Душа неприкаянная (СИ) [Flikey_ok] (fb2) читать онлайн

— Он отключен.

— Что? — Тилль окончательно проснулся.

Он встал и подошёл к окну, отодвинул штору. Шёл дождь. Серый, пропитанный влагой воздух, мокрые птицы на козырьке крыши, машины, с шумом проезжающие под окном. Тилль снова задёрнул штору и включил свет, посмотрел на часы. Было восемь утра.

— Отключен, ты куда-то пропадаешь. Тилль?

— Да не пропадаю я никуда, я понять пытаюсь. У Рихарда мобильник отключен, и никто не знает, где он. Это же полный бред.

— Постой, это ещё не всё. Я звонил Шнайдеру, подумал, может, он что знает.

— Он знает? — Тилль побрёл на кухню.

— Нет, то есть, может и знает, да только его телефон тоже не работает.

— Тоже отключен? — Тилль взял с полки кофе, засыпал в кофеварку, включил её и сел на стул.

— Да не совсем. Иногда отключен, а иногда гудки идут. А один раз, — Якоб замолчал, и Тилль слушал его тяжелое дыхание в трубке.

— Что? — не выдержал вокалист.

— Не сочти меня психопатом, но однажды я позвонил Шнайдеру, а трубку взяла какая-то женщина.

— Не сочту, — улыбнулся Тилль. — Значит, там всё в порядке. — Он даже немного успокоился.

— Подожди ты радоваться, ничего там не в порядке. Эта женщина, она говорила странные вещи, я ничего не понял.

— Она на каком языке говорила?

— На английском. Тилль, я не шучу. Она сказала мне, что Шнайдер — светлый мессия.

— Чего?! — Тилль от неожиданности выронил телефон, но схватил его на лету и снова приложил к уху. — Чего она сказала? Шнайдер — мессия. Мне не послышалось?

— Нет, тебе нет. А я вот не уверен, что она сказала именно это. Там треск такой был. Помехи сплошные. Может, «у него светлая миссия», хотя мне кажется, она всё же сказала: «Шнайдер — светлый мессия».

— А больше она ничего не сказала? — кофеварка отключилась , и Тилль, наконец, налил себе кофе.

— Сказала. Она сказала мне, что стяжательство — грех.

— Чего? Стяжательство?

— Да, — Якоб замолчал.

— Ты разыгрываешь меня, да? Ты решил с утра пораньше позвонить мне и разыграть меня. Тебе кто-то сказал, что я пришёл домой под утро, и ты решил пошутить, подумал, что я спросонья не соображу, что к чему? Рихард?

— Нет, Тилль, поверь мне, я абсолютно серьёзен.

— Ах, да, Рихард же не мог, ему неоткуда было знать, что я лёг спать в полчетвёртого. Пауль?

— Нет, — Якоб начинал сердиться. — Никто мне не звонил и ничего не говорил. Я вчера должен был созвониться со Шнайдером, мы договаривались встретиться в выходные, но он не позвонил. Я начал беспокоиться, позвонил сам. Но Шнайдер не брал трубку. Через пару часов я набрал ещё раз, но опять ничего.

— Ты сейчас говоришь точь-в-точь как Круспе. Он мне, когда неделю назад звонил, теми же словами говорил.

— А почему же ты никому ничего не сказал?

— Да потому, что всё это бред какой-то. Шнайдер — взрослый мужик, и нечего за ним, как за маленьким, бегать. Не приехал, значит, так надо.

— Тебе в голову не пришло, что с ним что-нибудь могло случиться?

— Вот и Рихард то же самое спросил.

— Тилль, ты новости видел с утра?

— Новости? — Тилль растерялся.

— Да, с самого утра. Шестичасовой выпуск.

— Нет, я спал.

— Так вот, ты спал, а я смотрел и видел, что в Перу ночью произошёл взрыв аэродрома.

— Центрального? Теракт?

— Нет, какого-то маленького. Но дело не в этом. Там ФБР расследует какое-то громкое дело, что-то с наркотиками. Там чёрт знает, что творится.

— А какое это всё имеет отношение к Шнайдеру? Он же не наркодилер.

— Не знаю, просто мне всё это не нравится. Я чувствую, что Рихард поехал туда.

— Так это можно проверить.

— Как?

— Давай сообщим в полицию, пускай они проверят все вылеты из Нью-Йорка в Перу.

— Тилль, кто это будет проверять. Умоляю тебя. Там сотни самолетов, и ещё сотня частных, это нельзя проверить. К тому же, что мы скажем в полиции?

— Скажем, пропали Рихард Круспе и Кристоф Шнайдер.

— Где?

— В Перу.

— Перу — это Южная Америка, и полиция Берлина не станет заниматься этим.

— Да, ты прав. Это я глупость сморозил. Так может нам поехать туда и заявить в местную полицию?

— Ты поедешь?

— Поеду, почему бы и нет, — Тилль замолчал.

— Алло, ты слышишь меня?

— Слышу. Это точно не шутка?

— Точно, я бы сам был рад, если бы всё было шуткой. Но всё серьёзно.

— Повиси на трубке, — Тилль отложил мобильный и взял второй телефон.

Немного подумав, он набрал Круспе. Телефон был выключен. Тогда он набрал Шнайдера. Пошёл гудок, Тилль ждал, но ничего не происходило. Он собрался отключаться, как услышал, что на том конце что-то зашипело.

— Алло, алло, Шнайдер! — крикнул он.

Ответа не было. Он прислушался, и ему показалось, что он услышал женский голос, который произнёс: «Похоть — грех», но он не был в этом уверен. Тилль положил трубку и снова взял мобильный.

— Якоб, ты ещё здесь?

— Да, проверял меня?

— Не мог не проверить, извини, конечно.

— Ты когда Шнайдеру звонил, тебе ответили? Я слышал, ты кричал.

— Нет, мне показалось. Никто не отвечал.

— Точно? Может, ты слышал шум помех и женский голос?

— Ничего такого я не слышал. Якоб, я собираться буду, давай позже перезвоню.

— Ладно, давай.

Связь прервалась. Тилль сделал глоток кофе и пошёл в ванную, сегодня ему предстояло долгое путешествие.

========== Часть вторая. Глава вторая. ==========

***

Он был из племени индейцев дживаро. Родившись сорок лет назад в соломенной хижине, на берегу Амазонки, он, как и все другие индейцы их племени, был обречён провести здесь всю свою жизнь и либо погибнуть в бою, от укусов диких зверей, либо умереть от старости, которая приходит в этих краях слишком рано. Но он был не такой, как другие. Он стремился к знаниям. Ему мало было того, что могли дать эти края. В восемь лет он попытался попасть в ученики колдуна, или, как они называли его здесь, бруджо. Маленький, болезненный, страдающий лунатизмом, он сразу приглянулся старому знахарю, и началась суровая школа колдовства. Хотя самому колдовству его никто не учил. Его наставник доводил его до полуобморочного состояния, не давая спать ночами, напаивая отварами из трав и наркотических растений, заставляя часами сидеть в одной позе и томиться в ожидании новых пыток. Он воспитывал в нём силу, воспитывал стойкость и учил преодолевать собственные слабости.

«Тебе никогда не справиться с чужой слабостью, Райми, если ты не сможешь побороть свою», — говорил старый бруджо, когда мальчику было совсем невыносимо.

И он терпел, он ждал, что скоро знания придут к нему, знания чего-то сокровенного, знания о потусторонних силах и духах. Он ждал, время шло, но ничего не менялось. Старый колдун был всё так же бодр и активен, и индейцы чтили и боялись его, как бога, а Райми, как и три года назад, подносил ему миски с вонючим густым отваром, и никакого высшего знания он так и не получил.

Когда ему исполнилось тринадцать, он сел в лодку и уплыл в город, никто не остановил его, никому не было дело до молодого ученика колдуна. Его родителей давно не было в живых. Мать умерла при вторых родах, разрешившись мёртвым младенцем, когда Райми было три года. Он совершенно не помнил её и не чувствовал боли утраты. Отца загрыз тигр на охоте. Когда его принесли в село, его правой руки не было, вместо неё торчала лишь кровавая культя. Райми в тот день был в доме бруджо и видел, как носилки с его отцом поставили во дворе. Колдун вышел, коротко взглянул на раненого и ушёл в свою хижину. Вернулся он через пару минут и объявил, что этого мужчину не спасти, духи забрали его душу. Райми кричал, умолял наставника помочь, обещал стать его рабом до конца своей жизни, отдать свою душу, сердце, рыдал, но бруджо был непреклонен. Отец умер на следующий день, так и не придя в сознание. Райми не ушёл от колдуна, он хотел, но понял, что теперь ему некуда идти. Но он перестал доверять колдуну, хотя по-прежнему выполнял все его поручения и делал всё то, что тот говорил. Райми знал, что уйдёт, просто не знал когда.

В двенадцать лет он начал делать лодку. Первая вышла неудачной. Он спустил её на воду, запрыгнул внутрь и поплыл вниз по течению, лодка проплыла пару сотен метров и вдруг резко начала уходить под воду. Райми еле успел спрыгнуть и доплыть до берега. Вторую лодку он решил делать основательней. Он пошёл к старому мастеру и попросил помощи. Мастер не отказал. Вечерами, когда у Райми было свободное время, и когда старый бруджо позволял ему отлучиться, он шёл к мастеру и постигал новую для него науку. На это ушёл почти год. Зато, когда он спустил на воду вторую лодку, он был уверен, что на этот раз она не потонет.

Собрался он быстро. Вещей у него почти не было, он взял маленький тряпичный узелок, немного еды и воды и, попрощавшись с колдуном, отправился в путь.

В городе его никто не ждал. В первый вечер он узнал, что такое голод, а ночью поближе познакомился с жестокостью. Но он не сдавался, бруджо приучил его не бояться трудностей. С трудом ему удалось устроиться на работу, нелегальную, конечно. Платили гроши, но зато было где спать. Райми принялся изучать английский, он понял, что без знания этого языка ему никогда не стать кем-то в этой жизни. Он украл на рынке старый потрёпанный учебник и, когда не было работы, с усердием штудировал его. Почти всё своё время он таскал рыбу на рынок, убирал грязь за прилавком, мыл посуду, чистил картошку. Маленький индейский раб, работающий за кусок хлеба. Хотя его наёмники никогда не были богатыми господами. Это была бедная семья потомственных рыбаков, потерявшая единственного сына в шторм и пытающаяся прокормиться тем, что они смогут поймать и продать.

Райми смотрел на город: на ярких нарядных туристов, весёлых детей, запускающих бумажных змеев, галантных кавалеров в чистых белых ботинках, прогуливающихся по набережным со своими дамами, он видел, как в кафе вечером весело кружатся в танце парочки, и мечтал, что когда-нибудь тоже станет жить такой жизнью. Хотя пока он не знал, где находится граница между его блеклым, пропитавшимся зловонием рыбных отбросов миром нищеты и ярким, наполненным радостью и весельем миром богатства, но он поклялся себе, что обязательно её найдёт.

Ещё раньше он замечал, что легче всего ему удаётся найти контакт с животными. Он легко мог приручить злобную бездомную дворняжку, усмирить разбушевавшуюся лошадь, и даже дикие звери никогда не нападали на него. Однажды в джунглях он столкнулся с ягуаром, зверь был голоден и зол, его ввалившиеся бока и свалявшаяся шерсть говорили об этом, но, посмотрев на Райми, он лишь опустил голову и побрёл прочь. Мальчик посчитал это волей духов. Но когда через пару дней ягуар пришёл в их деревню и принёс к дому бруджо убитую обезьяну, мальчик уже не думал о воле духов. Колдун посмотрел на него и сказал:

— Ты обладаешь силой усмирять зверя, но ты ещё и обладаешь способностью заставлять зверя служить тебе.

— Но что я сделал? Я же ничего не делал, учитель. Этот ягуар встретился мне в джунглях, и он был голоден, но не съел меня, а ушёл.

— Ты ведь тоже был голоден?

— Да.

— Ты сказал ему об этом, и вот он принёс тебе еду.

— Я ничего не говорил.

— Но ты думал об этом, не так ли, Райми?

— Да, я подумал, что это несправедливо, почему ягуар хочет съесть меня, если я и сам не ел со вчерашнего вечера и так же голоден, как и он сам.

— Ты послал духа, и дух сказал это зверю, и зверь услышал. Райми, ты станешь великим бруджо, если сможешь совладать со своим даром. Великим, — колдун замолчал и посмотрел на убитую обезьяну. — Но пока ты не стал великим, убери это мёртвое животное от моей хижины!

Райми не забыл этих слов. Он работал на рыбаков, но всегда помнил, что его призвание в другом, и в один из ярких солнечных февральских дней его талант нашел применение.

В город приехал цирк, и из клетки вырвался тигр. Цирк раскинул шатры недалеко от рыбного рынка, и Райми иногда ходил посмотреть на репетиции жонглёров и атлетов. Он стоял в сторонке и с интересом наблюдал, как два здоровых и красивых мужчины с лёгкостью жонглируют деревянными кеглями, и вдруг послышались крики. Из одного из шатров выбежал взлохмаченный кудрявый паренёк лет семнадцати. Он что-то кричал на незнакомом Райми языке и размахивал руками. Жонглёры побросали кегли и бросились бежать. Через несколько минут из шатра вышел тигр, он остановился, посмотрел по сторонам и не спеша побрёл к Райми. Кудрявый парень замер и с ужасом смотрел на это, Райми не отрывал взгляда от зверя, но краем глаза смог заметить, что парень делает ему какие-то знаки руками. Тигр подошёл к Райми и посмотрел на него.

— Ты не должен трогать меня, — тихо сказал Райми и протянул руку зверю.

Тигр оскалил зубы, его хвост забил по земле.

— Ты должен вернуться туда, откуда пришёл, — снова сказал Райми.

Он боялся, жутко боялся, его колени подгибались, по спине тёк холодный пот, на лбу выступила испарина, сердце готово было выскочить из груди, но он по-прежнему смотрел в глаза зверю, не смея моргнуть. И зверь подчинился, он подошёл вплотную к Райми, понюхал его руку и потом развернулся и пошёл обратно в шатёр.

Когда тигр скрылся в шатре, черноволосый парень подбежал к нему.

— Что ты сказал ему? — парень говорил на ломаном английском, и Райми с трудом понимал его, ведь он сам ещё не достиг высот в изучении этого языка.

— Я сказал, чтобы он уходил, — ответил Райми.

— Супер! Супер! — воскликнул парень и, схватив Райми за руку, принялся трясти её.

— Меня зовут Поль, я здесь работаю и живу. Я француз, а ты откуда?

— Я дживаро, — ответил Райми и улыбнулся.

— Кто?

— Индеец дживаро, я родился в джунглях, там, — он указал рукой куда-то вдаль, туда, где как ему казалось, осталась его деревня.

— Тебя так зовут?

— Нет, это название моего племени. Меня зовут Райми.

— Какое сложное имя, я не смогу выговорить его и не ошибиться. Это что-то значит, да? Ясный взор, или острый зуб?

— Это значит «праздник».

— Здорово. Ты не хочешь поехать с нами?

— Куда? — Райми почувствовал, что та самая дверь между мирами начала медленно приоткрываться, и он может проскользнуть в эту щель.

— Не знаю, мы ездим по всему миру. Скоро уедем в Колумбию, потом в Мексику. А потом и в США. Или у тебя здесь есть кто-то, кто не отпустит тебя?

— У меня никого нет, а ты думаешь, меня возьмут?

— Конечно, наш дрессировщик пьёт, и мой отец скоро прогонит его.

— А кто твой отец?

— Владелец цирка, — Поль улыбнулся.

Так для Райми началась новая жизнь. Он скитался с цирком по всему миру, побывал в Европе, Азии, Северной и Южной Америке, они даже были в Африке, где он видел местных колдунов и даже говорил с ними. Райми сделался дрессировщиком, старого и правда скоро выгнали, и Райми занял его место. Тигры слушались его, и все циркачи с восхищением и ужасом смотрели на то, как парень кормит их из рук и поглаживает по густой шерсти. Любые звери были во власти Райми, он привык к этому и никогда не пользовался своим даром в корыстных целях. Прознав про чудо дрессировщика, многие предлагали ему огромные деньги за то, что он натравит своих зверей на кого-нибудь неугодного, но он всегда отказывался. Райми всё ещё помнил заветы старого бруджо.

Райми изучал науки. У него была жажда знаний, и он усердно читал работы философов, учёных, врачей. В двадцать лет он свободно говорил на английском и французском, знал историю мира, биологию, цитировал философов, он самостоятельно овладел математикой, физикой, географией. Его друг Поль с восхищением смотрел на него, сам он с трудом выучил английский язык, и на этом его образование закончилось. К двадцати одному Райми твёрдо решил пойти учиться в университет. Поль убедил его, что лучшее образование он может получить только во Франции, и в двадцать два года Райми взял штурмом медицинский университет в Париже.

Из университета Райми вышел дипломированным хирургом, он отработал три года в окружной больнице в предместье Парижа, а потом отправился путешествовать по миру. Денег у него было немного, но нищета никогда не пугала его, он привык к ней, и теперь она словно сама страшилась его и обходила стороной. Он практиковал в Италии, Испании, Греции, потом уехал в США и работал в госпитале в Нью-Йорке, потом отправился вместе с миссионерами в Африку, где целый год прожил с местными племенами туземцев, делясь своими знаниями и набираясь новых. Но к сорока Райми понял, что его тянет на родину. Ему хотелось вновь увидеть бескрайнее голубое небо, вдохнуть разреженный воздух Анд, почувствовать палящие лучи полуденного солнца на центральной площади Лимы, взглянуть на воды Амазонки, зайти в соломенную хижину и сев на пол, закрыть глаза и окунуться в прошлое. И тогда он бросил всё и вернулся.

Пару дней он провёл в Лиме, посещая кафе и клубы, покупая дорогие вещи и загорая на пляже. Он словно отдавал давнишний долг самому себе. Он даже заглянул на рыбный рынок, там почти ничего не изменилось, только теперь Райми был по другую сторону. Голодные босоногие мальчишки смотрели на него из-за прилавков, и он вспоминал те времена, когда сам был таким. Но Лима вскоре наскучила ему, и он отправился в свою деревню.

Там совершенно ничего не изменилось: те же соломенные хижины, выстроенные прямо на земле, те же деревья вокруг. На открытой площадке, выходящей к излучине реки, перед деревней, собралось много народу, они с изумлением смотрели на Райми, одетого по европейской моде, с золотыми часами на руке, в дорогих кожаных сандалиях. Он никого не мог узнать, старого бруджо давно не было в живых, а новый смотрел на него с нескрываемым презрением. Но, тем не менее, Райми остался, он был умён и хитёр и понимал, что единственным способом добиться высокого положения в племени было сместить нынешнего шамана и занять его место. Он прекрасно знал местные обычаи и понимал, что ему не просто нужно убрать бруджо с дороги, ему нужно очернить его, а самому заслужить доверие. И он смог это сделать. Он принимал больных, от которых отказывался шаман, и вылечивал их, зная методы современной медицины и шаманские ритуалы, он умело совмещал их и почти всегда добивался результата. Постепенно люди стали доверять ему, старый бруджо злился, но не мог ничего поделать. Райми никогда не питал зла к шаману, он хотел лишь занять его место и стать уважаемым и почитаемым человеком в своём племени. Но судьба распорядилась так, что ему пришлось убить предшественника. Бруджо, понимая, что теряет власть и уважение, решил расправиться с конкурентом и попытался убить его. Он был человеком простым и бесхитростным, ночью, когда Райми шёл к своей хижине он подкараулил его с ритуальным ножом и бросился на него. Райми увернулся и ринулся бежать в джунгли. Бруджо прекрасно бегал, и Райми понимал, что тот, скорее всего, нагонит его, тогда он призвал на помощь свою силу. Он мысленно вызвал образ тигра и попросил помощи. Помощь не заставила себя ждать, через пять минут из джунглей выскочил зверь, и бруджо был растерзан.

Впервые за всю свою жизнь Райми использовал зверя для расправы над человеком, он смотрел на истерзанный труп бруджо и понимал, что это не тигр убил его, а он. Было противно и гадко, Райми вернулся в хижину и не выходил оттуда шесть дней. На седьмой он решил, что его грех прощён, и тогда он вышел к племени. Его ждали и приняли с радостью. Старого бруджо похоронили, и теперь место было свободно, и его, конечно же, предложили Райми. Он с благодарностью принял предложение, ведь он всю свою жизнь шёл к этому, наконец, его детская мечта сбылась.

========== Часть вторая. Глава третья. ==========

***

Райми впервые увидел её около двух недель назад. Он лежал на кровати в своей хижине и с вялым интересом следил за жирной мухой, ползающей по окну. Муха иногда поднималась и с противным гулом перелетала на другое место, но вскоре вновь возвращалась на окно и, перебирая короткими мохнатыми лапками, ползла по подоконнику. Его тошнило, кружилась голова, во рту был противный горький привкус, и это маленькое безобидное насекомое действовало ему на нервы, но у него не было сил встать и прихлопнуть её.

И в этот момент он заметил, что не один в своей хижине. В первую секунду он решил, что к нему зашел его ученик, худенький болезненный мальчик, который приносил ему отвары для пациентов, но чаще помогал по хозяйству и выполнял мелкие поручения, но присмотревшись, он понял, что в его хижине прямо у входа стоит белая девушка в старомодном платье. Райми с трудом сел на кровати, голова тут же закружилась, и всё поплыло перед глазами.

— Твоё племя проклято Господом Богом, — услышал он. — Твои воины гибнут на охоте, роженицы разрешаются мёртвыми младенцами, зверь минует капканы, дети умирают от болезней, и всё это потому, что Бог отвернулся от племени твоего, за грехи прошлые проклял он Вас, и вот гнев его пал мечом на головы Ваши.

Райми снова лёг и прикрыл глаза, он с трудом сдерживал тошноту. Он вспомнил тот отвар, что пил вместе со своим пациентом, его резкий запах, сладковатый вкус, вспомнил, как сделал пару глотков и почувствовал небывалый прилив сил, безудержное веселье, вспомнил, как отплясывал бешеный танец на поляне перед своей хижиной. Это было меньше часа назад, кто бы мог подумать, что последствия будут такими: тошнота, головокружение, упадок сил, слуховые и зрительные галлюцинации. Тем временем видение продолжало свою проповедь:

— Ты можешь помочь своему народу, в руках твоих сила. Ты можешь управлять зверем диким и домашним. Бог наградил тебя даром этим и отвёл от тебя руку убийцы твоего, когда воззвал ты к нему. Пришёл час расплаты за грехи твоего племени, так сними грех с людей твоих, очисть их от скверны великой, что навели на них стяжатели и убийцы. Словно Иуда Искариот за тридцать сребреников пошли они на грех смертный, и души их покоя не знают в аду, а моя душа покоя не знает на земле, ибо не может из оков земных вырваться. Томилась душа моя в теле моём и спала беспробудным сном, пока человек не разбудил её, прикоснувшись к могиле моей, и теперь он должен спасти душу мою и свою.

Райми, наконец, справился с тошнотой. Он снова поднялся на кровати, ухватившись за стену, и повернулся на голос проповедницы. Девушка стояла там же и смотрела на него. Лицо её было ему не знакомо, но он решил, что, видимо, просто забыл его, ведь за свою жизнь он повидал много людей. Райми был бруджо, но прежде всего он был хорошим хирургом с европейским образованием, и поэтому по-прежнему считал девушку своей галлюцинацией, вызванной отваром из наркотических растений. Особенно нелепо было то, что девушка говорила на наречии его племени, говорила о Боге и Дьяволе, о грехах и проклятиях, о Библии. Райми не мог даже на секунду предположить, что девушка не плод его воображения, поэтому, когда она вышла из хижины, он снова лёг и забылся крепким сном, и наутро вспоминал об этом как о ночном кошмаре.

Райми всю свою жизнь искал высшего знания: тогда, много лет назад, в хижине старого бруджо, после в бродячем цирке, потом в университете, он жаждал понять и узнать что-то такое, что-то великое, делающее жизнь, обычную, серую и простую, яркой и наполненной красками. Знание, которое поможет раз и навсегда избавиться от вопросов, что мучили его столько лет: кто он и зачем он здесь. Но к сорока годам он понял, что такого знания нет, его просто не существует. Есть учения о богах, есть учения о людях, есть просто учения и знания, которые сложно приложить к чему-то в жизни, но все эти учения никогда не смогут ответить на пару простых и коротких вопросов, и все эти учения лишь рождают новые более сложные вопросы, остающиеся без ответа. И тогда он смирился, решил, что путь его закончится там, где он его начал, и вернулся сюда. Райми раскрасил свою жизнь без великих знаний, он смог это сделать без каких-то ухищрений. Посмотрел на мир проще и понял, что всё не так плохо, как он видел это в начале своего пути. Все те, кого он считал убогими и серыми, оказались добрыми, милыми и интересными людьми. Всё то, что окружало его и виделось ему в серых тонах, вдруг заиграло яркими красками. Восходы солнца над тропическим лесом, бурное течение реки, игры полуголых и чумазых детей, полёт кондора высоко в небе — на всё это Райми взглянул по-новому и всё это полюбил и принял.

Райми был счастлив, он решил посвятить остаток жизни своему народу, принося в мир дживаро порядок и гармонию, да только вот в последние недели происходило что-то странное. Его люди действительно слишком часто гибли на охоте, женщины умирали от тяжёлых родов, хижины вдруг воспламенялись, оставляя целые семьи без крова над головой. Мужчины возвращались с охоты ни с чем, и в поселение пришел голод. И снова появились вопросы, только теперь это были простые вопросы: почему это происходит и что с этим делать. Райми искал ответы, да только их не было. То, что он увидел в хижине, странное видение и проповедь о проклятьях, насланных на дживаро за прошлые прегрешения, он не воспринимал всерьёз. Это было слишком просто и в тоже время слишком сложно для понимания: белая девушка, просящая его смыть грехи прошлых лет.

Райми ничего не знал о прошлых грехах, он не мог понять, каким образом его удалённое от цивилизации племя могло совершить преступление против белой женщины, говорящей странным языком, и не знал, каким образом он может ей помочь. Но объяснение появилось. На следующий вечер девушка явилась снова.

Теперь он не мог свалить всё на галлюцинации. Он не принимал пациентов, не пил травяных отваров, не курил наркотики. Райми весь день просидел в своей хижине, работая над своей биографией. Он давно решил, что должен написать её: его жизнь была странной и интересной и могла быть очень поучительной для многих.

Она пришла, когда стемнело. Электричества в их деревне не было, и он писал при свете двух свечей. Сначала он почувствовал холод, про себя он побранил нерадивого ученика, который не прикрыл дверь, когда уходил от него, но потом он понял, что сквозняк здесь ни при чём. Пламя свечей было по-прежнему ровным и не колыхалось, как должно было быть при дуновении ветра. Тогда Райми повернулся и увидел девушку. Она стояла там же, где и вчера, на ней было тоже одеяние, и она так же молча смотрела на него. Райми вскочил с места, задев руками листы с рукописью, и они разлетелись по полу. Девушка не шевелилась.

— Кто ты? — спросил он. Его голос заметно дрожал.

— Я приходила вчера и говорила с тобой, но ты не принял меня и не услышал тех слов, что говорила я тебе, — ответила она. Её голос был приятным и мелодичным.

— Я вчера был пьян от наркотиков, — ответил он и, немного с опозданием, понял, что глупо оправдываться перед призраком.

— Он ищет ответов и скоро найдёт. Я приведу к нему того, кто сможет помочь. Но пока он один и пытается убежать, а Бог не любит трусов и предателей, поэтому он покарает его и отдаст в руки злых людей.

— Кто? О ком вы? — Райми попятился и упёрся в стол спиной, девушка стояла у входа, и у него не было путей к отступлению. Пускай он и был бруджо, делая вид, что общается с духами, на самом деле за всю свою жизнь Райми никогда не сталкивался с чем-то действительно потусторонним. Свою мистическую власть над животными он объяснял простым везением и тем, что, по всей видимости, он пахнет как-то по-особенному, поэтому звери считают его вожаком.

— Кристоф Шнайдер, — ответила девушка. — Запомни это имя, Райми, ибо тебе предстоит помочь ему. Он по глупости своей заглянул туда, куда ему смотреть не следовало, и злой человек теперь охотится за ним. Ты должен помочь, ведь Бог выбрал тебя.

— Я не могу помочь, я не знаю, что я должен делать.

— Не отступай с пути своего, испугавшись фантома дьявольского. Не отступай, а иди и не бойся преград, ибо Господь Бог отведёт от тебя врагов твоих и предаст их в руки твои, ибо путь твой праведен, ведь на благо народа твоего направлен он.

Девушка, как и в предыдущий раз, говорила на наречии дживаро, Райми показалась кощунством говорить на языке индейцев о Боге, и он перешёл на французский.

— Какой бог? Чей бог? Я не верующий! Я верю в силу науки, и Бог мне неведом.

— Бог один, и вера твоя ничего не значит, — она тоже с легкостью перешла на французский. — Ты лицемеришь, Райми, когда говоришь людям своим, что изгнал злого духа из тел их, ведь не веришь ты ни в Дьявола, ни в Бога, ни в духов, что народ твой так боится. Но ты лицемеришь и когда говоришь себе, что не веруешь, ибо ты веруешь, и в час опасный взывал ты к Богу и просил помощи, и Бог помогал тебе, но ты забывал и снова шёл путём своего неверия. Сейчас ты должен помочь человеку, ты всю жизнь свою помогал людям, и Бог видел это и прощал твои грехи и маловерие.

— Чем я могу помочь? Этот Шнайдер болен? Ему нужны лекарства, операция, совет врача?

— Ты знаешь, что нет, ты должен указать ему путь, ты должен смотреть за ним и направлять его на нужный путь, когда он собьётся с него, но прежде ты должен узнать, почему я отправила его на путь этот. В твоём поселении ещё живы легенды и предания, и ты должен узнать, за какие грехи карает Бог ваш народ.

— Скажи мне ты! Скажи, ведь ты знаешь!

— Я знаю, — девушка улыбнулась. — Но я не скажу, ибо слова мои лишь пушинки, и стоит подуть ветру, они улетят, а то, что ты найдёшь сам, словно камни, и никому не сдвинуть их, кроме тебя самого. Ищи ответы, я дала тебе имя.

