Прекрасный Старый Мир [Cyberdawn] (fb2) читать онлайн

CyberDawn Прекрасный Старый Мир

1. Мутный экзамен

Откинувшись на спинку кресла, я устало закрыл глаза. Ещё один образчик моего творчества (или усталости) завершён и вскоре займёт своё место на сайте одного из заказчиков. Чёрт знает, нужно ли кому-то то, что я делаю, но деньги за это платят, что по нынешним временам вполне терпимо.

А вообще, за не столь долгую жизнь оная жизнь меня как-то изрядно покидала. От программиста по образованию — к рекламному дизайну. Время, когда небольшие студии программного обеспечения производили высококлассный продукт, прошли. Команды талантливых единомышленников у меня не нашлось. А рынок отечественных программных продуктов в стране оказался занят компаниями, плотно сидящими на бюджетном подсосе. Что, в свою очередь, породило очаровательную систему: рабочие места получали знакомые, родственники и прочие, зачастую, с купленным дипломом. И на свою фантастическую зарплату, нанимали «не попавших в струю» или не там родившихся профессионалов-неудачников, оставляя себе не менее девяти десятых от неё. Очень уж быстро подобные компании начали перенимать традиции финансирующих их организаций.

Рекламный дизайн приносил вполне сносный доход, когда нежданно-негаданно появился новый штамм гриппа, вызвавший «карантин по всему миру». Ну, мне, непрофильному специалисту, в его начале было ясно, что это грипп, а вот меры в мире принимались, как при чуме. Ну, есть как есть, вот только конторка, в которой я работал, обслуживала средние розничные предприятия, которые свою деятельность прекратили. А шеф, через месяц после введения комендантского часа, раздал всем сотрудникам зарплату за полгода и исчез. Телефон «вне зоны», сетевые координаты изменились, а в его квартире, как мы выяснили после «пароксизма карантинных мероприятий», поселились другие люди.

Денег, выданных им, при учёте безвылазного торчания дома, хватило до периода, когда какая-то, худо-бедно, работа появилась. И одна из моих знакомых предложила подработку в виде написания статей для сайтов, копирайтером. Что забавно, вполне получилось, так что доходы мои вполне позволяли жить и не задумываться о куске хлеба. Что, прямо скажем, по нынешним временам уже неплохо.

Однако после полутора лет работы в подобном амплуа начала накатывать глухая усталость. Работая на прошлого шефа, я знал, что будет отпуск, оплачиваемый и раз в год, работа сверх определённого объёма будет оплачена. А сейчас десятки заказчиков превратили «свободный график на дому» если не в каторгу, то в крайне утомительный марафон.

А усталость закономерным образом перетекла в мысли философического толка, на тему «а нужно ли то, что я пишу, хоть кому-то?» С другой стороны, отзывы под стаями несколько радовали: посетителям сайта «заходили» мои статьи, а вот статьи от других копирайтеров — нет.

Ладно, хватит предаваться рефлексии, поднакоплю денег и отдохну. Где-нибудь. Когда-нибудь. С кем-нибудь. Не без сарказма отметил я. И Энас смеяться будет из-за среднего балла на экзаменах, посетила депрессивная мысль. Говорил же старший братец не выделываться и идти к нему в помощники. А Эфихос, мелкий балбес, нацелившийся на городскую гвардию, заест подколками. Да и батюшка неодобрительно смотрел на продолжение учёбы в гимназиуме …

Стоп! Какого чёрта я думаю какую-то дичь?! — мысль пронзила голову, я вскинулся и после заполошенного оглядывания впал в ступор.

Дело в том, что я пребывал явно не в своей комнате! Хотя ощущения от кресла были абсолютно идентичными, мимоходом отметил я. Так, стоп. Хватит безумствовать, для начала, кто я?

Я — Олег Командрин, программист, рекламист, копирайтер… и я Ормонд Терн, сын Володимира Терна, почтенного купца полиса Вильно. Это…какой-то бред, вновь закрыл я глаза и начал размеренно дышать.

Так, будем логичны. У меня два(!) комплекта воспоминаний. Жизни двух разных людей разного возраста. Орм (как сокращали «среднее имя») ещё не закончил обучение, находился в процессе экзаменационной сессии, высшие курсы гимназиума и… огорчался средним результатам.

И конфликтов нет, хотя, безусловно, чувствуется некоторая заторможенность, обращение к завышенному количеству ассоциативных цепочек. Так, а почему нет шока? А тут, очевидно, виновато полноватая туша Орма. Не тугодум, но основательный парень, без ярких страстей. Скучный бесталанный сухарь, всплыла в памяти характеристика от сердечного интереса Орма, выданная в ответ на признание.

А вот тут и кроется причина «средних результатов». Парень впал в депрессию, сдавал экзамены на «отлюбись», забить совсем не давал упрямый характер.

Так, и всё же, кто я? Олег или Ормонд? По логике, я последний, с придуманной памятью, хотя… Не бывает такого: воспоминания слишком подробны, более того, Олег явно «доминирует» своими оценками и ассоциациями в оценке. Реинкарнация? Память прошлой жизни, всплывшая на основании депрессии и дежавю от кресла? А я, то есть Олег, получается, написал и помер? Просто так, по щелчку?

Ну, всяко может быть. Впрочем, мне, чёрт возьми, надо разбираться и что-то делать, а не решать вопросы «как Олег тут оказался». Это подождёт. Итак, у меня на письменном столе, лежит рукописная экзаменационная работа по истории: «становление Союза Полисов Гардарики». Работа, единственный «не средний» результат, правда, последнего экзаменационного испытания. Которое мне надлежит посетить через… взгляд автоматически переместиться на тяжёлые и вычурные часы на полке, четыре часа с минутами.

Итак, надо обдумать и систематизировать всё, что мне доступно. Анализ и правильная расстановка приоритетов. Этого явно не хватало Орму. Детали по семье по боку — отмел я упаднические мысли. С этим потом. Сейчас экзамен. Этап, в котором решается вопрос дальнейшей судьбы. Так что со всем остальным разберёмся позднее.

Так, согласно свежей памяти только что написанного, работа охватывает период с падения Римской Империи. Тут это была чёткая дата, принятая за отсчёт летоисчесления, разделение Рима на две части, появление восточного и западного Императора. Четырёхсотый год нашей эры, если реалиями Олега. И далее до шестисотого года местной нашей эры, тысячный год соответственно.

А любопытный момент, тогда как западная часть Рима не столько пала, сколько была деструктурирована варварами и набегами, то восточная «откатилась к корням». Города-Полисы, союзы, торговля, ну и войны, не без этого.

В это время в европейской части России, которой тут так и не случилось, образовалась Гардарика, страна городов. Очень близкая к системе полисов, экономически, социально и психологически. Учитывая напрочь разные климатические и природные условия, ещё в мире Олега вопрос их возникновения и схожести довольно любопытен. Что любопытно, существует и ныне, охватывая всякие «незалежные», Литву, Пруссию. Всё это «союз полисов Гардарики», хотя, как внутренних конфликтов хватает, так и внешних врагов вроде бы не наблюдается.

В целом, выходила довольно любопытная система картины Мира, в смысле политики и политической географии, да и, фактически, во всех отраслях жизни. Вот только к экзамену это отношение имеет косвенное, а мне надо постараться на нём «блеснуть», раз уж остальные испытания фактически «слиты».

Тут вставал вопрос жизни и становления, но обдумать этот вопрос я не успел: в дверь постучали, а после Авдотья, домоуправительница семейства Терн, уведомила о приближающемся завтраке.

А напомнила она потому, что принятие пищи всей семьёй было правилом дома, вот только " заучившийся " Орм последние дни частенько на оное опаздывал. И ещё одеться завтраку надо, промелькнула несколько раздражённая мысль, сменившаяся изумлённой, на тему переоблачения к приёму пищи в собственном доме. Впрочем, тело действовало на автомате, а удивляться той части меня, что Олег, предстояло долго.

Вдобавок, к горлу начала подступать тошнота. Вот бесы, привычно выругался я, той частью меня, что Орм. Попытка покопаться в этимологии была прервана волевым усилием. А вот состояние неприятное, причиной которого явно текущее состояние. Истерики у меня толком не было, но Орм явно устал и был не в лучшем состоянии, плюс шоковое то ли пробуждение памяти, то ли ещё что… В общем, реакция на стресс, не самая приятная, констатировал я, автоматически бросившись к небольшой дверце из комнаты, явно не выходу.

Туалет типа санузел, мимоходом отметил я, падя на колени пред белым другом и сотрясаемый судорогами. Кушал я давно, так что потуги организма избавиться от причины дискомфорта (с его точки зрения) были бесплодны, но он их упорно не прекращал. А вот санузел, оцененный краем глаза, был более чем достойный — здоровенный унитаз, объект моего текущего пристального внимания, немалая ванная, раковина. Правда, ряд моментов был явно архаичен, отметил я, безуспешно призывая Ихтиандра.

Например, бачок над унитазом был сверху, имея цепочку смыва, да и смесителей не имелось, как и, вследствие, душа: раковина и ванна имели по два крана. Очевидно, для хладной и горячей воды, что тут же подтвердила память Орма.

Наконец, меня вырвало желчью, организм посчитал задачу выполненной и гордо прекратил потуги. А я взирал на свою физиономию в зеркале, умывая её ледяной водой. Помимо того, что она была багровая, а глаза лопнувшими капиллярами мимикрировали под её цвет, я-Олег смог, наконец, оценить свою морду лица. Что логично, жуткая ряха в воспоминаниях Орма «о себе», была скорее карикатурой. Полноват, но не «жиробас», светло-русые волосы, довольно большие, светло-серые глаза, да и в целом, приятное и правильное лицо. Жирок только сбросить, отметил я.

Впрочем, «приём пищи», толкнулась мысль, так что я подошёл к платяному шкафу, привычно надевая «домашний пинджак». Последних, как по воспоминаниям, так и по результатам разглядывания, была тьма, точнее дюжина комплектов: разные цвета, фасоны, комплектации, от домашней и «неформальной» двойки, зачастую ограниченной брюками и жилетом, до классической деловой «тройки». Причём гардероб был «уместен и нормален», дресс-код различных ситуаций был регламентирован до мелочей. Забавно, хмыкнул я, вспоминая «занятия телесные» в гимназиуме, где учились разнополые ученики. И на оных занятиях лёгкие накидки были скорее исключением, нежели правилом: занятия проводились обнажёнными, как и омовение после оных. Хм, отсутствие табуированности на обнажёнку, а признание Орма было после детальной оценки ТТХ интереса, оценил я ситуацию не без иронии. Впрочем, «море волнуется» телес самого Орма и его явно не олимпийские достижения также были в памяти.

Что искренне порадовало, так это отсутствие всяких ошейников в местной моде: шейный платок был в ряде случаев уместен, но никак не обязателен, что не скажешь о шляпе: головной убор в общественных местах был атрибутом необходимым, его отсутствие было приемлемо лишь дома, в гостях у очень близких людей, ну и при занятиях гимнастикой и в бассейнах и термах, или банях, тут память Орма давала сбой, явное двучтение смешения эллинической и славянской культур.

А далее, надев этакий халат-пиджак в клетку, я пристально окинул взглядом обиталище Орма. Вообще, довольно современный интерьер, я бы сказал с «элементами под старину». Элементы заключались в том, что мебеля были монументальными, явно сделанными на десятилетия, если не века. Никаких побелок или обоев: узорчатый паркет как на полу, так и на стенах и потолке. Тяжелые, узорные и металлические осветительные приборы, как прикроватный торшер, так и настольная лампа. Всё на лампах накаливания, с толстым стержнем накаливания, обратил я внимание на момент, упускаемый Ормом. Да и «разгоралось» освещение не мгновенно, что с такими стержнями закономерно.

Ладно, всё это интересно, но надо «проследовать на завтрак», а то батюшка, Володимир Всеволодович, устроит головомойку, причём хорошо, если словесную. Спускаясь по широкой и такой же «монолитной», как и всё встреченное мной в доме, лестнице, я фоново обдумывал «домашнее насилие» и Орма в роли его жертвы.

И, в целом, выходила картина, в которой, доколе парень находился «на иждивении», над ним была «власть иждевителя». Не полная, как до дюжины лет, но на жалобы «меня батько бьёт», местная полиция долго и с наслаждением бы ржала. Если, безусловно, не было бы травм и увечий, тут вопрос уже иной.

Хм, тоже тема для осмысления, заключил я, заходя в столовую. Во главе стола восседал монолитный, широченный и высоченный (впрочем, высотой отличались все Терны, отметил я) мужчина, с шикарными бакенбардами и усами. Под пятьдесят лет, со строгим (а никак не жутким, по воспоминаниям Орма) лицом. Отец семейства, ну и старший и младший брат прилагались.

— Доброго утра, отец, Энас, Эфихос, — кивнул я.

— И тебе поздраву, сын, — через несколько секунд кивнул Володимир. — Присядь, перекуси. Однако, вид у тебя изрядно нездоровый, — прищурившись отметил он последствия моего «общения с белым другом». — Заболел или готовился?

— Готовился, — ответил я, присаживаясь за стол.

— Дело доброе, однако, — наставительно воздел палец отец, — ты явно злоупотребил, что может привести к последствиям худшим, нежели отсутствие подготовки. Почему столь злоупотребил усердием? — прищурился он уставившись на меня.

— Хех, — фыркнул в тарелку Эфихос. — Он, отец, испытания, по слухам, провалил. Врут, мыслю, но сдавал негодно, — поправился мелкий говнюк, братцем именуемый.

— Правда? — начал багроветь челом Володимир.

— Не вполне, — подавив внутреннюю дрожь, ровно ответил я. — Но результаты по испытаниям я показал ниже, нежели был способен, это факт, — признал я, слегка опустив голову.

— Причина? — тяжело уронил отец, на что мелкий засранец опять влез вперёд меня.

— Так его, отец, Василика Федос отшила. Да ещё и глумилась, похваляясь, что не для такого росла, — дополнил братец. — Стервь конечно… ой! — последнее было связано с тем, что отец, не меняясь в лице, отвесил трепачу чувствительный подзатыльник.

— Перед экзаменами? — обратился Володимир ко мне, пристально вглядываясь в глаза.

— Перед ними, — не отрицал я. — Справился, но не сразу. Провалов нет, но итоги выйдут средними.

— Хм, — откинулся отец на спинку стула. — Негодно и не во время, но что не всё провалил — достойно. А Федосам припомню, — оскалился он хищно. — Нет так нет, но ославить парня на весь гимназиум — дело злое. Что делать мыслишь? — уставился он на меня требовательно.

— Просить, — судорожно выхватывал я из памяти обрывки знаний. — Просить, месяца у вас, отец, на размышление и подготовку. Без результатов экзаменов сказать не могу точно, да и с ними варианты есть.

— И в подмогу в делах брату так и не желаешь пойти? — опросил глава семейства.

— Не моё, отец. Не торговый я человек, себя ломать буду, да и для дела во вред пойдёт, — озвучил я мысли Орма, которые тот боялся озвучивать.

— Даже так, — изволил поднять бровь Володимир. — Вырос ты, как я посмотрю. Ну, месяца тебе не хватит, полгода думай, готовься, — широким жестом проявил он щедрость. — И о деле семейном подумай. Буреполк делу и мне подмога, да и себя не обижает, — упомянул он нашего дядьку, второго человека в семейном деле.

— У Буреполка Всеволодовича старшая дочь в дело пригоднее меня будет, — напомнил я. — И по сердцу ей караваны. А мне гражданство потребно, отец.

— Гражданство — дело тяжкое, — покачал тот головой. — Впрочем, Эфихос, вон, его точно получит.

— Он в милицию пойдёт, по сердцу и разуму, — ответил я. — Меня же наука привлекает, да без гражданства не выйдет ничего. Нет в Вильно меценатов для юнца, — хмыкнул я.

— Ежели ложе не согревать, — изволил слегка улыбнуться отец, — так и ни в одном Полисе мецената не найдешь. Добро, понял я тебя, одоб…

В этот момент над тарелью с супом, остывающей передо мной, зависла солонка. В воздухе, без ниточек каких-то там. Причем я в её зависании принимал участие, явно инстинктивно. Впрочем, поток ассоциаций, связанных с этим, ввёл меня в ступор.

А вот проказливое выражение лица младшего братца сменилось на удивлённое, сменившееся, после тяжкой оплеухи, на обиженное.

— Встал. Еды на сегодня лишён, покинь трапезную, — уронил Володимир, на что братец печально встал и вышел. — Удержал, — утвердительно заявил отец, с некоторым удивлением взирая на меня, как и промолчавший всю беседу братец старший. — Одарённого удержал. Молодец, Ормонд, видно, не зря над книгами глаза ломал и брюхо отращивал, — по-доброму ухмыльнулся он. — Коли с гражданством не надумаешь — ждёт тебя свой караван и партнёрство младшее, — постановил он под кивки Энаса.

— Да, силён, братец, — по-доброму ухмыльнулся старший. — Паровик точно потянешь, а может и гросс-паровик…

— Не погань язык готской придумкой! — строго уставился на старшего отец. — Ярый паровик по-нашему, или яровик. Мы же его и придумали, — наставительно заявил он.

А мене явно плохело. Дело в том, что массив всплывшей памяти об «одаренных» и «владетелях» или «операторах» эфира(!), полностью осознавалось Ормом, более того, было для него надеждой и мечтой. А вот Олег от этих воспоминаний дурел, искал причины, почему «всё сказки», и в целом, противился «реальности, данной в ощущениях», вызывая эмоциональную бурю.

— Что с тобой, Орм? — взволновался Володимир, узрев переливы лица (подозреваю, от белого до салатового). — Ужо я Эфихостошку уважу, вредителя, — насупился он.

— Это… не он… переволновался, — выдал я, борясь с взбунтовавшимся организмом. — Уборная…

— Беги, — понятливо кивнул Володимир.

Я и побежал, впрочем, хотя головокружение не прошло, нового «белого друга» я не завёл. Организм, похоже, начинал привыкать к «эмоциональным бурям», впрочем, причина последней продолжала меня «штормить». А именно, одарённые, одним из которых был младший братец.

Итак, помимо значимых отличий в истории, геополитике и прочих подобных нюансов, миры Олега и Ормонда отличались наличием «эфира». И объем противоречивых воспоминаний зашкаливал, норовя вообще лишить сознания, чего я избежал лишь усиленно не «думая о белой обезьяне», сиречь противоречиях. А факты заключались в том, что тут есть маги. Или псионики, или колдуны, бес знает, как их интерпретировать. В калейдоскопе мыслей промелькнул с детства понятный филологический момент, Олегу не известный. Небеса и бесы, вполне себе слова-антагонисты, лексически понятные.

Впрочем, к делу. Одарённые, десятая часть населения Земли, не наследуемое качество, чистая удача (или нет). Есть разброс по расам, но не критичный. Архимагов нет, операторы эфира оказывали воздействие локальное, в виде различных кинезов. Причём, что любопытно, с началом НТП (хотя он и не «начинался», не будучи «закончен» с античным миром) одарённые оказались в него плотно вовлечены. Например, яровик, о котором говорили родные, есть средство передвижения, работающее «на одарённом». Притом, что есть ДВС, в основном, дизельного толка, но паровые турбины широко распространены: надёжнее, дешевле и мощнее. Впрочем, тут крылось тьма подводных камней: одаренный был эквивалентен примерно десятку тысяч киловатт, всплыли воспоминания гимназического курса. Но КПД прямого «оперирования» было удручающе низким — пяток, максимум пятнадцать процентов у одарённых, оперирующих не один десяток лет.

Деления на «сорта», типа магов огня и прочей неудобоваримой дичи, не было. Но была привязка на дисциплину сознания и знания. Если телекинез был вседоступен, то всяческие хитрые воздействия (вплоть до клеточных в медицине!) требовали очень многого.

И были востребованы, да и очень популярны: память о «магах» ещё была вполне жива. Впрочем, маги, операторы бес знает чего, использовали колдунские палки и жезлы, голосили заклинания, оказывая на реальность воздействие, аналогичное «книжной магии» Мира Олега. Но… выродились, потому как маги, в отличие от одарённых, были чётко завязаны на наследственность, а гены «колдунства» явно были рецессивными.

В памяти всплыли описания с фотографиями «последней магической семьи» с Африканского континента. Они были найдены около сотни лет назад, перебили не менее пары тысяч человек и, в итоге, уничтожены сами. Семейка из тринадцати… непонятно кого. Это была замкнутая популяция, с закономерным итогом, людьми инбридинговые мутанты с недостачей (или переизбытком) конечностей уже явно не были. Зато маги, чтоб их, передёрнулся я, вспоминая инфернальную семейку, точнее, их внешность.

Но одарённые появлялись стабильно, а вот в начале этого (одиннадцатого, от падения Рима), века было установлено, что сознанием с эфиром взаимодействуют не только «одарённые», а вообще все люди. Просто в разной степени. И " неодаренный», путём долгих тренировок, медитаций и прочих подобных моментов, таковым может стать. Правда, куча подводных камней: начинать надо с раннего детства, искренне, самостоятельно и без принуждения этого желать, пыжиться и напрягаться…

Чтобы стать годам к тридцати одарённым, отставая от них в контроле «дара», потратив на это массу усилий. Вполне возможно, но овчинка, в рамках сформировавшегося социума, не стоила выделки. Возможно, будь централизованные государства, с их фальшивым патриотизмом и надуманными «скрепами», то производство одарённых поставили бы «на поток». Нашли бы метод и способ.

Но, к счастью, последних не было, так что к " одарению " стремилось не так много людей, соответственно, и были их единицы на тысячи. Но были, а мой результат — эффективное противостояние " урождённому " одарённому Эфихосу — выходил просто выдающимся.

Впрочем, это не рояль в кустах, не имба и не прочее. Я на данный момент «отстаю» от урожденных одарённых, добившись за десятилетие надрыва Ормонда того, что одарённый имеет в те же шесть лет. Но, с другой стороны, с вылезающей улыбкой, мечта осуществлена. И толстое пузо, отсутствие друзей, признание «странным», " фантазёром " и прочее — вознаграждены. Ладно, ещё одна тема для осмысления, заключил я.

А вот Ормонд — буквально титан духа, Олег бы так не смог. И «взбрыки организма», как и довольно ровная реакция на «двойной» набор воспоминаний, объяснимы: жесточайший самоконтроль с детства, слегка отпущенный перед экзаменами.

Я (наверное будет правильно идентифицировать себя так), махнул рукой на «бесполезное занятие». Десять лет привели к тому, что помимо доступного девяноста девяти процентам людей явления «искры» (способа разжечь огонь, довольно мозгоёмкого, впрочем, для неодарённого) Ормонд мог поднимать в воздух и манипулировать десятком грамм вещества.

Подобный итог привёл к травме номер раз. Усилия были признаны бесперспективными (оплачивать потуги по " овладеванию эфиром» отец бы точно не стал). Соответственно, заперты в дальний угол памяти.

Далее, признание в любви, довольно едко и неприятно высмеянное. А парень, то есть я, впервые за десяток лет «обнажил нутро», мда. Впрочем, как отметил отец, это не претензия, холодно ценил я. А вот сплетни, распускаемые девицей — это да, причина если не для вражды, то для охлаждения отношений с её семейкой. Недовоспитали, ненадёжные и бестолковые люди.

И, наконец, неважные экзамены у тратившего всё своё время, кроме " одарёнизации», на учёбу. Да уж, досталось парню, который я, оценил я. А мне ещё утрясать массу противоречий, которые регулярно всплывают в сознании. От космологии до бытовых оценок, часть которых память Олега видит дикой, а от части которых Ормонда тошнит.

Вернувшись в столовую, я обнаружил отца и брата, оживленно переговаривающихся, кивнул и принялся потреблять уже остывший и (моими усилиями) в меру посоленный суп, оказавшийся скорее гуляшом (что, впрочем, также суп, напомнил себе я). Беседа при моём появлении замерла, оба старших родича довольно благожелательно уставились на меня.

А вот я, потребляя калории, просеивал воспоминания о семье. И выходила картина довольно обидная для меня, сказочная просто: У старинушки три сына. Старший умный был детина, средний был ни так, ни сяк, третий вовсе был дурак. В роли «ни так, ни сяк» мне и приходилось пребывать. Даже имя, данное мне матушкой, светлая ей память, потрясающе красивой гречанкой (согласно многочисленным фото, сам-то я её не помнил), а отцом. Средний потомок по- дански, мда.

С другой стороны, сказать, что мне плохо жилось, значит соврать. Но вот в эмоциях Ормонда была застарелая обида, не последний повод для «постижения эфира». Старший брат до дюжины лет был единственным ребёнком, а вот мы с Эфихосом имели два года разницы. Родами его матушка и почила, а скорбь отца вылилась в " тетешканье с памятью любимой», в роли которой выступил младший братец. Несколько более избалованный, нежели то допустимо, да он ещё и одарённый.

Некритично, учитывая его ориентацию в ряды милиции. Которая тут, в отличие от мира Олега, имела исконное значение: вооруженные люди. А никак не «ополчение» или вообще: «полиция», название которой однокоренное с «Полисом». Но «некритичность» понимаю я и сейчас, а вот я в детстве… Обидно до слёз, чем Орм зачастую грешил.

— Может, всё же начнёшь водить караван, Орм? — наконец, выдал старший брат. — Станешь полноценным партнёром, пусть и младшим. Да и учиться тебе не надо, — завлекательно озвучил братец.

Вообще-то, довольно любопытное предложение, всплывали воспоминания из памяти Орма. Дело в том, что «полисная децентрализация» сделала полисы этакими «неприятными соседями» друг другу. Тут вопрос был в том, что от серьёзной угрозы Полисы-соседи, соконфедераты, Полисы вообще, отбивались вместе, потому как «свои».

Но вот небезызвестный принцип «соседняя деревня должна гореть», заложенный, подозреваю, в саму природу человека, цвёл и пах тысячелетие.

Мировых войн не было, но приграничные конфликты нередки. Да и пощипать «торгаша от зареченских», надев личину мифических бандитов (может, и реальных, но, как по мне, реальных не было), могли как пейзане полиса, так и вооруженные силы. Последние через пару часов сочувственно выслушивали жертву разбоя, кивали, обещали «найти и покарать» и шли делить добро.

И вот, «яровик» — это этакий мощный полувоенный ведомый одарённым транспорт. С оружием, ведущий караван, зачастую, не одного купца. На пейзан таковой караван покашливал из лёгкого вооружения, с летальными последствиями для последних. А вояки не лезли — пехота не справится, а подтянуть технику — это уже реальная война с Полисом, да и отбиться может яровод, были и такие прецеденты, хотя, скорее, легенды.

Этакая весёлая и привольная жизнь, а уж в младших партнёрах и денежная… Но тут ряд моментов, главный из которых — у меня ни ранее, ни сейчас не лежала душа к «романтике большой дороги с пострелушками». Как-то Олег её перерос, а Ормонд и не испытывал тяги. А вот второй момент я, по здравому размышлению, решил озвучить:

— Ты удостоил меня своего внимания, Энас? — изумлённо поднял я брови. — Я с трудом припоминаю, последний раз подобное благое событие освещало мою жизнь месяц… или два назад? — не без яда осведомился я.

— Хватит, — веско бросил Володимир. — Тебе и вправду стоило более обращать внимание на братьев, — остро взглянул он на старшего. — А тебе следить за речами, — нахмурился он на меня, впрочем, через несколько секунд выдал с ухмылкой: — Всё же наша кровь сказалась, колючий Терн, — совсем по-доброму улыбнулся он.

— Да-а-а, — протянул братец. — А я даже боялся, что в колыбели подменили. Но Орм, сам пойми, дела… — с улыбкой развёл он руками.

— Да, несомненно мешающие тебе пожелать здравия, — не преминул огрызнуться я. — Впрочем, обиды не держу, но в свете прошлого твоё нынешнее предложение звучит не очень приглядно.

— Ладно, Орм, не держи на брата зла. И обдумывать будешь — не забудь о караване, — подвёл итог (и закончил) беседу отец.

На что я, дохлюпав супом, кивнул, уходя. Вообще — далеко не худшая семья, да и предложение небезынтересное, вот только ставящее крест на мечтах Орма, а с точки зрения Олега я ситуацию пока толком и не оценил. Давя волевым усилием, к слову, попытки это сделать.

Рано, нет времени, а впадать в ступор и ожидаемо нарываться на внутренний конфликт — непродуктивно. Так что остаток времени до выхода я провёл в знакомстве с работой для предстоящего экзамена.

