкал, дарил так много, прося взамен самую малость. С ним она была живой, красивой, по-настоящему желанной — а не тряпичной куклой из порнофильмов, которая давилась потеками собственных слюней.

Юля понимала, что не забудет, не сможет забыть инцидент с Юрой, как бы ни хотела стереть его из памяти. А еще отчетливо сознавала — ей не стыдно. Совсем. Она была готова встретить со спокойным, вселяющем уверенность взглядом. Пройти мимо или перекинуться парой слов, в зависимости от того, что потребуют обстоятельства. Знала наверняка, что не станет смущаться, отводить глаза, избегать взглядов, задыхаться в своем бессилии. Нет! Та часть ее натуры навсегда осталась на чужих простынях, в чужом дом, с чужим мужем.

И все же была рада, что в течение месяца не видела Юру, несмотря на то, что ничуть не избегала встреч. Просто так складывались обстоятельства. Вот и хорошо. Вот и славно. Все к лучшему.

В одно из ночных дежурств Юля поднялась в курилку, просто ради необходимых минут тишины. Она не думала, что там будет он. Их дежурства давно не совпадали.

Юрий Борисович в обычной зеленой форме хирурга сидел на скамейке, вытянув ноги. Опустил голову, крутил в пальцах незажженную сигарету.

Юля села рядом, на ту же скамейку, точно так же вытянула гудящие ноги. Слишком устала, чтобы повернуться и уйти, как следовало бы поступить. Откуда-то появилась уверенность, что именно Юра может дать ей то, в чём она остро нуждалась прямо сейчас — тишину и спокойствие.

Сломав, наконец, несчастную сигарету, которую не прекращал крутить минут десять, Юрий Борисович произнёс, немного осипшим голосом:

— Бросил курить.

— Не похоже. — Юля повела носом, учуяла явный запах табака от собеседника.

— Да уж, — согласился Юра.

— У тебя что-то случилось? — тихо спросила она.

— Это личное, пупс, — нехотя ответил Юра, сморщившись, как от головной боли.

— Однажды ты сказал: «иногда проще кому-то рассказать». Расскажешь мне?

Юра долго, вдумчиво смотрел на неё. Юля словно впервые разглядывала человека, которого, как ей казалось, хорошо знала. Светло-русые волосы, кругловатое лицо, правильные черты лица, синие глаза. Странно, она никогда не замечала, что у него синие глаза. Сеть морщинок в уголках глаз, почти незаметный межбровный залом, четко очерченный контур плотно сомкнутых губ.

— Возможно… как ты? — перевел тему Юра.

— О?.. — Юля отчетливо поняла, о чём конкретно спрашивает этот новый для неё человек. — Нормально, вроде бы все нормально. В рабочем режиме, — пожала она плечами. — Скажи мне. Никогда, ни словом, ни делом, мы не вспомним об этом разговоре, но сейчас… просто скажи. — Она сознательно напомнила его же давние слова, заглянула в глаза и отводила взгляд, пока не увидела кивок, дающий согласие на разговор.

— Мой отец бросил нашу мать, когда мой младший брат окончил школу. Сразу после выпускного. У него много лет была любовница… даже не так, любимая женщина. Мать его возненавидела.

— Немудрено. — Юля отчетливо поняла, что не это заботит Юру.

— Она ненавидит его не за то, что он ее бросил, не за то, что полюбил другую, а за то, что не сделал этого раньше, когда она была моложе. Её психика была лабильней, ей было бы легче приспособиться к новым реалиям, устроить свою жизнь, обзавестись мечтами и исполнить их. Он выполнял, как ему казалось, свой долг. Я не общаюсь с отцом до сих пор, не понимаю его, вернее не понимал. Нет ничего проще, чем прожить с человеком всю жизнь. Если этот человек любим тобой. Я влюблён, пупс, и это не моя жена.

— И что ты будешь делать? — опешила Юля.

— Ничего, как и мой отец, ждать, пока меня возненавидит Ольга.

— А что говорит та, в которую ты влюблен? — ответила она

— Ничего. Она замужем, счастлива с мужем.

Юля обдало одновременно холодом — ледяным, студеным — и жаром. Заломило в висках, кончики пальцев онемели, живот скрутило спазмом боли. Нет. Нет. Нет!

— Эта женщина… это я? — с ужасом проговорила Юля.

Чего именно она испугалась, она не могла ни понять, ни проанализировать. Испугалась, как если бы увидела в расстоянии прыжка от себя голодного, хищного зверя.

Юра едва заметно усмехнулся, мгновенно постарался скрыть усмешку, одновременно скользнул по Юле рассеянным, скорее даже равнодушным взглядом, мягко улыбнулся. Притянул её к себе, обхватил за плечи, легко сжал, каким-то профессиональным, или дружеским движением. Не жестом влюбленного мужчины. Абсолютно точно… Дружеское участие, не более.

— Пупс, я отымел тебя, как захотел, выставил через десять минут, так поступают с любимыми женщинами?

— Нет… — пришлось произнести Юле то, что было очевидно, плавало, как ряска в конце лета на озере, напротив их дома с Симоном. Ни зайти в воду, ни выйти без облепившей с ног до головы ряски.

Юра ненавязчиво играл с ее волосами, игнорируя укладку. После останется только завязать волосы в высокий хвост. Делал массаж головы, отчего глаза сами собой закрывались, дыхание учащалось, сердце начинало биться сильнее, ритмичней. Гладил по плечам, задевал шею, надавливал, даря поистине райское наслаждение.

— Это не ты Юля, не ты.

«Не ты» утонуло в поцелуе, который спровоцировала сама Юля. Не случайном, как когда-то, когда Юля смотрела на снег, не в силах оторвать глаз от фонаря. Не бессвязном и болезненном, как в постели, на которую не имела прав.

В поцелуе нежном, открывающем что-то новое, какие-то особенные грани в мужчине, который с силой прижимал её к себе, при этом, давал полную свободу действий. Словно встать и уйти для неё — не проблема.

Это был поцелуй — обещание. Поцелуй — ожидание. Поцелуй — желание.

— Невозможно хочу тебя, хрустальная, — глухо прошептал Юра, будто оставлял следы от сказанного на нежной коже Юли.

— Живешь с одной, влюблён в другую, хочешь третью. Ваше дело — труба, пациент, — усмехнулась Юля. — Я тоже хочу… что делать с этим? — спокойно, где-то цинично, продолжила она. — Хочу.

Юля позволила его рукам пройтись по пуговицам ее халата. Высвободить из плена футболки и бюстгальтера грудь, совсем не беспокоясь о том, что они не одни в больнице, в курилку в любой момент мог подняться кто угодно. От врачей, до ушлых пациентов, узнавших, где можно затянуться без страха быть осужденными.

— Год, дай нам год… Дай мне год, — не отрывая губ от Юлиной груди прошептал Юра.

— Я дам тебе год, — простонала Юля.

Через день она нашла у себя на столе одну розу, кустовую, нежную, как она любит. И записку. «Мне нужен этот год».

Глава 8

Юля молча сидела в кресле в просторной гостиной и смотрела в пустоту. Светлые волосы взлохмаченными прядями закрывали половину лица, следы косметики размазались по тонкой, фарфоровой коже лица, как неопрятные мазки кисти юного художника. Мятая, застиранная одежда — трикотажные пижамные брюки некогда фиолетового цвета, черная, с чужого плеча, толстовка с надписью «Олимпиец».

Она словно замерла между пространствами, слилась с тишиной собственного дома, впитала ее в себя, как невыносимо горькую микстуру, которая не поможет, напротив — убьет.

Плечи напряжены, пальцы впились в мягкий подлокотник кресла, губы сжались в тонкую линию. Юля напоминала фарфоровую куклу — красивую и сломанную.

Сегодня она была одна. Ким, к его великому удовольствию, гостил у Адель, которая не любила оставаться на ночь у Юли, зато с удовольствием брала погостить правнука. Родители впервые за долгий период, когда их графики никак не совпадали, уехали в путешествие по Европе. Иногда присылали восторженные сообщения, фотографии, делились впечатлениями. Юля догадывалась, что вовсе не Колизей настолько вдохновляет тонкую натуру мамы.

А Симон… Юля не могла вспомнить, понять, когда случился переворот в его сознании, когда он стал настолько недоволен своей жизнью, что предпочел неизвестное далеко своей красавице жене и сыну. Чем больше она думала, тем отчетливей понимала — это всегда было в нем. Преодоление себя вопреки обстоятельствам. Ступенька, еще ступенька, еще…

Пока Юля с воодушевлением обустраивала их общий дом, Симона перестала устраивать сегодняшняя ступенька.

Дела в Федерации шли неважно, денег, даже с учетом Юлиной зарплаты, не хватало на обустройство нового дома, обслуживание, иногда на самые необходимые нужды семьи. Юлю, выросшую в семье со средним достатком, такое положение не огорчало. Она умела экономить, могла приготовить больше и дешевле, выйти на праздник в платье, которое уже видели на ней. Мелочи, не имеющие значения, пустяки, которые так или иначе решатся.

Главное — она занимается невозможно любимым, значимым не только для нее делом. Симон горит работой, как когда-то горел спортивной карьерой. Ким растет здоровым, сообразительным мальчиком. Скромный достаток? Все в окружении Юли жили так. Симона, как оказалось, недостаток средств, постоянная экономия угнетали.

— Маленький, мне предложили работу, — сказал он однажды вечером, напряженно глядя на Юлю, и после паузы добавил: — во Франции.

— Надолго? — Юля, конечно, поинтересовалась, как интересовалась всем, что говорил и делал муж, но никак не могла подумать, предположить…

— Постоянно. Это отличный шанс, Юлька! Мы сможем наконец-то зажить по-человечески. Я смогу купить тебе то, что ты заслуживаешь, по-настоящему заслуживаешь, Юль. — Он прижался лбом к её лбу, восхищенно перечисляя достоинства их будущей жизни во Франции, словно дело это решенное. Осталось только радоваться.

— Франция? А я… а Ким? — опешила Юля. Франция…

— Вы поедете со мной. Не сразу, мне надо устроиться, снять дом, а может и купить. У меня будет крутая должность, стабильная, хорошая зарплата, мы сможем позволить себе дом. Я узнавал… Год, дай мне год и все будет.

— Год? — Юля была растеряна, по-настоящему обескуражена, она не хотела оставаться на целый год без мужа. На день не хотела оставаться! — Ты хочешь уехать от нас на целый год?

— Это временно маленький. Я не хочу! Не хочу! По-твоему, я могу хотеть оставить тебя? Ты — моя жизнь, моя религия, ты всё, что есть у меня и будет, но я не могу больше так жить. Мы постоянно выкраиваем, бесконечно экономим, это невыносимо. Я видел твой взгляд на туфли в торговом центре, когда мы ездили Киму за подарком. Туфли, которые я никак не могу тебе купить!.. Но через год ты сможешь приобрести себе обувь на Авеню Монтень.

— Туфли? Ты хочешь оставить нас на год из-за туфель, на который я просто кинула взгляд? А потом, что будет потом? Ты подумал о том, что будет дальше? Как мы будем жить после того, как ты купишь мне туфли на этой… Авеню Монтень.

Господи, туфли, какие-то дурацкие туфли! Будь они тысячу раз модные, красивые, брендовые, продавайся на любой из возможных авеню мира — они не имели для Юли никакого значения. Вздор! Пустое!

— Вы поедете со мной, конечно. — Симон был полон энтузиазма, надежд на будущее, карий взгляд отражал так много мечтаний, веры, планов, которые он непременно осуществит. Иначе быть не может.

— С тобой? Что я буду там делать? Я даже языка не знаю. Кем мне работать во Франции? Ты знаешь, что диплом российского врача не очень-то ценится в Европе?

Конечно, все можно преодолеть. Выучить язык, пройти аккредитацию, получить сертификат, пусть не врача-онколога, специалиста высокого уровня, а медицинской сестры или даже врача общей практики. Работать по выбранной когда-то профессии, жить в своем доме, растить сына в сытости, спокойствии, дать ему хорошее образование, получить самой второе, третье… Она могла работать массажисткой, заниматься косметологией, устроиться сиделкой — тысяча профессий, где у Юли была возможность применить полученные знания.

Но она не хотела становиться врачом общей практики, останавливаться в профессиональном развитии, делать несколько шагов назад ради возможности купить туфли. Когда-то она выбрала специальность, росла и развивалась в этой области. Достигла многого, к еще большему стремилась. У нее были планы, маленькие пациенты, которым она хотела и могла помочь, их родители. Была своя жизнь и это не жизнь косметолога на юге Франции, а онколога в родном отделении — месте, куда она вкладывала силы, душу, иногда оставляла кусок сердца, когда приходилось расписываться в собственном бессилии.

Юля попросту не могла отказаться от своей мечты, своей жизни ради мечты Симона.

— Значит, не будешь врачом, — ответил Симон.

Так просто: «Не будешь врачом». Не будешь ходить по Земле ногами, дышать легкими, брать вилку рукой. Сердце перестает перекачивать кровь, а глаза видеть. Прекратишь свое существование.

Юля рыдала, иногда навзрыд, проклинала те туфли, которые она даже не помнила. Отчаянно ненавидела свалившееся на нее одиночество, но так и не смогла переубедить Симона. Для него это была очередная ступенька, на которую, естественно должна была сделать прыжок его красивая жена.

Юля сидела в тишине своего вдруг ставшего большим дома и пыталась не плакать — она ждала звонок мужа. Он позвонил ровно в оговоренное время, голос звучал бодро. Симон был полон надежд, обещаний, всё складывалось на удивление отлично. Он словно вернулся в свой отчий дом, после долгой, вынужденной ссылки. Впрочем, так и было. Франция — его дом. Юля смеялась в трубку телефона, поддерживала мужа, живо интересовалась новостями. Рассказывала про проделки Кима, работу, родителей, Адель. Набравшись смелости, она в тысячный раз попросила:

— Вернись ко мне.

— Эй, ты что? Не унывай маленький, всё наладится. Мы еще будем пить шампанское, и заедать трюфелями!

Юле не хотелось трюфелей, она не знала, что это… Ей хотелось каждый день видеть мужа, целовать его утром перед работой и на ночь. Готовить наскоро обед, ругаясь про себя, что Симон вконец избаловался, совсем не помогает по дому, после сидеть рядом, любоваться, как он с благодарностью поедает плоды её труда. Хотелось засыпать, прижимаясь к горячему телу мужа после интимных ласк, уставшей, абсолютно счастливой, удовлетворенной, как физически, так и морально. Она хотела ощущать лёгкий запах пота, когда Симон обнимает её после пробежки.

Главное, с чем никак не могла справиться Юля, она бесконечно скучала по человеческому теплу, тактильному контакту. Выросшая единственным ребенком, она никогда не была обделена лаской. Муж всегда с лихвой дарил тепло, он всегда был щедр на физическое проявление любви, будь то секс или простые объятия.

Сейчас Юле казалось, что она сходит с ума. От одиночества дома, от нехватки тепла, объятий, поцелуев. Казалось, что жажда тактильного контакта, пресловутых объятий, постепенно и неумолимо становилась навязчивой идеей.

Сколько бы она не говорила, не просила, порой отчаянно плакала в трубку телефона, Симон её не слышал. Он был уверен, что и эту ступеньку они преодолеют так же легко, как все предыдущие.

Точно так же, как однажды Юля перестала бояться воды, впрочем, так и не научившись особо плавать, как научилась вставать раньше будильника на десять минут, тем самым лишив себя снов, которые раньше были красочными и яркими.

Юля карабкалась на эту ступеньку, преодолевала себя, заставляла, уговаривала, она почти смирилась с тем, что уедет с Симоном, что лишится профессии. В такие вечера, как этот, она была готова встать, идти пешком в далекую, чужую ей страну. Оставить любимую работу, необходимую учебу, которую не прекращала ни на один день, своих пациентов — все ради того, чтобы упасть в объятия мужа и никогда, ни за что с ним не разлучаться.

Ныло все тело, нещадно ломило кости. Она понимала — это психосоматика, эмоциональное перенапряжение, нервы, но справиться с собой с каждым месяцем, каждой неделей, каждым днем становилось всё сложнее и сложнее.

Иногда Симон приезжал, купал Юлю в подарках, тепле, нежности и сексе. Бесконечном, беспрерывном сексе.

— Я скучаю, маленький, — говорил он.

Она с готовностью давала всё, что только не попросит Симон, но самой ей хотелось вытянуться струной рядом с ним, не шевелиться, запомнить, запечатлеть себя, вжатую в его тело, запах и тепло.

Наконец, выйдя из транса, вытащив никому не нужный пирог из духовки, она медленно оглядела кухню. Полка, которую прибивал Симон, газовая плита, которую он устанавливал, семейные фотографии на стене.

Юля не хотела оставлять этот дом, она любила его, каждый кирпич, каждый прочерк толстым фломастером на стене руками Кима. Глянув на небрежно брошенную брошюру по рабочей тематике, она остро поняла, что не хочет оставлять свою работу… но придётся ради её веснушек, её Симона, её мужа.

Наверное, она сможет сделать шаг на любую ступеньку, взобраться на любую высоту ради него и абсолютного уюта, которое дарит его любовь и обожание. Она искренне любила своего мужа и скучала по нему до невыносимой боли в сердце, бесконечной, безостановочной тоске.

На глаза попалась бутылка вина, пришла простая мысль — напиться. Этот вечер был слишком долгим, а сама Юля — слишком жалкой.

Не утруждаясь сервировкой стола, Юля попросту ковыряла пирог руками, запивала тягучей жидкостью из горла бутылки. Вот только, чем больше она пила, тем несчастнее становилась. Ей всё больше хотелось тепла, всё отчаянней на глаза набегали слезы.

К началу второй бутылки она ревела, отчаянно жалея себя. Единственно верное решение было попросту лечь спать, закончив бесконечный вечер. Пустая постель усугубила настроение Юли, поэтому она попросту допивала уже вторую бутылку, ощущая себя как никогда несчастной, одинокой, покинутой всеми.