Девушка повернулась и вышла из хижины. Райми ещё пару секунд стоял на месте, не в силах пошевелиться, а потом выбежал на улицу. Он никого не увидел, поляна перед его домом была пуста, у соседних хижин сидели индейцы, но никаких следов белой девушки не было. Райми тяжело вздохнул и вернулся в своё жилище, ему нужно было подумать над услышанным.

*

Рихард не мог проснуться. Он открывал глаза, видел низкий потолок над собой, косые лучи солнца, пробивающиеся сквозь неплотно задёрнутые шторы, паутину в углу, поворачивался на живот, утыкался лицом в подушку и снова засыпал. Сон был плохой, беспокойный: ему снились дикие звери, холодные подвалы, жаркие пляжи, заброшенные дома, и каждый раз он должен был куда-то спешить, бежать за кем-то или от кого-то, сражаться с духами, людьми, прессой. Он снова просыпался, стонал и через пару минут опять засыпал. Наконец он смог сделать усилие над собой и сесть на кровати. В голове был туман, словно он ещё спал, во рту противный привкус, в висках стучало, и это значило, что через полчаса голова разболится, и ему будет очень нехорошо. Разбитая губа немного побаливала. Но снова засыпать он не хотел, сон был ещё хуже реальности.

Хотя и реальность не радовала. Вчерашний день казался бесконечным и невозможным. Все эти погони по ночному лесу, видения в ванной, странные разговоры с не менее странными людьми. Вчера он принял это и стал участником событий, не задаваясь вопросами и не пытаясь понять, сейчас же всё произошедшее не давало покоя, требовало объяснений, и от этого ему становилось ещё хуже.

Рихард всю свою жизнь прожил в реальном мире, там, где слова «колдун», «привидение», «духи» были скорее иносказательными и использовались либо в переносном смысле, либо в жёлтой дешёвой прессе и телевизионных шоу, гоняющихся за грошовыми, непроверенными сенсациями. Круспе никогда не мог бы предположить, что он наяву столкнётся с чем-то таким, чему не сможет найти разумного и рационального объяснения. С одной стороны его это раздражало, но с другой стороны ему было чертовски интересно и даже, может, лестно, что из сотен тысяч людей этой странной девушкой-призраком был выбран именно он — Рихард Круспе. Это делало его особенным, возвышало над остальными и придавало какой-то значимости и загадочности. Хотя было ли это так важно, ведь никто никогда не поверит в эту историю, да и рассказывать её он никому не собирался, он ещё помнил, что подумал о Шнайдере, когда тот вчера утром исповедовался ему в кафе. А если никто не узнает, то к чему все эти мучения, к чему эта бешеная беготня и преследование своей тени. Ведь для себя в своей душе он и так был героем, и ему не нужно было лишних подтверждений собственной уникальности.

Рихард поднялся с кровати и посмотрел на часы, была половина второго. Они приехали домой в полпятого утра, занималась заря, но город ещё крепко спал после разгульной и весёлой ночи. Им удалось поймать такси на подходе к городу, какой-то молодой турист возвращался в отель после ночной прогулки, и он подобрал их, не смутившись их непредставительным видом. Дома Рихард сразу пошёл в спальню, разделся и лёг в постель. Ему была ужасна даже сама мысль о том, чтобы принимать душ, он боялся того, что может вновь увидеть в ванной, хотя тело было липким от пота, и он чувствовал дискомфорт.

Сейчас же ванная комната не казалась ему столь ужасной, он поднялся с постели и пошёл в душ. Минут через двадцать, чистый и приятно пахнущий, он вышел в комнату и застал там Шнайдера.

— Рихард, я уж думал ты и не проснёшься никогда. Зашёл, тебя нет, мне даже на пару секунд нехорошо стало, — Шнайдер сидел на краешке стула, опёршись локтями о широко разведённые колени.

— Я мылся, — сказал Круспе. Боль в голове усилилась, и он зажмурился от яркого света. — Это ты шторы отдёрнул?

— Я, у тебя здесь темно было.

— Голова болит, — Рихард задёрнул штору и сел на кровать.

— Вроде не пили вчера, с чего бы это?

— Не знаю, я спал плохо. Может, акклиматизация, перемена погоды, да ещё этот урод по лицу мне заехал, — Рихард посмотрел на барабанщика. — Ты так и будешь здесь сидеть?

— А что? Нам идти, кстати, пора, я с Марией на два часа договорился. У нас всего… — Шнайдер посмотрел на наручные часы. — Чёрт, всего десять минут. Давай быстрей собирайся.

— Как десять? Ты что с ума сошёл?! Я не могу за десять минут собраться, я же ещё даже не завтракал.

— Потом, всё потом, — Шнайдер поднялся и заметался по комнате.

— Чего ты мельтешишь? И так голова болит!

— Где у тебя вещи, давай помогу.

— Иди лучше отсюда, помощник. Дай хоть одеться спокойно. У тебя есть что-нибудь от головы?

— Не знаю я. Есть, наверное, — Шнайдер взял со стула рубашку Круспе и критически оглядел её. — В этом пойдёшь?

— Она мятая, не пойду я в ней. Шнайдер, положи мои вещи, ты бы ещё носки мои проверил, иди, подожди в гостиной!

— Ты тогда будешь собираться долго и бесконечно, я тебя знаю.

— Не буду. Но всё равно при любом раскладе за десять минут я не соберусь. Я должен ещё кофе попить, покурить, перекусить, в конце концов.

— Потом поешь и покуришь, собирайся. Ты сидишь и ничего не делаешь! Рихард, Мария отпросилась на два часа, и у нас нет времени на все эти глупости, кофе, чай, булочки — забудь.

— Нет, — Рихард начал сердиться.

— Что «нет»?!

— Я не пойду никуда, пока не выпью чашку кофе, не выкурю сигарету и не приму что-нибудь от головной боли! А если ты будешь стоять у меня над душой и торопить, так я вообще сейчас лягу спать дальше!

— Понятно, — Шнайдер покачал головой и пошёл из комнаты. — Собирайся сколько хочешь. Я поехал в архив. На столе в гостиной я напишу адрес, дашь таксисту, если успеешь, конечно, собраться.

— Вот и хорошо.

— Да ничего хорошего! Ты вчера сам с этим архивом придумал, а сейчас начал характер свой показывать! Рихард, так не делают, понимаешь ты?! — Шнайдер почти вышел из комнаты, он остановился в дверях и гневно смотрел на Круспе.

— Знаешь что?! Я сюда приехал только ради тебя, — Рихард медленно и отчётливо произносил каждое слово. — И если ты не можешь понять того, что у меня раскалывается голова, и я не в состоянии ехать куда-то по такой жаре, не выпив хотя бы чашки кофе, то это не мои проблемы! Мы приехали в пять утра, я не выспался ни черта! Эта кровать проклятая, на ней невозможно спать! Вообще всё это бред полный! Я поехал с тобой вчера только потому, что ты попросил! Я вообще могу сесть на самолет и улететь на хрен, а ты разбирайся сам.

— Вот и катись. Толку от тебя всё равно никакого.

— Нет, Шнайдер, я не уеду! — Рихард поднялся с кровати. — Ты можешь катиться куда хочешь, а я никуда не уеду! Толку нет, говоришь?! Между прочим, без меня ты никогда не узнал бы имени этой женщины и так бы и бегал по своей Лиме в поисках ответов.

— Да пошёл ты! Тоже мне, незаменимый.

— Незаменимый, да! Сам пошёл, нехрен меня посылать! Ты опаздывал?! Вот и езжай, я скоро подъеду.

— Можешь и не ехать, без тебя разберусь, — Шнайдер вышел из комнаты, и Рихард ещё некоторое время слышал его шаги.

— Козёл, — тихо сказал Круспе и, отшвырнув полотенце, стал одеваться.

Через десять минут он вышел из комнаты и к своему удивлению застал Шнайдера в гостиной. Тот сидел в кресле и смотрел телевизор. Увидев Рихарда, он лишь коротко взглянул на него и указал жестом на кресло рядом.

— Ты же опаздывал?

— Тс-с! Сядь быстрей, смотри, что творится.

Рихард сел и посмотрел на экран. Шли новости, причём, на испанском. Сначала показывали какого-то толстого и потного полицейского, который, оживлённо жестикулируя, рассказывал что-то молодой журналистке. Рихард попробовал понять, о чём же они говорят, но от напряжения голова разболелась ещё сильней, и он прикрыл глаза. Когда он открыл их вновь, то полицейского уже не было, вместо него камера показывала зрителям пепелище пожара. По торчавшим во все стороны, почерневшим от копоти, деревяшкам можно было догадаться, что когда-то здесь стоял дом. Рихард не мог понять, что так сильно заинтересовало Шнайдера. Камера переместилась, и тут он понял. Это был тот самый аэродром, где они были вчера, а сгоревший дом был домиком-диспетчерской, где Рихарда посещали видения.

— Чёрт! Там выжил кто?

— Нет, оба мертвы, и старик, и сын его. Кстати, тот псих, что вчера за нами с пистолетом гонялся, это не сын его был, другой какой-то парень.

— Ты откуда узнал?

— Показывали фото их, видимо, родственников ищут. Сын лысоватый, толстый, а тот парень молодой был, поджарый.

— Тогда кто же это был?

— Не знаю, может, какой вор, денег хотел срубить.

— В лесу? Думаешь, в лесах недалеко от Лимы ночи напролёт туристы бродят, и воры там сидят и поджидают их? Ты бы ещё сказал, что Робин Гуд это был — принц воров.

— Рихард, не начинай опять. Не хочу я с тобой ругаться, не время сейчас и не место, — Шнайдер взглянул на экран. Картинка сменилась, и теперь миловидная девушка рассказывала о погоде. — Ладно, пошёл я, Мария ждёт. Адрес на столе, ключи там же.

— Подожди, значит, тот взрыв, что мы слышали вчера ночью в лесу, это оно и было.

— Да, а мы подумали, комета упала. Романтики хреновы. Всё, Рихард, некогда мне с тобой болтать, опаздываю я.

— Я недолго, сейчас кофе выпью, таблетку найду и тоже поеду. Ты бы подождал, я минут через пятнадцать готов буду.

— Нет, не могу. Мария ждёт. Нехорошо как-то, давай поскорей собирайся и выезжай, мы с ней будем в архиве. Февраль 1941, ты говорил?

— Да, зовут София.

— Думаю, найдём что-нибудь, надеюсь. Если нет, то я даже не могу предположить, что нам делать дальше.

— Побольше позитива, приятель. Всё будет окей.

Шнайдер удивлённо посмотрел на Круспе и сказал:

— Рихард, боже мой, ты говоришь как штампованный американский подросток из молодёжной комедии. Надеюсь, это юмор?

— Сарказм, — недовольно сказал Круспе. — Иди уже.

— Ладно, иду.

Шнайдер ушёл, оставив Рихарда в одиночестве. Тот ещё немного посидел в кресле, а потом пошёл на кухню готовить кофе и искать вожделенную таблетку от головной боли.

========== Часть вторая. Глава четвертая. ==========

***

К утру Санчо понял, что его младшего брата нет в живых. Он понял это внезапно, словно кто-то, стоявший рядом, прошептал ему об этом на ухо. Санчо вздрогнул и посмотрел по сторонам — вокруг был тот же лес, и ни единой живой души.

— Алехандро! — надрывно закричал он, понимая, что ответа ему не услышать. — Алехандро, твою мать!

Санчо сел на землю и разрыдался. Он не мог вспомнить, когда в последний раз плакал, это было так давно (видимо, ещё в Мексике), что воспоминания стёрлись из его памяти. Санчо считал себя настоящим мачо, мужчиной без страха и упрёка, а слёзы были уделом слабаков и ещё его слишком эмоционального младшего брата. Сейчас же слёзы текли по его щекам, и Санчо не стыдился этого, у него было оправдание: за одну проклятую ночь он потерял двоих братьев; в том, что Алехандро мёртв, он не сомневался. Теперь на этом свете у него не было ни единой родной души (свою мать он давно проклял и отрёкся от неё), и что самое страшное, не было даже могил, на которые он мог бы отнести цветы в день поминовения.

Солнце медленно поднималось из-за гор, освещая верхушки высоких деревьев, узкую дорогу, сломанную старую машину на ней. Санчо поднял глаза и посмотрел на розовеющее небо. Здесь, в этом прекрасном, но наполненном страданием краю, его больше ничего не держало. Он ненавидел Перу, ненавидел всю Южную Америку, ненавидел себя в ней.Где-то там, далеко, лежал город, о котором он столько грезил — Лос-Анджелес. Путь туда был долог и полон опасностей, но Санчо готов был пройти этот путь, пройти ради своей мечты. Он поднялся с земли, утёр слезы и побрёл по тропинке к своей машине. Она всё ещё не работала, но в ней лежал его пистолет, и он не собирался его бросать.

Санчо вспомнил, как Иисус, возвращаясь с аэродрома, наткнулся на его машину. С ухода Алехандро прошло чуть больше получаса, но Санчо уже начал беспокоиться. Он ходил в лес, выглядывал брата среди деревьев, звал его. Он слышал шум взрыва, видел всполохи далеко за деревьями, понял, что его босс исполнил, наконец, свою угрозу и уничтожил аэродром. Когда же он заслышал шум приближающихся машин, то вернулся на дорогу. Иисус притормозил перед ним, выглянул в окно и спросил:

— Эй, где твой брат?

— Ушёл в лес и не вернулся, — ответил Санчо. Он уже тогда почуял, что с братом что-то случилось.

— А с машиной что?

— Сломалась, — отозвался Санчо и пнул ногой колесо.

— Идиоты! Вы все полные кретины! — Иисус посмотрел на Санчо и потом, отвернувшись к водителю, сказал. — Поехали обратно, пусть сами как хотят, добираются.

Водитель съехал с дороги и, объехав сломанный «Форд», умчался прочь. Водители двух других джипов поступили точно так же, и вскоре Санчо даже не слышал шума их двигателей. Иисус бросил своего человека на произвол судьбы, но Санчо не был удивлён, он не ждал ничего другого от своего босса. Позже он пошёл в лес и бродил там, разыскивая брата, позже он плакал, сидя на земле, поняв, что брата нет в живых, и много позже, когда наступило утро, он брёл по пустынной дороге по направлению к городу.

— Я ещё покажу вам всем! — сказал он и погрозил кому-то невидимым кулаком. — Ты не смеешь так со мной поступать! Ты зря думаешь, что я сопляк, — Санчо нащупал в кармане куртки пистолет и довольно улыбнулся.

***

Марии было двадцать три года. Она родилась в Лиме в небогатой семье. Её мать работала в прачечной гостиницы и чаще всего приходила домой затемно, уставшая и злая. Отца своего Мария не знала и не помнила, но, судя по обрывкам разговоров между её бабушкой и матерью, сделала вывод, что её папаша был человеком гадким, подлым и лишённым всяких моральных принципов. Мать никогда не рассказывала дочерям об отце, на любые вопросы она коротко отвечала:

— У тебя нет никакого отца, не было, нет, и не будет.

Мария с сестрой росли под бдительным присмотром строгой и суровой бабушки и иногда втайне строили планы о побеге из дома. Первой «сбежала» Розалина: когда той исполнилось девятнадцать, она познакомилась с американским туристом. Это был красивый молодой спортсмен, приехавший в Лиму на выходные в поисках развлечений. Он, наверное, и не мог предположить, что вместо рассказов о бесстрашных подвигах и разгульных пьянках привезёт домой молодую невесту. Он увидел Розалину в коридоре отеля, где она подрабатывала горничной в свои выходные. Розалина была высокой, худенькой, миловидной черноволосой девушкой, но красотой она не блистала. Но, несмотря на это, молодой и перспективный американец влюбился в неё с первого взгляда. Он не посмотрел на её социальное положение, не подумал о том, что его избранница слишком молода, глупа и наивна, ему было наплевать на все условности, он полюбил её и вскоре увёз из страны.

Через два месяца Мария с матерью и бабушкой побывала на их свадьбе в Ист-Пойнте, во Флориде. Они прилетели на самолете в Таллахасси, и потом долго ехали на автобусе по пыльным дорогам Америки. Свадьба проходила в особняке молодожёнов на побережье. Розалина, улыбающаяся, счастливая, встретила их на пороге своего нового дома и с гордостью провела по всем комнатам. Мать, которая поначалу не очень лестно отзывалась об избраннике младшей дочери, называя его глупым и развратным американским повесой, увидев трехэтажный, дорого обставленный дом, гараж со спортивными автомобилями, а позже выпив дорогого шампанского на банкете, сменила гнев на милость и стала расхваливать его на все лады. Мария делала вид, что радуется за младшую сестру, но в душе ненавидела её. Она всю свою жизнь считала себя лучшей. Она была смышленей, привлекательней, интересней. В школе мальчишки отдавали предпочтение ей, даже не обращая внимания на серую и незаметную Розалину. Мария первой завела себе парня, первой потеряла девственность, но это было не самое главное — она лучше училась, лучше одевалась, ей не приходилось работать прислугой потому, что она собиралась поступать в университет. Но, несмотря на всё это, именно Розалина вышла замуж за богатого и красивого американца и уехала в США (Санчо бы понял терзания Марии), а она осталась в Лиме, и ей пришлось забыть об университете и устроиться на работу в кафе на побережье.

Свадьба Розалины проходила на открытой площадке перед домом, мать подошла к Марии и, наклонившись с видом заговорщика, сказала:

— Смотри по сторонам, здесь полно богатеньких и молодых американцев, не упусти шанса.

— Мама! — Мария с ужасом посмотрела на мать. — О чём ты?

— Не будь дурой! Нечего тебе в девках сидеть. Розалина тебя на год младше, а вон смотри, как пристроилась, смотри и не зевай. Вон погляди направо, — мать почти насильно повернула голову дочери. — Вон, какой красавец, и пялится на тебя вот уже полчаса. Иди, подойди и познакомься!

Красавцем оказался немолодой лысеющий низкорослый мужик с бегающими глазками и небольшим пивным пузиком.

— Мама, он старый!

— Ничего не старый, нормальный. Может, просто чуть старше, чем муж твоей сестры. Зато он богатый, я видела, на какой тачке он подъехал. Наверняка какой-нибудь нефтяной магнат.

Мария совершенно не хотела знакомиться с этим малоприятным и совсем непривлекательным мужиком, но мать настояла. Она, словно старая сводня, подвела Марию к мужчине и представилась.

— Здравствуйте, сеньор. Я мать невесты, а это сестра её, Мария. А вы родственник?

Мужик сально улыбнулся, скользнул взглядом по вырезу Марии и сказал:

— Да, я дядя жениха. У вас прекрасные дочери: и Розана, и Мария. Просто красавицы, все в мать.

Её мать заулыбалась и смущённо потупила взор.

— Розалина, — поправила Мария.

— Что? — не понял дядюшка.

— Мою сестру зовут Розалина, а не Розана.

— Не важно. Розана, Розалина, какая разница.

— И правда, совсем не важно, — мать Марии продолжала улыбаться, — главное, они обе молоды и прекрасны, как юные нимфы.

Мужик рассмеялся, его дряблый пивной живот под одеждой ходил ходуном. Мария увидела, что верхние пуговицы его белой рубашки расстёгнуты, и оттуда виднеются светлые курчавые волосы. Она представила его без одежды, и ей стало противно.

— Я Джон Петерсон, — сказал он, отсмеявшись.

— Очень, очень приятно. Давайте я принесу нам выпить! — мать, всё ещё улыбаясь, пошла к столу, оставив Марию наедине с Петерсоном. Мария не ожидала такого от своей матери, то ли шампанское ударило ей в голову, то ли вид счастливой и довольной Розалины опьянил её, но что бы это ни было, мать вела себя отвратительно. Она буквально подкладывала свою старшую дочь под какого-то мерзкого толстого америкашку.

— Не прогуляться ли нам в парке? — спросил Джон и, подхватив Марию под руку, потащил куда-то в сторону.

Мария оглянулась, ища в толпе гостей свою мать, но та словно растворилась в воздухе.

— Постойте, моя мама сейчас подойдёт, — попыталась протестовать она.

— Ничего ничего, мы скоро вернёмся, — сказал Джон и повлёк Марию за собой.

За домом в парке стояла небольшая беседка, увитая буйно цветущим плющом, туда-то и притащил её Джон. Он обернулся, поглядел по сторонам, убедившись, что их никто не видит, грубо схватил Марию и, притянув к себе, впился ей в губы. От Петерсона пахло водкой и чесноком. У него были противные вялые губы, толстые кривые пальцы. Мария чувствовала, как его влажный и противный язык пытается пролезть ей в рот. Она резко отстранилась и с гневом посмотрела на Джона.

— Что вы делаете?!

— Целую тебя, сладкая принцесса, — только сейчас она поняла, что Петерсон пьян. Он смотрел прямо на неё мутными холодными глазками, и в них она увидела разгоравшуюся похоть. Мария попыталась убежать, но Джон схватил её за подол платья и, снова прижав к себе, запустив руку ей в декольте.

— Прекратите! — крикнула она и ударила его по руке.

— Дура! Я же заплачу, у меня есть деньги.

Мария со всей силы стукнула Джона по лицу и побежала прочь. До конца банкета она старалась держаться в толпе, боясь, что мерзкий пьяный дядюшка вновь схватит её и уволочет в беседку, как паук утаскивает муху. Но Джон так и не появился. Может, ему было стыдно, но скорее всего, его окончательно развезло, и он просто спал где-то в доме.

Они вернулись в Лиму, и мать начала доставать Марию разговорами о замужестве. Она всё время ставила ей в пример удачливую Розалину. Младшая сестра регулярно присылала им открытки, фотографии и письма, в которых с восхищением рассказывала о своей счастливой и безоблачной жизни. Мария читала письма, смотрела на яркие, похожие на снимки из глянцевых журналов, фотографии и злилась.

Именно мать заставила её устроиться на работу в кафе на набережной.

— Там полно богатых туристов, подцепишь кого-нибудь, как твоя сестра! — сказала она.

— Мама, я не настолько глупа, чтобы работать официанткой. Я знаю английский, я училась в колледже. Я могу пойти в контору и делать карьеру.

— В конторе только стариться хорошо! Успеешь ещё. Пока молода и красива, надо искать мужа. Твоя сестра вышла замуж именно так!

— Я знаю, как она вышла замуж, моя полы в номерах! Она даже школу не могла нормально закончить!

— Дура! Тебе бы так мыть полы, кому нужно твоё образование?! Так и помрёшь старой девой, или выйдешь замуж за своего Мигеля-плотника, и будете детей плодить и с голода пухнуть.

— Мигель не плотник! Он учиться в университете и станет архитектором!

— Станет, как же! Будет до пенсии гвозди заколачивать, Мигель твой, и сопьётся к старости! Только попробуй залететь от него, я своими руками вытравлю!

— Мама!

— Что «мама»?! Думаешь, я не знаю, что вы по углам обжимаетесь? Я не слепая! Трахаетесь, как шавки дворовые по помойкам, противно даже!

— Мама! — Мария расплакалась.

— Что плачешь-то? Трахайся, чёрт с тобой. Тут уж мне ничего не поделать, но не смей мне в подоле приносить. Ясно тебе?! И сейчас же иди на работу, я с таким трудом тебя туда пристроила.

И Мария смирилась. Она стала работать официанткой в кафе. Поначалу её новая работа оскорбляла её, но вскоре она привыкла. Мать вскоре отстала от неё со свадьбой и богатыми женихами, помогла бабушка. На старости лет бабушка Марии ударилась в религию, она стала посещать католическую церковь и, приходя оттуда, каждый раз пыталась наставить свою дочь и внучку на путь истинный. Узнав, что её дочь склоняет внучку искать мужа-богача, она закатила скандал, кричала, плевалась проклятьями и, в конце концов, убедила дочь в греховности её намерений. Но теперь и сама Мария загорелась новой идей. Она смотрела на посетителей кафе, и если встречался симпатичный и богатый иностранец, то непременно строила ему глазки и всеми силами пыталась привлечь к себе его внимание. За всё время работы ей лишь однажды удалось охмурить иностранца, это был молодой испанец, красивый, богато одетый, увешанный золотыми цепями. Он пришёл в кафе и почти весь день просидел за столиком, заказывая кофе. Мария использовала весь свой арсенал обольщения, и не напрасно. Когда испанец уходил, он подозвал Марию и вместе с чаевыми протянул ей свою визитку.

— Позвони мне, — сказал он и многообещающе улыбнулся.

И она позвонила. Они встретились в фойе гостиницы, парень, его звали Антонио, был галантен и обходителен. Они посидели в баре, выпили вина, послушали музыку. Потом пошли в клуб, где танцевали до утра. На следующий вечер они снова встретились, и у Марии появился тоненький лучик надежды. Антонио сыпал деньгами направо и налево. О себе он говорил мало, больше слушал Марию и кивал в знак согласия. Мария узнала лишь то, что Антонио какой-то режиссёр, и здесь он ищет новые таланты. О, как это было заманчиво. Карьера актрисы, известность, слава, красная ковровая дорожка. Когда её сестра узнает, то умрёт от зависти. Сказка продолжалась три дня. Марию удивляло только одно, почему Антонио не проявляет к ней никакого сексуального интереса. Обычно мужчины стремились затащить её в постель, делали намёки, лезли целоваться. Антонио же был равнодушен к её прелестям. Он был очень вежлив, щедр, дружелюбен, но не проявлял никаких признаков влюблённости. Всё выяснялось на четвёртый день.

В клубе, куда она пришла с Антонио, Мария повстречала свою одноклассницу. Сильва когда-то была её хорошей приятельницей, сейчас же она собиралась замуж и этим вечером напоследок отрывалась с подружками в клубе. Завидев Марию, Сильва очень обрадовалась, бросилась обниматься и расспрашивать, как у неё дела. Мария с гордостью рассказала об Антонио, её кавалер в это время сидел в баре и рассеянно смотрел стриптиз.

— Антонио?! Испанец?! — Сильва изменилась в лице.

— Да, а что такое?

— Он не режиссёром случаем представился?

— Да, — Мария почувствовала неладное. — Ты с ним знакома?

— Нет, я нет. Но знаешь что, беги от него подальше.

Мария посмотрела на Антонио, он пил коктейль в баре и, поймав её взгляд, дружелюбно улыбнулся.

— Почему?

— Потому что это опасный человек.

— Ты просто завидуешь мне!

— Чего мне завидовать-то? Я замуж завтра выхожу. Послушай моего совета, беги подальше от этого режиссёра.

— Да почему?! Я не собираюсь бросать богатого кавалера только потому, что ты считаешь, будто с ним что-то не так.

— Чёрт, придётся рассказать. Я поклялась молчать об этом до гроба, а ты вынуждаешь.

— О чём?

— Пошли, — Сильва взяла Марию за руку и повела за собой.

— Куда ты меня тащишь?

— В туалет, мне нужна тишина, и чтобы никто не подслушивал.

В туалете было прохладно, из зала доносилась приглушённая музыка. Сильва закрыла дверь на задвижку и присела на краешек раковины.

— Это случилось полгода назад с одной девушкой из нашей школы, — начала она свой рассказ. — Только поклянись, что ты никому не разболтаешь!

— Хорошо.

— Поклянись, я сказала! — Сильва нахмурилась.

— Клянусь.

— Ладно, будем считать, ты поклялась. Эта девушка познакомилась с красивым и молодым режиссёром из Испании. Парень неделю водил её по клубам, ресторанам, но не тащил в постель. Твой не тащит?

— Нет.

— Значит это он и есть. Так вот, через неделю ему надо было улетать, и он позвал ту девушку с собой. Он обещал её пристроить на главную роль в свой фильм. Она поверила ему и поехала.

— И чего?!

— Да ничего хорошего. Он режиссёр порно! Привез её в свой дом и предложил в порнухе сниматься, она отказалась. Он не настаивал и выпроводил её на улицу. Не хочешь, говорит, как хочешь. А у неё ни денег, ни знакомых никаких в этой Испании, и пришлось ей возвращаться к этому Антонио.

— И чего, она стала трахаться с чужими мужиками?

— А чего ей оставалось? Потрахалась. Он ей за фильм денег заплатил, она и уехала оттуда домой. И мне по секрету рассказала. Я поклялась, что никогда не разболтаю.

— А кто это был? Что за девчонка, я знаю её?

— Не скажу я тебе, ты чего, это позор такой. Я тебе это затем сказала, чтобы ты бежала нафиг от своего режиссёра. Иди, попрощайся с ним вежливо и вали из клуба.

— Так может это не он?

— Не он?! Антонио, испанец, режиссёр. Чего тебе ещё надо, фото его, что ли, в газете?

— Ну, мало ли? Антонио — имя распространённое, — Мария всё ещё не хотела верить.

— Чёрт, Мария, ты что маленькая? Хочешь, конечно, иди к своему порнорежиссёру, но я бы тебе советовала бежать от него подальше. У тебя что нет парня?

— Мигель есть, но он небогатый.

— И чего? Мой тоже небогатый, зато надёжный.

— Ну, не знаю я, этот Антонио, он такой щедрый, добрый. У меня вон сестра тоже за иностранца замуж вышла, и ничего такого, живёт хорошо во Флориде.

— Это где эта Флорида?

— В США, ты чего, про Флориду не слышала?

— Слышала, я просто сначала не врубилась. Значит, повезло сестре твоей. Но Антонио твой — мошенник. Лучше уж выйти замуж за небогатого Мигеля, чем быть богатой порноактрисой.

— Ну, это да, — Мария выдохнула и провела рукой по лицу.

В дверь постучали.

— Ладно, пошли, а то мы с тобой туалет заняли и никого не пускаем, — Сильва поправила юбку и вышла из туалета.

Мария поступила, как и советовала Сильва: она попрощалась с Антонио, сославшись на головную боль; он, правда, очень удивился и уговаривал её остаться, но она была непреклонна. Он звонил ей ещё пару дней, но она не брала трубку, и вскоре испанец отстал.

В кафе он больше не появлялся, а через полгода она совершенно забыла о нём. А не так давно в их кафе появился другой симпатичный иностранец. Высокий, худощавый, с приятным лицом. Он частенько сидел в одиночестве за столиком и глядел на океан. Мария смотрела на него, но никак не решалась первой подойти и познакомиться.