За час до него, одетый в «парадную» тройку, лёгкое пальто, шляпу и даже с зонтом-тростью, я покинул комнату, направляясь к шкафчику в прихожей. Тут был довольно неприятный мне-Олегу и вполне нормально воспринимаемый мной-Ормондом момент. А именно: вопрос денег. Володимир не бедствовал, да и на детях не экономил, обширный гардероб Ормонда тому в свидетелях. Но вот с наличными он был по-купечески умерен, выделяя их крайне немного и «на день». Не более и не менее, довольно скромно при этом.

Впрочем, на этот раз я узрел на шкафчике в моём уголке десять гривен, бумажную купюру чертовски высокого достоинства: например, парадный костюм стоил дешевле.

— Не ошиблись ли вы, отец? — не поленился я дойти до гостиной, помахивая купюрой.

— Нет, Орм, — с некоторым ехидством, впрочем, тут же пропавшим. — Ты вырос, тебе не помешает, да и… Впрочем, неважно, — нахмурился он. — Ступай, у тебя дела, да и я не без дел.

Хм, а вот тут задачка, думал я, рассекая приусадебный садик. Попытка «купить»? Вряд ли, да и покупают явно большим. Скорее… да, точно. Попытка извиниться. Неуклюжая, но и не тот характер у Володимира, чтоб извиняться. Ну, пришли обе составляющие меня к консенсусу: если отец решил откупиться от своей совести деньгами, выдаваемыми мне — я не против. Его совести спокойнее, а мне деньги не помешают.

Впрочем, прощать его мне не хочется. Если это было бы, например, вчера, то да… а так — ему «напомнили», что у него есть «ни так, ни сяк». Опять же, не самый плохой человек. Да и претензий к нему нет, но обида Орма не пропала, а Олег, по здравому размышлению, находил её оправданной.

Не в смысле вражды, родные люди и прочее, но сердечности в отношениях не проглядывается точно, как и стремления ее обрести.

Тем временем, я приближался к остановке омнибуса. Последнее слово не кануло в Лету, а использовалась в Полисах, согласно значению (многим, каждому). А вообще, количество языков, известных Ормонду, причём на разговорном уровне, Олега задело. Латынь, эллинский, данский (очевидно, норвежский), франкский и, наконец, родной. Скорее славянский с заимствованиями, нежели «русский».

Впрочем, неплохо известный мне-Олегу английский был Орму не знаком, так что хоть тут польза какая.

Наконец, подкатил дизельный омнибус, довольно комично напоминавший внешне ПАЗик, правда, более округлый и с, безусловно, более комфортабельными сидениями. Пропустив дам, традиционно «коснувшись полы шляпы», я вошел в транспортное средство. И, признаться, с трудом наскрёб мелочью потребную сумму: щедрость Володимира обернулась некоторой проблемой, так что мог я остаться без транспорта. А до гимназиума было километров пятнадцать, пешком не успеть. Но необходимая сумма наскребалась, погонщик омнибуса кивнул на брошенную в приёмную тарель сумму и слова «До гимназиума».

А в дороге я обозревал, как изобилующий садами жилой сектор сменяется деловой и политической (опять же, в прямом смысле слова) застройкой. Белый камень, колонны, разбавленные резными каменными же узорами. А уж статуи с мифологическими финистами, выполненными в стиле античной скульптуры, искренне порадовали.

А ещё я думал, пока не о наиболее тревожащем, а наиболее важном. А именно — об экзамене и дальнейшей судьбе. И выходила такая картина: по окончании старшей ступени гимназиума у меня было путей много, а желанный один: Академия Полиса, Научный, Исследовательский и Учебный центр Полиса.

И тут крылась масса подводных камней. Во-первых, слушателем (а, в перспективе, сотрудником) Академии мог стать лишь гражданин Полиса. А вот не гражданин должен был выплатить за право «слушать» деньги столь огромные, что у Орма перехватывало сердце: раза в три подороже очень недешёвого особняка Тернов.

А из этого следовало довольно любопытное социально-гражданское устройство Полиса. Итак, был гражданин. Лицо, обладающее всеми политическими правами, правом избирать и быть избранным, с рядом преференций… И ответственностью большей, нежели подданный, например. Кроме того, гражданин был ОБЯЗАН принимать участие в политической жизни, ОБЯЗАН защищать Полис, кровью, словом и деньгами.

В общем, положение для «граждански активного» человека, а не политического крикуна мира Олега. И было граждан не более пятнадцати процентов от численности населения Полиса. Наиболее быстрый способ подданному получить гражданство — служба в милиции, в одном из подразделений или управ " вооружённых людей».

Далее, можно было отслужить десяток лет в «Управе», одной из политических служб Полиса. Притом, со второго года, как узнавал Орм, можно становиться слушателем, сдав, безусловно, экзамен. В итоге был даже возможен перевод с места службы управы в служащие Академии, не слишком редкий вариант.

Но отсутствие дара и средние экзамены если не ставили на мечте парня крест, то крайне её затрудняли. А вот у меня, в текущих реалиях, выходила возможность устроиться. Одарённый, пусть и необученный — уже немалая ценность, да и реальным объёмом знаний блеснуть можно, хмыкнул я.

Тем временем омнибус подкатил к площади гимназиума, многоэтажного и многокорпусного учебного заведения, где проходили обучение все отроки и отроковицы полумиллионного Вильно.

Впрочем, время уже поджимало, так что любоваться более римской, нежели эллинской или славянской архитектурой, я не стал, а, постукивая зонтом-тростью, направился к месту проведения экзаменационных испытаний.

В палате ожидания наличествовали четыре человека, хотя, учитывая чёткие сроки и расписание, могло и не быть никого. Однако, то ли расписание поплыло (что крайне вряд ли), то ли соученики просто коротали время (и успокаивали нервы) поближе к " пыточному месту».

Вот только если девица, уткнувшая нос в монументальный, килограмм на десять, талмуд, таковой и была, поскольку Люцина, самая «заученная» девчонка потока, скорее всего, пребывала в гимназиуме с утра, то вот Славобор Тёмный, главный «альфач» класса, со своими двумя подпевалами, здесь явно «развлекались».

Вообще, странно, что при очень развитой педагогике подобные типы сохранялись. Но они были, наставники о них знали, при этом окорот эти альфачи получали лишь при явных преступлениях, хотя тут и на полную катушку.

Но Орм вниманием сего субъекта был обделён — и без того тихий заучка, почти тень. Правда, сегодня, судя по противной ухмылке, он решил меня заметить.

— Ормонд, какая встреча, — проговорил Славобор. — Наслышан, что ты в поисках любви. Можешь уединиться со мной в уборной, — с паскудной ухмылкой закончил он.

А я призадумался, нахмурившись. Вопрос «кто и с кем» в полисе не был табуирован религией, не был и " милитаризирован " травматическим наследием римского охлоса. То есть, если бы не оскорбительный тон и выражения, подобное предложение было бы не оскорбительным, просто неуместным и невежливым.

Кроме того, упоминание «провального признания»… В общем, альфач решил меня «опустить», не в смысле жуликов мира Олега, а в смысле социально-психологически. Опускаться мне, прямо скажем, не хотелось. Также надо учесть, что мы в гимназиуме, и поддержка двух «подпевал», да и лучшие кондиции альфачу не помогут: физическая расправа в стенах гимназиума отольётся ему крайне неприятно, а уж «отмахаться скамьёй " я буду иметь полное право: защита чести и достоинства. Так что, только слова, а тут, внутренне ухмыльнулся я, ещё посмотрим, кто кого.

Так что пристально, с оттопыренной губой, я осмотрел развалившегося альфача, брезгливо поморщился и выдал:

— Не стоит, Славобор. Ты настолько не в моём вкусе, да и признаться честно, отвратителен, на мой взгляд, что мужская сила во мне явно не пробудится. Ты останешься неудовлетворённым, — продолжил я доброжелательно- разъясняющим тоном, — а я просто потрачу время. Так что поищи партнёра в квартале удовольствий, добрый мой тебе совет: там найдутся любители и не на такое, — вновь смерил взглядом я уже кипящего паренька. — Кстати, здравствуй, Славобор, — искренне и широко улыбнулся я.

— Ты… да… больно дерзкий стал! — наконец, прорвало альфача, на что я ответил радостной улыбкой. — Ладно, колобок, — принял он вид «угрожающий». — После испытаний поговорим, — посулил он.

— Так вас же трое, Славобор, можешь не затрудняться, пересчитывая, — ответствовал я. — Так что побеседовать вам никто не препятствует. Что сейчас, что после. Друг с другом, — уточнил я, на что из-за книги Люцины послышался смешок.

Альфач опять побледнел-покраснел, одарил мою персону «многообещающим» взором, который повторили подпевалы. У него вышло не важно, а уж у подпевал совсем плохо, заключил я.

Ладно, разберёмся, главное — экзамен, а с комитетом по встрече, буде таковой и случится, разберусь, как получится. Вообще, я мог и просто промолчать, но зная этого типа, он бы «блистал остроумием» до вызова на испытания. А меня и так несколько «штормит», так что выслушиванию его я предпочту получить по голове. Может, устаканится, не без иронии отметил я.

Через несколько минут, в мой срок, дверь аудитории распахнулась, выпустив несостоявшуюся любовь Орма, Василику. Последняя смерила меня презрительным взглядом, на что я искренне и широко улыбнулся. Девчонку аж передёрнуло, и она, стуча каблучками, удалилась. «Улыбайтесь, это всех раздражает», широко улыбнулся я уже себе, впрочем, не раздражаясь.

Педель же, ожидаемо, озвучил:

— На экзаменационные испытания вызывается Ормонд Терн!

На что я поднялся и, прихватив папку с работой, зашел в аудиторию. Комиссия состояла из нашего наставника истории, а также трёх неизвестных мне, но явно политизированных типов: результат обучения традиционно оценивали не сотрудники гимназиума. Политики из различных управ, или, возможно, служащие Академии.

Ну а я, подойдя к кафедре, представился, поклонился и выложил работу. И отошёл, ожидая, пока комиссия с ней ознакомится. Ожидание растянулось минут на сорок, в течении которых я скорее «старался не думать», нежели обдумывать. Всё же, свалиться сейчас в обморок либо оросить комиссию недавним завтраком пусть и бесовски оригинально, но никак не будет способствовать моим целям и желаниям, констатировал я.

— Дельно, — наконец, изрёк один из экзаменаторов. — Видна работа мысли, а не переписывание чужих книг.

— Есть спорные моменты, — поморщился один из экзаменаторов. — Впрочем, соглашусь, это скорее наличие своих мыслей, нежели незнание потребного, — на что третий просто покивал.

Наставник же мне просто улыбнулся: он выступал как представитель гимназиума и «защитник» экзаменуемого (и своих навыков) в случае, если комиссия будет излишне сурова. После чего ко мне последовали вопросы, как по теме работы, так и по теме истории в целом. Память Орма не подводила, до вопроса, несколько выбившего меня из колеи.

— Сие пребывает за рамками учебной программы, господин экзаменующий! — автоматически ответил я.

— Нагле-е-ец, — с ухмылкой ответил дядька, с совершенно греческим, лишенным переносицы, носом. — И всё же, господин экзаменуемый, вы не ответили на вопрос. Не знаете?

— Смутно, — ответил я. — Насколько я читал, в не самой заслуживающей доверия литературе, на островах меж Азией и Австралией Великого Океана, этнос эклектичен. Составляет смесков из мигрирующих азиатов и австралийцев, по крайней мере, в запрашиваемый вами период, — ответил я.

— Наглец, но знающий, — поставил мне диагноз тип. — А то всё «голозадые чёрные папуасии, пожирающие друг дружку, иной пищи не приемлющее» — явно процитировал он кого-то, с иронией смотря на наставника.

— Всё же, Добродум Аполлонович, юноша прав, это выходит за пределами учебного курса гимназиума, — ответствовал наставник.

— А в остальном, Ормонд Володимирович, как вы науками овладели? — поинтересовался злонравный Добродум, причём остальные экзаменаторы на сей произвол промолчали.

— По экзамену или по факту? — осведомился я, вызвав хмык.

— Извольте по факту, уж ваши экзаменационные листы я сам посмотрю, — озвучил тип.

— В рамках программы, в науках, исключая гимнастику, — на что последовали улыбки, — овладел в полной мере, зачастую и сверх потребного. В экзаменах, стоит признать, не проявил должного усердия.

— Причина? — коротко бросил тип.

— Дела сердечные, — внутренне заведясь, ответил с широкой улыбкой я.

— Неудачные, очевидно, — покивал злокозненный Добродум, вызвав желание послать его матом. — Скажите, Оромонд Всеволодович, а в языках иностранный вы преуспели?

— В рамках программы — безусловно, — отрезал я, но тип продолжал на меня взирать. — Бритский учил сам, уж не знаю, насколько верно вышло.

— И по каким же книгам, вы, молодой человек, изволили учить язык островов? — спросил меня на довольно сильно искажённом английском тип.

— Развлекательная литература, названий не назову, учил для себя, — ответил я по-английски, вызвав у собеседника мученическую гримасу.

— Точно, из заокеанских Полисов, только там ТАК издеваются над языком, — констатировал он. — Впрочем, акцент ваш жуток, но явно не славянский, да и понять, что вам толкуют, вы сможете, — уставился тип на меня, на что я неопределённо пожал плечами. — Вы одарённый? — осведомился он.

— Нет, — отрезал наставник, но развить тему не успел, выпучив очи и отвалив челюсть.

Дело в том, что я аккуратно приподнял эфиром папку, поместив её в свои руки.

— У тебя вышло, Ормонд, — с искренней улыбкой отметил справившийся с удивлением наставник. — Я, признаться, думал, ты зря губишь молодость, но ты молодец! — констатировал он, а в памяти всплыло несколько бесед в доброжелательном стиле, на тему бессмысленности гонки за журавлём в небе.

— Поясните, господа, — с интересом уставился на нас Добродум.

— Обучившийся одарённый, а не врождённый. Тренировался с детства, — пояснил я.

— И успешно, — констатировал тип. — Похвальное упорство, частично извиняющее ваш вздорный нрав.

— Прошу простить, Добродум Аполлонович, но я оного при вас не проявлял, — огрызнулся я.

— Вот и я про то же, — загадочно ответствовал он, после чего положил на стол визитку. — После окончания испытаний жду вас, Ормонд Володимирович, с оным дипломом в урочное время, — откомментировал он свои деяния.

— Господа экзаменаторы? — осведомился я, прихватив, не смотря на неё, визитку.

Всё же, срок отведённый на испытание, проходил, а тут экзамен, а не трибуна для злокозненных Добродумов. Комиссия собралась, посовещалась и огласила вердикт, что продемонстрировал я успехи в учении изрядные. Что в девятипозиционной шкале оценок было наивысшей. После чего, я покинул аудиторию, а в неё с кислым видом входил Славобор.

«Вот и поговорили» — сообщил я закрытым дверям, вызвав звуки как со стороны Люцины, так и подпевал, правда, противоположной эмоциональной окраски. После чего я покинул аудиторию ожидания. А несколько минут спустя — и гимназиум. Разменял в ближайшей лавке крупную купюру, прикупив сладостей (для головы полезно), я от стоянки наёмных самокатов (как именовались авто), направился домой.

Необходимое сделано, а мне предстоит меня самого пугающая работа — осознать, понять и принять, что со мной случилось, во что я превратился и как со всем этим дальше жить.

2. Удачная комплектация

Добравшись до дома, я этакой отжравшейся мышкой проскользнул в комнату. Говорить ни с кем не хотелось, а количество «блуждающих воспоминаний», провоцирующих конфликт и, как следствие, неприятности, от вполне ощутимого физического дискомфорта, до крыши, прощально помахивающей мне скатами от горизонта, зашкаливало.

Единственное, что — способ Олега справиться со стрессом в виде этакой весёлой злости с изрядной толикой сарказма Ормонд принял без возражений, с удовольствием. Да и фамилии более чем соответствует, хмыкнул я, скинул барахло, развалился на койке в позе расслабления и медитации (пузом в потолок) и начал употреблять закупленный шоколад, параллельно погружаясь в воспоминания и утрясая противоречия.

Для начала, я влез в наиболее критически противоречивый раздел. Который был, на минуточку, десяток лет смыслом существования Орма, а теперь будет основой нашего будущего. А именно — местное колдунство.

И погружение в информацию открывало такую картину: колдунство это, на минуточку, пусть и не полностью, но вполне научно обоснованно. Например, существование эфира мог отрицать лишь психически больной фанатик, потому как проводов передачи электроэнергии в Полисе… не было. Эфирный «план», либо изнанка, либо навь, как её только не обзывали, хранила выработанную центральными генераторами энергию и получалась домовыми приёмниками. Что любопытно, она, эта энергия, могла храниться в эфире, как в аккумуляторе.

Сам процесс в подробностях не охватывал ни курс гимназиума, ни имеющиеся в доме книги, но на практике подобное «свойство эфира» охватывало границы Полиса, что было довольно сложно, потому как просто закачать разницу потенциалов (как бы ни бредово это не звучало) в эфир было проще, чем локализовать его потребление.

Впрочем, чисто техническое взаимодействие с эфиром на этом заканчивалось, насколько мне было известно. А вот далее шла техномагия, как она есть. Потому как владеющий или одарённый оперировал не пространством, а именно энергией (странное определение, но выходило так), способной, по воле оператора, принимать различные формы. Кинетика всех типов и видов, тепло, холод, кинетические импульсы.

Сам оператор эфира при этом обладал удручающе низким КПД, не только в плане воздействия. То есть, например, нагрев воды сформированной плазмой. Потери у самого воздействия немалые: свечение, тепловое излучение везде, а не куда нужно, и прочее подобное. Но КПД формирования самого плазменного сгустка выходило именно в те 5-15 %, о которых писали книги. То есть, КПД воздействия на объект, в данном случае воды, опускалось до считанных процентов в итоге.

При этом, те же паровые турбины яровика, либо разгонные катушки эфирострела не требовали от оператора выдавать какой-то определённый тип воздействия. Их машинерия работала с эфиром, подвластным оператору, напрямую, конвертируя его в воздействие с КПД до семидесяти процентов. Собственно, отсюда и росло определение одарённого в десяток тысяч киловатт-час — это то воздействие, которое мог осуществить на экспериментальных стендах одарённый, исправно выдающий эфир «широким каналом».

Правда, были нюансы, байки (а возможно, и нет) о некоей эмоциональной приправке, например. Но, например, что управляемость питаемого оператором агрегата у него выходила в разы лучше, нежели у этого агрегата, управляемого другим человеком (при подпитке одарённым, естественно).

А если рассмотреть одарённых с исторической точки зрения, то они в своих проявлениях были близки к рыцарям раннего средневековья: теоретически устранимые, но справиться с несколькими десятками противников могли без проблем.

И в последние века они стали одновременно и аккумуляторами, и управителями наиболее эффективно действующей техники, хотя не все и не всегда. Местная авиация, например, искренне поражала: помимо винтовой и аэростатной, привычной Олегу, были этакие левиафаны, многомоторные чудища полукилометрового размера. Несколько штук на всю планету, но были, и, соответственно, каждый винт обслуживался посменно парой одарённых.

Хотя, последнее было скорее исключением. Так потребительски использовать одарённых дураков было мало, да и сами они так использоваться желали редко, что тоже фактор немаловажный. То есть, в этом случае работал тот же принцип, что и с «государственным массовым одарением «: при отсутствии централизованного аппарата угнетения и пропаганды, в рамках Полисов, одарённые были такими же гражданами (или подданными), как и прочие. Так что загнать их, как топливные элементы, на технику не выходило. Разве что купить хорошими деньгами, как операторов двигателей левиафана, или как рабов, на технические работы в Полисе.

И вот тут всплывал очередной коробящий Олега момент, а именно — рабы. Они были, были распространены и являлись одной из форм «гражданского состояния жителя Полиса». С рядом интересных особенностей, не без интереса отметил я. Для начала, рабом мог быть лишь совершеннолетний, психически здоровый человек (впрочем, как и любым другим типом человека, больные на голову были либо «иждивенцами», либо находились в состоянии излечения, людьми не признавались и, соответственно, прав и обязанностей не имели).

Итак, раб — это человек, жизнь и здоровье которого оберегается законами, гарантируется ими же и обеспечивается рабовладельцем. При этом, оный же рабовладелец вправе определять, как и что рабу делать и как жить. Вся ответственность за деяния раба, целиком и полностью, на рабовладельце: убил раб — накажут рабовладельца, например.

Не во всём и не везде так, но в целом, выходила картина, что с раба снимали (либо отнимали, если по суду), большую часть прав, взамен лишая большей части ответственности и обязанностей, наиглавнейшая из которых, обеспечение собственной жизнедеятельности, была задачей любого другого типа гражданского состояния. Кстати, самоубийство раба вменялось в вину рабовладельцу, следовало расследование и, ежели вина последнего в этом деянии была установлена, то он наказывался как за убийство человека.

Что, к слову, стабильно поддерживало по Полисам количество рабов в десяток процентов от населения, припоминал я учебники. И довольно забавным образом сформировало в общественном сознании презрение к нищим и всяческой с оными связанной «благотворительности»: бесталанен, ленив, непредприимчив — иди в рабы, хозяин найдёт тебе дело и обеспечит твою жизнь.

С преступниками же выходило, что они, в основном, становились «городскими рабами». Принимать ответственность за " порабощённого " не своей волей подданные и граждане разумно опасались.

И да, весёлый квартал Полиса в большинстве своём обслуживался именно рабами, как и ряд коммунальных и производственных нужд. Социум в этом не видел ничего дурного, Орм также, а вот Олег пребывал в сомнениях, хотя в данном разрезе чёткое деление на права и обязанности, с соответствующей ответственностью, выходил разумнее, нежели в мире Олега.

Например, дети и иждивенцы были в определённой степенью собственностью родителя либо обеспечителя. Это факт, однако, их деяния, в рамках данной же концепции, выходили его ответственностью. Например, десятилетний шкет (или группа их, непринципиально) из садизма или глупости убьёт человека. И их родители пойдут в суд как убийцы, потому как недовоспитали именно они, и вина, соответственно, их.

Что, в свою очередь, порождало систему «частичного отказа» и «полного отказа» от ответственности за отпрысков. Первое было эквивалентно детским садам и яслям, где наставники, обычно восемь дней из декады, занимались образованием и воспитанием чад. Безусловно, за деньги, но ответственность в таком случае разделялась между родителем и наставниками. Ну а полное — отказ как от прав родителей, так и от их обязанностей, которые принимали на себя политические службы Полиса. В полной, нужно отметить, мере: пострадавший от деяний «воспитанника Полиса» получал от Полиса же компенсацию в полной мере и с лихвой. Не говоря о карах проштрафившихся наставников, но это уже «внутриполитическое» дело.

И, наконец, вспоминая о «гражданских состояниях», нужно упомянуть мигрантов. Они были, не сказать что много (потому как знали, что мёдом не намазано), но были. Никто их не порабощал, к слову сказать, но гражданами они быть не могли. А будучи подданными, облагались повышенным налогом. Хотя был путь в милицию, в специальные «иностранные легионы», или управу. И вот, ежели мигрант на службе сделал для Полиса нечто столь полезное, что, согласно решению комиссии, эквивалентно «труду поколений предков на благо Полиса», вот тогда он становился подданным классическим. Гражданином же он быть всё равно не мог: это было прерогативой в Полисе рождённых. А вот с детьми мигрантов выходила такая закавыка: либо отдача в воспитанники Полиса, либо обязательное (вплоть до принудительного) обучение в " чадовом доме», те же восемь из десяти дней, за деньги родителя, естественно.

Вся эта система компенсировалась бесплатной (для граждан и подданных) медициной высокого уровня, бесплатным же образованием в гимназиуме (первые пять ступеней), солидным послаблением в политических выплатах — тот же омнибус и плата за электричество гражданину и подданному стоили гроши. Мигранты и «гости Полиса», как понятно, платили за всё полновесно, не могли заниматься рядом видов профессиональной деятельности и прочие подобные моменты.

Любопытна ситуация с преступлениями, отметил я. То есть, например, за кражу мигрант или гость отделывались штрафом (безусловно, кроме компенсации пострадавшему) в адрес Полиса. Подданный уже мог, в зависимости от ряда деталей, получить штраф куда больший, да и попасть во «временное рабство», сиречь «общественные работы».

А вот гражданин, а тем более занятый в политической управе, мог и в рабах оказаться, хотя это крайний случай. И всё это за одно и то же деяние!

В общем-то, очень правильное осуществление изречения «большая власть порождает большую ответственность», не мог не отметить я.

Впрочем, это информация «гимназического» уровня; скорее всего, есть масса подводных камней и нюансов, которыми Орм не интересовался: законы не только не скрывали за служебными инструкциями, но и буквально вбивали в гимназистов. Правда, скорее всего, не в полном объёме, так что тут посмотрим. Но пока то, что я вспомнил, мне скорее нравится, нежели нет, хотя большую часть «политиков» Мира Олега подобная система ввела бы в неконтролируемую ярость: одних за «жуткую рабовладельческую диктатуру», других за «чрезмерный либерализм». С первым даже и не поспоришь: на «они же ребёнки» местные только посмеются, что да, то да.

И, наконец, вопросы мифически-исторические, именно так, и никак иначе. Маги, боги и прочая небывальщина, отражённая в реальности как исторически, так и конкретными проявлениями и следами. Для начала — боги. Они были, и это факт, не подвергаемый сомнению. Правда к религии они… не имели отношения. Некие невнятные сущности, занимающиеся самым натуральным бартером с людьми, правда не столько за деньги (хотя до мастерских изделий сии сущности были охочи), сколько за исполнение ритуалов и принесение жертв. За это они давали вполне реальные, хотя, зачастую, мистические блага «на пощупать». И участие их, например, в войне с Троей зафиксировано, били они морду друг другу вполне реально. То, что есть их «ипостаси», мол, тот же Зевс, Юпитер и Тор — один тип, не установлено точно, но косвенно — нет. Потому как, например, Перун и Тор друг друга за бороды таскали, хотя славяне и даны (собирательное название обитателей севера Европы) довольно благожелательны друг к другу.

И вот, за пару сотен лет до падения Рима, эти самые боги, которые были, перестали быть. Вообще — не отзывались на молитвы и жертвы, не появлялись в местах своего постоянного обитания (вполне себе Олимп, например, для эллинских божеств). Ряд ушлых товарищей (подозрительно носатых), пытались продвинуть своего Яхве, якобы этот тип, регулярно огребающий от Вавилонского, Ка- Темтского, да чуть ли не родо-племенного пантеона кочевников, мол, он единственный настоящий.

Жертвы жертвы пропаганды поприносили, результата, закономерно не получили. Так что ушлых товарищей употребили на пользу социуму на гладиаторских аренах. И стали учиться жить без богов, благо, они с точки зрения человечества были лишь ещё одним механизмом Вселенной, а никак ни «непознаваемым трансцендентным началом».

Вообще, современная наука предполагала массу интерпретаций, кто такие эти боги и почему исчезли, однако исследования эфира и его познание находилось не на том уровне, чтобы эти гипотезы стали хотя бы теориями. Тогда же начался «закат магов», и тогда же, вот сюрприз, стали появляться «одарённые».

Гипотез, опять же, море, но все они писаны вилами на воде: лишь объясняют произошедшее с точки зрения теоретика, не имея никаких достоверных подтверждений.

Далее начинаются пертурбации и переформатирование общественно-социальных институтов в Европе. Попытки сформировать аристократию как класс проваливаются с треском. Одарённый мог родиться в семье беднейшего крестьянина, вырасти до подростка, ничем не отличаясь от сверстников, а в дюжину лет превратить в кровоточащий фарш изнасиловавшего и убившего его мать «лорда» и лордячью семейку, как пример.

В общем, к сохранению и развитию «политического строя» подталкивало всё, а формирование всяких механизмов закабаления и угнетения, столь любезных сердцу власть предержащих мира Олега, столкнулось с непреодолимой стеной.

Да и в целом, попытка расслоения социума оборачивалась лишь неприятностями. Вот народится десяток одарённых в трущобах — так они головная боль не трущоб, а всего социума. Да и создать «правящую верхушку» из одарённых выходило максимум на одно поколение. А попытки этой верхушки трахать всё, что движется, в промышленных масштабах, для рождения одарённых, встречало объяснимые и столь массовые бунты, что справиться с ними никакая одарённость не помогала.