Ей нужны были объятья. Сейчас.

В задумчивости она смотрела на телефон, прокручивая в памяти слова, как на репите:

— Ты можешь в любой момент позвать меня, пупс. В любой, если тебе действительно тебе будет необходима моя помощь. Знаю, что ты не станешь злоупотреблять, но все же помни — в любой момент. Я приду.

После той, первой розы, когда она узнала адрес квартиры, где её будет ждать Юра, она (для счастливой замужней женщины) не слишком долго думала, прежде чем отправиться туда.

Всё, что она сделала — это сказала Симону, что задержится дольше обычного, и её привезут домой. Сходила в душ в отделении, надела свежий комплект белья, который всегда лежал в столе на случай непредвиденного дежурства.

Обстановка в квартире была самой обыкновенной, ситуация — банальной. Тысячи раз пройденная до Юли и тысячи раз будет пройденной после.

Чужая жена, чужой муж, одна квартира, два часа.

Она медленно подходила к сидящему на кровати Юре. В её движениях, позе, во взгляде, помимо грации, читалась неуверенность. Задавала сама себе вопросы: зачем она здесь? А он? И не находила ответа. Видимо, и не хотела найти.

— О чём ты думаешь? — спросил Юра, притянув к себе Юлю, поставил между своих ног. — В общем-то, судя по тому, что ты пришла, ты не думаешь вовсе, но всё же… о чем?

— Я не понимаю, — Юля нахмурилась, — Не понимаю тебя. У тебя жена, ты влюблён в кого-то… Зачем ты здесь?

— Мужчины — кобели, слышала такое? Ты найдёшь ответ на этот вопрос, если ответишь, зачем ты пришла. Насколько я знаю, ты любишь своего мужа, он не обижает тебя, ты счастлива, что ты делаешь, Юль?

— Не знаю, — растерянно пробормотала Юля, не зная, что ответить.

— И я не знаю.

Но Юле казалось, что он знает больше, чем говорит.

Она ощущала неуверенность и, возможно, страх. Страх близости с этим мужчиной вкупе с безотчётным, неконтролируемым желанием того же. Болезненную неуверенность в себе. Вдруг вспомнила, что комплект белья, который на ней, вовсе не изысканный, собственно, он и комплектом-то он не был. Обычный трикотаж лишь формально подходящий по цвету. Руки Юры расстегивали пуговицы на ее блузке, а Юля отчётливо понимала, что и этот раз станет катастрофой. Чудовищным разочарованием для них обоих.

Симон не уставал повторять, что мужчины любят глазами, дарил красивые комплекты белья, порой слишком откровенные, беззастенчиво восхищался женой в них. Было просто чувствовать себя желанной под карим взглядом мужа. Голубые глаза Юры смотрели иначе. Не оценивающе, не восхищенно, не ожидающе, а… нежно?

Она перехватила руку, которая продолжала расстегивать пуговицы, решила убежать из этой квартиры, а потом постараться забыть собственный позор. И этот тоже.

— Пупс, я сейчас тебе открою главную мужскую тайну, — серьезно произнес Юра, внимательно глядя на Юлю, как на студентку, которой собирался прочитать цикл лекций.

— Что? — Юля от неожиданности тряхнула головой. Все происходящее, от антуража до слов, взглядов, запахов не было похоже на то, что она привыкла считать близостью.

— Тайну. Если мужчина хочет женщину, кружева на её теле не имеют значения. Они добавляют эстетики, но не имеют значения. Он уже хочет.

— Откуда ты знаешь? — опешила Юля. Юра просто человек, он не может читать мысли.

Как он понял, догадался о ее потаенных, самых скрытых страхах, ведь она сама от себя их тщательно прятала, не то, что от других. Для всех — она безупречная красавица, не знавшая неуверенности и отказов.

Всё в этой ситуации и этом разговоре было алогично. Вплоть до того, зачем он вообще происходит здесь и сейчас? К чему пустые слова?

— Я работаю с женщинами, — улыбнулся Юра. — В прошлый раз на тебе был умопомрачительный комплект. Ярко-синий, на твоей прозрачной коже, хрустальная… — тихим, вкрадчивым голосом продолжил Юра, словно поглаживая Юлину неуверенность, как кошку.

— Не бойся пупс, — сказал он, поймав взгляд Юли. — Всё будет по-другому. Давай поищем твои сладкие местечки, а? — Он гладил практически обнажённое женское тело, на Юле к тому времени остались лишь трусы. — На сгибе локтя? — Он поцеловал тонкую кожу, внимательно наблюдая за реакцией, и продолжил исследования. — Ниже? Выше? — Легко поглаживал пальцами, скользил губами. — Шея сзади? — Горячее мужское дыхание опаляло, посылая мурашки по всему телу. — Ниже, между лопаток?..

Так Юра нашёл тайные уголки, эрогенные зоны Юли. Пальцы, словно руки пианиста, играли с Юлей, не давя, не заставляя, не настаивая, но неминуемо получая желаемое в ответ. Взгляд Юры вселял в Юлю странную, беспричинную уверенность, не прикрытую кружевом или лосьоном для тела с тонким ароматом.

Теперь, когда прошло время, Юля была уверена, что хороша для Юры всегда, в любой ситуации. Он беззастенчиво смаковал её тело в нежнейшем белье, в восхищении провожал только ей понятным взглядом, когда она появлялась на общем празднике в новом платье, безусловно, идущем ей — ведь выбирал Симон. Но точно так же он улыбался, подмигивал ей на субботнике, когда она расхаживала в старых, подогнутых под колено джинсах или шла по коридору в белом халате после изматывающего дежурства. С изысканным макияжем или без. В великолепии новогодних огней и в рабочих буднях — Юля знала, что всегда хороша для Юры.

Однажды она спросила:

— Ты видишь, что я красивая?

— К чему этот вопрос?

— Симон всегда говорит, что я красивая, а ты никогда.

— Какой я тебя вижу?

— Да, какой ты меня видишь?

— Ты невероятно умная женщина, целеустремленная, работоспособная. У тебя огромное доброе сердце, ты переживаешь, борешься за каждого из своих пациентов. Про них ты говоришь: «Мои». Ты очень романтичная, да-да, не спорь. Ты читаешь слезливые книжки, смотришь мелодрамы. Ты способна переживать и сопереживать. Ты любящая, отдающая, не всегда уверенная в себе женщина. И да, ты красивая. Это приятный бонус к остальным твоим достоинствам.

— Почему год? — спросила Юля в первый вечер.

— Думаю, за год мы перегорим, пупс.

— Может, правильней сказать: пока не перегорим?

— Слишком расплывчатая формулировка, ты любишь точность. Никогда не играешь словами. Поэтому год. Ты можешь передумать, я могу… но пока — год.

— Год, — согласилась Юля.

Прошло уже три. Три года. Три розы и ещё одна, с просьбой Юры о следующем годе. Она улыбнулась, дала согласие, словно он действительно нуждался в словесном подтверждении.

Через месяц уехал Симон. Юля осталась одна. Редкие встречи с любовником не восполняли ту пустоту, что образовалась в её жизни. Иногда встречи были частые, порой — нет. Они не давали главного, в чем нуждалась Юля с отъездом мужа, — ежедневных объятий, чувства нужности.

Она была не нужна Симону, если, несмотря на её слезы, он поехал преодолевать очередную ступеньку в своей жизни. И не нужна была Юре — ведь у него жена Ольга и некто — что не давало покоя Юле, — в кого он влюблён.

— Ты скажешь, кто эта женщина? — требовала она откровенности время от времени, понимая, что вовсе не нуждается в правде, что боится её, не хочет слышать, не желает узнавать.

— Это имеет значение, пупс? — как всегда с улыбкой отвечал Юра.

— Мне интересно, — настаивала Юля, точно зная, что он не ответит. Радуясь этому.

— Слышала про любопытную Варвару? У тебя хорошенький носик, не рискуй. — Юра традиционно отшучивался.

— Но… ты её сильно любишь? — продолжала давить Юля, просто, чтобы вызвать эмоции.

— Сильно, пупс. Сильней, чем мог представить, чем думал, что это возможно.

Он смотрел на Юлю спокойным, слегка высокомерным взглядом хирурга и говорил о ком угодно, но только не о ней, к ее тайной и стыдной радости.

— Почему ты не борешься за неё? — Юля наклонила голову, заглянула в спокойные глаза Юры. Разве, когда любят — не борются? Она боролась за свой брак, Симон боролся за неё…

— Она счастлива в браке, любит мужа, я не стану разрушать семью, — в сотый раз повторил Юра.

— Какие мы благородные, — отчего-то вспыхнула Юля.

— Да, мы такие, — Юра явно переводил разговор в горизонтальную плоскость, а Юле лишь казалось, что где-то под ложечкой колола ревность. Не было ни одной причины для ревности: она любила своего мужа, а влюблённость Юры — это его трудности.

Чаще всего Юле легко давались подобные расспросы, иногда же выдержка подводила, тогда она хлопала дверями, справедливо ожидая, что Юра придёт сам. Он и приходил, звонил, писал, уговаривал — тогда она возвращалась.

Порой в странных местах, не предназначенных для любви телесной: зажатая между синей стеной курилки и телом Юры, пока губы, целовали, кусали, а его руки быстро справились с бельём её и своим. В её кабинете, ночью, во время дежурства, тихо-тихо, чтобы никто не слышал. В ординаторской на этаже гинекологии, в его машине, в лесопарковой зоне, далеко от людских тропинок, там, куда доходят только отчаянные собачники.

Любое место, любое время, любой наряд, в любой ситуации — Юля всегда была желанна для Юры.

Юля допила вторую бутылку вина, посмотрела расфокусированным взглядом на телефон, отчетливо понимая, что час ночи — не лучшее время для звонка любовнику. И всё же набрала знакомый номер, в итоге единственное, на что её хватило — всхлип в ответ на полусонное «алло».

Юра спал в постели с женой, пусть и не любимой, но бесконечно им обожаемой. Теперь-то Юля это понимала. Ощущала нежность, с которой он смотрел на жену, говорил о ней… Она всегда уходила, отводила глаза, не могла видеть, слышать, понимать, что именно жена значит для Юры. «Ольга» в его устах звучало как музыка. От этого хотелось реветь, бить Юру со всей силы, до кровавых синяков. За всю ту ложь, в которой он жил. Юля молчала, живя в той же лжи.

— Что случилось? — Юрин голос прозвучал обеспокоенно, собранно и одновременно вкрадчиво, послышалось женское ворчание на заднем плане. Ольга выражала недовольство поздним звонком.

Юля всхлипнула — это было единственное, что она смогла из себя выдавить.

— Где вы? — предусмотрительно спросил Юра. Чертов гений конспирологии.

— Дома, — проныла Юля, надеясь, что Ольга не услышала.

— Скоро буду.

Вторую бутылку Юля благополучно допила, тут же попыталась открыть третью, не удалось, и все закончилась ранением штопором, медленно стекающей кровью, на которую Юля смотрела, оцепенев, сквозь пелену останавливающихся слез.

Звук домофона на воротах вывел из транса. Юля открыла.

Встала в дверях, как была, не переодеваясь: в застиранных трикотажных брюках, старой толстовке мужа, которую носила, не снимая, и, кажется, даже не стирала со времени его отъезда, надеясь сохранить запах. В шерстяных носках, заштопанных на пятках, растянутой, огромной футболке. С размазанной по лицу косметикой, кровью, продолжающей стекать по пальцам.

Юра быстро огляделся, сделал выводы, которыми делиться не спешил.

— Что случилось? — в его голосе не прозвучало ни капли упрёка, за то, что Юля вырвала его из семейного ложа среди ночи. И все это ради банальной пьяной истерики, с которой не смогла, вернее, не захотела справиться в одиночестве.

— Он уехал! Он уехал, я здесь живу… одна… всегда одна. Даже обнять некому, и я… а я… я скучаю по нему, люблю его, а он просто взял и уехал. И мне теперь придётся всё это бросить. Работу бросить! — Юля неопределенно обвела пространство рукой, дополнив и без того бессвязную речь красноречивой икотой.

Она осознавала: у неё самая обыкновенная пьяная истерика. Не понимала, что Юра делал в её семейном доме ночью. Почему с такой бережливостью отмывал ей лицо, разбирался с раной на руке. Вздохнув, раздел, посадил в тёплую воду, щедро насыпав соли для ванны. Сам уселся на край, и внимательно следил, чтобы Юля не уснула, не утонула, не пыталась больше открыть бутылку.

Он заварил свежий чай, и терпеливо гладил по голове, пока она бесконечно жаловалась на мужа, на своё треклятое одиночество, на то, что ей не хватает тепла ночами.

Под действием лишних промилле в крови, Юля заодно пожаловалась Юре на него самого, заявив, что ненавидит его обожание жены и ревнует до чёртиков к неизвестной женщине, в которую влюблён Юра. А он влюблён, и сильно! Это видно, очевидно, ощущается позвоночным столбом, когда он изредка, по настоянию Юли, говорит о той, другой: «она моложе меня» «довольно красивая, определенно не мой типаж, но…», «замужем и не собирается ничего менять»

Юра гладил Юлю по голове, как кошку или птицу, по плечам, позволил выговориться, выплакаться всласть, укутал в махровый халат и собственное тепло, а потом отнёс в постель, где, по требованию Юли, занялся с ней любовью. На всю оставшуюся ночь.

Всего через неделю после ночной истерики Юли, Юра сидел в столовой и, казалось бы, в мирной беседе, тихо сказал:

— Так больше продолжаться не может, Юля.

— Что? — Юля посмотрела на Юру, оглянулась: никого поблизости не было.

— Наша с тобой связь. Я устал.

— Устал? Никто не держит, — прошипела Юля. В ней теплился стыд за ночное представление и всё, что за ним последовало. Она признавалась в любви Юре, а следом Симону, вываливая на любовника подробности интимной жизни супругов, которые не для посторонних ушей…Боже, что она творила потом!

— Послушай меня, — одернул Юра, заставив посмотреть ему ровно в глаза. Он это умел — фиксировать взгляд, не давая оторваться. — Я не хочу больше разрываться между тобой и Ольгой, это невыносимо. Тебя это тоже убивает. Посмотри на себя, ты дёрганая стала, нервная, бледная. Пупс, послушай, давай всё бросим, разведёмся, будем вместе, не прячась, не стесняясь.

— Вот как? — опешила Юля.

— Да, так! Сколько можно? Наша с тобой история давно переходит границы добра и зла. Разводись. Симон не вернётся, ты не сможешь уехать с ним, не сможешь… ты это знаешь так же хорошо, как и я, поэтому тебя так ломает. Ты можешь бросить мужа, вытереть ноги об меня, ты перешагнешь через любого, начиная с себя, но свою работу, свое отделение ты не оставишь. Никогда. Симон чёртов говнюк, раз поставил тебя перед таким выбором, но мне это на руку. Разводись.

— Я люблю Симона, — на чистом упрямстве сказала Юля.

Что он несет? Разводись? Разводись?! Она не собиралась разводиться, Юля была намерена прожить всю жизнь с одним мужем — и это Симон Брахими, отец ее ребенка. Если понадобится, она уедет за мужем во Францию, устроится работать массажисткой или сиделкой, научится делать маникюр и маски для лица, чтобы устроиться в заштатный салон красоты. Все что угодно… что угодно. Даже оставит свою работу, своё отделение, своих пациентов…

— Я знаю, — спокойно ответил Юра. — Ты любишь Симона.

— У меня ребёнок, — напомнила Юля.

— Я в курсе, — ещё более спокойно парировал Юра, словно комментировал не интересную передачу по телевидению. — Разводись. Мы не сможем долго жить в таком режиме, как сейчас.

— Не беспокойся, больше я себе такого не позволю, — отчеканила она.

— Конечно, ты просто будешь молча захлебываться в алкоголе, слезах, собственных страхах, комплексах, и всем сразу станет проще. Тебе. Мне. Симону. Киму!

— Почему сейчас, почему ты заговорил об этом сейчас? — Юля прищурилась, нагнула голову, пригляделась к Юре.

Действительно странно, никогда прежде он не заговаривал о подобном. Между ними все предельно просто: у каждого своя семья, жизнь. У него — Ольга. У нее — Симон.

— Ольга хочет ребёнка.

— И? — Юля не смогла скрыть удивления.

Ольга хочет ребенка — это самое лучшее время, чтобы разговаривать с любовницей о потенциальном разводе? Иллюзий Юля не питала, в том, что в семье Юры наличествует половая жизнь не сомневалась, он тоже не мог считать, что Юля купается в розовых мечтах о верности любовника.

— У неё проблемы, решаемые, но серьёзные. Если она решится, пройдёт через ЭКО, то я не оставлю ни её, ни ребёнка. Ему не придется расти без отца.

— Совет вам да любовь, молодые! — прошипела Юля. — Ты себя вообще слышишь? Ты отказываешься бросить своего не зачатого ребенка, но желаешь, чтобы я своего лишила хорошего отца, а себя — любимого мужа? Ты в своем уме, Юра?! Иди нахрен!

Они развелись с Симоном. Так ожидаемо неожиданно. Он приехал, она оказалась не готова к его словам о переезде. Не смогла бросить всё. Работу, пациентов, дом.

— Ты не понимаешь, не понимаешь, — рыдала Юля. — Не понимаешь! Я не смогу иначе!

— Что именно я не понимаю, маленький? Всё готово к переезду, мы решили все бюрократические дела, утрясли формальности, ты французский начала учить. Дом я тебе неоднократно показывал, клянусь, тебе понравится. Мы заживем, наконец-то, нормально, как нормальная семья.

— А раньше мы были ненормальной семьей?

— Раньше мы были бедные, — развел руками Симон, и его было легко понять.

