Первые из нас (СИ) [Mergoth] (fb2) читать онлайн

====== Глава 1 ======

— Как обстоят дела с текстом?

— Пишу. — Я уклончиво пожал плечами.

— Могу взглянуть?

Я нехотя протянул планшет к собеседнику и уныло уставился в свой бокал. Минут пять мы молча сидели, я глядел в окно и попивал игристое, а седовласый очкастый биограф изучал мою писанину. Наконец, он сухо прокашлялся, и я вздрогнул от неожиданности.

— Я же говорил, что мне не нравится эта идея. Я что, знаменитость какая-нибудь? Да и не писатель совсем…

— Подождите, Алиссен, все не так уж и плохо, — поспешил успокоить меня биограф. — Подправить некоторые моменты… Убрать политику — этим займутся биографы господина Крюгера; убрать вот эти все события военные… И, прошу Вас, больше откровенности! Больше чувств! Вам не стоит стесняться своей натуры. Вы же…

— Первый Омега, — уныло продолжил я, и уронил голову на скрещенные на столе руки. — Спасибо хоть не Первая Леди.

— Поверьте, нам интересны Вы как личность. Что чувствовали, как думали, чем жили. Как осознали свою природу, как развивались Ваши… гм… отношения с господином Фридрихом.

— А господина Фридриха вы о том же спрашиваете? — выгнул брови я. Вот был бы номер: Фритц, пылко рассказывающий биографу о наших похождениях. Я бы на это посмотрел.

— Господин президент ознакомлен с актуальностью нашего исследования и подписал свое согласие. А также выделил в своём графике по два часа два раза в неделю для наших бесед.

Я глубокомысленно кивнул. Ладно. Хорошо. Раз уж и Фритц участвует в этом безумии, то и мне никуда не деться.

— Я вас понял. Начать заново или исправить то, что есть?

Биограф поправил очки, ещё раз пробежал взглядом по тексту.

— Попробуйте заново, если Вас не затруднит… Учитывая наши пожелания. У Вас неплохо получается.

Он ободряюще улыбнулся. Я кивнул.

— И ещё. — Он встал, задвинул за собой кресло, собираясь уходить. — Для чистоты картины постарайтесь не обсуждать с господином Крюгером ваши мемуары. Излагайте только свою версию. Так нам проще будет зафиксировать ваши психологические и эмоциональные различия, провести параллели между Омегами и Альфами…

— Ну вы же понимаете, что все люди разные, да? Я не могу быть лицом всех Омег на Винтерре, как и Фритц — всех Альф…

— Конечно, понимаем, — терпеливо прервал меня он. — Но Вы и господин Фридрих — первые и самые взрослые среди десятков тысяч юных сыновей Винтерры, принадлежащих к… новой расе. И нам нужно лучше вас понимать.

Он вышел из кабинета, а я осушил свой бокал и взял в руки планшет. Деваться некуда. В конце концов, после того как я в свое время согласился на ряд унизительных осмотров и манипуляций со своим телом, описание личной жизни не казалось уже таким смущающим. Что ж, приступим. Я натянул толстовку, вышел в сад, улыбнулся Матиасу, который носился с соседскими детьми по лужайке, и поудобнее устроился в шезлонге у небольшого пруда с карпами. И затем приступил к работе, тщательно восстанавливая в памяти приключения семилетней давности.

Винтерра в день моего прибытия предстала предо мной в полной красе. Сквозь панорамные окна космопорта я впервые увидел исполинские скалистые горы и бескрайние снежные леса, уходящие далеко за горизонт. От ощущения этого простора захватило дух: на Земле я ни разу не встречал настолько прозрачного воздуха, а такие леса вообще можно было лицезреть лишь на старых фото и видео.

— Ох-ре-неть, — выдохнул я, засмотревшись. К счастью, я такой был не один: вокруг столпились другие пассажиры, только что сошедшие с борта вместе с нами, и с восторгом взирали туда же, куда пялился я.

Сложно было поверить в то, что когда-то Земля была похожа на эту планету. Но факт: наша родина погрязла в смоге, отходах, болезнях и мутациях, а человечество отчаянно искало себе новые обители. Одной из них и стала далёкая суровая Винтерра. Несмотря на вечно царящую здесь зиму (учёные предположили, что планета переживает очередной ледниковый период), из всех подготовленных для заселения планет она считалась наиболее благоприятной: здесь был пригодный для дыхания воздух, вода, растения и дружелюбная микрофлора, а также абсолютно чистая, первозданная природа. На Земле подобные места давно стали непозволительной роскошью.

Кстати, о роскоши: пассажиры первого класса выглядели броско и помпезно, распространяя удушливый аромат дорогого парфюма, что казалось нелепым и неуместным в аскетичном интерьере терминала. Я обвёл глазами окружавшую нас с Дэнни толпу и в который раз ощутил себя не в своей тарелке. Мне следовало спокойно пойти через выход для второго класса и вместе с другими работягами сесть в электропоезд до Города, но Дэнни потащил меня вместе с ним на выход для пассажиров первого класса и предложил подвезти на выделенной для него машине. Отказывать было неудобно, да и любопытство взяло верх: не каждый день ездишь на правительственной тачке.

— Ну вот, наконец-то я дома. — Дэнни довольно потянулся и махнул мне рукой, приглашая к выходу. Последние несколько лет мой новый знакомый провёл на Винтерре, хоть и родился, как и я, на Земле. Разница во внешности у нас была колоссальная. Румяный, атлетично сложенный Дэниел был на пару-тройку лет младше, но при этом был гораздо крупнее и выше, имел свежий и пышущий здоровьем вид, в отличие от меня, бледной городской поганки, выросшего в типичном для Земли тесном, загаженном мегаполисе.

Полтора месяца длился перелёт с Земли на Винтерру, и полтора месяца я делил тесную каюту второго класса с пожилым инженером, приходя туда лишь ночевать, а в остальное время тусил с Дэнни. И хоть частенько он вызывал у меня раздражение и желание треснуть его по затылку за нерасторопность и какую-то детскую безалаберность, я был благодарен этому доброму парню за то, что в полёте не оказался предоставлен сам себе — это здорово помогло мне меньше думать о причинах столь скорого приезда на Винтерру и не раскисать.

— Алиссен! — пробубнил за спиной Дэниел, натягивая тёплую куртку. — Пойдём, нас ждёт машина.

Воздух обжигал легкие прохладной чистотой. Незнакомый аромат новой биосферы проникал в ноздри, я вдыхал и не мог надышаться. Изо рта вырывались облачка пара, лицо покалывало от летящих в него крошечных снежинок. Легкий озоновый запах космопорта смешивался с ароматами свежего ветра и хвои. На выходе из терминала толпились встречающие, чуть поодаль находилась станция электропоезда, который уже ожидал своих пассажиров. Дэниел же повёл меня к припаркованному неподалёку электромобилю темно-зелёной Сенатской расцветки. Из машины вышел водитель в униформе и принялся погружать наши чемоданы в багажник. Я слегка опешил от такого сервиса, а Дэнни тем временем по-хозяйски распахнул дверь и уселся на заднее сиденье. Мимо вольным шагом спешила к припаркованным фургонам колонна парней в утеплённой полицейской форме под командованием молодого горластого офицера. Я засмотрелся на их широкие спины и перекинутое через плечо оружие. Внезапно налетевший порыв ветра наполнил легкие головокружительным ароматом чего-то древесного, орехового и терпко-освежающего… Слегка подкосились колени, и я, пошатнувшись, плюхнулся на сиденье рядом с Дэниелом.

— Что это с тобой? — полюбопытствовал он, оглядывая меня с головы до ног.

— Кажется, гипероксия, — простонал я, с усилием потирая виски.

— Чего? — с опаской переспросил он.

— Забей, — я мотнул головой. — Просто с непривычки закружилась голова. Воздух тут слишком чистый…

— Ты это брось, — робко улыбнулся Дэнни. — Поехали, отец ждёт нас на обед.

— Нас? — с подозрением спросил я.

— Ну да… — Дэнни смутился. — Я разве забыл сказать? Едем к нам домой, ты тоже приглашён.

— Вот это неожиданно, — проворчал я. — Предупреждать же надо.

— Забыл… — почесал затылок Дэнни. — Ты не поедешь? Отец сказал…

— Да поеду, конечно, — поспешил успокоить его я.

Отец то, отец это… Дэниел явно очень уважал своего отца, то и дело упоминая его в разговоре, порой даже там, где это было неуместно. В этом плане я тоже немного ему завидовал: здорово, наверное, иметь отца.

Машина выруливала с парковки космопорта, и я опустил стекло и высунул голову наружу, чтобы насладиться запахом природы и видом бескрайнего снежного леса. Дорогу перегородила та самая колонна полицейских. Молодые ребята в униформе по одному лезли в фургон, а офицер контролировал процесс, поторапливая особо медлительных.

Водитель нашей машины нетерпеливо посигналил. Офицер бросил на нас короткий злой взгляд и махнул рукой, показывая, чтобы объезжали. Водитель выругался и засигналил сильнее. Я стыдливо спрятался в салон, потому что от свирепого взгляда офицера мне стало не по себе, а настойчивость водителя была мне непонятна. Объехали бы, в самом деле, делов-то!

Но тут, видимо, был какой-то принципиальный конфликт. Водитель вышел из машины, хлопнув дверью, офицер, играя мускулами, двинулся к нему навстречу. Я вопросительно посмотрел на Дэниела, но тот уже залип в смартфон, не обращая ни на что внимание. Водитель что-то показал офицеру, и тот нехотя приказал своим ребятам расступиться. Машина снова тронулась, и мы медленно поехали сквозь толпу, провожаемые любопытными взглядами. Офицер сверкнул глазами в сторону моего открытого окна, сплюнул на покрытый снежной пылью асфальт и отвернулся. Я хмуро вжался в сиденье. Как будто здесь была моя вина!

— Снимай куртку, а то запаришься, — заговорщически сказал Дэнни, когда мы въехали в Город. Я завертелся на сиденье, силясь разглядеть в небе тонкие линии метеокупола. Но, как и писали в брошюрах, невооруженным глазом заметить его было сложно: это шедевральное изобретение поддерживало комфортную температуру воздуха в Городе, при этом не создавая парникового эффекта и не препятствуя естественному воздухообмену и осадкам, превращая снег в дождь до того, как тот достигал уровня Города. Сам Город представлял собой разбросанные по лесной долине районы, каждый из которых был накрыт таким вот куполом. Почти все дома были похожи на терминал космопорта: из местного природного камня, дерева. стекла и чего-то, напоминающего бетон. Где-то вдалеке, за кронами деревьев, маячили красивые стеклянные высотки Центра: вероятно, для тех, кто скучал по земным «муравейникам». В то время, когда я прибыл на Винтерру, здесь уже жило порядка семнадцати миллионов человек, и я до сих пор не мог поверить, что оказался среди них, ведь там, на Земле, оставались ещё четыре миллиарда медленно, но верно умирающих вместе с биосферой нашей планеты… Впрочем, опять я увлёкся излишними описаниями: биографов вряд ли заинтересует тогдашнее состояние Города или погода на улице.

Когда после царящей в районе космопорта зимы я попал в район, где жила семья Дэнни, последнее, что я ожидал увидеть — это земные пальмы. А их тут было высажено предостаточно, что довольно странно смотрелось на фоне снежных гор и свинцового неба. Я снова высунул голову из машины, и мне в лицо дыхнуло настоящей тропической жарой. Высоко в небе арки метеокупола излучали яркий, имитирующий солнечный, свет. Я в изумлении уставился на Дэнни, а он, кажется, вовсю наслаждался выражением моего офигевшего лица.

— Да, у нас тут вечный Майями, — пожал плечами он и почему-то покраснел.

Я в спешке сдёрнул с себя тёплую куртку и толстовку, оставшись в одной тонкой футболке. Тем временем мы подъехали к дому Беккеров.

— Вы Алиссен, сын Лианы Майер? — с улыбкой обратился ко мне приятного вида мужчина после того, как поприветствовал и обнял сына.

Я кивнул, распахнув глаза от удивления.

— Очень рад познакомиться, — он пожал мне руку. — Я сразу вас узнал, вы — точная ее копия. Ваша мама была замечательной учёной и прекрасной женщиной. Одна из первых, кто высадился на Винтерру в составе исследовательской группы. Здесь многие ее помнят и уважают.

Я продолжал улыбаться, как дурачок, пока он тряс мою руку. Было так странно, что этот человек знает мою маму, да к тому же ещё узнал и меня. И хотя это мне даже немного льстило, о маме всё-таки было ещё очень тяжело говорить.

— Соболезную вам, Алиссен. Это большая утрата для всего нашего мира. Надеюсь, вы продолжите ее дело?

— Благодарю Вас, но я компьютерный техник. До биологии мне далеко.

— Не страшно, — мягко улыбнулся он. — Уверен, вы себя ещё покажете. Нашему новому миру нужны молодые талантливые ребята. Дэниел, покажи нашему гостю дом, обед скоро будет готов.

Дэнни послушно повёл меня осматривать дом, террасу с бассейном и сад. Я машинально восторгался и кивал, хотя мысли мои витали далеко отсюда. Полтора месяца я держался, получив сообщение о ее смерти, и у меня это даже почти получилось; но стоило кому-то сказать о маме вслух, мои старательно возводимые стены рушились и горе снова прорывалось наружу.

Несмотря на радушие мистера Беккера, за обедом я все равно чувствовал себя лишним в этом доме с его богатой чопорной обстановкой. Здесь даже была, мать ее, прислуга! А ещё мне вдруг очень сильно хотелось остаться одному и… покричать, например. Все эти недели на корабле, проведённые с Дэнни, я на правах старшего привык держаться уверенно, даже грубовато, и довольно развязно, наслаждаясь восхищением в глазах парня, а тут под давлением светской обстановки вёл себя как кроткая мышь. Дэн жестко меня подставил, забыв предупредить о визите к родителям, иначе бы я хоть оделся поприличнее: рубашку там, например, джинсы без дырки на колене, причесался бы получше… Его мать, хоть и держалась безукоризненно вежливо, время от времени смеряла меня каким-то неприязненным взглядом, поэтому я отсчитывал минуты до десерта, который обещали подать к трём часам дня. Дэнни увлечённо рассказал о своей учебе на Земле, затем его отец взял слово и пересказал местные новости. Я невольно сравнивал этот торжественный обед с нашими с мамой ужинами: мы за столом обычно столько не болтали, а сооружали сэндвичи из всего, что находилось в холодильнике, наспех поглощали это и возвращались к своим делам. Обычно мама была по уши в своих исследованиях, а я либо учился, либо играл, либо шлялся где-то с очередной подружкой. То, что я больше интересовался своим полом, не мешало мне усердно искать приключений на другом фронте, где в меня обычно довольно легко влюблялись и так же быстро бросали.

— Благодарю вас за приём, все было очень вкусно, — от улыбки у меня уже сводило мышцы лица, а мозг устал бесконечно фильтровать каждое сказанное мною слово. Я с облегчением пожал на прощание руку господина Беккера, его жене и Дэниелу.

— Рад был познакомиться, — благосклонно кивнул тот. — Мой шофёр отвезёт вас, только адрес скажите.

— Мне должны отдать ключи от маминых апартаментов. Буду жить, по крайней мере первое время, в научном городке.

— Замечательно. Дэниел, проводишь нашего гостя?

Тот охотно кивнул и, давясь на ходу куском торта, направился вместе со мной к выходу.

— Ты точно не злишься, что я забыл тебя предупредить? — спросил он, когда открыл мне дверь.

От вида его виноватой рожи я невольно рассмеялся.

— Нет, Дэн, выдохни уже. Спасибо, что пригласил. Твой отец классный мужик, а вот маме, кажется, я не очень понравился. Обычно все наоборот.

Он радостно улыбнулся. Хоть и куда крупнее меня, но он был совсем ещё пацан… И когда он вновь оказался под крылышком у родителей, это стало особенно заметным.

— Отлично, тогда… увидимся? — с надеждой спросил он.

— Конечно. Я устроюсь и напишу тебе.

Я сел в машину и через полчаса уже был у дома, где жила последний год моя мать после того как вновь улетела с Земли, оставив меня доучиваться в Академии. В отличие от района, где жила чета Беккеров, здесь «солнце» не светило, дул вполне такой осенний ветерок и моросил легкий дождь. Пожалуй, решил я, к таким климатическим качелям придётся привыкать долго…

Улыбчивый консьерж вручил мне ключи, и я, поднявшись на нужный этаж, остался наконец один.

В квартире все было пронизано ее запахом — лёгким цветочным ароматом духов, крема для рук и бумажных книг. Здесь царил полумрак, поэтому я скорее побежал открывать шторы и окна. Квартира была привычно-крошечная: кухня-гостиная, санузел и спальня. На столике у кровати стояла ваза с крупными засохшими цветами, мамина фотография в рамке, перевязанной чёрной лентой и небольшая урна с прахом. Кто-то заботливо оставил ее для меня, чтобы я сам решил, что с ней делать. Взяв фото в руки, я сел на кровать и всмотрелся в тонкие мамины черты. Стекло фоторамки отразило мое погрустневшее лицо. Все, кто знал маму, говорили, что я ее копия: те же прямые темные волосы, бледная кожа, тонкие бесцветные губы, острый подбородок… Да и телосложением я пошёл в свою худенькую и невысокую маму.

Я проглотил ком в горле и поставил фотографию обратно лицом к себе. Она смотрела на меня и растерянно улыбалась, словно бы извиняясь за то, что не успела попрощаться. Я не мог выдержать этого взгляда. Глаза то и дело застилала мутная пелена, и я, сжав зубы, чтобы не завыть в голос, твёрдым шагом направился в ванную и умылся ледяной водой. Необходимо было взять себя в руки. Предстояло много дел: разобрать вещи, прибраться в квартире, позвонить маминому адвокату, позвонить работодателю… Начиналась, мать ее, взрослая жизнь.

К вечеру я закончил только с вещами и с работодателем, а наутро в сонном вагоне электропоезда уже мчался на собеседование в IT-департамент, где меня и распределили в полицейское управление номер два.

Сгорая от любопытства, я откинул назад растрепавшиеся волосы и переступил порог аккуратного графитового (в тон моей новой рубашке!) здания с широкими окнами и большой эмблемой Винтерранской колонии над входом.

— О, новенький мальчик, — умилилась симпатичная пухлая блондинка в очках, встретив меня у секретарского стола. — Алиссен Майер, IT-специалист?

Я авторитетно кивнул.

— Ты ж мой хороший, — она пришла в неописуемый восторг и запорхала вдоль стола, как большая упитанная бабочка, в поисках каких-то бумаг. — Вот, держи: подпишешь это у лейтенанта Рамиреса и вернёшь мне. Я — Амалия, секретарь, сегодня мы как раз провожаем Лизу в декретный отпуск, и по этому поводу у нас небольшая вечеринка, так что в пять будь у стола…

От такого сердечного приёма у меня слегка закружилась голова. Она все болтала и болтала, ловко огибая столы и подводя меня к крошечному тёмному кабинету с окном, выходящим в общий коворкинг. Вообще-то, полицейский участок я представлял себе несколько иначе. А по факту он выглядел, как обычный офис с кучей столов, за которыми трудились обычные на вид мужчины и женщины (многие были даже не в полицейской форме!) и занимались какими-то обычными офисными делами: звонили по телефону, писали что-то на своих экранах, болтали друг с другом, пили кофе и принимали заявления от горожан. Здесь удивительно приятно пахло: у меня аж слюнки потекли, поэтому слова о предстоящем застолье я воспринял с большим энтузиазмом. В моем будущем кабинетике стоял стол с экраном, крошечный сервер и горшок с каким-то местным цветком. В общем-то и все, если не считать высокую темноволосую девушку с грубоватыми чертами лица, которая со скучающим видом сидела и гладила свой большой, выпирающий из-под кожаной куртки живот.

— Лиза, это наш новенький — Алиссен, ударение на А, — Амалия издала кокетливый смешок. — Объясни ему, что к чему, а я пойду готовить фуршет.

Лиза с видом мученицы посмотрела на меня и принялась монотонным голосом перечислять задачи.

—… ну и в основном тебе придётся тупо перезагружать компы, потому что большинство их проблем решается именно этим, — она закатила глаза, подытоживая внушительный список моих обязанностей. — А, там ещё Рамирес планировал как-то поменять организацию баз данных, вот это должно быть уже поинтереснее. Жаль, я не успела этим заняться… Кто бы подумал, что такое может случиться? Мне всю жизнь на Земле врачи говорили, что я бесплодна, вот и не парилась с таблетками и прочей фигней. И — здрасьте! Воздух тут какой-то особенный, что ли?

Я понимающе ухмыльнулся. Забавная она была с этим пузом: вроде такая вся пацанка, грубая, но когда она смотрела на свой живот, черты ее сглаживались, и хмурое вытянутое лицо становилось почти хорошеньким.

— Так что, дружок, если не хочешь стать папашей раньше времени, не скупись на резинки и не спускай налево и направо…

— Понял, принял, — смущённо отрапортовал я, пропуская ее мимо себя к выходу. Она вразвалочку пошла к Амалии, а я уселся у компьютера и стал обозревать окрестности. Все происходило так быстро, что казалось, будто я смотрю фильм про кого угодно, но не про себя. Ещё вчера я летел на Винтерру и гадал, что же меня здесь ждёт, а теперь сижу на рабочем месте совсем как взрослый и ответственный. У меня были свои собственные апартаменты, свой рабочий стол, кабинет (и пофиг, что он больше походил на чулан) и даже цветок в горшке, доставшийся по наследству от Лизы. А вчера даже обедал у местного чиновника! Как бы не лопнуть от важности…

В пять ноль-ноль работа приостановилась, и все скучковались в центре у стола с закусками и тортом. Я замечал на себе взгляды, но особого интереса никто не проявлял. Подумаешь, новый владыка сетей и мастер над железом. Все поздравляли Лизу с будущим отпуском, желали лёгких родов и счастливого материнства, а та краснела, потела и наглаживала живот. Затем все разбрелись по кабинету, держа в руках тарелки с закусками и напитки. Я взял пару сэндвичей, облокотился задом о стол Амалии и принялся глазеть по сторонам.

В смежном кабинете кто-то громко матерился. Дверь распахнулась, и оттуда вылетел, вздымая ворох бумаг, лихого вида офицер. Он налетел на стол, остановился, огляделся, затем на сердитом его лице мелькнуло озарение; он сменил гнев на милость, подошёл к Лизе и бархатным голосом пожелал ей «удачного разрешения ситуации». Отсалютовав, он широким шагом направился к своему столу и загремел ящиками. В офис вслед за ним вплыл грузный латиноамериканец, широко ухмыляясь, и праздничная обстановка вдруг вернулась: возобновились разговоры, жевание, звон стаканов о стол. А вот мой взор был прикован к офицеру, чья напряжённая физиономия вдруг показалась мне смутно знакомой. Коротко стриженные рыжевато-русые волосы, худощавое лицо с массивным подбородком, тонкие, сжатые в ниточку губы… он резко открывал и закрывал ящики стола, ища что-то и сердито бормоча себе под нос. Вообще, вид у него был скорее бандитский, чем легавый — если бы не униформа.

Лейтенант Рамирес (тот самый латиноамериканец) благодушно подписал мою бумагу и велел выпить колы. Затем отошёл к Лизе и затянул какой-то скучный тост.

— А это кто? — украдкой спросил я Амалию, глядя на то, как офицер за столом своей огромной волосатой лапищей пытается справиться с тонкими листками в папке с отчётами.

— А, это наш местный гестаповец, — хихикнула она. — Сержант Фритц Крюгер.

— Господи, Амалия, сто лет прошло, а вы все про фашистов! — возмутился стоявший по соседству пожилой детектив.

— Забудешь тут про них, с такими кадрами, как Крюгер…

— Между прочим, один из наших самых продуктивных молодых офицеров. Есть свои э-э… недостатки в его методах, но работают же!

Я открыл было рот, чтобы спросить, какие такие недостатки он имеет в виду, но тут объект наблюдения вдруг поднял глаза и через весь зал уставился на меня. Глядя на его помрачневшую, не сулящую ничего хорошего рожу, я вдруг вспомнил: это был тот самый громкоголосый офицер, который накануне не поделил с нашим водителем дорогу на парковке. На этом моменте можно было бы смело шутить про то, что именно так, детки, я и встретил вашего папу, но я до сих пор помню, как от тяжёлого взгляда этих сузившихся глаз меня пробрало неприятным холодком. Это была нелюбовь с первого взгляда.

====== Глава 2 ======

Вам знакомо чувство вселенской несправедливости от того, что кто-то к вам заведомо (и незаслуженно!) враждебно настроен? Мне вот всегда было плевать. Сверстники часто шпыняли меня в детстве за то, что я был мельче и в чём-то слабее их — и со временем у меня получилось стать занозой в заднице. Я научился быть на шаг впереди в учебе, а в личной жизни уводил у них из-под носа симпатию подружек. Но тут вдруг я понял, что мне больше неохота подыгрывать этой враждебности. Мне хотелось доказать, что я не был виновен в той дурацкой ситуации на парковке, что машина была не моя, водитель тоже, и вообще я не очень-то и торопился…

Но когда я попытался поговорить и объяснить всю несправедливость ситуации, меня оборвали и, не стесняясь в выражениях, послали «заниматься своими чертовыми железками». После этого у сержанта Крюгера на целый день «случайно» отключилась сеть, а поскольку прийти ко мне за помощью означало капитуляцию, бедняге пришлось без конца обращаться к соседу, у которого интернет работал исправно. И вот это действительно бесило.

Бесило это отношение абсолютно левого чувака, который меня даже не знал. Бесила эта его неприкрытая враждебность каждый раз, когда я украдкой ловил на себе его колючий взгляд или сталкивался с ним в коридорах полицейского управления. А сталкивались мы до безобразия часто: и это несмотря на то, что я был постоянно занят, бегая по техническим вопросам из отдела в отдел, а Фритц Крюгер пропадал на заданиях в Городе, либо на полигоне, опекая курсантов.

А ещё бесило, что у меня предательски подкашивались ноги, когда я оказывался к нему ближе, чем на пять метров.

Но венцом этого абсурда стал тот раз, когда мы вместе умудрились застрять в лифте по пути с первого на третий этаж. Тогда до меня дошло, что ему от моего присутствия так же некомфортно, как и мне. Помню, что я стоял и ждал, пока створки лифта закроются, как вдруг в самый последний момент вбежал Крюгер и, увидев меня, слегка отшатнулся назад. Я подумал, что он захочет выйти и подождать следующий лифт, но было уже слишком поздно: створки закрылись, а коробка лифта стояла на месте и думала, прежде чем начать движение. Я сухо поприветствовал сержанта, придерживаясь элементарных правил приличия, а тот что-то буркнул сквозь зубы и отвернулся. Меня одолевало легкое головокружение, и я потянул себя за воротник рубашки. Черт знает что творилось в последнее время: все чаще ощущалась какая-то дурнота и слабость, как будто от выпивки. Акклиматизация?...

Лифт проехал пару секунд вверх, и вдруг свет потух, кабина как-то странно дёрнулась и мы остановились.

— Вот дер-рьмо! — прорычал офицер Крюгер и забарабанил в стену так, словно, испугавшись темноты, собирался ее выломать. Во мраке я ещё острее ощутил какой-то приятный запах — вероятно, его туалетной воды, и почему-то снова страшно захотелось есть, пить, упасть, волнительно ухнуло где-то в груди и снова ослабли колени. Ругающееся и бьющееся массивное тело в каком-то метре от меня я не видел из-за кромешной темноты, но явственно ощущал его каждой клеточкой своего организма, словно был антенной, настроенной на определенную частоту. Его частоту.

— Сержант Крюгер! — я пытался говорить уверенно и громко, но голос предательски дрожал. — Вам плохо? Прекратите долбиться в стену. Минут через пять лифт поедет! Эта модель имеет автоматический счётчик перезапуска в условиях обесточивания центральной…

— Заткнитесь, — грубо оборвали меня. Казалось, что его голос тоже звучал неровно.

— Да какого хрена? — я потерял терпение. Самое время было раз и навсегда объяснить, что я не имею никакого отношения к тому конфликту, кроме дружбы с Дэнни Беккером. — Кто ты такой, чтобы меня затыкать? То была даже не моя машина, меня подвозили…

— Да мне плевать, — грубые шершавые пальцы слепо схватили меня за шею, затем отдёрнулись, поднялись чуть выше и стиснули мою челюсть, заставляя замолчать. — Просто оставь меня в покое! Хватит уже меня преследовать!

Лифт вдруг показался слишком тесным: кажется, это признак клаустрофобии. Я слабой рукой отпихнул чужую ладонь, прижался спиной к стенке и закрыл глаза.

— Что за бред? — простонал я, ошущая, что сейчас начну задыхаться. — Это ты вечно оказываешься там, где я… Я…

Меня бросило в такой жар, что захотелось сбросить всю одежду и окунуться в ледяную воду. Рубашка прилипла к стене, а волосы – к затылку.

— Да прекрати уже, как ты это делаешь? — сквозь шум в ушах я уловил в голосе Крюгера панические нотки, он снова забарабанил в створки лифта.

— Что делаю?.. — я медленно осел на пол и закрыл глаза руками. Казалось, я был на грани обморока, а он — истерики.

Лифт вдруг поехал вверх, и в мои сомкнутые веки вновь ударил свет. Сквозь открытые створки ворвался поток прохладного свежего воздуха, а вместе с ним – взволнованный женский голос. Чьи-то ладони стали хлестать меня по щекам. Я открыл глаза и сквозь мутную пелену уставился на… грудь. Внушительный бюст, практически уткнувшийся мне в лицо, принадлежал склонившейся надо мной Амалии. Позади неё стояли другие обитатели здания, взволнованно перешёптываясь.

— Алиссен, ты в порядке? — обеспокоенно спросила Амалия. — Фритц Крюгер выскочил отсюда, как ошпаренный, он тебе что-то сделал?

Ну и репутация у этого типа.

— Нет… — я силился встать, ощущая слабость и озноб от лижущего мое взмокшее тело сквозняка. — Ничего, у него, кажется, тоже… клаустрофобия.

— Да? — удивлённо переспросила она и ещё раз внимательно вгляделась мне в лицо. — Может, тебе надо к врачу?

— Нет, Амалия, все в порядке, спасибо, — раздраженно процедил я и, пошатываясь, поднялся на ноги. Лишь бы они все прекратили пялиться!

Проскользнув сквозь скучковавшуюся у лифта толпу, я заспешил в уборную, где сполоснул лицо прохладной водой и смог наконец отдышаться. Что было в этой ситуации самым обидным — так это так некстати нарисовавшийся стояк. И я очень хотел верить, что он случился из-за чертовых сисек Амалии!