Единственное «наследное дело» было у ремесленников и купцов, да и то довольно условно. А децентрализация не дала купцам превратиться в буржуазию, да и власти Полисов пытающимся взять «монополию» давали по шапке, как законами, так и кулаками.

А на текущий момент шли процессы объединения, оценивал я программу гимназиума. В первую очередь в сфере науки, потому как масса проектов и теорий были неподъёмны в осуществлении для одного Полиса, да даже для Полисов-соседей. Не без недостатков, понятно, что каждый тянул одеяло на себя, но тут был хороший задел: странствующие учёные и философы, столетиями связывающие Полисы в одну научно-культурную среду.

В общем, если подумать, то за сотню лет Земля станет единым пространством, без стран. Благо, вопрос ресурсов, сверхбогатства отдельных групп, не стоит. И весьма приглядный может выйти «глобализм», не ради «расширения рынков», а ради людей.

Так, тут ситуация понятная, скорее приглядная, нежели наоборот. Куча нюансов и деталей, просто неизвестных мне в силу малолетства и отсутствия интереса, прояснится по мере жизни. И, соответственно, встаёт вопрос именно жизни: что мне, такому, как я сейчас есть, делать?

Вариант прогрессорства, кстати, вполне осуществим, в рамках мне известного, причём в сфере «основной профессии» Олега. Местные реалии были на уровне тридцатых годов двадцатого века, с рядом естественных отклонений, но примерно так.

То есть, вычислители (о которых Орм толком и не знал ни беса, кроме того, что они есть) были лютыми контейнерами с вялой производительностью. Собственно, о полупроводниках в гимназиуме, в отличие от ламповых схем, никто не упоминал.

Соответственно, я хоть и не производитель микросхем, но принципы и особенности работы полупроводниковой техники знаю, благо, тема поднималась по учёбе, да и была интересна. Опять же, понятно, что на коленке не соберу, но знаю «в какую сторону воевать». Последняя фраза подняла волну веселья именно от памятно-оценочной системы Орма, на что я ухмыльнулся уже пастью и стал гонять этот вариант в уме.

Ну, в принципе, можно. Правда, вопрос физической осуществимости — вроде бы физические константы одинаковые, но ключевое слово «вроде». Миллиардером и " всенагибатором " меня это не сделает, выплаты за изобретения шли десяток лет (вроде бы), но полезно и достойно.

Но это опять путь в Академию. Лаборатории, доступ к библиотекам, помощники, в конце концов. Да и куча идей из моего прошлого мира, не осуществленные тут, есть. Правда это не «шпильки и булавки», а глобальные научные проекты, хоть и имеющие практический выхлоп. Шпильки и булавки местные сами напридумывали, производителям «одноразового шлака» мира Олега у них бы поучиться. Уж местные ДВС на растительном сырье были реально на зависть, не загаживая Полисы. Хотя вот с электромоторами очевидный затык, очень странный при учёте «эфирного аккумулятора».

Эх, хорошо, что я не гуманитарием был, довольно похрустел я конфетиной. А то бы сейчас лапами разводил и клювом щелкал, мол «работает, вроде бы, вот ентакая такая коробочка». Ну а вообще посмотрим, понятно, что нужно в Академию сначала попасть, а это, как и было по планам Ормонда, политическая управа, иначе не выйдет.

С этими мыслями я извлёк из кармана висящего пиджака визитку: всё же первое приглашение, хотя злонравность и злокозненность Добродума очевидна. Но и ко мне чиновники управ толпами не выстраиваются, да и после оформления документов выстраиваться, скорее всего, не будут.

Управа Посольских Дел Полиса Вильно

Товарищ Головы Управы Посольских Дел, Добродум Аполлонович Леший

фони: 213–516

И фамилиё у этого Лешего подходящая, фыркнул я. А вот нумер внизу визитки всколыхнул ещё пласт информации. Радиоизлучение было известно, вот только как «свойство материи». Связь же осуществлялась «эфирно», как и голосовой фони́, собственно как голос и переводимый. Правда до мобильной связи прогресс вроде бы не дошёл, вполне напоминающие телефон аппарат располагался в кабинете отца. Братья пользовали с отцовского дозволения, ну а мне фони́ть было некому.

Ладно, вообще, товарищ — должность немалая, заместитель главы, как-никак. Интересно, что довольно немалый политик забыл на гимназическом экзамене, задумался я, впрочем, махнул рукой — братец Энас как-то хвастал, что на экзаменационном испытании по гимнастике у них пребывал аж Легат Милиции Вильно, главнокомандующий, можно сказать.

Но не нравится мне этот Добродум, хотя тут вопрос симпатий и антипатий не стоит: ежели по выпуску диплома моя скромная персона политиков не заинтересует, буду ему не симпатизировать под его началом. В то, что он меня снабдил визиткой за ради встречи за чашечкой кофия, я как-то сомневаюсь.

Тут понятно, ждем пару дней, как гимназиум выпустит дипломы, торжественное всучение оных перед строем соучеников и поиск места, где я сгожусь. Далее, тренировки одарённого, причём по детским книжкам. Надо будет у Эфихоса попросить. Братец, хоть и изрядная зараза, не гад. Хм, прикинул я объёмы ещё не сожранного, мзда даже есть.

Так что, воздвигнув свои телеса, решил я визит братцу навести. Обдумывать всякую дичь из разряда: «как я сюды попал?», «уж не попаданец ли я?» и прочую подобную философическую дурь бессмысленно. Ни знаний не хватает, ни желания тратить время, по крайней мере, до их получения.

По дороге к комнате родственника я думал о «своём угле». Всё же, положение «иждивенца» при Володимире олежистую часть меня изрядно напрягало. Ну а отсутствие сердечности и наличие претензий у Ормонда к родным привело к консенсусу: свой угол нужен.

Вот только это деньги, немалые, а до обращения к отцу с просьбой о деньгах под соусом «не любы вы мне» я как-то ещё не дорос. К счастью.

Впрочем, если устроюсь в управу, вопрос решится — сотрудникам обычно предоставляли жильё в инсуле (многоквартирном доме), расположенной поблизости от места службы.

Тем временем, до комнаты Эфихоса я добрался, на стук послышалось недовольное бурчание, кое я принял за любезное приглашение, так что в обиталище и зашёл. Братец валялся на кровати, почитывал какую-то, судя по яркой обложке, беллетристику. На мой визит ответил смурным взглядом, шмыгом носа и речью:

— Я просто пошутил, Орм, — буркнул братец. — Как испытания-то прошли? — вполне по-родственному поинтересовался он.

— Хорошо испытания, а за завтрак я на тебя зла не держу, — ответствовал я. — И без того есть за что держать, — прорвалась «тернистая» натура. — Впрочем, пусть его. На, — протянул я Эфихосу кулёк со сладостями.

— Настоящие, вроде, — после пристального обнюхивания и осторожного откусывания выдал вердикт братец. — Или ты в них слабительное запрятал? — подозрительно воззрился он на меня.

— Мышьяк, — с ровной рожей выдал я, но выпученные очи братца были столь комичны, что не выдержал и фыркнул. — Обычные сладости, от Олафа, рядом с гимназиумом. Слишком много взял, а ты ныне в голодающих, снисхождения и призрения заслуживающих, — с постной рожей заключил я.

— Благодарствую, — всё ещё подозрительно взирая на меня и угощение, выдал Эфихос.

— Не стоит. Вот ещё что. Эфихос, у тебя книги по обучению одарённого сохранились? Детские, которые с шести лет изучал, — озвучил я причину своего визита.

— Остались, а тебе зачем… А! Понятно, — дошло до него. — Забирай, мне не нужно, — проявил щедрость братец.

— Голову твою, что ли? — уточнил я, на что таки расслабившийся братец фыркнул, поднялся с кровати и стащил с комода коробку, довольно пыльную, нужно отметить.

— Вот, целые и не помаранные, только страницу порвал одну. Так отец розог всыпал, — припомнил он, видимо, самое яркое, что связывало его с данной литературой.

— Благодарю, — принял я коробку и, уже уходя, откомментировал увиденное. — Ты, Эфихос, прибрался бы, что ли.

— Ступай, разберусь, — буркнул он, уткнувшись в «Путешествия и приключения варяга Йэблана».

И дорогу до своей комнаты я пребывал в тяжких раздумьях: сей талмуд у братца порнографического толка или имечко главного героя — следствие его богатого внутреннего мира?

Так и не решив этот жизненно важный вопрос, я безответственно на него забил, погрузившись в детские книги-наставления.

Зачитался, да и использовал по мере прочтения, и выходила такая картина, подтверждённая субъективными ощущениями:

Есть некий, связанный с сознанием (прямо или косвенно — неизвестно) инструмент оперирования эфиром. Скорее всего, орган, потому как «обратная связь» давала ощущения, сходные с работой как конечности, так и напряжённого обдумывания. То есть, сознание в подробностях и деталях обдумывало «что», следовало напряжение, и происходила эфирная манифестация в виде телекинеза (к остальному я пока не лез).

Сам орган сей не уставал, что было как описано, так и подтверждено, а вот ум уставал, факт, хотя по первости я явно излишне усердствовал.

Далее, выходило, что ряд однотипных воздействий сей эфирный орган дублирует без участия мозга. Что как описывалось, так и было подтверждено телекинезом десятка фантиков одновременно. А по сути, например, терапефт, как именовали биокинетиков-лекарей, мог оказывать комплексное воздействие на организм, взяв как образец одну клетку и продумав (а этим ограничив) «область воздействия».

Что, к слову, объясняла массу «ограничений» одарённых. Они были сверхами, но с человеческим разумом. Процессорные мощности мозга «не тянули» запредельные чудеса, которые были напрямую привязаны к материальному Миру. Хм, расплылся я в хищной ухмылке. Кибернетика… или биокибернетика?

Хотя стоп. Это не тот раздел как науки, так и прикладной деятельности, где можно «по-щучьему велению». То, что я, в основном, нахватался из фантастики, никак не сделает «счастья всем и даром». Но направление перспективное, не затронутое местными, очевидно, в силу невозможности миниатюризации вычислителей на лампах.

Тем временем, организм решил, что с него хватит надругательств (сволочь ленивая!), начав побаливать головой и угрожая усугубить акцию протеста. Ну, может и вправду имеет смысл отдохнуть, устрашился я, решив подремать.

Сказать, что я сделал это зря, нельзя. Но последствия мне не понравились, по крайней мере текущие. Во-первых, мне снилась редчайшая по пакостности дичь, кошмары запредельной гадостн ости, череда просмотренных фильмов ужасов и прочей непотребщины. Единственный светлый момент был в том, что, очевидно из-за шока, память Ормонда явила образ матери. Хотя вид, в момент явно перед смертью, бледной женщины с улыбкой, но на окровавленных простынях, также не добавлял сновидениям позитива.

И, наконец, пробуждение было под стать: женский, почти ультразвуковой визг. Раскрыв левый глаз (правый не открывался) я понял, что источником визга была Авдотья. И чего это она, недоуменно подумал я, пытаясь подняться.

И это получилось. С противным хлюпом: в углублении подушки было не менее пары сотен граммов крови, уже частично свернувшейся, этакого «кровавого желе». Отчистив залепленной ею же правый глаз, я полюбовался на ложе и не мог не признать некоторую обоснованность визга — кровищи как на бойне.

Тем временем, на всё продолжающийся (хоть и с перерывами на вдохи) визги подбежали родные. Визжать не визжали, но взирали на картину, представшую им, с беспокойством и даже испугом.

— Как-то так, — вклинился я «во вдох» Авдотьи. — Авдотья, перестаньте, молю, а то и вправду меня убьёте, — бесовски удачно пошутил я.

Удачно, потому как домоправительница рот закрыла двумя ладонями и визжать перестала. Впрочем, отец тут же заполнил тишину, к счастью, не визгом.

— Болит? Мутит? Где? Как видишь и слышишь? — отрывисто спросил он.

— Не болит, не мутит, вижу и слышу хорошо, — немного проверив и помотав головой и конечностями, ответил я. — Бес знает, что это такое, — констатировал я, сам с некоторым опасением смотря на ложе.

— Разберёмся, — заключил собранный Володимир, бросив на Эфихоса, добравшегося до моей комнаты с задержкой, подозрительный взгляд. — Помогите Ормонду подняться и ведите в каретную, — бросил он братьям, почти бегом срываясь в коридор.

А братья подбежали, развели суету, впрочем, мной отвергнутую: чувствовал я себя сносно, ничего не болело и не мутило. Если бы не разливы крови, я бы скорее посмеялся над суетой.

— Орм, это не я! — почти шёпотом зачастил Эфихос.

— Знаю, что не ты, попробую и отца убедить, — ответил я.

— Ты точно в порядке? — уточнил Энас, а после кивка продолжил. — Хорошо, но будем рядом. И к медику съездить надо, — заключил он.

— Ладно, только вот что, — сказал я, прихватив не загвазданную простынь. — Отец на мобиле же меня повезёт, а я ведь всё замараю. Умыться и переодеться мне же никто не даст? — вопросительно уставился я на старшего брата.

— Не даст, тут ты прав, — слегка улыбнулся он.

А по дороге к каретной думал. В то, что это не Эфихос, я верю, он избалованный, но в целом нормальный парень, родных, в принципе, любящий. И вообще, подозреваю, сей кроворазлив был носовым, а связан скорее всего со стрессом. Хотя рвать на себе рубаху и убеждать в этом родных не буду. Бес знает, мало ли и прочее, так что к лекарю съездить не помешает.

В каретной, за рулём мобиля уже сидел Володимир, нервно барабанящий по рулевому колесу. От известных Олегу авто этот образец местной технологии отличался разве что местом водителя — в центре, слегка вынесенное вперёд и вверх относительно боковых мест переднего ряда. Второй же ряд, на которой меня поместили, был натуральным диваном, четырёхместным.

А в остальном — лимузин годов шестидесятых, в целом — зализанный, но с хищной, угловатой «мордой». Четыре колеса, как и положено.

Володимир хмыкнул на кинутый на задний диван простынь, и осведомился:

— Как себя чувствуешь?

— Вроде как неплохо, — ответствовал я. — Может, я сам до лекаря доберусь?

— Сиди уже, добиральщик, — беззлобно фыркнул отец, выруливая из каретной.

А через четверть часа мобиль зарулил в обширный двор трехэтажного обширного особняка, лечильни или больницы. Централизованных лечебных заведений Полис, в силу обширности и свободы застройки не имел, за исключения палат Академии, так что вот такие особняки, обслуживающие районы, и были центрами медицины, поликлиники и больницы в одном флаконе.

Пристально вглядывающийся в меня Володимир убедился, что скоропостижно падать оземь я не намереваюсь, и направился в приёмный покой, где обменявшись вполголоса несколькими фразами со служителем, протянул ему немалую купюру.

Что меня, признаться, удивило: мздоимство было как бы сказать… тягчайшим преступлением, не менее страшным, согласно законам Полиса, нежели убийство. Однако, взирающий на мою изумлённую физиономию отец пояснил:

— К терапефту отправимся, Орм. Ты и одарённым стал, да и экзамен, да и бес знает, что с тобой, — нахмурился он.

— Это не Эфихос … — начал было я, но был перебит.

— Вот терапефт и скажет, — сухо отрезал отец.

Тут крылось некоторое привилегированное положение одаренных: в лечильнях Полиса они были " вольнонаёмными " высокооплачиваемыми специалистами. То есть, ежели бы отец не заплатил, то меня осмотрел бы обычный медик, взял бы, при нужде, анализы. И только тогда, если бы диагноз требовал, направил бы меня к терапефту. И тогда бы Полис оплатил бы специалиста.

А вот для «торопыг» вроде тех, каковыми мы были сейчас, была возможность «попасть к самому главному», но за денежку немалую.

Хм, не позавидуешь Володимиру, с сочувствием глянул я на отца. Само подозрение в том, что один его отпрыск покусился на жизнь другого, чертовски неприятно. Впрочем, тут я ему ничем не помогу, кроме явки к терапефту, к которому и направляюсь.

Наконец, мы проникли в кабинет терапефта, которым оказался дядька лет сорока, сухощавый, с острым взглядом и холодными лапами. Последнее я ощутил своей тушей, которую он, предварительно разоблачив при моей скромной помощи, пальпировал. Отец тем временем описывал картину, представшую их взору, а на «литрах крови» фыркнул уже я.

— Находите это забавным, молодой человек? — полюбопытствовал лечила.

— Не совсем, но во мне литра три… — начал я.

— В вас почти шесть, — поставил терапефт диагноз. — И могу сказать, что потерю литра вы переживёте без особых потерь, что, собственно, и сделали. Так что слова вашего батюшки преувеличение лишь в малой степени. Как же вы себя, любезный, довели до такого состояния? — вопросил он, взирая мне в глаза и нежно придерживая за складку на животе.

— Эм-м-м… — несколько смутился я. — Углубился в науку, не уделял должного внимания гимнастике.

— Зря, — веско сказал терапефт. — Истинное совершенство человека — в гармонии тела и духа, — веско процитировал он.

— Здоровый дух в здоровом теле — редкая удача, — продолжил я марафон цитат, фамильно «выпустив колючки».

— Ну так будьте удачливы, молодой человек, — добродушно ухмыльнулся терапефт.

— Что с ним, господин терапефт? — прервал наш диспут Володимир.

— С юношей всё в порядке, уважаемый. Сегодня же экзаменационные испытания гимназиума, — разговорился терапефт. — Знали бы вы, сколько молодых людей и девиц прибывают в лечильни сегодня, — аж закатил он глаза.

— То есть, потоки крови — это экзамен?! — набычился Володимир.

— Хм, нет, я не полно ответил. У юноши излишний вес. И отсутствие должных мышц, — безжалостно констатировал терапефт. — Переживания от экзаменационного испытания, да и скушали вы ещё что-то чрезмерно? — уставился он на меня.

— Сладости, — признал я. — Для работы мозга.

— Похвально, что сие знаете, печально что забываете: мозг обрамляет тело, — констатировал лекарь. — У юноши был скачок кровяного давления из-за переживаний и негодящей пищи в чрезмерном количестве. А поелику организм, невзирая на небрежение, здоров, то на сей скачок он отреагировал безопаснейшим для жизни образом, — заключил терапефт.

— Спустил давление? — с успокоенной улыбкой спросил отец.

— Именно так, — кивнул лекарь. — Но, не знаю причины вашего небрежения гимнастикой, юноша, но вы это прекращайте. Пока вы юны, всё не так страшно, но если вы продолжите небрежение — до тридцати вы не доживете. Ваше сердце, — похлопал он по моей сиське честного первого размера, — просто не выдержит тех объемов работы, что вы на него взваливаете.

— Ясно, так и собирался, — пробормотал я под нос.

— И всё же, поведайте, как вы, отец, допустили? — уставился лечила на Володимира с укором, даже, видимо, смутив его.

— Занимался он, почтенный терапефт. Самозабвенно, я отговаривал, но пороть за усердие? — развел отец руками.

— Когда в ущерб себе — можно и пороть! — отрезал тот. — А что за штудии привлекли молодого человека на… — закатил он глаза, — не менее пяти лет?! — уставился он на меня чуть ли не с ужасом.

— Становление владетелем, — нейтрально ответил я.

— И как?! Овладели, юноша?! Да вы чуть… — гневно начал терапефт и был заткнут канцелярщиной с его стола, устроившей в воздухе хоровод. — Вы?! — кивок. — Поздравляю, молодой человек, выражаю восхищение вашей силой воли. Вы же, судя по вашему состоянию, посвящали всё свое время тренировкам? — ешё кивок. — Впрочем, — собрался он. — Вопрос о небрежении здоровьем телесным это не снимает. Вам надо приводить себя в должное человеку состояние! — изрёк он. — Но ни в коем разе не самостоятельно или в гимнастическом зале, — продолжил он. — Погубите себя, у вас даже наблюдается атрофия мышц. Знаете, любезный, — задумался он, — будете ежедневно по утрам заниматься в палате гимнастической терапии при лечильне. Под надзором медиков, да и я присмотрю. В таком разе я могу вам гарантировать скорейшее приведение вас в норму и сведение негативных последствий вашей жизни до сего момента к нулю.

— Сколько… — закопошился Володимир, но был заткнут вскинутой головой и истинно императорским взглядом.

— Житель Полиса, сие лечебные процедуры, важные для его жизни и здоровья, какие деньги, уважаемый? — процедил он сквозь оттопыренную губу.

— Скажите, уважаемый терапефт, — решил я «сбавить пафос», помочь отцу, да и колючки показать, не без этого.

— Да, молодой человек? — перевел он взгляд на меня.

— А моя складка вам НАСТОЛЬКО сильно приглянулась? Нет, ну если так уж сильно желаете, я не против хирургического усечения … — с мордой смиренной озвучил я.

— Это… — отдёрнул от моего пуза клешню лекарь, убрал руки за спину и впал в некоторый ступор.

Прерванный тихоньким хихиканьем Володимира, к которому, покорчив морду оскорблённой невинности, присоединился и сам терапефт. Посмотрел я на ржущих и соизволил сам хихикнуть пару раз.

После чего беседа перешла к несколько менее пафосному и формальному общению. Представился терапефт Олегом Бальдеровичем, подтвердил диагноз и лечение. Категорически воспретил самостоятельные занятия, только под присмотром и в лечильне. Даже предложил «проживание в её стенах», на что я отрицательно помотал головой: может и глупо, но память Олега категорически протестовала против «госпитализации», пока всё не совсем плохо.

— Тогда доставляйте болящего, — ответил он.

— Да я сам… — начал было я.

— Нет, запрещаю, — отрезал терапефт. — Вы же с серебряной слободы? — уточнил он, на что отец кивнул. — Категорически не можнó, — заключил он.

— Кхм, — задумался отец, явно не только не вдохновленный, но и физически не могущий меня, например, забирать из-за дела. — А диплицикл, Олег Бальдерович, Оромеду не противопоказан?

— Скорее пойдёт на благо, проблем с аппаратом равновесия он не имеет. Если так, то вполне приемлемо, — заключил медик.

После же я, наконец, облачился, а покинув кабинет, вопросительно и с прищуром уставился на Володимира.

— Ишь, зыркаешь, — ухмыльнулся тот. — Не хуже мытаря на границе. Всё едино подарок тебе к окончанию гимназиума положен, так что выйдет чуть поранее и не без пользы.

— Стоит ли? Да и дороговат подарок-то, — сомневался я. — Ежели до лечильни, так и я омнибусом доберусь.

— А ты мои деньги не считай, — оскалился Володимир. — Сам в дело семейное не желаешь, так что не твоя забота, — злорадно отрезал он. — Как должно всё, да и не обеднеем, — всё же улыбнулся он.

— Вот пойду в мытную управу, — под нос проворчал я. — Вот ужо всё посчитаю, — вызвав искренний смех родителя.

— Ну если уж туда, тогда посчитаешь, претензиев иметь не буду, — заключил он.

И от больницы сей кутила и мот купеческого сословия заехал в центр Полиса, где взял, да и купил мне оговоренный диплицикл, именуемый в мире Олега мотоциклом. Правда, непременно с коляской, настоял он. Приказчик косил на недосмытые в лечильне подтёки крови, но неуместного любопытства не проявлял.

А к завтрему агрегат должны доставить к нашему дому. Я же был несколько ошарашен и не знал, как себя вести. Дело в том, что индивидуальный транспорт в Полисе был бесовски дорог. Правда, выгодно отличась качеством от «одноразового» Мира Олега, то есть, тот же металл транспорта был инновационно, просто фантастически технологичен. Нержавейка, в смысле, мда.

Ну да не суть, дело в том, что подарок был дорог, да и приятен, причём обеим составляющим меня. Правда, опыта вождения «железного коня» не было, хотя в рамках показанного продавцом особо и не надо было. По крайней мере, с коляской и если не гонять, да и визитку «наставника вождения» я под одобрительный взгляд Володимира прихватил.

— Скажи, отец, — решился я в машине на вопрос, уж очень меня «раскачало происходящее». — Я помню мать, после родов. Наверное, перед смертью. Почему она рожала дома?

— Помнишь, — тяжело вздохнул Володимир. — И я помню. Её воля была, не хотела ни в лечильню, ни медиков до себя допускать. Ругались даже, — признал он. — И ведь с вами двумя всё как по маслу, никаких бед и хлопот, я и с Эфихосом и не беспокоился почти, — разоткровенничался он. — А оно вон, сам знаешь, как вышло, — тяжело вздохнул он.

— Прости что напомнил, — повинился я. — Но и узнать должен был, — на что последовал молчаливый кивок.

Да уж, бывает и такое. Хотя, с чего такое неприятие медиков, непонятно. Но, возможно, религия, припомнил я маленькие кумирни олимпийского пантеона. Верующие в Полисах были, но это было дело интимное, никого, кроме родных, не касаемое. Да и немного их, потому как боги не отвечали.

Уже смеркалось, когда мы добрались до дома. К чести домашних, ужин, на который меня столь «удачно» позвала Авдотья, стоял нетронутым, а братья и домоупровительница ожидали в гостиной. Успокоил Володимир присутствующих, что вот прямо сейчас и тут я помирать не собираюсь, с несколько излишними, как по мне, деталями.

Впрочем, воплей «жирный-жирный, аки аэростат пассажирный!» не последовало даже от Эфихоса, так что я решил проявить милосердие и попросил за него у отца. Тот похмурился, но со скрытой ухмылкой, и наказанного амнистировал.

Так что ужинали мы всей семьёй, а я несколько переоценивал отношения. Потому как пусть в быту люди они и не вершина приятственности, но родные и, как показала ситуация форс-мажора, искренне любящие и беспокоящиеся, как на мой взгляд.

И засыпал (с некоторым опасением) в настроении философическом и мечтательном. С рефреном: «что день грядущий мне готовит».

3. Ветреный интерес

Проснулся я не от визга, а сам, на рассвете, как и рассчитывал, учитывая дневной сон. Башка несколько побаливала и вообще, не сказать, чтобы я чувствовал себя способным перевернуть Мир.

Впрочем, внимательный разбор себя показал, что хоть я толком и не помню, но подсознание сжало зубы и начало утрясать бардак двух комплектов воспоминаний. Довольно любопытно вышло, если в бытовой оценке ожидаемо, доминировал Олег: банально, больший опыт жизни, большая, хотя, зачастую, не применимая, эрудированность, то в ряде основополагающих жизненных императивов вёл Ормонд: сила воли всё-таки потрясающая, констатировала оценочная система Олега, отступая.

Ну а последствия этого «утрясания» (подозреваю, не последнего), отразились и на самочувствии. Впрочем, душ, причём ледяной, с этим помог справиться, так что я, внутренне потирая лапки, оделся и направился осматривать своё средство передвижения. Доставить его должны были в глубокой ночи, а сейчас уже за пять.

Выдвинувшись из комнаты я в гостиной наткнулся на Энаса, рассматривающего в иконакинесе (олежья часть выпала в каплю, от осознания, что первое слово — лишь обозначение изображения, не более и не менее) театральную постановку.

Вообще, сей кинос был электронно-лучевой трубкой с динамиком, довольно технологичный, на уровне телевизоров годов, наверное, восьмидесятых. Правда, в силу массы причин, телевидения в Мире Полисов не зародилось. Соответственно, кинос был лишь видеопроигрывателем, носители для которого поставляли как театры, так и спортивные состязания. Впрочем, были и научные, да и развлекательные диски (носителем были светочитаемые диски, правда, несколько больше си-ди Мира Олега), подозреваю, была и порнография, хотя сам не сталкивался.

— Доброго дня тебе, Орм, — кивнул братец, пристально меня разглядывая.

Я чуть было не буркнул «утра», вовремя остановившись: Энас желал мне добра в предстоящем дне, что более чем уместно делать утром.

— И тебе доброго дня, Энас, — вопросительно уставился я на братца.

Тот хмыкнул, внимательно меня осмотрел, закатил очи и, через четверть минуты выдал деловым тоном:

— Переодеться тебе надо, Орм, — выдал Энас. — Ты же гонять не собираешься? — на что я осторожно помотал головой. — Вот, соответственно, жилет смени и рубаху оставь, да и брюки поплотнее. Куртку кожаную тебе свою отдам, — пояснил он. — Ранее гонял, да и Любава (бывшая любовница Энаса) погонять любила. А ныне мне не до того. Так что тебе отойдёт.