Так просто, как дважды два. Он достиг невероятно многого за какой-то год. Фантастически много на взгляд простого обывателя. Имел право гордиться результатом, упоминать прошлое в уничижительной форме. Симон Брахими всегда смотрел вперед, он не смог бы достигнуть всего, чего достиг, умей он оборачиваться.

— Я была счастливой с тобой. Учась, работая, экономя, любя тебя — я была счастливой, почему ты это перечеркиваешь? — Юля не знала, что сказать.

Неужели вся их жизнь не стоила ничего, только потому, что они были «бедные»?

— Не перечеркиваю, оставляю позади, как соперников. Нас ждёт следующий шаг, следующая ступенька, — в который раз повторил Симон.

Соперник, соперник, еще соперник за спиной, следующая ступенька, снова и снова, от пьедестала к пьедесталу. Бесконечно!

— Я не могу… — пролепетала Юля.

— Можешь.

— Не могу!

— Можешь, ты можешь, ты сильная, ты всё сможешь.

— Не-е-е-ет, н-е-е-е-ет, н-е-е-е-ет, — завыла Юля, как раненое животное.

Она не могла уехать. От нее живьем отрезали кусок кожи, а все что она могла — это смотреть на окровавленную плоть. Она даже объяснить не смогла, почему.

По-че-му.

Почему она не может уехать. Отчего не может уйти с работы, передать своих пациентов другому врачу. Рассказать, что Лена Симонова давно ждет операцию в Германии, и только личная договоренность Юлии Владимировны — гарантия этой операции. Поведать, что они только-только вышли на ремиссию Максимки — трехлетнего малыша, теперь ему требуется реабилитация, и Юле нужно довести его до полного выздоровления. А с Дианой — пройти путь до самого конца. Юля обещала родителям не выписывать ребенка — в регионе попросту нет детского хосписа, отсутствует паллиативное сопровождение, мало кто соглашался брать на себя и эту роль. Юля Владимировна Брахими брала.

Все это не похоже на спорт больших достижений. Здесь нет ступенек, хотя с лихвой хватает преодоления. Здесь шаг вперед может означать шаг в никуда, за черту, в неизвестность. Здесь проигрыш можно считать победой, если последний шаг — легкий.

Юля не могла оставить работу и не могла объяснить почему. Почему человек не может существовать, если одним рывком выдрать у него позвоночник. Почему он не может дышать без легких, а жить без крови.

— Юль, посмотри на меня, — Симон прищурился, во взгляде читался вопрос, вперемешку с готовым, понятным для него ответом.

— У меня есть мужчина! — выпалила она, нашла доступные слова.

Использовала давнюю боль собственного мужа против него самого. Точно в цель. Она не уедет. Он не останется.

Эвтаназия была запрещена законом, все существо Юли противилось против этого явления, но именно в тот момент их брак с Симоном умирал на ее руках, благодаря ее смертоносному уколу.

— У меня есть мужчина, — твердо повторила она.

— Черт! Юля! Ты понимаешь, что ты говоришь?!

Симон взмахнул рукой, скинул всё, что находилось на кухонном столе. Две кружки разбились вдребезги, отлетев в кафельный фартук, тот самый, который когда-то он укладывал сам. Осколки, как в замедленной съёмке, падали на столешницу, в раковину, на пол…

— У меня мужчина… другой, — тихо повторила Юля.

— Господи, маленький, я и подумать не мог. Мне говорили, предупреждали, что нельзя оставлять, такая красавица обязательно найдет кого-нибудь, непременно загуляет, но мой маленький ведь не такой! — Голос Симона звучал выше, циничней, злобней с каждой произнесенной фразой. — Она не такая. Честная! Чистая! Настоящая! Как давно? — Он четко проговорил последнюю фразу.

Юля молчала. Смелость, с которой она выпалила горькие слова, найдя в них понятное объяснение, пропала. Испарилась.

— Я спрашиваю, как давно? — повторил Симон.

— Четвертый год.

— Охуеть! — это был последний членораздельный звук, который услышала Юля.

Симон кричал, бил посуду, скидывал собственные кубки и награды на пол, с отчаянным грохотом лупил по стене за головой Юли. Казалось вот-вот, и он сорвется, ударит Юлю, размажет по той стене, где остались следы от его кулаков.

Бесконечный погром в доме, сердце, сознании. Раскаяние, желание валяться в ногах, уехать с мужем хоть во Францию, в благоустроенную жизнь, хоть в Сенегал. Забыть всё к чертям собачьим: пациентов, родителей, Юру — этот пусть катится к жене, с которой усиленно делает ребёнка.

— Прости меня, прости, прости, — скулила Юля, просила, умоляла. Тихо-тихо, себе под нос, обхватив голову руками — так оставалась надежда, что она не взорвется, не лопнет от напряжения, — пока Симон разрушал их дом.

— Всё Юля, всё… Маленький, послушай меня, просто послушай, внимательно… — Он дернул Юлю за волосы, поднимая её лицо к своему, удерживая взгляд. — Мы уедем и всё забудем.

— Ты не забудешь, — возразила Юля.

«Алжирская кровь»…

— Я преодолею это, смогу. Ты красивая, очень красивая. Конечно, мужики ходят вокруг строем и поодиночке. Не устояла, так бывает, такое бывает… Бывает, я понимаю.

— Не понимаешь.

— Понимаю. Мы уедем, будем рядом друг с другом, ты займешься домом, Кимом, его адаптацией, своей. Всегда будем рядом, на глазах друг у друга. Мы не вернёмся в эту страну ещё долго, возможно, никогда. Ты забудешь этого мужчину. Мы сможем, преодолеем, просто херова ступенька оказалось высокой, я не был готов, маленький, — Симон уже улыбался, уверенный в победе. — Но и с этим мы справимся, победим. Ты моя, маленький. Ты — моя. Моя красивая жена. Никто там не будет знать, что ты кувыркалась ещё с кем-то. Ты будешь дома, на моих глазах и мы забудем… Это просто, простое условие.

— Слишком много условий, Симон, — пробормотала Юля.

— Не слишком, ровно столько, чтобы мы справились. Я справился. Тебя трахал чужой мужик, Юлька. Мою жену имел какой-то мужик. Он меня поимел, но ради тебя и Кима я переживу это.

— Слишком большая ступенька.

— Не слишком. — Симон начал не на шутку заводиться. — Десять минут тебе на раздумья. Завтра ты увольняешься, не отходишь от меня ни на шаг, пока мы здесь. Мы уезжаем из этого ада навсегда и забываем все, что произошло. Десять минут, — повторил он.

— Нет. — Юле не понадобились десять минут. — Я не уволюсь, не стану не отходить от тебя ни на шаг, и я точно не буду забираться на ненужную мне ступеньку. Я не уеду с тобой, я люблю тебя Симон, сильно люблю, но я не хочу выбирать между тобой и своей жизнью. Но если ты ставишь вопрос так, то мой выбор — ступенька, где я сейчас.

— Здесь? С этим мужиком?

— Здесь. С моей семьёй, моим домом, моей работой, моими пациентами. И да, с этим мужиком, для которого я не просто красивая, но ещё и умная, с щедрым сердцем и романтичная!

— Качественно он тебе мозги засрал…

— Возможно. Но ещё мне мозги засрали с рождения. Я не могу всю жизнь прыгать со ступеньки на ступеньку, я нашла своё место в жизни — оно здесь.

— Я отберу дом.

— Валяй.

— Я могу отнять сына.

— Хуй тебе. Я дееспособная, работающая, без вредных привычек. Без моего позволения ты не сможешь даже взять Кима на каникулы, не то что отобрать.

— А ты выросла, маленький… — Симон посмотрел на Юлю с нескрываемой болью, отчего ее сердце, кажется, разлетелось на тысячи осколков, как две кружки — ее и Симона.

— Ты не должен был уезжать, Симон, не должен, я люблю тебя…

— Должен, Юля, должен.

Он тихо закрыл за собой дверь. Юля встала, убрала осколки — битому стеклу не место в доме, куда скоро приедет ребенок, приготовила курицу по-мексикански — нарезание маленькими, равными кусочками успокаивало лучше любой медитативной практики.

Брахими развелись. Дом остался Юле по доброй воле мужа, так же Симон взял на себя расходы по его содержанию, понимая, что с Юлиной зарплатой это будет непосильный груз, Киму же хорошо жилось в этом доме. Свежий воздух и новенький спортивный уголок — подарок папы,который временно жил в далекой Франции, а Ким, конечно же, будет приезжать к нему на каникулах — там есть самый настоящий Диснейленд!

По ночам Юля плакала в подушку, просыпалась с отекшим лицом, опухшими от слез глазами. Обвиняла себя, заодно — Юру, да и всё человечество за компанию, в собственной глупости. После признавалась себе, что именно она стала причиной их развода. Именно она изменила, нашла мужчину, живя счастливо с мужем, просыпаясь в его руках, от его щекотки, слыша на ночь «маленький», отдавая себя мужу, который не так и много просил взамен — лишь любовь. В момент серьезного выбора отказалась от него, предпочтя работу.

Как случилось, что любя мужа всем сердцем, она методично подвела существование к руинам семейной жизни — Юля не могла ответить, как не терзала себя ночами бестолковыми вопросами и еще более бесполезными ответами.

Утром же шла на работу весёлая, изображала доброжелательность и беспечность. Флиртовала с коллегами, всегда легко, ненавязчиво, чтобы любому было понятно — это просто флирт, не более.

Юля балансировала на грани спокойного существования, перестала улыбаться, механически выполняла работу по дому, занималась с Кимом, общалась с Симоном по телефону по поводу воспитания сына.

Она тщательно следила за собой, своим питанием, весом, до изнеможения тренировалась в спортзале. Делала всё возможное, чтобы к вечеру, наткнувшись на бутылку вина, не открыть её в попытках утопить свою неустроенность, неудачливость, глупость в хрустальных фужерах.

Сейчас она знала, что никто не приедет к ней в ночи, не станет откачивать её, пьяную, рыдающую, заниматься с ней любовью, пока она плачет по своему мужу.

Общий гул коллег перед конференцией проходил белым шумом на фоне собственных невеселых мыслей. Юля не сразу поняла, что уже стоит в кругу женщин-коллег, которые щебетали, хвастаясь новым маникюром. Новенькая медсестра делала его недорого и качественно. Юля тоже пользовалась её услугами, ногти у неё были короткие, рисунки всегда детские — так малыши отвлекались во время обхода.

— Как тебе живётся разведённой? — вдруг спросила Лена Захарченко. Гастроэнтеролог из поликлинического отделения.

— Отлично, — беззаботно улыбнулась Юля.

А что можно ответить на этот вопрос? Сказать, что плачешь каждую ночь из-за собственной глупости? Не можешь заснуть от пожирающего, бесконечного, невыносимого одиночества?

— Ещё бы, такая-то красотка! — Лена восхищенно вздохнула, глядя на блондинку перед ней. — Юлия Владимировна, тебя даже дурацкие машинки на ногтях не портят.

— Это Маккуин, — в шутку возмутилась Юля. Разве можно взрослому, самодостаточному человеку не узнать самого Маккуина!

— А-а-а-а, это всё решает, — легко засмеялась Лена.

Юля поговорила еще немного, поделилась выдуманными планами на выходные, понимая, что Кима заберет бабушка, а она просидит дома, снедаемая собственным отчаянием, а после тихо отошла в сторону, изобразив занятость. В длинном коридоре, который пролегал от актового зала к основному корпусу больницы, она почувствовала крепкие объятия.

— Развод? Ты развелась? — услышала она голос Юры. Впрочем, о том, что это он, она поняла по первому, едва уловимому движению воздуха.

— Тебе какое дело? — огрызнулась Юля. Они сделали свой выбор, тогда, сидя в многолюдной столовой.

— Есть мне дело.

— Ты, кажется, собрался делать ребёночка Оле? Не смею отвлекать!

Это было низко со стороны Юли. Проходиться по проблемам с репродуктивной функцией пары, подло кидать в лицо человеку то, что вероятней всего болит не один год. Юле легко далась беременность, роды, больше она не хотела детей, но если бы хотела, и не могла родить… Что бы она чувствовала тогда? Что?

Но ей не было дела до чужой боли. У нее была своя.

— Ты, кажется, собирался жить до самой старости с Симоном, — в тон ей ответил Юра, потом резко дёрнул её в какой-то технический проход. — Пупс, что ты делаешь, девочка? Зачем?

После слова «зачем», произнесенного хрипло, с надрывом, злой ответ Юли, готовый сорваться с языка, потонул во всепоглощающем поцелуе. Юле стало вдруг неважно, что именно она делает, зачем. Почему она плачет ночами, сухо улыбается днём, напивается до бессознания, сидя в тишине некогда семейной спальни.

Всё поглотило желание быть рядом с мужчиной. Не с каким-то мужчиной, не с Симоном, о котором она искренне горевала, а с Юрой. С ним, только с ним.

Неважно, как. Неважно когда. Неважно, в каком качестве.

— Почему сейчас? Почему ты не сказала, пупс?

— Какое это имеет значение? — так и не выровняв дыхание после поцелуя, прошептала Юля.

— Имеет… пупс, имеет… — Юля сжалась от увиденной боли в глазах напротив. — Ты развелась, мне тебя делить не только с мужем теперь…

— А тебе не всё равно? Не безразлично, с кем делить?

Юлю, как песчинку при урагане, бросало из стороны в сторону. От одной эмоции к противоположной. От злости к нежности. От холодности к похоти. Неизменным оставалось одно — бессознательное желание прижаться к мужчине рядом.

— У тебя жена, возлюбленная, по которой ты сходишь с ума, а я кто? Так… баба, которую ты время от времени трахаешь! Наверняка я не одна такая… правда, Юра? -

Вспыхнувшее злое отчаяние никак не вписывалась в желание утонуть в его объятьях, наплевав на все и вся. Бесконечная эмоциональная тряска, как на сломавшемся аттракционе — смертельно опасно.

— Юля… — Юра вздохнул, словно собрался прыгать в воду. — Я тебя люблю. Ты — та самая возлюбленная, та, что молода, красива, не в моем вкусе. Та, что счастлива в браке. Ты — моя возлюбленная. Неужели ты не поняла этого, Юль? За столько лет не поняла? Я не хотел разрушать твою семью, ты держалась за нее, боролась, я не смел топтать то, во что ты упрямо верила, без чего стала бы несчастна. И всё же мне это удалось.

— Что ты такое говоришь? — Юля попыталась отодвинуться от Юры.

Любит? Он любит? Её любит? А ей, что делать ей? Что ей делать с этой непонятной, ненужной любовью? Ей хватает своей — к Симону. Или… все же не хватает?

— Я тебя люблю, — повторил он. — Поздно, но я скажу: я тебя люблю! Не хочу тебя делить, физически не смогу. Все, чего я хотел, — быть с тобой. Открыто, не скрывая отношения, не таясь по углам как школьники. Жить с тобой, делить постель, быт, пожать детей или не рожать, неважно. Поздно.

— Почему поздно? — она услышала лишь «поздно».

— Ольга беременна.

Прозвучало как выстрел. Пробило болью, как от пули. Больно. Так больно. Слишком.

— Любишь меня?

— Люблю.

— Делить не хочешь?

— Не хочу.

— А придется делить! Как там говорится: «любовь долготерпит, милосердствует, не завидует…» Потерпишь! — Она ударила со всей силы в грудную клетку Юры, он не шелохнулся, не отпустил своих рук от ее плеч. — И милость проявишь, — ударила еще раз, и еще. — И завистью захлебнешься!

Удар, удар, удар! Безостановочно, в унисон собственному зашкаливающему сердцебиению. После такой же безостановочный, рваный, захлебывающийся в невыносимых эмоциях поцелуй.

Неважно, что желание близости смешивается с животным отчаянием. Неважно, что происходящее не имеет смысла. Неважно, что могут увидеть. Всё неважно.

И все-таки Юля нашла в себе силы оторваться от желанных до острой боли губ, рук, дыхания поцелуя. Вырваться из теплых, крепких, необходимых рук. Отошла на половину шага, чтобы проговорить, тяжело, сначала почти по слогам, а потом уверенней и выше с каждым словом:

— Знаешь, я пойду, Юра. Пойду. Иди к своей беременной жене, ты говорил, у неё проблемы. Будь с ней, ей ты нужней. Я справлюсь, обещаю, справлюсь. Не думай обо мне. Просто ещё одна хуева ступенька, а впереди — грёбанная лестница этих педерастических ступенек. Иди!

В ту неделю ей было плохо, как не было давно, даже после развода она не чувствовала настолько острого, убийственного одиночества. Юля почти отвыкла от поцелуев, объятий, старательно избегала тактильного контакта даже с родными, близкими людьми, чтобы не провоцировать собственную жажду объятий. Сейчас же оказалась вдруг в невероятном притяжении тел, ощутила болезненное, схожее с инстинктивным желание.

Все это смывало почти налаженное душевное равновесие в унитаз. Юле требовались объятья, как наркоману, перед которым покрутили пакетиком с белым порошком, доза.

Юра зашёл в ординаторскую в её отделении, когда все ушли домой, лишь Юля занималась рутиной работой, часто бестолковой, но все же необходимой, отнимающей массу времени. Прошел под молчаливым взглядом, устроился в кресле, будто делал это постоянно.

— Иди сюда, — прошептал Юра, сидя в кресле — большом, кожаном, мягком, опускаясь в которое, проваливаешься в негу — подарок спонсора.

— Зачем? — Юля посмотрела на нежданно ожидаемого гостя.

— Иди, иди, — повторил Юра, демонстративно похлопал по обивке.

Юля подошла. Не могла не подойти, даже если бы собрала остатки всех своих сил. Всю целеустремлённость, работоспособность, ум, так часто восхваляемый коллегами.

— Садись, — велел Юра, едва раздвинув колени.

Она села между его ног, облокотившись спиной ему на грудь, словно делилась усталостью, напряженностью. Пальцы её рук слегка тряслись, коленки дрожали, когда он обнял её и прижал к себе.