Всё получилось случайно. Однажды он пришёл слишком рано, она как раз заканчивала ночную смену и собиралась домой, как увидела его. Опередив другую официантку, которая пришла ей на смену, она подбежала к столику и приветливо улыбнулась. Иностранец посмотрел на неё немного растерянно, будто впервые увидел, а потом улыбнулся и пригласил за столик. Она узнала, что его зовут Кристоф Шнайдер, это было странное имя, но ей оно почти сразу понравилось. Он приехал из Германии, о своей профессии он ничего ей не рассказал, но она решила, что, скорее всего, этот богатый и симпатичный мужчина должен работать на телевидении или играть в театре, было в нём что-то такое позерское. Они мило поболтали, но Мария видела, что все её женские уловки не действуют на Шнайдера. Он всё время отвлекался, смотрел на свой мобильник, будто бы ждал важного звонка. Наконец, его телефон зазвонил, Шнайдер вздрогнул и повернулся к ней.

Марии пришлось уйти в зал. А когда она вернулась, Шнайдера уже не было, на столе лежали деньги и стояла недопитая чашка кофе. Мария подошла поближе в надежде найти на столике записку или визитку, но там ничего не было. Она немного расстроилась, зато на следующее утро Шнайдер снова пришёл, и на этот раз не один. Вместе с ним в кафе завтракал симпатичный черноволосый мужчина. Мария встретилась с ним взглядом и поняла, что это её шанс. Мужчина был улыбчив, приветлив, и ей показалось, что в его глазах она прочитала неподдельный интерес. Весь день она думала о нём, а на следующее утро ждала его в кафе, но он не пришёл, а часов в двенадцать её подозвали к телефону в баре. Она думала, что звонит Мигель, они собирались вечером пойти в кино, но это был Шнайдер. Сердце Марии на секунду замерло в груди, чтобы забиться с удвоенной силой, её бросило в жар, бармен удивлённо посмотрел на неё. Шнайдер попросил её о помощи. Ему и его другу нужно было перевести на английский какие-то документы в архиве, и он предложил ей подъехать туда к двум часам, конечно, если это её не затруднит. Шнайдер обещал заплатить, но деньги её мало волновали, она мечтала вновь увидеть того черноволосого красавчика, и на этот раз она решила брать быка за рога. Мария ещё не знала, как она это сделает, но поклялась, что пригласит иностранца на свидание.

Она отпросилась с работы, солгав менеджеру, что её сестра приезжает из США, и ей срочно нужно ехать в аэропорт, встречать её. Менеджер немного поворчал, но народу в кафе было немного, и он отпустил её. Дома Мария приняла душ, надела платье с глубоким декольте и откровенным вырезом на спине, уложила волосы в умопомрачительную прическу, открыв сзади тонкую загорелую шею, сделала макияж. К половине второго она была на месте и стояла у входа в предвкушении приятной встречи. Она думала о том, что скажет ему, не зная имени иностранца, она про себя нарекла его «мой новый мужчина», и от этих мыслей ей было очень приятно.

— Чёрт, — вдруг подумала она. — А если он женат?!

Эта мысль была такой неприятной, что она даже вздрогнула.

— А, собственно, какая разница, — решила она. — Жена не стена, подвинется. В конце концов, я красива, молода и привлекательна, и ради меня можно и с женой развестись. Отобью! Точно отобью, и все дела. Хотя, это ведь нехорошо… — Мария нервно теребила серёжку в ухе. — Хотя, чего тут такого. Да и может он и не женат вовсе, вроде кольца не было. «Мой новый мужчина», я тебя точно приручу. Я приручу.

Мария улыбнулась своим мыслям.

«Он так на меня посмотрел, — думала она, продолжая теребить сережку. — Я ему точно приглянулась. И глаза у него такие добрые, и улыбка красивая. И на чай оставили больше обычного, наверное, это он расплачивался. Одет хорошо, значит богатый. Тоже, скорее всего, актёр какой-нибудь. Ах, он так красиво курил. Правда, в туалете у него что-то случилось, — Мария вспомнила, как «её новый мужчина» выскочил из туалета бледный, словно увидел там свою смерть. — Ну, видать, у него что-то на работе не заладилось. Уборщик же сказал, что он там телефон свой разбил мобильный, может, роль не получил, или ещё чего».

Мария взглянула на наручные часы, было десять минут третьего. Шнайдер и «её новый мужчина» опаздывали. Она огляделась. Для такой встречи Мария надела высоченные каблуки, ноги устали, подошвы горели огнем, ей нужно было где-нибудь посидеть. Рядом была лавочка, и она присела на неё, вновь погрузившись в свои мысли.

«Точно, позову его на свидание. Скажу, что мне денег не надо за перевод, лучше сводите меня в ресторан. Хотя это нагло, ну и пусть. Надо свою судьбу брать в руки, нечего мне в девках сидеть. Потом после ресторана позову его в клуб. Так я и сделаю. Он не устоит, ведь я ему точно понравилась, он так смотрел, — Мария посмотрела на дорогу, мимо проезжали такси, но ни одно из них не останавливалось. — Интересно, а чего им в архиве-то нужно? Может они какую роль разучивают, какого-нибудь исторического деятеля из Перу».

Мария снова посмотрела на часы, прошло ещё пять минут. Никто так и не приехал.

«Вот ведь подлость, — подумала она. — Специально вышла пораньше, думала, что они приедут минут за десять, и сижу тут как дура какая-то, вся расфуфыренная, как шлюха последняя, а они опаздывают. И ещё этот Шнайдер, как бы от него отделаться, ведь при нём «моего нового мужчину» на свидание звать неудобно как-то, подумает ещё чего. Хотя он может и в туалет пойти. Ладно, на месте разберусь».

— Мария! — услышала она. На секунду она подумала, что это Шнайдер и «её новый мужчина», но, повернувшись, увидела своего парня Мигеля.

— О, Боже, — тихо сказала она себе под нос. — Тебя только тут не хватало.

Мигель широко улыбался. Мария поднялась с лавочки и стала смотреть, как её парень, непропорционально худой и какой-то нескладный, широкими шагами, почти бегом, приближается к ней.

— Мария, ты чего тут делаешь? Ты же на работе должна быть? — Мигель оглядел её с головы до ног. — Офигительно выглядишь! Чего это ты?

— Надо, — ответила она. — А ты чего тут ошиваешься, из университета что ли сбежал?

— Да нет, занятия кончились. Я в магазин шёл и вижу, ты сидишь на лавочке, одна, дай думаю, подойду. Мария, чего ты тут делаешь?

— Надо мне, говорю. В архиве дела у меня, ты иди, а то я тут жду кое-кого.

— Кого это? — Мигель нахмурился. — Ты что мне изменяешь?

— Дурак, нафиг ты мне сдался, изменять тебе. Иди, говорю, работа у меня тут, денег заработать решила.

— Какая работа в таком виде?

— Ты чего, муж мне? В каком ещё виде?

— В платье таком только собой на улице торговать, да ещё и каблучищи нацепила. Я не муж, я твой парень, и мне неприятно, что моя девушка в таком откровенном наряде сидит на лавке и кого-то ждёт, к тому же без меня. А если тебя увидит кто?

— И чего?

— Да того! Мне потом будут друзья говорить, что у меня девушка — шлюха.

— Ах, так! Ты меня шлюхой считаешь?! — Мария немного подумала и отвесила Мигелю пощёчину.

Этот парень уже совершенно не волновал её, она планировала в скором будущем связать свою жизнь с красивым и богатым иностранцем, но тем не менее, она посчитала нужным проявить свою гордость и показать этому прыщавому сопляку, кто есть кто. Мигель опешил и уставился на неё.

— Ты чего?

— Я тебе не шлюха. Пошёл вон и не звони мне больше никогда, понял?

— Мария?!

— Забудь моё имя!

— Мария? — Мигель испуганно и растерянно смотрел на неё. Он был неплохим парнем, да только вот ни смелостью, ни решительностью не отличался.

— Всё, я сказала, всё! У нас с тобой всё кончено!

— Но почему? У тебя кто-то есть?

— Нет, но будет, и я уеду отсюда, как моя сестра.

Мигель посмотрел на неё, отвернулся и побрёл прочь, словно побитый пес. Мария ещё некоторое время смотрела ему вслед. На душе было неприятно, казалось, что она немного погорячилась, ведь «её новый мужчина» даже не был с ней знаком. Мигель всё же был надёжным и верным, они встречались вот уже три года, и за всё это время он ни разу не изменил ей. Она хотела было окликнуть Мигеля и извиниться, но тут увидела, что напротив архива остановилось такси, и из него вышел тот, кого она так ждала — «её новый мужчина». Он расплатился с шофёром и огляделся. Мария помахала ему рукой. Шнайдера с ним не было.

«Это провидение какое-то», — подумала она и, стараясь посильней вилять бёдрами, направилась к своему новому избраннику. В нём что-то изменилось, присмотревшись, она заметила, что его губа немного припухла и слева на щеке начинает расползаться небольшой синяк. Мария нахмурилась, кто-то посмел ударить её нового мужчину, кто-то посмел подпортить его почти совершенное лицо.

— Здравствуйте, — сказала она, подойдя поближе.

— А где Шнайдер? — спросил мужчина и огляделся.

— Не знаю, а вы не вместе разве? — Мария старалась не смотреть на его разбитую губу, думая, что это может его смутить. Сейчас, с такого расстояния она могла разглядеть маленькие кровоподтеки и ссадины.

— Нет, он раньше уехал.

— Может, в пробке? В Лиме это часто случается, — Мария постаралась принять самую выгодную позу, выпрямила спину, повернулась вполоборота, чтобы её избранник мог по достоинству оценить её пышную упругую грудь.

— Чёрт его побери! Вас Мария зовут, да? Я Рихард.

— Очень приятно, — Мария обворожительно улыбнулась и подошла к Рихарду поближе, чтобы он мог уловить тонкий аромат её духов.

— Да где же Шнайдер? — Рихард не обращал на неё ни малейшего внимания, он напряжённо всматривался в лица прохожих, постоянно смотрел на дорогу. Её это начало немного раздражать. Она легонько дотронулась до его локтя и сказала:

— Пойдёмте внутрь, я думаю, ваш друг скоро подъедет.

Рихард пристально посмотрел на неё, и она с удовольствием отметила, что его взгляд задержался на вырезе её платья.

— Хорошо, пойдёмте. У вас, наверное, нет времени, мне Шнайдер говорил, что мы вас с работы вытащили. Извините, что я опоздал, так получилось.

— Ничего страшного, я сама только пришла, — солгала она и снова улыбнулась.

— Нет, ну, где же он?!

— Да вы если так переживаете, позвонили бы своему другу, — предложила она.

Рихард потянулся было к карману, но потом усмехнулся:

— У меня телефона нет, разбил, — он немного виновато улыбнулся.

— Ах, да, вчера утром. Я знаю, уборщик нашел его обломки.

Рихард вздрогнул, испуганно посмотрел на неё и тихо сказал:

— Он упал из рук у меня и разбился вдребезги.

— Бывает, — сказала она, а про себя отметила, что он, почему-то, не хочет говорить с ней об этом. Хотя, если, как она предполагала, он был актёром и разбил телефон из-за того, что ему не дали роли, то, наверное, стеснялся сказать ей об этом. А если его волновало её мнение, значит, у неё есть реальный шанс, и, наверняка, она ему не безразлична. Мария снова улыбнулась и, немного подумав, взяла Рихарда под руку. Рихард снова вздрогнул, но руку свою не выдернул.

— Идёмте, — сказала она и пошла ко входу в архив.

========== Часть вторая. Глава пятая. ==========

***

Флаке смотрел глупый и скучный фильм, когда в дверь позвонили. От неожиданности он вздрогнул, выронил из рук пульт, и тот с глухим стуком приземлился на пол.

— Кто это ещё? — сказал он вслух и пошёл открывать.

На пороге стоял Тилль с большой дорожной сумкой через плечо.

— Привет, ты чего это?

— Привет, звонил тебе, ты трубку не берёшь, ты чем там занят?

— Я не беру? Ничем я не занят, кино смотрю. Телефон вроде работает.

Лоренц пропустил Тилля в квартиру.

— Не знаю я, что у тебя работает, я тебе раз пятнадцать звонил и на домашний, и на мобильный.

— А, — вспомнил Флака, — я, наверное, мобильник в бесшумный режим на ночь переключил, а городской у меня не работает. Что-то там с проводами случилось. А чего ты с сумкой-то? Едешь что ли куда?

— Да, в Перу.

— Чего это ты?

— Шнайдер с Рихардом пропали.

— И Рихард? Он же мне вот недавно из Нью-Йорка звонил.

— Мне тоже, но его уже там нет, и нигде его нет. Телефон у него не отвечает. Мне Якоб с утра позвонил и сказал.

Флака пошёл в комнату, Тилль отправился за ним.

— А чего ты ко мне-то пришёл?

— Так в Перу надо ехать.

— Ну и езжай.

— Так ты тоже поедешь.

— Чего? — Флака уставился на Тилля. — Я никуда не поеду, я хотел вечером… — он замешкался: на самом деле, у него не было никаких планов на вечер, вот уже несколько дней он никуда не выходил из дома и вечерами сидел перед телевизором, и смотрел всё подряд. У него была хандра, приступ жалости к самому себе, и он от души наслаждался этим своим состоянием.

— Хотел? — Тилль улыбнулся.

— Книгу почитать, — сказал Флака и сел на диван.

Тилль посмотрел на экран, шла какая-то глупая американская молодёжная комедия.

— В самолёте почитаешь, давай собирайся, поедем.

— Да не поеду я, у меня планы на вечер были.

— Нет у тебя никаких планов, я же вижу, ты сидишь тут один и жалеешь сам себя, хватит дурью маяться.

— А вот и нет, я жду гостей. И вообще, чего ты ко мне-то прицепился, пускай вон Пауль летит.

— А Пауль и летит, и Оливер летит, они ждут нас в аэропорту. Даже Якоб летит, хотя он очень занят в отличие от тебя, — Тилль поставил сумку на пол и сел на диван рядом с Лоренцом.

— Вот и летите все вместе, я не хочу никуда. Мне и тут неплохо, — Флаке поднял с пола пульт и прибавил громкости.

Тилль отобрал пульт и выключил телевизор.

— Эй, я же смотрел!

— Флака, хватит. Я не собираюсь тебя уговаривать два часа. У нас самолёт скоро улетает, давай ноги в руки и вперёд, — Тилль начинал сердиться.

— Я никуда не поеду! Всё, отстань от меня.

— Свинья ты, — сказал Тилль и поднялся. — Не думал я, что ты такой эгоист.

— Почему это я эгоист?

— Да потому, — Тилль взял сумку и пошёл к выходу.

— Эй, ладно. Я пошутил. Сейчас я соберусь.

Тилль остановился, повернулся к клавишнику и, улыбнувшись, сказал:

— Я знал, что ты не подведёшь. Мне Пауль говорил, что ты ни за что не поедешь, я даже с ним поспорил.

— На много поспорил? — Флака оглядывал комнату, соображая, что ему нужно взять для поездки в Перу.

— На сто.

— А если бы я отказался?

— Ты бы не отказался, — Тилль сел на диван, снова поставил на пол свою сумку и включил телевизор.

— Чего с собой в Перу-то берут? — Флака посмотрел на экран, шли титры.

— Чего хочешь, только быстрее.

Флаке пожал плечами и пошёл собираться.

***

Шнайдер выскочил из дома и огляделся в поисках такси. Он махнул рукой проезжавшей машине, но та пронеслась мимо. Он взглянул на часы, было почти два часа. Мария, должно быть, уже ждёт их у архива, нехорошо заставлять девушку ждать. Вдруг прямо перед ним остановился большой дорогущий чёрный джип с тонированными стёклами. Бесшумно открылось окно, и ударник увидел мужчину лет сорока, светловолосого, коротко стриженного, европейской внешности.

— Вас подвезти? — спросил мужчина.

— Вы таксист? — Шнайдер был немного растерян.

Ему казалось нелепой сама мысль о том, что человек, ездящий на такой машине, может подрабатывать частным извозом.

— Нет, просто я вижу, вы куда-то торопитесь. Я американец, — мужчина улыбнулся, и Шнайдер обратил внимание на идеально ровные белоснежные зубы. — Тут, я вижу, с такси проблема. У нас в Лос-Анджелесе такси на каждом шагу, а здесь что-то я ни одного не видел.

— Здесь любая машина — такси, — растерянно сказал Шнайдер.

— А, ясно. Так вас подвезти?

— Ну, если вам удобно.

— Удобно, я никуда не спешу, мне нечем заняться совершенно. Садитесь, — мужчина перегнулся и любезно открыл дверь.

Шнайдер ещё пару секунд помялся, но всё же сел и захлопнул дверь. Стекло бесшумно поднялось, включился кондиционер. В салоне было свежо и прохладно, пахло дорогим табаком и какими-то восточными специями.

— Куда вам? — мужчина барабанил пальцами по рулю.

Шнайдер обратил внимание на перстень с огромным камнем. Камень был таким чудовищно большим и кричащим, что казалось, будто это дешёвая подделка, но судя по внешнему виду этого американца — дорогим золотым часам, ухоженным ногтям, машине, — он не мог носить подделки.

— Вы знаете город?

— Как родной, — ответил американец и снова улыбнулся, сверкнув белоснежными зубами.

— Откуда? Вы не турист?

— Нет, я местный. Я уже много лет здесь живу.

— Так что же вы говорили про такси, — Шнайдер почувствовал неладное.

Было что-то в этом мужчине, какая-то скрытая агрессия, какая-то неуловимая жестокость, что-то такое, отчего Шнайдеру захотелось побыстрее выйти из джипа и отправиться своей дорогой.

— Меня зовут Иисус, — сказал мужчина. — Вам знакомо моё имя?

— Ну, — растерялся Шнайдер, — я читал.

— Что?!

— Ну, Библию.

Американец рассмеялся.

— Герр Шнайдер, хватит валять дурака, — сказал он, — вы прекрасно знаете, кто я, и не нужно строить из себя идиота.

Кристоф напрягся. Этот странный мужчина знал его имя, этот странный мужчина подкараулил его у дома и уговорил сесть в машину. Шнайдер попробовал открыть дверь, но она не открывалась.

— Я заблокировал двери, стекло бронированное, звуконепроницаемое, и поэтому не стоит кричать и пытаться выбраться из машины. Герр Шнайдер, вы сейчас поедете со мной, и не будете дёргаться и делать глупости.

— Да какого чёрта! — Шнайдер повернулся к Иисусу и увидел ствол пистолета, направленного на него.

— Такого, мне очень нужно с вами поговорить. Поэтому держите, — Иисус положил на колени Шнайдеру какую-то чёрную тряпку.

— Что это? — Шнайдер похолодел.

— Это мои гарантии, — ответил Иисус.

— Что мне с этим делать?

— Завязать себе глаза, и потом откинуться на сидение и расслабиться. Я не сделаю вам ничего плохого, пока вы сами не вынудите меня сделать этого, — Иисус улыбнулся и вдруг крикнул. — Живо!

Шнайдер вздрогнул.

— Да живее, хватит валять дурака! Быстро, что так сложно замотать это дерьмо на своём проклятом лице?!

Барабанщик покосился на Иисуса, пистолет по-прежнему был направлен на него. Трясущимися руками Шнайдер завязал тряпку на лице, закрыв глаза. Повязка была колючей и неприятной, от неё пахло каким-то маслом, ткань совершенно не пропускала света.

— Отлично, — голос Иисуса был спокоен. — Теперь мы можем ехать.

— Куда вы меня везёте?

Иисус проигнорировал его вопрос и тронулся с места.

***

Райми узнал много нового и интересного, поговорив со своим учеником. Оказывается, все в его деревне знали эту старую и зловещую историю, все, кроме него. Где-то шестьдесят лет назад воины из его племени по просьбе каких-то белых бандитов из столицы (мальчик называл их разбойниками, и Райми живо представил себе парочку головорезов с ножами за поясом) за большие деньги зарезали молодую белую девушку. Как понял Райми, девушка была христианкой: индейский мальчик не знал ничего о христианстве, но рассказал ему, что у девушки с собой была маленькая книжка с какими-то магическими текстами, и на шее висел магический амулет, эта книжка до сих пор хранилась в их деревне. Суеверные индейцы боялись выбрасывать её, думая, что это может принести им несчастья.

Райми разыскал книгу, она хранилась в хижине старого бруджо, замотанная в холщовый мешок. Он размотал мешковину и осторожно раскрыл книгу. Райми не знал русского языка, но имел о нём общее представление. Он узнал книгу, это была маленькая карманная Библия на русском языке. Райми смутно помнил, что в конце пятидесятых в Лиме был построен первый и единственный православный храм. Говорили, что его построили русские эмигранты на свои деньги, чтобы вдали от родины можно было молиться своему Богу. Райми даже вспомнил имя — Алексей Николаевич Чегодаев, но кем был этот человек и имел ли он ко всей этой истории хоть какое-нибудь отношение, индеец вспомнить совершенно не мог. В России исповедовали множество религий, но это, несомненно, была книга, почитаемая православными христианами. Амулет (Райми понял, что это, скорее всего, крест) индейцы трогать побоялись и оставили его на убитой. Её труп был спрятан в лесу. Индейцы издревле боялись умерших, они верили в то, что мёртвый может восстать и прийти к ним в час отдыха, чтобы забрать с собою их дух, но это касалось лишь дживаро.

Смерть белого человека не считалась чем-то особенным, белый человек не мог стать духом и вернуться с того света, поэтому индейцы не стали хоронить девушку, они скинули её тело в овраг и завалили ветками и листьями. А сверху, чтобы дикие звери не добрались до трупа, навалили тяжёлых камней. Точного места смерти девушки никто не знал, одни говорили, что это было недалеко от Лимы, другие называли местом смерти пустыню Сан Хосе, третьи, их было большинство, говорили, что девчонку убили в Эль-Инферно-Верде, тропических лесах недалеко от Икитоса. Райми был склонен верить последним: их поселение, расположенное на востоке страны в районе Сельвы в верховьях Амазонки было слишком удалено от столицы и пустыни, и индейцы никак не могли бы попасть туда, разве что по рекам. Но он знал, что многие из местных жителей никогда не покидали своей деревни. Он был первым за много десятилетий, кто рискнул и отправился в большой мир. Скорее всего, бандиты привезли девчонку сюда сами и отдали индейцам. Он не мог понять, почему нужно было прибегать к таким сложностям, ведь её вполне можно было застрелить, но мальчик объяснил ему. Со слов его деда, который в те времена был ещё молод, вожак бандитов был суеверным человеком, и он боялся, что кровь христианина (мальчик говорил: «кровь волшебницы») на его руках станет его проклятьем, и поэтому он решил отвезти девушку подальше и умертвить чужими руками.

Райми занялся расследованием. Ему пришлось поехать в Лиму, дорога вымотала его, он добирался на лодке Икитоса, потом пересел на маленький самолёт и к ночи был в Лиме. Пришлось снимать номер в отеле, а наутро он пошёл в архив и разыскал всё, что мог, о смерти этой девушки. Её звали София Вацлевич, он нашел её фотографии в старых газетах. В марте 1941 года дочь известного православного миссионера, беженца из России, Петра Вацлевич, пропала в Перу. Они с семьёй приехали в декабре 1941 в Южную Америку, чтобы проповедовать православие индейцам и наставлять их на путь истинный. Был большой скандал, католики были против, и в газетах встречались гневные заголовки: «Со своим уставом в чужой монастырь не ходи», «Православные христиане нарушают заповеди Господни» и тому подобное. К марту, когда София пропала, католическая общественность уже успокоилась, тихая православная семья не делала ничего плохого. Они мирно жили в маленьком домике в Лиме и не пытались проповедовать свою религию. О них даже забыли, пока отец не обратился в полицию и не заявил о пропаже дочери. В газетах мелькало её лицо. Миловидная белокурая девушка улыбалась со старых фотографий, Райми узнал её — не было сомнений, к нему явился дух Софии Вацлевич. Тело девушки так и не нашли, вскоре о ней забыли. Шла война, и такие мелочи, как внезапная пропажа двадцатипятилетней православной христианки, быстро забывались. Райми читал дальше; в газетах, датированных 1946 годом, он прочёл, что семья Вацлевич покинула Перу (это было чуть больше, чем за десять лет до строительства храма, и значит, внезапно вспомнившийся ему русский мужчина с трудно выговариваемым именем никак не мог участвовать в этой истории), отправившись в США.На этом все упоминания об этой семье обрывались.

С девушкой было понятно, Райми не мог понять только одного — почему её душа до сих пор не может найти покоя. София при жизни была набожной христианкой, это было ясно из статей о её жизни, он думал, что её родители, скорее всего, служили молебны за упокой, и по всем канонам православия душа её должна была давно отправиться на небо. Хотя Райми ни в чём не уверен. Девушка не была похоронена по православным обычаям, её кости до сих пор лежали где-то в лесах Амазонки, если, конечно, звери ещё не растащили их, и, может быть, это и было причиной. Райми понял, что самому ему не разобраться, нужна была помощь православного священника, но он никак не мог пойти в церковь. Он был бруджо, а для них это было страшным грехом. Он говорил с духами, ну, или делал вид, что говорил, использовал заклятья индейцев, повелевал зверем. Конечно, он мог бы и промолчать, прийти в церковь и поговорить со служителем, но это претило его принципам, и тогда он решил искать некоего Шнайдера. Того человека, на которого и указала ему покойница.

Со Шнайдером было сложней. Он порылся в книгах, но ничего не нашёл. Тогда он решил обратиться к помощи новейших технологий. Он зашёл в Интернет и набрал в поисковике «Кристоф Шнайдер». Оказалось, что людей с таким именем в мире очень много, один был даже барабанщиком известной группы, о нём было больше всего информации. Райми прочёл про этого Шнайдера, он жил в Германии и, следовательно, не мог иметь к его делу никакого отношения. В Лиме тоже нашлось несколько Шнайдеров, да только вот ни одного Кристофа. Райми зашёл в тупик.

Рами вышел в город и пошёл гулять по набережной. Он прокручивал в голове всю эту историю, снова и снова возвращаясь к загадочному Шнайдеру. Девушка сказала, что он должен указать Шнайдеру путь, но как он мог это сделать, если он понятия не имел, кто такой Шнайдер и где его найти. В раздумьях он забрёл в безлюдный сквер и присел на лавочку. Рядом с ним сидели два пацанёнка и о чём-то оживленно разговаривали. Райми не слушал их, пока вдруг не услышал фамилию «Шнайдер».

— Ты прикинь, — говорил один, — я тебе мамой клянусь, это он и был.

— Да ты врёшь, чего Шнайдеру здесь делать. У них сейчас нет тура.

— Да не тупи, я Шнайдера в лицо по-любому узнаю. Я вышел из магазина и смотрю, он стоит на дороге, один, и тачку ловит.

— Тебе показалось.

— Да не показалось мне. Я же не кретин. Я к нему подошёл и спросил.

— Чего спросил?!

— Спросил, он это или нет.

— И чего?

— Чего, чего. Оказалось, он.

— Да ладно?

— Прохладно, я даже автограф взял.

— Покажи.

— Он дома у меня, в тетрадке. Я из школы с ранцем шёл, и у меня ничего, кроме тетрадок, не было. Вот я ему одну и дал.

— Дурак, в тетрадке это не круто!

— Эта нормальная тетрадка с Rammstein на обложке, с фотографией их.

Райми повернулся к ребятам.

— Молодые люди, простите за беспокойство, вы говорите о Кристофе Шнайдере?

Мальчики посмотрели на него с недоверием, наконец, один из них сказал:

— Да, а что?

— Это ударник известной рок-группы?

— Не рок, дядя. Они не рок играют, а индастриал-метал, — сказал тот парень, что видел Шнайдера.

— Не важно, но вы говорите о нём?

— Ну, о нём, и чего дальше? Нельзя что ли?

— Да нет, можно. Просто я понял, что этот человек сейчас здесь? В Перу?

— Ну да, я его видел и автограф брал, — мальчик почесал нос и посмотрел на друга. Было видно, что их напрягает разговор с малознакомым человеком.

— Вы уверены, молодой человек?

— Слушайте, дядя, я уверен. Вам-то чего? Вы чего — фанат?!

— Нет, мне просто очень надо поговорить с вашим Шнайдером. Вы случаем не знаете, где он живёт?

— Эх, дядя. Если бы я знал. Это лучшая группа в мире, и я всю свою жизнь мечтал познакомиться с ними, если бы я знал, я бы сейчас тут не сидел.

— А где вы его видели?

— В Лиме, конечно.

— Лима большая. Какой район?

— Рядом со статуей этой дурацкой.

— Какой статуей?

— Ну, эти два каменных, которые целуются, — мальчик рассмеялся. — Ладно, дядя, нам домой идти надо.

Мальчики поднялись со скамейки и, всё ещё посмеиваясь, убежали прочь. Райми улыбнулся, всё постепенно становилось на свои места.

========== Часть вторая. Глава шестая. ==========

***

Санчо стоял в тени деревьев через дорогу от офиса Иисуса. Было воскресенье, и офис не работал. Парень вот уже полчаса околачивался здесь и раздумывал над тем, как ему пробраться внутрь. Он знал, что его босс хранит все документы в сейфе рядом со своим столом. Там были паспорта его покойных братьев и его паспорт. Документы были поддельные, они получили их уже в Лиме, и по этим документам они были гражданами Боливии, их мексиканское прошлое было навсегда стёрто из истории вместе с их побегом. Но эти поддельные документы были сделаны в полиции Лимы, и к ним нельзя было придраться. Иисус однажды отправлял братьев в Колумбию на самолёте, и ему пришлось делать эти документы. Санчо понимал, что с таким паспортом он без труда сможет купить билет до Веракрус, а там его ждал человек, который переправит его в США.

Всё было прекрасно, да только вот офис не работал, дверь была закрыта, а даже если он и проберётся внутрь, то ему никогда не открыть сейфа с кодовым замком. Санчо решил, что он подкараулит Иисуса и, приставив тому пистолет к голове, заставит открыть сейф. Поначалу идея показалась ему отличной, но немного подумав, он понял, что пройти с заложником по людным улицам Лимы будет нелёгким делом, его тут же раскусят и заметут в полицию, а там уж Иисус постарается, чтобы он не дожил до суда. Нужно было поджидать босса в офисе, в его кабинете, там, где уж точно никто не увидит. К тому же, потом можно запереть Иисуса и по-быстрому смотаться из города. Санчо решил, что, когда стемнеет, он через окно проберётся в офис и там притаится. Он закурил и снова посмотрел на окна здания. И тут он заметил джип босса. Санчо напрягся и отошёл немного подальше. Машина остановилась у входа, но никто не выходил. Сквозь тонированные окна Санчо не мог увидеть, что творится внутри. Минут через десять дверь с пассажирской стороны открылась, и на тротуар вышел Шнайдер, щурясь от яркого солнца.