— Хм, два вопроса, — подумав выдал я, а после кивка, продолжил. — А на кой бес мне эта куртка, ежели гонять не буду? И, соответственно, братец, ты, как я мыслю, не учёл маленькой детали, — с этими словами я похлопал по задорно заколыхавшемуся пузу.

— Куртка сия нужна и необходима. Потому как, даже по теплой погоде и не гоняя, грудь, шею, да и спину застудишь, — веско ответствовал братец. — С ногами, если не гонять, не так страшно, но многие мои ровесники, что на диплицикле гоняли без должной одёжи, ныне хворями маются и лечильни не всегда помогают, уж не до конца точно. А насчет твоей «маленькой», — не без ехидства уставился он на пузо, — детали, так куртка ездока по размерам шнурами подгоняется, дабы плотно сидеть. В руках и плечах пойдёт, а «деталь» на распущенных шнурах уместится. Выдохнешь, на край, — ржанул он.

Мысленно посулив братцу его ответно уколоть, не признать его правоту я не мог, так что отправился переодеваться. После же переоблачения, одобрительно хмыкнувший Энас извлёк натуральную кожаную бронь. Впрочем, приглядевшись и примерившись, я углядел, что это кожаная кираса, грубой кожи, с продавленным мускульным рельефом и молнией под левой рукой. Мягкая кожа и " кирасные " элементы чередовались, а сама красно-коричневая сбруя надевалась через голову.

Распущенные завязи и вправду позволили мне вместится в одёжу, а после застёгивания братец ещё и натянул шнуровку. А стильно, оглядел я кубики пресса и мощные грудные пластины рельефа кирасы.

— Вот, красавец, хоть сейчас девиц на гулянку зазывай, — довольно хлопнул по кирасе Энас.

— Угу, и после снятия одёжи, лечь на них вместо одеяла. Кондиции позволяют, всех покрою, даже подоткнуть есть что, — не без яда ответствовал я. — А вообще, благодарствую, Энас, подарок и вправду…

— Пустое, — отмахнулся братец, но видно было, что доволен. — А теперь пойдём твоего буцефала осваивать, — а на мой вопросительный взгляд пояснил. — Ну не отпускать же тебя, первый раз на диплицикл севшего, одного.

— А бес знает, мне приказчик рассказывал, вроде просто всё, — несколько растерянно ответил я. — Да и хитрых правил на дороге нет: главному тракту уступи, людей на переходах давить не моги, да и диплицикл они погнуть могут, — припоминал я урезанные ПДД мира Полиса.

— Да, и равновесие из-за них, если давить, потерять можно, — серьёзно покивал братец. — Но однако ж, Орм, проедемся вместе. У тебя диплицикл на эфире, что проще, но всё же.

— Хм, а я и не знал, что эфирный, — удивился я, впрочем, тут я более прислушивался к тому, где мне давить жалких человеков можнó, а где этого делать, при свидетелях, не стоит.

Проследовали в каретную, где и пребывал диплицикл, вполне соответствующий припоминаемому Олегом колясочному «Уралу», правда коляска была явно побольше и комфортнее, да и рулевая вилка отличалась большим удобством. Но главное отличие заключалось в отсутствии бензобака, позволяющее откинутся на заднюю опору ступенчатого сидения.

— Надевай, — протянул мне братец кольцо, без украшений, но довольно массивное, белого металла. — Подай эфир, вроде бы должно быть просто, — продолжил он, на что я хмыкнул, последовав указанию и двигатель диплицикла тихо загудел.

— А как? — понятно спросил я.

— Гляди, тормоз, скорость, — тал тыкать братец в рукояти. — Опытный владеющий отключает их, регулируя скорость подачей эфира, даже тормозит, включая задний ход, как Любава показывала.

— Ну мне до этого далеко, да и не факт, что нужно, — констатировал я, порадовавшись отсутствию жуткого рёва, да и эфирно-колечная «противоугонка» была практически стопроцентно надёжна.

— Присаживайся, — расположился в коляске братец. — Ну и потихоньку двигай, я дорогу укажу, надо будет заехать в одну лавку, — произнес он.

И стал я «потихоньку двигать». Вообще, интуитивно понятно, удобно, вот только несколько смущал ветер, даже на тридцати верстах (мере длинны, вроде бы примерно соответствующей километру, меридиан, по крайней мере, был 18872 версты) хамски бивший в морду лица и вызывающий слезотечение.

Впрочем, как выяснилось, лавка к которой осуществлял навигацию Энас, содержала как раз очки и шлемы, причём последние не глухие, а нечто вроде шлемофона танкиста, правда, опять же, из кожи и не блокирующий уши. Отпихнув меня, когда я попытался рассчитаться, братец завершил мою экипировку шарфом, хлопнул по плечу и побрел по своим делам.

Ну а я направился к лечильне, благо сроки уже подходили. Добрался нормально, сдал груду снаряжения в гардероб и был направлен служителем приёмного покоя должном направлении. По дороге чуть не выполнил удивительный по красоте жест: двойную челодлань. Первая была связана с тем, что у меня не было «сменной одежды». А вторая, была вызвана всплывшей информацией, о том, что гимнастические штудии проводятся в обнажённом виде, в этом случае, скорее неприличны лишние шмотки.

Наконец, добравшись до «палат гимнастической терапии», я был направлен в раздевалку, после чего зашел в немалых размеров зал, снабженный длинным и узким бассейном, множеством гимнастических снарядов, лишь часть которых была мне известна.

Заведовала сей обителью здорового тела дама, весьма и весьма приглядная, гардероб которой составляла лишь лёгкая накидка, а возраст был около тридцати на вид. Я чуть не «воспрял» определёнными деталями организма, но вовремя одумался. На мой однозначный взгляд дама ответила фырком, осматривая мои кондиции с интересом более медицинским, нежели каким иным, то также поспособствовало «охлаждению».

— Ветрена Прекрасовна Тихина, медик- пропонтис сих палат, — первая представилась она. — А вы?

— Ормонд Володимирович Терн, — отрекомендовался я.

На что дама кивнула, расположившись за столом, листая некие листки, временами кидая на меня взгляды меня несколько пугающие, очень уж жалостливыми они были.

Бормотание под нос так же душевного спокойствия не доставляло, благо, в тишине палаты вполне слышимое «атрофия, гиподинамия» и прочие страшные слова.

— Итак, Оромонд Володимирович, нагружать я вас сильно поостерегусь, — констатировала дама, вставая из-за стола. — Затруднения с плаванием испытываете? — уточнила она.

— Не думаю, что с подобным, — колыхнулся я всем, — поплавком, с этим возникнут проблемы, — изрядно пошутил я, впрочем, Ветрена продолжала на меня взирать вопросом. — Не испытываю, — вздохнул я.

— Отрадно, в таком разе проплывите вперед и назад по сей полосе раз пять, для начала, — указала она на бассейн, метров двадцати в длину.

На что я молча кивнул, плюхнулся, поплыл… и просто слов, кроме мата не находил, уже метров через сорок! Это был какой-то кромешный пиздец: мне банально не хватало воздуха, ноги наливались тяжестью, я, бес подери, реально мог бы потонуть на открытой воде!

Впрочем, сжав зубы, я проплыл ещё столько же, после чего, уже с черными точками перед глазами, с сипом выбросил свою тушу на край бассейна, аки кит, с хрипом втягивая воздух.

— Всё? — безжалостно поинтересовалась Ветрена, двигающаяся вдоль бассейна, рядом со мной.

— Судорога, — просипел я. — Минут пять отдохну, и продолжу.

— Посмотрим, — присела она рядом со мной и, на удивление сильными пальцами, стала разминать мои ноги.

Признаться, крайне пикантная ситуация со стороны, но мне было совсем не до того: очень хотелось дышать, а сведённые судорогой мышцы отзывались почти огненной болью на жесткое разминание. Впрочем, это надругательство вскоре прекратилось, Ветрена отстранилась, а на моё плечо пала знакомо-холодная по вчерашнему дню длань, от которой по телу прошла волна «нормального самочувствия», скажем так.

— Приветствую, Ормонд Володимирович, — послышался со спины голос терапефта. — Ветрена Прекрасовна, что скажите о юноше? — продолжил он.

— Воля есть, — ответила дама, глянув на меня.

— Ну, что воля есть, — хмыкнул Олег Бальдерович, — я знал ещё вчера. Каков ваш прогноз?

— Для приведения юноши в потребное состояние, я возьму не менее года, — ошарашила на меня. — Я бы вообще сказала, что он не один год лежал с переломом спинного хребта, если бы не ваше, Олег Бальдерович, заключение, — заявила Ветрена.

— Нет, спинной хребет не повреждён. Что ж, Ормонд Володимирович, попробуем вам помочь. Год, в ваши годы, уж простите за каламбур, чрезмерный срок, да и, признаться, ваш подвиг вызвал у меня сочувствие, — озвучил терапефт. — Пожалуйте в бассейн, — не стал объяснять детали он, но указание я безропотно выполнил.

Потратил одарённый на меня около получаса, которые я исправно плавал, лишь с чуть ускоренным дыханием и легкой болью- нытьём. Правда, уже не только конечностей, но и, по-моему, всех мышц организма. Как объяснил терапефт, он не устраняет «должные для роста мышц» повреждения, но скорее стимулирует этот процесс. А также помогает «лёгким и сердцу» в их труде.

В общем, насколько я понял, выводит КПД тренировки на пик, при минимуме ненужного. Хотя из бассейна я вылез, боля всем собой, чего Бальдерович явно лечить не намеревался.

— Прибывайте в лечильню в семь пополуночи, ежедневно, — заявил он. — Получаса вам хватит. Вечером рекомендую терму и массаж, впрочем, последнее и сейчас не помешает, — на что Ветрена ответила понимающим кивком, сделав мне приглашающий жест.

После чего дама подвергла мой невинный организм бессердечному надругательству, называемому лечебным массажем. Признаться, больно было бесовски, и я бы взвыл, ежели бы не субъект надругательства. Впрочем, от слёз из глаз меня это не избавило, так что поднимался я с массажного стола, хлюпая носом.

Надо бы к ней подкатить и впердолить, по окончании лечения мстительно думал я. Ну, по крайней мере попробовать оное сделать, в качестве психологической релаксации, самцового доминирования, да и вообще, хороша она, невзирая на не самые романтические обстоятельства. Ну а откажет — так не беда, чай не Василика, ославливать на всю лечильню не будет.

Придя к подобным выводам и построив коварные планы, я облачился в гардеробной, да и добрался до дома. Невзирая на всякие гимнастики, дел у меня было тьма, да и результаты испытаний будут готовы уже завтра, это ещё хорошо, что Бальдерович своим благорасположением урезал моё больничное пребывание до часа в день.

А вообще, примерно прикинул объём и ювелирность воздействия терапефта на мой организм, и мне слегка поплохело. Ну, положим, работает он сознанием не с организмом, а с клеткой, масштабируя воздействие эфирным органом. Так этих клеток выходит не менее пяти типов! Пусть не одновременно, но в разных состояниях… В общем, не просто голова, а гений какой-то, констатировал я. Причём, он не один ведь такой, терапефты пусть не самые распространенные одарённые, но есть в каждой лечильне, да и вне их встречаются.

Учиться, учиться и ещё раз учиться, логично заключил я, погружаясь в учебники. Вечером, уведомив Авдотью, что ужинать не изволю, медицинские процедуры, направился в терму и попарился. Да и массажу подвергся, причём, невзирая на то, что осуществлял его мускулистый дядька, от массажа я получил неизмеримо больше удовольствия, нежели от «лечения» Ветрены.

Точно надо впердолить, окончательно заключил я, а то так можно и мужеложцем стать. Впрочем, ормовая часть меня недоумённо пожала плечами, мол мужчина и мужчина, какая в жопу разница? Но тяги к своему полу парень не испытывал, так что на невинные отклонения олеговой части пожал плечами.

Кстати, довольно забавно выглядела оценка окружающих: та же Ветрена воспринималась и как симпатичная молодая девица, и как суровая матрона-лекарь.

С такими мыслями я добрался до дома, был пойман отцом с братьями и допрошен. Сии бессердечные люди изволили неприлично ржать на описание моих неисчислимых горестей и мытарств, хлопать меня по плечу и сулить всякое благополучие и благолепие в будущем. Внимательно всё запомнив, я отправился почивать, самоотверженно отказавшись от ужина.

Выспался нормально, а в лечильню направился уже с гардеробом для торжеств в гимназиуме, для чего использовал коляску. Стоически претерпев надругательства, раскланялся и направился в гимназиум.

Нужно отметить, что ажиотажа по поводу вручения дипломов не наблюдалось: высшую ступень заканчивало не так много гимназистов, да и присутствие на вручении обилия родственников (да хоть кого-то, кроме самого бывшего гимназиста) было не слишком распространено.

Впрочем, уже переодетый и формальный я отметил присутствие Василики и её семейки, кидавших на меня недобрые взгляды. Последнее было вполне оправданно: семейство Федос было на отшибе, явно «отторгнутое» державшийся единой группой массой старших родственников дипломантов. Ну а что вы хотели, думал я, широко улыбаясь зыркающим: как бы и кто бы ко мне не относился, но сам факт " бесповодного злословия и сплетен об интимном» делало как девицу, так и её семейство «дурными» в общественном представлении.

Там временем, все полсотни дипломантов собрались, выступил товарищ головы гимназиума, выдав речь в стиле «как здорово, что вы начинаете новую, взрослую жизнь и, наконец-то, сваливаете отсель». После чего стали вызывать дипломантов поимённо, всучая папку с дипломом. Сами результаты не озвучивались, дело это было самих дипломантов и тех, кого они изволят посвятить. Каких-то торжественных мероприятий сам гимназиум не проводил, хотя некое копошение было, но Орм ещё до начала испытаний буркнул, что ему то не интересно, так что ко мне эти праздники касательства не имели.

А вот запросы управ — интересовали напрямую, так что после получения своей папки я проследовал в приёмную, где оные располагались на стенде, с номерами фони и адресами. По дороге с некоторой печалью ознакомился с результатами, всё «удовлетворительно», «дурно» в гимнастических дисциплинах, ну и единственная высшая отметка по истории.

Впрочем, всё, как и должно было быть, перестал я печалиться, приступив к знакомству с запросами Управ на молодых специалистов. И как-то меня картина не вдохновляла: милиция и сыскной приказ отпали сразу, по причине «дурной гимнастики». А вот остальные управы желали (в общем-то, закономерно), положительных, а не нейтральных оценок знаний, по профильным направлениям как минимум.

И выходит, что светит мне место не стажёра с должностью, а младшего служки, как у окончившего «средний курс» гимназиума. А это, невзирая на реальный уровень, годы на «пробиться» в роли подай-принеси, да и квалификация, в смысле знаний, теряться будут.

Третий раз разглядывая стенд (ну мало ли, эфир есть, может, нарисуется колдунским образом запрос на такого замечательного и всем нужного меня) я оказался в компании Люцины, нашей «лучшей ученицы». Сосредоточенно выписав несколько номеров, девица покосилась на меня, на что я приподнял шляпу.

— Ормонд, — слегка поклонилась она, задумалась на несколько секунд, нахмурилась и выдала: — Славобор и его подручные, тотчас по получению диплома, направились к выходу из гимназиума. Ждут тебя, — заключила она.

— Благодарю, Люцина, — искренне поблагодарил я, на что девица просто кивнула, покидая приемную.

Хех, мстительный альфач, вот уж на кого мне наплевать. Вообще, я так и не понял, почему наставники терпели подобного в группе гимназистов? Разве что «закалка», но такой, как по мне, спорный вариант. А сам он, например, куда? С его альфовскими замашками? Его же будут бить, возможно ногами, фактически везде.

Хотя, прикинул я, если в милицию, да бить будут не вообще, а умело и куда надо, то может, и найдёт свое место в Полисе, себе не без пользы и другим во благо.

Напоследок всё же записал фони запрашивающего отдела из управы сыскных дел — окромя гимнастики, требования были в «достойном» знании истории и одарённости. Может, и «прокатит», вздохнул я, направляясь в гардероб и облачаясь.

А выезжая на диплицикле, я и вправду обнаружил троицу, поджидающую мою персону. Полюбовавшись ошарашенными физиономиями «указателей места», я не отказал себе в маленькой слабости. А именно, огласил округу признаками радости и презрения к " указывателям», под звуки своего хохота удаляясь от гимназиума.

Впрочем, ситуация нерадостная, но посмотрим, заключил я, двигая к дому. Володимир пожевал губами, ознакомившись с дипломом, но истерик и кар устраивать не стал. Мало того, что уведомлен был заранее, так и явно не терял надежды усадить меня на семейный яровик.

Может, не самый худший вариант, со вздохом констатировал я, засыпая после банного моциона. Ежели управа мне не светит, то водить караван выходит разумнее, чем выслуживаться из младших служек. Время то же, вот только, водя караван, я смогу заработать на обучение без гражданства, невзирая на его запредельную дороговизну.

А учитывая время " выслуживания " так ещё и в прибытке в деньгах окажусь, уже серьёзно прикидывал я. Четыре-пять лет, при удаче и трудолюбии, возможно и вариант. Но, сначала в сыскную управу, потом, если не выйдет, в посольскую, невольно поморщился я, припомнив Леших всяческих, а вот ежели с этими вариантами не выйдет, тогда и к Володимиру обращусь. Благо, его щедростью, время у меня ещё есть, но и злоупотреблять оной не стоит.

Так прошло пять дней — лечильня, занятия одарённого, термы. Что приятно, Бальдерович явно не обманул: пусть жиры мои обильные и не исчезали, но мышечный каркас нарабатывался. Кроме того, взирая на терапефта щенячьими глазками, я заикнулся о связках и сухожилиях. Последний благодушно хмыкнул, а вот выражение физиономии Ветрены меня чуть не заставило с визгом и писком покинуть гимнастическую палату, с неподобающей поспешностью притом.

В общем-то, занятия увеличились на двадцать минут, но рыдал в три ручья я последние три сеанса стабильно: с ангельским выражением лица Ветрена завязывала мою тушку экзотическими узлами, а Бальдерович тем временем не давал душе дезертировать от сих издевательств. Хотя очень хотелось. Потому что больно было совершенно невыносимо, а опасения всяческих нехороших девиациях половых, стали натурально пугать близостью. Например, нежно поглаживающий меня добрый массажист из терм точно один раз снился.

С этим надо что-то делать, мужественно решил я, но делать мог только одно: собрался, прихватил парадный пинджак, да и направился в управу сыскных дел. Здание сие находилось в акрополе, как, впрочем, и большинство политических служб. Первый раз за всё время я ехал «в потоке» транспортных средств, что, впрочем, оказалось вполне мне по силам.

И даже место на стоянке управы моему диплициклу нашлось, так что к входу я направлялся с некоторой надеждой, посчитав всё, что мог посчитать, за благое предзнаменование. Само здание мне напомнило парижский пантеон — разве что, округлый купол башни четырёхэтажного здания не венчал шпиль. Ну и мрамор белоснежный, не без этого.

Проникнув в огромную приёмную я даже на некоторое время растерялся — обилие деловито снующих людей, многие из которых были в форменной одежде, несколько сбивало с толка. Впрочем, собравшись и выпятив пузо, направился я к стойке одного из встречающих секретарей. Последний без проволочек и вопросов выслушав мою нужду, направил меня в нужное крыло, людских дел ведомство.

Пробравшись в нужное место, не без эстетического наслаждения полюбовавшись интерьером управы, на диво удачно сочетающим некую, свойственную более античным храмам, возвышенность и аскетизм, я добрался до нужного мне ведомство. Где, поинтересовавшись у первого попавшегося сотрудника о " приёме на службу», был направлен в кабинет некоего «С.Н. Калёна, просоп ведомства людских дел, Управы сыскных дел».

Вообще, в терминологии Олега, сии «людские дела» были скорее «гражданскими». А ведомства делились на купеческих дел (вопросы финансов в основном связанные с купцами, но, как понятно, не только), убойных (тяжкие преступления), соответственно людские дела, преступления и расследования не тяжкие, и куча подведомств, по направлениям различных аспектов жизни Полиса.

Просоп же был чиновником, работающим с персоналом, как рекрутёр, так и фильтр, отсеивающий негодных. После него же соискатели или посылались к профильным начальникам, на собеседование уже предметное, либо куда подальше им самим.

— Диплом, — важно выдал парень ненамного старше меня.

Хотя, учитывая медицину и терапефтов, да и должность — юный возраст отнюдь не факт. Может, и за тридцать, молодится просто, мысленно хмыкнул я.

— Нет, Ормонд Володимирович, с прискорбием вынужден вам констатировать, что ваши таланты в нашем ведомстве должного применения не найдут, — изрядно изящно послал меня подальше сей тип.

— Благодарю, — ровно ответствовал я, забирая протянутый диплом.

Была надежда, что будет беседа, где я блесну своей нужностью и уникальностью, но вопить «а дайте я спою и спляшу» было глупо. Скорее попросят выйти вон с применением физического увещевания, хмыкнул я, бредя к выходу управы.

А значит, задумался я, уже расположившись на диплицикле, остался лишь Добродум Леший, после разбора с которым мне останется или работать с ним, или водить караваны.

Впрочем, решил я, надо бы про управу посольских дел разузнать поболее, потому как кроме «ведают посольствами», ни гимназическая программа не сообщала, ни Орм точно не знал. А экстраполяция тут давала результат пятьдесят на пятьдесят: либо так, либо не так.

И вот тут было два варианта: Общественная Библиотека Полиса или книжная лавка. Прикинув с минуту, остановился я на последнем варианте.

И дело тут было вот в чём: закрытостью и секретностью жизнь Полиса не грешила, была даже более открытой, нежели Олег находил уместным. Однако в отсутствие как раз тех самых технологий, в продвижении которых я вознамерился подвизаться, источниками информации были библиотеки и книги. Вроде бы всё нормально, только Вильно был городом немалым, к печатному слову обитатели питали немалую страсть, тягу, а подчас и нужду. Что привело к тому, что несколько визитов Орма в общественную Библиотеку по вопросам учёбы, закончились ничем. Запись на несколько седмиц вперед, на все читальные места.

Гражданам в этом плане было проще, они имели свою «квоту», но я, как понятно, гражданином не был, соответственно, ряд вопросов решился через отца, помог с литературой, а ряд был отставлен «на потом».

Соответственно, домой я вернулся, снабжённый талмудом: «Управы Полиса Вильно, структура и предназначение оных». И вместо занятий одарённого занялся штудией свежеприобретённой литературы, в нужной части. Что обогатило меня, спустя час, такими знаниями:

Управа посольских дел явно набирала «вес» в последнее время, потому как на ней были все виды и типы взаимоотношений с прочими Полисами. От посольств и совместных проектов, вроде дорог, дамб и прочего подобного, до «урегулирования оружных недоразумений» и, на минуточку, научного сотрудничества. Впрочем, последнее было более прерогативой Академии, но и посольские в данном вопросе слово имели, правда, талмуд не разъяснял, насколько веское.

И вот, товарищ главы сей, одной из ведущих, Управы, дал мне визитку и жаждет зреть. И сволочь он злокозненная, притом. Ну, делать всё одно нечего, вздохнул я, бредя в отцовский кабинет. Володимир, по счастью, оказался на месте, да и на просьбу «надо фони́ть» ответил положительно.

А на звонок мне ответила явная секретарша, довольно холодным тоном, полюбопытствовала, что мне угодно. Представившись, я оповестил, что угоден мне Леший, на что отец, присутствующий при беседе на правах хозяина помещения и владельца аппарата, ехидно ухмыльнулся. Секретарша же ответствовав в стиле «ждите ответа» через пару минут соединила меня с Лешим.

— Здравия вам, Добродум Аполлонович, — не вполне искренне пожелал я.

— И вам здравия, — несколько замялся абонент, — Ормонд Володимирович, — нашёлся он. — Соизволили фони́ть? — риторически поинтересовался он. — А что так поздно?

— А вы, Добродум Аполлонович, не соблаговолили мне обозначить сроки, — сколь мог ехидно ответствовал я, прикидывая, что караван — не так уж и плохо.

— Ну и леший с ним, — довольно изящно, учитывая фамилию, выразился Леший. — Сегодня уже не выйдет. Жду вас завтра, в семь утра, будьте в управе.

— В семь не могу, — внутренне возликовал я. — Процедуры медицинского характера.

— Вот же морока с вами, — посетовал собеседник, порадовав моё доброе сердце. — Давайте… вот же леший, надолго у вас эти процедуры? Сможете быть к обеду? — довольно раздражённо выдал он.

— Смогу и к девяти пополуночи, — проявил небывалую щедрость я.

— Излишне. Будьте к обеду, вас встретит на проходной Управы человечек. До завтра, — отрезал Леший, разорвал связь.

Вот же леший, мысленно ругнулся я, вешая трубку. И наткнулся на требовательный взгляд отца. Всё же, мысленно вздохнул я, протягивая визитку, я на иждивении и живу его милостью.

— Товарищ главы управы? — аж присвистнул Володимир. — Высоко летать стал, Ормонд Володимирович, — не без ехидства констатировал он, возвращая визитку. — А что потребно ему? Я-то, признаться, на твое «Лешего мне потребно!» — с ухмылкой процитировал он, — помыслил, что шуткуешь.

— А бес его знает, отец, — честно ответил я. — На испытаниях экзаменационных был, честно скажу, не по сердцу мне пришелся. Одно слово — леший злонравный, — на что последовал смешок. — Однако ж, звал, притом, не думаю, что кофием с ним угоститься и последние спектакли обсудить.

— Дело тут такое… Что не по сердцу пришелся — сие худо, вот только и шанс тут кроется, очевидно, немалый, — начал изрекать банальности Володимир. — Так что, совет мой тебе отеческий: неприязнь смири и шансом не кидайся, — заключил он, а на мой недоумевающий взгляд с усмешкой пояснил. — Всё ж, сын ты мне, не желаешь в семейное дело идти — неволить не буду, хоть и жду. А дурного желать крови родной я точно не буду, — припечатал он. — Так что ежели не совсем цербер сей Леший, — хмыкнул он, — то совет я тебе дал.

— Благодарствую, — несколько смущённо ответил я, покидая отцов кабинет.

Так, рассуждал я, завтра я двигаю к этому Добродуму (не стоит привыкать к «лешему», брякну ещё по привычке). Вообще, довольно странная с ним картина вырисовывается. Я, как бы это помягче сказать, не образец смирения и вряд ли мечта начальствующих чиновников, в плане меня в сотрудники заиметь. Да и самому Добродуму я не сказать, чтобы хамил, но зело тернисто отвечал, скажем так. Ну, положим, в курсе он моей одаренности, притом что это у меня по срокам и впрямь выходит выдающимся — но отнюдь не уникальным. Была легендарная девчонка из-за Уральских гор, коия " одарилась " аж в десять лет. Правда, как я вследствие изучил, до дюжины лет не дожила, лишив себя жизни. Впрочем, бывали и иные примеры, без столь печальных итогов, так что не «уникален» я, отнюдь.

Далее, работа по истории. Ну, прямо скажем, не дурна, но и не шедевр. Перепечатывать и выдержки в учебники «Мыслей презанимательных Просвещённого Ормонда Володимировича» вставлять чиновники Академии, гимназиума и Полиса в целом не будут. Дикари-с, хмыкнул я.

Но нужда у дядьки во мне есть, не сказать что критичная (хотя бес знает, но очень вряд ли), но насущная. И вот он ещё вчера бывшего гимназиста, значит, ожидает на завтрашний обед.

Хм, а не связанно ли это с памятью Олега, начали копошиться параноидальные мысли об «конторе по отлову впопуданцев», мирно притаившейся под личиной безобиднейшей Управы Посольских Дел, отлавливающей соответствующих личностей, да творящих над ними изуверства немыслимые, на благо Полису, конечно.

Бред какой-то, поставил я вердикт мыслям своим, после минутного обдумывания. Всяко бывает, но тут вероятности столь мизерные, что даже прикидывать, как себя вести, неохота. Хотя, не помешает, но в общих чертах: в разрезе, когда выйти из комнаты в окно, а когда погодить.

Но если не " впопуданство «… Ой, нетушки, не дамся! Панически промелькнула явно «олеговская» мысль на шуточное определение чумы параллельных Миров. Чему вторила и ормовская: «точно не лешему этому, даже за службу достойную».