— Что ты делаешь? — тихо-тихо спросила она, будто на самом деле нуждалась в ответе.

— У нас пятиминутка обнимашек, — в унисон ей шепнул Юра.

— Что? Что? — засмеялась она.

— Пятиминутка обнимашек. Всем нужны объятия и кусочек шоколадки. — Юра быстрым движением достал из кармана шоколадку, протянул Юле. — Мы будем обниматься и есть шоколад.

— Я сражена.

— Я на это рассчитывал, хрустальная девочка.

Они сидели дольше пяти, десяти минут, возможно, дольше часа. Делились тишиной и дыханием. Не нужно было что-то говорить, в чём-то признаваться, озвучивать обоим известное. Проговаривать то, что оба понимали без слов и намеков.

Можно было просто сидеть здесь, именно на этой ступеньке, не рваться в никуда. Покачиваться в такт лёгкой музыке, которую включил Юра, слушать дыхание друг друга, почти проваливаясь в сон.

— Я люблю тебя, пупс…

— Я тоже, наверное…

— Знаю.

Глава 9

Стандартная больничная палата на одного человека, со всеми удобствами, включая сан узел, панель телевизора на стене, маленький холодильник и невозможно белый потолок перед глазами.

Невозможно белый и невозможно высокий.

Женщина, чья бледная кожа практически сливалась с подушками, а губы отдавали неестественной синевой, смотрела в белизну этого потолка.

На бледном лице, у глаз, виднелась сеточка разбегающихся морщинок, едва уловимых, но на тончайшем папирусе светлой кожи — заметные.

Неестественная бледность, сродни синюшности, сухость кожи рук на светлых простынях не скрывали красоту женщины. Изысканную, нежную, редкую. Словно нарисованные тонким слоем акварели черты лица аккуратны и неподвижны.

Иногда она устало моргала, переводила взгляд от потолка к окну и снова застыла в неестественной, статичной позе. Лишь трепет синей венки на шее выдавал теплящуюся жизнь.

— Юля, Юль… — как сквозь тонны воды над собственным, распластанным на казенных простынях телом, услышала она. — Ты напугала нас.

— Что со мной? — ей с трудом удалось выговорить три жалких слова.

— Основная проблема — кровопотеря. Ты здорово нас, напугала меня, пупс.

— У врачей всегда всё атипично, — прошептала Юля с закрытыми глазами, пряча за полупрозрачными века вязкие, как смола мысли.

Юра пересел на край функциональной кровати — высокотехнологичной, с удобным матрацем, расположенной так, чтобы пациентка могла любоваться видом из окна. Но смотрел он не на странно синее, удивительно высокое небо, не на макушки деревьев и проезжую часть вдали, а на черты кипенно-белого лица, светлые, трепещущие ресницы, отбрасывающие тень на просинь под глазами.

— Зачем? — все-таки спросил он.

— Так надо. — Юля ответила тихо, едва-едва прошелестела, но он все равно услышал, как до этого слышал звук ускользающего пульса.

Ужас брадикардии, поверхностное, едва заметное дыхание — агональное.

— Почему ты не сказала мне?

— Это не твой ребенок. Ты знаешь, так лучше.

— Возможно, и все же лучше было сказать… мы бы справились с этим вместе.

— Пожалуйста. — Юля сморщилась, межбровный залом пересек почти идеальную кожу лба.

— После поговорим… прости. Как ты себя чувствуешь?

Отточенным движением Юра приложил палец к запястью, сотый раз за одно единственное утро. Юле больше ничего не угрожало, он это знала, она знала, но остановить себя попросту не мог. Врачи не должны лечить близких людей, родные не должны погибать на их руках… и Юля выжила.

— Слабость, сильная. Пить хочу.

— Давай моя хорошая, — Он помог Юле приподняться, напоил, придержал еще немного, позволил положить голову себе на плечо, убрал скатанные волосы от лица, устроил ладонь у затылка и начал укачивать, как ребенка: — Спи, пупс, спи. Тебе нужно набираться сил.

В голове безостановочно крутился единственный вопрос: «Почему?»

Юля бы ответила, если бы не уснула в его руках. Не от слабости, а от того, что это его руки.

Юля смотрела перед собой, куда-то вдаль, сквозь большой стеллаж с книгами, справочниками, аккуратными стопками нужных ей историй болезни.

Кабинет, вдруг ставший ей чужим, неожиданно огромным, пугал тишиной, оглушающей гулкостью. Уже больше года она занимала должность исполняющей обязанности заведующей детским отделением онкологии и гематологии, как вдруг, неожиданно для неё, и ожидаемо для всех — стала полноправной заведующей отделением. Самой молодой за всю историю областной больницы, да и всего областного здравоохранения. Это давило, как будто воздух над ней весил тонны, ощущался и того тяжелее.

Сняв обувь, она прошла к окну, потом обратно, села на диван, обхватив голову руками, принялась раскачиваться как маятник. Опустила взгляд на тумбочку, выхватила взглядом бутылку дорогого коньяка, руки было потянулись за напитком, но пришлось себя одернуть — не место и не время, снова села за стол.

Звук открывающийся двери отвлек на секунду, подняла взгляд от гладкой поверхности стола, перевела на входящего:

— Что ты тут делаешь? — спросила Юру, который стоял в проеме двери, как ни в чем не бывало.

— Пришел посмотреть, как ты паникуешь.

— Тебе нужно за сыном ехать, — машинально напомнила она.

— Я помню, — Юра криво усмехнулся, как всегда происходило, когда Юля напоминала ему о его же собственном ребенке.

Юля знала расписание его занятий так же хорошо, как расписание Кима. Они подгадывали встречи под это расписание, под его гимнастику или болезни, под график работы жены Юры…

Юля только и делала, что подгадывала и скрывала.

Скрывать — самое сложное. Они были коллегами, невольно встречались в коридорах больницы, столовой, на совместных празднованиях, формальных юбилеях. Юля боролась с острым желанием подойти, дотронуться до плеча чуть интимней, чем просто коллега, но единственное, что могла себе позволить — скользящий взгляд, да ловила иногда такой же, ничего не значащий для окружающих, но говорящий так много ей самой.

Подгадывать получалось легче, но не проще. Не проще пропустить сквозь себя вид Юры, разговаривающего с женой, наклонившись под её рост. Он обязательно целовал её в лоб, убирая прядь волос с виска.

Юля видела его жену беременной, когда она, вопреки правилам, лежала в отделении гинекологии на шестом этаже. Прекрасно знала, что Юра частенько ночует там же, рядом с Ольгой. В такие дни она уходила домой раньше, не поднималась в курилку, отводила глаза при случайной встрече, не думала, не вспоминала его слова, пропитанные болью:

— Мне жаль, мне так жаль, я никогда не прощу себе.

— Ты не можешь жалеть о ребенке, — спокойно отвечала Юля.

Действительно, стоило ли жалеть о том, что у любовника с женой родится ребенок? Что еще одна женщина, благодаря технологиям познает радость материнства, что Юра станет отцом — ведь он хотел этого. Юля не стала бы рожать для Юры, даже при других условиях, в иных обстоятельствах — не стала.

— Я жалею, что не позволил тебе увидеть правду. Твой развод был делом времени, я пошел на поводу у собственной злости на тебя, теперь же могу только злиться на себя.

— Так не злись, — сказала она тогда, но сама злилась.

Злилась вопреки всему и вся. Злилась, видя озабоченный, нервный взгляд на часы, прекрасно понимаю, что иначе быть не может. Тогда Юля попросту отталкивала Юру, обрушивая на него очередную истерику. Боролась с собой, заставляя себя не подходить, игнорировать, не звонить, не думать. Забыть! А потом набирала номер, молчала до первого: «пупс…» на выдохе, в отчаянии, боли, неверии.

Сын Юры родился значительно раньше срока. Юля не подбирала слова утешения, когда он сказал ей, она просто молча ждала. Ждала, когда Юра не выходил из перинатального центра, потом детской больницы. Ждала, когда у него появится время, появится ли вообще. Перспективы были удручающие, единственное, что оставалось Юле — молча ждать.

Лишь однажды она поднялась в курилку, заведомо зная, что встретит там Юру. Забрала из холодных пальцев так и не прикуренную сигарету, покрутила её, раздумывая, не затянуться ли, в итоге выбросила в урну, и сказала, то, зачем пришла:

— Все будет хорошо. Забудь все, чему тебя учили. Забудь все, что ты прочитал и о чем говорил с профессурой. Забудь сейчас, что ты врач, что я врач — тоже забудь. Уясни одно — все будет хорошо! — Она схватила Юру за отросшие на затылке волосы, заставила посмотреть себе в глаза. — Не смей думать, что что-то случится с твоим ребенком. Он будет жив. Он будет здоров! Не смей, понял?!

Юля резко встала, попыталась уйти, то, что хотела сказать — сказала. То, что хотела услышать — не услышит. Не сейчас. А теперь, скорей всего, никогда.

— Юль… — Юра нагнулся ближе, чем позволяли приличия: в любой момент в курилку могли зайти и застать однозначную сцену, которую невозможно ошибочно интерпретировать. — Спасибо.

В простом слове «спасибо» было так много, и этого «спасибо» стало невыносимо мало.

— Не за что, — шепнула она и добавила, хотя это не имело никакого смысла. — Я скучаю по тебе.

Ни время не подходило, ни место, ни обстоятельства.

— И я скучаю по тебе. Не должен, знаю, но ночью, оставшись наедине со своими мыслями, я не могу не думать о тебе. Приходя на работу — не могу не думать о тебе. Глядя на дождь — не могу не думать о тебе. Я должен отпустить тебя, все слишком изменилось.

— Не отпускай. Никогда, — только и ответила Юля.

Понимая и отлично осознавая, что с этого мгновения вся её жизнь превратится в череду ожиданий и молчаливого согласия. На всё.

Не имело значение, что в любой момент в курилку могли зайти студенты, коллеги, увидеть, то, что видеть не должны никогда, и особенно сейчас, когда сын Юрия Борисовича находится между жизнью и смертью, а жена не отходит от младенца ни на час.

— Утром, Юля, давай встретимся утром? Сразу после дежурства?

— Хорошо, — тут же согласилась она.

Чаще всего они встречались в квартире отца Юры. Самой обыкновенной, без изысков, с простым ремонтом и не самой новой мебелью. Банальная жилая площадь для встреч, на которые никто из двоих права не имел, но моральные издержки и нравственные ориентиры забывались до того, как они переступали порог.

Юля пренебрегла красивым комплектом белья. Она разделась едва ли не сразу, как зашли. Уселась сверху на Юру, ловя его взгляд, бросая откровенный вызов. Хотелось испытать его терпение. Она гладила себя, потом отрывалась, чтобы расстегнуть пуговицы на его рубашке, снова гладила, запретив ему шевелиться.

Раздевала медленно, смаковала то, что видит. Целовала, порой прикусывала, слизывала укусы, как патоку. Терялась в ощущениях кожи на коже. В запахе, порывистом дыхании, стонах, слетевших с его губ.

Растягивала удовольствие, испытывая собственное и Юрино терпение, пока он не прижал с силой, перекатился сначала на бок, потом наверх, позволил себе проявить всю силу своего желания — игрой языка по влажной коже, движением между откровенно распахнутых бедер.

Темп набрал сразу, не дал время привыкнуть после перерыва. Ловил губами крики боли вкупе с удовольствием. Отпускал Юлино наслаждение на волю, двигался с необходимой ей скоростью, амплитудой, поддерживая рукой за поясницу — именно так, как нужно ей. Гладил по выемкам, которые любил целовать, опускал руку между ягодиц, к местечку, которое любил нежить.

Слегка надавил влажным пальцем и наблюдал за ярким румянцем, что растекся от лица по напрягшейся шее, за руками, которые хватались за простыни, за стремительным движением бедер, пока она, замерев, остановившись, попросту не отдала себя на милость победителя, зная наверняка, что получит все, что нужно и даже больше.

По мере взросления сына Юры, Юля рекомендовала лучших специалистов, не стесняясь, использовала личные связи, договаривалась о курсах реабилитации, санаторном лечении, врачебном сопровождении.

Постепенно становилось ясно, что мальчик преодолел, выстоял, и теперь рос почти обычным ребенком, лишь болел намного чаще, чем хотелось бы его родителям, но не чаще, чем позволяли границы нормы. «Часто болеющий ребенок» — не самые тяжелые последствия для перенесенных испытаний. Он становился умным, смышленым и любопытным, как и все дети.

Юля слушала рассказы о шумном маленьком мальчике, искренне улыбалась, видя улыбку Юры. Слова «мама», «Ольга» она пропускала. Пропускала сквозь сердце, не разрешая им разрушать тот вакуум, в котором они находились. Пузырь, которому было отведено так мало места в быстром течении времени.

— Пупс, я долго думал и знаю, что ты отмахнешься, как всегда, но давай, ты все-таки подумаешь над моими словами. Я хочу развестись и быть с тобой.

— Не говори ерунды, — в сотый раз отговорилась Юля.

Развестись — а дальше что? Сделать несчастной еще одну женщину? Оставить еще одного ребенка без отца? Ребенка проблемного, с ослабленным здоровьем. Никакая взрослая любовь не стоила детских слез — Юля, постоянно работающая с детьми, знала это наверняка, как и знала цену каждой детской слезе, разочарованию и боли. Плодить детскую боль она не могла себе позволить.

— Юль, он подрос, окреп. Ольга работает — она самодостаточная, умная женщина, заслуживающая любви, а не бесконечной лжи.

Что могла ответить Юлия? Что не бывает настолько самодостаточных женщин, чтобы спокойно перенести развод? Ложь? Предательство? Что невозможно матери заменить отца, что сын всегда будет скучать по папе, и настырно спрашивать, почему родители больше не живут вместе и скоро ли все станет, как прежде.

Что невыносимо видеть надежду в глазах Кима, когда Симон приезжает, заваливает подарками не только своего единственного ребенка, но и бывшую жену со словами «Маленький, ты становишься только красивей», улыбается открыто, смотрит все с тем же обожанием… И желанием. Желанием, которое резало точнее скальпеля хирурга — ровно по самым болезненным местам.

— Жалеешь, что развелась? — спрашивал Юра.

— Жалею. — Не было смысла врать Юре. Вокруг них было достаточно лжи, не стоило плодить новую. — Ким скучает, я тоже…

Ей было одиноко. Одиноко просыпаться по утрам. Мучительно вспоминать, что ей снилось, понимать, что ничего. Снова. Одиноко засыпать без объятий и поцелуев. Не для кого было готовить, и не на кого было обижаться за опоздание и невинную ложь.

Единственное, в чем она была уверена — в любви Юрия. Знала наверняка, что в любое время, в любой ситуации, он приедет к ней, останется с ней столько, сколько потребуют обстоятельства или очередная её хандра или пьяная истерика. Однако, изо всех сил старалась не пользоваться этим.

Её любовь была краткой, а время и место зависело не от неё. Так она предпочитала думать.

— Юля, давай положим этому конец! Будет непросто, я готов взять всю вину на себя. Если боишься скандала на работе, переживаешь за свою репутацию, я уйду в городскую.

— Как скажешь, — отвечала она наигранно беспечно, зная, что не станет думать об этом. Зачем?

Конференция со статусом «международная» прошла спокойно. Юлия Владимировна почерпнула многое, нашла единомышленников и интересных оппонентов, как это часто и бывало.

Огромный мегаполис, куда она приехала на два дня, шумел, манил достопримечательностями. Хотелось успеть увидеть хоть что-то, набрать новые впечатления, насладиться ими. В последнее время её поглощала работа, не оставляя времени ни на что.

Юля забыла, когда последний раз просто читала, не литературу по специализации, а развлекательный роман. Забыла, когда бесцельно бродила по ссылкам в интернете, заглядывала она лишь на специализированные сайты. Не могла припомнить, когда смотрела легкий фильм, только видео по профилю.

Не помнила, когда ощущала себя красивой женщиной, такой, какой и являлась на самом деле. Симон был прав, Юля не менялась, не старела. Ушла щенячья угловатость, уступив место природной грации и достоинству, с которым она несла себя. Она не позволила себе набрать не капли лишнего веса, тщательно придерживаясь режима питания, занималась спортом, каждый раз превозмогая себя. Помогали воспоминания о собственном теле, сразу после родов, ставшим дряблым.

Умом Юля понимала, что это всего лишь игра воображения. Она никогда не была жирной, растекшейся, как желе, и все равно не давала себе поблажек. Буквально физически ощущала убегающее время и лишние калории.

Она была умна, образована, целеустремлённа, красива и одинока.

— Юля? Юлия? — услышала Юля по окончании конференции, в сутолоке спешащих по своим делам коллег.

С удивлением она увидела однокурсника. Когда-то он был худеньким мальчиком, неловким, краснеющим. Сейчас перед ней стоял холеный, излучающий довольство кандидат наук и восхищенно целовал её руку, намеренно придержав губы чуть дольше, чем требовали приличия.

— Женя? Женя Ермаков? Каков ты стал, Евгений!

— Время никого не щадит, лишь тебя украшает, Юлия. Ты все та же, только еще красивей. Уверен, встретив тебя лет через пятнадцать, я увижу всю ту же Юлию. Первую красавицу потока.

— Скажешь тоже… — немного растерялась Юля.

Как ни странно, она забыла, когда последний раз ей делали комплименты посторонние мужчины. Круг общения Юлии Владимировны был не широк, люди, общающиеся с ней исключительно по делу, предпочитали не замечать внешних данных Юлии, а с другими она и забыла, когда виделась. Много работала. Слишком много.

— Юленька, в тебя был влюблен весь поток, решительно все, а ты никого не замечала кроме своего мужа-спортсмена. Слышал, он взял-таки золото. Мои поздравления! Как вы?

— Нормально. И он, и я. Мы развелись, уже давно. — у Юли не получилось скрыть привычной горечи в голосе.

— Понимаю тебя. Я тоже совсем недавно развелся.