— Чёрт, поймал-таки, ублюдок, — выругался Санчо и сплюнул на землю.

Вскоре показался Иисус, он вышел на улицу, погрозил пальцем Шнайдеру, что-то сказал ему. Они ещё какое-то время стояли перед дверями и смотрели друг на друга, а потом Иисус рассмеялся и пошёл в офис. Шнайдер отправился следом. Через несколько секунд они скрылись за дверью, Санчо остался стоять на улице, судорожно размышляя над тем, что ему делать дальше.

***

Шнайдер никогда не считал себя трусом. У него были маленькие слабости, страхи, фобии, но в общем он думал о себе как о смелом и даже, может быть, отчаянном человеке. В последние недели он видел много того, что могло бы свести с ума даже самого дерзкого и отважного, но он не сдался, он остался прежним, и даже не просто остался, он шёл вперёд по трудной и опасной дороге, пренебрегая опасностью и оставив позади свои глупые суеверные страхи. Втайне он гордился собой, но сейчас поводов для гордости у него не осталось. Когда он увидел ствол пистолета, направленного ему в лицо, и осознал, что в любую секунду этот страшный человек с библейским именем может нажать на курок, выбив его мозги, он испугался настолько, что перестал понимать, что с ним происходит. Он даже не заметил, как остановилась машина, в которой его везли, не услышал, как Иисус приказал ему снять повязку с лица, Шнайдер думал о смерти. Конечно, за сорок с лишним лет мысли о конечности существования не раз наведывались к нему в гости, но всегда это было что-то такое далёкое и нереальное, что-то такое, о чём не стоит слишком долго думать и из-за чего пока ещё рано огорчаться, но это было раньше, а теперь всё изменилось. Смерть дышала ему в лицо, заглядывала через плечо, наступала на пятки, поглаживала холодными пальцами по спине, и Шнайдеру стало плохо. Плохо в буквальном смысле, его желудок сжался в комок, во рту появился противный горьковатый привкус, голова закружилась, его подташнивало, и он опасался, что если так будет продолжаться, то в скором времени его просто вырвет прямо на дорогущую обивку сидений.

— Да твою мать! — гневный окрик Иисуса вывел его из забытья. — Сними ты повязку, оглох что ли?

Шнайдер стянул повязку с лица и тут же зажмурился, солнце даже сквозь тонированные стёкла слепило его.

— Уснул? — спросил Иисус уже дружелюбно.

— Немного, — ответил Шнайдер.

— Я сейчас сниму блок с дверей, и ты выйдешь на улицу. Никуда не ходи, стой, где стоишь. Иначе я просто пристрелю тебя.

— Хорошо, — если бы Иисус сейчас предложил ему выйти на улицу и сплясать посреди мостовой, он бы, наверное, ответил так же, просто потому, что смысл слов почти не доходил до него.

— Вот и славно, ты умный парень, и ты мне начинаешь нравиться, может, наш разговор к чему-нибудь нас и приведёт.

Шнайдер услышал, как что-то щёлкнуло.

— Можешь выходить.

Но Кристоф по-прежнему не шевелился.

— Выходи из машины! Мы вроде бы с тобой договорились?

Шнайдер потянулся к ручке, открыл дверь и вышел на улицу. Солнце сразу же ослепило его, он зажмурился, потом прикрыл глаза рукой. О побеге не могло быть и речи, его ноги отказывались слушаться его, он чувствовал, что мышцы одеревенели, и если он попробует бежать, то, скорее всего, просто рухнет на асфальт, а дальше выстрел и пустота…

Наконец глаза привыкли к свету, Шнайдер убрал руку от лица и посмотрел по сторонам. Он стоял на тротуаре перед входом в невысокое кирпичное здание. Кругом ходили люди, но они не обращали на него никакого внимания, он взглянул на джип, его похититель всё ещё не выходил. На другой стороне дороги в тени деревьев какой-то молодой человек курил и смотрел на него, но он был так далеко. Время уходило, а Шнайдер ничего не делал, стоял, словно корова на бойне, и ждал своей смерти.

Из-за джипа показался Иисус. Он улыбнулся, погрозил ему пальцем, словно маленькому шаловливому ребёнку, и сказал:

— Не смей убегать, мы договорились.

И в этот момент страх отступил, словно этот глупый и совершенно неуместный жест вернул его в реальность. Барабанщик, наконец, смог вздохнуть полной грудью и без ужаса посмотреть на своего похитителя. Перемена в Шнайдере не ускользнула от глаз Иисуса.

— Ты, я смотрю, в себя пришёл, приятель, — сказал он, подойдя почти вплотную к ударнику. — Ну, что же, это здорово, да только вот смотри не взбрыкни. Я ведь срать хотел на то, что мы с тобой стоим посреди многолюдной улицы, если побежишь или кричать начнёшь, прибью на месте.

Иисус улыбнулся, но Шнайдер заметил, что в этой улыбки совсем нет дружелюбия, это был оскал хищного зверя, поймавшего свою добычу и играющего с ней перед тем, как сожрать. Глаза Иисуса, светло-голубые, водянистые, оставались холодными и смотрели на него испытующе. Но на этот раз Шнайдер не испугался, он не отводил взора, и Иисус рассмеялся.

— Смельчак! Уважаю таких засранцев.

Иисус отвернулся и пошёл ко входу. Шнайдер молча смотрел, как тот открывает дверь, он уже не надеялся сбежать, глупо было бы предполагать, что этот мужчина промахнётся, но он надеялся, что Иисус замешкается в дверях, и он успеет со всех сил ударить его. Но он просчитался, Иисус жестом гостеприимного хозяина пригласил его войти первым, и Шнайдеру не оставалось ничего другого, как подчиниться.

Офис Иисуса располагался на двух этажах. Шнайдер не обратил внимания на табличку на входе и теперь пытался понять, чем же занимается этот человек. Прямо у входа стояла стойка ресепшн, сейчас за ней никого не было. Справа и слева от стойки вверх уходили две лестницы с железными перилами и прозрачными ступенями. За лестницами располагался зал, похожий на зал ожидания в аэропортах: со скамейками, автоматами с питьевой водой и шоколадками. Посреди зала работал небольшой декоративный фонтанчик под стеклянным колпаком. Иисус сразу направился вверх по лестнице, поманив Шнайдера за собой.

На втором этаже был небольшой коридорчик, в конце которого Шнайдер увидел двустворчатую деревянную дверь.

— Как тебе мой офис? — спросил Иисус, остановившись.

Шнайдер удивлённо посмотрел на него, казалось, этот человек издевался над ним.

— Нормально, — буркнул он.

— Тебе не нравится, но, тем не менее, тебе придётся заглянуть в мой кабинет, — улыбнувшись, сказал Иисус и пошёл к дверям.

— Как будто у меня есть выбор, — тихо сказал Шнайдер и пошёл следом.

В кабинете было душно и сильно пахло табачным дымом. Шнайдер удивлённо посмотрел на неубранную пепельницу, полную окурков, она стояла посреди широкого деревянного стола рядом со стопкой каких-то бумаг. Иисус поймал взгляд Шнайдера и спросил:

— Не куришь?

— Нет, бросил.

— А я всё никак не могу, приучался с малолетства к срани этой и всё никак не отделаюсь.

— Послушайте! — Шнайдеру надоел этот бесполезный разговор. — Вы не для того меня сюда привели, чтобы рассказывать о ваших вредных привычках и показывать мне свой офис, вы хотели поговорить, так говорите!

Иисус снова пристально посмотрел на Шнайдера.

— А ты нахал, приятель. Ещё какой. Наверное, ФБР от тебя в восторге.

— Кто?

— Хватит! — Иисус, как и раньше, совершенно без перехода, перешёл на крик. — Не думай, что я кретин! — он прошёл к креслу и сел в него. Шнайдер остался стоять посреди кабинета.

— Не нужно строить из себя идиота! Я давно знаю, что ты работаешь на ФБР, знаю ещё с того момента, когда тебя замели с этим героином.

— Я не работаю на ФБР, — Шнайдер понимал, что оправдываться бесполезно, он понимал, что Иисус даже станет слушать его, но эти слова сами вырвались.

— Я сказал, хватит! — Иисус побагровел и ударил кулаком по столу. Пепельница подпрыгнула, и пара окурков упало на стол. Иисус равнодушно стряхнул их на пол. — Теперь послушай меня, засранец. Я очень не люблю, когда какой-нибудь говнюк пытается кинуть меня, а ты пытаешься, и ты говнюк. Но, — Иисусу сделал паузу и улыбнулся. — Но ты мне интересен. Поэтому ты ещё жив.

— И чем же я интересен вам? — Шнайдер сел в кресло напротив Иисуса. Он сам удивлялся своему хладнокровию.

— А тем, что я могу с твоей помощью выйти из всего этого дерьма чистеньким. Понимаешь?

— Нет, — честно ответил Шнайдер.

— Тупица, — беззлобно сказал Иисус и закурил. — Я заплачу тебе больше, чем они, не думай, что я беден. ФБР наверняка сказали тебе, что я на грани разорения. Мои клубы давно не приносят дохода, мои поставки перекрыли. Но это они так думают. Эти агентства — полное дерьмо. Мелкое дерьмо. Это было так, для развлечения. Я и денег-то с них особенно не имел. Да и клубы эти, что мне за дело до них. Ходят сынки богатеев, ходят потому, что я могу предложить нечто большее, чем выпивку и стриптиз. Эти сопляки все давно сидят на хмуром, а у их отцов носы в муке. Папашки покупают у меня, сынки покупают у меня. А ещё и девочки, хотя это уже мелочь. Мне до шлюх этих, в принципе, нет особого дела. Это просто вопрос чести. Всё принадлежит мне, значит, и шлюхи тоже мои. Ты знаешь, что шеф полиции покупает у меня муку?

— Понятия не имею, — ответил Шнайдер. Он вообще мало разбирался в сленговых названиях запрещённых веществ, и слова Иисуса звучали для него полным бредом, но понимал, что он говорит не о хлебопекарной муке.

— Так вот, знай. Шеф этой грёбанной Перуанской полиции нюхает мою муку и трахает моих шлюх, когда его толстая жена не знает, — Иисус затушил сигарету в пепельнице и поднялся с кресла. — Ты всё ещё не веришь мне, думаешь, я приукрашиваю, завираю, пытаюсь запудрить тебе мозги. Я покажу.

Иисус прошёл к сейфу в углу кабинета, набрал комбинацию цифр и открыл его. Шнайдер внимательно следил за ним. На столе остался лежать пистолет, Шнайдеру не стоило особого труда вскочить с кресла и схватить пистолет, но он боялся, что тот не заряжен. Иисус не выглядел идиотом, и, может, это была лишь уловка.

— Смотри, — Иисус достал из сейфа несколько пачек стодолларовых банкнот и швырнул их Шнайдеру. Барабанщик поймал одну пачку, другие упали на пол к его ногам.

— И что? У вас есть доллары, и что дальше? — Шнайдер поднял деньги с пола и положил их на столик рядом с собой.

— А то, — Иисус отошёл от сейфа, — что я заплачу тебе больше, чем эти засранцы из Бюро, и ты скажешь им, что я чист, как стекло. Что ты следил за мной и говорил с моими людьми, но я чист, как стекло. Я дам тебе имя, ты назовёшь его. Человек это большой, и они поверят. Короче, друг, ты станешь работать на меня. Шнайдер молчал.

— А потом ты уедешь в Европу и станешь моим человеком там. Я давно хотел начать бизнес в Европе, всё случая подходящего не было. Вот он и настал, мать его, случай этот.

— Я не наркоторговец, вы что предлагаете мне торговать этим дерьмом у себя на родине? А зачем мне это?

— Нет, ни в коем случае. Ты будешь моими глазами, ушами. Ты ведь музыкант, и круг общения у тебя соответствующий. Увидишь, кто хочет что купить, ты ему и намекнёшь, что знаешь, где чистый товар есть. Будешь моим торговым представителем. Спрашиваешь, зачем тебе это? А затем, что ты будешь получать огромные деньги, такие деньги, которые тебе и не снились. И не говори, что тебе это не нужно, что ты и так богат и популярен. Я знаю, что всегда есть что-то, чего нам не купить, всегда есть что-то, чего ты хочешь, а денег на это никогда не хватает. Есть дорогие яхты, есть золотые прииски, есть крупные отели на побережье, которые словно только и ждут того, когда ты их купишь. Я знаю, потому что сам такой. Ты даже не представляешь, какая это охренительная штука — большие деньги. Не те деньги, которые ты зарабатываешь на своих поганых концертах, а настоящие деньги, о которых ты даже не мечтал, — Иисус засмеялся.

Шнайдер хотел было ответить ему, но тут заметил, что позади Иисуса из ниоткуда появилась девушка-призрак. Иисус, кажется, не замечал её, он предался своим мечтаниям о том, как здорово пойдёт его бизнес в Европе.

— Твои друзья ведь покупают кокос, а какой? Говёный. А почему говёный? — Иисус замолчал на секунду и тут же продолжил. — Потому что у вас нет хороших поставщиков. Пока товар доходит до Европы, — а он приходит к вам в основном из Индии и России, — его уже двадцать раз разбавят и испоганят. Нашего товара у вас там почти нет, потому что нас не пускают. Но я знаю, как найти ходы. Это, может, не будет легко, но я найду. Я покорил Южную Америку, и Европа тоже будет моей. Какого хрена здесь так холодно? — Иисус зябко повёл плечами и обернулся. Позади него стояла София.

Шнайдер видел, как Иисус молнией метнулся к столу, схватил пистолет и два раза выстрелил в девушку. Выстрелы оглушили Шнайдера, он машинально закрыл уши руками и пригнулся.

Привидение никуда не делось, она по-прежнему стояла у стены и с доброй улыбкой смотрела на Иисуса.

— Что за дерьмо такое?! — закричал Иисус.

Шнайдер услышал этот крик и отнял руки от ушей.

Иисус, казалось, забыл о существовании Шнайдера, он попятился к выходу, держа девушку призрака на прицеле. Она не шевелилась, пока он не переступил порог, тогда она медленно пошла за ним.

— Изыди! Изыди! — заорал Иисус и снова выстрелил.

— И даровал Бог милость тебе свою и отводил от тебя руки врагов твоих, но не видел ты его, — сказал девушка.

— Заткнись, — Иисус снова выстрелил и побежал прочь по коридору.

Шнайдер поднялся с кресла и осторожно пошёл следом. Он видел спину девушки, она медленно шла по коридору и говорила:

— Ты грешен, так покайся! Кровь невинных на руках твоих, кровь детей на руках твоих, и зелье сатанинское разносишь ты средь праведников, как заразу опасную. Отрекись от зла, покайся, и Бог простит тебя, как прощал самых грешных сынов своих. Прейди к Богу, покажи веру свою, покажи раскаяние твоё.

Иисус остановился перед лестницей, глаза его были абсолютно безумны, рот растянулся в страшной усмешке.

— Ты с того света вернулась, вернулась, чтобы забрать меня, мама. Я не хочу тебя видеть, убирайся, убирайся к отцу, уйди. Я давно не маленький и тебе не испугать меня.

Шнайдер удивился, ведь этот странный человек называл Софию своей матерью. Неужели он действительно её сын? Хотя ведь это могло быть правдой, Рихард говорил о том, что она жила в 1941 году, а ведь она могла прожить ещё лет пятнадцать, родить сына и умереть много позже.

— Мать твоя давно на небесах и покой нашла там, — сказала София, продолжая приближаться к Иисусу. — А ты не найдёшь покоя, пока не покаешься. «Не убий», — говорил Иисус, что же делал ты? Ты убивал и мучил. «Не укради», — говорил Иисус, что же ты делал? Ты воровал, и стяжательство твоё проклятьем твоим стало. «Не прелюбодействуй», — говорил Иисус. Что же делал ты, ты вертепы создавал и плодил разврат и в искушение праведников вводил. Покайся. Мать твоя нарекла тебя именем святым, ты же не свят, а грешен.

— Сука! — закричал Иисус и снова выстрелил. Шнайдер пригнулся, пуля пробила дырку в стене рядом с ним, посыпалась штукатурка. В воздухе сильно пахло порохом, у Шнайдера стало щипать глаза.

Иисус побежал вниз по лестнице, девушка пошла следом. Шнайдер постоял немного в коридоре и услышал ещё один выстрел. Тогда он тоже пошёл вниз.

Иисус стоял у входной двери, упершись в неё спиной, и смотрел на Софию. Шнайдер видел, что одной рукой Иисус пытается открыть замок, другую руку с пистолетом он направил на призрака. Это было глупо и нелогично, Иисус не мог не видеть, что его пули не доставляют никакого беспокойства Софии, но всё равно продолжал стрелять. Шнайдер внимательно посмотрел на Иисуса и решил, что тот тронулся умом. Из его рта стекала струйка кровавой слюны, на теле не было никаких видимых повреждений, значит, Иисус прикусил себе язык до крови. Глаза его нездорово блестели, он часто моргал и жутко улыбался.

София же продолжала проповедовать:

— И сказано в Писании: «Возлюби ближнего своего, как самого себя». Что же делал ты: проклинал и ненавидел, и слухи о жестокой мести твоей разнеслись над городом, и боялись тебя все. Так прейди к обиженным тобой и колени свои преклони, и проси милости и прощения, ибо лишь в прощении спасение твоё.

— Заткнись, ты мне всё детство эту ахинею говорила и заставляла молиться. Это дерьмо и срань, Бога нет, есть лишь деньги. Где был твой Бог, когда машина сбила тебя на этом сраном перекрёстке? Где был твой Бог, когда меня били все эти сраные подонки? Заткни пасть, тварь! Ты была плохой матерью при жизни, так после смерти ты не стала лучше. Ступай в ад, — Иисус снова выстрелил, пуля пробила стеклянный купол над фонтаном и вода с шумом вырвалась наружу, потекла на пол, между скамейками, под стойку.

— Скверна в устах твоих, зло в речах твоих. Покайся, грешник. Твоя мать нашла покой на небе, хоть не было покоя ей на земле, и выносила мучения, что посылал ей Господь, ты же слаб, и грех твой от слабости происходит.

Иисус, наконец, справился с замком, он открыл дверь и выскочил на улицу. Всё затихло, было слышно лишь тихое журчание воды, вытекающей из пробитого фонтана и шум улицы, доносившийся через приоткрытую дверь. И вдруг Шнайдер услышал гудок автомобиля, скрип тормозов. Он побежал вниз, мимо Софии, почувствовал холод, исходивший от неё, выскочил на улицу и увидел Иисуса.

Тот лежал на мостовой, одна его рука была неестественно вывернута, изо рта на асфальт текла кровь. Вокруг собралась толпа зевак, рядом с телом Иисуса стоял молодой испуганный мужчина, видимо, водитель, который и сбил безумца. Он что-то кричал на испанском, размахивая руками. Машина стояла здесь же, чуть поодаль — старый, помятый, переживший свои лучшие дни «Рено», передняя фара была разбита, бампер искорёжен, лобовое стекло пошло трещинами. Видимо, удар был такой силы, что Иисуса отбросило на несколько метров вперёд, он упал на мостовую, где и умер.

Немного пошатываясь, Шнайдер спустился с лестницы на тротуар. Он помнил, что София осталась в офисе, но ему совершенно не хотелось возвращаться и говорить с ней. Он быстрым шагом направился прочь, и в этот момент кто-то схватил его за руку. Шнайдер обернулся и увидел невысокого, хорошо одетого мужчину, по всей видимости, индейца.

— Что вам нужно?! — сказал Шнайдер и высвободил руку.

— Меня зовут Райми, я Бруджо, и София направила меня к Вам, — сказал индеец на чистом английском.

========== Часть вторая. Глава седьмая. ==========

***

Рихард зашёл в архив под руку с новой знакомой, в нос ударил запах тысяч старых бумаг, хранившихся здесь. Прямо у входа за старым столом сидела пожилая женщина в очках и что-то читала. Она подняла глаза на посетителей, оглядела их и снова вернулась к чтению.

Рихарду было не по себе. Шнайдер пропал, его новая знакомая была слишком уж откровенно навязчива и почти вешалась ему на шею. Эта старая женщина, взглянувшая на него с нескрываемым презрением… всё это, плюс новая и ставшая уже неприятной ему страна, опасности, подстерегающие на каждом шагу… Головная боль, которая только усилилась, привела его в скверное расположение духа.

— Спросите её, можно ли нам просмотреть газеты за 1941 год, — сказал он Марии.

Женщина снова подняла глаза и довольно громко сказала по-английски.

— Что вы всё ищете-то там?

— Простите? — Рихард удивлённо посмотрел на женщину.

— Два дня назад приходил тип один, индеец, тоже эти газеты искал. Посмотрел и такой радостный отсюда выскочил, будто про наследство своё прочитал.

— Какой ещё индеец? — Рихард подошёл поближе.

— Я откуда знаю. Индеец какой-то. Спрашивал меня ещё, не знаю ли я чего про какого-то Шляндера или Шнайдера.

— Шнайдера? Кристофа Шнайдера?!

— Да, точно, так он и сказал. Кристоф Шнайдер. Вы знаете такого человека?

— И что вы ему ответили?

— Что я могла ответить, молодой человек, я понятия не имею ни о каком Шнайдере, я и посоветовала ему не приставать к честным женщинам с глупыми вопросами.

Рихард испуганно посмотрел на Марию. Девушка говорила, что Шнайдер, скорее всего, застрял в пробке, и это на время успокоило его, но сейчас, после слов этой женщины, Рихард снова стал беспокоиться. Он ведь сам ехал на такси от того же дома и никаких пробок не было, Шнайдер выехал на двадцать минут раньше, и он если бы даже и попал в пробку, то давно должен был приехать. Рихард немного подумал и решил, что с ударником что-то случилось. Он не знал что, может, его похитили, может, его сбила машина, может, эта жуткая дама-приведение уволокла его куда-нибудь в джунгли, а может, тот самый индеец добрался до него и… Рихард решил об этом не думать, ему срочно нужно было вернуться домой. Он ещё не знал, что будет там делать, он даже не мог представить, что ему нужно делать, но почему-то решил, что первым его действием должно стать именно возвращение домой.

— Извините меня, но мне придётся уйти, — сказал он, повернувшись к Марии. — Я вам всё равно заплачу, раз уж побеспокоил. Просто появились новые обстоятельства.

Мария, кажется, расстроилась.

— Сколько я вам должен?

— Ну, я даже не знаю, — сказала она и посмотрела ему в глаза. — Может, в благодарность вы сводите меня в ресторан? Я же не могу брать деньги за перевод, которого не было.

Девушка улыбнулась. Она была симпатичной. Стройная, большегрудая, с красивыми глазами, полным чувственным ртом. Может, в другой ситуации Рихард и сам пригласил бы её на ужин, но сейчас это внезапное предложение с намёком на продолжение напугало его.

— Ну, я… — он смутился и посмотрел в сторону, встретился глазами с пожилой женщиной, которая с интересом наблюдала за ними, смутился её и потупил взор. — Я даже не знаю.

— Пожалуйста, мне просто неловко брать деньги с вас, Рихард, — она произнесла его имя с каким-то придыханием, почти проглотив все согласные.

— Ладно, — Круспе поднял глаза и посмотрел на неё. Мария улыбнулась.

— Тогда часов в восемь, рядом с нашим кафе, хорошо?

— Нашим? — Рихард немного удивлённо посмотрел на Марию.

— О, — девушка улыбнулась, немного покраснела и опустила глаза. — Что же это я говорю такое, извините. Кафе, где я работаю, там рядом есть очень милый парк.

— Ну, может, мне лучше вам сначала позвонить. Если Шнайдер… — он осёкся, хотел сказать «похищен», но подумал, что этой девушке не следует знать ничего лишнего. — Если Шнайдер не найдётся, то я даже и не знаю, смогу ли я.

— Он найдётся, я уверена, — у неё был мягкий, нежный вкрадчивый голос, казалось, что она не говорит, а уговаривает его.

— Но всё-таки, может, я лучше позвоню? — Рихард снова взглянул на пожилую женщину, та, как и минуту назад, внимательно смотрела на них и ничуть не смущалась того, что подслушивает чужой разговор.

— Хорошо, я дам вам мой номер, — Мария полезла в свою маленькую, почти игрушечную сумочку и достала оттуда такой же маленький блокнотик. — У вас ручки не будет? — спросила она у женщины, та молча протянула ей карандаш со стола.

Рихарду казалось, что эта старая женщина на стороне Марии, что она сочувствует и сопереживает ей, и если он отказался бы от ужина, то старуха непременно осудила бы его и наверняка не постеснялась высказать это вслух. Хотя, может, это ему только казалось. Мария тем временем написала номер на листке и протянула ему. Рихард взял листочек, сложил пополам и убрал в карман брюк.

— Я позвоню вам. Обязательно, если всё будет хорошо.

— Всё будет, не нужно волноваться.

— Ну, я пошёл, — Рихард направился к двери, но Мария нагнала его и снова взяла под руку.

— Так нам с вами, может, в одну сторону. Я живу в Мирафлорез, а вы где?

Они вышли на улицу, после душного и прохладного архива Рихарду было трудно дышать. Раскалённый воздух, казалось, проникал в лёгкие и превращался там в ядовитый газ, сжигающий его изнутри. В висках стучало, как на наковальне. Ко всему прочему Рихард с ужасом понял, что напрочь забыл название улицы, на которой они жили.

— Я не помню, как улица называется, — сказал он и остановился. — Чёрт, как же я домой-то попаду.

— А что там было рядом, может, я смогу помочь. Я с детства здесь живу и всё здесь знаю, может, дом какой-то красивый, или статуя? Океан?

— Ну, да, там океан был рядом, дома кругом. Набережная красивая. Ещё кафе это.

— Где я работаю?

Рихард кивнул головой.

— Это Мирафлорез, как раз и мне туда. Поедем вместе, я думаю, мы найдём ваш дом.

Мария ещё крепче взяла его за руку и пошла вниз по лестнице к дороге. Им нужно было поймать такси.

*

Санчо видел, как Иисуса сбила машина. В это время он всё ещё стоял на другой стороне улицы в тени деревьев и равнодушно наблюдал за тем, как его босс выбежал из офиса, размахивая пистолетом и постоянно оборачиваясь, словно за ним гнались все черти ада. Иисус выскочил на дорогу, даже не взглянув по сторонам, видимо, он хотел сесть в свою машину, но с разбега пробежал чуть дальше. В Лиме движение всегда было плотным и оживлённым, и если водитель видел на переходе пешехода, то он вместо того, чтобы сбавить газ, прибавлял его, это было не правильно, но это было особенностью этого города, и Санчо давно смирился с таким положением вещей. Так случилось и в этот раз, водитель, завидев Иисуса, нажал на клаксон, газанул, видимо, думая, что тот отскочит и подождёт, пока он проедет. Но Иисус был невменяем, он даже не заметил приближающейся машины. «Рено» со всей силы врезалось в Иисуса, и Санчо увидел, как того подбросило и отшвырнуло метров на пять. Водитель «Рено» ударил по тормозам, машина проехала несколько метров и потом остановилась. Тут же стали собираться зеваки. Машины, ехавшие по другой полосе, остановились, и из них стали вылезать водители, чтобы посмотреть, что случилось. Санчо перешёл дорогу и подошёл к тому месту, где лежал Иисус, пока народу было немного, и смог рассмотреть всё в мелких подробностях. Иисус был мёртв, он не дышал, не шевелился, не стонал. Его голова от удара об асфальт раскололась, словно гнилой орех, изо рта тоненькой струйкой вытекала почти чёрная кровь, рука была сломана как минимум в двух местах, и теперь была неестественно выгнута. Санчо смотрел на мёртвого шефа совершенно равнодушно, он не испытывал ни жалости, ни ненависти, ни отвращения, ни даже облегчения. Была лишь досада, досада потому, что этот говнюк умудрился помереть раньше, чем он смог получить от него свои документы. Санчо отошёл в сторону, со всех сторон стекались люди и напирали сзади.

Краем глаза он увидел Шнайдера, тот стоял чуть поодаль и разговаривал с каким-то индейцем, одетым в дорогой белоснежный костюм. Про себя Санчо тихо порадовался, что барабанщик жив и здоров, он порадовался, потому что Алехандро было бы это приятно, и он верил, что его брат сейчас на небе и видит всё это. Санчо поднял глаза, взглянул на синее небо, рваные белые облака, плывущие по нему, и грустно улыбнулся. Санчо взглянул на офис и увидел, что дверь не заперта. Он решил сходить внутрь и посмотреть, что там происходит. Иногда Иисус не убирал мелкие деньги в сейф, а оставлял их у себя на столе, прикрыв толстой тетрадью чтобы их не сдуло ветром или сквозняком. Деньги сейчас были бы не лишними, Санчо как назло был на мели.

Он осторожно подошёл к двери, оглянулся, но никто даже не смотрел на него, все люди столпились вокруг трупа Иисуса, по идее с минуты на минуту должна была приехать полиция, но Санчо знал, что по таким пробкам они будут добираться досюда не меньше получаса. Он зашёл в офис, тихо прикрыл дверь.

Видимо, здесь творилось что-то ужасное, фонтан в холле был разбит, и вода хлестала из него прямо на пол. Стараясь не замочить ноги, Санчо бегом добежал до лестницы и поднялся на второй этаж. Он не обернулся, а если бы обернулся, то, наверное, был бы удивлён, у окна стояла София и тихо читала молитву, взор её был устремлён на улицу, туда, где над телом покойного Иисуса собралась уже целая толпа, а по щекам её текли слезы. Она, пожалуй, была единственной, кто оплакивал почившего наркобарона.

Санчо взбежал по лестнице и сразу же кинулся в кабинет бывшего шефа. Он заметил, что в коридоре была перестрелка — в стене было отверстие от пули, на полу штукатурка, но Санчо это мало волновало. Он распахнул дверь в кабинет и сразу посмотрел на сейф. Сначала парень не поверил своим глазам: сейф стоял открытый, и внутри стопками лежали пачки денег. На столике рядом с креслом для посетителей тоже лежало три пачки по тысяче.