Но тоже, прямо скажем, маловероятно, несколько успокоился я. Чуба у лешего я не зрел, соответственно, столь противоестественная страсть к куску сала, коим я ныне являюсь, невозможна. Ну или пошлю его подальше, тоже вариант.

А вообще, выходит, что и нет у меня явных достоинств, кроме " тернистости», немалой одарённости, и не идиот я, хочется верить. Как-то маловато выходит для интереса столь весомого политика, как ни крути.

А значит, ничего я не надумаю, да ежели надумаю что, будет это вилами по воде писано, окончательно решил я. Еду завтра да смотреть буду по обстоятельствам.

А в обед следующего дня, совершив свой «мученически-лечебный» моцион, я подъезжал к Управе Посольских Дел, не менее беломраморной, нежели сыскная. Впрочем, архитектура, пусть и единого архитектурного стиля, была более «классической»: четырёхэтажное здание было «вписано» в монументальную колоннаду и " прихлопнуто " классическим антаблементом.

Поймав себя на том, что я нервничаю, а архитектурами любуюсь, дабы оттянуть «свидание с лешим» я сжал булки и решительно проник на территорию Управы Посольских Дел.

Где меня буквально от дверей смерил взглядом некий тип, вид имеющий столь заносчивый, что позволял непричастным любоваться на богатое внутреннее содержание его носа.

— Ормонд Терн? — процедил сей тип.

— Ормонд Володимирович, — не без ехидства покивал я. — Что вам угодно, любезный? — искренне улыбнулся я, на что собеседника аж передёрнуло.

— Вас ожидают, Ормонд ВОЛОДИМИРОВИЧ, — бездарно попробовал скопировать нашу фамильную колючесть тип. — Следуйте за мной.

— Мне надлежит сменить дорожное платье, — продолжил я с явно поднимающимся настроением и широкой, доброжелательной улыбкой.

— Встреча в беседке трапезной, ваш вид, — перекосило типа, — приемлем. Следуйте за мной, не можнó Добродуму Аполлоновичу ожидать.

Ну не можнó, так не можнó, милостиво рассудил я, барственно кивнув типу. Последний развернулся, засеменил в недра управы, но моя персона торопиться не желала, шествуя размеренно, хоть и довольно быстро. Так что провожатому, ликом более напоминающему, на текущий момент, демонов из верований, пришлось подождать мою персону, после чего соизмерить скорость с моей.

В итоге привёл сей тип меня в обширную трапезную на четвёртом, а точнее, пятом этаже: располагалась она в антаблементе, более того, крыши как таковой не имела, последнюю заменял скат оранжерейных окон, ныне распахнутых. И имела небольшой сад, в который меня тип и вовлёк, подведя к беседке с Лешим.

— Приятного аппетита, Добродум Аполлонович, — явил воспитания я.

— И вам желаю его, Ормонд Володимирович, присоединяйтесь, — широким жестом указав на полный яств стол.

— Благодарствую, — ответил я, располагаясь за столом.

Впрочем, блюда трогать не стал (мало ли что), а вопросительно и, нужно отметить, требовательно уставился на Добродума. Последний попробовал употребить некую снедь, но тяжесть моего взора ему явно в том препятствовала. Так что отложил сотрапезник прибор, повзирал на меня, хмыкнул и произнёс:

— Спрашивайте, Ормонд Володимирович, — выдал Добродум. — А то, признаться, под взором вашим не то, что кусок в горло не лезет, но и опасаюсь, как бы вы во мне дыру не проглядели, — шутканул леший.

4. Ритуальный венок

Вопросов, по совести, было немного. Но были они актуальными, да и, честно говоря, прогибаться под Добродума сверх необходимости, да ещё до его принятия меня на службу (что ещё не факт, что будет, хотя иных вариантов я не представлял, кроме, безусловно, «управы попадунских дел») я не собирался.

Так что решил я, поскольку предложение задавать вопросы было прямым и однозначным, таковым образом их и задавать.

— Зачем я вам, Добродум Аполлонович, потребен? — обозначил я самый главный и всеобъемлющий вопрос.

— Зачем я вас позвал, зачем именно вас, али ещё как? — хитро прищурился злокозненный Добродум.

— Всё, — мило улыбнулся я.

— Хм, — подумав несколько секунд, выдал собеседник. — Потребны вы мне, Ормонд Володимирович для того, чтобы предложить вам службу, — озвучил Добродум, посмотрел на мою рожу, столь скептичную, что не удержался от ухмылки, и продолжил. — Ну, полно вам, я и впрямь на службу вас зову, — и замолчал, негодяй старый (не столь он был и стар, но как негодяй, несомненно, прожжён и заслужен).

— При всём моём к вам безграничном уважении, Добродум Аполлонович, — ядовито начал я, убедившись, что продолжения не будет. — На вопрос, коий вы сами дозволили задавать, вы не ответили. Я, невзирая на мои неоспоримые и многочисленные достоинства, молод. Не сказать, чтобы льстив и угодлив, что как мне мыслится, для политиков ранга высокого условие ежели не обязательное, то угодное. Да и не нравлюсь я вам, — рубанул я с плеча, — как и вы мне. Так что прошу на вопрос всё же ответить, либо не будем отнимать время друг у друга, — махнул рукой на возможную службу я.

— Да, не поспоришь, Ормонд Володимирович, не нравитесь, — хамски и широко улыбнулся злокозненный Добродум, на что я оскалился в ответ, ну а после взаимной дентологической демонстрации он продолжил. — Ну а сами посудите, кому ваша колючесть, — ухмыльнулся он, — по сердцу придётся? Да ещё и от юнца, весьма посредственного в науках? — хамски педалировал он мои дипломные неурядицы. — Однакож, сложилось так, что вы мне оказались потребны. Не обольщайтесь, не из-за «достоинств многочисленных и неоспоримых», — высказал банальность он, а следующей фразой удивил. — Скорее, из-за не менее многочисленных и неоспоримых недостатков.

— Прошу простить, Добродум Аполлонович, — тоном, посылающим собеседника на орган репродуктивный высказался я, — Но не изволите объясниться?

— Не изволю, Ормонд Володимирович, не доросли вы пока до моих «объясниться», — ответствовал злонравный Добродум. — Впрочем, нужно признать что и в ваших словах толика права есть, — выдал этот негодяй. — Я, всё же, сам вам предложил вопросы задавать. И хоть ответов не сулил, — гадски ехидствовал леший, — но совсем без них вас оставить непорядочно. Итак, потребны вы мне в должности помощника моего, посыльного и секретаря в поездках. Не из-за достоинств ваших, коие у каждого второго есть в преизбытке, а из-за недостатков, которые у вас и вправду, — ухмыльнулся гадкий тип, — редки. Вот вам мой ответ.

И что за злонравный негодяй-то, мимоходом посетовал я, судорожно обдумывая своё положение. Сулит мне должность референта, что, ежели подумать, «подай-принеси». Однакож у столь высокопоставленной (задницы! — фактически проорала олежья часть, с чем ормондья не могла не согласиться) персоны, да недавнему гимназисту — просто недостижимая мечта, выстланная коврами и статýями уставленная. Всё одно никто большего не предложит. И не объяснил ничего толком, гад, смерил я недобрым глазом трапезничающего Добродума.

И подозрительно всё, да только и отказываться от столь лестного предложения глупо неимоверно. Впрочем, раз уж я тут правду-матку рублю, невзирая на змейские извивы Добродума, буду и далее её рубить, рассудил я.

— А уверен ли, достопочтенный Добродум Аполлонович, что моя персона — это то, что ему потребно? — ядовито выдал я. — Всё ж признать надо, окромя гимназиума, нет у меня ни знаний великих, ни умений сноровистых.

— Уверен, — дочавкав снедью выдал собеседник. — А что учится вам потребно, дабы быть в угодном мне качестве потреблённым, — надменно выдал этот леший, — мне ведомо. Будет у вас время на то, как и у меня к вам попристальнее присмотреться, поскольку человек я, и ошибиться могу, — с видом боженьки озвучил Добродум, а после пояснил. — Срок испытательский вам положу, где проявить вам усердие, разумность и прилежание надлежит. Мнится мне, что проявите всё как должно, ну а коли нет, то предложу вам должность письмоводителя ведомства какого. Без моей протекции вам и того не светит.

— Да и мне присмотреться не лишним будет, в разе таком, — протянул я, взирая на собеседника в стиле «всё с вашей гадской природой и без разглядываний пристрастных ясно».

— Не без этого, — снисходительно покивал Добродум. — Ну так что, Ормонд Володимирович, принимаете вы предложение моё, о принятии вас на испытательный срок в роли стажёра наставляемого в Управу? — вопросил он.

Мда, и времени толком подумать не дал. Впрочем, думать тут выходит особо не о чём, точнее расклады то прозрачны: углядел сей леший нечто во мне, себе потребное. Что, нужно отметить, может быть чревато неприятностями и опасностями: мало ли, на какой срок потребен я ему, может надо, чтоб некий индивид, за мою ершистость, меня прибил, например. А злонравному Добродуму сие угодно, он на прибивателя планы имеет немалые. Такой, вроде бы и не в традициях Полиса расклад. Но чиновник высшего ранга, как ни крути, людей дегуманизирует и начинает как на расходный материал смотреть. Свойство человека, неизвестное Ормонду, но в мире Олега подробно изученное и Олегу хорошо и в подробностях известное.

Хотя, стоп. А не нужен ли моему собеседнику-«триумфатору» специальный, зудящий за плечом «о смертности и тщете» нудень? Учитывая явно немалые познания в психологии Мира Полисов, крайне ограниченно мне известные — вполне вероятный вариант. Несколько детский, наверное. А может и нет. Впрочем, подобный вариант гадостей мне не сулит, а значит учитывать и рассчитывать на него мы не будем.

Так, пустое мыслеблудие у меня выходит. Опасности видны, обходимы: в нужный момент колючки тернистые свои втянуть, да и оставить злонравного Добронрава с носом. Ежели он, конечно, вынашивает планы таковые.

Отказываться от такого предложения я точно не буду. Но и бросаться сломя голову в кутёж «посольских дел» поостерегусь, а сделаю ка я вот что:

— Безусловно, Добродум Аполлонович, глупо было бы для меня ваше щедрое предложение не принять, — аж засветился я. — Однако, благодетелю моему, в вашем лице, — не смог я тернисто не «уточнить». — Надлежит знать, что планы мои на жизнь будущую, более связаны с получением гражданства, Академией и научной стезёй, — выдал я, с некоторым облегчением ожидая, что меня с моими " хитровывернутыми " запросами пошлют в дали дальние.

— Сие столь очевидно, что уточнения не требовало, Ормонд Володимирович, — растоптал ростки надежды леший. — Собрал я, безусловно, сведенья о вас. Хоть вы и заняты преизрядно занятиями эфирными были, но от наставников гимназиума склонности и устремления ваши не скрылись. Так что опосля срока испытательного, надлежит вам под моим началом отслужить два года. И, по истечение срока, коли пожелаете, то поспособствую вашему зачислению в Академию Полиса, — выдал этот тип. — А ежели поймёте, зачем потребны вы мне, так и словечко замолвлю, перед академиками немалыми.

— Непотизм? — ощетинился я. — И вы вот так, готовы «словечко замолвить»?

— Непотизм, можно и так сказать, — ухмыльнулся Добродум. — Однакож, ежели подумать изволите, поймёте, что не сказал я вам, что непременно замолвлю. А лишь в том разе, ежели по службе рвение должное и разумение проявите, как и ум изрядный. А в таком разе, отчего ж не сократить толковому учёному путь становления? Сие лишь на благо Полису пойдёт.

И ведь не поспоришь с хмырём сладкоречивым, вынужденно признал я, вгрызаясь в ловко выхваченную из под добродумовской вилки колбаску (ну а что, раз уж попался на наживку, надо насладиться вкусом). Как выяснилось, справки о моём «недомогании» сей злонравный политик уже навёл, более того, составил «занятий курс» с учётом моих пыток лечебных. А в финале трапезы произошёл такой разговор:

— Судя по сбруе вашей, Ормонд Володимирович, диплициклом пользуетесь? — осведомился Добродум, на что я кивнул. — Что ж, в таком разе предлагать вам житие в инсуле служебной не буду: у батюшки вашего всё едино лучше.

— А вы предложите, — ответствовал я, — А я не откажусь, — последовала угроза объективной реальностью.

— Даже так? — приподнял бровь Добродум, любуясь моим веским кивком. — Хорошо, как пожелаете. Завтра девять пополудни явитесь в делопроизводство Управы, запрос будет, вас оформят, а после Младен наставлять вас будет. Сопровождающий ваш. — уточнил Добродум на вопросительный взгляд. — Он же инсулу продемонстрирует и с оформлением поспособствует.

В общем, покидал я Управу в чувствах сметённых и мыслях сложных. Вроде и хорошо всё, да уж больно на подставу злокозненную смахивает. Так что аккуратным надо быть до крайности, а буде подтвердятся опасения, так слать Добродума маршрутом непрельстивым, да и идти в яроводы.

Что я, по приезду в дом, Володимиру и озвучил, в приватной беседе: отец, проявив похвальную заботу, дела окончил ранее обычного, слушал меня внимательно, да и спрашивал пристрастно.

— Мыслю я, что опасения твои чрезмерны, — наконец озвучил он. — Хотя, откровенно скажу сын, многажды мне доводилось жалеть, что неосторожен был, а вот о том, что осторожен чрезмерно был — ни разу не пожалел. Так что разумен подход твой, как бы не по разумнее отца твоего, в годы твои, — уточнил он. — Засим, прими дар на обзаведенье, — протянул он мне новенькое портмоне кожи крокодилы.

— Благодарствую, — искренне поблагодарил я, прибирая дар.

— И навещай дом отчий, — не преминул напомнить он. — А буде опасения твои не беспочвенны будут, то кров, стол, да и дело тебе в семье найдётся, — слегка улыбнулся он.

Вот прям блудным сыном бы себя ощущал, сваливающим из дома отчего по прихоти, ежели бы не одно «но»: информацию о своей жизни и делах я рассказывал не по доброй воле, а в силу «должности благодетелю». Так-то всё верно и правильно, но мне подобная опека претит, хоть родные оказались (точнее исправились, будем с собой честны), благожелательны и расположены.

Так что сердечно поблагодарив, направился я в свою комнату, «готовится к отъезду». И, как ещё один штришок именно «исправления», а никак не «недопонимания» родичей, оказалось то, что кроме гардероба, да десятка книг с набором канцелярским, имущества я и не имел.

За ужином, на котором всплакнувшая Авдотья расстаралась на близкий к праздничному пиру перекус, родичи здравницы в мою честь по поднимали, благ всяческих нажелали. Как и мне, к слову, пришлось ответно здравия желать, да процветания всяческого. Не то дурно, что желать, а то что к алкоголю я был непривычен, так что спать направлялся с головой шумящей и в изрядном подпитии.

Что на процедурах в лечильне сказалось самым неблагоприятным образом: садисты, медиками именуемые, никакого снисхождения к персоне моей похмельной не проявили, да ещё злорадствовали. Я же познал новые оттенки слова «боль», к чему отнюдь не стремился.

Однако, всё проходит. Прошло и это, так что к оговоренному сроку был я в управе, направленный секретарём в делопроизводство. Ну хоть тут душенька моя отдохнула: делопроизводитель, дядька столь округлый, что и я его мог назвать пухлым без зазрения совести, приняв мой диплом с ним ознакомился, скорчив рожу столь снисходительно-брезгливую, что не мог я ему не ответить тем же. Противостояние длилось все полчаса, что эта душа чернильная меня регистрировала и было безоговорочно мной выиграно: колобок аж усишками жидкими обвис, от презрения, коим облит был.

К по окончании регистрации явился Младен, оказавшейся Чёботовичем. Впрочем, его заносчивость это не умаляло, до инсулы он меня довел с видом одолжение великое делающего. Впрочем, пусть его, милостиво дозволил я, размещаясь в двухкомнатном жилище, с малюсенькой кухонькой и пристойным санузлом. Кабинет, он же гостиная, спальня и небольшой коридор. Вполне мне подходит, нареканий не вызывает, заключил я про себя.

После же, Младен прихватил меня и принялся «заниматься». Занятия эти состояли в делопроизводстве, составлении графика начальствующего лешего, составлении ответов на «текучку», не слишком важную корреспонденцию, которую Добродум пробегал глазом и калякал подпись. В этом Младену ассистировала дама, ответившая на мой вызов, «невыездной» секретарь лешего. Юлия Афанасьевна, звали эту сорокалетнюю, с изрядным хвостом матрону, а вот то, что моя персона и на неё поглядывала не без определённого интереса, стало уже не смешно. Так что, пообещал я себе при первой же оказии посетить весёлый квартал.

Так прошла неделя. Не сказать, чтобы очень интересно, но по делу: с утра я направлялся в лечильню, потом день занятий, в которых Младен пошёл уже на второй круг, терма, удачно оказавшаяся в инсуле и обслуживающая управных служащих.

С Добродумом, при этом, виделся я раза два, что отнюдь меня не расстроило. Впрочем, тот факт, что служба моя дальнейшая на немалый срок будет связана с этим типом я не забывал, так что в благодушие не впадал.

Навестил родных, искренне поблагодарив Володимира за подарок «на обзаведение»: триста гривен, деньги просто фантастические, не бедная жизнь года на полтора, просто поплёвывая в потолок. Отец же улыбался, но хмыкал, попеняв небрежением и отсутствием интереса к дару, тотчас же, после его получения. Бес знает, насколько серьёзно: как по мне, данным небрежением он был скорее доволен.

Но, неделя пролетела, Младен, придирчиво докапывавшийся до каждой мелочи, вынужден был признать, что " письмоводить " и буковка выписывать я умею. Собственно, «деловая переписка» и ухватки канцелярские были частью обучения гимназиума, а невзирая на диплом, программу я скорее превзошёл. Та же Юлия Афанасьевна на третий день от моего «обучения» отказалась, а на Младена взирала не без ехидства.

А вообще, по прошествии этой седмицы, я мог сказать, что зануда и формалист Младен просто фантастический. Чинопочитание было его кредо, при всём при том глупцом он и не был, скорее «демонстративным слепцом». Ну да не суть, хотя то, что, как выяснилось, он наставлял меня для того, чтобы я занял ЕГО место меня несколько смутило. Я даже полюбопытствовал, в свойственной мне кроткой и благожелательной манере, а не задевает ли это его:

— Согласно сказанному вами, Младен Чёботович, зрю я что останетесь вы по обучении моему без трудов и в небрежении, — завуалированно задал я вопрос в конце седмицы.

— Отнюдь, Ормонд Володимирович, — задрал нос сей тип столь высоко, что внушал опасения за ценность позвонков шейных. — Добродум Аполлонович, признавая за мной одарённость немалую, переводит меня на должность головы ведомства, — задранной носопырке прибавилось очевидное округление Младена. — Так что вопрос ваш, изрядно неловкий, — снисходительно зыркнул он на меня, — ответ имеет простой: делаю я то, что должно, а прежде выполнения обязанностей мне приличных, должóн убедится, что даже такой, как вы, деяниями своими вред Добродуму Аполлоновичу и Полису нашему славному, Вильно, не нанесёте. Впрочем, не могу не признать, что в примитивах вы познания имеете и навыки ваши удовлетворительны, — аж перекосило этого типа. — Так что, с завтра, готовитесь: будет вам обучение иное, в деле потребное, но вам неизвестное, — посулил он.

И, не соврал, чёботов сын: сам он от обучения отошёл. спихнув меня аж на трёх сотрудников. Первая, Красава Путятишна, наставляла меня в этикете дипломатическом и, на минуточку, танцах. Как выяснилось (что в целом разумно), при общности Полисов, по мере удаления друг от друга, множились отличия, а если с языками всё было худо-бедно сносно, то вот правила вежества, зачастую, разнились кардинально. И танцы эти, подлючие, также: ну ладно, полонез там, вальс. Да хоть сиртаки грецкий. Но чуть ли не гопак и танец с топорами учить потребно было!

И всё это под соусом, не уронить в грязь лик славного Полиса Вильно. На мои изящные размышления на тему, что ежели выделываемые мной кренделя, способны «лик в грязь уронить», то там его быть и полагается, дабы не тратить время на подъём из грязи, Красава покивала. И устроила мне марафон какого-то ну вот уж совсем поганого непотребства, чуть ли не лезгинку понуждая плясать, женщина злобная!

Вторым был Лукамир Поганович, невзирая на вполне себе поганое прозвание, довольно приятный дед за семьдесят лет. И вот он, мученически морщась, поправлял мой " бритский», да и обучал ряду лингвистических тонкостей и особенностей, никак в гимназиуме не затронутых. Афоризмы, шутки, двусмысленности, да и прочее подобное, для общения с импортными кадрами не лишнее.

И, к слову, стал обучать мне готскому, как по месту расположения готских Полисов, так и по звучанию, вполне себе хохдойчу. Тоже дело не лишнее, пригодится, рассудил я, благо обучение шло темпами просто фантастическими: через три дня я уже мог пусть и криво, но донести мысль до гота, не получив в ответ кулаком в око за оскорбление или насмешку.

Впрочем, в этом случае сказалась не моя " прорезавшаяся " гениальность, да и не необоримые таланты в педагогике Лукамира. Сыграл, скорее, «кумулятивный эффект»: знания многих языков, родственных в той или иной мере изучаемому.

А вот третий мучитель, пардон, учитель, оказался дамой, в возрасте и… дружинницей в отставке. Вполне себе из милиции дамой, судя по знакам отличия на " почётном мундире», более чем опытной воякой. Кстати, в Полисе был небезынтересный, как частично затронутый мной при обучении, так и подтверждённый в беседах принцип, связанный с «боевыми наградами».

А именно, были это не «красивые висюльки», а чёткое обязательство Полиса платить «совершившему невозможное» пансион до смерти. Потому как за возможное милицейские получали жалование немалое и преференции по отставке.

Но была вещь, как введшая олеговскую часть в ступор, так и восхитившую, да и ормондовская в курсе не была и впечатлялась. А именно, ежели милитант совершает подвиг, достойный награды, то… в девяноста процента случаев его руководство идёт под суд. Или представившие неверные сведенья, или иной виновник «подвига». Потому как доктрина Полиса подвига не предполагала, а ежели оный совершается. то это некомпетентность и просчёт планирования.

Довольно любопытный подход. Как по мне — несколько чрезмерно радикальный, но в сути своей верный, оценил я. И, кстати, подвиги «простых граждан» из управ были куда чаще милицейских, да и для начальства столь явной опасности не несли. Чистая статистика и тоже, как по мне, во многом оправданная.

Ну да это лирика, а вот дама, Добромира Ясоновна, меня гоняла, правда не в смысле полигона: тут она пробежалась со мной, пощупала лапку (стараниями Бальдеровича и Ветрены вполне состоятельную), да и махнула рукой, мол, для чернильной души сойдёт.

Учила же она меня обращению с различным метательным оружием, что подразумевало не только и не столько швыряльные ножи (хотя и с ними пришлось работать, причём как одарённому), сколько весь спектр дальнобойного индивидуального оружия. От довольно распространенных магазинных пистолетов (с, на удивление, свободным ходом ствола), на порохе, до эфирострелов различных видов и модификаций. Вот последние и были причиной термина «метание», поскольку, в зависимости от типа, вида, предназначения предавали ускорение снаряду десятком различных способов. От рельсотрона, разгоняющего снаряд в электромагнитном поле, до кинетического метателя, накапливающего импульс системой блоков и пружин. Да даже прямой метатель, переводящий эфир в импульс был, притом не сказать, что короткоствольный " пистолетик», предназначенный для скрытного ношения, очень уж сильно уступал своим мощным собратьям. Послабее, конечно, но в разы, а не порядково, скажем так.

Ну и ухватки преподавала, не без того, правда не благополучно пролюбленные мной гимназические, честного боя, а битьё по глазам, тестикулам, ушам. Эффективность, причем кратчайшим путём, что меня даже несколько смущало: не помешает, опять же, но какая-то подготовка уж совсем «специфическая», более прознатчку или шпиону подходящая. И не постеснялся я Добромире задать соответствующий вопрос,

— Ну, положим, Ормонд, — начал дама, перешедшая со мной «на имя» со второго занятия, — прознатчиком вам быть возможно и придётся. Служба такая, где и в плену оказаться можно, да и других вариантов, где наука моя вам сгодится немало. Но главное, вы не учитываете, что у нас в Вильно сие не распространено, а ведь немало Полисов по сей день практикуют поединки права и чести. Гораздо шире, чем то видится разумным, — озвучила она.

И права ведь, не поспоришь, не мог не признать я. Поединки эти, были ничем иным как дуэлями, оружными, между спорщиками за «право» или «честь». Причём разнился вариант проведения таковы от реальной комиссии у нас, которая досконально разберёт причины ссоры, возможности поединщиков, прежде чем дать на оный дозволение, да и формат его определит комиссия. До небрежного «дерусь, потому что дерусь» у италийцев, или " следствия неумеренного потребления грибной настойки у данов», как шутил (а может и не шутил) наш наставник географии.

В общем, таковое было в ряде регионов вполне распространено, а посольскому не только прилично, но и должно «выть с волками».

Подошли к концу и мои гимнастически-лечебные штудии. Аполлоном я не стал, да и Бальдерович мне прямо сказал:

— Конституция у вас, Ормонд Володимирович, склонная к полноте. Но в пище ограничений не накладывает и, до поры, здоровью не вредит. Однако штудии гимнастические вам прерывать не должно: такова ноша ваша, наложенная как природой, так и прежним небрежением вашим. Поправить сие не в моих силах, возможно, встретите и лучшего терапефта, — не стал пыжиться терапефт. — Но в целом, ныне выходите вы на пике своей формы, — подытожил он.

Был это вес с «лишком»: жирок имелся, да и щёки были округлы. Но чувствовал я себя и впрямь «лёгким и свободным», как никогда, да и отсутствие диет каких, жутких, не могло не радовать. Ну а полчаса гимнастики по утрам — не самая дорогая цена за долгую жизнь и хорошее самочувствие. Да и прямо скажем, после многочасовых штудий, годами, в сфере обретения одарённости, подобная мелочь мелочью и была.

Да и, видно в компенсацию от отсутствия кубиков на прессе и прочих излишеств, со связками и сухожильями мне терапефт удружил как родной: горизонтальный, вертикальный шпагат, колесо и прочая акробатика стала мне доступна, невзирая на лёгкую полноту.

Правда, была с лечильней связана ещё одна история, как несколько комичная, так и поучительная. Дело в том, что за месяц с лишком своего бытия, как психохимера Олега и Ормонда, стал я более ли менее цельным. Вот только олегова память сыграла со мной дурную шутку. А именно, всё я старался подогнать действительность, меня окружающую, под некий готовый шаблон, что было, по уму, глупо и недальновидно. Не был Мир Полисов ни «дворянским», ни «демократическим», никаким иным. Был он таким, как есть, а попытки навесить ярлыки, игнорируя часть реальности, могли обернутся мне значительными неприятностями, если бы не некая встряска, от шаблонов принудившая отказаться.

А именно, по окончании лечебной гимнастики, припомнил я себе принятое решение, а именно, к тренеру моему, Ветрене Прекрасовне, подкатить с амурным интересом. Во-первых, слово себе данное, надо держать. Во-вторых, дама она более чем приглядная и аппетитная, ну а в возрасте разница не столь и велика (как для Олега, но тут и Ормонд не возражал, ибо дама была и впрямь хороша). В-третьих, некоторое «напряжение либидо» наблюдалось и нагнеталось, так что любовница, на раз или на время, была делом крайне нелишним.

Да и вообще, за мучения свои, не худо бы эту дамочку отжарить по-всякому, несколько самонадеянно постановил я, став готовится к «штурму цитадели невинности». Своей или Ветрены — бес знает, но готовится стал, факт.

Костюмчик приготовил, духи прикупил (и даже побрызгался), снабдился подарочным венком цветов. Последнее, было как славянским, так и элленическим наследием, с некоторым удивлением отметил я. Это варвары немытые в мире Олега веники дарили, а цивилизованным горожанам подобало в цветочный дар вложить труд, оформив по намереньям и со смыслом. И в форме венка, да, так что во флористической лавке в составлении венка-композиции я принял самое прямое участие.