Идиотское поведение офицера Крюгера в лифте несколько дней не давало мне покоя, как и выкрутасы моего организма, но в конце концов работа захватила меня полностью, и напряжение прошло. Да и сталкиваться мы практически перестали. Уж не знаю, был ли я такой слабак, либо Лизу просто жалели, особо не загружая, но вся работа, кажется, дождалась именно меня. Приятнее думать, что верным был второй вариант. Во всяком случае, уставал я за день, как собака, и по вечерам еле доползал до постели. Ни экскурсий по планете, ни гуляний по Городу — я практически ничего не видел. Так и прошел мой первый месяц на Винтерре. По сравнению с Землей поменялось разве что ощущение чистоты, простора и постоянного октября на улицах.

По утрам я распахивал окна квартиры и дышал свежим утренним воздухом, любуясь далёкими снежными вершинами. Где-то там за Городом находился огромный горнолыжный курорт, облюбованный местными богачами. Дэнни каждый раз с таким восторгом отзывался о нем, что скоро я почувствовал страстное желание туда попасть. Но работа не давала такой возможности ни в плане времени, ни в плане финансов: один день там стоил, как моя месячная зарплата. Поэтому пока что я мог лишь составить ему компанию в клубе, о чем мы и договорились пятничным вечером. Я слегка примарафетился (даже глаза подвёл!), оценил себя придирчивым взглядом в зеркале у входа и уже выходил из квартиры, направляясь к лифту, как вдруг меня кто-то окликнул.

— Алиссен Майер?

Я обернулся. У двери стояла незнакомая девушка, чуть позади нее — высокий худой парень.

Девушка снова обратилась ко мне по имени.

— Да, это я.

Они с парнем обрадованно переглянулись.

— Слава богу! Наконец-то мы вас застали. Ой, вы и правда так похожи!

Я хмуро глазел на них, не понимая, кто такие и зачем им меня заставать. Девушка, кстати, была из категории людей неопределённого возраста: лет ей было то ли шестнадцать, то ли тридцать пять. Миниатюрная, одетая как подросток, коротко стриженная, но при этом, когда я внимательнее всмотрелся в ее лицо, стало понятно, что она старше меня.

— О, конечно, я не представилась, — закатила глаза незнакомка. — Я Элизабет Вонг, это Карл Хоффер. Живем тут с вами в одном доме. Мы были коллегами вашей матери... Вернее сказать, ее ассистентами. И у нас к вам есть небольше дельце. Ну, или просьба — как вам будет угодно.

— Ладно, — пожал плечами я. — Это надолго?

— Ой, нет, ерунда. Взгляните, — она достала из сумки ноутбук.

Я непонимающе мотнул головой.

— Сломался, что ли? Оставляйте, взгляну, как будет время. Сейчас меня ждут.

— О, не сомневаюсь, что ждут. Пятница, вечер, все дела, — она понимающе хихикнула, оглядев меня с головы до ног. — Он исправно работает. Это компьютер Лианы. Мы занимались кое-какими секретными исследованиями… В общем, Лиана собиралась сделать какое-то заявление, но сначала поделиться с нами результатом. Но она ушла так внезапно… Думаю, она просто не успела. Примите мои соболезнования.

Я сухо кивнул.

— Берите, Алиссен, правильнее было бы отдать его вам сразу, — Элизабет протянула ноутбук мне. — Но нам нужны были эти файлы с исследованием Лианы. Понимаете, она была гениальным биологом, столько открытий сделала для Винтерры… И ими нельзя разбрасываться.

— Да, знаю. — Я бережно принял ноутбук. Его матовая крышка приятно холодила пальцы. Ещё одна мамина вещь. Очень важная для неё вещь. — Спасибо.

— Стойте, это ещё не все! Файлы мы так и не смогли достать... Архив запаролен. Да так надёжно, что и не подкопаешься. Мы перепробовали все, что могли. Остаётся только тупой подбор! И я подумала, может вам удастся его подобрать? Всякие банальности вроде вашего имени или даты рождения не подошли. Может, это имя вашей любимой кошечки или какое-то место, где Лиана любила проводить отпуск? Это должно быть что-то знаковое, важное для ее, уж насколько я ее знаю… Но вы же всё-таки ее сын, наверняка знаете больше! — она приблизилась ко мне почти вплотную, так, что я ощущал аромат ее туалетной воды, и перешла на пылкий шепот. — Пожалуйста!

— Э-э, ладно, — не ожидав такого напора, я отступил на шаг. — Я попробую… Хотя затея сомнительная.

— Я понимаю, — горько согласилась она. — Но мы сейчас хватаемся за любую соломинку.

Когда они вдвоём ушли, я вернулся в квартиру. Почему-то мне не понравилась идея подбора пароля от каких-то маминых архивов, которые она явно спрятала не просто так. Не то, чтобы эта Элизабет не внушала мне доверия, нет: она показалась довольно простой и особых подозрений не вызвала, но… Я решил подумать об этом позже и уложил ноутбук подальше в ящик маминого стола.

Музыка была такой громкой, что я почти не слышал разговор за столиком. Переспрашивать каждое слово было лень, и я, развалившись на диване, делал вид, что не слежу за беседой и что не замечаю руку Адель, то и дело ненароком касающуюся моего колена. И это не потому, что я не хотел развлечься этой ночью (а я очень даже хотел!), а потому, что девушка была из компании друзей Дэниела и я не был до конца уверен в их совершеннолетии.

Обрывки разговора до меня все же долетали. Друзья уламывали Дэнни на какую-то гонку на снегоходах, а бедолага уныло отшучивался и требовал налить себе ещё текилы. Я впервые видел его с друзьями, и испытывал какое-то неприятное чувство от того, что они так бесстыдно на него давили. Во мне боролись желание грубо одернуть их и напомнить, что у человека должен быть выбор и выбор этот нужно уважать, и желание встряхнуть Дэнни за шкирку, чтоб он перестал быть такой размазней. В принципе, наверное, они были не самой худшей компанией, но почти все их интересы сводились к тусовкам, выпивке, болтаниям по клубам и вечеринкам, а также к каким-то экстремальным развлечениям. Я глядел на них, небрежно танцующих, старательно курящих, таких ещё зелёных и нарочито пафосных, надутых и безрассудно напивающихся, и думал о том, какая пропасть все же раскинулась между студентами из научного городка, в котором я живу, и этими богатыми детишками, не знающих что такое борьба за место под солнцем. Их родители имели лучшие виллы в «тропиках», они бесконечно валялись в бассейнах, хлестали коктейли, гоняли на лучших тачках и получали то, что хотят по щелчку пальцев. Какая учеба, какая работа? Ответственность? Разве их кто-то торопит? Они не спеша выучатся, слетают на Землю, поглядят на то, что ещё можно по примеру родителей выкачать с этой несчастной планеты до того, как та окончательно себя изживёт, а затем вернутся сюда и займут кресла каких-нибудь топ-менеджеров в компании собственных отцов, либо место в Сенате…

А в районе научного городка почти каждый прошел через семь кругов ада, лишь бы свалить с обреченной на гибель Земли сюда и не сдохнуть от рака или радиации. Докажи свою профпригодность, заручись рекомендацией, сдай миллион анализов, выиграй грант, отсоси у рекрутера… Здесь у меня, однако, было больше общего с сидящей за нашим столом компанией, чем с ними: мне повезло родиться в нужной семье. Только вот родители ребят влили тонну бабла за место на Винтерре, а моя мать была из тех, кто в принципе сделал колонизацию Винтерры реальной. И осуждать их я не имел права: они не знали другой жизни, они просто брали то, что могли и считали, что так и должно быть.

— Дэн, ты меня разочаровал, — скучающе пропела Адель и задвигала плечиками под музыку. — Я пойду танцевать. Алиссен?

Я поглядел на насупившегося Дэнни, проводившего девушку взглядом, полным обожания и тоски, и не без угрызений совести направился вслед за ней на танцпол. Танцевать я не особо любил, но в такой толпе особо стараться и не приходилось: Адель старалась за двоих, вилась и кружилась вокруг меня, а мне оставалось лишь лениво подыгрывать. Громкие биты испытывали барабанные перепонки на прочность, повсюду мелькали тени вперемешку с сиренево-зелеными бликами, а мягкие волосы Адель то и дело касались моих щек. Вдруг заиграло что-то медленно, сладко-тягучее, и наши с ней тела сблизились настолько, что я чувствовал жар ее груди сквозь тонкую ткань платья.

— Пожалуйста, скажи, что ты не гей, — шепнула Адель.

— А что, похож?

— Не знаю… Ты не такой как все. Ты красивый. Я уже вся мокренькая, а ты такой холо-одный, м-м…

— Неопределившийся. Как тебе такой ответ, устроит? — ухмыльнулся я.

— Устроит, — игриво промурлыкала она. — Хочешь, помогу определиться? Я же чувствую, что ты тоже меня хочешь, — ее рука спустилась на мою ширинку и погладила.

Ох, девочка, ты угадала: трахаться мне хотелось до дрожи в коленях, и я в какой-то момент уже был готов плюнуть на возраст и взять то, что мне так настойчиво предлагали. Да вот только хотелось мне не совсем так, а… иначе. А еще вновь закружилась голова и безумно хотелось выпить. Но взгляд Дэниела, эти грустные щенячьи глазки буравили мою спину, и я не мог так с ним поступить. Я покрутился с Адель минут пять и потащил ее обратно к столику. Она уже была изрядно пьяна и послушно пританцовывала за мной, вцепившись мне в плечо. За столиком ребята, сдвинув головы, что-то увлечённо рассматривали. Я усадил Адель рядом с Дэнни, вручив ей стакан сока и плюхнулся следом на диван. Почему-то появилась лёгкая одышка, как после пробежки. Роберт, один из дружков Дэнни, воровато оглянулся и рассыпал на стол несколько маленьких желтых капсул.

— Это те, новенькие?

— Да-а, я давно хотел их попробовать! Говорят, кукуха улетает уже с первой.

— Я буду! — мгновенно оживилась Адель и потянулась за капсулой.

— И я, — мрачно пробубнил Дэниел. Ну ты-то куда, приятель?..

— Алиссен? — Роберт кивнул на стол.

— Наш-шел кому предлагать, — проворчал Дэн и икнул. — Он же в п-полиции работает…

— Чего? — Роберт вытаращился на меня, а я лишь отмахнулся и устало облокотился на спинку дивана. В голове шумело и опять подкатывала дурнота, как в тот раз, в лифте. Тело одолевала томная слабость, и я попытался выкинуть из головы назойливое чувство беспокойства за непутёвую компашку, собиравшуюся нажраться какой-то дряни. В конце концов, я им не мамаша. Ни им, ни Дэнни…

Голоса и музыка периодически сливались в один гул, и я не сразу понял, что хочет от меня Роберт, испуганно заглядывающий мне в лицо.

— Алиссен! Ты что, коп? Эй!

— Что? Нет, я не… — я с усилием потёр лоб. — Я не коп. Просто работаю в Управлении. Мне насрать, что вы там будете пробовать. Я просто выпью, ладно?

Тот заметно расслабился, и я хлебнул из своего стакана. Ребята сбились над столом, как стервятники над падалью, а я прикрыл глаза и стал ждать, пока пройдёт дурнота. То ли дело было в выпитом, то ли в самочувствии, то ли в том, что я за эту рабочую неделю вымотался, как собака, но на какое-то время меня, несмотря на оглушающую музыку, вырубило. Неизвестно, сколько бы я ещё провалялся на том диване, но очнулся я от того, что меня кто-то грубо схватил за плечо и хорошенько встряхнул.

— Че за… — я принялся сердито озираться в поисках болвана, который меня тронул, попытался встать и тут же рухнул обратно. Ноги отказывались меня держать, глаза застелила мутная пелена. Я видел перед собой какие-то размытые пятна, слышал, как музыка сменилась взволнованными голосами, испуганными возгласами и зычными командами.

— Сержант Крюгер, этот вообще обдолбан в ноль — забираем?

Мне в лицо ударил яркий свет фонарика, я мотнул головой и вяло заслонился ладонью. Крюгер? Мне послышалось?..

— О да, —раздался знакомый ледяной голос. — Ещё как забираем.

Мутная пелена развеялась, свет фонаря направился в другую сторону, и я разглядел перед собой нескольких полицейских. Одни вытряхивали из карманов хихикающего Роба желтые капсулки, кто-то шмонал сумку Адель, а чуть поодаль на это все действо, скрестив руки, хмуро взирал сержант полиции Фридрих Крюгер.

====== Глава 3 ======

Меня, Адель, Роберта, Дэнни и ещё нескольких человек затолкали в полицейский фургон и повезли в участок. По дороге все более менее протрезвели, а Роберт так вообще, едва осознав, где находится, принялся бить телефоном в решётку и кричать:

— Вы не имеете права! Знаете, кто мой отец? А его отец — Сенатор! Знаете, а? Сейчас позвоню и вы все вылетите с работы!

Офицеры угрюмо огрызались из кабины, Адель возмущённо сопела из угла, а Дэниел сидел с поникшей головой и тихо причитал: «Отец меня убьёт, убьёт…»

Я же, уверенный, что оказался здесь по ошибке, был относительно спокоен и бесстрастно взирал на происходящее со скамьи фургона. В конце концов, в чем моя вина? В том, что после пары бокалов уснул в клубе? Сильно сомневаюсь, что это повод для ареста. Сейчас проверят мою личность, да и отпустят… А я уж попробую замолвить словечко за этого дурака Дэнни: главное, чтобы тот не успел ничего попробовать!

Когда два часа спустя меня, как мешок с картошкой, забросили в допросную камеру, предварительно взяв анализ крови на токсины, я уже не был в этом так уверен. Громко звякнул замок, и я остался в темном помещении один напротив стола с направленной мне в лицо одинокой лампой.

— Какого хрена вообще?.. — спросил я у звенящей пустоты. В ту же секунду снова щелкнул замок, дверь распахнулась, и в камеру влетел сержант Крюгер. Один. В этот самый момент я вновь ощутил дикую слабость и жар, ноги снова меня подвели, и я приземлился на жёсткий табурет у стола.

— Имя, фамилия, год рождения! — рявкнул он, швыряя на стол папку с какими-то бланками.

— Сержант Крюгер, вы чего? — сдавленно вопросил я. — За что я задержан?

— Молчать! Вопросы тут задаю я. Имя!

— Вы сказали молчать.

Он так на меня зыркнул, что я прикусил язык.

— Майер, Алиссен. Сорок т-третий.

— Национальность! Место работы! — он не шутил. Это был настоящий допрос.

— Мать — немка. Отец — не знаю. Работаю… С-сука, здесь я работаю! — я начинал паниковать. — Причину задержания назовите!

— Давно это употребляешь? Где взяли? Кто дилер?

Крюгер кинул на стол передо мной пакетик с маленькими желтыми капсулами — теми самыми, что приняли ребята в клубе.

— Я не… Я никогда это не пробовал.

— Да ну? — почти ласково спросил он, выгнув брови. Глаза же при этом сверкали холодной ненавистью.

— У кого это изъяли, у того и спрашивайте. — Я тут причём? — с отвращением сказал я. Какой же он огромный по сравнению со мной. Грубая бандитская рожа, бесцветные глаза, некрасивый шрам на щеке. На шее вздулась вена, словно он изо всех сил держит себя в руках, чтобы… Чтобы что? Не прибить меня?

— У твоих сраных дружков, — сухо бросил сержант после десятисекундной паузы, — большие родственники. Папаши приехали и забрали своих выродков, погрозив нам пальчиком. А вот тебе не повезло — то ли про тебя забыли, то ли тебе папик не достался — вот и будешь отвечать за них. Повторяю вопрос: где взяли эту дрянь, у кого?

— Да не знаю я! Выпил пару стаканов, потанцевал, мне предложили эту хрень — я отказался…

— «Все курили, а я рядом стоял», так? Тогда почему ты, мразь, на ногах не держался при задержании? — он так грохнул кулаком по столу, что я подпрыгнул на своём табурете.

К горлу подступил неприятный ком. Я не знал, что ему отвечать. Я не понимал, что от меня хотят и как вообще выбираться из этого дерьма. Это все происходило словно не со мной. Казалось, что ещё чуть-чуть, и я разревусь как девчонка — от несправедливости и немного от страха. А ещё от того, что мой организм, кажется, сходил с ума: мне было чертовски хреново и гадостно, и при этом я осознавал, что нереально возбужден.

— Плохо себя чувствовал, — хрипло сказал я. Как же убого это звучало. — Фритц. Я знаю, что не нравлюсь тебе…

— Не нравишься — это ты себе польстил. Я ненавижу таких, как ты и твои приятели, — прошипел он. — Вы — паразиты. Богатые ублюдки, которые считают, что им все можно. Для которых не существует порядка, морали — ничего. Только бабки, которыми вы отмахиваетесь от нас и от закона. Ты знаешь, сколько сил было потрачено на то, чтобы не допустить поставок наркоты на Винтерру? Сколько людей отдало жизнь за то, чтобы граждане не травились всякой химией, как на Земле! Вы платите бешеные деньги за то, чтобы сюда уехать, а потом устраиваете здесь такой же рассадник…

— Ты ошибаешься, — севшим голосом перебил его я. — У меня нет денег. Я приехал сюда трудиться так же, как и ты…

— А в космопорт за тобой совершенно случайно приехала Сенатская машина, да? — вкрадчиво осведомился он. — Хватит ВРАТЬ!

При этих словах он вскочил с места, пинком отодвинул от себя стул, обошёл стол и угрожающе навис надо мной, обдав терпким ароматом мужского парфюма и жаром своего тела.

Я инстинктивно зажмурился в ожидании удара.

Очнулся я в крайне неудобном положении, съёжившись в кресле собственного кабинета. Едва пошевелились, застонал от боли и кулем свалился прямо на пол. Руки и ноги затекли, тело саднило и ломило, пустой желудок сводило от голода. Отчаянно хотелось пить. Я кое-как встал на ноги, не без труда выпрямился. Морщась от света, выглянул в окно, но офис был пуст. Откуда-то из глубины сознания выплыло, что сегодня, вероятно, суббота — оттого и нет людей. А я что здесь забыл?..

Я выполз из кабинета и бросился к автомату с водой. Залпом выпил один стакан, налил второй… А затем разглядел собственное отражение в зеркале позади автомата и едва не поперхнулся. Черт возьми, я был похож на пугало: взлохмаченные волосы свисали неровными прядями, лицо было бледным и осунувшимся, вокруг глаз — темные размазанные пятна от карандаша, футболка надета наизнанку, ширинка расстегнута… Поморщившись, повертел головой и обнаружил, что левая сторона шеи покрыта безобразными багровыми пятнами. Я оттянул футболку и увидел, что засосы (а это были именно они) спускаются ниже, к плечам и ключице.

Дрожащими руками я поставил стакан в мойку, оперся о неё руками и зажмурился. Воспоминания о вчерашней ночи — эпизодические, туманные, словно в горячке, вяло просачивались в воспалённый мозг.

Яркий свет лампы ослепляет даже сквозь зажмуренные веки. Я замер в ожидании удара… нависший надо мной Крюгер делает глубокий вдох, а затем медленно, судорожно выдыхает. Дальше картинки становятся ярче, при этом все более отрывочными и безумными, в их реальность сложно поверить: я оказался прижат к стене, а щетина его массивного подбородка царапает мне шею; мы сдираем друг с друга одежду, со стола летят папки с бумагами и лампа падает на пол, тени удлиняются и странно искажаются на стене и потолке; он раскладывает меня на прохладной поверхности стола, сжимает мои руки своими, как будто я мог сбежать. Но нет, я не мог; мало того — я не хотел.

Я сел на пол у автомата с водой и хрипло засмеялся, потирая ладонью глаза. Я действительно хотел быть там. И хотел — это мягко сказано. Мне это было необходимо. Я вспомнил, как сам жадно обхватывал его коленями, и мое тело буквально раскрылось ему навстречу. Все напряжение последних дней будто бы высвободилось наружу, и я кричал, когда он входил в меня — кричал от облегчения, от боли и удовольствия одновременно — потому что ещё немного, и я бы сдох на месте от лихорадочного возбуждения.

Крюгер был как машина: двигался жестко и беспощадно, а я… Думаете, я просил остановиться, быть помедленней? Как бы не так. Я будто был создан для этого. Я был гибок, податлив и стонал, как течная сука. Я позволял его большим сильным рукам сгребать себя в охапку и вертеть как угодно; я сам проявлял инициативу, я задавал темп, я седлал его, как животное, поворачивался спиной и выгибался так, как никогда не умел. Это было жестко, грязно, грубо, безумно, необъяснимо и нелогично, и длилось часов пять или шесть без остановки — пока от толчка чьей-то ноги лампа не разбилась, и допросная камера не погрузилась в кромешную тьму. И возможно именно тогда наши утомлённые тела сдались: последнее, что всплыло в памяти, это то, как я лежу на грязном холодном полу, а голова моя покоится на бедре Фритца Крюгера.

Мой смех перерос в истерический, по щекам покатились слёзы. Вся боль, которую я не прочувствовал вчера ночью, обрушилась на меня сейчас: саднящая задница, стёртые в кровь о бетонный пол колени и локти, ссадины и ушибы от контакта с жестким столом и бетоном… Это была странная, безумная ночь, которая просто не могла случиться с такими людьми, как я и Фритц Крюгер, которая не имела разумного объяснения и оправдания в моих глазах. Тогда откуда это странное, необъяснимое чувство облегчения?

До понедельника я провалялся дома в постели, апатично листая местные аналоги соцсетей, смотрел телек, ел и спал. Организм потихоньку проходил в себя, а я старался поменьше обо всем этом думать. За окном сыпал лёгкий снежок, а значит за пределами метеокупола бушевала настоящая буря. Я глядел на мрачное небо, на едва заметные полосы купола и гадал, как бы мы жили, не будь у нас этой хрупкой защиты. Свинцовые тучи быстро неслись по долине, цепляясь за острые скалы горного хребта, люди на улицах ускоряли шаг, поднимали воротники повыше и укутывались шарфами. А вот Дэнни с друзьями, вероятно, наслаждались своей тропической лагуной там, в той части города, где тонкие полосы метеокупола светились ярким желтоватым светом. Меня подмывало позвонить ему и напроситься в гости, чтобы погреться, но тут взыграло неприятное чувство некой обиды. Конечно, я не был ему близким другом и он не был мне ничем обязан, но тот факт, что они оставили меня в участке на произвол судьбы, не давал мне покоя. И хоть я каким-то образом, похоже, избежал ареста, ничего не меняло: между нами слишком большая пропасть, и я лучше буду сидеть в своём «холодном» районе и не соваться туда, где мне не место.

По новостям передавали сюжет об очередном митинге напротив здания Сената. Несколько сотен горожан толпились у красивой стеклянной высотки и чего-то требовали. На плакатах и табличках, которые они держали в руках, надписи были в рамках новостной передачи замылены, и я даже не поверил своим глазам: на Земле царила полная свобода слова, потому что всем давно было насрать на государственность и протестные настроения граждан воспринимались как должное. Здесь же показали в общих чертах толпу, посетовали на то, что митинг мешает работе коммунальных служб и проезду автомобилей, а ведущая иронично предположила, что мусор протестующие за собой явно убирать не станут, и затем как ни в чем ни бывало переключилась на более насущные проблемы, вроде непогоды на горнолыжном курорте, из-за которой перекрыта часть трасс.

Это сподвигло меня скоротать еще пару часов на поиски в Сети пабликов или каналов, в которых упоминалось бы что-то про недовольство жителей. К моему удивлению, мне пришлось искать очень долго: то ли протесты были вялые, то ли цензура работала оперативно и подчищала все спорные темы. Где-то внутри кольнуло неприятное тревожное чувство: не очень-то радовала перспектива провести всю оставшуюся жизнь в колонии, где власти что-то усердно скрывают и не дают людям высказаться. Затем мне пришло в голову поискать в сети что-то про Фритца Крюгера. Тут мне повезло чуточку больше: я нашёл несколько сводок о работе полиции, где фигурировал бравый сержант, затем заброшенную страницу в соцсети, где он не появлялся онлайн уже почти год. Я глядел на эту суровую, неприветливую физиономию и не мог поверить в то, что мы провели с ним ночь. По правде говоря, чем дальше, тем все это больше становилось похожим на бред сумасшедшего. У меня даже закралась неприятная мысль о том, что он всё-таки хорошенько меня стукнул там, в допросной камере, и мне все это померещилось… но, вспомнив про ощущения в теле, я быстро эту мысль прогнал. Как бы то ни было, то что случилось — реально. И я понятия не имел, что мне с этим делать. Хотел ли я его в данный момент? Скорее нет, чем да. Я сейчас вообще ничего и никого не хотел — лишь хорошенько отдохнуть перед новой рабочей неделей. Привлекал ли он меня? Я ещё раз поглядел на его мощную челюсть и очерченные скулы, окинул взглядом его крепкий, подкаченный торс, большие, истинно мужские руки и то, как уверенно он держал оружие на фотографиии.

Пожалуй, да — привлекал. Но это не меняло тот факт, что у меня от него мурашки… в плохом смысле этого слова.

В понедельник утром я придирчиво осмотрел себя в зеркало, оценивая масштаб бедствия, и решил, что эти синюшные пятна лучше спрятать от посторонних глаз. Для этого я обмотал свою злополучную шею какой-то темной повязкой, найденным в мамином шкафу, натянул вместо рубашки толстовку с объемным капюшоном и поплёлся на работу. В коридоре я почти сразу же почуял его запах. Внутри почему-то все похолодело. А вот и знакомая широкая спина мелькнула в коридоре впереди меня. Я, полный мрачной решимости, уверенно зашагал следом.

— Фритц! — позвал я, стараясь придать голосу твёрдости.

— А? — он обернулся и, увидев меня, окаменел лицом. Нехорошо…

Я подошёл поближе и почему-то растерялся. Он, сжав тонкие губы в линию, безо всяких эмоций взирал на меня сверху вниз, в коридоре было шумно и людно, нас огибали и подталкивали, а я стоял и не знал, что сказать. У меня было много вопросов, но ни один из них я не решался задать вслух здесь. В голове вертелась какая-то глупость, вроде «Ты чем так вкусно пахнешь?». Естественно, такое я точно не собирался спрашивать.

— Можно тебя на минуту? — спросил я.

— Нет, — резко ответил тот.

— Нет?.. — упавшим голосом переспросил я.

— Мне некогда, — отрезал он и, развернувшись на все сто восемьдесят, дернул в сторону лифта.

Я остался потерянно стоять посреди коридора, а внутри что-то болезненно защемило. Версия про то, что мне все произошедшее померещилось, уже не казалась такой неправдоподобной, как раньше.

— Ну и пошёл ты нахер, — пробурчал я, уязвлённый до глубины души, затем поправил повязку на шее и направился в свой кабинет.

Начало недели выдалось мрачным. В Городе творилось что-то странное: приказом Сената большую часть офицеров сослали «в поля». Как я тогда понял из разговоров обитателей полицейского управления, усилилось патрулирование окраин и объектов жизнеобеспечения Города из-за угрозы терактов. Как уже наверное поняли мои будущие читатели, знакомые с историей Винтерры, это было самое начало — зарождение Сопротивления. Конечно же, никто в Городе ещё об этом не подозревал, и я потихоньку занимался поручениями лейтенанта Рамиреса касательно организации хранения данных Полицейского управления, практически не вылезая из своего кабинета. Стол сержанта Крюгера, как и столы большей части офицеров, пустовал.

В один из вечеров, когда я выходил из здания и уже собирался было идти домой, меня вдруг схватили за локоть и потащили в сторону высаженных вдоль парковки местных хвойных, напоминавших туи. Я сердито запротестовал, чисто по запаху определив в полумраке своего «похитителя». К моей досаде, едва я понял, кто это, внутри что-то подозрительно сладко заныло.

— Что такое? — осведомился я, когда меня наконец отпустили. Мы стояли у патрульной машины, залитой ярко-синим лунным светом.

Сержант Фритц Крюгер молча кинул на капот какой-то листок. Я хмуро взглянул на него, но даже света обеих Винтеррских лун не хватило, чтобы разглядеть написанное. Какая-то табличка.

— Результат анализа твоей крови на наркотики, — сухо произнёс Крюгер. — Отрицательный.

— Какая неожиданность, — ледяным тоном ответил я. — С допросами, значит, покончено?

— Выходит, так, — угрюмо сказал он. — Ты имеешь право предъявить обвинение.

Я задумчиво закусил губу. Я не видел его лица, лишь окаймленный лунным светом силуэт. Он облокотился задом о капот машины и смотрел куда-то в сторону.

— Не буду, — сказал я и с вызовом посмотрел на Крюгера. Тот, не глядя на меня, молча кивнул. Я уже развернулся было, чтобы уйти, но он вдруг рванулся за мной и перегородил мне путь, так что я по инерции влетел щекой в полицейский значок на его груди.

— Стоять, — процедил он, и я замер, испуганно уставившись ему в лицо. Мы снова оказались критично близки друг к другу и, наконец, встретились взглядами. И вновь внутри меня вспыхнуло необъяснимое желание, напомнившее о пятничной ночи. Я привстал на носки, с силой притянул его за шею к себе и мазнул своими губами по его крепко сжатому рту. Фритц схватил меня за плечи, и мне уже было показалось, что он ответит на поцелуй, но вместо этого он грубо отстранил меня и продолжал удерживать на расстоянии вытянутой руки.

— Я не знаю, что со мной происходит, когда ты рядом, — сквозь зубы проговорил он, — но если ты не прекратишь…

Он не договорил, но все и так было понятно. Я покорно кивнул и сделал шаг назад.

— Тогда что тебе еще нужно?

— Запись с камеры в допросной, — сказал Фритц. — Если ты не будешь предъявлять обвинение, их лучше стереть. Я со своим доступом это сделать не смогу. А вот ты — сможешь.

Заметаем следы, значит. При мысли о том, что нас всю ночь снимала камера наблюдения, у меня вырвался нервный смешок. Фритц Крюгер подозрительно покосился на меня, но я быстро взял себя в руки и просто сказал:

— Идём.

Фритц повёл меня обратно к допросным камерам, но я направился к себе в кабинет.

— Все можно сделать и с моего компьютера, — объяснил я в ответ на его недоуменный вид.

Тот, глубокомысленно двигая подбородком и скрестив руки, облокотился о дверь с внутренней стороны. Как надзиратель, черт возьми. Огромный, молчаливый надзиратель. В офисе почти никого не осталось, и свет горел только в дальнем углу, а в моей каморке и подавно царил полумрак, разбавленный лишь голубоватым светом монитора.

Найти нужный файл оказалось делом несложным. Сложнее оказалось его открыть, чтобы вырезать из общего хронометража наше пребывание внутри допросной. Это было просто капец как неловко! Я поморщился, ощущая на своей спине тяжёлый взгляд бледно-серых глаз.