Они долго гуляли с Женей. Юле было легко, как-то на удивление спокойно. Их связывало много общих тем, давних знакомых, карьерных и личных стремлений. Перед дверью номера, когда Женя провожал Юлю поздним вечером, практически ночью, он деликатно сохранил дистанцию, поняв, что она опасается этого момента, лишь заметил:

— Думаю, мы еще встретимся, Юлия Владимировна.

Они действительно встретились, раньше, чем можно было предположить. На очередном общем собрании коллективу был представлен начальник по медицинской части Ермаков Евгений Павлович. Молодой, заслуживающий доверия специалист, кандидат медицинских наук.

— Как? — спросила Юля Евгения Павловича, оставшись на несколько минут наедине.

Они были одногодками, подобный карьерный взлет не мог не удивлять. Несмотря на то, что Евгений Павлович был едва ли не лучшим кардиологом города — для подобной должности в ретроградном медицинском сообществе он был бесконечно молод.

— Небольшие связи. — Только и ответило новое руководство Юлии Владимировны. Легонько приобнял за плечи, соблюдая дистанцию и отстраненный взгляд.

Взгляд, который пропадал, когда Юлия и Евгений оставались наедине, без свидетелей и вездесущий сплетников.

Он несколько раз приглашал Юлю в ресторан, на прогулку, театр, всегда получал вежливый отказ, но и ему, и Юлии было понятно, что согласие — всего лишь дело времени.

Юля терялась, блуждала в своем одиночестве, в остром понимании того, что человек, с которым она могла бы прожить всю жизнь, воспитывать общего ребенка, теперь бесконечно далеко от нее, и виной тому — она сама.

А человек, с которым она хотела бы быть рядом, возможно, пустить в свою жизнь, женат на другой. Счастливо женат, как ни больно признаваться самой себе.

Очередной разговор о разводе, поднятый Юрой, все расставлял по своим местам. Юля отказывалась менять что-либо в своей жизни, быть виновницей, разлучницей… Она не верила в счастливое будущее с ним, по-настоящему счастливой она могла быть лишь с Симоном, но его больше не было в её жизни. А Юра… Юра был, но всегда оставался чужим.

— Юль, я… — Он упорно поднимал вопрос о разводе, она морщилась, как от жужжания назойливого комара.

— Перестань ради бога, мы вдвоем, поцелуй меня. — Юля проводила ладонью по обнаженной мужской груди, впитывая необходимое тепло, воруя чужие минуты счастья.

— Тебя что-нибудь интересует, кроме секса? — Юра с улыбкой принимал ласки, отдавая себя и свое тело в полноправную власть Юли.

— Интересует, конечно. Только я скучаю и ты тоже. — Она нагло нырнула рукой в мужское белье. — Это очень заметно, — заявила она, обхватывая налитой член, закрывая глаза в первобытном, истинном удовольствии.

— И я скучаю, но можем мы, наконец, поговорить серьезно?! — отодвинулся Юра.

— Что ты хочешь? — Юля привстала, натянула, прикрыв грудь цветной простыней со сложным геометрическим рисунком, ярких насыщенных тонов, отчего кожа казалась бледной, почти прозрачной и невероятно бархатной на ощупь.

— Я хочу развестись.

— И зачем это тебе? — в сотый раз взбесилась Юля.

Развестись? Зачем? Сделать ещё одну женщину на Земле несчастной? Оставить ещё одного ребенка без ежедневного общения с отцом? Чтобы… что? Жениться на ней, Юле? Что это принесет им двоим? А их детям? Очередной виток неизбежных разочарований?

— Мне отвратительна мысль, что напыщенный индюк, этот Евгений Павлович, — «Павлович» Юра практически выплюнул, — подбивает к тебе клинья. Я не хочу делить тебя не с кем. Не могу делить.

— А я вот могу, уже много лет делю тебя. Смотрю, как ты просиживаешь часами в отделении, отслеживая состояние жены. Наблюдаю, как ты целуешь её. Представляю, как ты занимаешься с ней любовью, с такой невероятно тонкой, хрупкой, как стеклянная ваза. Я делю тебя много лет, и тебе придется!

Она злилась, обижалась, зная заранее, что это продлится до первого звонка, сообщения, вздоха. До пересеченных случайно взглядов, намека на поцелуй, до невозможного: «Пупс, люблю тебя, люблю, хрустальная!»

Юлия впустила в свою жизнь Евгения осторожно, едва приоткрыв дверцу, с тревогой глядя на него, как на мужчину. Он был галантен, хорошо воспитан и терпелив. Не настаивал на сближении, но твердо, хоть и ненавязчиво «гнул свою линию»

Постепенно ей становилось комфортно с Евгением, так, как, пожалуй, было только с Симоном. Не приходилось прятаться, стыдиться этих отношений, еще не перешедших на новый уровень.

Юля понимала, что не сможет вычеркнуть из своей жизни, и главное из сердца Юру. Каждая клетка в её теле, нейронная связь в головном мозге, нервное окончание в организме — всё было подчинено ему.

Не дойдя до дверей главного корпуса, она уже знала, если его нет на работе — это ощущалось, словно огромный многоэтажный пузырь из пустоты. Все её естество, каждый атом тянулся к нему, неважно, где и при каких обстоятельствах они встречались. На квартире для постыдных украденных встреч или общем коридоре больницы. Все, что хотела в такой момент Юля — прижаться и никогда не выпутываться из объятий, ставших родными.

На годовой юбилей с момента назначения в большой дом Евгения были приглашены все заведующие и ведущие специалисты областной больницы, среди которых была Юлия Владимировна и Юрий Борисович. Это была вечеринка с размахом, широкий жест руководства.

— Юлия, я не могу предложить тебе синее небо или поле ромашек, я не готов к фундаментальным отношениям, но мы близки по духу, в первую очередь, а это очень хороший задел на будущее. Уверен, в интимном плане у нас тоже не возникнет проблем. — Женя говорил мягко, придерживая в танце изящную руку Юли с фужером вина. — И прости, но я могу дать тебе официальные отношения, сколько бы они не продлились, в отличие от Юрия Борисовича.

— Что?

Юля резко отпрянула, бросила взгляд в сторону, где вдалеке стоял Юра и говорил что-то своей жене — невероятно худенькой, словно школьница.

— Тихо, тихо… — Женя бережно придержал напрягшуюся Юлю. — Никто не знает, по сей день воспринимают тебя, как талантливую студентку, а его, как друга семьи твоего отца, так что никто не замечает, и не заметит. Просто я человек новый и ваше взаимодействие очевидно. Не стоит стыдиться, все мы не идеальны. Но он женат, а я — нет. Он чужой муж. Чужой. Муж. Подумай, Юлия.

Юлия долго бы сомневалась, думала о словах Жени, если бы не вышла на широкую террасу, где через высокие окна разглядывала ночь и отблески бассейна.

— Хих, — услышала она женский голос, переливчатый как колокольчик.

— Олька, ты безумная!

Голос был слишком знаком, парализовал, выбивал дух, нокаутировал — звуком поцелуя, видом высокого мужчины, привычно подстраивающимся под маленький рост своей спутницы…

— Простите, — только и пробормотала Юля, прежде чем вернуться в дом.

«Чужой муж»

«Чужой»

«Муж»

Сколько таких моментов нежности или страсти случалось у её любовника? Не с ней он засыпал, просыпался. Не с ней делил тишину утра, пока ребенок не проснулся. Не её щекотал, прикусывал, когда маленький сын забирался в родительскую постель. Не ей поправлял шарф зимой, выбирал юбку на лето. Не с ней делили все те моменты семейной жизни, которые были знакомы Юлии. Вспоминались теплом, отчаянной жаждой сохранить, присыпать пудрой взаимности, улыбками, смешками в губы.

Всем тем, чем был для неё Симон, тем, чем не мог стать для неё Юрий.

Не ей он улыбался. Не к ней мог подойти не таясь. Сквозь неё он смотрел при встрече. Её он целовал до потери дыхания, стоило лишь переступить порог квартиры, часто не доходя до кровати, брал тут же, в прихожей, отдавая больше, чем получал.

— Я согласна, — только и сказала Юлия Жене в тот вечер.

Евгений был терпеливым, деликатным любовником, он любовался ей, как делал это Симон, поощрял, как поступал Юра. Он никогда не настаивал на близости, если видел отрешенное настроение партнерши. Однако, всегда достигал нужного результата — порозовевшей шеи, мерцающего взгляда на удивление красивых глаз женщины в его постели и жизни.

Если он замечал внезапное исчезновение Юли, то делал вид, что ничего не происходит. Как и Юлия сделала вид, что ничего особенного не произошло, когда получила букет из восьми роз и одну на следующий год, лишь усмехнулась собственному цинизму.

Ложь стала частью её жизни ровно восемь лет назад. Превратилась в частью её, пропитала саму Юлю, и её окружение, которое упорно делало вид, что ничего не происходит.

По истечении времени она спокойно приняла охлаждение Евгения, максимально вежливо, с легкой улыбкой расставила точки над i. Предпочла остаться друзьями с действующим руководством. Из связи с Женей она вынесла откупные: звание кандидата медицинских наук и место заведующей отделения, самого молодого за всю историю областной больницы.

Юля смотрела куда-то перед собой, вдаль, сквозь большой стеллаж с книгами, справочниками и аккуратными стопками нужных ей историй болезни.

— Очень интересно…

Юля подняла взгляд на голос, увидела Юру.

— Что ты здесь делаешь?

— Пришел посмотреть, как ты паникуешь.

— Тебе нужно за сыном ехать.

— Я помню. — Юра ухмыльнулся, так всегда происходило, если Юля напоминала ему о его ребенке.

— Зачем ты зашел, увидят… — нахмурилась Юля.

— Вряд ли, никто не рискнет зайти, зная, что ты здесь паникуешь и занимаешься самоедством.

Юра прошелся по кабинету, остановился у стола, возвышаясь над сидящей Юлей

— Я не занимаюсь самоедством. Всем известно, как я стала заведующей.

— Все знают, что ты достойна этого. Всем известно, сколько личного времени, сил ты тратишь на это отделение. Ты готова в буквальном смысле разбивать лбом чиновничьи преграды, когда речь идет о твоих пациентах или отделении — это известно всем далеко за пределами больницы, как и то, что ты квалифицированный специалист, грамотный, целеустремленный и талантливый. Ты заслужила это место.

— Каким местом, только… заслужила.

— Этим… — Юра легко провел по Юлиным вискам. — Этим… — Он поцеловал Юлю в лоб, легко забирая неуверенность, гнетущее чувство стыда. — Пупс, ты как никто заслуживаешь, подойди сюда. — Он указал на столешницу рядом с собой, отодвинулся, как бы пропуская, давая проход.

Так она и сделала, села на стол, чтобы позволить Юриным рукам командовать под её халатом. Гладить бедра с внутренней стороны, внешней, пробираться под трикотаж белья. Надавливать на известные ему точки, вынуждая понимать, что никто и никогда не сможет быть с Юлей вот так.

— Могут зайти. — Юля посмотрела через плечо Юры на прикрытую дверь.

— Значит, так тому и быть, — спокойно ответил Юра, словно отдавал их судьбу на волю случая.

Развел ей ноги, приподнял бедра, снимая с Юли белье, холод столешницы не остудил пыл. Юля слишком давно не была с Юрой, кажется, три вечности подряд. Приспустил брюки хирургического костюма с себя, тут же, не думая, не затягивая, резко вошел, успев лишь приглушить губами отчаянный женский стон.

Они двигались ритмично, синхронно, слаженно. Отпустили на волю неуверенность, ревность, сторонние связи, взаимные обиды. Делились любовью в чистом, концентрированном, незамутненном виде. Слизывали кончиком языка капельки пота, прикусывали почти до крови, стонали от наслаждения, позабыв, где находились здесь и сейчас.

— Прошу прощения, — раздался растерянный бубнеж от дверей.

Там в неуверенности топтался Владимир Викторович, отец Юлии. За выслугой лет больше не был заведующим отделением, вышел на почетный отдых, но охотно продолжал консультировать тут же в больнице, как пациентов, так и врачей.

— Не ожидал этого от тебя, Юля, — потом выговаривал отец дочери. — Он женатый человек!

— Ему и говори о его семье. Я не замужем! И выросла из твоих нотаций!

— Из некоторых вещей невозможно вырасти. Не вырастают из порядочности, чести и достоинства. Я не стану ничего говорить ему, потому что он не мой сын, его жена не моя дочь. Моя дочь — ты! И ты ведешь себя, как самая настоящая мерзавка, занимаясь этим… на рабочем месте, с женатым мужчиной. Этому нет, не может существовать оправданий.

— Но… — Что могла ответить Юля? Рассказать, что их связь длится девятый год, что она настолько долгая, что уже не вспомнить начала, и никто из них двоих не видит её конца. Замкнутый круг, из которого им не выбраться.

— Никаких но! Не думал, что доживу до подобного. Насколько ты низко пала, дочка. Любая физиологическая сторона отношений не стоит той грязи, в которой ты мараешь себя.

— Я люблю его.

— Тем более. — Отец посмотрел в глаза Юле. — Если любишь, почему позволяешь такому твориться? Зачем разрушаешь его жизнь? Он хороший семьянин, я знаю его жену. Ольга чудесная женщина, поверь, если ей станет известно о вашей связи, он не станет счастливей. Чтобы он не говорил тебе, сколько бы не длилась ваша связь, счастлив он с Ольгой и будет счастлив только с ней. Говорят, первая жена от бога. Ольга ему от бога, а не ты.

Через время Юля сидела в кабинете гинеколога, к Юре она не пошла, попросила другого провести осмотр. Она недоверчиво, в первобытном ужасе смотрела на результаты обследований.

— Мы можем сделать УЗИ.

— Нет. — Юля категорично покачала головой. Знала, что не сможет считать плодом существо внутри неё, если увидит своими глазами, послушает сердцебиение. Плод сразу станет ребенком. Её и Юры… Или Жени. Неважно!

— Я хочу сделать прерывание.

— Юлия Владимировна, подумайте, у вас прекрасный возраст, хорошее здоровье, как раз для второго ребенка.

— Пожалуйста, быстрей… — тихо-тихо, сглатывая тугой комок, пролепетала Юля.

— Приходи завтра к восьми утра. Не придешь, я пойму, хорошенечко подумай, Юля.

— Не говори никому.

— Не скажу, конечно, но …

Разве подобное скроешь в стенах, где сплетни жужжат, как осы, все знают про всех, а любое оперативное вмешательство требует участия коллег. Всё станет известно, но потом. Юлия не хотела искать другую больницу, других врачей, ей было необходимо решить проблему здесь и сейчас. А дальше… хоть трава не расти.

Она отключила мысли и сомнения, когда собиралась в больницу, на этот раз в качестве пациента. Дернула рубильник, вырубив эмоции до самого конца. Ничуть не сомневалась, что после обеда приедет домой. Сама, на своей машине. Прекрасной Мазде красного цвета.

Именно о машине думала Юлия, когда зашла в зал, именно о ней вспоминала, когда ловила ободряющий взгляд анестезиолога. Именно Мазда сбила её в полузабытьи, когда она бежала по больничным коридорам, которые ужасающе быстро сужались. С окрашенных стен стекала, пенясь, густая кровь, шлепала под ногами, которые скользили по бурой жиже. Юля падала, смотрела на свои окровавленные руки, захлебываясь в слезах, соленом привкусе на губах.

Она невыносимо устала бежать, плакать, скулить, задыхаться от пустоты навалившейся на неё.

— Юля, Юль… — Она услышала, как сквозь тонны воды над собственным, распластанным на казенных простынях телом. — Ты напугала нас.

— Что со мной? — Ей с трудом удалось выговорить три жалких слова.

— Основная проблема — кровопотеря. Ты здорово нас, напугала меня, пупс.

— У врачей всегда всё атипично, — прошептала Юля с закрытыми глазами, пряча за полупрозрачными веками вязкие как смола мысли.

Юля то впадала в забытье, то неплохо себя чувствовала, по большей части когда рядом не было Юры. От его взгляда она задыхалась, будто он своим молчаливым пониманием,принятием всего, что бы не сделал его хрустальный пупс, отнимал у неё и пустоту внутри, в мыслях, и снаружи — в одиночестве больничных стен.

— Можно выписываться, две недели больничного на восстановление, потом посмотрим, — при очередном обходе сказал Юра.

— Хорошо, — кивнула Юля.

— Я отвезу тебя.

— Не надо.

— Я отвезу тебя, я тебя не спрашиваю, я оповещаю.

— Ладно… — спорить, настаивать на своем, как обычно поступала Юля, не было сил и почему-то желания. Пустота внутренняя и внешняя продолжала истощать и без того скудные жизненные запасы.

Юра занес её небольшую сумку в дом, где уже суетились отец, мама, Ким и Адель, которая, казалось, ничуть не постарела. Все так же носила шляпки и зачитывалась любовными романами. Она отказалась переезжать к внуку во Францию, в итоге стала полноправным членом семьи его бывшей жены, одной из лучших подруг. Знала самые сокровенные тайны Юли, порой даже без разговоров, черпала информацию словно из воздуха.

— Я бы хотел остаться с Юлей наедине, — единственное, что сказал Юра, когда переступил порог чужого дома.

Никто не посмел возразить. Отец не отвел взгляда, наблюдал за манипуляциями Юрия и движениями дочери — в унисон, копирующие, доверяющие, смущающе-интимные от её слабости. Молча, угрюмо смотрел, как легко Юра поднял его дочь и уверенно прошел в сторону спальни — бывал в этом доме не один раз.

— Юля, я всё сказал жене.

— Что всё?

— Всё. Я развожусь. Мы потом решим, что нам с тобой делать, пока не думай ни о чем, отдыхай.

— Как Ольга? — странно, Юле не было больно за чужую, постороннюю ей женщину, но и ликования она не почувствовала. Она не почувствовала ничего… Всё та же, почти привычная всепоглощающая пустота.