Санчо пару секунд постоял, всё ещё сомневаясь, а потом подбежал к сейфу и стал распихивать деньги по карманам. Но вскоре он понял, что это не лучшее решение, карманы оттопырились, и, наверное, со стороны он выглядел весьма подозрительно. Тогда Санчо заметался по кабинету в поисках пакета. Пакета не было, зато рядом с креслом Иисуса стоял кожаный чемоданчик, древний и нелепый, с замком-пряжкой и потёртой ручкой. Санчо покрутил чемоданчик в руках, открыл его. Внутри лежали старые смятые газеты, парень выкинул их на пол и, подойдя к сейфу, начал наполнять чемоданчик наличностью. В сейфе было не меньше двухсот тысяч долларов, плюс ещё три пачки на столике. Там же нашлись и паспорта. Их было очень много, Санчо перебирал их, натыкаясь на знакомые фотографии. Многие из этих людей работали на Иисуса, и он знал их лично, причём многие были неплохими ребятами, и Санчо с удовольствием вернул бы им их документы, да только на это не было времени.

Наконец он нашёл свой паспорт, сунул его в задний карман брюк, закрыл чемоданчик и собрался уже уходить, как в его голову пришла нехорошая мысль. А что если полиция нагрянет сюда и найдёт пустой сейф, тогда они начнут искать того, кто успел приделать ноги капиталам Иисуса и, вполне вероятно, они подумают на него. Ему не хотелось проблем, несмотря на то, что он убегал в США, ему не хотелось оставлять за собой грязного следа. Санчо поставил чемоданчик на пол, собрал с пола старые газеты, положил их в сейф и поджёг. Немного подумав, он достал из чемодана одну пачку денег и кинул её в огонь. Газеты сгорали быстро, и во все стороны летели тоненькие обгоревшие кусочки, похожие на тончайшие серые кружева. В кабинете запахло горелой бумагой.

Санчо подошёл к окну, выглянул наружу. Полиции ещё не было. Тогда он залез в шкаф, где Иисус хранил крепкий алкоголь, схватил бутылку виски, открыл крышку и стал поливать бумаги на столе, ковер, кресла. В бутылке осталось совсем чуть-чуть, Санчо поднес её к губам и глотнул.

— Ты никогда не угощал нас, засранец, — сказал он и отшвырнул пустую бутылку.

Огонь занялся быстро, Санчо поджёг бумаги на столе, тяжёлые шторы, попробовал поджечь даже обивку кресел, но у него ничего не вышло, тогда он схватил чемоданчик и бросился бежать, сначала в коридор, потом вниз по лестнице, а потом прочь из офиса. Он снова не заметил Софии, пробежав мимо, не заметил, потому что не ожидал увидеть кого-нибудь в офисе.

Зато она заметила его, улыбнулась и, перекрестив его вслед, тихо сказала:

— Прощаются тебе грехи твои, иди с Богом, — после чего она исчезла.

На улице Санчо сбавил темп, он спокойно прошёл сквозь толпу, вышел в сквер и направился в сторону широкой и оживлённой улицы. На душе у него было спокойно, он чувствовал, что отомстил за своих братьев, исполнил свой долг и получил за это свою награду.

Через четыре часа некий мистер Санчо Борхес из Боливии садился в самолет до Веракрус в центральном аэропорту Лимы, в руках он держал новенький кейс, в котором лежала смена белья, носовой платок и бумажник с новой пластиковой картой, на которой было чуть больше двухсот тысяч долларов.

***

Рихард подъехал к дому на такси. Мария, превратившаяся вдруг из обычной официантки в какую-то пародию на обольстительную женщину, вышла чуть раньше (правда, только после того, как он клятвенно заверил её в том, что окончательно вспомнил, где живёт), чему Рихард был несказанно рад. Они ехали не так долго, но он уже успел устать от неё. Мария беспрестанно говорила, как бы ненароком поглаживала его руку, заглядывала в глаза, она даже поцеловала его на прощание, правда в щёку, но как-то очень уж приторно у неё это получилось. Может быть, она не раздражала бы его столь сильно, если бы не мысли о Шнайдере. Ему снова представлялись всякие ужасы: похищения, убийства, жертвоприношения. К тому моменту, когда он подъехал к дому, он накрутил себя настолько, что с трудом мог сдерживаться, чтобы не выпрыгнуть из машины и не броситься бежать к дому. Но он сдержался: спокойно расплатился с таксистом, медленно вышел на улицу, аккуратно прикрыл дверь и пошёл в дом.

Перед домом был небольшой садик, несколько деревьев с густой кроной, извилистые узкие дорожки, клумбы с яркими сильно пахнущими цветами и маленькая беседка, старая, но при этом очень аккуратная и чистая. Там-то Рихард и увидел Шнайдера.

Круспе прибавил шагу и заметил, что Шнайдер в беседке не один, рядом с ним сидел какой-то совершенно незнакомый мужчина в кипенно-белом костюме.

— Шнай! — крикнул он.

Кристоф обернулся и помахал ему рукой, его загадочный собеседник тоже повернулся. Это, несомненно, был индеец. Густые прямые чёрные волосы, уложенные на прямой пробор, тёмные, почти чёрные глаза, тяжёлые веки, полные губы и гладкая смуглая кожа. Рихард на секунду остановился, вспоминая слова женщины в архиве. «Индеец какой-то. Спрашивал меня ещё, не знаю ли я чего про какого-то Шляндера или Шнайдера». Значит, он нашёл их. Только зачем Шнайдер понадобился какому-то индейцу, не автограф же брать.

Рихард быстрыми шагами направился в беседку. Индеец очень вежливо улыбнулся и сказал на чистейшем английском:

— Добрый день, мистер Круспе. Я же не ошибся, вы мистер Круспе? А я Райми, — мужчина поднялся с места и протянул Рихарду руку.

— Не ошиблись, — Рихард немного с опаской ответил на рукопожатие.

— Вам будет удобно, если я буду говорить на английском? — спросил Райми.

— Вполне, а что, у меня есть выбор? Испанского я не знаю.

— О, я понимаю, просто, если вам сложно общаться на чужом языке, я мог бы говорить на немецком. Ваш друг, Шнайдер, сказал мне, что прекрасно владеет английским, и я позволил себе говорить на этом языке, но если вам не очень удобно, то перейдем на немецкий, только боюсь, — Райми смущённо потупил взор, — моё произношение может вас оскорбить. Я слышал что вы — немцы — очень трепетно относитесь к произношению.

— Господи, кто же вам сказал такую глупость? — спросил Шнайдер.

— Мне сказали об этом во Франции, — ответил Райми.

— Бред это полный, все знают, что французам не стоит доверять, — Рихард сел на скамью рядом со Шнайдером и посмотрел на него. — Где ты был?

— Рихард, долго рассказывать, давай потом. Сейчас Райми объяснял мне, что узнал про нашу Софию. Кстати, как в архиве? — Шнайдер взглянул на всё ещё стоящего Райми и сказал. — Садитесь, что вы стоите, садитесь, пожалуйста.

Райми сел.

— В архиве? Я ушёл оттуда, ничего не узнав, мне женщина там сказала, что тебя искал кто-то, и я испугался за тебя и решил пойти домой. Всё же,где ты был?

— Простите, что перебиваю, — Райми дружелюбно улыбнулся. — Но боюсь, я и есть причина ваших тревог. Я приехал в Лиму и действительно пошёл в архив, а там действительно спрашивал про вашего друга. Извините, что напугал вас, просто мне необходимо было отыскать мистера Шнайдера во что бы то ни стало.

— Шнайдер, ты мне ответишь? — Рихард проигнорировал извинения индейца.

— Да не важно, где был, там всё сгорело.

— В смысле?

— Простите, что я снова влезаю, я могу объяснить. Думаю, я знаю немного больше, чем вы, потому, что вот уже два дня я занимался тем, что расследовал всё это странное и запутанное дело.

Рихард отметил про себя, что этот Райми, пожалуй, слишком много говорит.

— И что же вы нашли? — спросил он.

— О, это очень интересно. Вы знаете, я же родом из Сьерры, наша деревушка стоит на берегу Амазонки, а вокруг непроходимые леса — Эль-Инферно-Верде, мы называем их так, и там, в лесах, творились страшные вещи. Но я не знал, не знал ничего, пока она не пришла и не рассказала. Хотя она и не рассказывала, нет. Она просто дала мне имя. Ваше имя, — Райми указал на Шнайдера, Рихард заметил, что барабанщик вздрогнул. — И она отправила меня вам на помощь. Я искал долго и нашёл много. В архиве, говоря с людьми. Вы знаете, когда ты уже не голодранец, с тобой намного охотнее разговаривают и, что самое интересное, хотят помочь, дают имена других людей и так до бесконечности.

— Вы уж меня простите, что перебиваю, — сказал Рихард, а про себя отметил, что почему-то перенял манеру Райми извиняться. — Но не могли бы вы рассказывать чуть быстрее?

— О, извините. Я просто узнал так много и так сразу, и вообще, нет, простите, я снова начинаю безудержно болтать. Просто вот уже несколько месяцев я не уезжал из родной деревни и так истосковался по общению с цивилизованными людьми. Я же учился в Париже, я вообще-то хирург. А тут я бруджо.

Рихард взглянул на Шнайдера, тот, казалось, даже с удовольствием слушал Райми.

— Кто такой бруджо? — спросил Рихард.

— Колдун, знахарь, лекарь, шаман. Зовите, как вам нравится. Хотя, знаете, я предпочитаю, когда меня называют врачом, я всё же не какой-нибудь шарлатан, я врач, и в этом моё призвание. Я, когда в детстве мечтал получить образование, не собирался становиться врачом. Я мечтал о карьере учёного, историка, географа. Но потом подумал и решил, что моё призвание быть врачом

— И всё же давайте вернёмся к Софии, — аккуратно предложил Шнайдер и улыбнулся. — Вы говорили, что она была христианкой, и вы поняли это потому, что нашли её Библию.

— О, нет-нет. Не потому, что нашёл Библию, а потому, что нашёл Библию на русском. Да и не в этом дело, об этом просто писали в газетах, она была дочерью миссионеров-христиан, я вот только не могу понять, почему ей нет успокоения.

— Эй, какая Библия? — Рихард посмотрел сначала на Шнайдера, потом на Райми.

— О, вы же не знаете, простите меня, пожалуйста, вас не было с нами, когда я рассказывал Шнайдеру историю своей жизни, особенно последние недели, перед тем, как она посетила меня и потом после.

— Я расскажу потом, — перебил его Шнайдер и грозно посмотрел на Круспе. — Давайте сразу к делу. Я знаю, почему ей нет покоя, ей нужно какая-то вещь, она говорила мне ещё давно, и я так и не понял, какая точно.

— Может, это и есть Библия? — предположил Круспе.

— Нет, тогда бы она попросила у меня, но я не слышал ничего ни о какой вещи, это что-то другое, — Райми замолчал на секунду и вдруг совершенно неожиданно сказал. — Вам нужно поехать со мной.

— Куда? — насторожился Рихард.

— В мою деревушку. София умерла там, я выяснял. Её убили давно, много лет назад, и она не была похоронена. Я, правда, не силён в христианских обрядах, но, думаю, дело в том, что её нужно похоронить подобающим образом. Вы знаете, как это бывает у верующих, нет обряда — нет и успокоения.

— Простите, а как мы это сделаем? — Шнайдер внимательно смотрел на Райми.

— Ну, прежде всего, нужно найти её останки. Я надеюсь, звери не растащили их, а потом нужно привезти всё сюда и похоронить в монастыре.

— Здесь же католики, или я ошибаюсь? — спросил Рихард.

— Не ошибаетесь, но есть и православные. Вам, наверное, стоит поговорить со священником и посоветоваться, может, и не нужно ничего такого, может, есть другие пути.

— Я не собираюсь тащить кости через полстраны, я знаю, где ваша Сельва, я был там в самом начале своего отпуска, как раз в ваших джунглях, и больше я туда не поеду, — Шнайдер взглянул на Райми. — Я уезжаю, я больше так не могу. Я не могу!

Шнайдер встал и вышел из беседки, Рихард удивлённо смотрел ему вслед, а потом поднялся и вышел следом. Шнайдер отошёл к двери и пинал ногой мелкие камушки под ногами.

— Эй, ты чего? Может, он дело говорит, давай попробуем и избавимся от этой дамочки.

Шнайдер молчал и даже не поворачивался.

— Ты же сам сказал, что был там, значит, он прав, ты взял там что-то, и она тебя и приметила.

— Крест.

— Что? — Рихард оглянулся на Райми, но тот по-прежнему сидел в беседке и учтиво смотрел в другую сторону.

— Золотой крестик, будь он неладен, — Шнайдер, наконец, поднял глаза на Круспе. — Я поднял его с земли, посмотрел и положил обратно. Он мне не нужен был, я и положил. Рихард, ты как хочешь, а я уезжаю.

— Да что случилось-то?

— Меня убить пытались. Мы с тобой с этим идиотским расследованием в дерьмо вляпались, в дела наркомафии, и мне кажется, что всё не кончилось, а только начинается. Здесь в Лиме ФБР, они расследуют всё это.

— Так, а мы тут причём?

— На моих глазах эта София свела какого-то наркоторговца с ума, и он бросился под машину от ужаса, а потом она сожгла его дом. Она дьявол, сущий дьявол. Ты помнишь, что говорил про мою руку, там, в такси?

— Что она была раскалена?

— Да, это всё она. Таксист кричал же тогда, что видит дьявола, он и видел его. А мы не видим, потому что мы не верующие, и мы видим эту Софию.

— Шнайдер, что ты такое говоришь?

— Да послушай ты меня, это всё от дьявола. Я верю в это потому, что, где бы она не появлялась, кто-то умирает, на аэродроме этом, там же все умерли — и дед, и сын, потом Иисус этот.

— Кто? — Рихарду показалось, что Шнайдер начал бредить.

— Иисус, так звали того наркодилера, который пытался меня убить или завербовать, я даже не знаю, что ему нужно было. Он меня с улицы похитил и привёз в офис этот, пистолетом угрожал, потом деньги предлагал. Так и я тоже стал жестоким, я же убить таксиста хотел. Убить! — Шнайдер взглянул на Круспе.

— Шнай, успокойся. Может, тебе надо чаю попить.

— Какого чаю?! Мне уехать надо домой, к своей жизни. К своей, а не чужой, понимаешь. Они же там дома все с ума сходят, наверное. Я здесь почти месяц! Я больше не могу. А он ещё предлагает кости эти искать. Да не представляешь себе, что такое Сельва. Это полная жопа. Там нет ничего, ни электричества, ни воды, ни еды нормальной. Жрут там крокодилов, змей, обезьян даже, а общаются с помощью радио. У них там радио это только и передаёт сообщения всякие. «Хуан, жена просит вас купить на рынке масла» и всякую дребедень. Туда даже не ходит ничего, только по реке от Икитоса или на гидросамолёте, но это если на берегу, а если вглубь? Там непроходимые заросли, змеи кругом, звери дикие, сырость. Я там тогда чуть с ума не сошёл. Спят в гамаках, палаток не признают, говорят, в палатке спать невозможно из-за жары. А там не было жары, мать их. Там холод был, и дождь шёл, и я всю ночь в гамаке этом как в гнезде каком-то. Рихард! Это ужасно. Я не смогу пережить это снова.

— Успокойся, какой гамак, какие крокодилы? Этот человек живёт там, у него наверняка есть дом.

— Живёт? Да откуда ты знаешь, что он тот, за кого себя выдаёт? А если он наркобарон? Если он специально всё это говорит, чтобы затащить нас в эти джунгли, в этот лес дьявольский, и там прибить. Посмотри на него — у него часы дорогущие, обувь, костюм. Ты видел когда-нибудь шамана в костюме за несколько тысяч долларов?

— Но он знает о Софии.

— Да? А ты знаешь, что он мне говорил? Он сказал, что Софию убили наркобароны, они увезли её в Сьерру и там отдали индейцам на растерзание. Там история мутная была с каким-то мужиком. Он или сын был, или брат наркобарона. Да и София эта, она ведь не святая, София твоя. Нет, она проклята. Она и всё, чего она касается. Этого сына, его убили следом за ней.

— Какой сын, чей?

— Не знаю я, какой сын, и знать не хочу. Этот Райми сам ничего толком не знает. Он сказал, что София влюбилась в какого-то местного парня, вроде бы сына наркобарона, и он собирался жениться на ней и уехать в США, а отец его разозлился и прибил их.

— Ты знаешь, а это похоже на правду. Я говорил тебе, что там был парень, там, в этом доме, и она его любила.

— Да я даже думать об этом не хочу, я уезжаю прямо сейчас. Дай ключ, я в дом попасть не могу.

— Как ты уедешь? Она не отпустит тебя.

— А я плевать на это хотел, я сяду на самолёт и улечу в Берлин, и пускай что хочет, то и делает, а это, — Шнайдер достал свой мобильник и швырнул его на землю, — я с собой брать не стану, ни за что!

Рихард достал из кармана ключ и молча протянул его Шнайдеру.

— Надеюсь, ты тоже уезжаешь? — спросил Шнайдер.

— Нет.

— Но почему?

— Да потому, что осталось-то всего ничего.

— А тебе не пофиг? Что тебе за дело до этой дуры мёртвой? Что тебе за дело?

— Да в принципе никакого, — Рихард поднял телефон Шнайдера с земли. — Да только вот я чувствую, что даже если мы и улетим, она всё равно разыщет нас и не даст спокойно жить.

— Бред, это бред. Ты просто боишься.

— Боюсь, ещё как, и ты боишься. Да только вот я не сдаюсь, особенно когда почти весь путь пройдён, я поеду с этим человеком и сделаю то, что нужно.

— Рихард, не нужно, поедем домой.

— Шнай, ты мне вчера сам доказывал, что не нужно сдаваться, и я тебе поверил, а теперь ты пытаешься доказать обратное.

— Я ошибался, — Шнайдер подошел к двери и открыл её.

— Значит, и я ошибаюсь, но я предпочитаю понять это на своём личном опыте. К тому же я договорился вечером о встрече и не могу уехать просто так, она обидится. Хоть она и противная, а всё равно нехорошо так поступать.

— Кто?

— Мария.

— Чего? Мария — официантка. Зачем ты с ней встречаешься?

— Она попросила в благодарность сводить её в ресторан, — Рихард покачал головой. — И теперь, как порядочный человек, я обязан это сделать.

— Как порядочный болван, что за идиотство. Скажи ей, что не можешь, или она тебе понравилась?

— Да почему же не могу-то? Ещё как могу. Нет, она мне не понравилась, просто я пообещал.

— И что? Ты многим обещал и не всегда сдерживал обещания. Я не узнаю тебя, с чего это ты вдруг стал таким вежливым и порядочным кавалером?

— Сам себя не узнаю, — Рихард усмехнулся. — Не знаю я, просто чувствую, что нужно это сделать. Да и город хочется посмотреть, хоть какое-то развлечение, не всё же время мне за призраками гоняться.

— Ой, — Шнайдер махнул рукой. — Делай, что хочешь. Не мне в твою жизнь личную лезть, а я собираю вещи и улетаю ближайшим рейсом. Оставайся в доме, если хочешь, я дам тебе телефон хозяина. У меня ещё за два дня вперёд оплачено.

— Ни за что, в этом доме я не останусь. Я поселюсь в отеле, а завтра уеду с ним, — Рихард кивнул в сторону беседки. — А с хозяином своим сам разбирайся.

— Делай, что хочешь, — повторил Шнайдер и скрылся в доме.

Рихард вернулся в беседку, Райми, увидев его, улыбнулся.

— Он уезжает, но я останусь и поеду с вами.

— О, это невозможно, — Райми поднялся с места. — Я должен остановить его, это совершенно невозможно. Он должен ехать, она сказала, что он тот, кто сможет ей помочь. Он и только он, мы все здесь лишь затем, чтобы направить его на путь. Я поговорю с ним, — Райми направился в дом, но Рихард остановил его.

— Нет, не ходите. Он не останется. Я уверяю Вас, говорить с ним бесполезно. Он сейчас не станет никого слушать. Шнай раздражён, напуган и зол. К нему лучше не лезть.

— Нет, вы не понимаете. Без него нам там делать нечего, я понял так, что всё завязано на нём, и нам без него ничего не сделать.

— По-моему, вы преувеличиваете его значение в этой истории. Да и вообще он не уедет.

— Как не уедет?

— Да, так. Она не отпустит его. Она никого не отпускает и не впускает. Телефоны не работают, — Рихард посмотрел на мобильник Шнайдера, который всё ещё держал в руке.

— Самолёты не улетают. Она его не пустит. Вы ведь не знаете, он пытался уехать, но ничего хорошего из этого не вышло. Не думаю я, что сейчас что-нибудь изменится.

— А если вдруг получится.

— Значит, она отпустит его. Я что-то в последнее время стал фаталистом. Что не происходит, всё к лучшему. Где вы остановились?

— В отеле, в центре города.

— Замечательно, я пойду с вами в отель и сниму там номер на ночь. А завтра уедем в вашу деревню и будем искать эти останки.

— Почему завтра? Можно улететь сегодня.

— У меня важная встреча этим вечером, — Рихард посмотрел на Райми, ожидая, что тот начнёт протестовать, но индеец лишь улыбнулся.

— Хорошо, как скажете. Но может, мне всё-таки поговорить с вашим другом?

— Нет, не нужно. Он либо одумается и останется, либо улетит. И то, и другое хорошо, — Рихард задумался на пару секунд и спросил. — А что он говорил про гамаки и змей?

— Каких змей? — Райми был удивлён.

— Ну, он сказал, что спят у вас в гамаках, а едят змей.

Райми засмеялся.

— Нет, что вы. Каких змей, мы не едим змей. Видимо, он был там с группой туристов. Для них организовывают очень специфический экстремальный отдых, они, по-моему, пару дней живут в джунглях в полевых условиях. Но это всё только для туристов. Так у нас живут разве что лесорубы и другие рабочие. Мы живём в хижинах, гамаки — это понятно, это чтобы можно было спокойно спать ночью, не боясь умереть от жары. Но Вам это не грозит.

— Ну, слава Богу.

— А когда вы пойдёте к священнику? Сегодня?

— К священнику?

— Ну, да, я же говорил, что надо сходить в церковь и посоветоваться насчёт этой истории.

— А без этого никак? — Рихард нахмурился. — Я что-то не очень хочу идти к священнику. Мне кажется, что меня там примут за сумасшедшего. Может, мы просто найдём эти останки и привезём сюда, заплатим кому-нибудь, и их перезахоронят со всеми необходимыми обрядами?

— Это, конечно, очень хорошо. Но, вы уж меня простите, мне почему-то кажется, что этого будет мало. Я ведь до конца так и не понял, что она хочет. Она просит даровать ей покой, но будет ли ей покой, если мы просто похороним её? Я не знаю, поэтому я и хотел сначала поговорить со священником.

— Так, может, вы и поговорите?

— О, нет. Я не могу. Я колдун, а это грех. Они не станут слушать меня. А вы можете. Вы европеец.

— Но вы понимаете, — Рихард на секунду замолк, подбирая слова. — Вся эта история, она не совсем нормальна. Я не знаю, как я смогу рассказать это. Представьте себе на секунду, вы священник, и к вам приходит человек, иностранец, и рассказывает, что его преследует какой-то дух. Меня примут за сумасшедшего. Неужели нет других путей? Может, книги, или, не знаю даже, фильм какой посмотреть по теме?

— Ну, есть один способ. Правда, не знаю, захотите ли вы.

— Какой?

— Мы можем воспользоваться помощью аяуаскеро.

— Чьей помощью?

— О, вы, конечно же, не знаете. Это шаманы, использующие аяуаску, наркотик, с помощью которого они видят будущее и прошлое. Даже не они, а их пациенты. Пациент принимает снадобье, и к нему приходят видения, которые дают ему ответы. Вообще-то я не склонен верить в этот ритуал, я всё же прагматик. Но если подумать, то, наверное, в этом есть смысл. Мне ваш друг говорил, что София разговаривала с вами, а вы всё забыли. Так вот, аяуаска поможет всё вспомнить.

— Ну, если так, то, может, действительно мне принять этот наркотик.

— Отлично, если вы согласны.

— Это намного лучше, чем идти к священнику, который примет меня за шизофреника и наверняка направит в сумасшедший дом.

— О, это отлично. Это великолепно, — обрадовался Райми, хотя особенных причин для радости не было.

— Я пойду, соберу вещи, подождите меня, и мы поедем в ваш отель.

— Отлично, я буду ждать здесь, — Рами снова уселся на лавочку. — А вы поговорите со своим другом, попробуйте уговорить его не убегать.

— Нет, не стану даже. Я уже говорил с ним и вижу, что это бесполезно, особенно сейчас. Нет, извините, но я не стану.

— Ну, что же, если вы так считаете, то мне ничего не остаётся, как согласиться с вами. Может, вы и правы, и этот ваш фатализм не так и плох. Просто я привык менять жизнь по своему усмотрению, а не подстраиваться под неё.

— Я тоже, только сейчас не тот случай.

Рихард ещё раз взглянул на Райми и пошёл в дом.

========== Часть вторая. Глава восьмая. ==========

***

Над Берлином густой пеленой стоял туман, и все вылеты отменили. В аэропорту кипела своя жизнь. Искусственный свет, создающий иллюзию солнечного дня, работники, снующие туда-сюда, изредка останавливающиеся, словно вспомнившие что-то важное, гомон сотен голосов, а на улице — серый сумрачный день, воздух, пропитанный влагой, холодный пронизывающий ветер и мелкий неприятный дождь, шумящий в кронах деревьев.

Четверо музыкантов и продюсер вот уже три часа как сидели в зале ожидания в аэропорту и ждали, когда же, наконец, они смогут улететь. Флаке нервничал. Он периодически поднимался и начинал расхаживать между рядами кресел, нервно поглядывая на табло, и, походив так несколько минут, снова усаживался и что-то бубнил себе под нос. Но долго бездействовать он не мог, через минут десять он снова поднимался и, гневно взглянув на табло, опять начинал ходить взад и вперёд. Наконец Тилль не выдержал.

— Флаке, сядь. Что ты всё время ходишь туда-сюда?

Клавишник остановился, обиженно посмотрел на Тилля и сказал:

— А то, что ты вытащил меня из дома для того, чтобы я сидел в этом аэропорту и ждал, сам не знаю чего. Меня нервирует это положение вещей. Я не люблю ждать. Это унизительно.

— И чем же это тебя так унизило? — Пауль взглянул на Флаке. Он был раздосадован тем, что проиграл Тиллю в споре, и клавишник немного раздражал его.

— Тем, что я мог бы сейчас сидеть дома и наслаждаться отдыхом. А мне приходится ходить здесь и ждать самолёта.

— Так все ждут, — Пауль указал на людей вокруг. — Туман, погода нелётная.

— Да ты что, правда, туман? Ты же мне просто глаза открыл, — Флаке снова уселся.

— А вот хамить не надо, — Пауль перегнулся через Тилля и посмотрел на клавишника.

— А я и не хамлю, я раздражён!

Мимо них прошёл высокий мужчина в дождевике, в руке он нёс сложенный зонт, с него капала вода. Мужчина на секунду остановился рядом с Флаке, немного удивлённо взглянул на него, словно узнал старого знакомого, на его лице начала было зарождаться улыбка. Флаке внимательно и как-то настороженно посмотрел на незнакомца, и тот ушёл прочь, так ничего и не сказав, оставив после себя лишь холодный запах промозглого дня.

— Может, пойдём, выпьем в баре? — предложил Якоб.

Он не принимал участия в споре. Он обычно никогда не лез в эти маленькие перепалки между участниками группы. Всё это время он сидел с книгой в руках и, казалось, был полностью поглощён чтением, хотя, может, он просто делал вид, что ничего не слышит.

— Да, отлично, — Олли вытянул длинные ноги и потянулся. — У меня всё тело затекло, и я с удовольствием пройдусь. Кто-нибудь останется здесь?

— Я, — с вызовом сказал Флаке и посмотрел вдаль, словно он играл какую-то трагическую роль. — Я останусь и буду караулить ваши вещи, потому что это мой долг.

— Ерунду не говори, — сказал Пауль и покачал головой. — Какой долг ещё. Можно вещи в камеру хранения сдать. Идём, выпьем, ты действительно на взводе, тебе не помешает расслабиться.

— Считаешь меня алкоголиком? — тихо сказал Лоренц и, коротко взглянув на Пауля, отвернулся.

— Никем я тебя не считаю, хватит, Флаке. Ты достал своим нытьём. Тебе никто ничем не обязан. Не хотел ехать, так и не ехал бы вовсе. Уж это было бы лучше, чем выслушивать твоё нытьё.

— Нытьё? Так ты считаешь, что я нытик! — Флаке поднялся и уставился на Пауля.

— Всё, хватит, — Якоб тоже поднялся и, потянув Пауля за рукав, пошёл в сторону бара.

Гитарист усмехнулся и пошёл следом.

— Тилль? — Олли повернулся к вокалисту.

— Идите, я не пойду. Не хочу.

— Как хочешь, — Олли посмотрел на Флаке.

— Я тоже не пойду, он считает меня нытиком, — Флаке опустился в кресло рядом с Тиллем.

Олли пожал плечами и отправился вслед за Паулем.

— Тилль, это же хамство, Пауль совсем обнаглел.

— Хватит, ты и правда ноешь.

— И ты туда же, я не ною. Просто это очень глупо, сидеть здесь и ждать вылета. Мы можем поехать по домам, а когда погода наладится, вернуться и спокойно улететь. И нам незачем сидеть тут и ждать непонятно чего.

— Флаке, умоляю тебя. Хватит. Сказали же, что скоро все улетим, что ты хочешь-то ещё?

— Домой хочу, на диван.

— Ага, и посмотреть тупой фильм. Прекрати, я и сам не рад, что тебя вытащил.

— Так может мне уйти? — спросил Флаке, голос его немного дрожал, но, казалось, что в этой дрожи больше актёрства, чем искренней обиды. — Вот вы все всегда так. Флаке, не ной, Флаке, не делай это, Флаке, не делай то, Флаке, не смотри кино, оно тупое. А никто почему-то не хочет принять к сведению тот факт, что я живой человек, и у меня есть свои желания и стремления. Что я могу хотеть чего-то такого, особенного и необычного. Я молчу, да, но это не значит, что я никогда не обижаюсь, это не значит, что я отказался от свободы выбора и позволил вам всем управлять своей жизнью. Да, может, я где-то и не прав, но ведь каждый может ошибаться, каждый вправе ошибиться. Свободу, внутреннюю свободу, никто ещё не отменял. Я иногда поражаюсь людям, ведь многие считают меня каким-то шутом, но ведь я не такой, я совсем не такой, и я могу показать это.