Спал же в предвкушении приключения неизвестно какого толка недолго, проснулся до рассвета и, приготовившись Ветрену до службы перехватить, собрался и приготовился гораздо раньше необходимого. И сидел, признаться, в несколько нервическом напряжении. Всё же женщины Ормонд не знал, единственный амурный опыт был крайне неприятен и деструктивен, а немалый как практический, так и теоретический опыт Олега спокойствия не приносил, более того, волновался я весь, целиком и полностью. Как минимум, по причине «а подкатывать то как?». То ли от нервов, то ли от недосыпа, то ли от дурных ассоциаций и шаблонов, в башке вращались исключительно фразы в стиле одного небезызвестного поручика.

В общем, перед лечильней я был задолго до потребного срока, нервничающий, как тот, кем и являлся: юнец на свидании. И каша была в башке преизрядная, что обычно волевая целенаправленность Ормонда бы и нивелировала, а ныне она пребывала в расстройстве.

Вылилось всё это в такую картину: вымотанный и нервный я увидел объект своего интереса, оценив и глаза серые, стан тонкий, нежные завитки каштаново-рыжих волос, да и прочие детали Ветрены в памяти стояли как живые, покровами не скрытыми. Так что с улыбкой (надеюсь, не жалкой), я к даме сделал шаг, протянул венок в стиле «томлением и страстью обуреваем» и…

— Сударыня, позвольте вам впердолить, — выдала дурная голова губами-предателями.

Следующая мысль была «пиздец, так меня и похоронят, а венок исполнит роль надгробного». Однако, к моему робкому удивлению, Ветерена венок приняла(!), полюбовалась, но не надела. Поднятая в момент произнесения мной " завлекательного предложения» бровь её вернулась на законное место, а речь была с улыбкой и взглядом не суровым:

— Знала я, Ормонд Володимирович, — с улыбкой изрекла она. — Что вы юноша неординарный, но такого напора не ждала. Признаться, — лукаво стрельнула она глазами, — лет десять назад я бы и не устояла пред столь напористым предложением. Однако, ныне, с прискорбием, вынуждена вам отказать: никак не могу вам «позволить», поелику с супругом моим счастлива, в друге сердечном нужды не испытываю. Но смелость и напор ваш мне приятен, так что дар я ваш, ежели дозволите, оставлю на память, — на что я нервно кивнул. — А вам не расстраиваться ни отчаиваться не след. С вашими молодецкими ухватками найдёте вы подругу сердечную, а, возможно, и не одну, — выдала Ветрена, подмигнув.

Довольно вяло высказав сожаления (не извиняться мне мозгов хватило), я с улыбающимся медиком раскланялся, да и опустошенный подпёр стену лечильни. Впрочем, как тернистость, так и прочие мои, многие и неоспоримые достоинства помогли в кратчайший срок собраться. И, мысленно, одарить себя не одной оплеухой, как раз за шаблонность и узость мышления и взглядов. Стал вести себя, как полагал, нужно себя вести в веке восемнадцатом — девятнадцатом, Мира Олега. А тут, мало того то по факту одиннадцатый век (и вправду, восемнадцатый, если исчисления соизмерять), так люди другие. И социум, и отношения.

То есть, мой дурной «гусарский подкат» юную девицу мог бы и оттолкнуть, да и то не факт. А матрону скорее приятно удивил, что она и продемонстрировала. И вполне могла, «за смелость и порывы искренни». «позволить впердолить», не будь она связана отношениями.

Собственно, этот момент и произвёл некий «слом сознания», став переходной точкой к серьёзному восприятию окружения, а не этакому " впопуданцу " из романов на полставки, мыслящему реалиями прошлого Мира, но всё у него выходит, чертовски умён, красив и вообще Марти Стью.

А я, мало того что Ормонд, так ещё мог, помимо удачно разрешённого (никак не моими стараниями) амурного инцидента, капитально наломать дров, испоганивших как моё будущее, так и оного, вполне возможно, вообще лишившись.

Впрочем, в весёлый квартал надо бы наведаться, уже серьёзно заключил я, благо гимнастические процедуры завершены, а наставники мои, подозреваю, освободившееся время найдут чем занять. А ещё, напомнил я себе, взглянув несколько " просветлённым " взором, я прискорбно запустил эфирные практики. То, что даёт Добромира, вещи небесполезные, жизнеспасительные, вот только для нормального владеющего по большому счету бесполезные. А мне нужен не «резкий выброс», а тонкий контроль (хотя, одно другому и не мешает), да и знания не как задом на балах, или как там гульбища посольские называться будут, вращать, а как Мир устроен, да как эфиром на него сподручнее воздействовать.

То есть, понятно что времени немного, да и обучение в Управе нужно и мне. Однако я на штудии по СВОИМ, реально важным целям, просто забил, окунувшись в этакую стажёрскую роль. Надо исправляться и делать не только то, что велят, но и то, что нужно постановил я. И да, сегодня вечером в весёлый квартал, пока глупости творить стал не от дури, а от ударившего в мозг спермотоксикоза.

Впрочем, просветлевшей разумом, с благими намереньями оказался я самым безобразным образом застроен. А именно, по прибытии в Управу, Младен с уже привычно-заносчивым (хотя и вызывающим ехидную, немало моего куратора бесящую улыбку) видом оповестил, что желает меня зреть Добродум Аполлонович.

И вот вознадобилось же что-то лешему злокозненному, посетовал я. За месяц два раза лик свой противный явил, а вот только мне расслабится возжелалось на краткий миг, так вот он, тут как тут.

Ну, впрочем, ладно, подумалось мне, по мере продвижения в недра Управы. Начальник по службе, как-никак, да и может работу какую намерен взвалить. Так-то не горю желанием посольские дела ударно решать, в другом мои цели, но всё же, некое разнообразие не помешает.

Тем временем, раскланявшись с Юлией, наша двоица проникла в лешую обитель, где сидел злонравный Добродум. Кивнув нам, он жестом пригласил устраиваться, буркалы свои направил на Младена и осведомился:

— Итак, Младен Чёботович, что скажете о юноше сём? — невежливо тыкнул он в меня перстом. — Довольны ли звания его для службы, овладел ли навыками достойно?

— Знания, возможно, довольны, Добродум Аполлонович, — скривился сей тип. — Однакож, если позволите, высказал бы я вам мнение своё, что негодящ Ормонд Володимирович для службы: злонравен, злословен, вежеству обучен, но пренебрегает, — перечислял мои многочисленные достоинства Младен, на что я, с ласковой улыбкой, на него взирал и кивал.

Сие от младленовского ока не укрылось, отчего он начал приобретать несвойственную его экстерьеру красноту, да и в целом поздоровел лицом. Злонравный Добродум на эту пантомиму взирал с искренним интересом, так же кивая на младеновские откровения. Ну, в данном случае и в претензию лешему это не поставишь: я бы тоже с интересом взирал на сие представление, констатировал справедливый я.

Полюбовавшись с четверть минуты кумачовой ряхой Чёботовича, поняв, что песенка закончилась, Добродум раззявил ев свой и изрыгнул:

— Не позволю, Младен Чёботович, — выдал он, несомненно, с самыми коварными планами. — В целом, выходит, что Ормонд Володимирович к службе готов, да и наставники его прилежание и хватку признают, — побарабанил этот коварный тип пальцами по стопке бумаг.

Младен лик приобрёл оттенка столь красного, что слов в языке для определения оттенка не нашлось, но всё же кивнул.

— Значит, направляйтесь в делопроизводство, с сего дня принимайте ведомство под своё начало, — озвучил Добродум.

В этот момент я лешему пару процентов его коварства и злонравности простил: физиономия Младена, красная, раздираемая удовлетворённым тщеславием, уязвлённой гордыней и поруганием чинопочитаельских основ, достойна была быть увековечена в мраморе, как аллегория смятения. В общем, презанятная рожа входила, оценил я, когда не нашедший что ответить Младен деревянно поднялся, отвесил кривой поклон и удалился отравлять жизнь своим будущим сотрудникам.

Добродум же, хмыкнув на мою довольную физиономию (реально зрелище было редкостное и греющее сердце!) решил, согласно природе своей злокозненной её довольства лишить:

— Что ж, Ормонд Володимирович, вот и начинается ваша служба, — бессердечно лыбился леший. — Учение ваше не завершено, но будет проходить «по возможности», в остальном ограничитесь книгами, наставниками рекомендованными. Встаньте на довольство в вещевом ведомстве, — выдал он указание, — И да, готовьтесь. В полночь отбываем по делам, — подытожил он.

— Куда путь держим — не уведомите? — мысленно вздохнув полюбопытствовал я.

— Отчего же, тайного тут ничего нет, так что знайте: Направляемся мы в Новогород, для посольских, — хмыкнул он, — дел.

— А зачем? — резонно полюбопытствовал я, несколько «перегибая палку», на что Добродум лишь хмыкнул.

— Вы, Ормонд Володимирович, главное при посторонних чинопочитание-то извольте соблюдать, — ехидно выдал этот тип.

— Не совсем же я без разумения, — буркнул я. — С вами изволю, — последовало уточнение. — А вопрос задать мне не сложно, сами же пошлёте в дали дальние, если отвечать не пожелаете.

— Могу и послать, могу и ответить, — философически протянул Добродум. — Пожалуй, даже, отвечу: готовится совместное посольство на Бритские острова, а вот причину я вам, любезный, не открою. Рано, хотя компанию в этом посольстве, мыслиться мне, вы составите, — как обломал, так и объяснил ряд моментов леший.

— Просвещён в достаточной, для исполнения, мере, — пробормотал я под нос, а что Добродум, оскалившись, покивал.

— Именно так, как вы сказали. В общем, готовьтесь: в одиннадцать пополудни жду вас у врат Управы. Подберите книги, для учения, на неделю где-то. Приготовьтесь справлять обязанности свои. И учтите, Новоград нам, конечно, не враги. Но и не на посиделках дома будем, впрочем, я вам это не раз ещё скажу, — посулил леший.

Ну а я раскланялся, да и направился готовится к путешествию, с тяжёлой головой наперевес. В ведомстве вещевом меня осыпали папками с замками, саквояжем сейфовым, а вот далее я аж напрягся: кирасой нательной скрытного ношения и аж четырьмя эфирострелами, от длинноствольного, что-то вроде укороченного карабина-маузера в поясной кобуре, до миниатюрного «карманного», для скрытного ношения.

Ну, впрочем, это и разумно, Полисы разные, дороги не всегда безопасны, да и с набором карманной артиллерии всяко себя чувствуешь умереннее, нежели с чистой совестью и голой задницей. Да и Новоград вполне себе входит в Союз Полисов Гардарики, так что убивать меня там если и будут, то вряд ли стрельбой.

И отправился я по наставникам, собирать информацию по «литературе потребной». Со всеми было быстро и просто, только Добромира Ясоновна, орлиным глазом углядев эфирострелы, ухватила меня под руку и оттягала на стрельбище. Ежели бы я сопротивлялся, это бы не помогло, но я не сопротивлялся, признавая разумность: «привыкнуть, почувствовать, приноровиться».

— Далече служба шлёт, Ормонд Володимирович, коль не секрет? — по окончании стрельб полюбопытствовала Добромира, подтвердив делом, что она ещё и дама, при всех своих прочих достоинствах.

— Недалече, Добромира Ясоновна, Новоград, — не стал делать тайны я.

— И вправду недалече, да и други они нам. Но цербика возьмите, всё же, добрый вам совет, — указала она на совсем маленький, шестизарядный пистолетик на кинетическом импульсе.

— Так и намеревался, но и вам благодарен за совет и подтверждение, что не пустыми мыслями маюсь, — поклонился я, на что и Добромира раскланялась.

А пару минут до одиннадцати, стояла моя вымытая, побритая и деловая персона у ворот Управы. Мобиль чуть в стороне от управы приоткрыл дверь, явил добродумовскую рожу, коия совершила пригласительный жест. А уже в движущемся мобиле Добродум передал мне стопку бумаг, упрятанную мной в сейф-саквояж, теперь документы эти были моей работой, доколе Лешему не понадобятся.

Тем временем, мобиль отъехал несколько на окраины Полиса, где находился воздухоплавательный Порт Вильно. Мобиль закатил на территорию и довольно близко подкатил к легкому пассажирскому самолёту о двух винтовых моторах. Метров с дюжину длинной, около того, оценил я.

— Летать не боитесь, Ормонд Володимирович, — злокозненно поинтересовался Добродум.

— Откуда ж знать мне, Добродум Аполлонович? — сварливо вопросил я, чуть не брякнувший «нет». — По всему если судить — нет, а как будет — посмотрим. Может попрошу вас за руку меня подержать, — не без яда завершил я.

— Сами справитесь, — бессердечно отмахнулся Добродум, направляясь к самолёту.

Внутри же место было немного, но и немало, пара удобных диванов, друг напротив друга. На один Добродум тут же плюхнулся, предложив мне подремать на другом. На что я угукнул, но призадумался.

— Что за думу мыслете, Ормонд Володимирович? — беспардонно вторгся в мои мысли леший через минуту.

— Да вот понять не могу, Добродум Аполлонович, — не стал скрывать я. — Рельсы и вагоны. Трамваи на электричестве есть, так отчего ж Полисы сетью железных дорог не соединены? И выгодно сие, вроде как. А в истории таковое и не отражено, — задумчиво протянул я.

— Хм, да, в гимназическом курсе, как я помню, нет сего курьёза, — хмыкнул Леший. — Были у данов пути железные, как вы говорили, но прижились лишь у них.

— А что так? — заинтересовался я.

— Пейзане, — хмыкнул собеседник. — Причём свои, никак их не отучить было, что железо путей воровать не стоит. Не сказать, что всё уж совсем разворовывали, но бывало частенько. А там и аэростаты распространение получили, а они, Ормонд Володимирович, при всех прочих равных выгоднее, да и издержек не требуют.

— Благодарю, Добромир Аполлонович, любопытно было, — честно поблагодарил я.

— Пустое, — отмахнулся Добродум. — Подремлите и я подремлю, лететь нам ещё часа три, не менее, — выдал он и почти мгновенно засопел.

Я подумал, да и присоединился к лешему, в этом благом начинании.

5. Первый раз

Проснулся я, когда воздушное судно заходило на посадку. Добродум уже не спал, листал какую то книжонку. Несомненно, порнографического толка. Или беллетристику какую, тоже возможно. Пробуждение моё и пожелание доброго дня он отметил кивком и бурком (довольно, нужно отметить, резонным), что ночь глубокая.

А тем временем самолёт приземлился, и наша двоица направилась к выходу. Темень стояла проглядная, по причине фонарей и фар, как встречающего нас мобиля, так и неких лампочек на самолёте. Да и сам воздушный порт был пусть и скудно, но освещён всяческими фонарями.

Мобиль был как мобиль, воздушный порт — как порт, а импортность встречающего нас типа (всего одного, поругание и неуважение, проворчал я мысленно) была чисто умозрительный. А так, рожа как рожа. А он ещё и водитель, отметил я очевидный факт, помещаясь с Добродумом во встречающее авто.

По дороге, сам Новоград видимый в окна мобиля от Вильно отличался не столько устройством — всё те же, снабжённые садами привольно раскинувшиеся жилые районы, сколько архитектурой и даже материалом: из виденного, пусть и в неярком освещении ночной иллюминации, тут было более «славянского», нежели эллинического. Например, особняки были нередко снабжены обширными и изощренными деревянными панно. Разглядеть в деталях возможности не было, но и виденное впечатляло как объёмом, так и тонкостью работы.

Да и вообще, могли эти особняки быть и полностью деревянными, хотя, всё же, вряд ли: слишком «пожароопасно», невзирая на ряд мне известных, а, подозреваю, массу неизвестных способов от огня уберечься.

А вот Акрополь был в том же «стиле». Хотя, сказать что похож — сложно, даже в Вильно ни одна управа не была похожа на другую, имея чёткие отличия видные издалека. Но античная архитектура преобладала, хотя округлые купола были более распространены.

За моими архитектурными наблюдениями мобиль добрался до ярко освещенного высокого здания, «гостиного двора Новограда», как гласила немалых размеров вывеска. Выгрузились мы из мобиля с Добродумом, да и проследовали в сень сего гостевого заведения. Халдей нас перехватил до стойки, извиваясь раскланялся, да и препроводил в апартаменты.

Кстати, Добродум получил явный «Люкс», хоромины на шесть комнат, а вот я жалкую трёхкомнатную конуру, пусть и с всеми удобствами. Но была сия конура соседней с «хоромами» и даже имела " межнумерную " дверь. В коию я, пробежавшись по своему обиталищу, нос свой и засунул.

— Проходите, Ормонд Володимирович, — отметил мою физиономию Леший. — И бумаги прихватите.

Сам он развалился в глубоком кресле, дымя ароматной сигаретиной. Надо бы справки навести, да, при возможности, предаться пороку табакокурения, мимоходом отметил я, заходя и распахивая сейфовый саквояж.

Тем временем леший клешни свои в недра саквояжа запустил, часть бумаг отсортировал, прибрав к рукам, часть же оставил, замкнув саквояж.

— В сейфе нумера побудет, — пояснил он, на мой вопросительный взгляд. — Негоже, в общем, но в ситуации с Новоградом — приемлемо. Да и не брал я ничего высокой секретности полагающего.

— А не скажете, ли, Добродум Аполлонович, — решил уточнить я, а после снисходительного кивка, продолжил. — Должóн же быть протокол, встреча гостей посольских, грамот всучение.

— Ну, положим, вручение, — хмыкнул леший. — Хотя, ваша трактовка, в ряде случаев, более соответствует реалиям, — таки признал он мои достоинства. — Но в рамках нашей миссии, да и давних добрых отношений, протокол сокращён. О полдень сегодня соберутся послы от Полисов Гардарики, хозяевам Полиса отдадут грамоты купно. А там и совещание начнётся, от протокола с отхождениями, в силу ряда причин, — промолвил он.

— Например? — заинтересовался я.

— Ну, например, помощников и секретарей, как полагает протокол, на нём не будет, — оскалился злонравный Добродум. — Вообще, мы скорее будем вырабатывать общую позицию и определять состав посольства к бритам. Не всем же двум сотням ехать, много чести островитянам будет, — хмыкнул он. — А так, десяток послов отберём, часть Полисов свой голос передадут, да и разъедутся все послы, кроме оной десятки.

— То есть и мы можем уже завтра вернуться? — уточнил я.

— Маловероятно, — отрезал злонравный Добродум, растоптав во мне веру в демократию. — Но вам дело найдётся. Хоть не при мне будете, Ормонд Володимирович, в гостином дворе обретаясь, но корреспонденция моя на вас. А она будет, — гадски улыбнулся он.

— Ясно, благодарю, я спать, — намылился было я.

— Стоять, — уронил Добродум. — В одиннадцать пополудни, чтоб были, у меня, — уточнил он. — То, что вас до совещания не допустят, факта сопровождения, до поры, не отменяет. Так что готовьтесь, — посулил сей коварный тип.

И на хрена он вообще меня брал, лениво рассуждал я, уже в своём нумере. Судя по небрежению протоколом, тут намечаются посиделки старых друзей (или врагов, но старых и проверенных, соседей, в общем). С другой стороны, вроде бы секретарь аксессуар приличный, то есть оным, в моей роже, Добродум козырнёт, как и прочие послы, а потом пошлют далече. И, кстати, даже неплохо, прикинул я. Смогу эфирным штудиям предаться, прискорбно подзапущенным. И, непременно, в обуви поваляюсь на всех лежанках лешего, возникла мысль, по здравому размышлению, признанная здравой.

К одиннадцати я был вымыт, побрит и готов, проникая в обитель Лешего. Сей коварный тип также был готов, а вместо поездки (как выяснилось, совещание послов будет проходить в аудиториуме всё того же гостиного двора), озадачил меня, помимо разбора корреспонденции, трудами и заботами.

— Итак, Ормонд Володимирович, есть вероятность, что до отбытия мы и не увидимся, — вещал он. — Может и заскочу в нумер, но тут как пойдёт, — пожевал губами он. — Так что, ваша задача, разбор корреспонденции до моего прибытия и ответ на не требующую моего внимания, а также подготовки внимания заслуживающего, — на что я кивал в стиле «угу-угу». — Однакож, посыльный с почтой посольской прибывать будет ежедневно, так что делами вы отягощены не будете. А погуляйте ка вы по Новограду, — коварно оскалился он.

— Ещё чего, — буркнул я. — У меня дел и без дурацких прогулок невпроворот. Занятия, подготовка…

— А вы прогуляйтесь, — с змейской лыбой гадствовал леший. — А в Вильно извольте предоставить мне отчёт, по наблюдениям за Полисом Новоградом. Жители, экономика, прочие моменты. Считайте это поручением, ваших прямых обязанностей касаемым.

— Как изволите, — буркнул я тоном, желающим собеседнику провалиться в инферну какую.

А он ещё и лыбился, леший гадкий. Впрочем, мысленно вздохнул я, деваться некуда, «срок испытательский», да и задание, судя по всему, проверочное. Но ведь непременно, по всем канонам и поконам гадость учиниться какая! И пока леший будет предаваться разгульным переговорам, я в неприятности какие вляпаюсь. Хм, а может, а ну к бесу прогулки эти? Ежели подумать, поручение есть «собрать обзорную информацию». А на кой мне, извиняюсь, болт, таскаться по городишке этому, когда можно сию информацию собрать, аборигенов подкупив? Не как шпиёнов, ни в коем разе. Как собеседников-собутыльников, гостя инополисного просвещающих.

Так, наверное, и сделаю. Правда с алкоголем отношения мои пребывают на уровне шапочного знакомства, с закономерными последствиями. Притом, «приучаться» к нему я желанием не горю: немного, в должной ситуации, альбо в кофий и чай, для вкуса, я только за. Но пьянствовать желанием точно не горю, да и негоже это одарённому, молодому особенно. Ну, впрочем, есть средства народные, с опьянением бороться могущие, припомнил я. В общем, попробую, да посмотрим, как пойдёт.

Тем временем «сроки подошли», соответственно мы с Добродумом спустились аж на этаж ниже, к аудиториуму, в данном конкретном случае — конференц-залу гостиного двора. Пред несколькими высокими двустворчатыми дверями было изрядно «посольно» и " секретарно», то бишь копошились оные послы пред дверями, демонстрировали служителям бумаги, да и проходили в залу.

Собственно, так же поступил и Добродум: продемонстрировал служителю верительные грамоты, даже не передавая, на что тот поклонился и зашуршал в своих бумагах. После чего леший погрузил оные грамоты в недра моего саквояжа, снисходительно кивнул моей персоне и скрылся в аудиториуме.

Я пожелав ему мысленно всяческого, в первую очередь лютого облома, с сегодняшним возвращением в Вильно, отошел в сторонку. Благо, в преддверье аудиториума были даже банкетки для ожидающих, коими я, впрочем, не воспользовался, встав и подпирая барельеф в виде дорической колонны.

Посольская братия продолжала свои подпрыгивания и копошения, а я, от нечего делать, мысленно проверил, что у меня и как, не менее мысленно наткнулся на " цербик», карманный эфирострел. И сие натыкание навело на меня на думы о «боевых одарённых», точнее боевого аспекта применения эфирного оперирования. Не ныне, так как сейчас одарённые более операторы техники и аккумуляторы, в одном флаконе. А ранее, в исторической перспективе.

И выходило, как я и ранее выводил, этакая картина, что одарённые заняли нишу средневекового рыцарства. Сиречь подготовленных бойцов, вес которых сводился к нескольким десяткам простых " милитантов». Более того, атакующий потенциал одарённого, пользующегося «сырым эфиром» довольно высок, а вот оборонительный как раз наоборот.

Ходили легенды о всяческих «тайных монастырях», в основном азиятского толка, выходцы из которых овладевали эфиром до таких степеней, то могли остановить на десятках метрах рой стрел и аж повернуть их против выпустивших.

Но, как по мнению авторов талмудов, так и по логике, сие было фантазиями: одну стрелу обученный одаренный теоретически мог остановить. Ну пусть две. А более уже фантастика. Да и укрепление плоти эфирными проявлениями вещь небезызвестная, от дубины поможет. А вот от острого меча, стрелы же, а тем паче пули — никак.

Пришедшие в голову «защитные поля» просто были неизвестны. Возможно, и просто невозможны. А возможно не придуманы, хотя последнее я воспринимал как крайне маловероятное.

Но в итоге, в период «ранних Полисов», «боевой владеющий» был этакой одоспешеной тушей, даже не рыцарской, согласно воспоминаниям Олега, а просто башней, броневой, самоходной. Тут играл роль тот момент, что дарённому были подвластны и его доспехи, в смысле оперирования эфирной манифестацией. Окруженный стеной левитирующего колющего, режущего и дробящего оружия, реально жуткая картина, представил я себя на месте простого милитанта против этакой «мясорубки». И вот, казалось бы, на этаком простейшем, пусть и филигранном телекинезе, боёвка должна была и остановится: ну а что, прекрасное КПД, устрашающе и эффективно.

Но тут поднимался вопрос противостояния одарённых. Вот выходят этакие две туши, окруженные воющим металлом… И тупо стоят друг напротив друга, тупя орудия убиения. Теоретически, вогнать стилет какой в сочленение или забрало возможно. Вот только доспех-то ковали не идиоты, да и, при нужде, одарённому глаза для ощущения всего вокруг (до тридцати метров или пятнадцати саженей), и не нужны. На этой мысли я себе сделал " закладочку», на тему изучить сей трюк, очень уж полезным он выходил. В общем, если бы эфирные манифестации ограничивались телекинезом, то стояли бы эти болваны бронированные друг против друга, оглашая округу звуками работающей кузни, до морковиного заговенья. Последняя фраза не всколыхнула в памяти никаких ассоциация, а обдумывание выдало такую картину, что данное заговенье есть следствие религиозного поста, в Мире Полисов неизвестного.

Впрочем, это я отклонился. Как раз противостояние одарённых привело к возникновению и развитию «иных» манифестаций. Долбить друг друга эфиром фактически бессмысленно — одарённые «противились» чужому вмешательству, что делать «в себе» и рядом с собой проще, нежели на удалении. Соответственно, для начал появился пиро, или термокинез, благо наука «не проседала», давая одарённым прекрасную базу для понимания, что есть тепло. Потом криокинез, как развитие термо, электрокинез, телекинез газов, волновые воздействия… и всё. К моменту освоения «боевых микроволновок», техническая мысль дошла до создания «конверторов» эфира одарённых, что предопределило и дальнейший путь развития.

Кстати, довольно любопытный момент, что «прямой телекинез», хоть и был самым «не энергоэффективным», был подвластен и без обширных знаний. То ли «эфирное послабление», что прямо скажем, вряд ли. То ли базовое свойство-рефлекс «эфирного органа-оператора», что видится гораздо более вероятным.

Ну а терапефты, алхимики, демиурги и прочие одарённые небоевых направлений шли «своим путём», достигнув весьма высоких и впечатляющих результатов. Вплоть до небезызвестного «омоложения», процедуры на уровне клеток восстанавливающего теломеры. И, при активном непротивлении, действовали и на одарённых, как я и на своём примере знал.

Впрочем, бессмертия данный финт, согласно мне известного, не давал. Очевидно, были некие дополнительные, неизвестные в Мире Полисов «механизмы обновления вида». Но лет триста «омоложение» давало, что, как по мне, более чем достойно. Осуществили, правда, сие ювелирное надругательство среди терапефтов считанные единицы в Мире, но двухсотлетние долгожители среди политиков различных полисов были реальностью. В этом смысле «омоложение» было процедурой зарегламентированной до упора и применяющего его к недостойным (ну, кроме родственников ближайших, естественно), терапефту могли быть применены самые суровые меры.

Что, с точки зрения, «всеобщего блага» (как ни иронично звучит), вполне оправданно: дармовое бессмертие, точнее его подобие, даром, но не всем, могло разрушить Мир Полисов (да и, подозреваю, любой другой человеческий Мир). А так как есть, омолаживались (да и многие отказывались), граждане по «представлению гражданской позиции», то есть выдвигались на это надругательство гражданской общественностью.

Ну а помимо подобного, столь «прекрасного и опасного» момента бытия были уникальные плоды трудов алхимиков и ремесленников (сиречь демиургов). А именно, сверхчистые и физически невозможные без вмешательство одаренного вещества, в том числе и лекарства. Идеальные, без изъянов кристаллические решётки, много подобного эксклюзива. Что было возможно лишь «прямым волеизъявлением» одарённых, на долгие годы и десятилетия уж точно. И, соответственно, оставляло им место как в науке, так и производстве. А к моменту развития науки и техники до возможности " неодарённого синтеза», найдётся что-то ещё. Термояд управляемый, да и до квантов наука помаленьку дорастёт.