— Какие-то проблемы? — вкрадчиво поинтересовался сержант Крюгер.

— Ну если тебе привычно смотреть на порно с собственным участием, то мне вот как-то не очень, — смущённо признался я.

Тот что-то неразборчиво хмыкнул, а я всё-таки открыл файл, убавив звук до минимума. Вот из камеры увели предыдущую жертву пятничной облавы, а затем в кадре оказалась моя потерянная фигура, и тут я нажал на паузу и покосился на Фритца.

— Как стирать? Целиком или частично?

Тот оторвал спину от двери, подошёл и наклонился ко мне, облокотившись локтями о стол. И снова я ощутил, как заряжен воздух между нами, эти несчастные тридцать сантиметров, словно пронизанные электрическими разрядами. И снова мурашки. Я судорожно вдохнул. Это просто какая-то дичь. Я ещё никогда ничего подобного не испытывал.

— Часть допроса оставить, — скомандовал Фритц, — а ту часть, где начинается беспредел, вырезать до самого конца.

— Беспредел, — скривился я, стараясь не глядеть на раскадровочную ленту внизу экрана и на два недвусмысленно сплетённых тела на ней.

— Есть иное определение? — он вопросительно выгнул брови.

— Нет. А вообще, это прогресс, — заметил я. — Мы разговариваем, а не орем друг на друга.

— Я ошибся по поводу тебя, — сказал он сухо. — Навел справки и понял, что ты не один из них. Приятель сына сенатора Беккера, так?

Я закатил глаза и устало провёл ладонью по своему лицу.

— Можно сказать и так… Я пытался сказать это намного раньше. Мы познакомились на корабле по пути сюда.

Крюгер постучал пальцем о монитор, напоминая о том, что пора вернуться к делу. Я промотал кадры, где вяло огрызался на вопросы Фритца, а затем дошёл до места, где он навис надо мной, а я трусливо зажмурился.

— Вот здесь, — сказал Фритц.

И в три клика я удалил остаток видео.

— Вот видишь, не так уж и страшно, — ухмыльнулся Крюгер. Надо же, он умеет улыбаться!

— Как будто ничего и не было, — тихо сказал я, выключая компьютер. Кабинет и мы вместе с ним погрузились во тьму.

Я почувствовал, как на мой затылок легла горячая шершавая ладонь, а другая рука сгребла меня за подбородок и настойчиво притянула к себе. Это был жёсткий, колючий поцелуй. Запрокинутая шея заныла, и я приподнялся со стула, чтобы было удобнее; руки Фритца опустились ниже, сорвали с моей шеи повязку, забрались под футболку и ремень джинсов, сжимая и царапая кожу на боках и бёдрах. Из моей груди вырвался тихий стон, и я принялся воевать с молнией на его оттопыренных на уровне паха брюках. В ту же секунду в офисе вспыхнуло освещение, и я прикрыл глаза от ударившего сквозь окошко луча света. Кто-то быстрым шагом пронёсся мимо моей каморки, хлопнул дверью и мы услышали, как недовольный голос лейтенанта Рамиреса за стеной принялся громко вещать по аудиосвязи:

— Вызывай всех, срочно! Вернера, Джексона, Крюгера и Рудковского в первую очередь! Военные уже подтягиваются, нам нельзя отставать. Да, снова забастовка. Рудники Северо-Запад. Остальное на экстренном собрании через тридцать минут. Все, шевелись!

В здании забегали, захлопали дверьми. Где-то за окном тревожно завыла сирена.

— Алиссен, иди домой, — холодно проговорил Фритц, напряженно вслушиваясь в речь дежурного, который поочерёдно вызывал весь офицерский состав.

Я с тревогой всмотрелся в него. Тот весь подобрался, напрягся, и лицо его приняло обычное сосредоточенное хмурое выражение. Ни следа былого возбуждения, разве что рука его все ещё по-хозяйски лежала на моей пояснице. Но и ее он тут же убрал. Я понял, что дело серьезное.

Тут же запищал его коммуникатор, и он, отвернувшись, принял запрос. Я напоследок поглядел на его широкую спину, на прямую шею и покрытый короткими жесткими волосами затылок — а затем выскользнул из кабинета прочь.

Навстречу мне спешили офицеры полиции, к парковке подъезжали патрульные автомобили. Повсюду царила тревожная суматоха.

«Алиссен, иди домой». От этих слов у меня внутри что-то болезненно защемило. Их невозможно было ослушаться.

А ещё — он впервые обратился ко мне по имени.

====== Глава 4 ======

Сопротивление разрасталось подобно раковой опухоли. То тут, то там вспыхивали протесты, кто-то не выходил на работу, где-то отключали электричество, переставал работать общественный транспорт… В Городе прошла волна массовых увольнений и депортаций на Землю. Даже по новостным каналам уже не избегали этой темы: показывали горящие машины, пустые полки супермаркетов и кучи мусора на улицах. Говорили о какой-то террористической группировке, покушающейся на свободу и ресурсы жителей колонии, на подрыв власти и правопорядка. После увольнений и угрозы депортации беспорядки чуть поутихли. Полицейское управление работало в усиленном режиме, офицеры, злые и уставшие, едва ли не ночевали на посту. По утрам я проскальзывал себе в кабинет, слыша по пути, как ночью кого-то разгоняли и арестовывали, как снова не спали двое суток и о том, что пора бы запросить пополнение состава с Земли.

— Ну вот смотрю я на них и не понимаю: вроде умные люди, врачи, акушеры! А все туда же. Статистика у них, видите ли, не бьется. Тайные заговоры правительства, понимаешь. Откуда у людей такая чушь в головах? Ладно рабочие на рудниках — у них там ад, духота и грязища, а этим что не так?

— Лейтенант говорит: арестовывай и на депортацию, а я прихожу — там запуганные очкарики сидят, в компьютер свой тычут. Ну какие из них террористы?..

— У сына в школе проблемы, а я тут завис с отчётами… Они думают, у нас личной жизни нет?

— Моя беременная, плохо ей, а тут клиника закрылась… Персонал поувольняли!

— Хоть ещё одну тюрьму строй. И так по десять тел в камере! Бездари…

— Стадо нытиков. На Землю сослать и пусть там херней страдают и на митинги ходят.

— Народ с ума посходил. Видал, что Крамер писал в блоге про опыты на младенцах? Вот ведь чушь. И ему верят! Лично шею бы свернул при аресте…

— Всем на построение!!! Приказы не обсуждаются!

Город гудел, как растревоженный улей. Пару раз из окон квартиры я видел, как в научный городок наведывались военные или полицейские, кого-то выводили из собственных домов и увозили в неизвестном направлении.

Пока Город зловеще переваривал все эти события (я постарался обрисовать их максимально кратко, господа биографы!), голова моя кружилась от беспорядочно переполняющих ее мыслей.

Сержант Фридрих Крюгер, Фритц! С того самого момента, как его отправили на стычку в Рудниках, я его практически не видел. Мельком из окна на плацдарме перед Управлением, краем глаза в коридорах, едва улавливал носом знакомый запах туалетной воды в лифте… Меня распирало от чувства незавершённости после нашей последней встречи, словно должно было быть сказано или сделано что-то важное — но так и не случилось. Зачем это все мне было нужно? Неужели лишь потому, что мне понравилось с ним трахаться? Почему меня необъяснимо тянуло к этому типу, что за наваждение такое? Моя тактика «не думай о проблеме, и она исчезнет» не работала: проблема мне снилась, грезилась и ощущалась, тело сладко ныло от воспоминаний о ночи в камере и эпизоде в моем кабинете. А ещё мучительно любопытно было, думает ли он обо мне так же часто, как и я о нем? Или это лишь мои трудности? Можно было бы как разумный взрослый человек написать или позвонить ему, назначить встречу и поговорить, но кто сказал, что я в те годы вёл себя, как взрослый и уж тем более — разумный?

Поэтому я застенчиво полагался на случай, который снова столкнул бы нас и мы как-то сами собой продолжили бы общение с того момента, как закончили. Таким образом прошло несколько тревожных недель с той самой ночи в допросной камере.

Однажды я всё-таки не выдержал и, с трудом выждав конца рабочего дня, буквально подкараулил Крюгера у выхода. Ждать мне пришлось ни много ни мало, а два часа. Желудок уже сводило от голода, колени начинало потряхивать от усталости. Тот держал в руках какую-то кучу бумаг, выуживая оттуда непослушные листки и одновременно что-то кому-то втолковывал по телефону, при этом воровато оглядываясь.

Пока он бился с входной дверью, пытаясь подцепить ручку локтем, я вышел из тени коридора и тихонько позвал его по имени. Тот вздрогнул, сердито обернулся и, увидев меня, застыл.

— Перезвоню, — буркнул он в телефон, и в груди у меня что-то обрадованно затрепетало.

— Слушай, Фритц, я хотел…

— Вот ты-то мне и нужен! — азартно произнёс он, выронив часть бумаг.

Я даже ушам не поверил. Нужен! Бросился помогать подбирать бумаги, но от его головокружительного аромата лишь неловко присел на пол и нервно улыбнулся. Тот, казалось, не заметил моих нелепых движений, одной рукой сгрёб в охапку листки, а другой схватил меня за руку и потащил в глубь коридора. Я послушно бежал следом с глупой улыбкой на лице. Вот и все, а я так боялся сделать первый шаг!

— Слушай, Алиссен. — Он понизил голос до шёпота, и тон его был скорее деловитым, чем приветливым. — У меня к тебе дело. Ты ведь дружишь с доступами к серверу?

— Ага, — кивнул я. — Это же моя работа.

Крюгер коротко кивнул.

— Во-от. Тут такое дело… — он подвигал подбородком, словно раздумывая, как это лучше преподнести. — Ты очень мне поможешь, если вытащишь для меня пару файлов. Из тех, что не в общем доступе Управления.

Я тупо смотрел на него, смысл слов не сразу дошёл до моего сознания. Какие-то файлы, доступы… А, че?

— Ты меня слышал? — с подозрением осведомился он.

Я снова кивнул. Разочарование горько разливалось в груди, словно чаша с ядом. Я видел, как раздуваются его ноздри, как крепко сжаты пальцы на папке с бумагами, как играют желваки на покрытых жёсткой щетиной скулах. Он был напряжен, холоден и непробиваем. И, кажется, терял терпение.

— Можно попробовать, — произнёс я. — Не обещаю, что получится.

— Это не какие-то секретные архивы, — авторитетно сказал он. — Распоряжения Сената, которые нам передаются уже в отцензуренном виде. А для лучшего понимания сложившейся ситуации хотелось бы увидеть их лично.

— Ну, пошли, — я пожал плечами, развернулся и поплёлся к себе, испытывая легкое дежавю. О том, чтобы отказать, даже и мысли не было: мне лишь хотелось побыть с ним рядом — любой ценой. Да и он, как никак, блестящий полицейский… Наверняка его просьба во благо общего дела. Пусть и не совсем законная.

Как и в прошлый раз, мы сидели вдвоём в кабинете, и я каждой частичкой тела ощущал его присутствие рядом. Он терпеливо ждал, а затем, получив желаемое, придвинулся к экрану и увлечённо забегал по нему взглядом. Краем глаза я разглядел какие-то сводки, таблицы, чьи-то фотографии… Все это было мне неинтересно. Я хотел что-то сказать, что-то сделать, но его широкая, прямая спина, к которой так хотелось прижаться лицом, была похожа на бетонную стену. И я бы с таким же успехом мог бы приласкаться к забору.

— Фритц?..

— М-м?

— Как у тебя дела вообще? Я давно не видел тебя на работе.

— А? — он лихорадочно скроллил файлы, что-то выписывал себе на листок. Затем взял телефон, сделал пару снимков и прижал его к уху, уже набрав чей-то номер. Мой вопрос остался висеть без ответа. Он был здесь совсем некстати, так же как и я сам. Фритц с кем-то тихо и серьезно переговаривался: «Так и знал, что никакого централизованного командования там нет. Они и сами не знают. Да, я посмотрю. Нет, пока тихо. Я сказал: нет! Ещё рано…»

Потоптавшись с минуту у двери, я закрыл ее за собой и поплёлся домой. Холодный ветер нещадно трепал мне волосы, а я, чувствуя себя полным идиотом, шмыгал носом и смахивал с лица дождевые капли.

В квартиру я заполз с ощущением, что несколько основных показателей моего организма одновременно пробили дно: бодрость, сытость и настроение. Я скинул с себя верхнюю одежду и устало привалился к дверному проему гостиной, не зная, куда кинуться в первую очередь: в ванную, к холодильнику или на диван.

Победил холодильник. Выудив пару кусков позавчерашней пиццы, я бросил их в микроволновку, а сам на автомате включил новостной канал. Показывали очередной митинг. Камера выхватывала из толпы случайные лица, строила какие-то странные ракурсы, подолгу снимала блики на оружии кого-то из полицейских. Вдруг в кучке протестующих я разглядел знакомые лица: мамина коллега Элизабет и ее долговязый приятель! Она что-то гневно выкрикивала, обращаясь к обращённых к ним щитами полицейских. Я так увлёкся новостями, что перегрел пиццу, и сыр растёкся по всей тарелке. Неприятно кольнула совесть: ведь я так и не занялся ее просьбой. Надо бы при встрече спросить, против чего бастуют-то. А то я варился в каком-то своём микро-мире «работа-дом» и практически ничего больше не видел и ни с кем не общался.

Горячий чай и кусок черствой (пусть и размягченной) лепёшки с сыром чуточку помогли восстановить сытость и бодрость, поэтому по свежим следам я решил всё-таки достать мамин ноутбук и поковыряться в нем. Перед глазами все ещё стояло красное от напряжения лицо Элизабет. Эта хотя бы сказала «пожалуйста», когда попросила об услуге. Не то, что… Нет, о нем я думать сейчас точно не хотел. Иначе психану и расколочу что-нибудь.

Экранчик пискнул и загорелся. Вспыхнуло приветствие, а затем появился рабочий стол с аккуратно расставленными вдоль краев папками. В папке «работа» была вся мамина жизнь: по годам расписанные исследования, какие-то архивы, бесконечное количество литературы, и в том числе составленная ею лично энциклопедия с каталогом местной микро-фауны. Я пробежал взглядом по многочисленным фотографиям крошечных рачков и улиток, рыбок и моллюсков, так похожих на Земных. Мама изучала и описывала эту живность с тех самых пор, как два с лишним десятка лет назад прилетела сюда в составе первой экспедиции. Даже когда она вернулась на Землю, родила меня и воспитывала, вырываясь сюда раз в пару лет в длительную командировку, душой она оставалась на Винтерре.

Где же эти зашифрованные архивы? Элизабет думала, что я буду рыться по всем маминым рабочим папкам? Да здесь же настоящий хаос — по крайней мере для человека, далекого от биологии. «Эти ракообразные не имеют столь ярко выраженный половой диморфизм, какой мы привыкли наблюдать у похожих видов на Земле. Альфа-особи более крупные и жизнеспособные, и именно они являются главным двигателем эволюции. Омега-особи, помимо аналогичного набора органов репродуктивной системы, имеют дополнительный яйцевой мешок, в котором вырабатываются зачатки яиц, оплодотворяемых впоследствии альфа-особью. При этом одна омега-особь не может оплодотворить другую омега-особь; наличие у нее репродуктивных органов, аналогичных альфа-особям, носит скорее рудиментарный характер, чем практический. Подробнее об этом феномене см. том 6, раздел 10 «Особенности размножения микроорганизмов Винтерры». Я сделал страшные глаза и закрыл страничку. Ни черта я в этом всем не смыслил! Какие-то альфы, омеги, половой диморфизм и прочие ругательства. Все, что я помнил из маминых рассказов, это то, что планета переживала какой-то очень жёсткий ледниковый период, и вероятно из-за этого вся уцелевшая живность здесь имела «мужской» пол, как более приспособленный к суровым условиям. Только одни самцы были реально самцы, а вторые могли играть роль самок, хотя имели тот же набор органов. Для чего они им были нужны — загадка. Для удовольствия, наверное. В общем, для моего неподготовленного мозга это было слишком сложно.

Зато я умел настраивать параметры поиска, поэтому найти запароленный архив с нужным расширением не составило особого труда. Я нажал на него, и, конечно же, высветилось окошко с просьбой ввести пароль. Я потыкал на всякий случай все то же самое, что уже наверняка перепробовала Элизабет: имена, даты, менял регистры и способы написания. Естественно, ничего из этого не подошло. Я закатил глаза. Это занятие было таким же бессмысленным, как поиск иголки в стоге сена. Взгляд мой упал на папку с названием «фотки». Чуть поколебавшись, я открыл ее, машинально пролистал несколько фотографий. В основном там был я вперемешку с местными пейзажами. Кажется, мама сохраняла себе все, что я высылал ей с Земли… На одном из изображений я остановился. На нем была моя улыбающаяся физиономия, а рядом она — хрупкая красавица-брюнетка в очках с чёрной оправой и с неизменной растрепанной гулей на макушке. Моя мама. На фото мы вместе на моем выпускном в Высшей школе. Я самодовольно ухмыляюсь из под длинной косой челки, а мама, прикрыв мокрые от счастья глаза, обнимает меня за плечи. Ровно через два дня после того, как было сделано это фото, она улетела на Винтерру, и больше нам не суждено было увидеться. Я должен был прилететь сюда через два года стажировки на Земле, чтобы меня без проблем взяли на работу… Но этот процесс ускорился из-за ее внезапной кончины. Тромбоз. Это случилось так недавно, и в то же время, было ощущение, что прошла уже целая жизнь. Целая вечность без неё, без ее улыбки и ласкового голоса, который всегда придавал мне силы жить и двигаться дальше — пусть и зачастую сквозь миллиарды километров.

Сквозь мутную пелену, застилавшую глаза, я оглядел комнату, словно оказался здесь впервые. Мои вещи валялись вперемешку с мамиными; ее портрет по-прежнему стоял на тумбе возле кровати, но я был так занят и так вымотан в последнее время, что перестал его замечать. И небольшая аккуратная ваза рядом — ее прах. Я схватил его, прижал к себе и неожиданно для самого себя разрыдался. Оно вырвалось само, а я сидел и ничего не мог поделать: руки дрожали, слёзы лились ручьём, а в груди словно разверзлась едва затянувшаяся рана, и она дико, невыносимо болела. Я прижимал к себе урну, словно пытался заткнуть ею эту рану, и хрипло шептал о том, как мне ее не хватает и как, черт возьми, мне было одиноко в этом новом мире!

Через какое-то время, окончательно обессилев, я и уснул — в слезах, соплях и в бесконечной жалости к самому себе.

— Алиссен, мне правда так стремно от того, что случилось в клубе! — Дэниел виновато ерзал на сиденье. — Знал бы, что Роб принесет с собой эту дрянь, не стал бы тебя с собой тащить. Сильно тебе досталось?

— Выжил, как видишь, — я невесело усмехнулся. Досталось мне в ту ночь будь здоров, только не в том смысле, в каком он спрашивал. Мы сидели в уютной китайской кафешке и ждали свой заказ. Сообщению от Дэниела я удивился, но был ему очень рад — особенно когда тот пригласил отведать какую-то дико острую китайскую лапшу.

— Понимаешь, Роб решил, что это ты донёс копам на нас, — понизив голос, продолжил Дэнни. — А тебя, типа, забрали с нами для прикрытия…

— Какой бред, — проворчал я. — Во сне я, что ли, им доносил? Меня вырубило почти сразу же.

— Да понимаю, что бред! — горячо согласился Дэнни. — Только мы же все пьяные были, да ещё и под кайфом не особенно соображали.

— Ладно, забей, Дэн, — я вяло пихнул его в плечо. — Все это уже в прошлом. Как там у тебя дела с Адель?

Тот покраснел и принялся усиленно чесать затылок, глядя куда-то в сторону.

— Не отвечай, если не хочешь, — прибавил я. — Я просто спросил.

— Да не, не в этом дело… Она спрашивала меня о тебе пару раз.

— Да ладно? Вот черт.

— И отец спрашивал. Мне влетело за тот раз… а потом за то, что я ничего ему про тебя не сказал.

— Почему? Какая ему разница?

— Не знаю, — пожал плечами Дэнни. — Может, по старой дружбе с твоей мамой. Моя вот каждый раз бесится, когда он упоминает Лиану Майер. Такое ощущение, что ревнует.

— Забавно, я вот от своей ничего о твоём отце не слышал. А что он говорит об этой всей протестной движухе?

Дэниел неопределенно махнул рукой.

— Говорит, что в любом обществе всегда найдутся недовольные. Колонии всего несколько лет, понятное дело, что отдельные слои населения будут неудовлетворены. Сенат выслушает представителей профсоюзов, открыты пункты приёма горожан. Каждый может оставить жалобу и получить на неё ответ.

— Дэн, я работаю в полицейском участке и много чего слышу. То, что творилось, не похоже на выслушивание граждан — скорее на затыкание ртов.

Тот лишь пожал плечами, типа, «за что купил, за то и продаю».

Подошёл официант и вручил нам по огромной миске лапши. Я открыл крышку, и в лёгкие проник необычный пряный аромат. Рот тут же наполнился слюной, а вот желудок как-то подозрительно сжался, и к горлу подступил ком.

— Все нормально? — спросил Дэнни, покосившись на меня. Его губы уже были вымазаны коричневатым соусом, и я вдруг понял, что мне срочно нужно бежать в туалет.

— Я сейчас вернусь, — выдохнул я и, стукнувшись об угол стола, выбежал из зала.

Спустя несколько минут, умытый и с дрожащими от слабости коленями, я вернулся за столик.

— Алиссен, что с тобой? — спросил Дэниел с непривычной для него серьёзностью.

— Жрать хочу, — раздраженно ответил я, разрывая пакетик с палочками.

— А я подумал, что от вида еды тебе стало плохо… Без обид, но выглядишь ты неважно. И вообще… — он совсем смутился и речь свою произносил, гипнотизируя тарелку. — Ты изменился за то время, что мы не виделись.

— Да ну? — я мрачно жевал лапшу. Было неплохо, невзирая на то, что мой пустой желудок пару минут назад вывернуло наизнанку в туалете. Пожалуй, больше не стоило доводить себя до такого голода. Дэнни же не унимался и продолжал гнуть свое.

— Грустный какой-то стал и бледный. Раньше казался более… уверенным в себе, что ли. Вот я и подумал, вдруг что-то случилось. Влюбился, например?

Я застыл с поднесёнными ко рту палочками. Такой проницательности от этого парня я ожидал меньше всего. И очень не хотелось выглядеть перед ним слабаком. Но, кажется, уже поздно. Наверное, я действительно сдал за последнее время, если это так уж бросается в глаза. А надевать на себя маску самоуверенности становилось все сложнее и сложнее, когда тот, о ком ты день и ночь думаешь, совсем тебя не замечает. И, к тому же, перестал появляться на работе. Я даже слышал, как лейтенант Рамирес говорил об увольнении сержанта Крюгера, если тот в ближайшее время не объявится. А ещё я боялся, что с ним что-то случилось: например, попался на растерзание толпе протестующих… Но в последние дни в Городе царило затишье — в отличие от моей души.

— Угадал, — Дэнни авторитетно кивнул головой.

Я устало прикрыл глаза и нехотя подтвердил его догадку.

— Угадал.

«Бум-м-м!»

Снаружи вдруг что-то оглушительно громыхнуло. Стёкла в окнах угрожающе загудели, за соседним столиком испуганно вскрикнула женщина.

— Это что было? — округлил глаза Дэн.

— Похоже на взрыв, — сказал я, напряжённо всматриваясь в даль освещённой неоновым светом улицы. Ни черта не было видно: только испуганные люди, в панике оглядывающиеся по сторонам. В ту же секунду раздался ещё один хлопок, и окно над нашими головами лопнуло.

— Алиссен! — крикнул в испугеДэниел, когда я на каком-то инстинкте отпихнул его от обрушившейся на сиденье стеклянной массы. Кричали посетители, кто-то кинулся на пол и забился под столы. Я, схватив приятеля за руку, бросился из ресторанчика прочь на улицу, которая вдруг резко опустела — но это было обманчивым впечатлением, потому что бродившие по ней до этого люди кинулись прятаться к зданиям и жались к деревьям, не понимая, с какой стороны ждать угрозу.

Откуда-то с соседнего квартала доносился нестройный гул тысяч голосов, хлопки и взрывы. Натужно выли сирены.

— Что происходит? — прошептал я, озираясь. Сзади сдавленно ойкнул Дэниел: кажется, я слишком сильно сжал его руку.

— О, извини, — я поспешно отпустил его, и он тоже бросился к дереву, к кучке других испуганных людей. Любопытство или интуиция потянула меня вглубь, в Центр, к Сенатской площади, откуда и слышался шум.

— Куда ты? — окликнул меня Дэниел, но я не стал оборачиваться в надежде, что у того хватит мозгов сесть в машину и поехать домой. Ведомый непонятным чувством, словно мотылёк к фонарю, я направился к площади, обходя припаркованные машины и осторожно выглядывающих отовсюду людей.

— Что там творится? Кто-нибудь знает?

— Мария! Мари-и-ия!..

— Митинг какой-то… Только народу в этот раз — тьма. Половина города на площади, не иначе!

— Ребят, я иду! Вы с нами?

— Мария!!!

— Началось…

— Слышали, как жахнуло?! Все стёкла повылетали! Кому ущерб предъявлять?

— Может, сейчас, наконец, Сенат зашевелится…

Меня толкали, оббегали, пытались оттеснить; но я всё-таки попал к Сенатской площади и открыл рот, едва осознав масштаб увиденного.

Тысячи… нет, десятки тысяч горожан столпились на огромной площади перед зданием Сената, толпа гудела и качалась, над головами летали беспилотники, светили ввысь прожекторы и надсадно ревели усилители. Творился какой-то неописуемый хаос.

— …обманывали нас! Преступный захват власти! Они нам — не нужны!

Толпа взревела.

— Не нужны!

Снова рёв тысяч голосов.

Я завертелся, с высоты своего скромного роста пытаясь сориентироваться в пространстве и разглядеть, откуда доносился голос оратора. Гигантский экран в углу площади замерцал и вдруг загорелся. На нем высветилась самодельная сцена с трибуной, подсвеченная несколькими прожекторами. Изображение было нестабильным, мигающим, и я догадался, что управление экраном перехватили только что дистанционно, вероятно, сами протестующие. На трибуне стояли несколько человек в штатском, один из них надрывался, выкрикивая слова, которые охотно подхватывала толпа. А подле оратора, сурово оглядывая толпу, стоял… Фритц! Сердце мое болезненно ухнуло куда-то вниз, я одновременно испытал какое-то облегчение и ужас. Черт возьми, что ты там делаешь, Фритц?!

— Они считают, что все рычаги власти у них руках! Но! Глядите на этого человека! — выкрикивающий речь мужчина положил руку на плечо Фритца. — С нами полиция! Среди полицейских тоже есть порядочные люди, которые больше не могут оставаться слепыми и поддерживать власть!

— У-у-у!!! — заревела толпа, когда Фритц Крюгер демонстративно засунул руку в нагрудный карман, вытащил свой полицейский значок и продемонстрировал его. Открыв рот, я завороженно глядел на экран, продолжая инстинктивно двигаться куда-то вперед.

— С нами — учёные! Которым не дают заниматься исследованиями! Которым пытаются заткнуть рты! — он положил руку на плечо женщины, которая в свою очередь, помахала толпе рукой.

— С нами — все вы, уважаемые граждане Винтерры! Свободной Винтерры! Винтерры, которую мы с вами построим своими руками!

— А-а-а!!!

Где-то совсем рядом громыхнул выстрел, и я шарахнулся в сторону от неожиданности. Толпа продолжала кричать, но уже не так стройно и торжественно, как несколько секунд назад. Где-то совсем недалеко начиналась какая-то непонятная потасовка. Раздавались панические голоса, слышались выстрелы.

— Военные! Это военные! — закричал кто-то над самым моим ухом, и несколько человек бросились врассыпную. Со стороны стрелявших, я с ужасом увидел приближающуюся колонну военной техники. Медленно и неумолимо на нас надвигались броневики, а параллельно — цепочка солдат вперемешку со спецназом, выставив перед собой щиты и размахивая дубинками. Люди разбегались прочь. Меня тут же подхватило движение толпы и стало оттеснять к центру площади. Поднялся невообразимый шум, оратор продолжал что-то вещать со сцены, над нами роились дроны, где-то шумел вертолёт, что-то снова оглушительно взорвалось… Совсем рядом затрещала автоматная очередь, и отчаянные крики усилились; краем глаза я увидел ту самую сцену и то, как толкавший речь рухнул, как подкошенный, с простреленной грудиной. Остальные заметались, пригнувшись от пуль, и нырнули в толпу.

— Фритц! — заорал я во всю глотку. — Фри-итц!!!

Я не надеялся, что он услышит меня в этом адском шуме — да я и сам не слышал собственный голос. Меня отнесло ещё ближе к сцене, и я отчаянно метался и подпрыгивал в попытке разглядеть его в трепыхающейся и озлобленной массе людей.

Где-то совсем недалеко я вдруг услышал, как знакомый яростный голос зычно отдает команды.

— Оттесняй, оттесняй! Р-равняйсь! За мной! А-атставить! Оттесняй и назад! Все назад!!!

— Фритц! — сдавленно крикнул я, из последних сил бросаясь на голос, продираясь сквозь осатаневшую беспорядочную толпу, получая локтями в лицо, в бока, уворачиваясь от летящих кирпичей и инстинктивно прикрывая голову. Я успеваю заметить, как Фритц схватывается с одним из спецназовцев, забрав у того щит, при этом что-то орет и пытается (довольно безуспешно) организовать бегущую толпу. Я, тяжело дыша, останавливаюсь в десятке метров от него и чувствую, как что-то громадное, тёмное и тяжелое словно бы спускается с неба и накрывает меня: я больше не могу вздохнуть, в глазах рябит, в ушах нарастает странный шум… Спустя мгновение я теряю сознание и стремительно падаю навстречу усыпанному осколками асфальту.

====== Часть 5 ======

Комментарий к Часть 5 Уважаемые читатели, прошу прощения за такую дикую задержку главы. Но мне нужно было написать сразу несколько глав, прежде чем публиковать их сюда. Так что процесс выкладки снова пошёл :)

Какие-то голоса назойливо проникали в сознание, и я раздраженно поморщился. Хотелось спать ещё и ещё, под мягким одеялом было тепло и уютно. А голоса все не умолкали, так что мне захотелось встать, прикрикнуть на них и напомнить, что они, вообще-то, тут не одни. А, собственно, тут — это где? Этот простой вопрос поставил сонный мозг в тупик, и мне пришлось разлепить глаза.