— Послушай, ты же книгу хотел почитать дома, — вдруг сказал Тилль.

Флаке на секунду умолк и удивлённо посмотрел на вокалиста, весь его гневный монолог, вся его бравада, всё это прошло мимо Тилля, он хотел было снова начать возмущаться, но в последнюю минуту передумал и почти выкрикнул:

— Вот именно!

— Так почитай её здесь, сейчас самое время и место. Делать нечего, так почитай.

— Я не взял её, — это он сказал уже тихо, себе под нос, почти прошептал, но Тилль услышал.

— О, Господи. Хочешь, я тебе новую куплю, — Тилль расстегнул сумку и стал рыться в ней.— Или вот, у меня была с собой хорошая.

— Не хочу.

— И всё-таки держи, — Тилль протянул Флаке толстую книгу.

— Да не нужно, говорю, — Флаке отстранил её рукой. — Давай лучше поговорим.

— О чём? — Тилль убрал книгу и застегнул сумку.

— Не знаю, о чём-нибудь отвлечённом. Например, о том, куда делись Шнайдер и Рихард.

— Очень отвлечённо, просто совсем отвлечённо, — Тилль улыбнулся.

— Почему все всегда придираются к моим словам? — Лоренц снова поднялся, его поутихший было гнев вдруг разгорелся с новой силой.

— Да никто к твоим словам не придирается, слушай, пойдём в бар, а? Сдадим вещи в багаж. А то ты снова ходить будешь и нервировать всех.

— Всех? Кого это всех?

— Да людей, — Тилль указал на других ожидающих.

— А нечего им на меня смотреть вообще, и я не хочу в бар.

— Тогда сиди здесь, а я ухожу.

— Иди, идите все, а я останусь здесь в одиночестве и подожду вас.

— Жди, — Тилль поднялся с кресла и молча ушёл.

Флаке долго смотрел ему вслед, а когда Тилль скрылся из виду, раздражённо взглянул на табло, увидел, что ничего не изменилось, и покачал головой. — И всё-таки это глупость, — тихо сказал он.

*

Дома никого не было, мать ещё не вернулась с работы, а бабушка, скорее всего, была в своей церкви. Последнее время она всё чаще и чаще уходила в церковь с самого утра и не возвращалась до позднего вечера. Мария не могла понять, что можно было делать там столько времени, и иногда она даже злилась на бабушку, но сейчас пустая квартира только радовала её. Эта звенящая тишина пустого дома, которая в детстве так пугала её, сейчас была желанной и спасительной. Мария, наконец, смогла успокоиться, вдохнуть полной грудью, чтобы снова предаться приятным мечтаниям о «её новом мужчине» — Рихарде. Посидев немного на диване с полуприкрытыми глазами и загадочной блуждающей улыбкой на лице, Мария вдруг сорвалась с места и пустилась в пляс. Если бы кто-то видел её сейчас, то наверняка принял бы за сумасшедшую, но никто не видел, и она могла в полной мере насладиться своим контролируемым безумием. Наконец она устала, снова плюхнулась на диван и прикрыла глаза. Она бы так и сидела целый день, перебирая свои воспоминания и грезя о великой и сказочной любви, но нужно было собираться. Мария быстренько разделась и полезла в душ. Помывшись, она накрутила волосы на бигуди и принялась перебирать свой гардероб. Через полчаса Мария, наконец, выбрала, в чём пойдет на свидание — это платье она надевала лишь однажды на свадьбу сестры, — откровенный вырез, открытая спина. Это не могло не произвести впечатления.

Мария взглянула на часы, было почти пять, до встречи оставалось чуть более двух часов.

— Надеюсь, этот придурок нашёлся, — тихо сказала она и полезла в сумочку за косметикой.

К шести она полностью собралась, уложила волосы в высокую прическу, сделала вечерний макияж, натёрлась душистыми маслами (на упаковке утверждали, что запах этих масел сведёт любого мужчину с ума), платье лежало на спинке кресла, туфли стояли тут же. Телефон безмолвствовал.

Они договорились, что Рихард позвонит ей около шести и скажет, нашелся ли его друг, но была половина седьмого, а звонка так и не было. Мария несколько раз проверила телефон, он прекрасно работал. Скоро должна была прийти мать, а Марии совершенно не хотелось встречаться с ней и объяснять, куда она идёт в своем лучшем наряде. Она знала, что стоит матери прознать про богатого иностранца, как начнутся идиотские разговоры о том, что она просто обязана завтра же выйти за него замуж и уехать, как её сестра. Но это было не так ужасно, как если бы вдруг раньше времени вернулась бабушка, та точно набросилась бы на неё с проклятьями, призывая к покаянию и смирению. Но пока никто так и не приходил. Мария включила телевизор и рассеянно посмотрела новости: ФБР продолжало какое-то расследование, в центре города был сильный пожар в офисном здании, некий Иисус Джонсон, крупный бизнесмен, владелец сети ночных клубов, был сбит машиной и скончался на месте от полученных травм, но всё это совершенно её не интересовало. Мария выключила телевизор и снова проверила телефон — он работал. Рихард не звонил.

— Покайся! Твоё желание получить этого мужчину — грешно, — вдруг услышала она за своей спиной.

На секунду Мария подумала, что её бабушка незаметно вернулась домой и, каким-то невероятным образом, узнав о свидании, призывает её одуматься. Она обернулась и увидела молодую девушку в длинном белом платье, та стояла у окна и внимательно смотрела на неё. Мария не могла понять, как эта незнакомка пробралась в её квартиру, ведь она точно помнила, что запирала дверь. Лима была неблагополучным городом, тут часто случались квартирные кражи, иногда воры забирались в окна и утаскивали всё ценное, иногда они даже не гнушались убийствами. Видимо, и сейчас был тот самый случай. Хотя девушка не производила впечатления убийцы и воровки, но других объяснений её приходу не было. Мария огляделась и увидела на письменном столе, рядом с собой, нож для бумаг, она схватила его и выдвинула лезвие. Это было не самое лучшее оружие, но у неё не было выбора.

— Убирайся, иначе я за себя не отвечаю! — крикнула она.

Девушка даже не пошевелилась, она по-прежнему внимательно смотрела на неё и молчала. Мария начала сомневаться в том, что эта девушка воровка.

— Что тебе нужно здесь, тебя Мигель послал? Так скажи ему, что у нас всё кончено, пошла прочь из моей квартиры.

— Не становись распутницей и разлучницей, Мария! — сказала девушка и печально улыбнулась.

Мария заметила, что у незнакомки не хватает одного переднего зуба.

— Да кто ты такая вообще? Чего тебе надо от меня? Как ты сюда попала? — Мария была испугана, она смотрела на незнакомку и начинала понимать, что эта девушка не совсем человек. Сквозь её тело просвечивали деревья за окном, её платье было старинного фасона, сейчас таких не шили, слова её звучали как проповедь в церкви. Марии стало страшно, она безвольно опустила руку с ножом.

— Ты права, я не человек, — сказала девушка, словно Мария высказала свои опасения вслух. — Я лишь душа, душа, ищущая покоя в царствии небесном, но прикованная к земле грехом смертным, что совершила при жизни. Грехом, что ты хочешь повторить. Так посмотри на меня, неужели судьбы моей хочешь ты?

Мария бросила нож и выскочила из комнаты, она хотела выбежать на улицу, но девушка-призрак была уже в коридоре, она стояла, прислонившись к входной двери, и продолжала улыбаться. Мария замерла на месте, не в силах пошевелиться.

— Не прелюбодействуй! Ни в мыслях своих, ни в сердце своём. Ты возжелала мужчину, но не знала, что есть у него женщина другая, и по незнанию твоему прощается.

Не понимая, что делает, Мария вдруг закричала:

— Да?! Женщина?! А мне-то что?! Ей, небось, не приходится в кафе прислугой работать?! Найдёт себе другого, может, это мой последний шанс! Поплачет и забудет, а мне надо в люди выбиться!

— На горе другого счастья не построить. Сказано в Писании: «И так во всём, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними, ибо в этом закон и пророки». Неужто желаешь ты такого себе? Неужто желаешь, чтобы любимого твоего из сердца раскалённым железом ревности выжигали? Не желай муки душевной той, кого выбрал он, ибо грех это. Очисть сердце своё от злобы своей и зависти, тебе не повторить судьбы сестры, ибо каждому Бог дарует свой путь, и каждый пройдёт по тому пути от начала и до конца. Не ищи счастья в прелюбодеянии своём и в желаниях своих, что чужими были, да тебе, кажется, твоими стали. Покайся и приди к Господу, и простит он тебя. Вернись на путь праведный!

— Не хочу я! Мне Рихард нравится! — Мария удивлялась сама себе, она спорила с призраком и пыталась убедить её в том, что её свидание с Рихардом должно состояться.

— И сказано в Евангелии от Матфея: «Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не всё тело твоё было ввержено в геенну». Так услышь и оставь его.

— Это несправедливо, это несправедливо! Мне нужен этот мужчина!

— Затем, чтобы перед сестрой своей стать лучше и сильнее? Ты не знаешь его, почему же ты хочешь его познать? Почему же хочешь ты зло и слёзы ревности принести женщине его? Почему же ради него ты того, кто любит тебя, жениха своего, Мигеля, отвергаешь? Кто он для тебя? Лишь средство, чтобы всем, кто смотрит на тебя, показать силу твою. Но нет в этом силы, а лишь слабость и малодушие. Ибо нет силы в грешнике, а есть она в праведнике. Ты упряма, но я скажу тебе — не бывать твоему счастью с ним, не бывать, ибо на чужом горе хочешь замок свой воздвигнуть.

— Я не хочу остаться в девках! Что, я хуже других? Почему ты пришла ко мне и говоришь мне всё это? Почему? Я не хочу из-за какого-то призрака остаться без мужчины.

— Чего страшится нечестивый, то и постигнет его, — сказала девушка и исчезла.

Мария несколько секунд смотрела туда, где только что стояла девушка-призрак, а потом медленно пошла в комнату. Зазвонил телефон. Мария подняла трубку.

— Алло, — тихо сказала она.

— Мария? — она поняла, что это Рихард.

Ещё несколько минут назад она ждала этого звонка, а теперь ей стало страшно. Все те слова, что были произнесены призраком, не были бессмысленны. Она и раньше понимала, что её погоня за богатым женихом ни к чему хорошему не приведёт, она понимала, что помыслы её грешны, а теперь словно пелена упала с глаз её. Все её мысли, вдруг так неожиданно произнесённые этой девушкой, вдруг обрели реальный вес и истинный смысл. Она вспоминала, что когда-то мечтала об ином, о том, что окончит университет Лимы и станет дипломированным экономистом, и они вместе с Мигелем откроют свою строительную компанию. И ведь это были не пустые мечты, всё ещё можно было вернуть, всё можно было начать заново. Так когда же она забыла об этом? Когда променяла свои желания на желания матери и стала с маниакальным упорством стремиться продать себя подороже? Ведь призрак была права, ей не нужен был Рихард. Она не знала его и, что самое страшное, не стремилась узнать. Она лишь хотела как можно быстрей окрутить его и надеть ему на палец кольцо, и всё лишь затем, чтобы её сестра завидовала ей. Но станет ли Розалина завидовать? Ведь её сестра вышла замуж по любви, а не из-за богатства. Деньги, дом на побережье, прислуга — всё это пришло после, всё это было лишь приложением к её любви, она не искала этого, не просила. Так почему же она должна завидовать? Нет, её сестра была не такая. Она была честнее и многим лучше самой Марии. Это было больно осознавать, но эта боль была спасением.

— Мария, вы слышите меня?

— Да, — сказала она.

— Я прошу прощения, что позвонил так поздно, просто мне пришлось переезжать в гостиницу, а это заняло чуть больше времени, чем я предполагал. Но я уже освободился. Давайте встретимся где-то через час, хорошо?

— Простите меня, я не смогу, — Мария произнесла эти слова и сама испугалась. Она ставила крест на своих мечтах, но, может, это был священный крест.

— Что?

— Я не смогу прийти, у меня есть молодой человек, и он против этого. Я не смогу, извините. Да и вообще вся эта затея, мне кажется, это не нужно ни мне, ни вам.

— Ну, хорошо, — казалось, Рихард был немного растерян.

— Только не обижайтесь, ладно, пожалуйста. Не злитесь на меня, я просто подумала и поняла, что вела себя глупо и совершенно неподобающим образом.

— Да нет, я не обижаюсь.

— Тогда до свидания.

— Прощайте, — Рихард положил трубку.

Мария отключила телефон и положила его рядом с собой. Ей казалось, что сейчас она сделала самую большую глупость в своей жизни, старые мечты и предрассудки умирали мучительно медленно, но вместе с тем к ней пришло спокойствие и умиротворение. Она снова подумала о Розалине, о её жизни в США, о её муже-спортсмене и поняла, что больше не завидует ей. Зависть прошла сама собой, словно кто-то стёр её из души, а вместе с этим в её сердце появилась вера. Это не была вера в Бога, это была вера в саму себя и в свои силы. Она была ещё молода и вполне могла окончить университет, устроиться на приличную работу, выйти замуж за Мигеля… Мигель… Она вспомнила, как поругалась с ним сегодня днём, и ей вдруг стало страшно и противно. Что бы она себе не говорила и как бы не убеждала себя в обратном, она любила своего парня. Мария взяла телефон и набрала номер. Мигель взял трубку почти сразу.

— Привет, ты сердишься на меня? — спросила она и с замиранием сердца ждала ответа.

Мигель сердился, но она знала, что он простит её, и всё у них будет хорошо.

========== Часть вторая. Глава девятая. ==========

***

Шнайдер провел в аэропорту всю ночь. Он не смог улететь. Не смог не потому, что София не пустила его, нет, напротив, для него были открыты любые пути. Рейсы не задерживали, и самолеты беспрестанно улетали в разные уголки мира. Он не смог потому, что вдруг понял насколько это гадко и подло бросать того, кто пришел тебе на помощь. В этой деревне с Рихардом могло случиться все, что угодно, он мог найти ответы, а мог найти смерть и Шнайдер чувствовал, что обязан быть вместе с другом при любом раскладе. Сначала Шнайдер подумал вернуться в съемный дом, несмотря на то, что он рассчитался с хозяином и вернул ему ключ, (он делал все это уже после того как Круспе ушел с Райми) он мог бы без труда вернуться туда снова. Но потом понял, что так он почти наверняка разминется с Рихардом. Его мобильный телефон остался у Рихарда, но он все равно не мог позвонить на него ведь телефон так и не работал, разве что для связи с Софией.

Оставалось одно, ждать Круспе и шамана в аэропорту. Шнайдер взял билет на ближайший рейс до Икитоса, сдал вещи в багаж и вернулся в зал ожидания.

Ночью он немного поспал, устроившись в кресле, но сон был беспокойный и не хороший, кругом сновали люди, постоянно раздавались выкрики шумных таксистов, ловящих своих клиентов, через громкоговоритель объявляли посадки, плакал какой-то ребенок, и мать утешала его. Когда рассвело, Шнайдер пошел в кафе и выпил несколько чашек кофе, пытаясь побороть сонливость, потом он вернулся в зал ожидания и сверился с табло. Самолет до Икитоса улетал через два часа. Ударник встал рядом с регистрационной стойкой и стал внимательно всматриваться в лица пассажиров.

Он заметил Рихарда почти сразу и тут же бросился ему навстречу. Круспе остановился и улыбнулся. Райми кивнул головой и отошел в сторону, все-таки это был очень деликатный человек.

— Она тебя не выпустила, — сказал Рихард и похлопал барабанщика по плечу.

— Нет, она выпустила, да только я не улетел. Я подумал, как же ты без меня, — Шнайдер виновато улыбнулся.

— Молодец. Нет, серьезно, я очень рад, — Рихард нахмурился и оглядел Шнайдера. — Так ты что же, всю ночь здесь сидел?

— Ну да, пришлось. Боялся, что разминусь с вами.

— Так мог бы в отель пойти, где я ночевал.

— Я не знал названия, а как Мария кстати? — Шнайдер лукаво улыбнулся.

— Никак, мы не встречались, — было видно, что Рихарду не хочется говорить на эту тему. — Пойдем на регистрацию. Ты ведь с нами летишь?

— Да, с вами. Я уже и билет взял до Икитоса.

— Шустрый, а почему ты решил, что мы полетим до Икитоса?

— Риха, там других вариантов нет, — улыбнулся Шнайдер.

— А, ну да, — Круспе снова смутился. — Я как-то еще не проснулся, — он повернулся к Райми, стоящему в сторонке. — Пойдемте на регистрацию.

Райми подошел к ним.

— Я прошу простить меня, но, вы решили все-таки помочь нам, не так ли? — спросил он у Шнайдера.

— Ну, вроде того. Решил, что раз уж я заварил эту кашу, так мне ее и расхлебывать. Подождите меня, я возьму вещи и полетим.

— Конечно-конечно, мистер Шнайдер. Вы даже не представляете себе как я рад, что вы решили не покидать нас, я по-прежнему уверен в том, что все это завязано на вас, и наша роль во всем этом спектакле, мала и ничтожна. Мы лишь те, кто подносит вам реквизит, а вы же здесь ведущий актер.

Рихард сердито взглянул на Райми.

— Тем не менее, она являлась мне, и вашу церемонию проходить тоже мне.

— Какую церемонию? — спросил Шнайдер.

— Обряд очищения айяуаской, — ответил Райми.

— Очищения? — Шнайдер удивленно смотрел на шамана.

— О, это сложный обряд. В переводе с языка кечуа слово айяуаска означает «веревка смерти», но это не значит, что растение убьет мистера Круспе, напротив, оно поможет ему увидеть то, что он не может увидеть сейчас. Вспомнить о том, что сказала ему София, тогда, в ванной.

— Что там про смерть? — настороженно спросил Рихард.

— Нет, я же говорю, это не смерть, просто, это местный язык. Иногда мы склонны преувеличивать значения тех или иных вещей. Это абсолютно безопасно.

— Уверены? — Рихард, казалось, готов был отказаться от обряда.

— Да, я уверен. Я знаю многих, кто прибегал к этому обряду и не знаю ни одного, кто умер бы от этого. Я объясню, «айя» — веревка, «уаска» — смерть. Так называется растущая в сельве лиана. Нет, она не убивает, не душит и не отравляет, а обладает определенным наркотическим воздействием на организм. Но не стоит опасаться, это никогда не станет слишком опасным, потому, что в отличие от известных нам наркотиков, не вызывает привыкания. Лиана очищает нас, очищает и внутри и снаружи. В смысле, вы не просто очистите ваше тело, но и дух ваш станет кристально чистым, откроется ваша сущность, и вы увидите то, что до этого было сокрыто под вашими страхами и комплексами. С научной точки зрения в этом обряде есть смысл, это как на приеме у психиатра, как гипноз. Отрытое подсознание, чистый разум, светлые помыслы — мечта психиатра. И всего этого айяуаскеро добивается совершенно простым способом. Многим психиатрам такое и не снилось. Когда я работал в клинике в США, то видел всех этих психиатров и говорил с ними, и вы знаете, многие из них даже не пытаются делать вид, что помогают людям. В компании тех, кого они считают своими, они открыто заявляют, чтоникогда не помогали людям, а лишь выкачивали из них деньги. А наивные пациенты верят и продолжают ходить к таким шарлатанам, а проблема тем временем не решается, психика рушится…

— Мы не опоздаем? — спросил Рихард и взглянул на табло.

— О, да конечно идемте скорее, я ведь снова заболтался.

Они прошли регистрацию и сели в самолет. Райми, как не странно почти все время молчал, чем очень удивил Шнайдера. Почему-то Кристоф полагал, что этот индеец почти все время говорит, словно звучание собственной речи доставляет ему наслаждение, но видимо ошибся. Он был удивлен и во второй раз, когда Райми предложил ему поменяться местами и сесть рядом со своим другом, а сам ушел в эконом класс (когда Шнайдер брал билет до Икитоса выбирать было не из чего и пришлось брать самый дешевый и единственно доступный). В самолете барабанщик почти сразу уснул, бессонная ночь сделала свое дело, и проснулся он только на подлете к Икитосу.

*

Города они почти не видели, в аэропорту они сделали пересадку и сели на маленький гидросамолет и уже через полтора часа прибыли на место. Но Райми рассказал им историю Икитоса. В глухой и тихой провинции во времена каучукового бума возник этот город, возник, чтобы поразить многих своим величием и помпезностью. США и Европа остро нуждались в каучуке, который шел в шинную промышленность. Каучуковый бум немедленно перевернул всю провинциальную жизнь этого захолустья. В Икитос приехали американские и английские дельцы, одних только компаний здесь было десятка два. За буржуа, а часто и опережая их, в джунгли потянулись авантюристы, искатели быстрой наживы. Состояния появлялись и исчезали, как утренний туман. В Амазонию завозили негров; отряды вооруженных вербовщиков хватали индейцев и силой оружия, под страхом смерти заставляли их работать на сборе каучука. Здесь правил закон капиталистических джунглей, джунглей гораздо более жестоких и вероломных, чем ненамеренная жестокость девственного леса. Приехавшие из США и Англии дельцы строили здесь гостиницы, банки, офисы, рестораны. В городе кипела бурная жизнь, но каучуковый бум закончился, и город вновь уснул, на некогда оживленные улицы возвратилось провинциальное спокойствие и о былом величии напоминают лишь оставшиеся и пустующие дома, с дорогой отделкой из итальянского мрамора и «асулехо», традиционными синими португальскими изразцами.

— Если вы задержитесь здесь подольше, — говорил Райми. — То я могу показать вам «Каса де фьерро» — «Дом из железа». Это знаменитая туристическая достопримечательность. Этот дом представил на выставке в Париже Эйфель, а один из каучуковых королей Амазонии купил «Железный дом», приказал разобрать и собрать вновь здесь, в Икитосе.

Рихард кивнул головой и тут же забыл о заманчивом предложении индейца. Его мало интересовал город оставшийся позади, он слушал Райми рассеянно, иногда кивая головой, иногда улыбаясь, мысли же его, были совершенно в другом месте. Рихард думал о предстоящей церемонии. Случайно оброненная фраза о веревке смерти, напугала его. Несмотря на заверения шамана в полной безопасности процедуры, он все же побаивался. От Райми он узнал, что принятие айяуаски сопровождается сильным головокружением и рвотой, прежде чем наркотик начнет действовать и душа отправится «в полет», пациенту необходимо испытать на себе массу неприятных ощущений. Мало того, иногда, во время процедуры, пациентов посещают страшные видения, могущие свести с ума всякого неподготовленного человека. Из ниоткуда возникают страшные чудовища, они тянут свои когтистые лапы и пытаются утащить тебя в разверзшуюся вдруг прямо под ногами бездну.

Райми рассказывал все это спокойным тихим голосом, поминутно извиняясь и оправдываясь, словно жуткие видения были его виной. Правда он утверждал, что такое случается чаще всего только с тяжелобольными людьми, приходящими к целителю за помощью, и Рихарду это, скорее всего не грозит, но все же, каждое новое слово шамана рождало новые страхи.

К тому моменту, когда они подходили к хижине айяуаскеро, Рихард чувствовал себя отвратительно. Влажный теплый воздух, такой непривычный ему; сотни мелких насекомых кружащихся вокруг; чувство голода (шаман с утра запретил ему есть, перед церемонией необходимо было голодать); не замолкающий ни на минуту Райми, и этот страх перед новым и неизведанным - все это довело Круспе до такого состояния, что он готов был повернуть назад. Но Рихард никому не говорил о своих страхах и покорно следовал за Райми.

По узкой тропе, через джунгли они вышли к небольшой индейской деревушке. Прямо на земле играли грязные смуглые дети, рядом в грязи резвились два поросенка. У одной из хижин стояла худая, совсем еще молоденькая девушка с огромным животом, по всей видимости, она должна была родить со дня на день; двое тощих изможденных стариков сидели у низкого потухшего очага и говорили на непонятном Рихарду языке. Как только они вышли из джунглей и дети и беременная девушка, и старики повернулись к ним и с неподдельным интересом стали разглядывать их.

— Ей всего четырнадцать, — сказал Райми, кивком указывая на беременную. — Мужа нет, работы нет. Она забеременела по случайности — иногда местные девушки ездят в Икитос, это у них что-то вроде развлечения.

— Ее, что там изнасиловали? — спросил Шнайдер и покосился на девушку.

— О, нет. Что вы. Ничего подобного. Развлечение этих девушек состоит в том, вы уж извините меня, что они отдаются приглянувшимся туристам. А иногда туристы забывают о предохранении, не всегда, но бывают и такие случаи. Если вы обратите внимание, то сможете заметить среди индейских детей-метисов. Обычно это плоды таких вот веселых пирушек. Вы знаете, несмотря на то, что мы — индейцы отвергаем ассимиляцию и кричим направо налево, что наши корни столь глубоки, что никому их никогда не, простите, не могу подобрать другого слова, выкопать, но при всем при этом мы почти всю свою жизнь вынуждены терпеть угнетения белых людей. Я это говорю не по отношению к вам, нет, не подумайте, я говорю об этом в общем, обрисовывая положение вещей. Здесь, в джунглях теперь добывают нефть, валят деревья и всю самую тяжелую и опасную работу выполняют индейцы. Испанцы, американцы, англичане, простите меня, немцы, работают инженерами, прорабами, сидят в офисах, а индейцы с утра до поздней ночи валят лес и получают за это гроши. И что самое страшное, что в основной массе индейцы не понимают, что на них наживаются. Им платят около пятнадцати солей, это где-то около пяти долларов, за кубометр древесины и они счастливы этим деньгам, потому, что здесь нет выбора, у них нет возможности сравнить, а в Икитосе то же дерево стоит те же пятнадцать солей, только уже за кубический дециметр. Прогресс приходит сюда, но как-то выборочно, здесь нет ни больниц, ни школ…

— Райми, извините меня, конечно, я понимаю, что у вас болит душа за ваш народ, но мы приехали сюда не за этим, — Шнайдер немного виновато улыбнулся.

— Да, вы правы. Вы тысячу раз правы. Идемте, я познакомлю вас с Лучо, он айяуаскеро.

Шаман провел их к хижине, стоящей в стороне от остальных. Рядом с ней сидело несколько индейцев и тихо переговаривались, когда они увидели Райми, то разом замолкли.

— Это не моя деревня, — сказал Райми, обращаясь к Шнайдеру. — Но многие знают, кто я и поэтому побаиваются. Индейцы почти всегда боятся бруджо, даже если знают, что он никогда ничего плохого не делал. А меня боятся еще из-за этого тигра, это покажется странным, но слухи здесь разносятся со скоростью ветра.

— Какого тигра?

— О, вы же не знаете. Да это и не важно. Для вас, чужестранцев, это будет лишь красивой сказкой, а для таких как они, — Райми указал рукой на индейцев. — Это единственная вера. Хотя многие здесь католики, — Райми усмехнулся и вошел в хижину.

Шнайдер взглянул на Круспе. Рихард смотрел куда-то в сторону, он был бледен и выглядел очень напуганным.

— Рихард, — позвал он.

Круспе вздрогнул, повернулся и посмотрел на него.

— Тебе что плохо? Что случилось?

— Нет, все нормально. Просто эта влажность, — Рихард протер рукой совершенно сухой лоб.

— Пойдем внутрь? Или может тебе лучше остаться здесь?

— Нет, не нужно. Что оттягивать-то. Пойдем, — Рихард отодвинул Шнайдера и вошел в хижину. Барабанщик зашел следом.

В хижине айяуаскеро было темно и сильно пахло какими-то травами. Посреди единственной комнаты, прямо на полу, сложив ноги по-турецки, сидел маленький старик индеец со сморщившимся лицом и живыми, блестящими глазами. Он взглянул на вошедших, и тут же снова отвернулся к Райми.

Шнайдер решил, что Райми, скорее всего очень важный человек в этих местах. Он сидел на табурете и, смотря на маленького шамана, сверху вниз говорил с ним в таком тоне, словно отчитывал его за какую-то оплошность. Шнайдер совершенно не понимал их языка, и ему приходилось догадываться, о чем идет разговор. По всей видимости, Райми и Лучо спорили, Лучо в основном молчал и лишь отрицательно качал головой, а Райми кричал, и иногда указывал на них рукой.

Сзади тихо подошел Рихард, до этого он ходил по хижине и разглядывал множество индейских вещиц непонятного назначения, разбросанных везде в полном беспорядке.

— По-моему, он не хочет проводить обряд, — тихо шепнул он на ухо Шнайдеру.

— Я тоже так подумал, может нам лучше выйти?

— Нет, не нужно, все равно мы ни черта не понимаем.

Наконец Райми встал с табурета и, повернувшись к Рихарду с неизменной улыбкой, сказал:

— Извините меня, дело в том, что обычно обряд проводят ближе к полуночи. Айяуаскеро считают, что в это время духи особенно сильны, это пережиток и глупость, но они верят. Я пытался убедить Лучо, чтобы он провел его прямо сейчас, но он отказывается. Боюсь, придется ждать.

— Подождем, — сказал Рихард и тяжело вздохнул. — Если я с голоду к тому времени не помру, то может, даже дождусь.

— Вы можете выпить воды, это поможет совладать с голодом. Я прошу прощения, что мне приходится заставлять вас ждать, но боюсь это неизбежно, — Райми, казалось, был смущен.

Шнайдер был поражен этим человеком. Еще в Лиме Райми рассказывал ему историю своей жизни, это был образованнейший человек, самостоятельно поступивший в престижный университет, выучивший несколько языков, познавший столько наук, что многим европейцам даже не снилось. Он прожил среди белых людей почти всю свою жизнь, работал хирургом в клиниках по всему миру, где был признан одним из лучших специалистов и при этом, в душе, он по-прежнему трепетал и смущался перед белыми, словно его расовая принадлежность автоматически ставила его на низшую ступень и умаляла все его заслуги. Пока Шнайдер не видел, как он общается с индейцами, он думал, что у Райми просто такая манера общения, но теперь он понимал, что это не так. В кругу индейцев Райми становился надменным и высокомерным, в кругу индейцев он чувствовал себя королем, а с ними снова становился ничтожным маленьким человеком. Рихард, же, казалось, не замечал, что своими резкими высказываниями, смущает Райми. Он закатил глаза и, бросив что-то в духе «водой сыт не будешь» вышел из хижины.