На этом рассуждения мои об одарённых, месте их в истории, Мире и прочее возвышенное мыслеблудие самым беспардонным образом прервали. Послы благополучным образом посылались в аудиториум, где уже за замкнутыми дверями и прибывали. А в зале-преддверье ныне находились помощники и секретари оных, в большинстве своём снабженные саквояжами, подобными моему.

Сии достойные помогальщики в количестве двухсот четырнадцати (количество Полисов, входящих в союз), кто книжки читал, расположившись на банкетках, кто на оных же дремал, в обнимку с саквояжами, а кто и беседу вёл, тет-а-тет или группами. А часть из них совершали неспешный променад по залу, благо, размеры позволяли.

И вот, предо мной совершилась авария, всколыхнувшая во мне немалые подозрения. Дело в том, что пребывал я в глухом уголке, маршруты прогуливающихся с местом моего пребывания никак не пересекались. Однако, в сажени от меня, оказалась девица, художественно поскользнувшись на паркете. Падать и переводить аварию в катастрофу, с открытыми переломами и прочими забавными вещами она не пожелала, а в стремлении сохранить равновесие упустила из рук саквояж, который (сейфовый, прям верю со страшной силой, не без иронии откомментировал я), брякнувшись об пол, раскрылся, вывалив частью своё содержимое.

Ну, делать нечего, оказать подмогу уместно и должно, вздохнул я, присоединившись к суетливо собиравшей листки девице. Одной рукой (вторая занята моим саквояжем), демонстративно на отлёте и несмотря на них, я стал доносить самые далёкие листки «пострадавшей».

— Не знаю, как вас и благодарить, сударь?… — уставилась на меня серыми глазищами девица, более чем приглядная, не старше семнадцати годов, по окончании сборов.

— Ормонд Володимирович Терн, секретарь, полис Вильно, — вынужденно представился я, коснувшись поля шляпы. — Благодарность излишняя, — отрезал я, довольно сухо.

— Есения Даровна Бер, наперсница, Новоград, — ответно представилась девица с улыбкой, уверив меня, что это точно «по мою душу». — И всё же, оказали вы мне подмогу, в час нужды, тогда как прочие, — повела она дланью окрест, — сего не совершили. Притом, с похвальной скромностью, — заблистала она очами.

Ну да, ехидно помыслил я. " Протчие», значится, должны были бегом и спотыкаясь, мало не через ползала бежать. Впрочем, ладно. Тут вопрос, что девице «из-под меня» надо?

Потому как в «случайность» событий я не верю ни на полушку. А уж мимика, взгляды, прядка поправленная, вполне однозначно указывают, на «интерес». В противном случае, на сухое «не стоит благодарности», последовало бы простое «и всё ж благодарю», в той или иной форме. И расстались бы мы, как в море корабли.

А тут стоит, глазки строит и вообще. И ведь ладна какова, бесовка, отметил я некоторые шевеления и потуги некоторых частей организма. Можно сказать, что «подловили», не без иронии отметил я.

Впрочем, а кто сказал, что мне неприменно потребно «простоватого ниппонского школяра» из себя корчить? «Медовая ловушка»? Да я только за, вот только влетать в неё потребно, не по дури, а аккуратно, получая весь спектр удовольствия. Что её на деле потребно, могу выявить, это раз. Проверкой сие может быть (и с немалой вероятностью является, правда, не гарантированно добродумовской), это два. Да и прямо скажем, ежели голову не терять, за округой и ситуацией приглядывать, то можно ловушку и инвертировать. В своей «неотразимости» я, безусловно, не уверен, но вот в самоконтроле и воле — более чем. Так что надо «поддаваться», да и поиметь с этой поддачи как можно больше полезного, ну и как можно менее самому отдать.

Приняв это решение, я ответно девице улыбнулся, приосанился, да и выдал:

— Коль скоро вы, сударыня, настаиваете на благодарности, — на что Есения, глазками коварными сияя, закивала столь энергично, что аж грудь заколыхалась. — То, поелику местная вы, не могли бы просветить гостя непросвещённого, в бытие славного Полиса Новограда? А то, службу я начал не столь давно, — лыбился я. — Мало где был, а страсть как интересно, в чём отличия, что интересного творится в Полисе вашем.

— Да я, признаться, Оромонд Володимирович, — глянула она очами столь «наивно-влюблёнными» что я чуть не заржал аки жеребец, по многим причинам, — сама не столь давно на службе пребываю. Лишь в году этом гимназиум окончила, — интимно понизила она голос. — Посему, чтоб знать, в чём отличия, надобно знать с чем сравнивать. Вот поведайте, что и как у вас, я интерес ваш лучше пойму, да и ответить вам угодно смогу, — выдала девица.

— Как изволите, — распушил хвост я, подхватив даму под ручку, на то та отнюдь не возражала, да и подвёл к свободной банкетке.

А после я пересказывал житие Вильно, в стиле «лучший полис Союза», да и собеседница, постреливала глазками, за плечо меня пальчиками теребила, да и щебетала на тему Новограда. К последней части я, невзирая на не менее " агитскую " природу прислушивался не без внимания: поручение злонравного Добродума никуда не делось, соответственно и подобный источник информации, пусть и явно доверия не заслуживающий, не помешает.

Вдобавок, не без усилий, боролся с организмом, в смысле естественных реакций. Частично успешно, частично нет, но довольно сомкнутые ресницы собеседницы, после очередного «неудачного» захода в смысле осаждения восставшей плоти, мне явно не почудились.

А соответственно, я ещё и решал вопрос, уж коли я решил в «медовую ловушку» вляпаться и медком полакомится, то как бы сие сотворить, не получив от местных пчёл не жало, а кол калёный.

И выходило, что вполне осуществимо: во-первых, самый очевидный вариант, «изнасилования», тут не сработает, при минимуме затрат. А именно, буде всё, как мне мстится, пригласить девицу в свой нумер. Этика жизни половой Полисов, как наставляли и книги, и наставники, была довольно простой: девица или мóлодец, прибывшая на территорию обитания потенциального партнёра, сим своё согласие на коитус дают. Будет он, не будет, дело десятое, но ежели она в нумер ко мне по своей воле прибудет, за крики «о поругании» над ней только поржут. Территория, конечно, не наша, но ежели меня по беззаконью ущучат, то сие будет дипломатическим скандалом неимоверным.

Ну и, соответственно, ежели «просто пообщаться», так таковое на нейтральной, общественной территории происходит. А ежели прибыл в жильё, то будь готов или готова, что тебя сексом отымеют, вполне логично.

Далее, сам вопрос жизни половой и насилия был несколько более «либерален», если так можно выразится, нежели в Мире Олега. За поругание могли вызвать на поединок чести и как убить, так и нанести увечья неизлечимые и оскорбительные. Да самого в зад отыметь, после того, как ручки-ножки поломают, например.

Но в правовом поле Полиса тяжким преступлением насилие половое не считалось. Средней тяжести, скажем так, требующее компенсации, наказания, но никак не высшей меры.

Как раз одно из культурных отличий, что, наряду с пренебрежением к девству, да и вольностью в отношении с " сердешными другами», делало те самые «преступления на сексуальной почве» редкими, в основной прерогативой душевнобольных.

Соответственно, вопрос с крючком «за поругание» отпадает. Далее, возможно возникновение «конкурента» на попку и перси Есении, с перспективой конфликта. Да щаз, мысленно и ехидно ухмыльнулся я, кивая на щебет девчонки. Вопрос территории встречи и моего поведения. А оно будет: «Так вы, сударыня, не свободны? Ну так и я не претендую ни в коем разе, общение исключительно познавательный характер носило!»

И шиш меня в конфликт, особенно с правильно подобранным местом, втравят.

Ну и, наконец, самое желанное для меня: растрясение юнца, после хорошего и добротного соития, на информацию, без подстав злостных. Так я только за, вот только с информацией выйдет некоторый облом, мысленно посулил я.

Так что, приняв окончательное решение, с головой погрузился в беседу с девицей. Нужно отметить, что дурочкой она не была, даже не играла. Вот что она явно «отыгрывала», так это этакую «наивную восторженность», не в ущерб разумным суждениям.

В итоге, беседой я увлёкся и, к моменту окончания заседания послов, не раз и не два одёргивал свой, расслабленный гормоном язык. Но, в целом, приятно, заключил я, заканчивая беседу таковым образом:

— Несравненная Есения Даровна, — возложил я лапку себе на грудину, в район желудка. — Словами не передать, сколь порадовала меня беседа наша, в равной мере как поучительная, так и приятственная собеседницей. Но служба нас ждёт, — тяжко вздохнула моя красноречивость, указав головой на распахнувшуюся дверь. — Молю, скажите, могу ли я рассчитывать на продолжение беседы? Патрон мой, перемещения мои ограничил, — врал, как дышал артистичный я. — Не соблаговолите ли вы встретится со мной, во время вам удобное, в трапезной гостевого дома? — с надеждой уставился я в серые глазищи.

— Смущаете вы меня, Ормонд Володимирович, — потупила взор и слегка покраснела артистичная Есения. — Однакож, беседа с вами и мне приятна и любезна, потому, ежели с делами вашими соразмерно будет, рада буду я общение продолжить, сегодня же, в шесть пополудни, в месте вами названном, — подняла она очи и заблистала ими, с улыбкой на губах.

Вот и славно, лыбился я до ушей, раскланиваясь с дамой, выискивая взглядом Доброума. Последний, злокозненный тип, обнаружился, медленно бредущий под ручку и беседующий с неким почтенным старцем, явно посольского толка.

Но, к счастью, окрестности обозревал, так что на мою персону взором наткнулся. И бровками поигрывание и пученье очей моих, пусть не слишком явное, оценил.

Поскольку собеседнику несколько фраз сказав, направился ко мне, распахивая папку. Сие деяние я интерпретировал верно, распахивая саквояж и подставляя его для удобства повыше.

— Что у вас? — тихо и коротко бросил Добродум, упихивая в недра саквояжа некую макулатуру.

— Вышли на разговор, видно соблазнять мыслят. Думаю притворно поддаться, ограничив место встречи гостиным двором. А там и в нумере поговорить можно, не думаю что с пристрастием, но хоть глянуть аккуратно сможете, — скороговоркой выдал я.

— Не смогу, приглашён на охоту. Буду только через пару дней. Притворную попытку поддаться — одобряю, — так же тихо и быстро проговорил Леший. — Действуйте по своему разумению, — выдал он мне индульгенцию и ключ от нумера и сейфа.

Да и удалился к своему предыдущему визави. Ну и ладно, хотя, ежели бы не территория гостиного двора, в отсутствие Добродума, я бы на купание в медовой ловушке и плюнул. Но так, как есть, вполне приемлемо, гонял я в мыслях всяческие возможные варианты.

Параллельно, идя в нумер, гонял в башке варианты, как меня можно укузьмить, хотя в данном разе скорее уесенить.

Итак, препараты толку различного, сознание расслабляющие и язык развязывающие. Тут можно сказать так, что во время совместной трапезы сие зависит лишь от меня, моего внимания и предварительной подготовки. Сие решаемо и не слишком напрягает, хотя надо бы мне кое-чем позаниматься, для уверенности. Время маловато, но хоть что-то, может и выйдет что.

С введёнными же телесно, через поцелуи и прочие варианты «близкого контакта» можно и не бояться: одарённые, невольно, более устойчивы к дурману всех типов и видов, тут сама природа восстает супротив отравы, обходя тот же алкоголь да табак, как исключения. Соответственно, девица, ежели и будет вводить таковые «телесно», сама ими подвержена окажется. Хотя, противоядия, как пример. Бес с ним, посидим в трапезной поболее, да и следить за собой пристрастно буду. В крайнем случае, выставлю девицу за дверь: негалантно и неприятно, но мгновенно дурман не действует, а отклонения я с высокой вероятностью замечу.

Да и прямо скажем, риск сей более для моего самомнения риск, на сей момент уж точно: не знаю я и не ведаю тайн Полиса, соответственно, ежели и одурманит меня девица, то рискую я лишь тайнами своими. Коие более безумцу пристойны. Скорее на нетипичное действие возможных препаратов списаны будут.

Ну и опасения олеговой части насчёт болезней срамных были довольно ехидно повержены памятью Ормонда. История болезней инфекционных была довольно любопытна и поучительна.

А именно, как и оспа в мире Олега, болезни венерические были в мире Полисов изведены под корень. И не только они. Еще до развития терапефтов и медицины, была принята система карантинных обиталищ. То бишь, ежели болезнь искоренению текущей медицине не поддавалась, проводились массовые проверочные мероприятия и носители таковых изолировались от социума, зачастую пожизненно. Не гноили, обеспечивали, а в рамках карантинных городков и не ограничивали ни в чём, кроме деторождения, в ряде случаев. Ну а в итоге, масса бацилл просто издохла, не найдя среды к размножению.

Жёстко, не мог не признать я, но то, что в Полисах три сотни лет слыхом не слыхали о лепре, оспе, ну и срамные болезни туда же — это показатель. Причём показатель заботы о людях, а не людских правах (на право заразить, ехидно отметил я). А, со временем, были и прививки открыты, гораздо более эффективные, не без участия терапефтов.

То бишь, опасаться в смысле заразы так же нечего. Собственно, когда я в весёлый квартал мыслил пойти, ничего и не ёкнуло, память мудро опасений не выказала.

И выходит, что ежели я внимателен, собран и разумен буду, то может нарисуется небезынтересное амурное приключение. А некий флёр шпионский, ему сопутствующий, скорее пикантности придаёт, окончательно поставил вердикт я.

И принялся готовиться: в первую голову, собрал докýменты и бумаги служебные, запечатал в саквояж, а оный в сейф в лешем обиталище. А ключи поместил в место труднодоступное, из расчёта, что когда буду секретный карман курочить, под препаратом каким, время подумать, а чо я за дичь творю было.

После же нужно было романти́к некий соблюсти. Всё же, хоть и очевидно второе дно, но девица приглядная, да и ежели будет что, так первый раз у меня. Следовательно, надобно сие оформить с должным тщанием, прилежанием, да и довольство не только самому получить, но и даме доставить. Выйдет или нет — вопрос открытый, но не постараться просто непорядочно и некрасиво, заключил я.

Так что, направился я на первый этаж, да и полюбопытствовал у служителя гостиного двора, где лавку цветочную окрест можно найти. Ответ же меня порадовал: в самом дворе искомое место обреталось. Ну и направился я туда тотчас.

Сам венок был мне знаком не только умозрительно: смысл был тот же, страстию нежною снедаем, собственно, один в один как Ватрене составленный. Ну а разницы в том Новоград не имел, так что с приказчицей лавки составлял я венок, зачастую тяня руку к потребным цветам ранее, чем сама приказчица.

— Люба она вам? — наконец, с придыханием, полюбопытствовала девица.

— В достаточной мере, — аккуратно ответствовал я.

— А не желаете ли, сударь, — закатила глазки приказчица, уверив меня, что сие «продажный ход», — Ленту к венку своей любушке вплести особую?

А это меня заинтересовало. И, переставшая глазёнки закатывать и томно вздыхать приказчица поведала мне о новой, новоградской моде. Судя по продемонстрированным образцам, даже не врала.

А именно, каноничный венок «со смыслом» плёлся из цветов, как полевых, так и оранжерейных, красив, благоухающ и протчее. И плёлся лишь из них, соответственно. Однако, новоградцы ввели моду перевивать её поверх лентой, введя традицию «дополнительного памятного подарка». От самой ленты, что употребимо лишь дамами, да мужчинами при кудрях привольных, что скорее редкость, нежели наоборот.

До крепления на ленту сию каменьев, как поделочных, так и драгоценных. Парчи, толка разного и прочего. Что, в особо эксклюзивных случаях, могло венок подарочный превратить в весьма ценный дар.

По здравому размышлению, ленту я одобрил. При том, и не из совсем дорогущих, но и не из дешёвых: узор тонкой золотой канителью, да мелкие, но яркие гранаты. Есении пойдёт, да и не сказать, чтобы несносно дорого. Да и не хотелось экономить, по совести если.

А за час до назначенного свидания, заказал я столик, да потребил чарку сорокоградусной — не пьянства ради, а лишь для выведения печёнки моей на режим активный. Ну а напудрив носик (на самом деле — нет, была мысля́, но пристальное зеркальное знакомство со шнобелем моим оставило последний без сего украшения), приватно потребил я масло растительное. Да и схоронил ляжку малую с оным. И от алкоголя поможет, не злоупотреблять если, да и от добавок в пище и питье, ежели будут. Не панацея, но всё ж лучше, чем ничего, заключил я, спускаясь в трапезную.

Д срока время было, так что заказал я закуски лёгкой, вина грецкого, да сладостей местных, на меду. А в целом, назвать эту трапезную стоило ресторацией, ежели было слово сие употребимо в Полисах. Столики за завесами и перегородками ажурными, фонтанчик в центре журчащий, да даже гусляры наигрывали что-то приятственное негромко, скрипками пиликая, барабанчиками постукивая и сопелкой посапывая.

Чуть задержавшись, природе сообразно, явилась в трапезную Есения свет Даровна. Приоделась, прихорошилась, лепо, бес возьми, расплылся я в улыбке, поднимаясь ей навстречу.

Да и протянул, после того, как уселась девица за столик, венок подарочный. Девица сперва румянцем вспыхнула притворным, но с деталями ознакомившись, сменила на природной. Помялась, но венок на голову поместила, косу свою толстую вперёд перекинув. Да и в щёку меня легонько поцеловала, приятственно зело.

— Благодарствую вас, за дар отрадный и щедрый, Ормонд Володимирович, — промолвила она.

— И вам я признателен, от всего сердца, что дар приняли, да ласку проявили, — ответствовал я.

И пошли посиделки, прерываясь на здравницы друг другу, закуски, да и беседу небезынтересную: сколь бы не врала Есения, про срок краткий в посольских, была она гораздо поболее меня в делах междуполисных подкована. Впрочем, и я надежду имею, мордой в салат не ударил: пусть не по службе беседа шла, но вот в знаниях исторических (если не поддавался, эго моё теша, что так же возможно), я Евсению превосходил, да и мысли свои имел, не без учета памяти Олега, нужно признать.

Я, невзирая на хвост распушенный, гормон в голову стукающий, за округой следил. Да и лишь прочитанное мной наставление по «эфирному зрению» внимания немало отнимало. Практика была потребна, а так слепили меня потоки эфирные. Как свои собственные, так и Есении, оказавшейся одарённой, что, впрочем, неудивительно.

А так, как есть, пару метров зрения, да и то, весьма разум напрягающего. Что хоть и тяжело было, но и впасть в расслабленность и похоть не давало. В полной мере, уточнил сам себе я. Несколько расслабленный и похотливый.

Так, за трапезой и неспешной беседой, просидели мы в трапезной до девяти пополудни. За время это мне перепало пару поцелуев в щёку, да и руками мы не раз встречались, не отнимая. Собственно, поместив венок на голову, Евсения мои притязания приняла, был лишь вопрос сроков.

Коии в озвученный час и решились. Поднявшись из-за стола, протянул я руку, кою девица, с пристойным смущением и приняла. Так что, напевая внутренне песенку из мира Олега, про то, что картуз ты, любушка, можешь и оставить, проследовал я с девицей в свой нумер. Где получил полноценный, глубокий поцелуй, после чего девица упорхнула в уборную.

А я, помотав головой, отгоняя любовный дурман, проанализировал свои мысли, действия и намеренья. И выходило всё пока и складно, и отрадно. Так что, постучал в уборную, протянул я в дверцу халат гостиный. И достойный вполне, и с намёком, вместе с халатом принятым. Сам е немного вина, фрукты и сладости на столике оставил, да и замотанную халатом, ещё раз поцеловавшую меня Евсению, в уборной сменил.

А на входе осталось нам лишь завязки халатные распустить, да ласкам предаться. Признаться, к стыду своему, первый раз я извёргся не то, что до дела, а лишь от ласк и поцелуев. Впрочем, и неудивительно. Да и любовница мне попалась понимающая, пальчиками мне губы на попытку объясниться, да и совершившая ласки, как повторившие момент, так и приятные.

А после и взаимно приятно время провели, и тут я на воле уперся и заходов совершил, пусть с продыхом, раз пять. Довольно глупо, но все равно приятственно, да и девице по душе пришлось, хоть и вымоталась явно, думал я, почти закрыв глаза и размеренно дыша. Да и себя не совсем неумехой показал, да и Евсения более чем приятна и взору, и чреслам.

И, не успел я порадоваться, что без подстав злокозненных обошлось, как послышался тихий голос Евсении.

— Оромоша, — почти прошептала она.

А я напрягся мысленно, и, неимоверным усилием, не напрягся физически. Ибо не так будят. Так удостоверяются в том, а крепко ли спит спрашиваемый. Несколько повторений. всё тем же тихим голосом и лёгкие прикосновения меня в подозрениях утвердили. Итак, посмотрим, что вам, Евсения свет Даровна, от скромного меня понадобилось, мысленно откомментировал я, ровно посапывая.

Девица с ложа встала, обошла комнату по кругу, как я заметил, цепко в неё всматриваясь. Впрочем, обыска не учиняла, переместилась на ложе вновь, присела, на персону мою полюбовалась. Легонько улыбнулась, уж не знаю, с каким оттенком, взгляд сквозь ресницы детали не раскрыл. И… начала некое эфирное воздействие на меня. Что, при потере сознания или сне, прошу заметить, с одарённым работало, пусть и хуже, чем с простым человеком.

Ну уж нет, голубушка, вскинулся я, валя девицу на ложе, фиксируя вздёрнутую руку, и призывая эфирным телекинезом цербик, загодя с расчетом на возможный призыв положенный. Девица глаза округлила, пискнула, слёзками в и уголках блеснула. Однакож, напряженный я почуял эфира колебание и фактически неощутимое касание холодного и острого.

— Что с тобой, Оромошенька? — захлопала ресницами девица. — Я лишь пробудить тебя тщилась, а ты аки зверь рыкающий накинулся. Али вновь любви алчешь? — и заелозила подо мной завлекательно, лицедейка.

— А хочу, — по здравому размышлению высказал я, откидывая цербик (дабы призвать мог), запечатывая уста поцелуем.

Нужно отметить, что пыряло, коим Евсения «незаметно» грозила моей требухе, тотчас улетело вдаль. И начался, признаться, уже утомительный марафон упражнений любовных. Как я, к моменту расставания, в местах некоторых усталость и потертость чуял, так и любовница моя двигалась не вполне ловка, явно неудобье испытывая. Ну, всё равно ничего вышло, констатировал я, с широкой улыбкой вопрошая:

— Любушка моя, когда увижу тебя вновь? Ждать ли к вечёрку? — состроил я похотливо- умильную морду лица.

— Оромошенька, — на миг осветились реальным испугом серые глазища. — Я бы рада, да дела службы. После завтра, в тот же час, в трапезной? — с надеждой уставилась она на меня.

На что я кивнул, глубоко девицу поцеловав. После чего она нумер и покинула, с несколько забавной поспешностью. А я помыкал, несколько вздохнул, от ощущений в уде явно перетруженном, но все равно доволен был. Да и вопрос решился с гормоном доставучим на ближайший срок. А ежели явится послезавтра (в чём я, признаться, обоснованно сомневался), приду в норму, думал я, употребляя мази из аптечки.

Невыспавшийся, на рассвете, принял у посольского посыльного пакет корреспонденции, рассортировал, написал посылы на «необязательные письма», разной степени дальности и направлений и, наконец, лёг потчевать. По просыпу же занялся тренировками эфирными, ну а с утра опять была почта.

И, к полудню, явился, наконец злонравный Добронрав. Похмыкал на письмена ему оставленные, но кивнул, проглядывая. Получил ключи свои взад (в руки, но хотелось как сказано), да и, уставившись на меня, стал интерес проявлять:

— И кто же вас, Ормонд Володимирович, на измены и доносы тщился склонить, Полису Вильно во вред? — злонравно осведомился он.

— Девица. Внешне — ровесница. К делам посольским доступ имеет, потому как знакомство, довольно ловко подстроенное, свела в зале ожидания, пред аудиториумом. — Владеющая. При вынужденной беседе, проявила явный и однозначный интерес амурного толка. Чему я, по здравому размышлению, препятствовать не стал.

— Не стали, говорите, — змейски ухмыльнулся Добродум. — А еже ли бы опоила? Вот вы, Ормонд…

— Масло растительное потреблял, держал зрение эфирное весь срок, кроме совокупления. За девицей присмотр имел плотный и постоянный, буде препаратом каким оказался бы опоен, то изгнать из нумера бы успел, — перебил начальство я.

— Хм, масло — сие дельно. Но и иных вариантов много, — не стал признавать моего доминирования леший, но и " перебитием " не попрекнул. — А отчего ж вы, Ормонд Володимирович, столь уверены, что девица сия не прельстилась вами, с простым амурным интересом? — пристально воззрился он на меня.

— После утех, сказался я спящим. Девица же сия, к слову, Есенией Даровной назвавшаяся, не будила, а проверяла, сплю ли. А после осмотр нумеру учинила, правда без пристрастия. А главное, эфирному воздействию меня, якобы спящего, тщилась подвернуть, — на имени девицы Добродум еле заметно вздрогнул, продолжив, впрочем, кивать. — Ваша работа, Добродум Аполлонович? — прокурорски уставился я на лешего.

— Км, — аж поперхнулся гад. — Да нет, я признаться, вам проверку заготовил, но вне гостиного двора, — честно признался он. — Рановато вам, как я мыслил, с девицами дело иметь. Впрочем, ежели справились с ситуацией, то добро. А девица мне знакома, не без этого, — признал он. — Наперсница коллеги моего и друга, чина посольского Новограда, Севастьяна Милорадовича.

— Подробности, — сурово взирая на Добродума бросил я, вызвав натуральный ржач.

— Как зыркнули-то, Ормонд Володимирович, аж мураши пробрали, — проржался он. — Ждёт вас большое будущее, если шею не свернёте, да колючки ваши не пообрывают. А ежели подумать? — требовательно уставился он на меня.

— Ежели здраво рассудить, — здраво рассудил я. — Выходит, что сборище тут союзных лиц. Доброжелательных в мере разной, однакож, не ворогов, конкурентов разве, да по мелочи, — начал я, на что леший кивнул. — Мне вы злодеяние какой немыслимое заготовили, бесчестно правом начальствующим воспользовавшись, — продолжил я, на что Добродум, всё же бровью дернул, вселив в меня довольство и покой. — Евсении, мыслю так, было так же задание дано. Не столь ради прознания, сколько для опыта и проверки, — заключил я.

— Дельно, про бесчестие лишь лишнее, — пробурчал Леший. — А по прибытии будет у вас инструктор по делам амурным, — а на мою перекошённую физиономию он слегка повысил голос. — И не перечьте! По службе, бывает, и не таковое надо. А уж какие крокодилы и кикиморы болотные встречаются, — слегка передёрнул плечами он.

— И вы? — уточнил я, скептически взирая на Добродума.

— И я, чем я лучше? — пожал плечами он. — Иной раз с такими страшилами любиться доводилось, что и пононе в снах дурных являются. А не смог бы ублажить — Полису и службе ущерб и убыток. Так-то, Ормонд Володимирович.

— Ну, тут вам виднее, — смирился я, благо сроку службы моей чётко поставлен. — А ежели явится девица вновь, что делать-то? — уточнил я.

— Вот! — змейски воздел перст злонравный Добродум. — Инструктор аки воздух нужон, не ведаете, что с девицами делать, — глумился он. — Но полно, делайте что желается. Хотите — в бирюльки играйтесь, хотите — любитесь, препятствий не вижу. Однакож, что Полисы разные и служба одна, да разная, не забывайте, — веско сказал банальность он.

— То есть, за пределами двора гостиного, вашего коварства злонравного можно не опасаться? — педантично уточнил я.

— Ну раз уж упомнили, да уточили, не опасайтесь, — высказал он, под моим прокурорским взором. — Да чтож вы за терн в ботинке! — аж возмутился он. — Сказал я: не опасайтесь.

— Нормальный я Терн, — расслабленно пробормотал я. — Кой вам потребен был, таковой и есть.

— И то, ваша правда, — вынужденно буркнул леший, погружаясь в корреспонденцию.