— На удивление спокойно. Сказала, давно знает, что у меня кто-то есть, но не хотела и не хочет знать, кто именно. Мы напишем заявление после того, как я заберу сына из лагеря. Рановато мы его одного на море отправили, похоже перегрелся. Я вылетаю сегодня ночью.

— Хорошо. — у Юлии не было радости, она и не пыталась её отыскать.

Всему свое время, говорят. Возможно, Юлино ушло, сгинуло, распласталось в кровавых коридорах, когда она бежала, давясь пустотой.

Пустотой, которая так и не покинула её.

— Расскажешь мне о своей жене? Ты никогда не говорил.

Для чего Юле эта информация сейчас? Наверное, просто заполнить пустоту никчемными словами, как холодную комнату тропическими бабочками, которые неминуемо погибнут почти мгновенно.

— Она умная, добрая, порядочная женщина, старше меня на пять лет.

— Надо же… — Юля вспомнила Ольгу, выглядящую, как её ровесница, если не младше. Удивительную тихой ненавязчивой красотой и притягательностью. — Не скажешь.

— Мы познакомились, когда я был на втором курсе, поженились почти сразу. Я был сильно влюблен, считал, что навсегда, пока не встретил тебя.

Она уснула почти тут же, он так и не вышел из спальни, несмотря на выразительное покашливание за дверями, и лишь к вечеру отправился в аэропорт.

Юля машинально взяла трубку звонящего на все лады телефона, вынырнув из крепкого сна. Быстро посмотрела на часы — время к обеду. Надо вставать. Необходимо входить в режим, через пару дней за выпиской.

— Юлия Владимировна? — Она услышала голос старшей медицинской сестры отделения, невольно напряглась.

— Да.

— Как вы себя чувствуете? Сможете приехать?

— Что случилось? — Юля нахмурилась, отправилась к шкафу за вещами. Принять душ, надеть чистое белье, костюм по погоде.

— Здесь Андреев Антон.

— Какой Антон? — Она помнила каждого своего пациента, никакого Андреева Антона не было.

— Тошка, сын Юрий Борисовича из гинекологии.

— И что он там делает?

— Из городской педиатрии перевели, по направлению… — шёпотом пролепетала старшая. — Может, вы приедете, все-таки?

— Еду.

.

Глава 10

Сидя в звенящей тишине, Юля перебирала и перебирала стопку бумаг — небольшую, но весящую как жизнь, — и отказывалась верить себе. Не в этот раз. Не с его ребёнком.

Юлия Владимировна прошла по длинному коридору, машинально кивая коллегам. Подошла к своему кабинету, на несчастную долю секунды встретилась взглядами с Юрием Борисовичем, так же, на долю секунды — с Ольгой. Усилием воли перенесла внимание на маленького мальчика, который с усердием, редко присущим его возрасту, рисовал море: на фоне голубого неба большой белый корабль и дельфинов, играющих в догонялки с морским гигантом.

Годы её работы — бесконечная практика подбадривающих улыбок, отвлечения, концентрации внимания на главном. Умение собраться, отсеять лишнее через решето сомнений, сконцентрироваться, заставлять себя думать, анализировать даже сквозь морок, сон, хроническую усталость. Сосредоточиться на главном…

Все приобретённые навыки навыки исчезали под гнетом липкого страха, смывались холодным потом, дрожью в руках. Остро хотелось развернуться, уйти, не оборачиваясь. Сослаться на больничный, отпуск, взрыв Солнечной системы. Остановку сердца, дыхания, гибель головного мозга.

Юля привычно отвлекла малыша игрушками, шутливыми разговорами о преимуществах Супермена перед капитаном Америка и наоборот. Выслушала восторженный рассказ о море, дельфинах, ракушках, курином боге — камне с дырочкой, исполняющем желания, плане стать пожарным, когда вырастет. Осмотрела, пообещала дать послушать в стетоскоп, если Тошка, как представился мальчик, будет вести себя хорошо.

— Что с ним? — Все задают этот вопрос. Ответ у Юлии Владимировны всегда разный. В этот раз ответить было неимоверно сложно, почти невыносимо. — Каковы наши дальнейшие действия? — продолжил Юрий, отстранённо, профессионально глядя на Юлию.

Словно сверху вниз, будто говорил не с любовницей о жизни собственного сына. Выдержка, которой катастрофически не хватало Юле — та держалась из последних сил.

— Для начала давайте проведём дополнительные обследования, уточним… — Юля переводила спокойный взгляд профессионала с одного родителя Тошки на другого, запретив себе выдавать эмоции.

— Возможно, это ошибка? — встрепенулась Ольга.

Неизбежный вопрос, крупица надежды, которой недопустимо лишать. Отринуть страшную, до одури пугающую реальность. Дать необходимое время на принятие.

— Вероятно, — спокойно кивнула Юля. — Давайте поступим следующим образом…

Она долго перечисляла, что необходимо сделать, как поступить, куда обратиться. Обычно все данные записываются на бумаге, перепуганные родители попросту не в состоянии сосредоточиться на важной информации, мысли разлетаются, как перепуганные птицы, но не в этот раз. Юрий понял, запомнил с первого раза.

— Юля, ты же понимаешь, что это не ошибка, — глухо сказал Юра, когда Ольга уже вышла с Тошкой, увлеченным новой игрушкой — стетоскопом.

— Нам всё равно необходимо это для протокола… Дай ей неделю, — выдохнула Юля, говоря о той, к кому ревновала бесконечно долгие годы.

Сейчас всё становилось незначительным, напускным, как смывающаяся краска на мебели из рассохшейся древесины.

— Спасибо.

Случай без серьёзных осложнений, хорошие шансы, быстрая откликаемость. Лечение, назначенное своевременно. Препараты, которых не достать, но «для своих» — находились. Лучшие специалисты… Почти победа.

Юлия Владимировна не любила сюрпризы. В её работе редко случались хорошие сюрпризы. Любой «сюрприз» в детском отделении гематологии и онкологии заставлял застывать, останавливаться, сжиматься, лишь для того, чтобы начать всё сначала, часто с полного нуля.

Из любой безнадёжной ситуации должен быть выход. Должен! Юлия искала бесконечно, не давая себе права на отдых. Она забыла, когда последний раз смотрела кино, читала книгу, разговаривала с подругой, занималась любовью. Всё забыла. Запечатала чувства, желания, саму жизнь на сургуч.

Позволит себе крошечную роскошь — демонстрацию незначительной эмоции, остальные прорвутся, как гнойник, не дадут ясно мыслить, поглотят, завалят под руинами несколько жизней.

Юля сидела в тишине дома. Снова и снова перебирала врачебную документацию, ответы из фондов, от благотворителей, зарубежных клиник, мысленно перебирала любые, самые невероятные варианты излечения Тошки. Точно знала ответ на вопрос, — без высоких технологий, баснословных сумм не обойтись, однако не переставала искать другие возможности. Из любой безнадёжной ситуации должен быть выход. Должен!

Разговаривала ли она с Юрием в эти долгие месяцы? Практически нет. По делу, по факту, всегда натыкаясь на удивительно спокойный взгляд, который вселял уверенность не только в Ольгу, но и в Юлию Владимировну…

Последний раз они разговаривали не как отец пациента и врач в день госпитализации Тошки, после того, как Юля максимально подробно объяснила родителям, что ожидает их маленького сына, а значит — и их самих.

— Я не развожусь, не сейчас, — только и сказал Юрий.

— Не о том думаешь, Андреев, — только и ответила Юля.

Развод — не тема для обсуждений, раздумий, сомнений. Не сейчас. Скорей всего никогда.

Они закрылись друг от друга панцирем социальных связей. «Мы коллеги», «врач — пациент», «отец пациента — врач». Дистанция облегчала общение, словно снимала чувство вины, которое постоянно преследовало Юлю.

Иррациональное, снедающее всё живое в душе и сердце чувство… Плата за грехи? Бумеранг, запущенный девять лет назад, который вернулся самым извращённым способом?

В рассуждениях, ощущении вины не было смысла, как не было смысла в жалости — преступные чувства, недопустимые. Скрытые за спокойной улыбкой, дружелюбием, флиртом с коллегами, подбадривающими разговорами с Ольгой.

Юля отбросила стопку давно выученных наизусть бумаг. Начала готовить привычными, размеренными движениями, хотя есть её деликатесы некому. Отец с мамой не частые гости в загородном доме дочери. Ким, пользуясь настроением матери, часто оставался в интернате с друзьями. Адель становилось сложнее и сложнее приезжать. Юля сама отвозила ей подарки, кулинарные изыски, просиживала в маленькой квартирке часами, коротая время за беседами, находя в незамысловатом времяпровождении отдушину.

От плиты отвлёк звонок домофона, на экране появился Симон.

— Привет, Кима нет, — сказала Юля, пропуская бывшего мужа на порог.

— Привет-привет!

Симон зашёл, сверкнув привычной широкой улыбкой. Годы не были властны над его улыбкой. Кудри теперь коротко подстрижены, на висках ранняя седина, веснушек меньше, а улыбка всё та же, и всё тот же дерзкий взгляд победителя.

Уселся на стул у барного уголка в кухонной зоне, который когда-то мастерил сам. Наблюдал за методичными, слегка нервными движениями Юли. Размеренными, как метроном, не лишёнными, несмотря ни на что, откровенной грации и красоты.

Симон всегда вслух отмечал, что год от года отточенные движения Юли становились изящней. Она не менялась, не старела, лишь хорошела. Ей шёл возраст, как шли платья, которые он некогда ей подбирал.

— Я заезжал к Киму, — спокойно произнёс Симон, после того, как окинул пространством взглядом.

— Правда? — Юля оторвала взгляд от духового шкафа.

— Он хочет со следующего года жить в интернате.

— Знаю, — кивнула Юля.

Навязчивая идея Кима не давала покоя как самому парню, так и его матери.

— И что ты думаешь? — Симон прищурил карие глаза, так похожие на глаза плюшевых медведей, которых обожал его сын в детстве.

— Думаю — это глупости, а ты как считаешь? Я обещала посоветоваться с тобой, — ответила Юля, в это время машинально перекладывая рыбные стейки на противень и размешивая сложный соус.

— Так же. Я прямо сказал ему это. Он не спортсмен, Юль. В нём нет злости, адреналина, он не станет ставить на кон всё. У него твоя порода.

— Ах, по-ро-да, — протянула Юля.

— Порода. Созидательная. Киму нечего делать в спорте. Я перевёл бы его в другую школу, сейчас он попросту теряет время.

— Ты ведь сам настаивал на этой школе! — вскинулась Юля.

— Было актуально на тот момент, сейчас — нет. Парень смышлёный, не спортсмен. Его все любят, конечно, никто его не отчислит за мои заслуги, но мужчине нужны свои. Победы Ким достигнет на другом поприще.

— Ты ему это сказал? — Юля в ужасе посмотрела на Симона.

— Он взрослый парень, должен реально смотреть на вещи. Я всегда знал, что стану тем, кем стал, Ким себя в спорте не видит. К тому же, откровенно говоря, учился я всегда дерьмово, хулиганил, для меня спорт в любом случае был выходом, но это вариант не для Кима. Я — это я, Ким другой. Пора ему это признать, начать, наконец, слушать свою мать, — развёл руками Симон.

— И как он? Что ответил? — вздохнула совершенно растерянная Юля. Для неё Ким был ребёнком, а не «мужчиной, которому необходимы собственные заслуги».

— Сказал: «Ладно, подумаю».

— И всё?

— Чего ты ожидала, Юль? Парню не хватает общения со сверстниками. Дом вдали от города, ты его одного не пускаешь никуда, и только поэтому он хочет в интернат. Плавание совершенно не причем. Он сам это прекрасно понимает, но друзья ему необходимы.

Через пару часов, когда стол был заставлен мисками, тарелками, ёмкостями со снедью, Симон не выдержал тишины, которая последовала за коротким разговором по поводу Кима. Устал от нервных и одновременно размеренных движений бывшей жены.

— Может, ты перестанешь мельтешить, расскажешь, что случилось? — одернул он Юлю.

— Ничего, — огрызнулась та.

— Врать мне не надо. Я с тобой не один год прожил, к добру ты столько не готовишь. Роту голодных новобранцев на ужин позвала?

— Ничего не случилось, — угрюмо повторила Юля.

— А есть ли у тебя водочка, дорогая моя? — вдруг вопросил Симон. — Сил нет, как надоели французишки с их винишком, коньяком из сухих сортов винограда. Отрава, честное слово! Хочется водочки с селёдочкой, с отварной картошечкой, укропчиком, солёным огурчиком… О-о-о…

— Есть! — Юля рассмеялась впервые за всё то время, пока маленький, совершенно особенный пациент находился в её отделении.

— Составишь компанию?

— А давай! — махнула рукой Юля, довольно улыбнувшись.

Пять минут передышки перед завтрашним днём, бессонной ночью. Перед липким страхом, бесконечно снедающим чувством вины. Крошечная слабость в череде покрытых мраком дней.

Через час раскрасневшиеся щеки Юли красноречиво указывали, что выпила она больше, чем рассчитывала. Координация не нарушена, как и речь, но подавляемые эмоции давали о себе знать. Вдруг начали прорываться наружу, проступали то слезами, то истеричным смехом.

— Бумажки, которые ты перечитываешь каждые пять минут, того пацана? — спросил Симон, ткнув пальцев в распечатку.

Между делом, где-то после второй рюмки, Юля рассказала о сложном пациенте, об осложнениях, с которыми они пока справляются. Пока. Но это тупик, из которого практически нет выхода — это не лабиринт, а глухая стена бюрократии, протоколов, хронической нехватки средств.

— Да, — кивнула Юля.

— Всё настолько плохо? — Симон нахмурился. Он прожил не один год с Юлей, наблюдал её становление, знал истории многих пациентов, видел победы и поражения…

— Просто неожиданно… и… — стушевалась Юля.

— Юль… что-то я не помню у тебя такого эмоционального вовлечения. Ты хорошо себя чувствуешь? Адель говорила, ты сильно болела. Может, тебе стоит подумать об отпуске? Хочешь, приезжай ко мне, места хватит.

— Антон сын Юры, — выпалила Юля.

Всё-таки она выпила лишнего, попросту не смогла сдержать эмоций, а Симон… Симон был тем, кому просто довериться.

— Какого Юры? — нахмурился Симон.

— Того Юры. — Юля выделила «того» так, что даже глупый понял бы, а Симон глуп не был.

— Ты до сих пор с ним, что ли? — Симон уставился тёмными глазами на бывшую жену, слегка нахмурился, почти мгновенно поменял выражение лица на благодушно-заинтересованное. — Он вроде женат был, развёлся?

— Нет, не развёлся… — Юля отвела взгляд, «и не разведётся», — хотелось ей добавить, но она промолчала. — Наверное, не с ним… я не знаю.

— Лихо тебя, маленький, — тряхнул головой Симон. — И всё же, в чём трудность-то?

— Я боюсь, жалею, я не могу его лечить… а тут ещё и эта дрянь!

— Почему ты не можешь его лечить? — Симон склонил в голову вбок, внимательно оглядел Юлю с ног до головы и обратно, словно угадывал какую-то загадку.

— Потому что я спала с его женатым отцом! — почти выкрикнула Юля.

— Че-е-его?! — протянул Симон, округлив глаза. — Юльк, ты себя слышишь? Совсем сдурела? Давай по порядку. В твоем отделении есть условия для пацана?

— Есть.

— Может, он какой-то особенный, у него органы иначе устроены, кровь не такая? Синяя, например.

— Нет.

— Выходит, сколько я тебя помню, а помню я тебя с шестнадцати лет, — ты либо училась, либо работала, либо училась и работала одновременно. Я тебя в неделю полтора дня от силы видел все годы нашей совместной жизни. Ты защитила кандидатскую, одно название которой нормальный человек прочитать не сможет. Забила на меня, наш брак. У тебя сын растёт у бабушек и всерьёз считает, что в интернате ему лучше. И теперь, после стольких лет, ты рассказываешь, что не можешь лечить какого-то мелкого пацана?! — Симон говорил громко, смотрел прямо и не дождавшись ответа, продолжил: — Я тебе так скажу: перестань страдать херней. Спала ты с его отцом или нет — на скорость не влияет. Лови свои доли секунды и побеждай. Ты сейчас не стоишь на краю бассейна, ты уже в воде, тебя некому поймать, некому помочь, но дело в том, что ты точно видишь, куда тебе нужно плыть, ты знаешь, как тебе нужно это сделать, и ты это сделаешь.

— Как много слов, Симон! — вспыхнула Юля.

— Проще? Училась, знаешь, можешь — будь любезна своё «не могу» засунуть себе в одно место. Могла до этого, сможешь и сейчас. Ты уже лечишь, а легко тебе или тяжело — неважно. Важно, что ты уже это делаешь. И успешно, сама говорила.

— Да… до последних событий!

— Не нагнетай, лучше включай свои золотые мозги. Слёзы никому не нужны, усталость никого не интересует, высыпаешься ты или нет — никому не важно и уж точно не должно касаться мелкого.

Юлия вздохнула, внимательно посмотрела на Симона, молча налила себе, выпила одним махом, ещё раз налила и выпила, всё это под заинтересованным взглядом бывшего мужа.

— А знаешь, ты прав. Потом волосы на голове будем рвать… А сейчас… — Юля кокетливо улыбнулась, немного скованно, умение флиртовать забылось за давностью лет, да и было ли оно. — Не хочешь ли ты помочь не только словом, но и делом? — почти пропела Юля, накручивая на палец прядь.

— Чем именно? — Симон улыбнулся.

— Займись со мной сексом, что ли…

— Выпей ещё и не говори ерунды, — после минутной паузы ответил Симон.

— Нет? — удивилась Юля

— Естественно, нет, — спокойно повторил Симон.

— Не такая красивая, как раньше? — Юля смотрела на бывшего мужа с откровенным вызовом.