Просторное гулкое помещение. Не похожее на жилое, но судя по висящему на стене экрану, столу с кучей разбросанных бумаг и объедков, а так же дивану посередине, на котором я и спал — обитаемое. Я откинул одеяло, привстал с постели и зашипел: минувшая потасовка напомнила о себе ломящей болью в теле. И когда я последний раз ощущал себя полностью здоровым? Я, слегка пошатываясь, обошёл помещение и вышел в темный коридор. Голоса стали громче, а в одной из выходящих в коридор комнат горел свет.

— Крамер предупреждал, что так может случиться. Мы знали, на что шли.

— Не думаю, что он хотел быть застреленным! Даже бронежилет не надел! Я не ожидала от вас такой безрассудности! — возмутился женский голос.

— Людям нужно было увидеть его вживую. Иначе за кем им идти? Кого поддерживать — картинки в Сети? Бронежилет означал бы, что мы боимся, — рассудительно заявил кто-то.

— По-твоему, Крамер принёс себя в жертву намеренно? Во имя Революции? Чушь какая-то, — не унималась женщина.

— По-моему, в чем бы ни была его задумка, это сработало. Видели, как народ переполошился? Да, они все ещё боятся Сенат, но по крайней мере они видят, что нас — много. Что мы реальные, а не кибер-террористы, как вещает Сенатская пропаганда.

— Если мы мы каждый раз будем так подставляться…

Мое появление в дверях прервало дискуссию. За заваленным планшетами, документами и компьютерами столом расположилась группа людей, которые с недоумением уставились на меня. Чуть поодаль сидел Фритц Крюгер, хмуро глядел на меня и кусал палец. В разговоре он не участвовал: по крайней мере, я не слышал его голос.

— Это еще кто? — спросила женщина. Я узнал ее: именно она накануне стояла на площади вместе с оратором, которого подстрелили.

— Наш информатор, — сказал Фритц, встал со своего кресла и поспешно зашагал в мою сторону, — предоставил Сопротивлению ценные сведения…

— А здесь, в Штабе, он что делает? — спросил кто-то из-за стола. Я открыл было рот, чтобы спросить то же самое, но Фритц решительно взял меня за плечи и принялся вытеснять из комнаты.

— Укрывается, как и все мы, — бросил он через плечо, — Алиссен тоже работал в Полицейском управлении. Под мою ответственность, в общем.

С этими словами он пропихнул меня обратно в помещение с диваном и захлопнул за нами дверь.

— Что значит «работал»? — возмутился я. — Я не увольнялся и не собираюсь!

— Угомонись, — осадил меня он. — Мне нужно было объяснить твоё присутствие здесь.

— А мне объяснишь?

— Объясню. Как только закончится собрание, я приду и поговорим.

— Фритц! — я вцепился ему в руку, потому что он уже собрался снова выйти в коридор.

— Ну что? — раздраженно спросил он.

— Какие ещё сведения я тебе передал? — с подозрением спросил я. — Те файлы в Полицейском управлении?

— Да. И я не думаю, что тебе пока что стоит туда возвращаться. Особенно после того, как по новостям показали, что находящийся в розыске перебежчик Крюгер вырывает твое безвольное тело из лап спецназа.

— Вот как? — озадаченно пробормотал я. — Погоди, так что с теми файлами? Это что, было не для задания?

— Для задания. Только Штаба Сопротивления, — криво ухмыльнулся Фритц.

— Значит ты меня использовал? — яростно зашипел я, испытывая острое желание врезать этой нахальной роже.

Он притянул меня к себе и заткнул поцелуем. Я протестующе замычал, но подобно героиням дурацких любовных фильмов вскоре сдался и, продолжая бессильно злиться, слегка прикусил его требовательный язык зубами.

— Сиди тихо, я скоро вернусь, — приказал Фритц, оторвавшись наконец от моих губ. — Душ и туалет в углу за дверью.

— Ладно, — буркнул я и не без удовольствия отметил про себя, как от его лицо раскраснелось от возбуждения.

Минут пять я бродил по комнате, изучал обстановку и заглядывал в валявшиеся на столе бумаги. Какие-то планы, чертежи и счета — все это было мне неинтересно. Поэтому я всё-таки отправился в душ и провёл там минут двадцать, от души вымылся и побрился найденным на полке станком, надеясь, что тот принадлежал Фритцу, а не кому-то ещё. За это время разбушевавшиеся эмоции поутихли, и когда я увидел Фритца в дверях комнаты вновь, то уже не так кипятился. Поэтому, оставшись в одном полотенце, нахально плюхнулся на диван.

— Обосновался? — полюбопытствовал Крюгер, беззастенчиво меня разглядывая. — Ты, кстати, проспал почти сутки.

— Серьезно? — Слегка кружилась голова и мутило, и я откинулся на спинку дивана. — Нихрена себе.

— Что ты делал на митинге? — строго спросил он, скрестив руки.

Я нахмурился, вспоминая. Голова едва соображала.

— Я был в центре. Услышал взрывы — и меня потянуло на площадь. А там увидел тебя и…

— Потянуло, значит, — сухо сказал Фритц и почему-то обреченно вздохнул.

— Я не знаю, как иначе это объяснить. Когда дело касается тебя, со мной такое постоянно. Чувствовал, что мне туда нужно, и все.

Он продолжал внимательно смотреть на меня. Сложно было прочитать что-то в этих бесцветных глазах. Я вдруг понял, что очень давно не виделся с ним вот так, наедине: захотелось протянуть руки, погладить поросший жёсткой щетиной подбородок, коснуться губами широкой шеи, вдохнуть полной грудью его запах…

Когда, черт возьми, я стал так зависим?

— Я понимаю, — медленно произнёс Фритц. — Там, на площади, я тоже тебя почуял. Странно: больше никого я так не чувствую. И мне сразу сносит крышу. Какой-то бред! Твоё присутствие…

— Сводит с ума, — подсказал я.

Фритц криво усмехнулся и подошёл ко мне вплотную.

— На чем мы там остановились? — вкрадчиво поинтересовался он и стянул с моих бёдер полотенце.

Я же в долгу не остался: с силой потянул его за край пиджака, заставив буквально улечься сверху. Он был таким тяжёлым, что из моей передавленной груди вырвался невольный стон. Это, кажется, распалило его окончательно, и он принялся расстегивать свою ширинку и приспустил штаны. Пара мгновений — и он уже был во мне. Я ощущал дрожь его тела, и до странного приятно было тереться обнаженной кожей об его одежду.

— Вот так вот сразу, без п-подготовки? — выдохнул я.

— В прошлый раз ничего не понадобилось, — прохрипел на ухо Фритц и принялся медленно и широко двигаться.

— Это… странно, — простонал я, — обычно… ох… нужна хотя бы…

— Заткнись, — хрипло прошептал он и прикусил за шею так, что я позабыл дышать. К черту смазку и прочее: все случилось так естественно, словно — как бы нелепо это ни звучало — мы с ним были созданы для этого.

— А пожрать здесь можно? — полюбопытствовал я, привстав в ворохе одеял. После длительного диванного марафона желудок сводило от голода.

— Корми тебя теперь… — проворчал Фритц Крюгер, защелкивая ремень на брюках.

— Чего? — вскинулся я. — Раз трахаешь, так хоть корми. Все равно без работы оставил.

— На войне все средства хороши, — пожал плечами Фритц. — Прежней Винтерра уже не будет, так что не переживай за работу. При новом правительстве она у тебя обязательно найдётся.

Его холодная рассудительность снова меня взбесила.

— Что за херня, Фритц?

— О чем ты? — выгнул он бровь, надевая куртку. Мне показалось, он собирался свалить.

— Как тебя туда занесло? — я указал рукой в сторону двери Штаба. — Ты же полицейский. Закон, порядок и все такое.

— Все верно. Но законы нужно менять, если от них нет пользы. И иногда при этом приходится жертвовать порядком.

— И как давно ты сменил сторону?

— Ничего я не менял. Я пошёл служить в полицию в надежде, что все можно решить иначе. Но, как показала практика, исправить текущий порядок можно только силой.

— Какой ещё силой? — я не верил своим ушам. — Вы там с ума посходили, революционеры? Разве мы сюда прилетели воевать?!

— Алиссен! — рявкнул Фритц, и мне пришлось замолчать. Затем он взял себя в руки, нехотя стянул куртку и облокотился на диван рядом со мной. — Я забываю, что ты здесь недавно и многого не знаешь.

— Ну так расскажи мне, и я буду знать. Я же твой «информатор», — я выделил последнее слово. Фритц пропустил это едкую вставку мимо ушей.

— Ты же не думаешь, что здесь все так радужно, как в рекламе, которую крутят на Земле?

— Не думаю, — процедил я, укутываясь в кокон из одеяла. — Я ж не совсем идиот. Но кроме работы я и правда ничего не видел. Такая вот у меня скучная жизнь. А ты так внезапно исчез после нашего последнего разговора! Я боялся, что с тобой что-то случилось.

Фритц мрачно поглядел на меня, словно раздумывал, что на это ответить. Фактически, я признался, что он мне небезразличен. После небольшой паузы он заговорил.

— В тот вечер нас вызвали на Северо-западные рудники, утихомирить взбунтовавшихся рабочих. Нелегко поверить, что в том раю, который рисовался всем на Земле, нашлось подобное место. Парни стали настоящими рабами корпорации, занимающейся добычей металлов. Душные пещеры, обвалы, тяжеленные роботы, постоянно требующие обслуживания, двенадцатичасовые смены и смехотворная зарплата. Корпорация постоянно ужесточала условия: что оставалось делать рабочим, кроме как бунтовать? Любое недовольство было чревато увольнением, а это — прямой билет на Землю. Обратно не хотел никто, тем более те, у кого уже были семьи и дети. Согнали полицию, военных, разрешили применять оружие… — глаза Фритца горели недобрым огнём. — Я видел сомнение в лицах офицеров: не все там такие дураки. Это была очень долгая и тяжёлая ночь, после которой нужно было тащиться на работу и сочинять рапорт для Рамиреса. Тогда я и понял: не могу больше притворяться, что служу интересам Сената и выполнять эти нечеловеческие приказы. А знаешь, сколько таких отдаётся ежедневно? Десятки! Правительство сходит с ума, пытаясь заткнуть все дыры в этом тонущем корабле. Черт возьми, я даже не знаю, с чего начать. Ты знал, например, что с рождаемостью творится какая-то дичь?

Я отрицательно покачал головой.

— Ха, это отдельная тема, — азартно продолжил Фритц. — Катрина говорит, что девочки практически перестали появляться на свет. При том, что здесь женщины беременеют подозрительно легко, даже те, у кого стоял диагноз «бесплодие»! У нас бум рождаемости в последние два года. Но! Девяносто процентов младенцев, родившихся на Винтерре — мальчики. Не кажется подозрительным? Простые люди не особо пока замечают: многие приезжают уже беременные девочками, либо привозят маленьких детей с собой. Но слухи уже расползаются. А что говорить про врачей, которые видят все это лично? Естественно, возникают вопросы. И что делает наш Сенат с докладами врачей? Засекречивает! Всего три года, как налажено переселение, а у нас уже назревает демографическая катастрофа. А они думают только о том, что богатые туристы с Земли, узнав о таком, передумают вливать бабки в свои будущие дома и в казну Города. Учёным запрещено публиковать свои исследования чуть ли не под угрозой смерти. Что мы хотим, говоришь? Честности. Справедливости! Достойных условий жизни и труда! Город был построен не для того, чтобы обслуживать кучку олигархов в их тропическом гнездышке, он был создан для простых людей…

— Что ты имеешь в виду? — спросил я. Фритц уже не был похож на того наглого туповатого сержанта, которого я увидел впервые в свой первый день на Винтерре. Он был красноречив и уверен в себе; его пламенная тирада завораживала. Не здесь он должен был ее произносить, не одинокому голому зрителю, завёрнутому в одеяло, а многотысячной толпе, вроде той, что собралась на Сенатской площади пару дней назад.

— Я имею в виду, что проект «Винтерра» был первоначально создан правительствами трех европейских стран как своего рода ковчег для собственных граждан. Всех, независимо от статуса и материального положения! Первые экспедиции и исследования планеты, создание метеокупола и строительство Города были произведены за счет бюджета наших стран. За счёт налогоплательщиков! Это уже потом каким-то невероятным образом все утекло к частным инвесторам — и началось: курорты вместо социально значимых объектов, виллы вместо нормального, массового жилья, эти чертовы никому не нужные джунгли в одном отдельно взятом районе, упразднение научно-исследовательских институтов и превращение большей части граждан в обслуживающий персонал!

Я слушал его, затаив дыхание. Фритц тяжело опустился на диван рядом со мной и опустил голову.

— Я не думал, что все обернётся убийством Крамера на площади, — устало сказал он. — Он был хорошим лидером. Все эти забастовки и митинги были стихийными, совершенно случайными. Они прорывались то тут, то там, как гнойники. И они продолжают набирают оборот, так же, как и Сенат все туже и туже завинчивает гайки. Рано или поздно народ не выдержит, и произойдёт взрыв — так пусть этот взрыв будет управляемым! Нужен был кто-то, кто поведёт людей за собой, выстроит единый фронт Сопротивления — только так можно подорвать Сенат с его военной машиной. В этом я с Катриной согласен: план был опрометчивым. Нужно было ещё поработать в Сети, наладить каналы связи, которые не будут контролироваться Сенатом… А теперь они в панике ищут того, кто может заменить Крамера.

Он встал, снова надел куртку и уже на выходе из комнаты обернулся. Я задумчиво гипнотизировал стену и старался переварить все то, что только что услышал, поэтому не сразу понял, что он спросил.

— Алиссен! — прикрикнул он. Я встрепенулся и очнулся от своих мыслей. — Я спросил: что тебе взять поесть?

— Ох… соленого хочется. Рыбу! И… м-м… Что-нибудь шоколадное.

Фритц как-то странно покосился на меня, но спустя сорок минут вернулся с большим бумажным пакетом из доставки. К тому времени я оделся, прибрался на журнальном столике и сложил одеяло в стопку. Голова моя гудела от рассказа Фритца. И чем больше я об этом думал, тем больше у меня возникало вопросов и тем сильнее росло беспокойство внутри. Что-то многовато перемен для последних месяцев: смерть мамы, перелёт на Винтерру, новая планета, новая работа, новая жизнь! Ещё и эта странная одержимость Фридрихом Крюгером, который был полицейским, а теперь, черт подери, готовит на этой самой планете самый настоящий государственный переворот.

Завидев еду, я вскочил и бросился к пакету. От голода дрожали руки.

— Вот это другое дело! Спасибо! — Я принялся разрывать аппетитно пахнущую промасленную упаковку. — Поешь со мной?

— Нет, мне пора в Штаб, — сказал Фритц и поглядел на часы.

— Опять?

— Мне нужно работать, — отрезал он. — Иначе пробудем в таком подвешенном состоянии ещё очень и очень долго.

— Понял, понял… — вздохнул я. Внезапно кольнула мысль, которая вызвала очередной панический спазм. — Слушай, Фритц… А ты сам-то не собираешься занять место Крамера?

— Не говори ерунду, — раздраженно бросил он и взялся за ручку двери. — Я хочу помочь Сопротивлению, чем могу. Но я не политик и уж тем более не народный вождь. И вообще: хватит на сегодня вопросов! Когда я вернусь, ты должен будешь сказать мне: останешься ли ты здесь, в Штабе, или же мне отправить тебя домой. Но учти: я не ручаюсь, что за пределами этого места ты будешь в безопасности.

Дверь за ним захлопнулась. Я принялся жадно поедать необычайно вкусную рыбную запеканку, запивая ее газировкой, и ещё до того, как шаги Фритца растворились в тишине коридора, я уже знал, что отвечу.

Дни летели за днями. В Штабе кипела жизнь: по несколько раз на дню кто-то приходил и уходил, устраивались бесконечные совещания, переговоры и видеоконференции. Вопреки моим ожиданиям, Фритц и тогда регулярно пропадал на заданиях. Порой я видел его лишь когда тот приходил ночевать. Откровенно говоря, это был один из самых сложных периодов в моей жизни. Казалось бы, ничего такого: ел и спал себе спокойно, помогал Штабу чем мог (в основном налаживал Сеть и обслуживал техническую часть), на заданиях не рисковал и даже выходил гулять на территорию заброшенной лаборатории, в которой мы и располагались. Но жить и делить постель с настолько закрытым и непредсказуемым человеком оказалось тем ещё испытанием для моих нервов. Иногда он хищно набрасывался на меня там, где заставал, а бывали дни, когда он обрывал любые мои попытки с ним заговорить. «Не собираюсь играть в эти глупые игры, поэтому давай уясним сразу: у нас необъяснимая физическая потребность друг в друге. Поэтому остаётся принять это как факт и не растрачиваться на пустые разговоры. Когда-нибудь мы с этим разберёмся» — вот, что сказал мне однажды Фритц, после чего отвернулся и захрапел.

После этого я тихонько выбрался из под одеяла, оделся и долго сидел на крыше лаборатории, созерцая мутное свечение Города над деревьями. Он был прав — я не мог не признать этого. Но игнорировать то, что с моей стороны потребность была не только физическая, было очень сложно. Гордость не позволяла открыться этому человеку. Я боялся услышать в ответ насмешку или пренебрежение. Дай он хоть намёк на то, что я был тогда для него не просто объектом для удовлетворения плотских желаний! Но Фритц, прямой как танк, не умел намекать. Он делал так, как умел.

====== Часть 6 ======

— Доктор, можно вас на пару слов? — обратился я к экрану после очередной видеоконференции, пока собеседник не отключился.

— Да? — пожилой мужчина в белом халате близоруко сощурился и всмотрелся в мое лицо.

— Может, вы мне что-то посоветуете? — я понизил голос. — У меня странное самочувствие в последнее время. Когда я голодный, меня сильно мутит, особенно по утрам. Как только поем — сразу становится легче. Но мне совсем не хочется есть, когда так тошнит! А ещё от вида некоторых продуктов прям воротит. Да что там от вида… Стоит мне, например, подумать о мясе — сразу тянет блевать. Что это за хрень такая?

Доктор хмыкнул, подвигал подбородком, ещё раз внимательно взглянул в экран.

— Вы сейчас мне описали классическое проявление токсикоза. Скажите, пожалуйста, у вас, наверное, жена или подруга беременны?

— Чего? — озадаченно переспросил я. — Нет, у меня никого нет, тем более беременных.

— Хм… Вообще в окружении беременных нет?

— Нет!

— Значит, не синдром кувад. Это было бы гораздо проще. А так я бы посоветовал обследоваться. Это может быть как нарушение работы ЖКТ, так и психоневрологическое проявление. К сожалению, дистанционно я вам не помогу: лучше приехать в нашу клинику. Правда, из-за забастовок мы принимаем только экстренных больных… Но мы что-нибудь придумаем.

— Черт… Ладно, я постараюсь как-нибудь. Спасибо.

С несчастным видом я отключил видеосвязь. Токсикоз, мать вашу. Очень смешно. Я опустил голову на стол. Нужно было собрать все барахло, отключить и расставить по местам. Сил не было совершенно: как будто где-то внутри сели батарейки… Кое-как я закончил возиться с оборудованием и потащился в туалет. Там, как обычно, расстегнул джинсы, машинально глянул вниз, чтобы убедиться, что попаду куда надо, и вдруг застыл. То, что я принял за складку на старой футболке Фритца, в которую был одет, слегка закрывало обзор, и я попробовал привычным движением ее одернуть. Однако это была вовсе не одежда: обзору помешал мой собственный живот, странно выпятившийся в районе пупка. Я непонимающе нахмурился и провёл по нему рукой. Спешно отлил, кое-как застегнул ширинку (с каких пор это стало так сложно?) и подошёл к зеркалу у раковины. Затем задрал футболку и уставился на живот. Уж не знаю, что я ожидал там увидеть. Покраснение? Синяки? Просвечивающую сквозь кожу опухоль? Я не мог так отожраться на привезённой в Штаб еде. Это было невозможно! Тем более с этим долбанным пищевым расстройством, из-за которого теперь ел в разы меньше. Я вспомнил, что у дрыщей тоже может вырасти пивное пузо, и с отвращением принялся себя щипать, пока сердитый внутренний голос (почему-то это был голос Фритца) не напомнил, что пиво и вообще алкоголь я в последний раз видел месяца четыре назад. Я повернулся боком и поглядел на два отчетливых кубика пресса под рёбрами и на то, как пониже них живот странным образом округляется между чуть выпирающими тазовыми костями.

Нет. Если мой вес и изменился за последнее время, то только со знаком «минус». Остаётся только неведомая проблема со здоровьем. Почему-то упорно казалось, что она была связана с моим отвратительным самочувствием и аппетитом. Я ещё раз ущипнул живот и сморщился от боли. Ни грамма жира. Только тонкая натянутая кожа и тугие мышцы под ней. Тревога накатывала липкими, холодными волнами. Меня снова замутило, и я закашлялся, дрожащими руками облокотившись о раковину.

Вновь безумно захотелось к матери. Она бы меня выслушала, обняла и сказала, что все будет хорошо. Что это просто недомогание, а живот… Подумаешь, может, спина чуть искривилась, мышцы ослабли от сидения в Штабе, да что угодно! И вовсе я не болен, не одинок, она рядом и ободряюще улыбается. Я крепко зажмурился, чувствуя, что задыхаюсь. Здесь, в уборной, было очень тесно. И в огромном здании Штаба тоже было тесно. Захотелось сбежать. Почему я здесь, а она… ее прах в пустой квартире, брошенной на произвол судьбы? А если квартиру ограбят, взорвут или просто отдадут другим жильцам, что будет с урной? Просто выбросят в мусорку? В тот же момент мне вдруг захотелось разрыдаться, так что пришлось изо всех сил закусить губу. Я не могу так ее бросить. Мысленно приказав себе успокоиться, я решительно направился в комнату.

Фритц корпел за столом над электронными картами и какими-то документами. Я видел, как тяжело даётся ему бумажная работа, ведь в полиции он привык быть «в полях»; однако сейчас, когда активных боевых действий не проводилось, Штабу гораздо полезнее была именно стратегическая работа — чем он в последнее время и занимался. Когда я вошёл, он и ухом не повёл. Я знал, что в такие моменты его лучше не беспокоить. Так что молча принялся одеваться и складывать в рюкзак барахло, которым едва успел разжиться. Фритц тихонько ругался и что-то досадливо шипел, листая бумаги. Затем уронил голову на скрещённые руки и тяжело вздохнул. Как же он, должно быть, устал... Бессонные ночи, постоянная нервотрёпка, неудачи, которые преследовали последнее время Сопротивление, отметились первыми седыми волосами на его висках. Его обычно прямые плечи сейчас устало ссутулились, и он больше не был тем буйным молодым сержантом, который психовал от нахождения со мной в одной комнате.

Я понимал, что ему сейчас не до меня. Я знал его отношение ко всем этим «глупостям». Но мысль о том, что я уйду и, возможно, больше его не увижу, заставила меня забыть обо всем. Я подошёл к нему сзади, набрался смелости и обнял. Нагоняя не последовало. С минуту мы молча сидели так, затем я погладил его колючий затылок, поцеловал в шею и прошептал: «Ты справишься, Фритц Крюгер. Я верю в тебя и в то, что ты делаешь». Он так и продолжал сидеть, и я даже подумал, что он спит. Но когда я встал, застегнул куртку и надел рюкзак, он всё-таки обернулся и поднял на меня мутный взгляд.

— Куда ты? — хрипло спросил он.

— Мне нужно уйти.

Фритц непонимающе таращился на меня.

— У меня есть дело в Городе. Не могу торчать здесь, когда… В общем, это личное.

— Ты понимаешь, что находишься в розыске? — вкрадчиво поинтересовался Фритц. Глаза его были красными и воспалёнными. — Что в Городе военное положение, повсюду патрули и шляться просто так — глупо и безответственно?

Я кивнул, глядя себе под ноги.

— И все же дело настолько важное, что его не отложить, — подытожил он.

— Да, — упрямо буркнул я.

— Ладно. — Фритц развёл руками и вдруг встал. — Тогда жди здесь, я буду готов через пять минут.

— Что? — тупо переспросил я. Такого поворота я точно не ожидал.

— Я говорю, что сейчас соберусь и выходим.

— Но… — я не мог поверить своим ушам. — А как же твоя работа, Штаб?

— Мне все равно нужно отвлечься. Иначе я здесь свихнусь взаперти. И вообще: один ты не пойдёшь, это слишком опасно, — закончил он тоном, не терпящим возражений.

Я лишь растерянно улыбнулся.

До Научного городка мы добрались без приключений. Я поразился переменам, произошедшим в Городе за то время, что я провёл в Штабе: пустынным улицам, выставленным на дорогах блокпостах, редких испуганных прохожих. В подконтрольных Сопротивлению районах было немного веселее — но и холоднее.

— Нам поступила информация, что Сенат раздумывает над тем, чтобы отключить метеокупол, — мрачно объяснил Фритц. — Пока не понимаю цели такой операции, но всякий случай мы готовим сеть автономно отапливаемых убежищ.

— Надеюсь, они не понадобятся, — произнёс я и с опаской поглядел на кружащиеся в свете фонарей снежинки.

— Кто знает. Нужно быть готовым ко всему. Сенат сейчас напоминает загнанного в угол зверя: рычит, кусается, но понимает, что окружён и шансов у него не осталось.

— И именно в таком положении зверь наиболее опасен, — задумчиво сказал я.

— О том и речь.

— Ну расскажи хоть, зачем мы здесь, — сказал Фритц, когда мы наконец попали в квартиру.

— Вот, — сказал я, аккуратно беря в руки вазу. — Это моя мать. Можешь считать меня идиотом, но мне нужно было забрать ее отсюда. И я хотел бы… ну… развеять ее прах где-нибудь за Городом. Она любила местную природу. А если со мной что-то случится, это некому будет сделать.

Фритц молча кивнул и прислонился к входной двери в ожидании. Я взял с собой мамино фото в рамке, затем подошёл к столу, открыл ящик и достал оттуда ее ноутбук. Перемотав вазу с прахом полотенцем, я осторожно уложил ее, ноутбук и фотографию в рюкзак. Затем взял с собой свою любимую одежду, паспорт и кое-что из личных вещей.

— Я готов.

Фритц посторонился, чтобы открыть дверь, и коротко поинтересовался, куда я хочу отправиться дальше. Я в который раз удивился его сегодняшней покладистости и озвучил свой план: найти поблизости к Штабу какую-нибудь скалу с красивым видом и сделать все там. Фритц лишь пожал плечами и, как молчаливая тень, последовал за мной прочь из квартиры и Научного городка. Обратный путь был не столь гладким. Мы нарвались на полицейский патруль, да так неудачно, что пришлось дать деру до того, как у нас потребовали документы. К счастью, темнота и ветер усложняли полёт следящих дронов, и нам удалось скрыться. От долгого бега и лазанья по подворотням у меня разболелось что-то внизу живота, и я, ненавидя себя за слабость, попросил о передышке.

— Ты знал, на что шёл, — проворчал Фритц, но остановился и принялся озираться в поисках укрытия.

Где-то натужно выла сирена, в ближайших домах не горело ни одного окна: близился рассвет. Мы были уже на окраине Города, и до старых лабораторий оставалось совсем немного. Я посмотрел на прозрачнее изумрудное небо, на бескрайнюю россыпь звёзд и почувствовал, как темнеет в глазах.

— Черт! Вот дерьмо! — прошипел я, уже зная, что это означает.

— Алиссен?

В ушах зазвенело, колени подогнулись. Голос Фритца, повторяющий мое имя, звучал, как сквозь вату. Я прикрыл глаза — кажется, всего на секунду — и очнулся уже лежащим на земле.

— Что с тобой, мать твою? — его голос показался мне испуганным и раздражённым.

— Хотел бы я знать, — я ухватился за протянутую ладонь и поднялся. — Но это одна из причин, по которым мне хочется поскорее завершить начатое.

— Ты болен? — резко спросил он.

— Я не знаю! Но чувствую я себя очень странно в последнее время.

— «Странно», — фыркнул он. — А выглядишь так, будто собрался помирать. Исхудал, блюешь по утрам. Почему ты ничего не сказал мне раньше? Я бы привёл врача!

Я сконфуженно молчал в поисках ответа. Меньше всего я ожидал от него каких-либо эмоций по этому поводу. Фритц довольно грубо пихнул мне своё плечо, и мы заковыляли к лесу, за которым располагались заброшенные кварталы. Впереди находилась старая подстанция, уже недействующие лаборатории и общежития, а также исследовательский центр. Именно здесь учёные впервые ступили на поверхность Винтерры и приступили к изучению планеты. В предрассветных сумерках фасады зданий блекло различались среди деревьев, звёзды над ними постепенно гасли и силуэты окружающих гор виднелись все отчетливее. Здесь уже можно было не опасаться преследования: вряд ли патрульные в конце смены горят желанием рыскать по необитаемой части города. Я посильнее натянул шапку и капюшон. Свежий морозный воздух вернул бодрость, и я больше не нуждался в помощи Фритца.

— Спасибо, дальше я сам.

Он сердито уставился на меня.

— Ну уж нет. Ещё не хватало, чтобы ты свалился где-то в лесу. Я пойду с тобой, пока не закончишь.

— Я имел в виду, что могу идти самостоятельно, — улыбнулся я. — Черт возьми, Фритц, я просто не знаю, что сказать. Я очень благодарен за то, что ты пошел со мной.

Тот отмахнулся. У меня в голове было столько разных мыслей, что я на минуту забыл, куда и зачем иду. Все они крутились вокруг моего спутника, от которого, казалось, за несколько метров разило неприязнью. Я не понимал, отчего он так бесится: от того, что пришлось тащиться со мной в ночи куда-то через полгорода, либо от того, что он был замечен в неравнодушии к моей судьбе. Я дал себе обещание посмаковать эту мысль позже, когда вновь окажусь в тепле и безопасности. А пока решил сосредоточиться на поиске нужного места. Благо с каждой минутой становилось светлее и светлее, и цель нашего путешествия вырисовывалась все яснее. Небольшой, возвышающийся над острыми верхушками деревьев утёс был уже совсем рядом: оставалось только обойти его и подняться. Где-то полчаса мы молча шли, и я слышал лишь, как хрустят иголки под нашими подошвами. Пахло свежестью и морозом. И вот наконец земля перестала идти в подъем, деревья расступились, и мы оказались на вершине.

— Ну, как тебе тут? — спросил Крюгер, слегка запыхавшись.

Я поёжился от холода и огляделся. Совсем рядом, буквально за деревьями, находилась граница, где метеокупол соприкасался с землей и практически не грел.

— Неплохо.