— Не обижайтесь на него, — сказал Шнайдер. — Он, по-моему, просто сильно волнуется. Он вообще-то нормальный парень, просто сейчас голоден, а оттого зол.

— О, я совершенно не обижаюсь, что вы. Я понимаю его муки. Его пугает неизвестность, и ему не нравится это. Ведь в душе он хочет быть непобедимым и бесстрашным воином, а этот страх делает его очень уязвимым.

— Да, может вы и правы, — Шнайдер был удивлен тем, как точно Райми описал Рихарда.

— Пока мы ждем обряда, можно прогуляться по джунглям и поискать нашу несчастную Софию, то есть простите, я хотел сказать ее останки.

— А вы правы. Знаете, я же был в этих краях раньше. Я говорил Рихарду, не знаю, передавал ли он вам, но я вспомнил, что за вещь требует София.

— Он не говорил, так что же это?

— Крестик, золотой маленький крестик на цепочке. Я нашел его рядом с тропой, по которой мы шли. Он лежал в высокой траве, и я не знаю, как вообще заметил его. По-моему он блеснул в солнечном свете. Я поднял его с земли, посмотрел и положил обратно.

— О, это прекрасно, это замечательно. Ведь крест был на ней, когда она умерла, индейцы побоялись снимать его, думали что это магический амулет. Они отобрали Библию, а крест не трогали. Значит, если мы найдем крест, то мы найдем и могилу.

— Вы знаете, это ведь как-то глупо.

— Что глупо?

— Да с тех пор прошло шестьдесят лет, этот крест не мог так хорошо сохраниться. Он ведь был совсем новым, и совершенно чистым. За столько лет его бы давно засыпало землей, да при первом дожде его бы залило водой, потом засыпало пылью, опавшей листвой.

— О, вы правы. Я ведь не подумал об этом. Но в этой истории столько неразгаданных тайн и загадок, что такая мелочь как внезапно нашедшийся крестик может быть и не важной. — Райми замолк и посмотрел на Лучо.

Во время всего разговора маленький шаман недвижно сидел на своем месте, уставившись в одну точку.

— И все-таки это очень странно и нелогично. Если только это был не ее крестик, я ведь тогда подумал, что эту вещицу, скорее всего, обронил кто-то из туристов.

— Может ее могилу вскрыли? Ведь это может объяснить ее внезапное пробуждение, или как у вас это называется, когда душа вдруг начинает бродить по земле, в поисках успокоения.

— У нас это никак не называется, пожалуй, пробуждение отличное слово. А в этом есть смысл, пойдемте, расскажем Рихарду.

— О, думаю, у него и без этого сейчас хватает проблем. Не нужно путать его мысли, ему сейчас необходимо сосредоточиться на том моменте в ванной, чтобы увидеть его, а если мы станем путать его мысли, то он не сможет это сделать. Ведь он непременно станет думать над тем, кто мог вскрыть могилу, а ему этого совершенно не нужно. Я сейчас провожу вашего друга в хижину, где он сможет отдохнуть перед обрядом, а потом мы с вами прогуляемся к тому месту, где вы нашли тот самый крестик.

— Да вы что! Я же никогда не вспомню, где это было. С тех пор прошел почти месяц, а в джунглях все такое одинаковое. Да и водили нас по каким-то неизведанным тропам, нам никогда их не найти.

— Боюсь вас огорчать, но туристический маршрут не меняется вот уже несколько лет, и неизведанных троп на нем нет, — Райми улыбнулся. — Я знаю все эти тропы, и мы без труда сможем найти то самое место.

— Черт, а нам сказали, что мы первопроходцы, — Шнайдер усмехнулся.

— О, так говорят всем, чтобы создать соответствующую атмосферу. Подождите меня здесь, я скоро вернусь, только размещу вашего друга со всеми удобствами.

Шнайдер испуганно взглянул на Лучо. Райми проследил за его взглядом и добавил:

— Лучо не бойтесь, он не станет сердиться, он сейчас отдыхает, и вы совершенно не мешаете ему. Можете посидеть там, на лавке, — Райми указал Шнайдеру на несколько лавок стоящих в углу хижины. А можете, конечно, и подышать воздухом, как захотите.

— Я посижу.

Шнайдер отошел в угол и уселся на деревянную низкую лавку, Райми улыбнулся и вышел из хижины. Лучо по-прежнему не шевелился, глаза его были закрыты и Шнайдер подумал, что маленький старичок, скорее всего, спит, он тоже закрыл глаза, облокотился спиной о стену и через несколько минут задремал.

***

В ожидании церемонии Рихард не находил себе места. Райми привел его в пустую хижину, объяснив, что хозяева не вернуться до завтрашнего вечера, и он может пользоваться гостеприимством этого дома, не опасаясь того, что кого-то стеснил. Чуть позже Райми принес бутылку питьевой воды и предложил Рихарду поспать несколько часов. Сам же он вместе со Шнайдером отправлялся на прогулку по джунглям. Поначалу Рихард стал возмущаться, что его не берут с собой, но потом успокоился и согласился остаться. Он не хотел еще несколько часов подряд выслушивать болтовню индейца, ему хотелось побыть в тишине и подумать над тем, что ему предстоит.

В хижине кровати не было, прямо на полу лежала циновка, укрытая ярким домотканым пледом, вместо подушки на циновке лежал твердый валик из соломы, обмотанный тканью. Рихард попробовал было уснуть, но постель была такой неудобной, что о сне не могло быть и речи. К тому же он хотел есть. Вспомнив слова шамана о воде, он сделал несколько глотков из бутылки и прислушался к своим ощущениям. Голод не прошел, а лишь усилился. Рихард решил выйти на улицу, хижина давила на него, эта неприкрытая нищета: окна засиженные мухами, деревянные табуреты, убогий колченогий стул, тяжелый массивный стол в углу, тысячи самодельных салфеточек, пледов, прохудившихся лоскутных покрывал, циновка на полу, подушка из соломы — все это действовало на него угнетающе. Но на улице было не лучше: беременная девушка ушла куда-то, зато вместо нее у одной из хижин сидели две молоденькие индианки, завидев Рихарда они захихикали и потупили взор, но тут же снова подняли глаза и заулыбались. Рихард вспомнил про их «развлечения» и ему стало как-то не по себе, девочкам было не вид не больше пятнадцати лет, и при этом он мог поклясться, что в их глазах видел определенные и совсем не детские желания.

Круспе закурил и отвернулся от них, тут же к нему подбежал босоногий мальчуган лет восьми и, показав грязным пальчиком на сигарету, сказал по-английски:

— Дай, сигарета, курить.

Рихард растерялся, посмотрел по сторонам и сказал:

— Ты же ребенок, — это прозвучало как-то глупо, и Круспе смутился еще больше.

Мальчик заулыбался и снова указал на сигарету.

— Добрый белый сеньор, дай?

— Не бойтесь, сеньор, они курят здесь все, можете спокойно дать сигарету, хуже не будет, — услышал он за спиной.

Рихард повернулся, неподалеку от соседней хижины стоял молодой худощавый индеец и с улыбкой смотрел на него. Одет он был в светло-голубые джинсы и черную футболку с глупой улыбающейся рожицей.

— Дайте вы ему, он ведь не отстанет, — снова сказал индеец и немного подумав, добавил. — Не разрушайте его романтические представления о добрых белых сеньорах.

Рихард достал сигарету из пачки и протянул ее мальчику. Тот широко улыбнулся, схватил ее, засунул за ухо и убежал. Индеец подошел к Рихарду и, протянув руку, представился:

— Я - Араухо, — парень говорил на приличном английском.

Рихард ответил на рукопожатие.

— Очень приятно, Ричард.

Они немного помолчали, Рихард молча курил, Араухо стоял рядом.

— Я учился в Лиме, — сказал вдруг индеец. — Я здесь самый образованный, мог бы и не возвращаться, да сестра забеременела, вот я и приехал. Отец умер давно, мать старая, нужен в доме хозяин, ой как нужен. Сигареткой не угостите?

Рихард протянул парню пачку.

— Я две возьму? — спросил он.

— Бери. Так это твоя сестра была.

— Смотря какая.

Араухо прикурил, достав из кармана коробок спичек.

— Девочка эта, мы видели ее, когда пришли сюда.

— Да какая же она девочка? Она уже женщина, — Араухо засмеялся. Заметив, что Рихарду совсем не смешно индеец уже серьезно сказал. — Хуанита давно выросла. Мы здесь и детства-то не знаем, ей уже пятнадцать, она вполне может считаться взрослой.

— А почему же твоя сестра не пошла, учиться с тобой, — спросил Рихард и неожиданно понял, что это могло прозвучать невежливо, но Араухо совсем не смутился.

— Глупая она, куда ей. Мозги они или есть или их нет, тут уж ничего не поделать сеньор, — парень замолчал, глубоко затянулся и спросил. — А вы приехали сюда к Лучо?

— Ну да, вроде бы вашего колдуна так зовут.

— Сюда часто приезжают на обряд. Правда чаще индейцы, белые в основном не знают об этом, а если и знают, то не доверяют. Хотя, наверное, больше боятся.

— А это, правда, что от обряда может стать очень плохо?

— Плохо? В смысле плохо?

— Ну, рвота там всякая и тому подобное.

— Так это всегда, лиана она же очищает. Но это не страшно, это быстро забывается. А вам, зачем это, обряд этот зачем?

— Ну… — Рихард замялся.

— Нет, если не хотите то и не говорите. Но не думаю я, что вы приехали сюда на лечение. Видимо так, поразвлечься. К нам приезжал однажды журналист один, развлекался он так. Смешно было.

— Что смешного?

— Да парень смешной был, веселый такой. Все ходил по домам, спрашивал, как мы живем. Он, наверное, думал, что мы ходим тут в набедренных повязках и едим сверчков и крокодилов.

— А вы не едите?

— Крокодилов бывает, а сверчков нет. Он, когда увидел у меня магнитофон, чуть не упал. Спрашивает, а откуда у и тебя магнитофон. Так спрашивает, словно я не могу его иметь. Наивный.

— А откуда у тебя магнитофон? — Рихард улыбнулся.

— Да купил в городе, откуда он еще может быть. Правда электричества то все равно нет, вот он и пылиться. Когда батарейки куплю — слушаю, но они быстро садятся.

— А слушаешь что?

— Музыку.

— Да я понял, просто я музыкант, в группе играю, вот и интересуюсь.

— В группе? А как называется? — Араухо кажется, заинтересовался.

— Rammstein.

— Не слышал, американская?

— Немецкая, а еще у меня сольный проект Emigrate.

— А что играете?

— Тяжелую музыку.

— Металл? Рок?

— Ну, да что-то вроде того, индастриал-метал, — Рихарду было немного обидно, что парень совершенно ничего не слышал про Rammstein и Emigrate, хотя глупо было полагать, что под каждой лианой в джунглях тебя ждет по фанату.

— Круто! Не серьезно, я люблю тяжелую музыку, да только как включу, мать тут же кричит, что я нашлю на нас проклятье. Она суеверная. Я в столице, когда учился, то часто слушал рок. У меня сосед был в общежитии такой тихоня, и я его вечно пугал. Включу что-нибудь и пугаю. Он все больше классику любил. Ладно, Ричард, пойду я, дел много. Вы не бойтесь обряда, он безопасен.

— Да я и не боюсь.

— Ой, да ладно, — Араухо улыбнулся и пошел прочь.

Рихард еще немного постоял на улице и вернулся в хижину, лег на циновку и почти сразу уснул.

========== Часть вторая. Глава десятая. ==========

***

В маленькой, пропитавшейся запахами множества людей, хижине горела керосиновая лампа. Её неровный свет создавал причудливые тени на стенах, казалось, словно хижину наполнили безобразные, постоянно меняющие свои очертания, теневые чудовища. Света от нее было так мало, что Рихард с трудом мог различать предметы и лица людей собравшихся здесь. Лучо, как и днем, сидел в центре хижины прямо на полу и размешивал айяуаску в низких деревянных чашках. Рихард и еще пятеро пациентов (это были индейцы) ждали в углу на деревянных лавках.

Шнайдер разбудил его полчаса назад. Как ни странно, но сон на неудобной циновке в душной хижине был так спокоен и сладок, что Рихард поначалу даже не хотел просыпаться. Он что-то промычал в ответ на слова Шнайдера и перевернулся на другой бок, но Кристоф был непреклонен. Но даже сейчас, через полчаса после пробуждения, Круспе пребывал в состоянии полусна. Наверное, именно этим объяснялось то, что страх, преследовавший его последние часы, прошел сам собой.

Наконец Лучо закончил приготовления. Он тяжело поднялся и направился к пациентам. Рихард внимательно смотрел, как шаман разливал напиток в кружки, видимо для каждого отдельного пациента айяуаска приготовлялась по индивидуальному рецепту. Изначально напиток смешивался из растертой травянистой массы и чего-то мутного, по всей видимости, это был местный самогон, в большом глиняном кувшине, а вот уж потом, разлив по кружкам, Лучо колдовал над напитком, то что-то бормоча себе под нос, то подсыпая непонятных порошков из маленьких баночек.

Рихард сидел с края, ближе всего к Лучо ему-то и досталась первая кружка. Прежде чем выпить мутную жидкость Круспе низко наклонился над кружкой и понюхал — пахло спиртом и травой. Лучо стоял рядом и Рихард шумно выдохнув, принялся пить.

Айяуаска была отвратительной — горькая, вонючая, обжигающая, Рихарду пришлось сделать над собой усилие, чтобы не выплюнуть все на пол. Но он справился и допил до конца.

— Хорошо, — сказал Лучо на английском и пошел дальше.

Индейцы тоже морщились, пили, один, видимо не вынеся вкуса, сразу вскочил и выбежал из хижины. Но Рихард почти не замечал этого. Его рот наполнился горькой слюной, тело стало тяжелым и непослушным.

С момента принятия наркотика прошло не более десяти минут, а ему уже было плохо. Райми предупреждал его о тошноте, но в душе Круспе наивно верил в то, что эта участь минует его, что он, человек, выпивший за свою жизнь столько крепких напитков, должен спокойно перенести какой-то местный наркотик. Но он ошибся. Через пятнадцать минут его вырвало. А через полчаса он полностью ушел в мир, созданный действием айяуаски.

Было темно, так темно, словно во всем мире настала ночь и отключили электричество. У этой темноты не было ни начала, ни конца, не было вообще ничего, лишь чернота и пустота. Рихард начал паниковать, но тут стало светлеть. Сначала он увидел осу. Это было так странно и неожиданно, что Рихард поначалу даже растерялся. Маленькое насекомое сидело на тоненькой ветке дерева, ветка существовала сама по себе, она начиналась из пустоты и уходила в бесконечность. Оса грелась (Рихард понимал, что это глупо, думать, что насекомое греется, но он думал именно так) в лучах яркого солнца. Она почти не шевелилась, только иногда по ее прозрачным тонким крылышкам словно пробегала дрожь.

Рихард внимательно смотрел на осу, но ничего не происходило.

Не смотря на то, что он находился под воздействием наркотика, Круспе отчетливо понимал: все что он видит не реально - оно создано его воображением, а еще он помнил про Софию.

Перед тем как уйти в этот иллюзорный мир, он думал о ней. Как и советовал Райми, он вспомнил тот момент в ванной, когда она явилась ему, и он полагал, что как только наркотик подействует, он непременно попадет в тот самый момент, однако этого не произошло. Он просто видел осу, сидящую на ветке дерева.

— Это ее последнее лето, — услышал он женский голос.

Рихард повернулся. Если минутой раньше позади не было ничего, лишь черная пустота уходящая в бесконечность, то сейчас он видел лесную поляну густо заросшую одуванчиками, и девушку стоящую среди цветов. В его видении София носила тяжелое, длинное бордовое платье с квадратным вырезом, волосы ее ниспадали на плечи крупными локонами. Она улыбалась, по-доброму, как-то смиренно и спокойно. Рихард обратил внимание, что сейчас все зубы у нее на месте. Теперь это была почти совершенная молодая женщина.

— София, — Рихард произнес ее имя, но девушка даже не подняла глаз, она смотрела на осу и молчала.

— София, что нам делать? Чем мы можем помочь тебе? — снова спросил Рихард.

— Когда наступит ночь, она уснет навеки, и это ее судьба, — сказала девушка. — Все проходит, за летом придет осень, и тихо опадут листья, умирая в забвении. Мы лишь маленькие ничтожные букашки и нам ничего не изменить, можно лишь стремиться к внутреннему совершенству и искать счастья в собственной душевной гармонии и любви. Оса безгрешна, она не боится смерти. Она не мучится терзаниями беспокойной человеческой души. Она не ищет своего призвания, потому, что все предопределено заранее, и нам ничего не изменить, да только мы не понимаем, а она понимает. И кто из нас умнее? Кто из нас чище?

— Зачем ты говоришь мне это? — Рихард был растерян, он видел совсем не то, что хотел, странные слова Софии наполнили его душу тоской и ощущением неизбежности конца. Видимо из-за наркотика он сейчас чувствовал конечность мира особенно остро.

София повернулась к Рихарду.

— Все дело в восприятии. Мир настолько субъективен, что все зависит только от нашего восприятия. Если в твоих глазах чернота, то и все вокруг станет черным, но стоит посмотреть под другим углом и мир изменит цвет и наступит новое утро. Утро приходит каждый раз, даже если нас уже не станет, утро наступит все равно и солнце, выйдя из-за горизонта, снова осветит эту землю своим святым и праведным светом, так почему же мы все время недовольны? Почему в нашей душе так часто живут злые демоны и разрушают нас изнутри? Зависть, злоба, ненависть, тоска, откуда все это? Не мы ли рождаем это в себе, не мы ли повергаем себя в пучину греховную, отрекаясь от безгрешного детства и становясь на путь неверный? Когда мир вдруг перестал быть новым и удивительным? Я помню, как в детстве смотрела на снежинки, падающие в свете фонаря, и это казалось мне великим чудом Господним, и я бежала к матери и со слезами счастья говорила ей об этом. Но став старше я уже не замечаю этого, снег стал обычным, дождь уже не завораживает и совсем не хочется босиком прыгать по лужам, отдавшись на волю дерзких хулиганских желаний, весеннее цветение уже не вызывает эмоций. А ведь все это чудо, чудо мира, созданного Господом нашим, так почему же не видим мы и не умиляемся. Всегда есть что-то такое благостное, что может изменить цвет твоей души. Иногда это легкие облака, плывущие по ярко синему небу; иногда малыш, улыбающийся весеннему солнцу; иногда стая перелетных птиц, покидающая холодные края. Посмотри вокруг, и ты найдешь это. Мы лишь пылинки мироздания, а вокруг совершенство и незыблемость вечного мира. Иногда стоит улыбаться, просто так, без причины, улыбаться, чтобы вернуть себя в детство, — София снова взглянула на осу. — Она умрет, очень скоро, но умрет счастливой. Сейчас проходит лучший момент в ее короткой жизни. Она совершенна.

И в этот момент картинка сменилась. Это произошло как-то сразу, совсем без перехода, как бывает разве что во снах. Теперь Рихард стоял посреди ярко освещенной сцены, внизу в зале собралась многотысячная толпа. Среди людей Рихард видел знакомые лица, друзья, люди с которыми ему приходилось сталкиваться в своей жизни, но здесь были и совсем чужие и все они с восторгом и восхищением смотрели на него. Рихард ничего не делал, он просто разглядывал всех этих людей, а люди смотрели на него. И тут в зале кто-то начал аплодировать, толпа тут же подхватила аплодисменты, стали раздаваться крики, люди выкрикивали его имя, кто-то визжал, кто-то плакал. Рихарду стало немного не по себе, но вместе с тем ему было очень приятно. И тут свет прожекторов стал плавно перемещаться, вскоре Рихард остался в полной темноте, а прожекторы осветили другую сцену, она была тут же, рядом с ним. На сцене стоял мальчик, совсем юный, Рихард никогда раньше не видел его. Аплодисменты стали стихать, крики прекратились, люди стали поворачиваться к мальчику.

— Слава изменчива, — услышал он голос Софии, — поэтому всегда нужно иметь что-то, что поддержит тебя, когда миллионы глаз устремятся в другую сторону, и тысячи рук будут аплодировать не тебе. Ведь признание как ветер, сегодня он дует тебе в спину, а завтра в лицо. Если слишком сильно зависеть от этого, то настанет момент, когда ты не сможешь справиться с забвением. Забвение придет, оно всегда приходит. Люди бывают очень злыми, сегодня они целуют тебе ноги, а завтра закидают камнями. Ты спрашивал, чем ты можешь мне помочь, но ведь твой вопрос не так важен. Сперва ты должен задать правильный вопрос и ответить на него, потому что, без этого тебе не сделать ни шага.

— Какой вопрос? — Рихард повернулся на голос и увидел Софию. Она стояла чуть поодаль и с тоской смотрела на него.

— Я не знаю, это ведь твой вопрос. А пока ты будешь думать, я покажу тебе то, ради чего все это началось. Я покажу тебе свою жизнь.

Теперь Рихард сидел в кресле в кинотеатре. Он был здесь совершенно один. На экране шел фильм, но это был не обычный фильм, это была жизнь Софии.

*

Это была ее жизнь. Тихая, спокойная и главное абсолютно правильная. Были родители — с трепетом и любовью относящиеся к ней, были друзья — милые, добрые, приятные люди, был дом (к нему приходилось привыкать, ведь их жизнь в Лиме только начиналась и дом был пока чужим и незнакомым, но это был их дом), и было самое важное и значимое, самое серьезное и самое великолепное — ее вера. Господь Бог — отец наш и пастырь наш. Здесь не было вопросов, не было сомнений, не было терзаний. Вера давала спокойствие и уверенность. Любое действие согласовывалось с ее верой. Хлеб наш насущный, что даровал нам Господь, храм и Библия перед сном. Все было правильно, праведно и непоколебимо. Мораль, нравственность, чистота и спасение души. Так будьте совершенны, как отец ваш небесный — это было правилом. А потом настал тот день.

Была весна. Было утро. Она шла по улице, радуясь пению птиц и солнцу, что освещало ее путь, солнцу, что даровал ей Бог, которого чтила и которому молилась. Он шел навстречу, шел, не зная о ней, не зная о Боге в ее душе не зная о спасении, что искала она, и вера ее была ему неведома. Их взгляды встретились и в этот миг вера, Бог, родители, все это на несколько секунд перестало существовать. Для двоих, еще незнакомых людей, мир вдруг изменился, в одну секунду рухнул к их ногам, чтобы восстать снова, но на этот раз это был другой мир, мир в котором существовало только одно чувство, сжигающее изнутри, разрушающее все — пламенная любовь. Нет, это была не такая тихая и созидательная любовь, которая возводит храмы и спасает грешников, это была сатанинская любовь, адское пламя, сжигающее все и разрушающее города, строившиеся столетиями. Это был вихрь, торнадо, смерч, что подхватил их и понес прочь от близких и родных, прочь от тихой и спокойной жизни, навстречу погибели. И это была греховная любовь.

Уже позже, когда он стал для нее смыслом жизни и существования и она узнала его тайну, она спрашивала себя, а смогла бы она уйти тогда, в первый миг, в первую секунду, когда она еще не знала его имени и не знала греховных утех плоти с ним, если бы он сказал ей правду. Нет. Она бы не ушла и тогда, не ушла потому, что это было ее судьбой, это было ее грехом и это было ее проклятьем, путь назад был отрезан в первую секунду, да и был ли он этот путь…

Они встречались тайком от всех, в маленьком домике на аэродроме и любили друг друга, любили потому, что по-другому не могло и быть. Страсть съедала их, сжигала изнутри, стоило им лишь на минуту разлучиться. Он был женат, его жена и маленький сын жили в большом богатом доме, и он должен был каждый день приходить туда и лгать всем, что по-прежнему любит их. Она же возвращалась в дом, где со стен с упреком смотрели лики святых, и лгала всем, что по-прежнему чиста и невинна. И по-прежнему любит Бога и чтит его заповеди. Она знала, что настанет час расплаты и боялась его, но страх потерять любимого был сильнее. Через полгода они решили бежать, решили потому, что прятаться дальше не было никакой возможности. Его отец начал что-то подозревать, ее мать смотрела на нее с упреком, словно знала ее тайну. Они не знали, что ждет их впереди, они знали лишь одно, если нет возможности быть вместе навеки, то порознь жизни не будет. О такой любви снимали фильмы и писали книги, о такой любви мечтали многие, в такую любовь сложно было поверить, но познав ее поверить в другую было невозможно. Это было как наркотик, что продавал его отец, отведав однажды, ты навеки становился его рабом, и они добровольно пошли в это рабство. Однажды вечером они решились все изменить…

Влюбленные взяли билет на пароход и собрались уплыть в США, но не успели. Кто-то донес на них, может кассир, продававший билеты, может человек его отца, видевший их вместе, может сам Господь Бог, свершил свой суд. К тому моменту она знала слишком много, знала про бизнес его отца, знала про наркотики, что возились на маленьком самолете, знала про полицию, подкупленную мафией. Она знала много имен и лиц, и его отец знал, что она знает. Ее схватили прямо на улице, когда она шла на свидание к нему. Схватили грубо, ударили по лицу, выбив зуб, разбив нос, заставив плакать. Потом ее еще долго били, мучили и издевались (если бы суеверный отец ее любимого узнал бы об этом, он отрезал бы руки ее мучителям, но он не знал, а они не были суеверны), над ней надругались, унизили, а потом закинули в самолет и повезли в джунгли. А там ее ждала смерть. Она не знала, что ее любимый уже мертв, не знала, что его отец застрелил его в собственной постели, и поэтому она терпела мучения, думая лишь о том, что тем самым спасает его. Спасает его семью и его ребенка, отрекается от любви, выжигает ее из сердца и смертью искупает свою вину. Но смерть не принесла избавления…

Рихард огляделся, он сидел на лавке в маленькой хижине айяуаскеро. Видения закончились, но он так ничего и не понял. Он видел ее жизнь, видел ее смерть, но он понятия не имел, что делать с этими знаниями. Бог, Дьявол, христианство, грехи и праведные муки, все это было для него таким далеким и непонятным, он прожил полжизни, не задумываясь над этими вопросами, прожил хорошо и легко и не думал, что все увиденное могло бы изменить его жизнь. Он не терпел, когда кто-то посягал на его внутреннюю свободу, он гордился возможностью самостоятельно выбирать свой путь и следовать за своей тоской и стремлением. Да, он нарушал заповеди, но нарушая, никогда не задумывался над этим, да если бы и задумался, то наверняка нашел бы себе оправдание. София была для него словно соринка в глазу, она раздражала его, и все сделанное им здесь, было лишь поиском способа избавления. Он надеялся на обряд, надеялся на то, что после принятия наркотика перед ним выстроится четкий план дальнейших действий, но обряд прошел, а плана не было. Да, он видел Софию и говорил с ней, но разговор этот был на отвлеченные темы. Она говорила, что, прежде всего, нужно найти правильный вопрос, но вопроса не было. То есть вопросов было множество, только какой из них был правильным, он не знал. И тут он понял, что ему просто не хватило времени, что действие наркотика закончилось слишком рано, и он не успел увидеть самого главного. Он вдруг понял, что все виденное им, было лишь предысторией, предисловием к главному к ответу на главный вопрос (ему показалось, что он понял какой вопрос главный) где она похоронена. Да, он должен был увидеть это, увидеть место, увидеть ориентир, она должна была дать карту и ключ. Но ничего не успела. Рихард вскочил с лавки и кинулся к Лучо. Старый шаман внимательно смотрел на него со своего места в центре хижины. Рихард сел напротив и заговорил.

— Нужно продолжить процедуру, понимаете меня? — Шаман казалось, не понимал ни слова, тогда Рихард схватил с пола пустой кувшин из-под айяуаски и ткнул в него пальцем.

— Еще надо, понимаете. Надо еще. Я не успел увидеть. Мне очень надо.

Шаман улыбнулся и забрал кувшин из его рук.

— Ты все видел, все, что должен был. Духи показывают все, что нужно. Всегда, — Лучо говорил на вполне приличном английском.

— Нет, не сейчас. Вышла ошибка, вы не понимаете. Мне нужно. Я не получил карты и ключа. Я не видел главного, она не ответила на вопрос.

— Духи никогда не ошибаются, ведь духи не могут ошибиться. А человек может, и ты ошибаешься. Ты все поймешь утром. Сиди спокойно, я верну тебе гармонию и спокойствие, я помогу тебе унять твоих бесов.

— Да нет же, дайте мне еще вашей бурды, дайте мне этого зелья. Я не могу вот так, я ничего не пойму, — Рихард начал сердиться.

— Обряд не закончен, чужестранец, ты все увидишь, сейчас, — Сказал шаман и закурил вонючую сигару.

Рихард замер, да конечно, просто он не все понял сразу. Сейчас Лучо окурит его своей дурманной сигарой и видения вернуться. Круспе закрыл глаза. Лучо что-то бормотал себе под нос и его бормотание начало усыплять Круспе, потом к бормотанию прибавились тихие похлопывания. Рихард приоткрыл глаза и увидел, что Лучо постукивает по полу веником из пальмовых листьев. Бормотания шамана становились все быстрей, постукивания все ритмичней, Лучо стал легонько постукивать веником по плечам Рихарда, по его рукам, голове. Гитарист снова закрыл глаза. Все продолжалось еще минут десять, ритм все нарастал, Рихард чувствовал, как спокойствие возвращается к нему, а вместе со спокойствием в тело его приходит легкость и сила. И тут все закончилось.

— Теперь ты можешь идти, — сказал шаман.

— А как же видения? — Рихард был уже спокоен.

— Ты все поймешь утром, иди, ты не один здесь, — шаман махнул рукой.

И Рихард ушел, он вышел из хижины и увидел Шнайдера, тот ждал его, сидя прямо на земле, рядом с Райми, перед угасавшим костром.

— Я ничего не видел, ничего такого, что могло бы нам помочь, — сказал Рихард, он хотел было рассказать им о своем видении, но Райми остановил его жестом.

— Сейчас нужно спать, не время говорить, — он поднялся с земли, отряхнул свои белоснежные брюки и подошел к Рихарду.

— Но, как же, я ведь должен понять, — Рихард чувствовал, как сон одолевает его, глаза начали слипаться, он еле стоял на ногах.

— Спать, нужно спать, иначе будет очень плохо, это тяжелый обряд и нужно спать, — Райми взял его за рукав и повел к хижине, где он отдыхал днем. Рихард не противился, он просто не мог противиться. Уже через десять минут Круспе спокойно спал на полу хижины, Райми укрыл его пледом и тихо вышел на улицу. Им со Шнайдером тоже нужно было поспать.