— Поражаюсь тебе, Юлька, — добродушно улыбнулся Симон. — Насколько же у тебя лабильные моральные принципы и гибкая совесть. Кто ты, женщина? Что ты сделала с девочкой, которая до брака отказывалась грудь показать?

Симон продолжал улыбаться, как ни в чём ни бывало. Словно не было между ними разрушенного брака, Юлиной измены, сегодняшнего разговора. Не случались победы и поражения. Не было боли, радости, любви — ничего не было.

— Выросла, — пожала плечами Юля и прищурилась, вызывающе поправляя декольте: — Точно нет?

— Нет, хоть и заманчиво. — взгляд Симона изменился, красноречиво потемнел, пробежался по светлому платью, тонкой талии, остановился на линии декольте, очертил контур губ… Оценивающе, раздевающее, нахально, так, как отвыкла Юля. — Красивая ты, маленький.

— Что, о собственном нравственном облике печёшься? — усмехнулась Юля, уже приняв отказ. Нет, значит, нет.

— Не пострадал бы мой нравственный облик. Я несвободен, — заявил Симон, откусывая с хрустом солёный огурец.

— Ого! — От неожиданности у Юли выпала вилка, которой она ковыряла стейк. — Расскажи-ка!

— Что именно?

— Всё! Молодая? Очень красивая? Модель? Спортсменка? Кино-дива?! — сыпала предположениями Юля.

Симон редко рассказывал бывшей жене о личной жизни. Порой становилось понятно, что время он проводит не один, иногда это было очевидно, но точной информации не были ни у Юли, ни у Адель.

— Уже не хочется секса? — засмеялся Симон, напомнив того мальчишку, который много лет назад догнал девочку на пыльной дороге, ведущей в монастырь.

— Не очень-то и хотела, — отрезала Юля, не соврав.

Она действительно не слишком хотела секса с Симоном. Просто… настроение, одиночество, гормоны, алкоголь.

— Не сомневаюсь в этом, — еще раз засмеялся Симон, похоже, услышанное откровение его не расстроило. — Не знаю с чего начать.

— С самого начала, — подсказала Юля.

— Не модель, не спортсменка, и не слишком красивая. Ты, Юлька, многим красивей. Моя соседка, недавно переехала. Познакомились в кафе. Обычно я дома кофе пью, никак не привыкну, что ради паршивой чашечки нужно куда-то тащиться, но ради неё начал выходить по утрам. Понять хотел, что меня к ней тянет, ведь ни возраст невнятный, ни пол. Мышь серая, обыкновенная…

Юля невольно улыбнулась. Действительно чудеса, любимец женщин и фортуны и вдруг… «серая мышь».

Симон продолжил:

— Решился, пригласил по-соседски на кофе. Она сидит, молчит, улыбается. Бледная, лохматая, синие пряди в какую-то растрепанную буклю на макушке собраны, зелёные лосины, футболка с жутким принтом, сланцы. Чудище блаженное. Молча развернулась и другую сторону от моего дома отправилась. Подумал, что испугал девочку, оказалось, нет. Пришла через пятнадцать минут с круассанами.

— Кто же она, это твоё чудище блаженное?

— Редактор спортивного издательства. Она из России, Нижний Новгород, школу заканчивала в Праге, окончила Сорбонну, потом университет Хартфордшира, журналистику, чтобы попасть на стажировку именно туда, куда хотела. Работоспособность нечеловеческая, планы, как у Бонапарта, не хотел бы я быть её конкурентом, — усмехнулся Симон.

— Продолжает ходить с прядями и в жуткой футболке? Надеюсь, ты прививаешь хороший вкус девушке? — улыбнулась Юля.

Не может быть, чтобы Симон Брахими, который ценил женскую красоту больше всего на свете, потерпел рядом с собой «чудище», пусть и «блаженное».

— Как сказать… Иди, говорит, нахрен, дорогой мой человек. И представления свои о прекрасном забери с собой. Меня перья на голове устраивают, лосины тоже.

— Неужели? — Юля не сдержала смеха, представляя лицо Симона в тот момент.

Симона и цветные «перья». Симона и его спутницу в лосинах. Симона идущего нахер со своими представлениями о женской красоте.

— Помимо трёх европейских языков она в совершенстве владеет «нижегородским диалектом», так что послали меня значительно дальше тривиального хера, маленький, — засмеялся в ответ Симон. — И знаешь, я всё решить не могу, когда она мне ближе. Когда в отвратительном костюме клерка отправляется покорять издательские вершины или в спортивных штанах, или когда вовсе без одежды. Говорю же — чудище блаженное.

— Чудище… — Юле оставалось только удивляться метаморфозам бывшего мужа.

Они еще болтали, выпивали, вспоминали былое, строили планы на будущее, мечтали… Симон мечтал точно.

— Без операции не обойтись пацану? — уточнил Симон, вернувшись к тому, с чего начали.

— Нет, — подтвердила Юля. — Как всегда: нет средств, нет квоты. А у нас банально нет времени! У меня лоб железобетонный, но чиновничью систему не пробить! Сейчас всё, что в наших силах — это поддержать, но ни решить, ни вылечить ребёнка не можем. Я даже ещё не говорила с родителями. Это просто пиздец, блядь, какой-то!

В приступе раздражения, не выдержав, Юля скинула тарелки со стола, будто звон битого фарфора и стекла мог решить проблему. Вернуть здоровье маленькому мальчику. После смотрела, как Симон терпеливо собирал осколки и мыл начисто пол. Закончив, он наконец снова сел напротив Юли.

— Что ругаешься — это хорошо. Что матом — ещё лучше. Только не забывай, что профессия — это твой добровольный выбор. Ты в ответе за пацана, за других мальчишек, девчонок, судьбы их родных. Или ты позволишь себе раскисать, или будешь делать то, что должна. Ты слишком многим заплатила, Юль, чтобы сейчас отступить.

***

Тихое дежурство, без происшествий, рутинное, усталое, с чередой процедур, назначений, мыслей, всего того, что не заканчивается никогда. Силы истощаются, нужды отделения — нет.

Обход перед сном, попытка уснуть самой, которая не увенчалась успехом. Настенные часы показывали двадцать три пятнадцать.

Юлия мысленно прокручивала диалог с Евгением, сотый, если не тысячный по счёту. Его раздражённое: «Я не волшебник, Юля. Поверь, я делаю, что могу. Больше, чем могу!». Она продолжала настаивать, искать пути решения, пытаться найти ту единственную лазейку, чтобы отвоевать Тошку из лап костлявой. Нажимала на все возможные рычаги воздействия, Евгений стал одной из них — ближайшей, административной.

От мыслей оторвал звонок телефона, Юля быстро глянула на имя звонившего. Евгений.

— Зайди ко мне, срочно, — коротко отдал приказ начмед.

Юлия Владимировна одёрнула халат, бегло посмотрела в зеркало, натянула дежурную улыбку, доброжелательность, подобрала внутренние колючки, вставшие дыбом и отправилась к начальству.

— Скажи мне, как ты это делаешь? — вместо объяснения или приветствия выдал Женя.

— Что именно? — опешила Юля.

— Посмотри… — Евгений жестом показал на экран, пригласив за свой стол.

Юля смотрела на электронную копию гарантийного письма об оплате лечения в далёкую клинику и не верила тому, что видит. Не может быть! Подняв все имеющиеся у неё каналы, она не смогла этого добиться…

— Случайный благотворитель… — пробормотала Юля.

— Точно? — уточнил Евгений, не веря Юле на слово.

— Да… такое бывает, — пробормотала она в ответ. «Бывает»… Скорее Луна и Земля, поменяются местами, чем случится подобное с пациентом в обычной областной больнице. — Огромная сумма, перешли мне, Жень… — мысли наконец-то оформились во что-то внятное.

— Пару капель? — предложил Евгений.

— Нет, спасибо.

— Боишься сорваться? — понимающе кивнул он.

— Да, — коротко ответила Юля — ну, а смысл скрывать от бывшего любовника проблемы с алкоголем?

— Ясно. — Евгений пристально посмотрел на собеседницу. — Ты бы отдохнула, когда всё решишь. Иди в отпуск, на тебя смотреть страшно, если честно.

Юля ещё много раз перечитала письмо, перевод, пытаясь понять, откуда свалилось внезапное счастье. Данные Андреева Антона были в базах многих благотворительных фондах, была достигнута договорённость с некоторыми клиниками, в том числе с той, куда направил гарантийное письмо неизвестный благотворитель, не было лишь денег. Банально. Денег.

Вдруг вспыхнуло воспоминание: «редактор спортивного издательства». Недолго думая, несмотря на поздний час, Юля набрала телефон бывшего мужа.

— Юль, что случилось? — ответил бодрый голос Симона.

— Это ты оплатил операцию Тошке? В письме указано французское издательство.

— Вообще-то издательство, не лично я. У меня таких денег отродясь не было и не будет, — ответил Симон.

— Симон, спасибо, я…

— Вот только не надо меня подозревать в каком-то особенном благородстве, хорошо, Юль? Ей нужен был объект благотворительности, здесь это приносит нехилые бонусы. Я всего лишь ей нашёл этот объект. Остальные юристы, менеджеры, экономисты-финансисты.

— Всё равно, спасибо большое!

— Пожалуйста. Пришли потом фото счастливых лиц, приправим сухие факты эмоциями, тоже полезно для дела. — добавил Симон. — Не говори отцу пацана, ладно? Мы хоть и почти родственники, в некотором роде, но…

— Как скажешь, Симон, как скажешь. Любой каприз за ваши деньги, — счастливо засмеялась Юля.

— Молодец! — довольно ответил Симон.

Юля улыбнулась, посмотрела в окно. Видна небольшая парковая зона вокруг территории больницы. Свежая листва давала надежду, пробивалась назло сквозному ветру, ледяному дождю. Пахла жизнью, планами, снами. Возможно искуплением.

Юрий не взял трубку. Юля вспомнила график его работы, безумство, которое творилось в приёмном отделении. Понятно, почему проигнорировал звонок. Ольгу не стала тревожить. Заглянув в седьмой бокс, она увидела маленькую фигурку женщины, спящей рядом с сыном. Оставила сообщение Юре, и сама забылась, наконец, сном. Тревожным, но все-таки необходимым.

Недавно она поднялась к Юрию Борисовичу, вдруг устав от давящей безысходности. От взаимного молчания и взглядов сквозь. Зашла в смотровую, быстро повернула ключ с обратной стороны двери. Смотрела на него и остро понимала, что нуждается в этом человеке, что та пустота, которая образовывается без него, не может уйти, стереться, раствориться, что она остро нуждается в тепле и объятьях. Именно его тепле.

— Антон? — Юрий отреагировал мгновенно.

— Нет, нет, всё хорошо, — тут же рассеяла сомнения Юлия.

Села на голубую кушетку, впитывая облегченный выдох отца, бесконечно волнующегося за сына. Холодные тона смотровой, пластик, металл не добавляли теплоты в атмосферу, и без того пронизанную взаимным молчанием. Их разделяла прозрачная стена. Ледяная.

— Я по поводу Ольги… — Юлия Владимировна вспомнила, о чём хотела поговорить с Юрием Борисовичем. — Она плохо выглядит, ей нужен отдых.

— Юля, — после минутного молчания ответил Юра, — у неё ребёнок умирает, как она должна выглядеть?

Усталость, которая явно проступала на всегда спокойном лице, темнота под синими глазами, сжатые губы, острые морщины — вот что видела Юля перед собой.

— Послушай, хорошо послушай и запомни: он не умирает, он живёт. Сейчас там, внизу, работают люди, днём, ночью. Все, начиная от санитарок и заканчивая самым верхом, делают своё дело и делают его хорошо не для того, чтобы ты или любой другой говорил: «он умирает»!

— Юля…

— Что «Юля»? Скажи мне, что случилось, что ты позволяешь себе подобные слова и мысли? Именно ты позволяешь! Мы ждём высокие технологии, ждём деньги, но у нас есть время ждать, есть возможность поддержать пациента, и мы дождёмся. Десятки людей работают на то, чтобы он дождался, и любой другой ребёнок — тоже. Поэтому, пожалуйста, перестать так говорить и так думать! В седьмом боксе лежит самый настоящий боец, храбрый и жизнерадостный, но ему нужно черпать откуда-то свою силу… Откуда? От родителей, конечно! И что я вижу? Отца, который городит чушь собачью, более того, имеет совесть верить в неё. И абсолютно вымотанную, уставшую мать. Не пытайся объять необъятное, сейчас же займись своей женой. Она круглые сутки в отделении, если свалится, что будет? Тошке необходима мама! Отвези её отдыхать на пару дней, на недельку, пусть бабушки поживут, я присмотрю, в конце концов, волонтёры. Дай ей выспаться, займись с ней сексом, пусть почувствует себя женщиной. Езжайте в дом отдыха…

— Какой дом отдыха? — отрезал Юра.

Юля осеклась, действительно, даже если бы в семье были деньги на дома отдыха, их бы потратили на нужды маленького мальчика, которые росли день ото дня, как снежный ком.

— Давай я дам ключи от дома родителей? Там хорошо, спокойно. Мы с Кимом у Адель поживём в это время, чтобы… не пересекаться.

— Феноменально, ты готова дать мне ключи от дома родителей, чтобы я там занялся любовью со своей женой в терапевтических целях? А если я скажу, что «хата» меня не устраивает, ключи от своей дашь? Невероятно.

— Невероятно то, что Ольга скоро с ног упадёт!

— Спасибо за заботу, Юлия Владимировна, только давай ты не будешь решать, когда и где мне спать со своей бывшей женой, хорошо? И спать ли вообще.

— Почему «бывшей»? — опешила Юля.

— Потому что мы развелись, так случается. Ты должна быть в курсе, что по статистике самое большое число разводов приходится на болезнь ребёнка. Вот и мы — развелись. Не справились.

— Ты ерунду говоришь, Юра! — Юля нахмурилась, отошла на пару шагов в сторону, словно не могла стоять на месте. — Вы живёте вместе — это я точно знаю. Всегда, когда появляется возможность, ты рядом с сыном и женой. Что значит «развелись»?! — она почти перешла на крик.

— Оформили официально то, что было очевидно несколько лет. Мы живём в одной квартире, потому что это рационально сейчас. Более того, мы спим на одной кровати. Я даю Ольге снотворное, слежу, чтобы она принимала другие препараты, иначе она сидит полночи в комнате Тошки и скулит… Тихо так, жутко… У меня серьёзные опасения по поводу её сердца, но она категорически отказывается от консультации. Именно поэтому мы живём в одной квартире. Но извини, я не имею ни малейшего желания заниматься с ней чем либо, поверь, она отвечает мне полной взаимностью. Никакой совместный отдых нам не нужен. Твоя забота трогательна, но абсолютно неуместна. У тебя всё?! — подчеркнул он последний вопрос.

Было ли это всё? У неё? У них?

Юлю не тронули слова о разводе, несмотря на то, что оставаясь с собой наедине, когда хватало смелости смотреть на правду, не жмурясь, не прячась в перинах псевдопорядочности — она понимала, что хотела развода Юры. Он был ей необходим без приставки «Ольга».

Но прямо здесь, сейчас, в эти мгновения всё становилось пустым звуком. Бесцельным сотрясением воздуха едва заметными вибрациями.

— Всё, прости. — Юля повернулась к белой пластиковой двери.

Недавно сделанный ремонт. Новые окна, двери, потолки, ключ с маленьким ярко-красным брелоком, номером помещения, написанным от руки…

— Юля… — Юра удержал её, прижал к себе с силой, как когда-то давно, в прошлой, забытой за ненадобностью жизнью.

Вдруг, как-то слишком внезапно, Юля ощутила, что уже много дней, недель, месяцев все мышцы в её теле напряжены. Она вся, целиком и полностью, от кончиков волос до ступней, словно излишне накрахмаленная ткань — ломкая, недолговечная под воздействием внешних факторов.

— Три минуты, — шепнул Юра куда-то в область её шеи, обдавая горячим дыханием.

Когда-то он просил год — из года в год. Сейчас — три минуты. Молчал, дышал в затылок. А она понимала, что крахмал тает, как под действием воды. И она тает, становится готовой осесть к его ногам бесформенным куском ткани.

— Когда я тебе ближе? Я всё ещё близка тебе, Юра? — Юля резко обернулась, он позволил, посмотрела в упор на человека, которого любила много лет.

Десять… Почти десять.

— Не сейчас. Потом поговорим, — только и ответил Юра.

А что он ещё мог ответить. Мог ли? Была ли готова она к прямому, честному ответу?

— Да, конечно, — кивнула Юля.

Оттолкнула Юрия, повернула ключ, выбралась из кабинета. Пошла длинным коридором, вдоль стен персикового цвета, цветочных горшков, мягких стульев для посетителей, через холл с пятью лифтами. По лестнице вниз, ступая по серым ступеням с красной потертой полосой по краям.

«И мир падёт к ногам твоим, красной дорогой из разочарований и грёз».

Быстро переоделась, отдала последние распоряжения за день, Юля переступила порог областной больницы и поспешила к машине. На ходу накинула капюшон — на улице бушевал сильнейший ветер с градом, который со злобой хлестал по только проклюнувшимся, ещё липким почкам деревьев.

Неумолимо, безжалостно, неудержимо. Не было возможности остановить град и слезы, которые перемешивались с талым льдом, дождём, стекали по её лицу. Всё ещё красивому. Вопреки всему и вся — красивому.

Громкая музыка — личная релаксация. Басы, отдающиеся в животе глухими ударами, которые посылали успокоительные импульсы в виски.

Бум. Бум. Бум.

«Училась, знаешь, можешь — будь любезна. Своё «не могу» засунь себе в одно место. Могла до этого, сможешь и сейчас».