Я подошёл к краю обрыва и снял рюкзак. От холода руки слушались плохо, и я подышал на них, прежде чем расстегнуть молнию. Затем бережно размотал вазу, снова повернулся к краю и открыл крышку.

С полминуты я молча смотрел на панораму Города в обрамлении занесённым снегом скал. Город светился зеленоватым светом, небо светлело и наступал новый день. Я опустил глаза. Все, что осталось от моего самого родного человека, было в этой маленькой синей вазе.

— Я не знаю, что нужно говорить в таких случаях, — мой голос предательски дрогнул.

— Я тоже не силён в этом, — произнёс из-за спины Фритц. — Как давно ее не стало?

— Полгода назад. Я чувствую себя последней свиньей, что не сделал этого раньше.

— Ты прилетел уже после этого? — спросил Фритц. Его голос был непривычно тихим и спокойным.

— Да. Я бросил стажировку и сразу же вылетел. Спешил так, словно это могло что-то изменить. Я мог, как член семьи, переехать к ней в любое время, но мы решили, что мне следовало полностью закончить учебу. Если бы я знал…

— Тебе бы не было легче, Алиссен.

Мы помолчали. Наверно, он был прав. Мы с мамой были хорошей семьей. Без скандалов и серьёзных разногласий. Мы давали друг другу достаточно свободы, пропадали на работе, учебе или в делах, но в ее любви и поддержке я всегда был уверен. Надеюсь, и она тоже.

— Мама, ты была моим солнцем. Ты подарила мне жизнь, и… без тебя мне очень холодно. — Слезы покатились по щекам. — Я люблю тебя.

Мне на плечо легла широкая твёрдая ладонь. Я шмыгнул носом, непослушными руками наклонил урну и позволил праху тонкой струйкой рассыпаться по ветру. «Лети, мой ангел. Ты сделала многое, чтобы эта планета стала для нас вторым домом. Пусть так и будет».

Рука Фритца все еще лежала на моем плече.

— Я потерял родителей примерно в твоём возрасте, — негромко произнёс он. Я затаил дыхание: он никогда мне ничего о себе не рассказывал.

— Как это случилось? — осторожно спросил я.

— Мои отец и мать были пилотами в первых экспедициях на Винтерру. Это было еще в те времена, когда перелёт занимал восемь месяцев вместо полутора.

— Пилотами? Ничего себе. Возможно, они были знакомы с моей мамой.

— Может быть. Но впервые они сюда прилетели задолго до нее.

— Какими они были?

Фритц усмехнулся.

— Занятыми. Я полдетства провел в космосе. И даже родился на борту, по пути с Винтерры на Землю.

Мои губы дрогнули в улыбке. Мне знакомо это. Дети первооткрывателей…

— Но они были хорошими родителями, — продолжил Фритц. — Делали для меня все, что могли. Им “повезло” лететь в том самом корабле, который столкнулся с астероидом.

— «Снежная буря», — вспомнил я название той злополучной миссии.

— Именно. Так что мне и попрощаться было не с чем. Порой мне очень их не хватает.

Я обернулся и крепко сжал его руку в своей. Фритц глядел куда-то вдаль, на Город, но когда я повернулся, он посмотрел мне в глаза. И было что-то удивительное, новое в этом взгляде, как и в долгом объятии, которое последовало за ним. Ни капли привычной похоти или грубости. Это было что-то большее, что-то тёплое и человечное: грусть, понимание… нежность. В тот момент я впервые почувствовал, что мы были по-настоящему близки.

Когда мы подошли к зданию Штаба, я остановился у ограждения и вновь взял Фритца за руку. Тот тоже остановился и поглядел на меня. Руку он не отдернул.

— Спасибо, что был сегодня рядом. Это очень важно для меня. Я даже не думал, что ты… что тебе… — я запнулся. — Я так запутался в том, что между нами происходит, что не знаю, как выразить то, что чувствую.

— Алиссен. — Фритц приподнял мой подбородок и внимательно посмотрел мне в глаза. Кажется, по моему лицу все и так было понятно. — Ты должен меня услышать.

Он говорил медленно, как будто ему тяжело было подбирать слова.

— Если бы ты знал, сколько всего сейчас на мне держится. Я должен максимально сосредоточиться на деле. Я не могу позволить себе… — он поморщился и устало потёр лоб. — Все свое время, силы, мысли — я отдаю делу Сопротивления.

— Но ты не хотел впутываться в политику, — тихо проговорил я. В груди что-то болезненно сжалось, будто в ожидании приговора.

— Я знаю. Но есть вещи поважнее того, чего мы хотим, — он мягко провёл большим пальцем по моей щеке. Это прикосновениеотозвалось мурашками по коже, а от его глубокого тихого голоса у меня участился пульс.

— Значит ты тоже… — я хотел было задать заветный вопрос, но его палец лёг на мои губы и прервал меня.

— Я сказал все, что хотел.

Проблеск надежды угас. Я понял, что разговор окончен.

— Сегодня же распоряжусь, чтобы тебя обследовали, — сказал Фритц. Лицо его снова сделалось непроницаемым, а тон — привычно резким.

Я прикусил губу и отвёл взгляд, чтобы он не увидел, как мне было больно. Взгляд мой упал на ворота Штаба.

— Почему они открыты? — спросил я.

— Что? — не понял Фритц, затем посмотрел туда же и вдруг напрягся. — Так быть не должно.

Он жестом велел мне оставаться на месте, а сам направился ко входу, доставая пистолет из кобуры. Плавно, как хищный зверь, он подкрался к воротам и заглянул внутрь. Затем поза его чуть расслабилась, и он опустил пистолет. Я облегченно выдохнул.

А потом услышал выстрел.

====== Часть 7 ======

Порой в своих кошмарах я все ещё переживаю события того утра. Лицо Фритца Крюгера, искаженное болезненной судорогой. Его медленно оседающее на пол тело. Чей-то отчаянный вопль — я не сразу понял, что это мой собственный голос. То, как я бросаюсь к нему, когда из ворот Штаба выбегают несколько человек в форме с эмблемой Сената; одни склоняются над Фритцем, другие наваливаются на меня. Я не помню, сколько их было, не помню их лиц и того, что происходило вокруг. В тот момент я видел только, как расплывается большое багровое пятно на его плече.

Мне кричали, чтобы я лёг лицом к земле и не шевелился, но я продолжал рваться к его неподвижному телу. Кого-то из нападавших я даже успел отпихнуть, но потом получил мощнейший удар в лицо. Мне заломили руки за спину, повалили и принялись избивать.

Следующие несколько часов были наполнены ослепляющей болью. Какое-то время я валялся на полу движущегося фургона и, сплевывая кровь, глядел на чьи-то ботинки прямо у моего лица. Затем меня рывком подняли и куда-то поволокли. Я помню стук подошв в гулких коридорах, лезг решёток, резкие команды и металлический привкус во рту. Но что они мне говорили и какие задавали вопросы — я уже не запомнил. Возможно, они слегка перестарались: я почти не различал слов, кровь застилала глаза, а в мыслях было только мертвенно бледное лицо Фритца. Меня били, допрашивали, светили в лицо лампой, обливали водой, снова били, когда не получали ответ. И когда, наконец, поняли, что я бесполезен, то забросили в узкое темное помещение с решёткой во всю стену.

Там я выплюнул выбитый зуб и меня вырвало кровью, а затем, окончательно обессилев, свернулся на полу и забылся в полусне.

Очнулся я от того, что кто-то настойчиво повторял мое имя и тряс за плечо.

— Алиссен Майер! Эй, Майер! Подъем!

Я инстинктивно сжался, приготовившись к очередным побоям, но звавший меня солдат приказал подняться и выйти из камеры.

Каждое движение отзывалось дикой болью. Лицо опухло, нос не дышал, сильно тянуло внизу живота. Я с отвращением ощутил, что мои штаны промокли. Но больший ужас, чем мысль о том, что я потерял Фритца, мне ничего уже не могло внушить. Я покорно встал (это далось мне не сразу из-за наручников и головокружения) и направился туда, куда указал солдат.

— Продержись ещё немного и все закончится, — шепнул он, когда я, тупо глядя перед собой, прохромал мимо. Сбитый с толку, я остановился и попытался посмотреть ему в лицо, но тот шикнул и подтолкнул меня в спину прикладом.

— Шагай вперёд! Не останавливайся.

Мы вышли в коридор и направились к посту охраны.

— Сержант Фогель. С приказом о переводе задержанного Майера в депортационный лагерь.

Постовой хмуро взглянул на нас и взял у моего сопровождающего какую-то бумажку. Я услышал о депортации, но то ли на тот момент смысл этого слова до меня просто не дошел, то ли мне было все равно. Я ничего не почувствовал. Мое рассеянное внимание было обращено на включённый экран телевизора, где в новостной студии двое ведущих сидели и обсуждали произведённый накануне арест главарей террористической организации, именуемой «Сопротивление». Позади на большом экране располагались фотографии Фрица, Катрины и других членов совета. До ушей донеслась странная фраза, которая не смогла ускользнуть от моего заторможенного восприятия.

«…именно они повинны во вчерашнем подрыве метеокупола. Напоминаем, что данный террористический акт лишил большую часть города обогрева и заставил замерзающих горожан просить убежища у Сената. О том, как получить убежище, какие документы следует предоставить и что можно взять с собой, мы расскажем далее…»

«Мрази, — подумал я. — Это же вы его и отключили. Фритц опасался этого… Так нечестно, что теперь его имя будет ассоциироваться у людей с чем-то подобным. Он не заслужил этого. Он старался сделать жизнь граждан лучше!»

Мне вручили какой-то сверток. Я тупо уставился на него и не сразу понял, что это мой собственный рюкзак. Затем солдат по фамилии Фогель набросил мне на плечи массивную утеплённую накидку и подтолкнул к выходу. Не деревянных ногах я шагнул в открытую дверь и оцепенел от обжигающе ледяного воздуха.

— Пошли, пошли, — поторопил меня солдат. Он повел меня к фургону, помог в него залезть и даже усадил на сиденье.

— Х-холодина собачья, — ворчал он, заводя двигатель.

Датчик температуры в фургоне показывал минус пятьдесят два градуса по Цельсию. «Вот что такое жизнь без метеокупола», — пронеслось в моей опустошённой голове. Сознание упорно не хотело возвращаться в реальность, предпочитая проваливаться в забытье. Поэтому, едва фургон тронулся с места, я привалился к стенке и отключился.

— О, боже! — взвизгнул тонкий женский голос над самым моим ухом. С большим трудом мне удалось разлепить опухшие веки. Я лежал на чём-то вроде кушетки, а надо мной стояли двое человек. Из-за слепящего света потолочных ламп я различал только силуэты. — Бедняжка... Я за врачом!

Один из силуэтов развернулся и убежал. В ту же секунду хлопнула дверь, и вошёл кто-то ещё.

— Ханс, какого черта ты здесь делаешь? Ты же должен дежурить в тюрьме! — возмутился вошедший.

— Так и есть, Анри, но это был приказ Крюгера — привезти этого парня сюда, чего бы мне это ни стоило.

— Да кто он вообще такой?

— Не знаю, но едва командир пришёл в себя, то сразу спросил про Алиссена Майера. Позже выяснилось, что его задержали, и надо было по-тихому привезти паренька сюда.

— Черт, черт! — в голосе вошедшего слышалась паника. — Крюгер должен был понимать, чего стоит такое решение! Тебе же теперь туда нельзя, ты похитил задержанного!

Наконец происходящее начало до меня доходить. Я дёрнулся, зашипел от боли и сел.

— Молодой человек, как вас там по имени, лучше лежите, — раздраженно сказал низкорослый лысеющий мужчина в очках, которого назвали Анри. — Сейчас Марта приведёт врача.

Рядом с ним стоял сержант Фогель, который привёз меня сюда.

— Фритц… — с трудом произнес я, обращаясь к нему. Лицевые мышцы слушались отвратительно, я словно разучился говорить.

— Я Ханс, — ответил он, явно испытывая неловкость.

— Нет, — я облизнул воспалённые губы, — Ф-фридрих Крюгер… он жив?

— А-а… — он понимающе кивнул. — Да, его прооперировали в тюремной больнице. Пулю извлекли, жить будет. Он мужик крепкий.

Я закрыл глаза и снова упал на кушетку. Рот растянулся в безумной улыбке. Живой! Фритц живой!

— До суда уж точно доживет, — проворчал Анри. — А там что будет с Сопротивлением и всеми нами, я даже представить боюсь.

— Что это з-за место? — я уже понимал, что оказался не в депортационном лагере.

— Ханс, ты что, не сказал ему, куда вез? — выгнул брови Анри.

— Да он как-то не спрашивал… — сконфуженно ответил сержант Фогель.

— Это убежище. Одно из самых крупных и безопасных, между прочим. В основном здесь живут семьи тех, кто работал в Штабе, входит в Совет или являются агентами Сопротивления под прикрытием — как Фогель, например. Так что тебе повезло. Здесь достаточно припасов, несколько оборудованных врачебных кабинетов и прекрасная система отопления. Меня зовут Анри Паскаль, и я здесь начальник, — произнёс он, раздуваясь от важности. Едва его речь закончилась, двери распахнулись и вошли двое: худенькая кудрявая девушка и молодой, серьезного вида мужчина с бородкой. Оба они были в белых халатах.

— Ну, что тут у нас? — бородач подошёл ко мне и склонился над кушеткой. — Хм…

— Если что, док, я тут не причём, — поднял руки Ханс Фогель. — Отделали его не в мою смену.

— Разумеется, Ханс, — спокойно ответил доктор. Он принялся аккуратно ощупывать мое лицо, водить перед глазами пальцами и потом попросил выйти всех, кроме кудрявой.

— Как вас зовут?

— Алиссен.

— Как себя чувствуете?

— Терпимо…

«Во всяком случае, лучше, чем полчаса назад».

— Марта, подготовь чистую одежду и душевую. А вы, — он обратился ко мне, — сможете раздеться?

Я кивнул и принялся стягивать с себя грязную окровавленную одежду. Доктор поглядел на мои неуклюжие старания и стал деликатно мне помогать. Затем принялся осматривать огромные багровые следы, раскрасившие почти все мое тело.

— Так — больно? — спросил он, пока осторожно ощупывал мой странно округлившийся живот. Я покачал головой.

— Док, у меня охренеть как все болит после вчерашнего, но живот… он таким и был. Болит, но не от ваших пальцев, — прохрипел я. — Как будто что-то тянет внутри.

Я кратко пересказал ему все, что беспокоило меня до вчерашнего дня. Доктор задумчиво потёр чернявую бороду. Затем заставил меня пройтись по комнате, с чем я худо-бедно справился, и отправил в душ под присмотром крошки-медсестры. Я принял у неё чистое белье и больничную пижаму, затем благополучно выпроводил за дверь и пообещал, что позову, если почувствую себя плохо. И, наконец, остался один.

Я постоял под душем, испытывая лёгкую дурноту от количества смывшейся крови, но, кроме синяков, ничего ужасного на теле не обнаружил. Фритц мужик крепкий — и мне нужно таким быть. Я испытывал какие-то странные чувства: все тело болело, каждый шаг причинял дискомфорт, но это все словно бы отодвинулось на второй план. Ни разбитая морда, ни ссадины с ушибами меня особо не пугали — заживут. А главным было чувство странной тупой эйфории, ведь Фритц, мой Фритц — жив! Пусть в тюрьме, пусть до суда, но по крайней мере у него было время.

В чистой одежде, пусть и больничной, даже дышать стало чуточку легче. Я уже собирался было выходить, как услышал за дверью голоса. Различив знакомое имя, я прижался ухом к дверному проему: вдруг узнаю что-то новое!

— Кем он ему приходится? Младшим братом? — допытывался Анри.

— Ты что, не похож совсем! Говорят, они в Штабе жили в одной комнате. Может, они того?..

— Брось, Марта, ты Крюгера видела? Он не похож на «того».

— Ой, много ты понимаешь! Что там, доктор Хофман? Есть что-то серьезное?

— Мне не нравится кровь из прямой кишки и вздутие брюшной полости, так что сейчас нужно сделать ультразвуковое исследование. Возможно, там внутреннее кровотечение или скопление жидкости…

Меня снова замутило. Голова ещё очень слабо соображала, но до неё все же дошло, что сейчас меня повезут на обследование и я узнаю, наконец, что не так с моим гребаным организмом. Сквозь пелену заторможенного сознания снова начал пробиваться тягучий, липкий страх. Захотелось трусливо запереться в этой тёплой, напаренной душевой и не выходить в жестокий мир. Кто-то настойчиво постучался, и мне, прежде чем открыть дверь, потребовалось сделать несколько глубоких вдохов и выдохов.

— Ну что, посмотрим, — бодро пропела доктор, которую, судя по бейджу на груди, звали Ханна Вонг. Ее лицо показалось мне знакомым, и я, лёжа на спине, тупо таращился на неё и пытался вспомнить, где же мы могли видеться раньше. От холодного геля, размазанного по моему животу, меня пробрало мелкой дрожью. Бородатый доктор Хофман прислонился к стене и что-то печатал в своём планшете.

Доктор Вонг взяла ультразвуковой датчик и принялась уверенно водить им моей коже. С каждым разом ее движения становились все медленнее и осторожнее, затем она нахмурилась и внимательно уставилась мне в лицо. Я замер, ожидая приговора. Она несколько секунд разглядывала меня, затем уперлась в экран своего планшета и потом снова в экран аппарата УЗИ.

— Господин Майер, — наконец выдавила она с легкой улыбкой, — о том, что вы трансгендерный мужчина, желательно предупреждать врачей заранее.

— Чего? — хрипло переспросил я.

Доктор Хофман убрал планшет и подошёл к нам.

— Что такое, Ханна?

— Вот, пожалуйста, — всплеснула руками доктор Вонг, указав на экран. — Ваше пищевое расстройство и боли в животе в одном лице. Вернее, крошечном таком личике.

Судя по ее ухмылке, аппарат не показал ничего криминального, но своим заторможенным мозгом я в тот момент не понял, кем она меня обозвала пару мгновений назад.

— Да ну нет, — пробормотал доктор Хофман и, продолжая пялиться в экран, принялся ожесточенно щипать себя за бороду. Его реакция показалась мне уже не столь обнадеживающей.

— Ну вот же, как нет? — улыбка Ханны стала ещё шире. И чем больше она улыбалась, тем озадаченнее становилось лицо бородатого доктора.

— Что там? — сдавленно проговорил я.

— Предупреждать, говорю, надо заранее, что вы пол меняли! — сказала она. — А то доктор Хофман вам тут уже напридумывал Асцитов и кровотечений…

— Какой ещё пол? — я дёрнулся и, морщась от боли, приподнялся на локтях. — Вы че несёте?

— Алиссен, мы современные люди, врачи, и все понимаем, — миролюбиво сказала доктор Вонг. — Вы вправе держать это в тайне, но когда дело касается здоровья…

— Я. Не. Менял. Пол, — процедил я. — Что за бред? Вам член показать, или что?

Выражение ее лица сменилось с добродушного на скептическое. Она развернула ко мне экран и снова коснулась датчиком моего живота. Я увидел колыхающуюся черно-белую пелену, какие-то пятна. Я ни черта в этом не смыслил! Больше чёрное пятно, а в нем белое — поменьше. Они напоминало какого-то гуманоида: большая голова на маленьком теле, крошечные ручки…

— Вы беременны, Алиссен, — торжественно объявила Ханна. — Шестнадцать недель.

Я помотал головой.

— Не. Это не мое.

Она снова всплеснула руками и стала показывать:

— Вот, глядите, какой малыш: головка, тело, вот ручка… И пол уже совершенно понятен. Хотите узнать?

— Ханна, этого не может быть, — упавшим голосом произнёс доктор Хофман. — Я же его полностью осмотрел.

— Ну, хирургическая коррекция может быть очень качественной, однако детородную функцию просто так не отключишь. В сочетании с гормональной терапией шансы минимальные, но они есть. И членом меня не напугать, — она победоносно взглянула на меня поверх очков.

Я же продолжал упрямо мотать головой. Мне казалось, она просто издевается. Я перевёл взгляд на бледное лицо Хофмана: он ведь тоже ей не верит! Зачем она это делает? Что за идиотский розыгрыш?

— Лежите, пожалуйста, — она мягко коснулась моего плеча. — Я не закончила исследование. Сейчас послушаем сердечко.

Она что-то переключила, и в кабинете раздался гулкий квакающий звук, как будто кто-то очень быстро икал. Это действительно было похоже на сердцебиение — только очень частое. Белое пятно на экране зашевелилось, двинуло конечностями, и я вдруг ощутил легчайшее касание. Как будто кто-то осторожно тронул стенку живота изнутри…

На этот раз я вскочил окончательно.

— Эй! — воскликнула Ханна. — Вы куда?

Я спрыгнул с кушетки и заметался по кабинету в поисках обуви. Мое собственное сердце стучало так быстро, что, казалось, сейчас проломит грудную клетку и вырвется наружу. Я почувствовал, что задыхаюсь. Мне пришлось остановиться, я судорожно вцепился в горло и захрипел. Доктор Хофман и доктор Вонг наперегонки устремились ко мне, решив, вероятно, что у меня припадок. Они что-то говорили, но я ничего не слышал, кроме собственного пульса. Доктор Хофман протянул ко мне руку, но я с силой оттолкнул его и, подскальзываясь на ледяном полу, бросился вон из кабинета.

Я выскочил в коридор, едва не выломав дверь. Мне что-то кричали вслед, но я не желал их слышать. Перед глазами мельтешили багровые пятна, живот тянуло и странно схватывало: как будто он становился очень твёрдым, тяжёлым, так что хотелось лечь и сжаться в комок. Коридор был очень длинным, довольно темным, и действительно напоминал больницу. «Они все тут с ума сошли, — подумал я. — Не убежище, а дурдом. Может, сейчас я проснусь и окажусь на диване в Штабе, а рядом будет храпеть Фритц. И ничего этого не будет: ни ранений, ни тюрьмы, ни этого дурдома. И тем более — никакой беременности. Потому что я — мужчина! Да, в чём-то меньше, худее, но ТАМ у меня всегда все было в порядке! Я полюбил мужчину, но до него был с десятком девушек, и ни одна ни разу не усомнилась в моем поле! А эта коза в белом халате несёт какой-то бред. Она просто сумашедшая. И доктор Хофман тоже это понимает!»

Я так ушёл в свои мысли, что не заметил, как прямо перед моим лицом распахнулась дверь, и со всей дури впечатался в неё лбом.

— Ой! — воскликнула медсестра Марта, жалостливо поджала губы и округлила большие голубые глаза. — Бога ради, простите! Какая я невнимательная… Как ваше УЗИ? Надеюсь, все в порядке?

Она потянулась к моему лбу, но я отшатнулся и бросился в обратном направлении. Не желаю ничего слышать про УЗИ! Этого не может быть. Это просто дурной сон. Я наугад ломанулся в какую-то дверь и оказался в тесном темном помещении. Здесь пахло бытовой химией и сыростью. Сам не знаю зачем, я бросился к шкафу и забился в него, усевшись задом на что-то жёсткое и холодное. Внизу живота что-то легонько трепетало, билось, как мотылёк в светильнике. Я едва чувствовал это сквозь боль, страх и шум в ушах. Ладонь сама поползла вниз и прижалась к коже чуть ниже пупка. Что бы там ни было, этому тоже было плохо…

Не знаю, сколько я просидел там, в каморке для уборочной техники. Может, час, а может и все четыре. На смену панической атаке пришла тупая апатия. Рука бессильно повисла на коленях, глаза глядели в одну точку. Сердцебиение успокоилось, живот перестало сводить спазмами, и я перестал ощущать касания изнутри.

Дверь тихонько отворилась, в помещение проник луч света из коридора. На пороге стояла низкорослая женщина.

— Алиссен, — тихонько позвала она.

Я поднял ладонь, закрывая привыкшие к темноте глаза.

— Уйдите, — обессилено прошептал я Ханне Вонг. Но женщина не ушла. Она лишь сделала шаг назад, и я наконец разглядел ее. На ней не было очков, а волосы были короче, чем у Ханны. Одета она была не в белый халат, а в обычный спортивный костюм. И все же, они были практически на одно лицо. Знакомое мне лицо.

— Я Элизабет Вонг, — сказала она и осторожно улыбнулась. — Помнишь меня? Коллега твой матери. Приносила тебе ее ноутбук…

Я вспомнил. Затем кивнул.

— Мы можем поговорить? — спросила она. Я пожал плечами и слегка посторонился, когда она вошла и опустилась на пол рядом со мной. Меня снова, как тогда, в вечер перед походом в ночной клуб, обдало ароматом ее духов. — Ох и потрепали же тебя в тюрьме!

— Вы что, сёстры? — выдавил я.

— Да, — она снова улыбнулась. Я видел ее в полумраке, потому что дверь была все ещё открыта. — Ханна моя сестра-близнец. Я биолог, она врач. И в том числе акушер.

— Я не транс…кто-то там, — устало буркнул я. Говорить почему-то не было сил, и очень хотелось спать. — Я не могу быть бере… ну… короче…

Мне не хотелось даже произносить это слово вслух.

— Я тебе верю, — перебила меня Элизабет.

— Правда?

— Ещё бы, — она усмехнулась. — Алиссен, я много лет работала с Лианой Майер. Я видела столько твоих младенческих и детских фото, что тебе и не снилось. Она очень по тебе скучала в командировках, и ты был на всех ее заставках и рабочих столах.

Я смущённо поджал губы и заерзал.

— Не злись на Ханну. Ее тоже можно понять. Она верит в то, что имеет под собой четкую доказательную базу, а беременный мужчина в это понятие никак не умещался. До сегодняшнего дня.

— Черт… — я закрыл лицо ладонями и впился пальцами в кожу. — Ну это же бред! Как это возможно?

— Тем не менее, судя по всему, возможно, — мягко сказала она. — Эта планета полна сюрпризов. Чего только стоят исследования на микроорганизмах… А почему это не может влиять на человека? Я вот думаю, что может. Но прежде чем изучить то, что с тобой случилось, нужно убедиться, что ты в порядке.

— Какой там порядок. Внутри меня что-то растёт, я гребаный мутант!

— Алиссен, не надо делать поспешных выводов. Позволь нам сделать необходимые исследования, и, уверяю, они будут полностью для тебя безопасными. Мы же не в прошлом веке живем. Никто не желает тебе зла. Мы просто, как и ты, хотим понять, что происходит.

Ей я почему-то верил. Мы проговорили ещё какое-то время, прежде чем я позволил взять себя за руку и вывести наружу. Мне тут же дали тёплые тапки, накинули на плечи одеяло, уложили в чистую постель. Принесли чай. Я позволил себе закрыть глаза — на пару мгновений — и затем провалился в глубокий и такой необходимый моему измотанному организму сон.

====== Часть 8 ======

— Гематома в передней стенке матки, — сказала доктор Ханна Вонг, внимательно разглядывая изображение на экране. — Вполне ожидаемое последствие того, что сделали с тобой в тюрьме. Отсюда и кровь в кишечнике: у женщин она обычно выходит через влагалище, а у тебя…

— И что это значит? — бесцветным голосом спросил я. По сравнению с тем фактом, что у меня имелась матка, остальное казалось сущей ерундой.

— То, что нужен полный покой. Никакого брожения по коридорам. И, пожалуйста, принимай лекарства вовремя. Это очень серьезно, Алиссен. Мы можем потерять ребёнка.

«Мы». Я вздохнул и отвернулся к стене. Наверное, я должен был что-то чувствовать по этому поводу. Но чувствовали, похоже, все — кроме меня. Я же был погружён в какой-то эмоциональный вакуум. Казалось, мое тело больше мне не принадлежит, что оно стало собственностью команды врачей, учёных и плода, развивающегося внутри.

Капельницы, осмотры, анализы. Сон. Еда. Опять капельницы, врачебный консилиум, таблетки, снова еда. И опять сон. А с утра все по кругу: анализы, еда, таблетки, капельницы…

Такими были мои первые дни в убежище. Я как будто смотрел сериал про больницу — только не на экране, а от лица пациента. В недостроенном здании школы, переоборудованном под убежище для сторонников Сопротивления, жило довольно много народу. Всех расселили по классам, раздевалкам, учительским… во всяком случае, те помещения должны были ими стать. Есть ходили в столовую, для детей проводились занятия, а кое-кто даже тренировался в спортивном зале. Все это создавало странную видимость нормальной жизни. Эти люди (я видел их разок через стеклянные двери, пока меня не отыскали и не попросили вернуться обратно в медблок) ели, смеялись, что-то обсуждали — в общем, ничего у них особо не изменилось.

У меня же изменилось все. Мне бесчисленное количество раз делали УЗИ. Меня бесконечно осматривали как снаружи, так и внутри. И каждый раз я наблюдал, как на лицах врачей недоверие сменятся удивлением, шоком, затем интересом, а у кого-то даже восхищением. Я был для них настоящим чудом природы.

— Невероятно, — хмыкнул врач-андролог после тщательного осмотра с помощью пальцев и аппарата с камерой.

— А я что говорила? — азартно воскликнула Ханна. Ее я теперь видел чаще всего.

— И это определённо не самооплодотворение, — рассуждал андролог. — Видите? Эта стенка в прямой кишке — она работает, как клапан. Вероятно, в состоянии возбуждения клапан открывается, перекрывая ее, и сперматозоиды партнёра попадают…

— Ох, не зря я вас вызвала. Похоже, нам теперь придётся работать вместе. Два набора органов репродуктивной системы — одни по вашей части, другие по моей — и оба функционируют!

Андролог увлечённо кивал, продолжая рассматривать изображение на экране.

— Омега-особь… — еле слышно произнёс я.

Они оба вопросительно уставились на меня. Я лежал на боку, подогнув колени к груди, гипнотизировал стену и старался максимально абстрагироваться от не самого приятного осмотра и сопутствующего ему разговора, но последние слова Ханны вызвали во мне кое-какие воспоминания.

— А? Ты что-то сказал?

— Да так… — я поморщился. Вести разговор, когда в заднице находится датчик с камерой, не было настроения. — Вспомнил кое-что из справочника моей мамы.

— Лианы Майер, — пояснила андрологу доктор Вонг. — Что ты вспомнил, Алиссен?

— Ну, там описываются местные рачки и все такое… У них есть альфа-самцы и омега-самцы. Икру откладывают именно омеги, а оплодотворяют их альфы. Но набор органов самцов у омег тоже имеется… Вот и вспомнилось.

— А это интересно, — сказала Ханна и взволнованно взъерошила волосы на макушке. — Надо будет обсудить это с сестрой.