========== Часть вторая. Глава одиннадцатая. ==========

***

К вечеру следующего дня Шнайдер и Круспе вернулись в Лиму. Рихард был, молчалив и угрюм, за все время полета он ни сказал, ни слова, ударник собственно тоже не стремился поболтать. Еще в деревне айяуаскеро Шнайдер рассказал Рихарду об их с Райми походе в джунгли. К сожалению, это предприятиезакончилось ничем, они бродили по туристическим тропам до темноты, но так ничего и не нашли. Если крест и существовал раньше, то сейчас его и след простыл. Рихард молча выслушал и спокойно сказал:

— Ну что же, остается священник.

Они сидели все в той же маленькой и убогой хижине, где Рихард провел ночь. Райми сидел на деревянном стуле в углу, Шнайдер стоял у двери, а Рихард сидел прямо на полу, на циновке. Сказав про священника, он поднялся и прошел к окну.

— Какой священник? — Шнайдер, казалось, не понимал о чем идет речь.

— Православный. Придется разговаривать с ним. Райми, — Рихард посмотрел на индейца. — Здесь есть православные церкви?

— О, боюсь, нет. В джунглях совсем нет цивилизации. Может, конечно, есть какие-нибудь миссионеры, да и то вряд ли. Простите меня.

— Что, на всю страну нет ни одного священника? — Рихард был поражен.

— Я же не говорил о стране, простите, я все еще никак не могу научиться правильно, выражать свои мысли. Я говорил об этой деревне. В Лиме есть храм, там точно есть. Может и в Икитосе есть, хотя вряд ли, в последние годы Икитос стал очень уж провинциален и многие ушли оттуда.

— Тогда вернемся в Лиму, мы сможем сегодня улететь? — Рихард был полон решимости. Он достал сигарету и закурил. Маленькая хижина тут же наполнилась табачным дымом, и Шнайдер приоткрыл дверь.

— Постой, а что ты видел на обряде? — Шнайдер, словно очнулся. Он собирался спросить Рихарда об его видении, как только тот проснулся, но до сих пор все не решался. Может суровое и от того какое-то чужое лицо лидер гитариста, пугало его, а может он просто сам еще окончательно не проснулся.

— Ничего я не видел — Рихард огляделся в поисках пепельницы, не найдя ничего подходящего он сложил ладонь лодочкой и стряхнул пепел в нее.

— Как ничего? Совсем ничего? — Шнайдер был растерян. Он тайно возлагал немалые надежды на этот обряд.

— Ну, не совсем, отойди, — Рихард легонько отодвинул Шнайдера плечом и вышел на улицу. Барабанщик посмотрел на Райми. Тот лишь улыбнулся и пожал плечами. Шнайдер направился вслед за Круспе.

— Так что, все же, ты видел? — спросил он.

Рихард сидел на корточках рядом с входом.

— Я не знаю, я видел осу.

— А? Осу?

— Ну да, осу. И София сказала, что это ее последнее лето.

— Так София была?

— Была, — Рихард затушил сигарету и отбросил ее от себя.

— А что про лето? Она оставит нас?

— Не знаю я! — Рихард поднялся на ноги. — Она не про себя говорила, а про осу. Оса умрет счастливой и бла, бла, бла. Вот так вот. А ты что думал, она план мне даст? Нифига. Нет плана. Все, как и раньше, только новые загадки. Правда она показала мне жизнь свою, здесь в Лиме. Но я все это и так уже знал. Нам нужен священник.

— Рихард, не злись. Я же не виноват ни в чем.

На улицу вышел Райми и тоже закурил. Рихард посмотрел на шамана, словно раздумывая над тем, стоит или нет продолжать разговор при чужом человеке и все же продолжил.

— Ее убили где-то здесь в джунглях. Привезли на самолете и зарезали. По приказу отца ее любимого человека. И любимого ее убили, в тот же день. Отец сам его и застрелил.

— Это что же за изверг такой был? — возмутился Шнайдер.

— Его звали Гонсалес Пруст, он был здесь самым важным человеком, — тихо сказал Райми. — Наркобарон, а по сути, король Лимы. Он убил сына, потому, что тот хотел пойти против него. Он вроде бы собирался федералам отца сдать. Я, правда, не понимал, как это все связано между собой. Взрывы все эти и убийства. Видимо она мстит за свою смерть.

— А вы откуда все это знаете? — Рихард насторожился. — И почему раньше молчали?

— Да это уже не важно, Гонсалес уже давно умер. Я узнал об этом от индейцев в столице, когда вас искал. Я же и нашел вас именно так, от индейцев все узнал. Мы тихие и незаметные, но у нас везде свои глаза и уши.

Это прозвучало как угроза, и Рихард с сомнением посмотрел на шамана, но тот, казалось, не замечал взгляда гитариста. Он, как и Круспе минутой раньше отшвырнул окурок и с улыбкой посмотрел на музыкантов.

— Священник ваш единственный выход. Она говорила, что я должен указать путь, так вот я и указываю. К сожалению других путей, я не знаю. Только я уже не смогу вас сопровождать, я нужен у себя в деревне.

— Ничего, мы и сами разберемся. Нам бы улететь отсюда поскорей.

— Я провожу вас к пирсу, там каждый день самолет до Икитоса летает. Сегодня тоже полетит, — Райми уже не был так заискивающе вежлив и Рихард решил, что тот хочет побыстрей отделаться от них.

— Отлично, — согласился Рихард.

Уже в Икитосе Рихарду вдруг стало невыносимо тоскливо. Он вдруг почувствовал себя раздавленным и совершенно никому не нужным. Он почти физически стал ощущать, как утекает время сквозь пальцы и понял, (хотя и раньше он понимал это, просто именно сейчас это стало слишком очевидным) что ему уже никогда не вернуть прошедших мгновений. Ни обряда, ни полета на гидросамолете над величавой Амазонкой, ни разговора с Араухо ничего. Он почему-то ясно понял, что все заканчивается. Сам не зная почему, но он верил в то, что священник станет последним звеном в цепи событий произошедших с ним в Перу. Рихард не знал, что это было, прозрением, предчувствием, провидением, он просто знал, что уже завтра утром они сядут на самолет и покинут Южную Америку. Еще позавчера он страстно мечтал об этом, торопил время, подгонял его, готов был сделать все что угодно, лишь бы выбраться отсюда, а сейчас вдруг понял, что ему будет очень недоставать этого. Такое может произойти с человеком лишь раз в жизни, такое никогда не повторяется, и такого никогда не ждешь, а получив, вдруг нежданно привязываешься. Адреналин, чувство опасности, важности своей миссии, ощущение значимости и серьезности происходящего и главное понимание того, что в центре событий, о которых можно разве что прочесть в фантастических романах стоишь ты, все это уходило, вместе с Софией. Они даруют ей покой, а сами лишаться его навеки, потому что всегда будут вспоминать эти дни и чувствовать, что их уже не вернуть.

В самолете тоска сделалась еще сильнее и невыносимей. Рихард выпил немного красного вина и уснул.

Минут за двадцать до посадки Шнайдер осторожно разбудил его.

— Ты как? — спросил Кристоф.

Круспе прислушался к своим ощущениям, тоска не прошла, но как-то поутихла, и он решил, что все в порядке.

— Нормально. Я думаю, все будет нормально. Завтра же и улетим по домам.

— Почему завтра?

— Я чувствую - сегодня все кончится, — Рихард замолчал и посмотрел в иллюминатор.

— Ну и, слава Богу, что кончится. Я так домой хочу.

— Хочешь? А я вот думаю, что буду скучать по всему этому.

Шнайдер не отвечал. Рихард повернулся к нему, Шнайдер сидел с задумчивым выражением лица и смотрел куда-то в пустоту.

— Эй, ты чего?

— Ничего, — Шнайдер усмехнулся и взглянул на Рихарда. — Я ведь тоже буду скучать. Как бы глупо и нелепо это не прозвучало, но буду. И ведь не расскажешь никому, не поймут.

— Точно.

— Словно я проживал здесь чужую жизнь.

— Это как это, чужую?

— Не знаю даже, может я не так выразился. Не чужую, свою, конечно. Просто какую-то чужую. Господи, я и сказать то не могу, как следует. Я имею в виду, что все произошедшее здесь настолько нереально, что словно и не со мной произошло. Как будто это сон какой-то. Даже не кошмар, а просто сон. Или фильм. Я вот думаю, если, как ты говоришь, завтра мы будем дома. Ты кстати, в Нью-Йорк поедешь?

— Не знаю, даже. Нет, наверное, что-то мне в Берлин захотелось.

-Хорошо. Ну, так вот, я уже завтра может, буду спать на своей постели в своем доме, зайду в ванную свою, чистую, вдохну воздух Берлинский, ну ты понял.

— Понял.

— И все это, этот самолет, река эта, Лима, бруджо этот странный, все покажется мне сном. Словно и не было ничего, словно и не происходило… — Шнайдер снова замолчал.

Самолет пошел на посадку, и они замолчали.

В аэропорту Круспе попытался было возобновить разговор, но Шнайдер лишь отмахнулся, видимо у него кончился запас откровенности. Они сдали вещи в камеру хранения и направились к выходу. Выйдя из аэропорта, они тут же поймали такси (благо с этим проблем не было) и направились в храм.

*

Отец Константин жутко не понравился Рихарду. Это был высокий, широкоплечий, уже немолодой мужчина с густой окладистой бородой и холодным взглядом маленьких глубоко посаженных глаз. Говорил он медленно, словно специально растягивая слова и во время разговора, пристально смотрел на собеседника, словно желая прожечь его взглядом.

Они сидели в небольшой чистой и опрятной, но скромно обставленной комнате в доме священника, куда он привел их сразу после окончания службы в храме. Рихард был немного удивлен таким поведением отца Константина, он полагал, что они поговорят в церкви или на улице рядом с ней, но священник, выслушав просьбу Рихарда, сказал, что для такого разговора необходимо уединение и повел их к себе домой.

— И вы говорите, что она просит у вас успокоения? — спросил отец Константин, когда Рихард закончил свой рассказ.

— Да, — Круспе не мог более выносить этого тяжелого взгляда и посмотрел в сторону.

— Мне кажется, что она — зло, — неожиданно сказал Шнайдер.

Рихард удивленно посмотрел на ударника. Во время всего разговора Шнайдер молчал и иногда лишь кивал головой.

— Зло? — отец Константин посмотрел на Шнайдера. Барабанщик молчал и священник повторил. — Зло? Но почему вы решили так?

— Я не знаю, — Шнайдер смутился и потупил взор. — Просто все, что она делает, приносит несчастья. Гибнут люди, — Шнайдер вновь замолк, но поняв, что священник ждет продолжения, добавил. — Я думаю, что она возомнила себя спасителем, но на самом деле она — воплощение дьявола.

Рихард даже вздрогнул, так неожиданно прозвучало это обвинение из уст Кристофа. Он посмотрел на отца Константина, но тот казалось, даже не удивился. Он перестал поглаживать бороду и внимательно смотрел на Шнайдера.

— Дьявол искушает праведников, — наконец сказал он и немного помолчав, добавил. — А что вы хотите от меня?

— Помощи, — сказал Рихард. — Может службу, какую надо отслужить или я не знаю, что там у вас положено.

— Православная Церковь не приносит молитв за грешников нераскаянных и самоубийц, потому что, находясь в состоянии отчаяния, упорства и ожесточения во зле, они оказываются виновными во грехах против Духа Святого, которые по учению Христову не простятся ни в сей век ни в будущий, — сказал отец Константин как-то нараспев, почти не делая пауз между словами. Рихард даже не сразу уловил смысл сказанного. Тем временем священник поднялся с кресла и подошел к книжному шкафу.

Рихард думал, что тот достанет какую-нибудь книгу, чтобы на наглядном примере показать им справедливость своих слов, но тот лишь постоял немного, разглядывая корешки, и вернулся на место.

— Так что же нам делать-то? Она же не отпускает нас, — Шнайдер почти кричал. Он понял вдруг, что священник был их последней надеждой и его слова, лишили их спасения.

— Вы же не верующие, так? — священник впился глазами в Шнайдера.

— Почти нет, — барабанщик снова смутился.

— Тогда почему же вы так слепо верите в силу службы? Если для вас нет силы в Боге, то откуда ей взяться в службе, что служим мы Ему? Шнайдер молчал и священник продолжил:

— Вы ждете чуда, ждете спасения? Вы хотите, чтобы ваши муки и терзания прекратились, и вы могли бы забыть обо всем и спокойно отправиться домой. Но вы не верите в чудо!

Речь священника звучала как слова обвинителя в суде. Рихард не мог даже предполагать что у людей, посвятивших свою жизнь службе Богу, может быть в душе столько скрытой злобы и агрессии. Хотя может отец Константин и не злился вовсе, просто его немного резкие, угловатые движения, сильный голос, густая черная борода, вздрагивающая при каждом новом слове, темные пронзительные глаза — создавали иллюзию рассерженного, и может даже рассвирепевшего человека.

— Теперь верю, — Шнайдер говорил тихо, почти шепотом, но священник услышал его.

— Теперь? Что же, для того чтобы уверовать вам пришлось поверить в эту несчастную, но ведь тогда она не может быть злом, ведь она принесла вам веру в Господа. А мог бы дьявол сделать это? Мог бы искуситель даровать веру?

— Не знаю, — Шнайдер посмотрел на Круспе, словно ища поддержки. Он не понимал, к чему клонит священник. Только что отец Константин отрекся от Софии, но вот уже из уст его звучали слова в ее защиту. Рихард смущенно отвернулся. Он ничего не смыслил в религии и рядом с этим огромным и, как ему казалось, сердитым священником чувствовал себя глупым маленьким и нашкодившим мальчиком.

— Ее ошибка в том, что она считает себя рукой Господа Бога на этой земле, — сказал отец Константин. — Но она не спаситель, как вы верно заметили, они лишь душа неприкаянная. Ее грех не дает ей покоя, она не может найти успокоения, потому что ей кажется, будто Бог никогда не простит ее.

— Почему вы верите нам? — вдруг спросил Шнайдер.

Рихард снова вздрогнул.

— Верю вам? — священник, казалось, не понял вопроса.

— Да, верите нам. Верите в Софию, в реальность Софии.

— Потому, что я видел ее, — отец Константин замолк.

— Так она являлась и вам? — Рихард был удивлен.

— Нет, не мне. Я видел ее около храма. Она хотела войти, но не решалась. Я думал, что она простая девушка, живая, из плоти и крови и хотел поговорить с ней. Вышел, но как только она увидела меня, то тут же исчезла.

— Но почему? — спросил Рихард

— Грехи, — отец Константин посмотрел на лидер-гитариста. — Она думает, что ее грехи не дозволяют ей переступать порог храма. Она решает за Бога и в этом ее ошибка. Каждый грешник, верующий в Бога и искренне раскаявшийся перед ним будет спасен.

— Вы это еще раньше поняли или сейчас? — спросил Шнайдер.

— Сейчас, раньше я лишь предполагал, а сейчас узнав от вас ее историю, совершенно в этом уверен. Вам самим необходимо объяснить ей ее ошибку, отпустить ее, даровать покой и может тогда Бог примет ее и душа ее обретет спасение и узреет путь в Царствие Божие.

— Но мы же не священники, как мы можем?

— Ей не нужен священник, ей нужен тот, кто укажет ей путь.

Рихард уставился на отца Константина, он сейчас говорил теми же словами что и София. Но тот даже не заметил взгляда Круспе и продолжал говорить:

— Она не зло, но она и не добро, — заметив удивленный взгляд Шнайдера, священник сказал. — Нет абсолютного зла, как нет и абсолютного добра. Так устроен этот мир. У каждого своя, правда. Она считает, что своими деяниями творит добро и служит Богу. И ее можно понять. Но дело в том, что можно понять каждого, если взглянуть на мир его глазами. Убийца, вор, мошенник, всегда найдет себе оправдание, он скажет вам, что украсть его вынудил голод, убить ненависть.

— То есть, вы оправдываете преступников? — спросил Шнайдер.

Рихард с ужасом посмотрел на барабанщика, ему казалось, что обвинять служителя церкви в его же собственном доме, где со стен смотрят лики святых и словно каждая пылинка наполнена высшим смыслом — кощунство.

— Нет, не оправдываю. Не оправдываю, потому, что не имею права, я лишь служитель церкви, а не Господь Бог. Прощать и отпускать грехи может лишь Отец небесный. А я могу лишь служить ему. Они сами оправдывают себя, сами ищут себе оправдание и чаще всего находят. Ведь кто ищет, тот всегда найдет. Вспомните себя в детстве, когда вы совершали дурное, вы ведь стыдились этого и стыд этот не давал вам покоя. Но с возрастом стыда было все меньше и меньше и все, потому, что чем старше вы становились, тем больше узнавали о том, как оправдать себя. Оправдать перед людьми. Вера — тяжелая ноша для многих, потому, что всегда можно найти оправдание перед людьми и перед собой, но никогда перед Богом. К Богу приходят с раскаяньем, к Богу приходят со смирением. Но это значит, что вы должны признать вину и, признав раскаяться. Но вера дарует и покой. Верующему не нужно задумываться над многими вещами, ведь он итак знает, что есть зло. Но не об этом сейчас речь. София, она верила в Бога и продолжает верить, но она во многом заблуждается. Она мстит, но месть никогда не дарует покоя. Не дарует живому, а уж мертвому и подавно. Она судит людей и решает за них, хотя это противоречит заветам Господа нашего. Она ведь и сама не знает, что хочет, не так ли?

— Постойте, — Рихард задумался. — Но ведь в моих видениях она вполне ясно…

Священник не дал ему договорить, выставив вперед ладонь.

— А с чего вы взяли, что в видениях говорили с Софией? Да, вы видели ее образ и говорили с ним. Но почему решили вы, что это ее слова?

— В каком смысле?

— Ваше видение вызвано наркотиком, что вы принимали, и вы могли видеть в нем лишь себя. Почему решили вы, что слова, услышанные вами — это не ваши мыли? Не ваши сомнения и терзания. Она говорила вам о славе? Но почему она говорила с вами об этом? Ведь этот вопрос волнует только вас. Не потому ли, что вы сами думали на эти темы, но испугавшись, перестали и загнали свои терзания в самый дальний угол своей души? Была ли в вашем наркотическом бреду София? Или там был лишь ее образ, говорящий вам о том, что вы и сами давно для себя решили?

Рихард молчал, может священник был прав, может он действительно мучился этими вопросами, но только не хотел себе в этом признаться.

— Но мы говорим сейчас не о вас, а о Софии. У вас какая-то странная манера, все время переводить разговор на себя. Это от самолюбия все, от самолюбия и эгоцентризма, — священник замолк и покачал головой.

Рихард молчал, он не знал, что мог бы сказать в свое оправдание, да и стоило ли искать пустые слова, ведь в принципе отец Константин был прав.

— Никто не сможет отпустить ее грехов, и дать ей успокоения кроме нее самой, — продолжил священник после короткой паузы. — И пока она не поймет этого, она не найдет успокоения и душа ее так и будет метаться по свету ища ответов. Ей нужно раскаяние и лишь в раскаяние найдет она утешение и спасение. Она побоялась заходить в храм, побоялась говорить со мной. Но почему? Не потому ли что давно решила для себя, что грех ее настолько страшен, что Бог не простит ее. Но кто дал ей право судить за Господа и решать за него? Кто дал ей право!

Наверное, в этих словах и была суть всего, наверное, это и было тем самым ключом и картой, что так страстно желал найти Круспе. Рихарду показалось, что теперь он все понял. Может, это было вдруг пришедшим к нему откровением, а может, он ошибался. Круспе взглянул на Шнайдера, и ему показалось, что барабанщик чувствует то же самое — развязка была так близка.

Священник продолжал говорить, но Рихард уже не слышал его, он вдруг, совершенно неожиданно для самого себя, вспомнил виденный им в ночь после обряда сон. Ему снилось, что ночью он вышел из хижины и направился в джунгли. Кругом ни души, теплый, наполненный влагой воздух, шорохи где-то в траве, темное небо и крупные, словно нарисованные рукой ребенка, звезды. Тропинка вела к реке, там был пирс, к которому их привез гидросамолет, но он не пошел туда. Он свернул с протоптанной дороги и пошел напрямик через джунгли, поначалу казалось, что он не сможет пробраться сквозь это хитросплетение ветвей, но присмотревшись, заметил небольшой проход. Он пошел туда, потому что знал, где-то там его ждет ключ, именно ключ, потому что карта уже давно у него в руках. А потом сон обрывался. Рихард так и не понял, нашел ли он то, что искал или нет. Наутро сон совершенно вылетел у него из головы, а сейчас вдруг вернулся. Зачем? Напомнить о чем то? Указать на что-то? Круспе не знал. Почему-то ему казалось, что он все же нашел свой ключ и взял его с собой и теперь он лежит где-то у него, спрятанный до той самой минуты, когда он наконец найдет ту дверь, которую нужно… Рихард задумался. Открыть? Закрыть? Он не знал даже этого. Это было нелепо и нереально, думать, будто ты вынес что-то из своего сна, что-то материальное, но почему-то он верил в это, и оттого на душе его вдруг стало спокойно. Он знал, в нужный момент он вспомнит, и ключ найдет свою дверь.

========== Часть вторая. Глава двенадцатая. ==========

***

Четверо музыкантов и продюсер стояли в зале ожидания в аэропорту Лимы. Кругом сновали туристы, было шумно и очень душно. Якоб посмотрел на Тилля и спросил:

— И что нам делать?

— Это ты мне скажи, я понятия не имею, — Тилль начал подозревать, что вся эта затея была не слишком умной идеей.

Они провели в аэропорту Берлина более полутора суток, сидя на неудобных креслах, ожидая каждую минуту, что самолет вот-вот подадут. Наконец это произошло, но в полете что-то случилось и они приземлились в Колумбии, не долетев совсем чуть-чуть. Там они просидели еще полдня и наконец, сели на самолет до Лимы. Казалось, что всю дорогу их преследовали неприятности. Сначала Пауль облился горячим кофе (слава Богу все обошлось, он лишь чуть-чуть обжег руку), потом Якоб (это случилось уже в Колумбии) споткнулся об чей-то чемодан и с грохотом упал посреди зала ожидания, чуть не сломав себе шею, но и здесь все обошлось легкими ушибами и ссадинами, уже на выходе из самолета, в Лиме, Тилль вдруг ни с того ни с сего почувствовал головокружение и тошноту, он еле справился со своей слабостью и добрался до зала ожидания. Правда этот странный недуг прошел так же внезапно, как и появился. Когда, наконец, вещи были получены каждый из участников этой маленькой «спасательной экспедиции» был на взводе.

— А почему я должен знать?

— Так, что никто не знает ничего? — Флаке был возмущен. Он бросил на пол свою тяжелую дорожную сумку и посмотрел на Якоба.

— Не психуй, надо сначала позвонить кому-нибудь, — Тилль достал телефон.

— В полицию! — сказал Флаке и поправил очки.

— Подожди в полицию, может, для начала попробуем Рихарду и Шнайдеру, — Пауль видимо не желал столь скорой встречи с представителями правопорядка.

— А смысл? — Флаке был все еще обижен на Ландерса, говоря это, он даже не посмотрел на гитариста. — Я звонил из этой Колумбии, их телефоны не работают.

Тилль молча набрал номер и приложил телефон к уху.

— Кому ты звонишь-то? — спросил Пауль.

Тилль лишь приложил палец к губам.

— А если с ними все в порядке, то, что мы будем делать? — спросил клавишник.

— Будем радоваться, — тут же отозвался Пауль.

— Как идиоты, прилетели… — Флака не договорил, Тиллю, наконец, ответили.

— Шнайдер! Где вы, черт вас подери, были все это время? Где Рихард?

*

Они вышли из дома священника, когда было уже очень поздно. Солнце давно опустилось за горизонт и на небе загорелись первые звезды. Луна, частично скрытая за дымкой темно серых облаков, неровно освещала тропинку, ведущую к калитке.

София стояла у калитки, понурив голову. Рихард заметил ее сразу и толкнул Шнайдера в бок. Барабанщик поднял взгляд на гитариста.

— Она здесь, — шепнул Круспе и кивнул головой в сторону призрака.

Шнайдер посмотрел туда и тоже увидел Софию, несколько секунд он стоял на месте и не шевелился, а потом решительно направился к ней. Рихард не пошел следом не потому, что струсил, просто он знал, что скажет Шнайдер и знал, что в принципе слова здесь не нужны, потому что София итак уже все знала. Знала, что никто кроме нее самой не сможет даровать ей спасения и успокоения. Рихард видел, как Шнайдер остановился возле призрака и тихо заговорил. Он не мог разобрать слов, а слышал лишь звук голоса друга. София не отвечала и даже не поднимала головы. Рихард залез в карман брюк за сигаретами, и тут рука его наткнулась на что-то холодное. Он достал какой-то маленький металлический предмет и поднял его перед глазами. Это был крест, маленький золотой крестик на тоненькой цепочке. Он блестел в лунном свете и Рихард, словно завороженный смотрел на него. Это и было ключом, теперь оставалось лишь закрыть дверь (сейчас Рихард уже не сомневался, дверь должна быть закрыта. Шнайдер открыл ее, открыл дверь между мирами, которые никогда не должны были пересекаться — миром живых и миром мертвых.) Он еще несколько секунд постоял, разглядывая крестик, а потом пошел к Шнайдеру.

— Ты должна простить сама себя, — услышал он слова барабанщика, когда подошел совсем близко.

София, до этого момента смотревшая на носки своих туфель подняла глаза и посмотрела на Рихарда. Шнайдер замолчал и тоже повернулся к нему. Рихард молча протянул ей крестик. Казалось, София вздрогнула и подалась назад, но может, это было лишь обманом зрения. Прошло несколько томительных минут. Никто не говорил ни слова, никто не решался даже пошевелиться. Наконец София улыбнулась и взяла крестик из рук Рихарда. Ее пальцы были холодными, и Круспе машинально отдернул руку. София перестала улыбаться, внимательно посмотрела на крестик и, подумав надела его себе на шею.

— Ты прощена, — вдруг сказал Рихард. До последней секунды он не знал, что скажет это.

София подняла на него глаза и улыбнулась, в лунном свете ее лицо казалось совершенным и прекрасным.

— Ты нашел свой путь? — спросила она.

— Давно, — ответил Рихард.

Девушка лишь кивнула головой и, отвернувшись, пошла прочь. Рихард молча смотрел на ее удаляющуюся фигуру. Она подошла к калитке, потянулась к ручке и исчезла, оставив после себя лишь легкую прохладу.

Минут десять Шнайдер и Рихард стояли рядом в саду священника и молчали. А, потом, не сговариваясь, пошли прочь. Они вышли из калитки, прикрыли ее за собой и переглянулись.

— И что, это все? — Шнайдер задал вопрос мучивший обоих.

— Не знаю, но мне показалось, что она ушла. Мне показалось, что она теперь счастлива. Двери закрыты, надеюсь навсегда, — Рихард отвернулся и посмотрел на ночное небо. Низко пролетел самолет, он заходил на посадку.

— Какие двери?

— Между мирами.

— И что теперь? — Шнайдер тоже смотрел на самолет. Казалось, ответ на вопрос заданный минутой раньше полностью устроил его.

— Домой, — отозвался Рихард.

Они замолчали. Мимо проехала машина, за рулем сидел молодой парень, рядом с ним симпатичная девушка. Окна машины были приоткрыты, и до них донесся звонкий смех. Рихард следил глазами за машиной, пока та не скрылась из виду. Все кончилось, кончилось так нелепо и глупо, кончилось в одно мгновение. Нет, это совершенно не было похоже на фантастический роман с красивым и эпическим концом, с яркой и запоминающейся финальной сценой. Не было красивых слов, не было благородных жестов, не было трагических сцен. Все закончилось так, как обычно и заканчивается в жизни, тихо и незаметно. Рихард вспомнил слова Шнайдера, сказанные ему в самолете, и ему снова сделалось невыносимо грустно. Да, завтра он уже будет далеко от Перу, завтра он вернется домой и жизнь, привычная и обыкновенная, закрутит его в своем водовороте и все это покажется ему сном, все это станет нереальным, краски поблекнут и останутся лишь обрывки воспоминаний. Но он понимал, что еще некоторое время ему придется привыкать к своей прежней жизни. Некоторое время он будет тосковать по всему этому и даже через много лет, когда воспоминания станут почти невидимыми, прозрачными как тонкая паутина, раскачивающаяся на осеннем ветру, ему, как и сейчас будет невыносимо тоскливо. И ему, как и сейчас будет казаться, что он что-то упустил, что-то проглядел. Что во всей этой истории главным было не спасение души Софии, а спасение его, но он не заметил пути и теперь снова ступает на дорогу в ад.

— А крест этот, откуда он у тебя взялся? — тихо спросил Шнайдер.

— Не знаю, он лежал в кармане. Может, и не было никакого креста, может я просто видел то, что хотел видеть.

— Может, — Шнайдер, казалось, абсолютно удовлетворился таким ответом. Он достал из кармана брюк свой телефон и посмотрел на экран.

— Хочешь кому-нибудь позвонить? — спросил Рихард.

— Нет, пока нет. Я еще не готов вернуться в нормальную жизнь.

Видимо Шнайдер испытывал похожие чувства. Рихард хотел было заговорить об этом, но передумал. Это было слишком личное, слишком интимное и вряд ли ударник захотел бы говорить об этом. Нужно было что-то делать, ехать в аэропорт или просто пойти куда-то, это бездействие сводило Круспе с ума, заставляло думать о безвозвратно ушедшем, а ему хотелось забыться, забыться хотя бы на несколько часов. Совершенно неожиданно в голову пришла идея:

— А пойдем в бар? — Рихард попытался поймать взгляд барабанщика, но тот смотрел куда-то в сторону.

— Давай, здесь недалеко есть одно славное местечко, — Шнайдер улыбнулся, и хотел было убрать телефон в карман, но тот зазвенел. Барабанщик вздрогнул и испуганно посмотрел на экран, на секунду ему показалось, что кошмар вернулся, что все начинается с начала, но увидев номер звонившего, он улыбнулся.

Рихард внимательно следивший за другом, увидев эту улыбку тоже расслабился.

— Привет Тилль, — сказал Шнайдер и, продолжая улыбаться, посмотрел на Круспе.