Утром снова её путь лежал в центральный корпус, там — в боковом крыле, на первом этаже, с отдельным входом, который закрыт в это время, — её вотчина. Длинный широкий коридор, стены, расписанные сказочными героями, огромная игровая комната с большим количеством игрушек, часто пустующая, и в самом конце — кабинет. Когда-то у неё был отдельный кабинет, с кожаным мягким гарнитуром, с большим столом и стеклянным, во всю стену, стеллажом.

В конце дня кокетливое настроение и улыбку пришлось собирать по крупицам. Юля шла на выход через приёмное отделение — захотелось перекинуться парой слов с коллегой, которая давно стала близкой приятельницей, почти подругой.

По пути встречала людей, которые терпеливо ожидали своей очереди на приём, УЗИ, плановое обследование.

— Что у нас тут? — спросила у дежурного врача «приёмника»

— Аншлаг, городская закрыта, света нет, всех к нам.

— Н-да…

— В коридорах размещать пациентов будем, — с раздражением бросил дежурный и ринулся вглубь смотровой.

— Не в первый раз, — уже в спину ответила Юля.

Пришлось отодвинуться в сторону, чтобы пропустить каталку с мертвецки бледной женщиной. Спешащие рядом врачи быстро переговаривались между собой, молоденькая медсестра пыталась держать систему и поспевать за быстрыми шагами коллег-мужчин.

— Давай сюда. — Юля забрала из рук сестры полную систему, мигом перехватила и без труда подстроилась под шаги спешащей команды.

— Что, Юлия Владимировна, никак не уйти? — спросил седоволосый доктор с добрыми глазами и кивнул на медсестру: — Леночка справляется.

— Не спорю, хочу тряхнуть стариной.

— Отважная ты дивчина. Не боишься в наш мужской коллектив подниматься?

— Не-а, — улыбнулась Юля, пробежалась взглядом по лицам двух других врачей в хирургических костюмах.

Один, совсем молоденький, скорей испуганный, чем сосредоточенный. Второй — с на редкость спокойным, даже покровительственным выражением лица. Глядя на него понимаешь, что твоя жизнь вне опасности. Он внушал доверие — сразу и навсегда.

— Какие планы на выходные? — услышала Юля обращенный к себе вопрос.

— О, громадьё, — с кокетливой улыбкой ответила она седовласому.

— У молодой и красивой всегда много планов.

— Конечно, Сергей Платонович. — Юлия Владимировна покосилась на спокойный взгляд и улыбку человека, ради которого зашла в тесную кабину лифта, и снова посмотрела на седые, все ещё густые волосы Сергея Платоновича.

На выходе из лифта передала систему Леночке, до отделения осталось два шага — справится. Услышала пару нужных ей слов и тут же спустилась обратно.

Приёмное отделение переполнено. Ясно, что эти трое, которые поднялись в лифте, как и многие другие, сегодня вряд ли уснут, да и поедят урывками — очередное беспокойное дежурство.

***

Медленно перекатываясь, красная мазда ехала по широкой асфальтированной дороге ставшего вдруг элитным посёлка. Юля забрала Кима, отстояла в положенное время в пробке. По-весеннему синело небо, высокое, со слоисто-кучевыми облаками, похожими на взбитые сливки на десерте, который Юлия не могла себе позволить… Её вес стабилен, идеален, как и идеален порядок в мыслях, систематизирован, отключён от помех.

— Мам, кто это? — удивлённо воскликнул Ким, показывая взглядом на серый внедорожник — странную прихоть для человека постоянно проживающего в городе.

— Это ко мне, — коротко кивнула Юля.

Нажала на брелок, чтобы литые ворота, более вычурные, чем хотелось бы хозяйке, открылись как по волшебству. Показала жестом незваному гостю, чтобы тот заезжал.

— Привет, ты вырос! — обратился Юрий к Киму — кареглазому, с широкой улыбкой, веснушками, тонкими чертами лица, более изящными, скорее похожему на деда по материнской линии, чем на отца, несмотря на тёмные кудри и глаза.

— Здрасте, давно не приезжали. — Ким покосился на мать.

Отошёл в сторону. Он был уже достаточно взрослым, чтобы понимать — отец никогда не вернётся, мать его не ждёт, а Юрий Борисович не просто прежний коллега деда или друг матери…

Понимать, что этот мужчина значит многое для его матери. Возможно, не осознавать до конца, не принимать, но найти в себе силы на беззаботные шутки и короткое:

— Мам, я пойду, я не голоден, нас хорошо покормили.

— Да, конечно, — растеряно пробормотала Юля.

— Схожу к Валентину? — Ким воспользовался растерянностью матери, отпрашиваясь к приятелю на другом конце широко раскинувшегося посёлка.

— Да, конечно, — нахмурилась она.

— Я ушёл! — на ходу бросил Ким, пока мама не передумала.

— Проходи.

Юля открыла дверь для мужчины, которого не ожидала увидеть больше никогда на пороге этого дома.

— Ты спрашивала, близка ли ты ещё для меня… спрашивала, когда ты мне ближе. Я знаю ответ на первый вопрос — близка, — и не знаю на второй вопрос… Всегда? — вдруг произнёс Юра.

— Близка, когда надеваешь бесподобные наряды, всегда идеально сидящие, наверное, стильные или модные… я далёк от этого, — продолжил он после минутной паузы. — Близка, когда, сидя на собственной кухне, устраиваешь пьяную истерику из-за собственного мужа. Близка, когда заходишь ко мне «на пять сек», только чтобы показать краешек нового белья, и тем самым почти лишить меня работоспособности на целый день. Близка, когда на тебе самое простое белье, хоть бабушкины панталоны. Близка, когда ты прикрываешь ладонью растяжку на животе, маленькую, но тебя она нервирует настолько, что ты и во сне её прикрываешь. Близка, когда ты была блондинкой, но и когда перестала краситься, вернула природный цвет волос — близка. Всегда близка, я не могу выбрать. Когда ты хлопаешь дверью, уходишь, злишься, когда спишь с другими, когда на голубом глазу требуешь от меня переспать с женой. Когда кажется, что ты сошла с ума или я, или мы вместе. Я не знаю, когда ты мне ближе. Сколько мы уже вместе?

— А мы ещё вместе? — Юля нагнула голову, посмотрела на говорящего исподлобья.

— Похоже, что это неизбежно.

— Девять лет, почти десять, — ответила она на вопрос.

— Десять… Десять лет лжи самим себе, окружающим. Не надоело, Юль? Тебя ещё не тошнит от всего этого? Я давно себе противен, а ты ничего, смотрю — держишься молодцом. Обрастаешь шкуркой цинизма, и не поверишь, что ты — это ты.

— Слышала уже такое, — горько улыбнулась Юля.

— И где же? — усмехнулся Юра.

— Ерунда, Симону предложила заняться сексом, в ответ он сказал, что у меня на редкость лабильные моральные принципы и гибкая совесть.

— Повезломужику, сошёл с этого поезда.

— Тебя не интересует, переспали ли мы?

— Нет, — отрезал Юра. — У меня такая же гибкая совесть и лабильные моральные принципы. Мы с тобой одной крови, если можно так сказать. Нас точно ждёт отдельный хирургический ад.

— Я не хирург, — отчего-то улыбнулась Юля.

— Пупс, я забронировал тебе местечко почти десять лет назад. Но я приехал не обсуждать наше совместное пребывание в преисподней.

— Зачем?

— Предложение тебе делать, официальное. Могу даже на одно колено встать или, хочешь, на оба? — пожал плечами Юря.

— Не вовремя, Юра, — отвернулась Юля.

— Всегда не вовремя. И всегда будет не вовремя. Что тебя останавливает? Тошка выздоровеет, Ким будет учиться, Мы, наконец, будем жить нормальной жизнью, без гибкой совести, а с нормальной. И вдруг нас не примут в ад за хорошее поведение? Звучит, как хороший план?

— Ольгу ты как собираешься вписывать в этот хороший план?

— Послушай, тебя интересует бывший муж, ну, помимо тех гениальных моментов, когда ты решаешь с ним переспать? Тебя волнует, с кем он живёт и почему?

— Нет, — усмехнулась Юля. Порой она вообще забывала, что когда-то была замужем.

— Отлично! Вот и Ольге никакого дела. Абсолютно. Если бы не обстоятельства, она бы не посмотрела в мою сторону больше никогда в жизни. Мы вытащим Тошку и начнём жить каждый сам по себе, в любом случае. В любом. — Он замолчал, Юля не стала продолжать эту тему.

«В любом» — звучало страшно, слишком обречённо, с настолько глухим отчаянием, что копать глубже не стоило.

— Юр, не сейчас. Потом, позже, после ясных результатов лечения Тошки. Сейчас я не смогу. Возможно не такие и гибкие у меня принципы, а возможно, я просто боюсь кары божьей.

— Хорошо, не сейчас, но ты не отказываешься?

— Нет, я не отказываюсь, просто мы подождём благополучного исхода операции, пройдём курс реабилитации с Тошкой. Ты заставишь Ольгу заняться сердцем, отдохнуть. Понимаешь, я не хочу впопыхах. У меня всю жизнь всегда всё не вовремя, не в то время, не с тем человеком. С тобой я хочу иначе.

— Так вы теперь будете жить здесь? — спросил утром Ким, не выразив удивления, когда увидел утром на кухне Юру, лишь неловко отвёл взгляд от счастливой матери.

— Не каждый день, Ким, чаще я в больнице, с Антоном.

Юрий не считал нужным скрывать правду от подростка. Юля же часто делилась историями пациентов, клиническими случаями с сыном, как когда-то делал её отец.

— Понятно…

— Однако, мы с твоей мамой решили пожениться, возможно, летом или к осени, как ты на это смотришь?

— Ну… вы решили, вы и женитесь. — Ким недовольно отвернулся в окно, мальчишеская ревность явственно читалась на его лице.

— Ким? — Юля взволнованно посмотрела на сына.

— Мам, только не начинай! Ничего я не сделаю, из дома не стану уходить и всякое такое, что там пишут в ваших дебильных книгах по психологии подростков. Решили жениться — женитесь, это же ваша жизнь, не моя.

— Ты вырос Ким, так быстро… я и не заметила, — растерялась Юля.

— Дедушка тоже говорит, что не заметил, как ты выросла, — тут же нашёлся Ким. — Отец заезжал, — быстро перевёл он тему. — Мы говорили о моём будущем. Я хочу уйти из спортивной школы, собираюсь поступить в химико-биологическую, медицинский класс, что скажешь?

— Ох, Ким, это так сложно… Мне было очень сложно там учиться, — вздохнула Юля.

— Я-то поумней тебя буду, — Самоуверенность отца, амбиции, гены чемпиона расцвели пышным цветом.

— Тогда дерзай, учебники принесу, будем заниматься всё лето, когда я не смогу — дед поможет.

— Я могу помочь, — отозвался Юрий, — но при одном условии — называй меня на «ты».

— Как скажешь, Юра, — ответил Ким, с полным ртом блинов, пережёвывая, нагло, даже вызывающе глядя на собеседника.

— Он у тебя нахал, Юля Владимировна, — по-доброму усмехнулся Юра.

— Алжирская кровь, — напомнила Юля, с улыбкой глядя на сына.

— Точно, я и забыл, — точно так же улыбнулся Юрий.

***

Юля перечитала гарантийное письмо ещё раз, зачем-то скопировала себе. Отправила сообщение Симону с очередной благодарностью и даже — невиданная редкость, — воспользовалась смайликами, потом позвонила Юре.

Юрий Борисович не брал трубку. Вспомнила его график, безумие в приёмном, поняла — почему. Ольгу Юля не стала тревожить. Заглянула в палату, увидела маленькую фигурку женщины, спящей рядом с сыном.

В итоге оставила сообщение Юре, и забылась лёгким сном, тревожным, ловящим любой звук, но все-таки это был сон, почти здоровый.

Во время утреннего обхода Юля не застала Ольгу. Сразу после поднялась в отделение гинекологии. Зашла в палату, где проводил обход Юрий Борисович с новым заведующим, и тихо стояла в стороне, наблюдая за манипуляциями рук и спокойным взглядом хирурга. Взглядом, которому веришь раз и навсегда, который не оставляет места для сомнений, страха, неудачи. Все сомнения он забирает себе, выдаёт взамен шутливые разговоры, лёгкие заигрывания, отвлечение от неизбежного волнения.

Пациентки не обратили внимание на зашедшую женщину в белом халате. Она была безупречно красива, красива настолько, насколько позволяло воображение. Красива естественной, не вызывающей красотой, но стоило остановить на ней взгляд, тут же хотелось разглядывать тонкий профиль, акварель румянца, глубину вдумчивых глаз. Не хотелось отводить глаза от этой женщины.

Если бы не бейдж, никто бы не усомнился, что перед ними древнеславянская княгиня, которая невероятным образом оказалась здесь, на территории областной клинической больницы, в обычной палате, среди простых смертных.

— Юля? — Юра обратил внимание на зашедшую, с тревогой всмотрелся, теряясь в догадках, каждая из которых пугала до озноба в конечностях. — Юлия Владимировна?

Замерли даже пациентки, ощутили в воздухе напряжение. Увидели мелькнувший ужас в глазах любимого доктора: «милый такой»; «обаятельный»; «о-го-го бы я с ним закрутила, будь лет на двадцать моложе», и замолчавшего заведующего.

Юля молча протянула бумагу Юре, дождалась, когда тот прочитает. Вчитается раз, ещё раз, ещё и ещё, пока из взгляда не исчезло объяснимое неверие. Юра тут же обнял Юлю ближе, чем позволяли формальности, а она не только позволила это сделать, но прижалась всем телом, наплевав на приличия. Быстро передала волшебный листик с распечатанным гарантийным письмом заведующему гинекологическим отделением, который молча наблюдал за мизансценой в его владениях. Спросила из-за плеча Юрия Борисовича:

— Что у вас сегодня?

— Ничего сложного, — тут же ответил заведующий. — Юрий Борисович, занимайтесь формальностями, я возьму ваших пациенток.

Недовольный шепоток пробежался по палате. Никому не нужная перетасовка. Вместо «милого» доктора совсем другой, возможно, не менее милый, но другой.

— Итак, милые дамы. — Юлия Владимировна оглядела палату на пять коек. — Кому-то сегодня несказанно повезло, её будет оперировать Са-а-ам! — она кивнула за заведующего. — Если бы не срочные дела, я бы не отказала себе в удовольствии быть прооперированной сам-и-им, — она многозначительно улыбнулась свои слова.

Они шли длинным коридором. Юля спешно рассказывала всё то, что уже удалось решить, перечисляла то, что предстоит.

— Мы уже готовим Тошку. Думаю, лучше ехать тебе, Ольга в это время пусть сердцем займётся. Решать, естественно, вам, но я уверена, что твоё присутствие будет рациональней. Сейчас к Евгению Павловичу, и за работу.

Юра быстро кивал, давая понять, что запомнил информацию. Юля знала, что ему не нужно повторять дважды, объяснять значения слов. Они говорили на равных, одинаково мыслили, формулировали, понимали, чувствовали.

— Пупс! — вдруг воскликнул Юра.

Он вдруг встал как вкопанный, испугав Юлю. Холодный пот высыпал на спину, острые, колкие мурашки пробежали вдоль позвоночника, говоря: «Не учла? Забыла? Не решила?»

— Пупс, какой сегодня день? — выдал Юра, глядя на Юлю.

— Хороший сегодня день, Юра, — пожала плечами Юля.

Хороший день! Замечательный!

— Сегодня у нас десять лет. Десять. С ума сойти, какое совпадение. — Он поцеловал Юлю, наплевав на то, что могут увидеть, подумать, разболтать. Для него всё было решено.

— Разлюбезные брачующиеся, это лечебное заведение, а не бордель, — послышался голос бессменного начмеда — Евгения Павловича. Жени. — Юрий Борисович, Юлия Владимировна, у нас осталась масса формальностей, и я намерен решить их сегодня, желательно до конца рабочего дня. Прошу — он открыл дверь в свой кабинет. — Вы чего, как подростки в самом деле, совсем обалдели? — недовольно отчитал сотрудников Женя, когда захлопнулась дверь за спиной. — Выговор вкачу за аморальное поведение.

— Женя, мы с Юрой решили оформить отношения, — зачем-то ляпнула Юля, наверное, не хотела больше молчать.

— Я рад, но давайте оставим интимные подробности за пределами лечебного заведения. Врач существо бесполое, а вы… коллективчик подобрался! — Начмед качнул осуждающе головой, пряча улыбку и продолжил беспристрастным, официальным тоном, возвращая разговор в деловое русло: — Юлия Владимировна, вы подготовили документы?

— Встретимся в десять? — в спешке сказал Юра.

Они вышли из кабинета Евгения. Каждый со своим планом действий на сегодняшний день и ближайшие полгода. Прежде чем удалиться, Юра набрал номер телефона Ольги.

Она ещё была не в курсе, что в тот день судьба её ребёнка была решена. Жизнь почти выиграна, вырвана из лап костлявой. Оставалось так мало и так много одновременно.

Профессионализм. Удача. Вера.

Эпилог. Он же пролог

На грани сна и яви она ещё раз пробежалась по сообщениям в телефоне, а по сути — в своей душе.

«С десятилетием тебя, родная».

«Я помню каждый год этого десятилетия».

«Я обожаю каждый месяц из этих лет».

«Я люблю каждый день из этих месяцев».

«Я ценю каждый вздох из этих дней».

На прощание она услышала короткое: «В десять».

Всё было готово к десяти, она была готова. Шёлк простыней, прохлада комнаты… Только ночь разделяла их.

На грани сна и яви она услышала щелчок двери, потом тихие шаги.

Неспешный диалог мужских губ и женской шеи. Запаха улицы и свежести геля для душа. Влажных волос и шёпота.

Она смотрела на розы у себя перед глазами. Кустовые, нежные. С полупрозрачными листиками, которые источали тонкий аромат.

— С десятилетием тебя.

— Роз тоже десять?

— Одиннадцать. Мне нужен следующий год.

Конец

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Эпилог. Он же пролог