— Маловероятно, что здесь есть связь, — задумчиво возразил андролог. — Во-первых, рачков этих — целая популяция, и это объясняется особенностями местного видообразования, а вы — уникальны в своём роде. И вы землянин. Во-вторых, тогда нужна альфа-особь. А ваш партнер, как я понимаю, был совершенно обычным человеком — и тоже с земли.

— Да уж, обычным человеком… — угрюмо пробормотал я. — Прям как я до недавних пор.

Шли дни. Мне выделили отдельную комнатку в медблоке (что считалось исключительной роскошью в условиях, где в каждом помещении ночевало человек по десять), трижды приносили еду и даже поставили телевизор. И все для того, чтобы я мог соблюдать предписанный постельный режим и меня никто не беспокоил. Кроме оравы медиков, конечно. И то, по словам Элизабет, мне повезло: врачей могло бы быть гораздо больше, узнай они обо мне до отключения метеокупола. Так я хотя бы был окружён вниманием только тех, кто жил непосредственно в нашем убежище. А те договорились, что для моей же безопасности будет лучше, если об этом узнает как можно меньше людей. По крайней мере, пока — когда все мы были объявлены вне закона.

Постепенно синяки на теле рассасывались, к зажившему лицу вернулись прежние очертания. Живот больше не болел, а шевеления внутри сопровождали меня теперь ежедневно. Это были странные, ни на что не похожие ощущения: будто крошечные пузырьки перемещались и лопались по внутренней стенке живота. Мне разрешили вставать, ходить по коридору и даже обедать вместе со всеми обитателями убежища в столовой — до тех пор, пока мой растущий живот не станет слишком заметным, и мне не придётся снова запереться в больничном крыле. О Фритце и остальных лидерах Сопротивления было известно очень мало: в основном то, что передавали Сенатские пропагандисты по новостям. Они все так же находились в тюрьме и ожидали какого-то непонятного суда.

Пару раз их даже показали, и однажды за ужином я на мгновение увидел исхудавшего осунувшегося Фритца в сером тюремном комбинезоне. Его светло-серые глаза в запавших глазницах угрюмо смотрели в камеру сквозь железную решётку.

В груди болезненно защемило. Я отодвинул тарелку с супом и невидящими глазами уставился в экран, где уже передавали что-то другое. Вокруг за столами гудели разговоры: люди увлеченно обсуждали увиденное. Кто-то вспоминал, как Фридрих Крюгер выступал на собраниях и митингах, кто-то гадал, как долго ещё продержится Город с отключенным метеокуполом. Похоже, Сенат добивался полного истощения ресурсов мятежников, чтобы у Сопротивления не оставалось иного выхода, кроме как сдаться. А в моей голове крутилось лишь то, что сказал Ханс Фогель в день, когда меня привезли в убежище: «Это был приказ Крюгера — привезти этого парня сюда, чего бы мне это ни стоило».

Я опустил голову, чтобы никто не видел моего лица. «Ты ведь тогда все бросил и пошёл со мной. Просто затем, чтобы я не вляпался ни в какую переделку. Но вляпались мы оба… И даже оттуда ты смог меня спасти». Отросшие волосы упали на глаза, пряча выступившие на них слёзы. Я не знал, увидимся ли мы с ним ещё когда-нибудь. Сможет ли Сопротивление заставить Сенат освободить всех заключённых до того, как их сгнобят в тюрьмах? Или мы действительно обречены на поражение?

Будем ли мы с Фритцем в таком случае вместе? Сейчас это было уже не так важно. Лишь бы он был жив и здоров. А в моей памяти навсегда останется то, как этот человек однажды стоял со мной на утёсе, что-то тихонько говорил и обнимал меня. Как впервые открылся мне, поделившись сокровенным. Как он был рядом в столь важный для меня час — без лишних вопросов и осуждения. И что, едва не погибнув, прежде всего подумал обо мне.

Рука моя сама потянулась вниз, к животу. Черт возьми, мне было страшно до ужаса. До спазмов в горле, до боли в груди, до слабости в коленях. Я не знал, откуда появилась эта странная мутация, что будет с моим телом дальше, переживу ли я эту беременность — даже несмотря на увещевания Ханны о том, что беспокоиться незачем, что мне в нужный срок мне просто сделают операцию и извлекут плод… Но именно в тот момент я впервые осознал, что этот маленький человек внутри — наш с Фритцем. И пусть у нас не получилось быть вместе, но у меня навсегда останется живое напоминание о нем. И о тех моментах, что у нас были.

Я вдруг ощутил на себе чей-то взгляд. Поднял голову и, обвёл взглядом сидящих вокруг людей. За столами по-прежнему разговаривали, жевали, стучали приборами. В основном все сидели компаниями и семьями, а таких одиночек, как я, можно было пересчитать по пальцам. Один из них, рослый парень лет семнадцати на вид, сидел в паре столов от моего и с интересом меня разглядывал. Увидев, что я уставился на него в ответ, он потупился, отвёл взгляд и принялся чесать затылок. «Ну чего тебе надо, сопляк?» — мысленно буркнул я, затем взял поднос с недоеденным ужином и встал из-за стола.

Похоже, я сделал это слишком резко. В глазах потемнело, закружилась голова. Я оступился, и подрос с грохотом полетел на пол.

— Вот дерьмо! — простонал я.

Обедающие как по команде повернул головы в мою сторону, кто-то заулыбался. Я же ухватился за стол, чтобы не свалиться следом за подносом. Чьи-то руки вдруг подхватили меня, и оставаться в вертикальном положении стало значительно проще. В голову ударил приятный терпкий аромат чьего-то массивного тела.

— Ты в порядке? — пробасил незнакомец. Я уставился на него: это был тот самый парень, что глазел на меня пару минут назад. Несмотря на совсем мальчишеское лицо, он был намного выше меня и шире в плечах.

— Да, — выдохнул я. Дурнота ушла, я выпрямился и нервно заозирался. На меня все ещё пялились отовсюду, и это бесило. На полу лужей растекался бульон. — Черт!

— Давай помогу убрать! — выпалил парень и густо покраснел.

— Я сам, спасибо, — мне пришлось выдернуть свою руку из его лапищ, потому что он продолжал стоять как истукан. Я наклонился и принялся собирать осколки тарелки в поднос, чувствуя вселенскую неловкость от направленных на себя взглядов. Кто-то уже подкатил робота-уборщика, и меня вежливо попросили отойти. Я извинился, выбросил осколки в урну и поспешно вышел в коридор. Парень зачем-то потопал за мной. Когда я обернулся, он замедлил шаг и сделал вид, как будто оказался здесь случайно.

— Мы знакомы? — выгнул бровь я.

— Э-э… нет. — Парень заметно смутился. — Я подумал, вдруг тебя нужно проводить до комнаты. Где ты живешь?

— Недалеко, — уклончиво ответил я. — Все порядке, сказал же.

— Ты недавно здесь? — спросил он, подходя ближе. — Я — Нико. А тебя как зовут?

Я глубоко вздохнул, осознав, что беседы не избежать. Ладно, в конце концов, он просто хотел помочь.

— Алиссен.

— Необычное имя, — улыбнулся Нико. Он прислонился к стене рядом со мной и расправил широкие плечи. То, как от него пахло, вновь напомнило мне о Фритце и о том, как я сходил с ума, когда тот был рядом. Я опустил взгляд и мои плечи устало поникли.

— Я пойду, Нико. Спасибо, что помог.

— Ладно… Увидимся ещё? — с надеждой спросил он.

— В закрытом убежище? Ну, даже не знаю, — я не смог сдержать улыбку.

В своей палате я завалился на кушетку и, наконец, перевёл дух. Что это вообще сейчас было? Не будь я так раздавлен своим текущим положением, мне было бы очевидно, что пацан пытается подкатить. Он чем-то напомнил мне Дэнни — но даже Дэн не был столь навязчив. Какая-то чушь. Все эти неуклюжие обмороки, слёзы по любому поводу, унизительные осмотры, предательски изменившееся тело, выбитый зуб и полное фиаско в личной жизни напрочь разрушили мою самооценку. Да что уж там в личной — вся моя жизнь скатилась в какую-то беспросветную дыру. Все было настолько неправдоподобно хреново, что иногда казалось, будто мое сознание отделилось от тела и наблюдает за ним откуда-то со стороны, ехидно интересуясь, что же еще ожидает впереди.

Надеюсь, Ханна не прознает о том, что мне стало дурно в столовой, иначе снова пропишет мне постельный режим. Я стянул с себя широкую толстовку Фритца, которую надевал, когда выходил «в свет», чтобы скрыть выпирающий живот. Сгрёб ее в кучу и уткнулся лицом, как в подушку. Даже после стирки она сохранила едва уловимый аромат своего прежнего обладателя. Меня вдруг так отчётливо пнули изнутри, что я застыл. В голову полезла всякая ехидная ерунда вроде: «Что, почуял запах своего папки?

Эта вещь твоего отца, братан.

И почему братан-то? Это что, мне теперь его сыном надо называть? А если Фритц — папа, то я что, получается — мама? Ну уж нет. Идите в задницу, — мысленно обратился я к невидимой аудитории. — У человека могут быть две мамы или двое пап. Это давно не новость. Просто в нашем случае оба будут родными». На секунду в голове возникла картинка, в которой я, Фритц и маленький человечек (я почему-то упорно избегал слова «ребёнок») втроём гуляем в парке, вокруг кружатся снежинки, и мы весело смеёмся над какой-то херней. Это было так слащаво и нелепо, что я зажмурился и замотал головой, покрепче зарывшись лицом в ткань толстовки. Какой-то сюрреализм…

Поскольку ужин я закончил раньше обычного, впереди ждал особенно долгий вечер. Мой взгляд упал на валявшийся в углу рюкзак. Я притащил его в постель, покопался внутри и выудил оттуда мамин ноутбук в надежде, что мне удастся подключиться к Сети и скоротать время там: мой собственный смартфон был безнадежно утерян в потасовке на Сенатской площади.

Конечно же, открытых точек доступа поблизости не нашлось. Но, к счастью, в список моих умений входила возможность подключить практически любое электронное устройство к спутнику. Несмотря на военное положение, они с орбиты Винтерры никуда не делись и продолжали исправно функционировать.

Спустя десять минут заветная иконка подключения к Сети загорелась зелёным цветом, и на рабочий стол посыпались уведомления. Это так странно: человека уже нет в живых, а уведомления идут и идут. Новости, прогноз погоды, электронная почта… Нет, раз уж я теперь собирался пользоваться этим устройством, необходимо было почистить его от лишних программ и немного переделать под себя. У меня даже немного приподнялось настроение, потому что это означало, что ближайшие часы я буду занят привычным и довольно приятным делом и хоть немного смогу отвлечься.

Я навел порядок на рабочем столе, систематизировал папки с файлами и пообещал себе в ближайшее время разобрать мамин бардак в фотографиях и видеозаписях. Далее последовали «репрессии» в списке программ. Наконец, очередь дошла до мессенджера. Я уже собирался было его удалить (а с кем мне общаться-то?), но тут взгляд мой упал на левую часть экрана, где находился список контактов и высвечивались сообщения в диалогах. Одним из последних было мое имя: мы переписывались незадолго до маминой смерти. Далее следовали какие-то рабочие чаты, и контакт, подписанный инициалами «Т. Б.». От этого контакта последним сообщением было, как ни странно, сердечко. Я нахмурился и, немного поколебавшись, открыл диалог. Ни о каких Т. Б. мама мне мне рассказывала. Разве у нее кто-то был?

Испытывая лёгкое угрызение совести, я пролистал чат и решил, что это всего лишь очередной поклонник. Он поздравлял ее с каждым праздником и периодически слал смайлики. Мама отвечала довольно сухо и отстраненно. Ничего серьёзного, вот она мне и не рассказывала. Я потянулся нажать на крестик в верхнем углу экрана, чтобы закрыть диалог, но палец дёрнулся, и вместо этого случайно отмотал переписку в самое начало.

И тут я охренел.

«Лиана, пожалуйста, не молчи»

«Ты и здесь меня нашёл? Я же сказала, что не хочу это обсуждать»

«Я имел право знать, что у нас есть сын! Как ты могла такое скрывать?»

«Ну ты же скрыл, что у тебя на Земле осталась жена. Не нужно строить из себя жертву, Томас»

«Я был молод и глуп. Мне очень жаль, дорогая моя, милая, если бы я только знал!»

«И что бы изменилось?»

«Я бы выбрал тебя, а не ее»

Далее переписка обрывалась на время, проскальзывали лишь какие-то дежурные фразы. Вероятно, они созванивались или даже встречались. Затем я увидел своё фото с подписью: «Алиссен закончил год с отличием».

«Здорово! Это он в тебя такой умный. Хотел бы я поздравить его лично»

«Мы это уже обсуждали, Томас»

«Знаю, ты права. Не стоит… Спасибо за фото. Он очень похож на тебя!»

«Ну, зато у него твой нос :)»

Приоткрыв от изумления рот, я пялился в экран. Это была переписка с моим отцом — человеком, которого я никогда не знал. Томас Б. — почему мама никогда мне о нем не рассказывала? Я прочитал весь диалог, но больше ничего особо интересного не увидел. Все, что я понял, это что она изредка держала с ним связь. Связь эта была странная и явно болезненная для обоих. Томас Б. был женат, и у него был ещё один сын. Он делал несколько попыток встретиться с мамой, но она этого старательно избегала. Наверное, не смогла простить.

Я закрыл диалог и устало потёр глаза. Похоже, «везение» в личной жизни я тоже унаследовал от матери. Что ж, если они сочли, что нам лучше не видеться, может, оно и к лучшему. Однако это открытие дало мне ещё один повод для размышлений — как будто мне было не о чем больше думать…

Папки с рабочими файлами я решил пока не трогать и для начала поговорить с Элизабет: может она подскажет, что с ними делать. На глаза попался тот самый запароленный архив, который она когда-то просила меня открыть. Мелькнула шальная мысль, и я ввёл в окошко ввода пароля пять букв.

«Томас».

И тут случилось чудо.

Я поперхнулся лимонной водой, которую мне посоветовали пить от тошноты. Серьезно, мам? Вот это уж действительно было неожиданно! Файл открылся, и я увидел в нем множество видеозаписей и текстовые пояснения к ним. Я едва не вскочил с места, чтобы побежать к Элизабет, но любопытство взяло верх.

Я открыл первое попавшееся видео и услышал за кадром звонкий мамин голос. Она снимала упитанную белую лабораторную мышь по имени Сэмми, которая лениво копошилась в клетке, и нарочито серьезно отчитывала ту за неспособность выкормить мышат. Выглядело смешно и нелепо, но мама была крайне увлечена процессом и попутно разбрасывалась такими терминами, что я не понял и половину из сказанного. Но мне определённо нравилось ее слушать.

На другом видео она из крошечной пипетки поочерёдно кормила выводок мышат и рассказывала о том, что, как она и предполагала, все они были самцами. Правда, кто был альфа-самцом, а кто — омегой, понять было невозможно до начала полового созревания, либо пока не сделаешь им УЗИ. Но из-за того, что ей закрыли финансирование по этому проекту, осуществить последнее в домашних условиях было попросту невозможно.

На следующем видео двое подросших мышат дрались друг с другом, и затем мама принялась рассаживать их по отдельным клеткам.

«Альфа-самцы становятся крайне агрессивными во время течки у омег. Судя по всему, их привлекает именно запах. Омеги так же легко ориентируются и находят альфа-самцов по запаху: это подтвердили опыты с лабиринтом…»

«После спаривания альфы менее остро реагируют на беременных омег. Вероятно их запах притупляется, и альфа-самцы оставляют их в покое...»

«К выкармливанию потомства омега-самцы не способны: молочные железы не развиваются так, как у женских особей, поэтому в дикой природе они бы не выжили…»

«… до сих пор не понимаю, что именно запускает мутационный процесс в организме самок-прародительниц. Но изменения происходят уже на стадии образования яйцеклетки…»

На последнем видео я увидел мамино лицо. Она смотрела в камеру, ковыряла ногтем самодельную мышиную клетку и выглядела усталой и похудевшей.

«Я убеждена, что то же самое происходит здесь и со всеми нами, — тихо рассуждала она. — Все эти мальчики… Возможно будущие альфы и омеги. Иного объяснения у меня нет. Но чтобы проверить мою теорию, чтобы запустить хотя бы начальноеобследование новорожденных, мне нужно больше средств… А где их взять без весомых доказательств? Черт, да мне хотя бы нужно, чтобы сняли запрет на все эти исследования! Я едва не попалась с этой мышиной фермой… Если я права, через несколько лет все само выплывет наружу, и нам лучше быть к этому готовыми. Элизабет и Карл ребята надёжные, пожалуй, я введу их в курс дела. Одна я уже не вывожу…»

Было глубоко за полночь. Я лежал на кровати с севшим ноутбуком на животе и потрясенно таращился в темноту. Я не был силён в биологии и уж точно в генетике, но даже моих скудных знаний хватило на то, чтобы понять: моей безумной беременности, кажется, существовало объяснение. Если мама была права, и те дети, что рождались на Винтерре (ну или хотя бы были на ней зачаты), поделились на мальчиков-альф и мальчиков-омег, то я явно относился ко второй категории.

И теперь, похоже, все вставало на свои места.

====== Часть 9 ======

Элизабет пришла в необычайное возбуждение, когда изучила видеозаписи и осознала, чем хотела поделиться с ней начальница. Впрочем, у нее самой были кое-какие мысли по этому поводу, а мамина теория подтвердила, что Элизабет двигалась в нужном направлении. «Жаль, что я не могу рассказать об этом Карлу», — с сожалением говорила она. За месяц до этого ее долговязый приятель попал в депортационный лагерь, и она понятия не имела о его дальнейшей судьбе.

Когда в курс дела ввели ещё нескольких врачей, меня позвали на очередное собрание, где вновь пришлось ответить на целую кучу вопросов. И первый был, конечно же, о предполагаемом альфа-отце ребёнка. Имя Фритца я им назвать так и не решился. Мне казалось нечестным, если о его новом статусе кто-то узнает раньше него самого. Может, это было глупо, учитывая, что он сидел в тюрьме, но мне почему-то казалось, что так будет правильнее. А ещё было гораздо проще сообщать подробности, которых от меня с нетерпением ждали.

Я описал то, как сильно нас с ним тянуло друг к другу и как я терял разум от одного только его запаха, а также то, что во время секса мы обходились одной лишь природной смазкой, которой, по идее, у меня не должно было быть. Элизабет связала это с тем, что в определенные дни организм омеги становится наиболее восприимчив к появлению рядом альфы и вовсю нацелен на продолжение рода. По мере того, как я все это рассказывал, до меня постепенно доходило, что все, произошедшее со мной, имело вполне разумное объяснение. Мое телосложение, подростковые увлечения, эмоциональные всплески, стремление казаться тем, кем я по сути не являюсь, выкрутасы организма — все вдруг предстало в новом свете. Теперь я омега, а не просто урод. А все мои собратья только-только начали появляться на свет.

Врачи обследовали малышей, которые жили со своими семьями в убежище, и определи, что у некоторых из них, как и у меня, имелся двойной набор органов репродуктивной системы. Внешне эти мальчики практически ничем не отличались от своих сверстников: разве что были немного меньше и на мой взгляд чуточку симпатичнее, чем потенциальные альфы или их зачатые на Земле собратья (Элизабет почему-то окрестила их бетами). Таким образом, из всех местных мальчиков до трёх лет, двадцать процентов оказались омегами, а остальные — альфами либо бетами. Альфы были крупнее и развивались чуть быстрее, чем их сверстники. Провести генетический анализ и определить, в чем состояло их различие, в условиях убежища оказалось невозможным, потому что эвакуированное из ближайших больниц оборудование годилось разве что для общих анализов. Конечно же, это внезапное обследование переполошило родителей, однако доктора смогли уверить их, что с детьми все в порядке. Для дальнейших объяснений решили привлечь психологов — но, к сожалению, пока ситуация в Городе не стабилизируется, о сенсационной огласке не могло быть и речи.

— Мыши! — воскликнула после одного из совещаний Элизабет, всплеснув руками. — Это ж надо: провезти мышей на Винтерру в обход всех ограничений на ввоз земных видов. Вот уж действительно пытливый ум.

— Учитывая причину запрета, это было довольно рискованно, — заметил кто-то из докторов. — Особенно после того случая, когда с корабля в Город проникли муравьи.

— Ага, — покивала она. — Вот только теперь ясно, что млекопитающие не смогут расплодиться здесь так же, как кролики в Австралии. Детёнышей нужно чем-то кормить: а эту способность организм омега-самцов ещё не выработал.

Тут они все дружно повернули головы в мою сторону.

— Что? — не понял я. Воцарившаяся в кабинете тишина застала меня врасплох, когда я был занят оцениванием в зеркале своего заметно подросшего пуза.

— Уверен, что и в нашем случае о естественном вскармливании можно забыть, — вздохнул доктор.

— Так что к механизму видообразования Винтерры у меня есть парочка вопросов.

— Разумеется, планете все равно, какие виды на ней мутируют! Ее миссия — восстановить популяцию живых существ по какому-то, одной ей понятному закону, так что под раздачу попадают абсолютно все. Тут мы уже имеем дело с естественным отбором. И пару веков назад мы бы его точно не прошли: но, к счастью, человечество эволюционировало до такой степени, что научилось делать молочные смеси. А учитывая, какая за последние пару лет в Городе бешеная рождаемость, — вздохнула Элизабет, — то, похоже, на Винтерре скоро придётся строить завод по их производству!

После ужина я поплёлся в свою комнату, но в пустом коридоре меня вдруг кто-то окликнул.

— А? — я обернулся и разглядел своего преследователя. Парень спешил, и я остановился, чтобы подождать его. — Что такое, Нико?

— Я... это…

— Отдышись, — ухмыльнулся я.

— У нас там экран заработал, — запыхавшись, начал он. — В актовом зале. Почти как в настоящем кинотеатре. Сейчас будут что-то показывать… Пойдёшь со мной?

— В кино?

— Ну… да, — его щеки порозовели.

Кино — это хорошо. По этому делу я скучал. Но Нико стоял слишком близко, так что я ощущал исходящий от его тела жар, и мне пришлось сделать шаг назад. Мы уже беседовали за обедом и ужином, так что на сегодня мой лимит социальных взаимодействий был исчерпан.

— Соглашайся, — произнёс он низким хрипловатым голосом и вновь сделал шаг навстречу. Я вдруг почувствовал его руку на своей пояснице. Меня словно током ударило.

— Ты чего? — изумлённо отшатнулся я.

— Алиссен! — он сделал еще пару шагов и оттеснил меня к окну, так что я уперся задом в холодный подоконник. — Не знаю, что со мной… Но я не могу перестать о тебе думать!

Я настолько выгнулся назад, что мой выпирающий под толстовкой живот не заметить было уже невозможно. Ещё несколько сантиметров, и парень точно бы в него упёрся. Но Нико, казалось, ничего не замечал. Он нависал надо мной, громко дышал и что-то пылко шептал.

— Нико, брось, мы же едва знакомы! — несмотря на грубое вторжение в личное пространство, я все же попытался срулить дипломатично. — Ты, наверное, что-то не так понял, это бывает…

— И что с того, что едва знакомы? Я уже месяц за тобой наблюдаю. Черт, со мной ещё никогда такого не было! Твой запах, твоё лицо… ты мне даже снишься! — выпалил Нико и протянул руку, намереваясь коснуться моей щеки, но я перехватил его запястье.

— Остынь, чувак, ладно? — я упёрся кулаком ему в грудь и с усилием отодвинул от себя. Его раскрасневшееся лицо с крупными, совсем ещё юношескими чертами выглядело совершенно несчастным. Он глядел куда-то себе под ноги и кусал губы, подбородок дрожал. — Нико, сколько тебе лет?

— Восемнадцать, — буркнул он с вызовом.

— Да ну, — я недоверчиво выгнул бровь. — В общем, советую тебе обратить внимание на кого-то помладше. Поверь, я совсем не тот, кто тебе нужен. И мне уже давно не восемнадцать.

— Это не главное, — в его голосе скользнула обида. — Важно то, что внутри.

Я не придумал, что на это сказать, лишь отодвинулся ещё на пару сантиметров к окну.

— У тебя, наверное, уже кто-то есть, — негромко прибавил он.

— Ну… да, — я слегка запнулся, и рука машинально легла на живот. Как бы то ни было, внутри меня кто-то точно был.

— Ты специально так сказал, — засопел Нико. — Ладно, неважно. Я все понял.

Он вдруг весь как-то обмяк, ссутулив плечи, и сделал несколько шагов назад. А затем, не поднимая головы, он направился прочь. Я открыл было рот, чтобы крикнуть вдогонку что-то ободряющее, ведь мне было искренне жаль парнишку, но почему-то так и не смог ничего из себя выдавить. Вместо этого я остался стоять в пустом коридоре у заколоченного досками окна.

Мои размышления на тему, где я так облажался в общении с Нико, что дал ему повод, прервал ещё один незваный гость. Это был Ханс Фогель, тот самый, кто привёз меня в убежище из тюрьмы.

— Ты не видел моего брата? — спросил он, озабоченно оглядываясь.

— Кого?

Ханс почесал затылок, поглядел на меня и нахмурился.

— Нико. Мой младший брат. Ты не знал?

— А-а…

— Я думал, вы дружите. Так ты не видел?

Теперь мне стало окончательно неловко.

— Он упоминал, что живет здесь с мамой и братом, — я попытался было реабилитироваться в его глазах. — Но то, что вы братья, он не говорил. И это… он только что ушёл. Куда — не знаю. Собирался в актовый зал.

— Ага, ну хоть что-то. Спасибо. Слушай, Алиссен, — он подошёл чуть ближе и строго поглядел на меня. — Ты парень неплохой, но вот с Нико… Давай без глупостей, ладно? Он ещё ребёнок, хоть и здоров не по годам.

Я поднял вверх руки и замотал головой.

— Что ты, я даже и думать об этом не собирался!

«А вот «ребёнок» явно собирался», — прибавил я мысленно.

— Ну вот и договорились, — он удовлетворенно кивнул и зашагал прочь.

— Ханс! А сколько ему лет-то?

— Пятнадцать, — бросил он, не оборачиваясь.

Я медленно выдохнул и упёрся руками в стену. Развит не по годам, излучает какую-то бешеную энергию и испытывает необъяснимую тягу ко мне… к омеге. Возможно ли, что Нико Фогель — такой же альфа, как и Фритц?

Едва я об этом подумал, стена, о которую я оперся, внезапно с глухим треском лопнула, а меня отбросило на пол. Свет в коридоре погас, и я оказался в кромешной тьме. Не успев понять, что происходит, я пополз куда-то в сторону. На голову посыпалась штукатурка, и я понял, что кроме звона в ушах совершенно ничего не слышу.

На четвереньках я на ощупь полз во тьме, то и дело натыкаясь на куски отвалившейся отделки. Мимо бежали люди, и дважды об меня кто-то спотыкался. По отблескам света чьего-то вспыхнувшего фонаря я догадался, что нахожусь в холле. В ушах до сих пор звенело, а ноги слушались плохо. Я забился куда-то в угол и отупевшим мозгом старался понять, что произошло. Спустя минут пять слух стал постепенно возвращаться: до ушей словно сквозь вату доносились испуганные возгласы, чей-то плач и грохот отодвигаемой мебели.

— … паники, без …аники! — это был местный начальник Анри Паскаль. В свете фонаря я увидел, что очки его треснули, а он сам был весь мокрый от пота. Анри водил лучом по стенам, потолку и, похоже, искал повреждения. Мне пришлось изо всех сил напрячь слух, чтобы разобрать то, что он кричал. — Нужно …щение! …елефоны… — все сгодится! Все …ходите в столовую! Ну же… идём в столовую! Там … теплее!

Совсем рядом зажегся фонарик, и мне в лицо ударил луч света.

— О, Алиссен, ты? — взволновано пробормотал Ханс. Похоже, он тоже не успел далеко отойти. — Где же Нико!

— Ч-то случилось? — спросил я, упершись руками в колени. — Бомба, взрыв?

— Ты что, не слышал? — раздраженно спросил он.

— А? Нет! Меня, кажется, оглушило!

— Вот ч-черт! — он продолжал светить по сторонам и вглядываться в лица окружающих. — Я должен найти семью. Просто…

— Что? — я заозирался, но он уже ускользнул. — А, ладно… — выдохнул я и отдался воле толпы, которая начала стягиваться в столовую. Вскоре туда подтянулись практически все обитатели убежища. Кто-то пришёл со своими подушками и одеялами, кто-то притащил ворох верхней одежды. То тут, то там зажигались фонарики и их лучи выхватывали из темноты испуганные и озадаченные лица. Столы и стулья сдвинули к стенам, люди укладывали одеяла на пол и сбивались в кучки целыми семьями. Я потерянно бродил среди них, старался расслышать, о чем они говорят и пытался понять, что произошло. Матери успокаивали детей, мужчины и женщины о чём-то взволнованно рассуждали. Я стал ощущать, что подмерзаю: неспроста они притащили сюда тёплые вещи.

Анри бегал туда-сюда вдоль зала и руководил перестановкой. Пару раз я сделал попытку поймать его за рукав, чтобы расспросить, но безуспешно.

Медсестра Марта ходила с фонариком за доктором Хофманом и помогала тому осматривать пострадавших. Я подскочил к ней.

— Марта!

— Ох, Алиссен! Вы в порядке? — она посветила мне в лицо. — У вас кровь!

— Да ерунда, — я раздражённо отер рукавом толстовки лоб. — Прошу, расскажите, что случилось! Меня оглушило, когда произошёл взрыв, я ничего не понимаю, а от меня все отмахиваются.

— Оглушило? — растерянно протянула она. — Присядьте здесь, пожалуйста, мы с доктором Хоффманом скоро к вам подойдем.

Я всплеснул руками и досадливо плюхнулся на пол. К счастью, пострадавших было немного, и в основном они отделались легко: ушибами, ссадинами и парой придавленных упавшей мебелью конечностей. Наконец, доктор подошёл ко мне, кратко осмотрел, проверил мой практически восстановившийся слух, поводил перед глазами фонариком и затем велел Марте обработать мне лоб. Мне пришлось повторить свою просьбу рассказать, что произошло.

— Снаружи здания — сенатские военные, — взволнованно сказала она, пока обеззараживала ссадины. — Они окружили убежище, подорвали нашу котельную, и отрубили электричество! А затем в громкоговоритель объявили, что никого отсюда не выпустят, пока мы не выдадим им сбежавших из тюрьмы террористов… тьфу, не террористов, конечно, а лидеров Сопротивления: Леманн, Крюгера, Брауна…

— Что? — встрепенулся я. — Они сбежали?

— Да! — закивала она. — Мы и сами не были в курсе, это произошло несколько часов назад, а Сенат почему-то решил, что они укрылись здесь.

— Неудивительно, учитывая, что большинство из нас, по мнению Сената, — предатели, перебежчики и им сочувствующие, — ворчливо вмешался в разговор пожилой мужчина с перебинтованным ухом. — Где ж ещё им укрыться, как не здесь. Я даже удивлён, что они до сих пор не с нами.

— Надеюсь, у них есть какой-то план, — сказала Марта. — Иначе я даже не знаю, что теперь с нами будет… Мы же замёрзнем через сутки! Тут же дети, старики, беременные…

Меня вдруг накрыло волной ужаса.

— Марта, — сдавленно позвал я. — Марта!

— Что такое? Больно?

— Нет! — я понизил голос. — Когда случился взрыв, меня отбросило и… А вдруг ребёнок пострадал? Я не чувствую шевелений, а ведь в это время я всегда их чувствую! Ч-что делать?

У меня задрожали руки, и я вцепился в подол ее халата. С ангельским терпением Марта разжала мои пальцы, подозвала доктора Хофмана и что-то ему прошептала.

— …да плевать Сенату на нас! — продолжил ворчать мужчина. — Мы просто приманка. Чем больше народу замёрзнет насмерть, тем скорее Крюгер и все остальные придут сдаваться.

— Мне утром сын звонил и сказал, что на улицах творится что-то странное: ездит военная техника, слышны выстрелы! — заговорил кто-то третий. — А кто-то говорит, что наши захватили космопорт…

Я их не слушал. В едва освещённом помещении среди множества голосов громче всего кричал мой собственный внутренний голос. Мне отчаянно нужно было убедиться, что маленький человек внутри меня в порядке. И как можно было быть таким спокойным все это время? Это раньше я мог шататься где и как угодно и не обращать внимание на своё состояние, а теперь… от мысли, что при падении живот мог как-то пострадать, мне поплохело. Я обхватил его двумя руками и закрыл глаза, изо всех сил прислушиваясь к внутренним ощущениям. «Пожалуйста, хоть малюсенький толчок! Ты же всегда копошишься там, как хомяк. Дай мне знать, что с тобой все хорошо!»

— Что случилось, Алиссен? — мне на плечо легла рука Ханны Вонг. — Ты не пострадал?

— Я не знаю! — голос мой задрожал. — Ребёнок не шевелится. Меня оглушило при взрыве, вдруг и с ним что-то не то?

— Так… — она взяла меня за руку и повела в кухонный отсек, где никто не мог нас побеспокоить. Здесь царила кромешная тьма, и свет от фонарика Ханны показался мне ослепляющим. — Расскажи, что произошло.

Я рассказал. Ханна, как мне показалось, с облегчением выдохнула. Затем достала стетоскоп, попросила меня лечь на пол и обнажить живот. Она долго и тщательно водила им по коже, а потом, наконец, отложила фонарик и улыбнулась.

— Сердцебиение малыша в полном порядке.

— Ты его услышала? Этой штукой?

— Конечно. Он уже достаточно подрос, чтобы услышать его сердце с помощью обычного инструмента. Узи здесь не обязательно.

Я опустил подол толстовки и привстал.

— Ты точно его услышала? А почему он тогда не шевелится?

— Точно, не переживай. Да он, наверное, просто спит. Или испугался стресса и затих. Поверь, ты прибыл сюда в гораздо более плачевном состоянии, и твой малыш это пережил. Вот, — она порылась в кармане своей сумки и достала что-то маленькое и блестящее, — съешь шоколадку и увидишь: скоро он снова начнёт возиться.

Я взял шоколад и целиком запихнул в рот. Пока я жевал, дрожь в руках постепенно ушла и я стал успокаиваться.

— Спасибо. Я не знаю, почему вдруг так запаниковал. Бред какой-то…

— Вовсе не бред, — улыбнулась Ханна. — Знаешь, я рада видеть у тебя такую реакцию. Это значит, что в тебе просыпается материнский инстинкт… Стоп, или как будет правильнее — отцовский?

Я пожал плечами в ответ. И тут же ощутил лёгкий пиночек чуть пониже пупка. Я закрыл глаза и судорожно выдохнул:

— Шевелится.

— Ну вот и славно, — Ханна встала, потрепала меня по плечу и убрала стетоскоп. — Я пойду, вдруг кому-то ещё нужна помощь. Будь осторожен и зови, если что.

Я остался в темноте один. Ещё какое-то время я сидел там, на полу, обнимал живот и с глупой улыбкой на лице ощущал, как внутри шевелится мой ребёнок. Блаженную тишину прервали громкие возгласы из зала. Кто-то кричал, слышался топот ног и резкие команды. Я встал, приоткрыл дверь и заглянул в столовую. В куцем свете фонариков практически ничего не было видно: я лишь понял, что притащили раненого, и ему срочно освобождали место. Пострадавший громко стонал от боли.

Голос показался мне знакомым.

Я пробрался поближе и глазам предстала печальная картина: на матрасе лежал Нико Фогель с окровавленной ногой. Рядом с ним рыдала женщина — вероятно, его мать. Нико вцепился в руку своего брата и, стиснув зубы, выл от боли, пока доктор Хофман вместе с ещё одним врачом (я постоянно забывал его фамилию) хлопотали над его ногой. Вскоре подбежала Ханна, неся ещё один чемодан с медикаментами. Марта вместе с пожилым мужчиной сооружали некое подобие больничной ширмы и вскоре окончательно отгородили происходящее от посторонних глаз. Какое-то время за ширмой ещё слышались стоны Нико, но вскоре они затихли, и я облегченно выдохнул. «Случись что-то плохое, мы бы услышали. Надеюсь, он просто уснул под действием обезболивающих».

Ночь прошла беспокойно. Уснуть в помещении, где одновременно собралась по меньшей мере сотня человек, оказалось сложной задачей. Но Анри был прав: здесь нам всем вместе и правда было безопаснее. Живительное тепло испарялось из здания через пробоины в стене, а снаружи стояло оцепление из военных машин.

Мне уже не приходилось напрягать слух, чтобы расслышать разговоры, и краем уха я уловил, что Нико был ранен при попытке сбежать из здания после взрыва. Военным был отдан железный приказ не впускать и не выпускать из убежища ни единой души. «Что же это за зверство такое! — сокрушалась какая-то женщина. — Как можно ранить ребенка? Что нам здесь теперь, помирать от холода? О чем они вообще думают?!»

Тревога расползалась по залу, и меня начало слегка потряхивать. Я не сразу понял, что дело не в страхе, а в том, что становилось все холоднее и холоднее. Люди шуршали одеждой и утеплялись, и мне пришлось выпросить у соседей тёплую парку. Как ни странно, в темноте мне было спокойнее: в последнее время я все реже выходил «в люди» из-за растущего живота, а здесь ощущал себя почти свободным, и не было нужды прятаться.

Я сел, облокотился спиной о стену и предался мрачным размышлениям. Что ж, рано или поздно этим все и должно было закончиться. Припасы и топливо были не бесконечны, как и ресурсы Сопротивления; метеокупол не работал уже несколько недель, а Сенат явно давно был в курсе о наличии в Городе нелегальных убежищ с семьями повстанцев. И когда пришёл час, они просто воспользовались нами, чтобы шантажировать сбежавших заключённых. Фритц был на свободе. Эта мысль казалось какой-то нереальной, словно из параллельного мира. Он где-то там, в неизвестности, будто бы на другой планете. А мы здесь — запахиваем плотнее куртки, кутаемся в одеяла и согреваем ладони своим дыханием. Как скоро нас отсюда вытащат? В том, что нас спасут, я не сомневался. Фритц не позволит нам здесь умереть. В этом я был уверен больше, чем в чём бы то ни было. И от этого становилось лишь тревожнее: какой ценой им обойдется наше спасение? Ценой собственной жизни?

Время тянулось медленно, как смола. Становилось все холоднее. Нам пришлось уплотнить тряпками двери и отодвинуться от забитых досками окон, поскольку от них по полу потянулась изморозь. В обеденный зал стащили все имеющиеся в здании припасы, одежду, постельное белье и медикаменты. Оставшаяся снаружи гора медицинского оборудования оказалось абсолютно бесполезной без электричества.

Я поинтересовался у Ханны, как там дела у Нико, но она не смогла дать мне вменяемый ответ. «Ему нужно делать нормальную операцию! А мы здесь как в позапрошлом веке — застряли без света, воды и оборудования!»

Наконец кто-то додумался разжечь в кухне огонь: это было единственное помещение с вытяжкой, хоть и неработающей. В ход пошли обломки мебели, доски с окон и вся имеющаяся в здании бумага. Анри со своей неуемной энергией оказался весьма кстати: он наладил некое подобие дежурств, и теперь одни следили за тем, чтобы другие не замёрзли во сне в порядке очереди шли отогреваться к очагу. Это помогало, но лишь на время. Когда я выходил из тесной кухни и снова оказывался в промерзшем зале, страх смерти опять подбирался ближе. Тогда я обхватывал ладонями живот и шептал: «Все хорошо, малыш. И не такое переживали, да? Мы обязательно отсюда выберемся..» И в груди что-то сжималось, когда я ощущал ответные толчки. Мне кажется, что именно тогда состоялся наш первый «разговор».

Таким образом прошла ещё одна тревожная ночь. Почти все телефоны и фонарики сели, и в темноте только и оставалось, что предаваться сну. Но, вероятно из-за недостатка света, воображение в полудреме сыграло злую шутку: мне почему-то представлялось, что вокруг не десятки спящих людей, а гора трупов. И тогда становилось по-настоящему страшно.

Под утро я все же уснул в жутко неудобной позе, прислонившись к стене. Сон этот был не очень долгим: его прервал шум с улицы и взволнованные голоса вокруг. Снаружи здания, судя по звукам, разворачивалась битва. Пару раз что-то громко взорвалось, и глухо застрекотал автомат. Когда снаружи все затихло, стало жутко. Я слышал чьё-то судорожное дыхание совсем рядом. Вдруг из пустоты полуразрушенного здания донёсся рохот ломаемых досок и множество быстрых, осторожных шагов. Какие-то люди ходили по коридорам и поочерёдно распахивали двери. Я слышал, как напряжённо подобрались те, кто сидел ближе всего ко входу. Шаги приближались.

— Эй, есть кто живой? — прозвучал голос из-за дверей. — Сопротивление идёт!

Я услышал шёпот, чей-то протяжный «о-ох» и увидел, как невысокий полноватый силуэт, принадлежащий Анри, поднялся в мерцающем свете почти севшего фонаря и заковылял к дверям. Дрожащей рукой он отпер замки, впустив поток ледяного воздуха и необычайно яркие лучи фонарей.

Их было не меньше двух десятков. Эти люди были в тёплых пуховиках и шапках с масками, которые закрывали все лицо, кроме глаз. И у каждого на правой руке была белая повязка — символ повстанцев. В ту же секунду включилось электричество и вспыхнули лампы на потолке. Сонные, ослепленные ярким светом люди медленно поднимались с мест, стараясь разглядеть вошедших, а те, в свою очередь, опустили оружие и принялись стягивать с себя маски. И вот уже навстречу им бежали и бросались в объятья их жены, братья, матери, дети… Зал наполнился радостными возгласами, счастливым плачем и улыбками.

Один из вошедших позже всех опустил оружие. Некоторое время он что-то бормотал по радиосвязи и сверялся с электронной картой, затем спрятал ее в карман, неторопливо опустил маску и огляделся. Я не мог не узнать эту солдатскую выправку, уверенные, отточенные движения и решительное хмурое лицо.

— Фритц, — прошептал я. Вряд ли он мог услышать меня оттуда — но взгляд его над головами обнимающейся толпы тотчас же устремился в мой угол.

Я вскочил с места и плотнее запахнул куртку, которая полностью скрывала мою фигуру. Он должен будет увидеть, но не сейчас. Не среди толпы вроде бы своих, но все-таки совершенно чужих людей.

Словно в замедленной съемке наши взгляды встретились и застыли. Сложно было что-то прочесть в его глазах, да я и не пытался; просто глядел и не верил в происходящее. Похудевшее, заострившееся лицо и глубоко запавшие глаза казались знакомыми и одновременно чужими. Он дёрнулся было навстречу, и я тоже очнулся от ступора: нужно было пробраться сквозь галдящую толпу людей, преодолеть эти несчастные двадцать метров и, наконец, прикоснуться друг к другу. Но тут кто-то подскочил к Фритцу, его принялись хлопать по плечам, пожимать руки, о чём-то наперебой спрашивать… К тому времени, как я смог подобраться ближе, его уже окружила целая куча людей.

Не дойдя нескольких метров, я остановился и криво улыбнулся. Нельзя забывать, что он теперь — важный человек. Лидер Сопротивления, на которого были устремлены десятки глаз. Меня едва не задел по плечу Анри Паскаль, ломанувшийся в толпу с какими-то чудом уцелевшими бумажками для Фридриха Крюгера. Я уже было сделал пару шагов, чтобы отойти, и тут вдруг почувствовал, как твёрдая рука схватила меня за локоть. Лёгкие наполнились до боли знакомым запахом, от чего перехватило дыхание. Я ещё даже не успел обернуться, как оказался зажат в железных объятиях без возможности перевести дух.

— Алиссен, — выдохнули мне в макушку. Горячий воздух обжег кожу, и она покрылась мурашками. Я поднял взгляд и несколько секунд мы смотрели друг на друга, не обращая внимания на шёпот и вопросительные взгляды окружающих. Затем я блаженно прикрыл веки, уткнулся лицом ему в шею и стиснул руки за его спиной.

— Фритц, черт возьми… — сдавленно прошептал я.

Одной рукой он взял меня за подбородок, а другой вытер слёзы с моих щёк. Я сконфуженно улыбнулся. Затем, совершенно неожиданно, Фритц наклонился и коснулся моих губ своими. И все это на глазах у десятков людей! Это было так странно, что казалось, будто я все ещё сплю.

Когда меня, наконец, отпустили и вернули на землю, я ловил губами воздух, как выброшенная на берег рыба. Пьяным взглядом обвёл окружавшихся, заметил Анри, ошалело застывшего с бумагами в руках, и то, как Марта заговорщически пихнула его под бок.

— Дай мне минут десять, — негромко сказал Фритц, наклонившись к моему уху. — Я должен здесь закончить.

Я кивнул и, пошатываясь, отступил ему за спину, и по пути поймал на себе мрачный взгляд Нико Фогеля. Тот сидел с перевязанной ногой, опершись на подушки, и на щеках его красовался лёгкий румянец. Фритц же как ни в чем ни бывало подобрался, расправил плечи и поднял руку вверх, требуя тишины. Народ прекратил обниматься и внимательно уставился на него. Я продолжал то и дело ловить на себе удивлённые взгляды.

— Граждане свободной Винтерры! — он замолчал, затем продолжил уже менее торжественно. — Друзья. Как вы уже поняли, мы победили. Прямо сейчас наше ополчение берет контроль над важнейшими опорными пунктами Сената. Сам Сенат пал: правительственный район оцеплен, и часть Сенаторов уже арестована. Техники проверяют, не повреждена ли система управления метеокуполом, и если все в порядке, в ближайшее время его включат. Скоро снова станет тепло. Мне жаль, что вам пришлось оказаться в повреждённом здании в такой мороз. Но прежде чем разобраться с теми, кто это устроил, следовало завершить операцию. Мы пытались с вами связаться, но военные включили заглушки. Я рад, что обошлось без серьёзных потерь. Всех желающих обратиться за медицинской помощью мы отвезём в больницу.

Нам предстоит много работы. Но я обещаю: мы сделаем все, чтобы граждане Винтерры достойно жили и трудились во благо нашего общего будущего. Спасибо, что поддерживали нас до конца и верили в то, что мы делаем.

Едва он договорил, откуда-то с улицы донёсся низкий протяжный гул, напоминающий приближающийся вагон метро. Собравшиеся в зале люди принялись тревожно переглядываться, кто-то в страхе пригнулся.

— Я знаю этот звук, — воскликнул Анри. — Метеокупол включился!

И тут поднялся радостный шум. Фритц удовлетворенно кивнул, развернулся спиной к ликующей толпе и поглядел на меня.

— Вау, — произнёс я беззвучно.

Он самодовольно усмехнулся и жестом позвал меня пройти за ним. Мы вышли в коридор, и я невольно поёжился от холода.

— Ну, как ты тут? — спросил Фритц таким будничным тоном, словно мы встретились за чашкой кофе после работы.

— Деньки выдались прохладными, а в целом неплохо.

Он протянул руку и осторожно потрогал пластырь у меня на лбу.

— А, это…. Слегка оглушило взрывом, — пояснил я.

Фритц хмуро вглядывался в мое лицо.

— А ну открой рот.

Я вопросительно уставился на него, но рот всё-таки открыл.

— Это ещё что? Где зуб? — спросил он строго.

— Потерялся где-то в тюрьме.

— Вот с-суки, — Фритц злобно пнул стену. — Обещаю, они за это ответят.

Из обеденного зала стали выходить люди, и нам пришлось посторониться. Они шли собирать вещи, и похоже, собирались расходиться по домам.

— Это и правда конец? — спросил я, все ещё не в решаясь поверить в происходящее.

— Войне — да, — сказал Фритц и задумчиво подвигал подбородком. — А так я бы сказал, что это только начало.

Один из ополченцев с коммуникатором в руке подошёл к нам и кашлянул.

— Командир Крюгер, на связи отряд из здания Сената для дальнейшей координации…

— Позже, Кеннет, — оборвал его Фритц. — Передай, что я с ними свяжусь. Позже.

Тот кивнул и удалился. Я проводил его взглядом и произнёс:

— Раньше ты бы сначала закончил дела, а потом говорил со мной. И точно не стал бы целовать у всех на виду. Ты точно в порядке? Не подумай, я очень рад, но мне хочется знать, что изменилось.

Фритц сунул руки глубоко в карманы куртки и какое-то время молчал. Я видел, как он сосредоточенно поджимает губы и переминается с носков на пятки.

— Когда меня подстрелили, прежде чем отключиться, я не думал о Сопротивлении и о том, что не успел завершить своё дело. Единственное, о чем я жалел, это то, что отказал тебе, — выдал он в конце концов, буравя взглядом пол.

— Ох, — я вдруг резко выдохнул и схватился за стену. И дело было не в словах Фритца, а в довольно ощутимом пинке, которым наградил меня наш ребёнок. Я никак не мог привыкнуть к этим ощущениям, но за последние сутки они стали едва ли не самыми желанными на свете. Они означали, что с ним все было в порядке.

Фритц же с подозрением поглядел на меня и как-то совсем уж упавшим голосом пробормотал:

— Толкать речь на собрании явно проще, чем вот это все.

— Речь была эпичной! — выпалил я, чтобы хоть как-то поддержать его. А в моем животе, судя по ощущениям, переворачивался утюг. — Особенно тот момент, когда метеокупол включился… Это так было задумано или вышло случайно?

Губы Фритца тронула лёгкая улыбка. Он протянул ко мне руки и я с наслаждением прильнул к нему. Мы стояли и слегка покачивались, а воздух вокруг с каждой минутой заметно теплел. Метеокупол делал своё дело.

— Мне очень тебя не хватало, — шепнул я.

— Да, — глухо выдохнул он мне в макушку. Я понял, что на его языке это означало то же самое.

Через какое-то время мы отпустили друг друга, и Фритц поглядел на часы.

— Пора собирать вещи. Я могу помочь а потом мне нужно ехать в Центр. Если хочешь, можешь поехать со мной. А после…

Тут настала моя очередь прикусить губу и гипнотизировать пол.

— Что такое? — поинтересовался он, внимательно глядя мне в лицо.

— Фритц… прежде чем мы продолжим, мне нужно кое-что тебе сказать, — начал я. Сердце колотилось так сильно, что у меня задрожали руки. — Но сначала, наверное, лучше показать.

И под его недоумевающим взглядом я принялся расстёгивать куртку.

====== Часть 10 ======

— Ты чего задумал? — поинтересовался Фритц, наблюдая за тем, как я раздеваюсь. — Давай подождём до вечера: поедем домой, а там уж ты мне все-е покажешь.

В его бархатистом голосе скользнуло такое неприкрытое желание, что я на секунду застыл. Черт, как же мне хотелось, чтобы все и правда было так просто!

— Послушай. Помнишь, я хреново себя чувствовал последнее время и думал, что болен?

— Помню.

— Ну так вот… — я приготовился поднять край толстовки. — Когда Ханс привез меня сюда, меня обследовали и… в общем, вот.

Улыбка сползла с лица Фритца, перекосилась и стала похожа на гримасу. Я снова опустил одежду и совсем тихо прибавил:

— Знаю, что выглядит стремно и вообще в это невозможно поверить, но у меня там ребёнок.

— Какой ещё ребенок?

— Наш с т-тобой, — от волнения я слегка заикался. — Мы вроде как представители новой расы — альфа и омега, так вот я — омега, и я м-могу забеременеть от альфы, то есть от тебя…

— Ты чего несёшь? — резко перебил меня Фритц. — Перемёрз, что ли? Что с животом на самом деле, Алиссен? Сейчас же позову врача.

— Да нет же! — я упрямо топнул ногой. — Врачи скажут то же самое. Они в курсе! Они мне это и сообщили.

— Значит это плохие врачи! — разозлился Фритц. — Больные на всю голову! Отвезу тебя к нормальным!

Он отшатнулся от меня, как от сумасшедшего, и достал коммуникатор. Весь его вид выражал крайнюю степень недовольства. Фритц мне не поверил, и я не мог его осуждать: моя первая реакция на эту новость была почти такой же. Я подошёл и положил руку на его плечо.

— Фритц, это правда. Там ребёнок. Я сам видел его на УЗИ и постоянно чувствую, как он пинается. А поначалу все отрицал точно так же, как и ты, и считал всех вокруг сумасшедшими. Ученые и врачи целыми днями меня изучали. Теперь я тоже могу все объяснить, и, поверь, объяснение это вполне логичное.

Фритц снова уставился на мой живот и снова сделал шаг назад. Внутри меня что-то болезненно оборвалось, хотя, по правде говоря, иной реакции я не ожидал.

— Ну, объясняй, — процедил он. — Хотя нет. Не сейчас. Я отвезу тебя домой! Где вещи?

— В медблоке.

Он развернулся на все сто восемьдесят и, пиная ботинками куски штукатурки, зашагал по коридору. Затем резко остановился, и я налетел ему на спину.

— А где медблок-то? — Фритц уже почти кричал. И вообще выглядел каким-то бледным и, я бы даже сказал, испуганным.

— Главное — вовремя спросить, — вздохнул я, обогнул его и зашагал впереди.

Нас встретили Ханна, Элизабет, доктор Хофман и ещё пара врачей, которые проверяли состояние медицинского оборудования.

— Алиссен, ты нашелся! — Ханна замахала мне рукой, затем, увидев Фритца, сконфуженно поджала губы. — Пришёл за вещами?

— Ага. Мне же можно поехать домой?

— Если ты хорошо себя чувствуешь, то даже нужно. Сейчас закончим — и тоже по домам. Нам всем необходим отдых.

— А это наш таинственный альфа, я так понимаю? — к нам подошла Элизабет и многозначительно улыбнулась. — Господин Крюгер, рада знакомству. Я Элизабет Вонг.

Фритц сухо кивнул.

— Ханна, отпускаешь нашего омегу в свободное плавание? Это не слишком рискованно?

— Я думаю, до завтра он справится, — подмигнула мне Ханна. — С родительским инстинктом у Алиссена все в порядке. А завтра уже мы созвонимся и обсудим план твоего дальнейшего наблюдения, договорились?

— Хорошо, Ханна, спасибо, — я вымученно улыбнулся.

— Так значит, это правда, — мрачно произнёс Фритц. — Насчёт ребёнка.

— Невероятно, но факт, — ответила Элизабет. — Вы просто первые среди тысяч тех, кто родился на Винтерре. Очень специфичная мутация, но вполне объяснимая, учитывая особенности местной фауны.

— Я родился не на Винтерре, — вставил он. — А по пути на Землю.

— Алиссен тоже родился на Земле. Зато вы явно были здесь зачаты. Этого достаточно. Когда будете готовы, мы, совместно с врачами, возьмем у вас образец генетического материала и проведём кое-какие исследования…

Я за его спиной сделал страшные глаза, чтобы она не вываливала на беднягу Фритца все сразу. Она это заметила и замолчала, а я принялся быстро бросать вещи в рюкзак. Затем попрощался с сёстрами Вонг и другими врачами и, наконец, провожаемые любопытными взглядами, мы направились к выходу.

Солнечный свет показался настолько ослепительным, что на глазах выступили слезы. Свежий воздух наполнил лёгкие, и я на секунду остановился, глубоко дыша и слушая, как капает с крыши тающий снег. Это была настоящая весна.

Всю дорогу Фритц сердито молчал и так остервенело крутил руль, что я начал переживать за крепление. Я оставил его наедине с собственными мыслями и просто глядел в окно на просыпающийся от холодов Город. По правде говоря, я ожидал увидеть на улицах танки, сгоревшие машины и обломки зданий, но мои представления о революции были весьма старомодными. Сопротивление работало иначе. Я вспомнил бесконечные собрания, онлайн-конференции, тайную вербовку, информационные атаки и ещё миллион разных вещей, которыми занимались в Штабе активисты Сопротивления. Да, нынешние войны одной только силой не выиграть.

Вместо танков на улицы высыпала снегоуборочная техника, а вместо обломков красовались огромные сугробы. Люди повыходили из домов и убежищ, осторожно приветствовали друг друга, постепенно расчищали от снега свои автомобили и подъездные дорожки.

— Зайдёшь? — без особой надежды спросил я, когда Фритц вручил рюкзак на лестничной площадке.

— Нет, — отрезал он. Затем, чуть смягчившись, добавил:

— Мне правда пора, Алиссен.

Я коротко кивнул и, повернувшись к нему спиной, открыл дверь. Квартира встретила меня едва уловимым ароматом маминых духов, который, похоже, никогда отсюда не выветрится. Я уронил рюкзак на пол и прислонился спиной к двери. Здесь все было ровно так, как и раньше. Словно не было ни государственного переворота, ни новостей о беременности, ни лютых морозов, которые едва не угробили кучу людей. Ни разлуки с Фритцем, когда думал, что потерял его навсегда, а затем вновь обрёл… И теперь вновь не знал, что будет с нами дальше. Звучало до тошноты сентиментально, но мне так хотелось, чтобы первые мгновения нашей встречи длились вечно! Насколько было бы проще поехать с ним в Центр, затем вместе — домой, соорудить что-нибудь съедобное и весь вечер просто наслаждаться обществом друг друга. Заново привыкать, учиться быть вместе, разговаривать и открываться друг другу! Я был уверен, что он тоже хотел этого.

Но проще уже не будет никогда. Я стану родителем для маленького человека, которого мы оба нечаянно сотворили. Он не выбирал, рождаться ему или нет, но я могу выбрать, кем для него стать: просто средством для появления на свет, либо же тем, кем была для меня моя мать. И я выбрал второе. А Фритцу остаётся либо принять этот факт, либо нам с ним будет не по пути. Я любил Фритца Крюгера — но был готов к жизни без него.

Мне пришлось ждать несколько часов, пока заработал водопровод. Видимо, коммунальная служба перекрывала его из-за неработающего матеокупола. Я апатично размышлял о том, какой переполох, наверное, творился сейчас в Центре. Смена власти — это вам не в магазин сходить. По телевидению крутили прямую трансляцию из здания Сената и какие-то бесконечные интервью с активистами Сопротивления и рядовыми гражданами. Я сделал звук на минимум, перекусил найденными на полке консервами и не придумал ничего лучше, как отправиться спать. Провалявшись часов семь, я проснулся и обнаружил, что наконец-то дали горячую воду, и с облегчением принял самый долгий в своей жизни душ. Тогда же я впервые отметил, насколько тяжёлыми стали многие вещи, которые я обычно делал, даже не задумываясь. Например, я не мог больше спать на животе, с трудом нагибался и еле застёгивал на себе штаны. Тошнота больше не мучила, как первые месяцы, но ей на смену пришла изжога, постоянная усталостьи боли в пояснице. Так что обычные гигиенические процедуры стали заметно сложнее. Я даже немного подустал. А когда вышел, какое-то время стоял, задумчиво обозревал квартиру и пытался представить, какие изменения придётся внести в ее обстановку, чтобы здесь смог жить (или хотя бы поместиться) маленький ребёнок. Мои размышления прервал громкий стук в дверь.

Я приковылял к двери, открыл замок и обнаружил стоящего у двери Фрица с большим бумажным пакетом. Он настороженно глядел на меня и задумчиво двигал нижней челюстью. Я молча посторонился, впуская его в квартиру. Фритц зашёл и в нерешительности застыл посреди прихожей.

— Ты, наверное, голодный, — произнёс он, с опаской глядя на мой живот. Я машинально опустил ладонь и сжал пальцами края футболки.

— Так точно, командир.

Фритц протянул мне пакет, и мне в нос ударил головокружительный аромат жареной курицы и свежеиспечённого хлеба. Я даже прикрыл глаза от удовольствия.

— Все магазины закрыты, так что это, считай, трофей.

— Да? Скольких ты убил за этот ужин? — вкрадчиво осведомился я, неся пакет на кухню.

— Издеваешься, — вздохнул Фритц. И затем прибавил:

— День был сумасшедшим. И мне нужно было время, чтобы, ну… осознать все это.

— И как успехи?

Он неопределённо пожал плечами. Я разложил ещё горячее мясо по тарелкам, разломил багет пополам и включил чайник.

— Ешь, пока не остыло, — я подвинул стул, приглашая Фритца к столу.

Минут пять мы ели в абсолютной тишине, которую нарушало лишь наше жевание и хруст багетной корочки. А ещё стул Фритца предательски скрипел при каждом движении. Затем я налил нам чай, и наконец Фритц решился нарушить молчание.

— Алиссен.

— М?

— Расскажешь мне? Как это у нас так получилось.

Мне понравилось это «у нас». От него веяло теплотой и каким-то семейным уютом. Я тщательно прожевал кусок куриной ножки и пустился в объяснения. Я рассказал ему об исследовании моей мамы и о том, кто такие альфы и омеги, о том, что слышал от Элизабет и других учёных, и, в конце концов, о том, что практически все дети, родившиеся на Винтерре за последние пару лет, были такими же, как и мы. Фритц внимательно слушал и ковырял вилкой столешницу. Затем я на какое-то время прервался, чтобы перевести дух, и принялся пить остывший чай.

— Значит наше нездоровое влечение друг к другу — это особенность альф и омег? Запахи, помутнение рассудка… — Фритц сосредоточенно потёр лоб.

— Понимаю, звучит как бред. Но этот «бред» все объясняет.

— То есть, — он сощурился, — будь на моем месте другой альфа, ты бы чувствовал то же самое?

Я смущённо опустил взгляд.

— Не думаю. Я встречал ещё одного альфу. Вернее, я уверен на девяносто девять процентов, что он альфа. И-и… мне хотелось просто от него сбежать. Хотя вот его явно ко мне тянуло.

— Это кто ещё такой?

— Не важно. Он до меня ещё не дорос, — я честно старался спрятать улыбку.

Некоторое время мы молчали. Фритц скрестил руки на груди и откинулся на спинку стула. У него был уставший и потрёпанный вид.

— Как ты отреагировал, когда узнал? — спросил он наконец.

— Словил паническую атаку.

— Ты испугался?

— Ещё бы. Думаешь, я был рад тому, что оказался каким-то мутантом? Беременным мутантом. Я уж не говорю о том, что о детях в принципе никогда до этого не задумывался.

— А теперь? Что ты думаешь об этом сейчас? — он пытливо уставился на меня.

— После того, как у меня чуть не поехала крыша, — продолжил я тихо, — мне предложили отдать ребёнка в хорошую семью, когда тот родится. Но я решил сам быть ему семьей. Не могу объяснить это чувство, Фритц. Просто так будет правильнее. Он будет таким же как я или ты, и ему нужен будет тот, кто поймёт его и полюбит. Это было мое осознанное решение. И я пойму, если ты не готов на это.

— Конечно не готов! — Фритц горько усмехнулся. — Будь я готов, уже давно завёл бы себе жену, дом и стабильную работу. Как минимум.

Я поджал губы и тяжело вздохнул.

— Но, раз уж так вышло, — он наклонился вперёд и коснулся моей руки, — давай будем готовиться вместе.

— Т-ты уверен?

Он сжал мое запястье. Я судорожно вдохнул.

— Ну ладно тебе, — Фритц улыбнулся. — Алиссен!

Я прикрыл глаза ладонями и замотал головой.

— Да какого ж хрена! Не собирался я рыдать!

— Гормоны? — ехидно предположил Крюгер.

— Да! — выдохнул я, встал с места и подошёл к окну. Открыл форточку и впустил поток прохладного воздуха. — Точно, гребанные гормоны.

Я упёрся ладонями в подоконник, а сзади меня обхватили сильные и тёплые руки. Колючий подбородок Фритца оцарапал мой затылок.

— Все, успокойся, — пробурчал он. — Ну вот, не зря ты меня так пугал с самой первой встречи. Как чувствовал, что вляпаюсь по уши, если с тобой свяжусь.

— Так ты поэтому вёл себя, как придурок?

Фритц зарылся губами в мои волосы и сильнее обнял.

— Когда мы впервые переспали, мне стало немного легче. По крайней мере, расхотелось убивать. Но принять свои ощущения… было сложно. — Рука его коснулась моего живота и сразу же отдернулась. — А теперь ещё и это. Так странно.

— Я и сам ещё не привык, — я обернулся и оказался с ним лицом к лицу. А затем мы соприкоснулись губами — сначала мягко и даже нежно, осторожно вдыхая тот самый головокружительный аромат, который творил с нашими телами невообразимые вещи. Щетина Фритца оцарапала мне подбородок, а поцелуй постепенно углубился, стал томным и требовательным. Я отстегнул кобуру на плечевом ремне, затем расстегнул и приспустил его рубашку. В тусклом уличном свете, льющемся из окна, шрам на обнажённом плече Фритца казался багровым. Я осторожно погладил его пальцами, лизнул чуть солоноватую кожу и накрыл губами место, куда вошла пуля.

Фритц судорожно выдохнул и стиснул руки на моих бёдрах.

— Ты так хорошо пахнешь, — хрипло прошептал он, — а я грязный, как последняя свинья.

— Можем совместить приятное с полезным, — улыбнулся я и потянул его в душ, где мы, наконец, избавились от одежды. Вода лилась по голому телу, согревала, а мы касались друг друга, словно впервые. Когда Фритц мягко развернул меня спиной к себе, по-хозяйски провёл пальцами между ягодниц и надавил, я задохнулся от нахлынувшего желания: слишком давно у меня этого не было.

Я неуклюже прогнулся в пояснице, и после легкой подготовки он аккуратно вошёл и принялся плавно и упоительно двигаться. Я целиком растворился в этих ощущениях, таял, как кусок мыла в горячей воде, пока наконец не словил такой яркий оргазм, что на несколько долгих секунд оглох.

Позже, когда Фритц уснул, я ещё долго лежал рядом и разглядывал каждый его мускул, каждую морщинку на лице и каждый шрам, и понимал: он здесь, со мной, он был моим и никуда больше не собирался уходить — к этому мне тоже ещё предстояло привыкать.

Город неслабо всколыхнуло сенсационное заявление врачей и учёных о том, что произошло с практически всеми рождённым на Винтерре детьми. Конечно, люди давно начинали что-то подозревать, потому во всех детских садах было очевидно численное преимущество мальчиков над девочками, но о том, что эти мальчики ещё и фактически принадлежали к новой расе, стало для многих родителей настоящим шоком. Особенно огорчались родители омег, ведь их сыновьям в будущем предстояло рожать детей, чтобы человечество могло продолжать свой род на новой планете. Однако, несмотря на все это, желающих вернуться на Землю и продолжать там «нормальную» жизнь оказались единицы. Никто не хотел снова ходить в масках, травиться загрязнённым воздухом и расхлебывать последствия глобальной экологической и энергетической катастрофы. Обрекать своих детей на болезни в проживающей свой закат цивилизации на умирающей планете, либо дать им долгую и полноценную жизнь на Винтерре в качестве нового, способного на размножение вида — выбор был очевиден.

Разумеется, недовольные все равно находились. Были забастовки, митинги, марши и даже теракты Велось бесчисленное количество переговоров, собраний, судов и заседаний, где решались насущные задачи, разгребали проблемы со снабжением Города продовольствием и прочие последствия «холодного бунта». Именно так назвали период, когда Сенат отключил метеокупол, чтобы свалить все на «террористов» и истощить их ресурсы. К счастью, спустя какое-то время активисты Сопротивления исхитрились и раскрыли эту «гениальную» стратегию народу, и тогда тот окончательно ополчился против самого же Сената. Ведь именно поэтому был совершён набег на тюрьму, который и позволил Фритцу, Катрине и остальным сбежать и завершить восстание.

Все это требовало постоянного присутствия и колоссальной работы активистов, глав профсоюзов и прочих неравнодушных граждан, а контроль над этим, естественно, взяли лидеры Сопротивления, в том числе и Фритц.

Порой нам было нелегко. Он частенько приходил домой злым и заведённым, измотанным физически и морально, и мне было сложновато вытягивать его из этого состояния. Но мы старались. Фритц потихоньку привыкал оставлять негатив за порогом дома, а я, когда видел, что он снова на грани, встречал его, давал какое-то время «отдышаться», затем молча вёл его к дивану, укладывал его голову себе на колени, гладил и перебирал его волосы — и чувствовал, как он расслабляется и успокаивается.

Однажды в один из таких вечеров он повернул голову к моему животу и впервые коснулся его по-настоящему: приподнял край моей футболки и осторожно прислонил ладонь к туго натянутой коже, под которой уже несколько минут активно кувыркался наш ребёнок, поочерёдно оттопыривая то руку, то ногу.

— Тебе не больно? — тихо спросил Фритц.

— Нет, но от этих его трюков иногда прям дыхание перехватывает.

— Фантастика, — он погладил живот и легонько ткнул пальцем по выпирающему бугорку. — Эй, привет!

Я громко фыркнул. Фритц укоризненно покосился на меня и насупился.

— Прости, не хотел испортить вам беседу. Просто я никогда еще не видел тебя таким… — я пытался подобрать подходящее слово, но ничего лучше, чем «милым», в голову не лезло.

— Если хочешь и дальше меня таким видеть, то не вздумай больше ржать.

— Ладно-ладно.

Я помолчал и затем, не сдержавшись, прибавил:

— А в сексе ты теперь всегда будешь таким нежным, или только пока во мне ребёнок?

Фритц гоготнул.

— А как тебе больше нравится?

Я сгрёб пальцами короткие жесткие волосы на его затылке и с силой притянул к себе. Это был самый долгий и развязный поцелуй, на который я был способен.

— Ладно, я тебя понял, маленький испорченный омега, — ухмыльнулся он, когда мы оба отдышались. — Думаешь, мне так легко сдерживаться? Вот родишь, и я задам тебе по полной. А пока дай мне спокойно пообщаться с сыном.

Он вновь опустился к моему животу и снова принялся трогать, водить по нему пальцами и что-то тихонько ворковать себе под нос.

Я откинулся на спинку, с улыбкой наблюдал за этим нелепым диалогом и наслаждался ощущением счастливой безмятежности — чувством, которое я когда-то даже и не надеялся испытать рядом с этим мужчиной.

— Ты ходишь, как пингвин, — заявил Фритц, распаковывая принесённый мною сэндвич.

Я бросил на него свирепый взгляд, упёрся рукой в поясницу и поглядел вниз, в смотровое окно зала суда, где двенадцать бывших сенаторов сидели и ждали заседание суда, который должен был возобновиться после короткого перерыва. За спиной каждого находился экран с его именем, под которыми были перечислены наиболее значимые законы и приказы, за которые их, собственно, и судили. У кого-то их было больше, у кого-то меньше.

— Берта Стеверса я посажу лет на десять, — произнёс с набитым ртом Фритц. — Этот мудак владел шахтами, и именно из-за него среди шахтеров было так много несчастных случаев. А Рита Блатт отвечала за антиреволюционную пропаганду. От души нассал бы ей в уши!

— Фритц! — я пихнул его в бок. — Председателю временного правительства так выражаться не положено. Вдруг рядом кто-то из СМИ?

— Как они меня затрахали! Такое ощущение, что я постоянно под прицелом.

— Так и есть: ты под прицелом камер. За три года Сенатского режима они отвыкли от свободы слова, и теперь сорвались с цепи. Так что, если хочешь заработать голоса избирателей, придётся быть помягче.

Фритц злился, но не мог со мной не согласиться. Он являлся одним из самых популярных людей в Городе не только потому, что был ярким лидером победившего Сопротивления, но и потому, что генетический тест подтвердил, что он — самый взрослый «альфа» из всех выявленных. Порой я не узнавал в этом грациозном мужчине в дорогом костюме лихого, диковатого офицера полиции, от которого у меня во всех смыслах подкашивались ноги. У него прибавилось седых волос на висках, умных слов в лексиконе и некоторого шарма в повадках, однако дома, наедине со мной, он снова становился Фритцем Крюгером. Моим Фритцем, который матерился, не понимал шуток, сверкал глазами и неожиданно ласково целовал мою шею среди ночи.

А вот меня от внимания СМИ берегли. Врачами было принято решение дать мне спокойно доходить свою беременность, а потом уже позволить репортерам сделать крупный репортаж обо мне и том, как все проходило. Мы обменяли наши квартиры на небольшой домик недалеко от центрального парка и клиники, где работала Ханна Вонг с ее бандой врачей. Таким образом мы достигли компромисса: я жил в шаговой доступности от больницы и каждую неделю незаметно от посторонних глаз бегал на контрольные осмотры, зато жил дома, а не в палате. Беременность протекала «нормально» — если это слово вообще применимо в моём случае, и поэтому необходимости в госпитализации никто не видел. Операцию назначили на срок в тридцать восемь недель, так что мне дали добро спокойно пожить дома и подготовиться к рождению ребёнка.

— А этот? Беккер? — взгляд мой упал на знакомое лицо на скамье обвиняемых. «Томас Беккер» — гласила таблица на экране. Бывший сенатор, знакомый моей матери, отец Дэнни и человек, любезно принявший меня в своём доме в мой первый день на Винтерре. Я взволнованно всмотрелся в его черты. Он был бледен, но сидел прямо и спокойно взирал на происходящее. Где-то в зале наверняка сидели его жена и сын и переживали за его судьбу. — Что он натворил?

— Да хер его знает, — бросил Фритц, глотнул кофе из стакана и нервно взглянул на часы. — Вроде ничего такого за ним не было, кроме потакания этому конченому режиму. Я бы их всех засадил за одобрение той дичи, которую они творили с Городом.

— Не стоит, наверное, сажать всех, — сказал я севшим голосом. — Кого-то можно и пощадить — тем более, если не особо-то и виновен. Тебе будет плюс к рейтингу…

— Что? — Фритц недоверчиво уставился на меня. — Алиссен, это люди чуть не угробили взрывом тебя и ещё несколько сотен человек, а потом оставили медленно замерзать в дырявом здании в минус шестьдесят. Чего ради я должен с ними церемониться? Назови мне хоть одну причину, помимо заботы о моем рейтинге!

Я прижался лбом к прохладному стеклу и уставился на господина Беккера. «Томас Б».

— Понимаю, что для Сопротивления это не причина, но… Похоже, Томас Беккер — мой отец.

— Что?!

— Я читал мамину переписку. Все сходится. Они друг друга знали, его жена недолюбливала мою маму и странно на меня косилась, пока я был в гостях;, имя в диалоге — такое же, и у него есть ещё один сын.

Фритц потрясенно переводил взгляд с него на меня и обратно.

— Вот черт! — он снова взглянул на часы. — Охренеть! Ну ладно, это будет несложно проверить. Алиссен, спасибо за перекус, мне пора обратно на заседание. Это надолго, так что давай-ка лучше домой.

— Я буду смотреть трансляцию, — шёпотом пообещал я, неловко обнимая его за шею. Огромный живот мешал уже даже этому.

— Не угрожай мне тут, — промурчал в ответ Фритц, коротко сжал мою ладонь в своей и затем направился обратно к лестнице, ведущей в зал суда.

Мне безумно льстило, что он прислушивался к моему мнению, даже когда делал вид, что не согласен. И это решение — проявить лояльность к тем Сенаторам, которые не отличились чем-то криминальным — лишь сыграло председателю временного правительства на руку. Те, кто ещё со времен службы в полиции сомневался в адекватности Фридриха Крюгера, наконец признали его как справедливого лидера. А то, что именно он предложил перераспределить мощности метеокупола таким образом, чтобы ликвидировать тропики в одном отдельно взятом районе, за счёт чего средняя температура в Городе выросла до двадцати градусов по Цельсию, окончательно укрепило его позицию в глазах горожан.

И вот накануне того дня, когда Фритц должен был встречаться с избирателями, толкать речь и побороться с другими кандидатами в прямом эфире за новую должность — исполняющего обязанности Президента республики Винтерра — наш ребёнок вдруг решил, что самое время появиться на свет.

Полночи Фритц сочинял свою речь, а я в позе тюленя валялся рядом и время от времени исправлял ошибки в его уже двадцатый раз пересохраненном файле. Безукоризненно выглаженный чёрный костюм смиренно ждал утра, когда его обладатель должен был отправиться в Центр и начать подготовку к едва ли не самому важному для кандидата в Президенты дню. Лежать мне было почему-то неудобно, я все никак не мог найти комфортное положение. Болела спина и немного тянуло то ли поясницу, то ли низ живота. На часах уже было три часа ночи, когда нас, наконец, сморило — а рано утром я проснулся от странных, ни на что не похожих ощущений. Живот снова потягивало, а настроение у меня почему-то было на редкость отвратительным. Я злился на свой организм, котовой не дал мне поспать подольше, на Фритца с его долбанной речью и на будильник, который зазвенел, едва мне снова удалось уснуть. Фритц вызвал машину и в десятый раз спросил меня, точно ли я хочу поехать с ним в Центр и торчать там, пока он выступает. Но мне уже так надоело сидеть дома и бездельничать, что я был рад возможности проветриться, даже рискуя стать предметом всеобщего обсуждения. Ближайшие помощники Фритца уже были осведомлены, кто я такой и о моем положении, так что в этом плане можно было особо не переживать. По телевизору постоянно крутили передачи с исследованиями и научными разборами того, что происходило с сыновьями Винтерры, да и мне рано или поздно пришлось бы засветиться, как партнёру будущего Президента, так что я уже смирился и потихоньку готовился к публичной жизни.

Пока мы собирались, тянущие ощущения в животе вновь вернулись. Едва я успевал их осознать, они прекращались, и я отгонял от себя мысли о том, чтобы позвонить Ханне и спросить, что это может быть. После пятого или шестого раза, когда они вновь утихли, а затем вернулись с новой силой, я уже стал напрягаться.

В своём кабинете, когда стилисты готовили Фритца к пресс-конференции, он заметил мое переменившееся выражение лица и поинтересовался, что случилось. Я сидел на столе, болтал ногами и мрачно наблюдал, как девушка-визажист порхала вокруг него и припудривала шрамы на лице. Мне не нравилось, когда ему маскировали шрамы: они были частью его, и мне хотелось, чтобы все тоже видели, через что он прошёл, чтобы оказаться на таком высоком посту.

— Алиссен! Ты меня слышишь? Что с тобой сегодня?

— Живот как-то странно тянет. Периодически.

— Болит? И давно это у тебя? — нахмурился Фритц.

— С ночи, видимо. Спалось тоже как-то не очень.

Визажистка обернулась и внимательно поглядела на меня.

— Похоже на начало схваток, — заявила она и продолжила невозмутимо работать.

Фритц напрягся, и лицо его приняло каменное выражение. Я тоже нахмурился. В этот момент внизу стало ощутимо больно. Я сосредоточенно поджал губы, пытаясь вспомнить все, что слышал от врачей о том, как это вообще происходит.

— Операция через полторы недели, — сказал Фритц. — Ещё рано. Это невозможно.

— Наверное просто тренировочные схватки. У меня так с обоими сыновьями было, — авторитетно произнесла стилистка. — Все, господин Крюгер, я закончила. Через пару часов пройдёмся ещё раз матирующимм салфетками.

— Спасибо, Кристина.

Фритц закрыл за девушкой дверь, а когда обернулся, то обнаружил меня, вцепившегося в спинку стула.

— Да твою ж мать, Алиссен, ты меня пугаешь! Позвонить доктору Вонг?

— Н-не, вроде отпустило, — выдохнул я и выпрямился.

Фритц чуть расслабился и издал нервный смешок.

— Вот и хорошо. Не вздумай сейчас рожать!

— Перестань говорить так, будто это зависит от меня, — раздраженно буркнул я.

— Ну ты уж постарайся. Только не сегодня, ладно? Сегодня охренеть какой важный день.

— А когда? — я мрачно сверлил его взглядом. — Когда в твоём гребаном расписании стоят роды?

Фритц непонимающе уставился на меня и почесал репу.

— Через полторы недели, как и было назначено врачами. Разве не так?

Я сплюнул и неуклюже опустился на диван.

— Вали уже на свою конференцию!

— Да какого хрена, Алиссен? — разозлился он. — Если тебе плохо, так и скажи! А если нет, я пойду!

— Мне хорошо. Можешь идти спокойно!

Когда он с силой захлопнул за собой дверь, боль вновь вернулась — и, кажется, усилилась. Я взял в руки телефон и поглядел на него, так и не решившись набрать номер Ханны. По правде говоря, мне было просто страшно: вдруг это и правда роды? Тогда пути назад уже не будет, я уеду в больницу, и жизнь уже не будет прежней. Глупо было оттягивать этот момент, но особым умом я в тот день не отличался в принципе.

Когда меня отпустило, я вышел из кабинета и заковылял к большому атриуму, откуда можно было незаметно наблюдать за ходом конференции и следовавшими за ней дебатам. Испытывая лёгкие угрызения совести, я глядел, как далеко внизу Фритц сосредоточенно копошится в своём планшете и, вероятно, перечитывает заготовленную речь.

— Алиссен? — откуда-то сбоку я услышал знакомый голос.

— Дэнни! — я не поверил своим глазам и машинально отступил за парапет. — Охренеть, вот это да!

Он улыбнулся и смущённо кивнул на мой живот.

— Не прячься, я уже все про тебя знаю.

Одет Дэниел Беккер был так, словно сам собирался участвовать в конференции, а в руках у него была папка с кучей бумаг и смартфон. Он заметно повзрослел и возмужал за те месяцы, что мы не виделись. Я немного помялся и шагнул ему навстречу.

— И про то, что мы с тобой родственники, тоже знаешь? — негромко спросил я.

— Да, — он улыбнулся ещё шире. — Отец рассказал, после того, как сдал тест. С ума сойти, да?

— Это точно!

Мы неловко обнялись и похлопали друг друга по плечам.

— Пришёл поддержать своего парня? — спросил Дэнни, кивнув в сторону атриума. Он то и дело с любопытством поглядывал на мой живот.

— «Парня». — сморщился я. — Такое дебильное определение. Он для меня нечто большее, чем просто парень… Только вот поддержка из меня вышла так себе. А ты какими судьбами здесь?

— Да… — он понимающе кивнул. — Меня вот господин Крюгер сюда и послал, чтобы проверить, как у тебя дела. Он разрешил мне стажироваться под своим началом... Отец очень ему благодарен.

— Как он?

— Ну, вполне неплохо, учитывая, что большую часть наших счетов заморозили. Зато мы можем работать, и у нас остался дом. Правда, в бассейне теперь холодновато. Так что улыбаемся и пашем.

— Ты молодец, Дэн. Если Фритц нанял тебя несмотря на то, что ты сын бывшего Сенатора, значит в тебе что-то есть.

— Да, — Дэнни покраснел, — надеюсь, что он это сделал не из-за того, что я твой брат...

Я вдруг ойкнул и согнулся пополам.

— Ты чего? — испуганно спросил он.

— Ч-черт! — прошипел я. — Из меня что-то льётся! А-а!

В машине скорой помощи, которую прислала за мной Ханна, я шипел и матерился, потому что теперь болело раз в двадцать сильнее и намного дольше и чаще, чем раньше. Бледный как простыня Дэниел сидел рядом и испуганно таращился на меня и мой торчащий живот с подключённым к нему аппаратом КТГ.

— Расскажи мне что-нибудь! — заорал я во время очередного приступа схваток (в том, что это были именно они, я уже не сомневался).

— Мой брат рожает! Вот это чума!

— Твою мать, какой интересный рассказ!!!

— Алиссен, я должен позвонить господину Крюгеру…

— Не вздумай его отвлекать! Что я, не справлюсь без него? О-ох…

— Ну ты это, дыши там, все дела… Как в кино.

Меня уже везли в операционную, когда между приступами схваток краем глаза я заметил, что Дэнни украдкой бормочет что-то в телефон.

— Я же просил не звонить Фритцу, Дэн, — простонал я.

— Прости, я же не могу облажаться в свой первый день на работе и не сообщить такую важную новость! — виновато пробасил он.

— Ох, черт… Ладно… Уф… Ты же мой младший брат, и бесить меня — твоя работа, да?

Мы нервно рассмеялись, затем я вцепился в его руку и уже перед самой операционной выдохнул:

— Спасибо, что поехал со мной!

— Алиссен, держись, все будет хорошо! Я очень рад, что ты мой брат!

На этой трогательной ноте меня завезли в операционную и уложили на стол. Боль была уже просто невыносимая, я кричал и метался, пока напряжённо-сосредоточенная Ханна и ее команда носились вокруг и подготавливали меня к операции.

— Ничего, ничего, Алиссен, так бывает, — сказала она и коснулась моего лба прохладной рукой в перчатке. — будет не плановое, а экстренное кесарево сечение. Сейчас мы вытащим твоего малыша, и ты…

Дальше я уже не расслышал. Вокруг все поплыло, дышать стало тяжело и в глазах начало темнеть.

За окном операционной, выходящим в коридор, висел телевизор, в котором шла трансляция конференции. Я старался сосредоточить взгляд на нем в поисках лица Фритца, мне жизненно необходимо было увидеть его сейчас — но его так и не показали. «Фритц… я ошибся, когда сказал, что справлюсь без тебя».

Врачи что-то кричали про скачок давление, нитевидный пульс и реанимационный набор, но я уже ничего не чувствовал: чёрная пелена поглотила меня окончательно.

Сознание вернулось резко, как после дурного сна. Первое, что я ощутил — это накатывающая волнами боль. Она разливалась по мне, как струи кипятка, я чувствовал ее каждой клеточкой своего тела. Я попытался вздохнуть глубже и начал судорожно хватать воздух ртом: боль усиливалась, а вместе с ней — чувство тревоги и ужасного, необъяснимого страха. Мои руки были опутаны трубками и проводами, и в тусклом свете реанимационной палаты мне показалось, что я прикован к постели наручниками.

Затем нахлынули воспоминания. Боль, схватки, рука Дэнни, экран с трансляцией… операционный стол, ослепляющий свет и давящая, зловещая тьма, затягивающая меня в свой водоворот. Я дёрнулся и невольно застонал от боли. Запищал какой-то датчик, и в углу палаты кто-то зашевелился.

Это был Фритц. Он дремал в больничном кресле, широко развалив ноги, рубашка его была помята, галстук съехал к уху, а скомканный пиджак лежал под головой, выполняя роль подушки. От звука моего голоса он пошевелил плечом, почесал подбородок и затем открыл глаза. Несколько секунд мы смотрели друг на друга, а затем он резко сорвался с кресла и оказался у моей постели.

— Алиссен! — негромко позвал он и дотронулся до моей руки.

Я что-то хрипло прошелестел в ответ. Он сунул мне под нос стакан воды с трубкой, и я попытался сделать глоток. Это оказалось сложной задачей: меня затошнило, и всю воду я выплюнул Фритцу в ладонь.

— Больно, — только и смог выдавить я. Он, бледный от напряжения, нажал какую-то кнопку, после чего прибежала медсестра, бегло меня осмотрела и подключила к катетеру какой-то препарат. Через несколько минут стало немного легче, и все это время он сидел рядом и прижимал мои пальцы к своим губам.

— Что с ребёнком? — наконец произнес я.

Фритц вздохнул, уголки его губ дрогнули в улыбке.

— Все с ним хорошо, нормальный здоровый карапуз. Два девятьсот, рост пятьдесят! Он в отделении новорождённых. Я уже держал его на руках, — последнее он произнёс с неприкрытой гордостью.

Я постарался улыбнуться в ответ. Тревога постепенно отступала вместе с болью.

— Я тоже хочу.

— Обязательно, — промурлыкал он, придвинувшись ближе. — Как только разрешат врачи, я принесу его и покажу тебе.

Руку мою он так и не отпускал, словно боялся, что я куда-то исчезну. Я почувствовал, как к горлу подкатили рыдания и засопел, изо всех сил сдерживая их. Когда уже пройдет эта моя обострённая сентиментальность? Без живота было странно, я казался себе непривычно плоским. А рука так вообще была отвратительно белой и тощей в сравнении с его ладонями. Фритц снова дал мне воды, и я смог сделать пару глотков.

— Спасибо... Как прошли твои дебаты?

Фритц помрачнел.

— Какие уж там дебаты. Я даже речь не окончил — мне передали в наушник, что тебя увезли в больницу, и я позабыл все, что мы там с тобой насочиняли. Посветил лицом с трибуны, как придурок, брякнул, что мой омега рожает и дёрнул прямо сюда. В операционную меня не пустили: сказали, что возникли непредвиденные осложнения и ты в отключке. Почему, черт возьми, ты не позвонил мне с самого начала?

Я отвёл взгляд. Но Фритца это не устроило, и он аккуратно, но настойчиво взял меня за подбородок и повернул к себе.

— Почему, Алиссен?

— Прости, Фритц! Я сам до конца не верил, что это происходит, а потом… Я знал, как важен для тебя этот день, и не хотел, чтобы что-то помешало. Злился черти на что, ещё и наорал на тебя утром…

— Я тоже вёл себя, как идиот. Не был готов к тому, что все может случиться вот так внезапно. Но я должен был быть рядом с тобой! Я знаю, что полностью облажался с самого начала. Я не был готов, боялся, не хотел ввязываться в отношения, да и вообще… Я бы сейчас от души врезал себе за те месяцы, когда был тебе так нужен, но отворачивался. — Фритц пытливо глядел на меня, и казалось, что глаза его горят от переполнявших его эмоций. — Я восхищаюсь тобой и тем, как ты все это выдержал. Как принял меня таким, какой я есть, как поддерживал меня, даже когда я делал тебе больно. Слышишь? Я больше никогда не сделаю тебе больно! Только ты — ты и теперь наш сын — вот, что действительно важно для меня. Запомни это раз и навсегда!

Тут уж я не выдержал: судорожно сглотнул, и губы мои задрожали. Трясущимися руками я притянул его к себе за воротник рубашки, и мы обнялись. «Я знаю, я чувствую это. И чувствовал даже тогда, в убежище, когда благодаря тебе меня спасли из тюрьмы. И дело не в том, кто мы — альфы, омеги… не важно! Я люблю тебя», — шептал я, чувствуя, как собственные слёзы заливаются мне прямо в уши.

«И я тебя, маленький», — глухо бормотал он в ответ.

И не было на свете никого счастливее нас в тот день.

Я дописал последнюю строчку своей истории и призадумался. Нет, пожалуй, кое в чем я наврал: за те семь лет, которые прошли с тех пор, счастливых моментов у нас было ещё столько, что, казалось, дальше уже некуда. Например, позже, когда я наконец смог кое-как сесть и акушерка прикатила кювез с маленьким свёртком, который Фритц аккуратно взял на руки и поднёс ко мне — счастье захватило нас полностью. Оно глядело на нас своими темно-серыми, почти чёрными глазами, тихонько сопело и шевелило крошечными пальцами, когда я осторожно погладил его по бархатистой щеке. А потом накрыло ещё сильнее, когда после полутора недель в больнице мы наконец-то оказались дома, где были только втроём и где не было ни врачей, ни репортеров, ни уколов… И когда лицо маленького Матиаса, названного так в честь отца Фритца, озарилось первой улыбкой, так напомнившей мне мамину; и когда, вернувшись из Бюро, где мы с Фритцем Крюгером официально скрепили наш брак — первый в истории Винтерры союз альфы и омеги, обнаружили, что Матиас в присутствии своего обожаемого дяди Дэнни научился делать первые шаги… И таких моментов — как счастливых, так и сложных (а куда же без них?) — в нашей семье было и будет ещё очень и очень много.

Фритц всё-таки стал Президентом, и даже запоротые дебаты этому не помешали. Наш ребёнок рос, развивался, обзаводился друзьями — я пообещал себе, что как следует подготовлю его ко всем сюрпризам, которые могут ожидать молодого омегу в будущем. А Фритц на своём посту сделает все возможное, чтобы Матиас, его сверстники и их потомки жили мирно и счастливо. Чтобы он мог без опаски смотреть в будущее, был готов к тому, что однажды, как и мы, познает радость сумасшедшей любви и сотворения жизни. А может быть, и не познаёт — я приму любой его выбор. Но во всяком случае, к этому выбору он точно будет готов. Ведь эта удивительная планета отныне принадлежала ему — и таким же, как мы с Фритцем.