А Есения таки вечером явилась. И побеседовали мы нормально и тепло. А воздействием у неё было (по её словам. отметил я), страсти пробуждение, терапефтическое воздействие на гормональные центры.

— А то ты, Ормондушка, излишне собран был, да внимателен, — улыбнулась девица. — Да слишком, даже меня провёл.

— Ну, уж прости, я тебе твои промашки описал, — ответил я. — Евся, а скажи, годков-то тебе сколько? — уточнил я, вполне уместный в Полисах вопрос.

— Да уж постарше чуток вас, сударь, — подмигнула она мне. — Годика на два, ну может на три, — удивительно «точно» ответила она.

— А ко мне подошла по указанию? — уточнил последний интересующий меня момент.

— Нет, — отрезала девица, погладив меня по макушке. — К тебе, потому что грянулся. Интересно стало: стоял в сторонке, за всем приглядывал. Так-то, по службе, с таковыми страхолюдми любится доведется. — пробормотала она, на что я её по плечу погладил. — Ой, да было бы что жалеть, Ормондушка, — вполне искренне улыбнулась она. — Чай не жисть в весёлом квартале. А вам, мужам, похуже приходится. Уд-то капризен, а служба не спрашивает, глянулась чудиха или чудун какой, — начала утешать меня(!) девица.

А в целом, поездка вышла как волнительной, так и приятной. И, признаться, будь Есения из нашего полиса, то не пожалел бы я усилий, дабы стать ей другом сердешным. Но, тут было, как было, так что на третьем свидании наше знакомство закончилось.

А в самолёте я с закономерным опасением взирал на злонравного Добродума, ожидая от него коварств, земств, гадостей и пакостей всяческих.

6. Римские каникулы

По прибытии в Вильно злокозненный Добродум с ухмылочкой своей, еще по дороге в посольскую управу, напомнил мне о «охренительно важном задании на благо Полиса», сиречь моего бесовски важного отчета о Новограде. И был повержен моей мудростью в прах: отчёт сей был с соответствующим мне благим выражением рожи всучён.

Собственно, помимо гимнастики любовной, этим я в Новограде занимался, параллельно выполняя уроки, возложенные на меня наставниками. Правда, это занятие прискорбно ограничило мои эфирные штудии, что, впрочем, и не столь критично. Потому как следующим пунктом своего развития я обозначил развитие эфирного зрения, а мои с мясом понадерганные из учебника практические навыки этому явно не способствовали.

Тут нужен был комплексный, основополагающий подход, к которому я, признаться, питал страсть. А именно, в деталях понять что, как и почему предстоит сотворить, переходя к творению лишь вооруженным максимально полным пониманием. Не самый разумный подход для сугубого практика, но для учёного, которым я всё же намеревался стать, самое то.

Ну и получив пару выходных и навестив родичей, закупился я литературой теоретической и исследовательской, погрузившись в изучение «зрения эфирного».

И, во-первых, нужно отметить, что «зрением» это сенсорное умение не было ни в каком разрезе. Наиболее близким из не известного, выходила даже не эхо-, а электролокация водных жителей. Эфир содержало всё, причем данная максима давалась в учебнике физики гимназиума, как один из непреложных законов Вселенной. Нет пустоты, есть эфир.

Соответственно, второй максимой было: эфир не пребывает в покое. То есть, потоки, пронизывающие реальность находились в постоянном движении.

И вот, эфирном зрением было сенсорное свойство одарённого, в котором он учился различать в потоках эфира искажения, отклонения, колебания и правильно их интерпретировать. То, например, как я тщился его постичь, могло мою «зоркость» загубить, поскольку как аналогия, я разглядывал тёмную комнату в тёмных очках. Что-то заметить можно, но вблизи и чрезвычайно мало. А первым занятием, на пути постижения зрения эфирного было занятие практически философское. А именно, отделить себя от Мира, если же по факту, то научится воспринимать «свой эфир» именно таковым и выделять его из мировых потоков на уровне рефлекса. Кстати, немаловажное умение не только для «зрения» но и ряда тонких воздействий, поскольку палка тут, вопреки предположениям, имела два конца. И, как можно было, отделив «себя от мира» невозбранно взирать вдаль, так и доступен становился взор в себя.

Впрочем, занятия эти были на время долгое, так что погрузившись в них, я и не заметил как вольные деньки (столь скаредно и жлобски мне отпущенные!) окончились. И началась «рутина», обусловленная постижением тонкостей этикета, выделывания кренделей танцевальных, да постижению тонкостей языков.

Притом, Добромира Ясоновна, тренер боя оружного и без, а также ухваток честных (ну, раз мне на пользу и здоровья для, так честных однозначно), занятия наши сократила.

— Делать из вас, Ормонд, бойца, нужды нет. Сие вашей службе даже во вред пойти может, — начала разъяснять дама на мой резонный вопрос. — Не погружаясь в детали излишние, бойцу надлежит сначала бить, опосля лишь думать. Вам же обратное потребно, да и не бить, скорее всего, — ухмыльнулась она. — Владение ухватками, жизнеспасительными и в опасности потребными есть. А занятия вам ноне нужны лишь для того, чтобы инструмент боя ваш не заржавел, чувствовался как часть вас и готов был. Тренировки скорее.

— Спарринг, стрельбище? — уточнил я.

— Именно, прибывайте к полигону раза два в седмицу, этого более чем достаточно. Чему-то я вас, учить, безусловно, буду. Но для дальнейшего развития как воя, даже головы не касаемо, вам всё время надлежит посвятить занятиям телесным, на что ни вы не пойдёте, ни служба не дозволит, — почти извиняющееся развела она руками.

— Понятно, Добромира Ясоновна, да и обидного тут ничего нет. Вот только вопрос у меня к вам имеется, — задумчиво протянул я, а на кивок продолжил. — Яровики боевые, метатели тяжелые и доспех эфирный. Смогу ли я с ними ознакомится?

Дело тут вот в чём. Перечисленные мной инструменты «боевого одарённого» были основными, использовались почти везде, но являлись прерогативой милиции. И тут было три момента. Первый, мне банально было интересно с ними познакомится. Второй, знать, пусть и не как профессионал, как обращаться с оружием, лучше, чем не знать. Мало ли, как жизнь повернётся, а щелкать клювом над тяжёлым метателем десяток секунд, а потом получить пулю в лоб видеться мне чрезмерно тупым. Ну и в третьих, имел место вполне осознаваемый мной мальчишеский интерес: погонять на танке, пострелять из скорострельных пушек типов различных, да и как вершина интереса, покрасоваться в боевом экзоскелете.

Признаться, часть памяти Олега разрывалась между хохотом и челодланью, на момент осознания, что местные одарённые пользуют тяжелый экзоскелет. Однако ж, после ознакомления с доступной информацией, выходила картина, что доспех не есть ОБЧР какой, али боевой шагатель, логике противный, и для экипажа суицидный. Была это, если подумать, мобильная артиллерийская платформа, предназначенная для скрытного передвижения и мобильности, в местах, технике иной недоступных.

А так, всё тот же конвертор эфира, с приводами, несущий броню и среднюю артиллерию. Довольно мобильный, в скорости превышающий человека, да и небольшой: пластины брони и машинерия оставляла одоспешеного человеком, а не башней, лишь повыше да пошире оператора, на десяток сантиметров.

И, как понятно, в «полевых битвах» оные воины использовались редко. Их задача была штурмом укреплений, помещения, ну и диверсия десантная: опытный боевой одарённый в доспехе мог и скрытно пробираться, по местности в должной мере пересечённой, лязганьем и воплями себя не обнаруживая.

Ну да вопрос в том, что был у меня как интерес, так и потребность с этими образцами вооружения ознакомиться, дабы при нужде не смотреть на новые ворота.

— А на кой вам, Ормонд, оружие милитантское? — резонно вопросила Добромира.

— Для знакомства, Добромира Ясоновна. Коль доведется рядом быть, чтоб дело делать, а не затылок чесать. Да и интересно, — не стал скрывать я, на что дама добродушно ухмыльнулась.

— Ну, если уж «интересно», — аж подмигнула она, — познакомим вас в этом месяце. Съездите со мной на полигон милицейским, там и попробуете, но лишь один раз, не забава сиё.

— Так и я не для забавы, да и милитантом становиться не тщусь, — отмазался я, на что получил кивок, хоть и с ухмылкой ехидной.

В результате высвободилось у меня время, которое я надеялся потребить на тренировки и изыскания, мне потребные. Но змейский начальник мой не дремал, и, буквально на следующий день после беседы с Добромирой, отловил меня служка, да передал мне повеление, явится пред очи начальственные.

И вот тут, признаться, сжались булки мои до боли: сулил Добродум злонравный подобрать мне наставника дел амурных. Что я, по пристальному рассмотрению, предпочёл «забыть». А змеище злокозненное, начальником моим именуемое, слова на ветер не бросает.

И тут, помимо некоторого смущающего момента, есть ещё один. А вот окажется инструктор дядькой мускулистым и здоровым, например. Причём, по совести, претензий то я иметь буду не вправе: меня не детородительным делам наставлять намереваются, а амурным. А уж разницы между полами в койке мораль Полиса не зрела, и на мои истеричные вопли «я по девочкам», скорее медикуса пригласят, лечить от столь сильного комплекса.

Не был бы на службе, дело моё, хоть мальчик, хоть девочка, хоть коза. Однакож, на службе будучи, я свою самость, уд учитывая, да и прочие причиндалы предал на службу Полису. Насильно меня мужей сношать или сношаемым ими быть меня не заставят. Но на блеянье «не хочу», предложат либо медика-мозгоправа, либо валить на все четыре стороны из Управы, как лицо капризное и к службе негодящее.

В общем, шёл я к морде начальствующей с сердцем заледеневшим, примостившимся аккурат между сжатых до скрыпа булок. Однако ж, злокозненность, злонравнось, коварство, змейство и прочие неоспоримые качества Добродума до мускулистого, увитого мышцой дядьки не дошли.

А была в его компании… девочка-подросток, росту чуть ли не в полтора метра, отчего я несколько оторопел.

— О вот и вы, Ормонд Володимирович, — злодейски поприветствовал меня Добродум. — Представляю вам гетеру Артемиду Псионисфеновну, вашего нового наставника, — отрекомендовал он девчонку с искренним уважением.

А я несколько выпал в каплю, судорожно копаясь в памяти дырявой. Итак, гетера, грецкая самостоятельная дама вольной и неограниченной мужской волей жизнью, в современном Полисе была профессией. Чертовски редкой, уважаемой и прочее. Непременно одаренная, причём специалист высочайшего уровня в психологии, психиатрии, медицине, ну и, в последнюю очередь, в утехах плотских. Хоть они первопричиной этой профессии и были.

Было их с сотню на весь Вильно, причём «услуг плотских утех» большинство из них не оказывало: высокопрофессиональные наставники в половой жизни, причем далеко не только плотской. Например, обитатели весёлого квартала непременно наставлялись и курировались гетерой, поскольку роль была были многим не по нраву, да и ломала людей, пусть и добровольных рабов.

Ну и, за запредельные деньги, гетеры наставляли или лечили пациентов, причём отнюдь не обязательно что недорослей: из закомплексованного, с потенциалом маньячны, девственника «по призванию» подобная дама в месяц творила вполне годного участника жизни половой. Уважение в голосе Лешего понятно, да и я, признаться, мечтал о встрече с таковой, после «беседы» с Василикой и до явления Олега. Хотя они и не только дамы, хмыкнул мысленно я, будучи несколько Добродуму благодарен.

Вот только фигня выходит: специалист, объем знаний которого соответствует не менее чем пяти высших образований мира Олега, притом знаний не сухих, а активно практикуемых, соплюшка-подросток? Да не бывает такого, ни в каком виде, она с пелёнок наставниками терзаемая не успела бы.

Да и психологический профиль, должный гетере крайне редок, чем собственно их ограниченность и обусловлена. Так-то немало девиц и молодцев в оные бы подались, да не годятся.

Впрочем, выпученные очи мои, вглядевшись, обнаружили, то невзирая на телесную миниатюрность (и соразмерность, подросткам несвойственную), да и свежее лицо, предо мной матрона, годов тридцати, а то и сорока. Выражалось это скорее почти незаметными мимическими складками и общим выражением лица, нежели каким иным образом. Но при пристальном взгляде стало очевидным, так что поклонился я несколько глубже, нежели всяким злонравным Лешим.

— А это ученик ваш, почтенная Артемида Псионисфеновна, Ормонд Володимирович Терн, — невежливо потыкал леший в меня перстом. — Юноша не без талантов, но зело злонравен, своеволен и тернист, — врал, как дышал леший. — Впрочем, бумаги секретаря сего вам доступны.

— Доступны, Добродум Аполлонович, — ответствовала гетера столь глубоким контральто, что сомнения в её возрасте отпали.

Красивый голос, но явно несвойственный девчонке. Да и несколько комичный, учитывая её габариты, нужно отметить, несколько расслабился я.

— Что ж, Ормонд Володимирович, — плавно скользнула ко мне дама, беря под руку, — прогуляемся, побеседуем, — озвучила она, незаметно и несколько сюрреалистично «ведя» в нашей сцепке, выходя из лешего обиталища. — У нас с вами, Ормонд Володимирович, будет месяц. Ваш патрон озвучил ему потребное, но меня, признаться, это мало интересует, — совершенно по-девчоночьи улыбнулась она. — Чего желаете вы?

— Для начала, Артемида Псионисфеновна, желаю я знать, что потребно начальству моему, — подумав, озвучил я, — А потом, сообразно с мыслями и желаниями своими, вам ответ дать.

— Разумно и тернисто, — хмыкнула дама. — Потребно Добродуму Аполлоновичу, дабы наставления в утехах плотских вы получили, а главное: противоядие от яда сладкого, любовью и страстию именуемого, обрели. Впрочем, высота положения друга моего старого, как мне кажется, слепит, — продолжила она. — Вы же с девочкой из Новограда, согласно делу вашему, связь любовную имели, — на что я вынужденно кивнул. — И безумств да глупостей не натворили. Да и сейчас, — пристально вгляделась она в меня, — разлукой не томимы… но… боитесь? Помилуйте, Ормонд Володимирович, чего?

— Вас, — честно ответил я, но выражение лица собеседницы побудило меня к продолжению. — Высшей ценностью для себя я считаю разум и волю, — решил не вилять я. — А всё узнанное мной о вас, гетерах, — уточнил я, — говорит о том, что после наставлений ваших, стать они иными могут. Боюсь я того, что то, то мне важно и личностью моей за основу полагаемо, будут вами негодящим признано и искоренено, небрежным движением.

— Да вы философ, Ормонд Володимирович. И угодник женский — столь изысканного комплимента я, признаться ещё не слышала. — с улыбкой ответила она. — Д и не до конца откровенны, впрочем, сие естественно и нормально. Однако ж, вынуждена вам напомнить, что имею честь я находится с юношей, что путь на воле своей, иными за три десятилетия проходимый, в десять лет осилил. Тут скорее мне страшится пристало, — аж подмигнула она мне. — Ну а то, что вам важно… А вот у себя спросите, да и сформулируйте. Только без умствований излишних, ЧТО это, то что вам важно? — впилась она в меня взглядом.

Призадумался я, гоняя в голове по настоящему важное и, к стыду своему, то что таковым полагал, по рассмотрении пристальном оказалось не то, что ничтожным, но никак не тем, ради чего стоило воевать. Все нормы, правила, установки, при рассмотрении их с разных сторон, оказались не постоянными, а переменными. Всё зависело от внешних условий, целей действия и бездействия, вот только смущал меня один момент…

— Артемида Псиносфеновна, а не поведаете ли мне, коим способом вы мне препарат ввели? Эфирным воздействием вы не пользовались, — широко улыбнулся я.

— Отменно, — отзеркалила она мою улыбку. — Немногие себя знают столь достойно, чтоб отличие подметить. Впрочем, спешу заверить, препарат сей вреда не несёт, скорее расслабляет и растормаживает разум зажатый. А в вас он попал с воздухом, Ормонд Володимирович. Как курильни у психологов, ежели бывали.

— Не доводилось, — ответил я.

— Так всё же, — отметила она кивком мой ответ. — Поняли вы важное?

— Скорее да, нежели нет, — ответил я, задумавшись.

— Вот и прекрасно. Но выбора я вашего, в постижении угодного, лишаю, — изобразила она надменную стерву. — Проблемы ваши понятны, коррекции поддаются, но страх ваш мне работать не даст, что, возможно и к лучшему: сами решите как целостность обрести, в какой степени и мере. Ну а с прочими мелочами, — отмахнулась она изящным жестом, — разберёмся.

Так орёл я «наставника в делах амурных». И, признаться, была Артемида моим спасением, как понял я спустя несколько дней занятий.

Дело в том, что являлся я, как остроумно сам же и подметил, психохимерой. Памятью двух людей сращенной, подсознанием в одно утрясенной. Вот только, подсознание, начало скорее животное, целями влекомое отнюдь не теми, коими разум руководствуется. И в итоге, что-то подавив, что-то игнорируя, был я всё время своей новой жизни на грани безумия. Стоило возникнуть личностному кризису, как слабые нитки, которыми скрепились две личности, лопнули бы, погружая меня в пучины безумия. Нужно отметить, что не факт, что не выбрался бы я из этого «личностного кризиса», однако ж то, что из меня вышло, было бы следствием травматической борьбы самого с собой. И было бы куда более гадким типом, нежели мне угодно.

Да и в мышлении, внимании, даже речи прорывались, сквозь небрежные латки, обрывки разных личностей. В общем, тратил я на посиделки с Артемидой, наставляющей меня как в искусстве самоанализа, так и скрытых подводных камнях различных всё свободное время. Впрочем, не только о «самоанализе» речь шла. Об окружении человеческом, причинах, мотивах, жестах, мимике. Последнее, конечно, в основном в рамках «профильного направления», но и не только, что мою благодарность к гетере лишь увеличивало.

Да и, с первой недели, убедившись в моей «положительной динамике», озаботилась Артемида " ухватками любовными». Правда, было это скорее как порнофильм для актёра: внешне возбуждает, а актёру труд тяжкий. Эрогенные зоны, способы эякуляцию сдерживать, партнершу (или партнера, бес побери!) довести до исступления, даже одежды не лишая, да и до оргазма при желании. Безусловно, всем я не овладел, но стимулируемый некоторыми препаратами, прекрасно всё запоминал. Небесполезно, да и по жизни пригодится. Да и в эфирном оперировании Артемида мне посодействовала: пусть на себе самом, но уже очень неплохо.

Правда, был довольно комичный и первое время раздражающий меня момент. Телесный контакт, различные способы стимуляции и возбуждения, как меня, так и Наставницы и… всё. Это наставление и работа, а не удовольствие. На третьем занятии «искусствами любовными» понял я, что ходить могу только медленно, печально и враскоряку: уж больно тестикулы болели, от нереализованного. Впрочем, как природная тернистость, так и занятия привели меня к несколько ехидному, но вполне разумному решению. Попросив пардону, отошел я от наставницы к стеночке, да и взял дело в свои руки. Благо занятия таковые проводились в виде обнаженном.

— Кхм, что вы делаете, Ормонд Володимирович? — последовал несколько возмущённый голос наставницы.

— Рукоблудствую, Артемида Псиносфеновна, — бодро и молодцевато ответствовал я, впрочем, требовательный взор вынудил продолжить. — Больно, мочи нет.

— Ой, — натурально ойкнула гетера, даже слегка покраснев. — Афродита-покровительница, моя вина! Вы же друга сердешного не имеете, да и на весёлый квартал времени у вас нет, — на что я покивал, дела своего не прекращая. — Да перестаньте вы, Ормонд Володимирович! — возмущенно выдала она. — Ещё не хватало, чтобы на моих занятиях ученики самоудоволетворялись! Идите сюда, решим вашу проблему, заодно, кое-что покажу.

Не знаю, насколько она играла, но хоть с занятий я перестал выкатываться аки на колёсах. Впрочем, тут опять же, было скорее наставление, нежели тешенье плоти.

За всеми этими психологическими и амурными штудиями, остальные занятия выходили скорее отдыхом. Например, поездка с Добромирой на полигон милиции меня внутренне оставила равнодушной. Ну бронированный танк на паровых турбинах, поучился управлять, пошевелил вооружением, убедился, что милитаты-одарённые не зря хлеб едят: аж голова заболела за всем следить и контролировать. Тяжелые метатели туда же: всех отличий от цербика, только в калибре да боеприпасе. Несколько порадовал эфирный доспех, но не управлением — всё понятно, но для правильного управления нужна долгая практика. А вот требуху сего агрегата, на искусственных мышцах, я разглядывал с искренним интересом, запоминая. Были у меня планы на будущее, не слишком определённые, да и отдалённые. Но, где примерное понимание структуры эфирного доспеха было бы не лишним.

Да и Добромира моё равнодушие оценила, одобрительно похмыкав на " сурьёзность», даже повинившись, что «мнила прихотью мальчишеской».

А к концу месяца, не без сожалений, но с пониманием (всё ж у Артемиды вся Управа, где она оказалась «штатным специалистом», а не я один) с наставницей я расстался. И, кто б сомневался, что змейский леший меня вызовет.

— Собирайтесь, Ормонд Володимирович, завтра отбываем, — выдал сей тип при моём явлении.

Впрочем, штудии даром не прошли, так что умудрился я одной мордой лица выразить, что я думаю о таких указаниях, лицах оные отдающих, да и организации, где они подвизаются. Леший морду оценил, вздохнул притворно, но продолжил.

— Рим, на неделю али две, — выдал он, после чего проявил свою злонравность: — Вы удовлетворены, Ормонд Володимирович?

— Вполне, — с видом «что ж от вас, убогого, ещё ждать». — Дозволите готовится начать?

— Готовьтесь, — махнул лапой леший. — В полночь у меня, — буркнул он.

Услышанное в закрываемой двери: " ещё несноснее стал…» отозвалось музыкой в моём сердце. Заодно, утвердило меня в первоначальной идее, на кой я вообще Лешему сдался. Потому как вопрос был не праздный, а с наукой Артемиды выводы свои я подтвердил.

А вообще начал я анализировать своё бытие, да и ряд моментов мной услышанных, но проигнорированных. Бытиё в смысле пребывания в Управе, которое ранее рассматривал как этакую «вынужденную задержку перед Академией». Суть-то не поменялась, а вот небрежение этими двумя названными годами была если не преступна пред ликом своим, то близко к тому.

Итак, для начала, пошуршал среди коллег, повзирал на них взором мальчишеским, наивным и вообще, лицедействовал всячески. А итогом стало понимание моей должности, злокозненным Добродумом вниманием обойденное. А именно, будучи товарищем главы Управы, сей тип был более администратором, нежели послом. Полис покидая редко, по важным делам. Ежели бы мои обязанности (как и Младена, ранее) исчерпывались его сопровождением, то, не считая учёбы, от силы месяц в году я бы службу нёс.

Но, в то что злонравный леший подобный курорт мне на пару лет учинит, верилось слабо. В общем-то и правильно не верилось: секретарь помощник столь значительной персоны, сам был персоной важной и, помимо сопровождения в его блужданиях, моим полем деятельности намечались близлежащие (а возможно и не только), Полисы, в которые я буду волей Лешего направлен, будучи ВрИО его.

Не во всех делах, не в полной мере, но до поры так. Так что ждут меня, после обучения, дорога дальняя и путешествий тьма. Надеюсь, как курьера, а то, знаючи Добродума, сомнений в том, что могёт он мне весёлую жизнь сотворить, никаких и нет.

Но то вопрос бытия будущего, а вот его заявление о бритских Полисах и прочей подобной островитянщине мне стоило обдумать с самого начала. Итак, ежели рассмотреть Мир на политической карте, казалось бы, ничего лоскутьев Полисов и не разглядеть. Оно, конечно, так, да не совсем. Потому как было в Мире три крупные… ну не то, чтобы силы, а скорее объединения. Причём разнотипных, нужно отметить.

Итак, мой родной Союз Полисов Гардарики, довольно аморфная конфедерация, спаянная этноязыковыми узами, да и с эллинскими полисами находящаяся в добрых (относительно, насколько сие возможно), отношениях. Как и с Данами: торговцы-разбойники, невзирая на конфликты, в целом были культурно близки, часто роднились. Впрочем, в этом случае вопрос тоже не однозначный: например, Вильно более тяготел к грекам, на данов смотря с подозрением, а вот Новоград тот же — наоборот.

Но конфедерация довольно спаянная, и несмотря на часто реализуемое желание соседушке подгадить, на агрессию извне на этого соседушку отвечающая, как атаку на себя. В общем-то, что греков, что данов можно к ней отнести, в качестве этакой аффиляции.

Далее, был Рим, с которым выходило занятно: единственный существующий гигаполис земли. Как по населению крупнейший, так и не способный себя прокормить. То есть, Полисы италийские, в складчину, оказывали старику гуманитарную помощь, в память в величии, истории, скрепах и прочее подобное. Не сказать, что федерация, но несколько более консолидированное объединение, нежели славяно-дано-грецкая вольница.

Не враждебное, но скорее конкурентное. Да и прямо скажем, Полис на границе зоны влияния, например, вполне «римский», мог в случае агрессии встать на сторону агрессии подвергаемых, с кличем «не по праву!». Были в истории прецеденты.

Входили в Римскую зону влияния Полисы италийские, франкские, ряд североафриканских.

А вот с бритами вышло забавно. Полис Лондиниум, помимо первого имя прозывался островитянами Второй Рим. И вот в чём тут закавыка: при падении Рима, на островах были как сами римские граждане, так и бриты «воримлянные», сиречь также граждане Империи, принявшие её реалии и понятия. И когда Империя рухнула, напали местные пикты и прочая аборигенная жизнь " римлянских " воевать. Воевали их и ранее, но ранее из метрополии прибывал легион-другой, устраивал порядок Имперский, набирал рабов и в метрополию возвращался. А после падения, легионов не слали. И, насколько знал Олег, в его Мире " римлянских " умучили до смерти, потому, впрочем, на развалинах гордясь тем, то вон какое у них наследие.

Ну да не суть, а суть в том, что в Мире Полисов " римлянские " умучиваться до смерти не пожелали. Булки сжав, нараздовав гражданство всем, кому только можно, " неримлянских " сами умучили, поработили и, даже, по слухах, друидов в ихних собственных плетёных человеках спалили, была такая легенда.

Ну, отбились и молодцы, а вот только дело в том, что бриты принимать Полисы как формат государства не пожелали, а пожелали они у себя Рим, как раз второй, Империю. И, разобравшись с островными «деревенскими», расплодившись в должной степени, начали «Империю строить».

Впрочем, на свои внутренние дела они ухнули больно много времени. Ежели бы хоть лет через полсотни после падения Рима начали, шансы у них были. А так, снесли они купно пару полисов, после чего ополчения с сотен Полисов у них вежливо полюбопытствовали: «а чой это вы тут делаете?» Бриты ум по напрягали, но ответа не измыслили, и перестали быть. Армия вторжения новоявленной империи в смысле.

Но ополченцы быть не перестали, мозгами прикинули, да и провели на островах десантную операцию, в профилактических целях. Недобитые пикты и шотландцы столь раздухарились, что ополченцев их урезонивать.

Но, в итоге, внешне, бриты приняли «политику», соответственно на островах были Полисы. А вот по факту — шут знает. Выходило, что они несколько более централизованные, нежели Италийский союз, да и стремление к Империи у них осталось. Да и намстить желали, за «бесчестное возмездие».

Выходили они этаким «отрезанным ломтем», притом что ряд шотландских, точнее, поправился я согласно гимназической программе, альбийских Полисов, как и эриннейских, сиречь ирландских имели связи и торговлю, вполне общались с прочей ойкуменой. А вот бриты — редкая торговля и ОЧЕНЬ тяжелые взгляды на торговых гостей, многие которой тяжести и не выдерживали, помирая.

И, что закономерно, вылилось всё это в «заход номер два», который как раз с альбийцев и эриннах начался. Времена, впрочем, были уже не те, милитанты Полисов собрались быстро, лужу ламаншевую преодолели, начав творить порядок.

Вот только, по мере наведения, нарисовалась картина, от которой милитанты чуть не впали в добродетель геноцида: дюжина Плисов, которые завоевали новоявленные имперцы, были вырезаны полностью, до последнего человека.

Так поступали лишь племена северной Африки, консолидированные некой религиозной мутью, которая их высшими существами предполагала. Собственно, кочевников тогда добродетели и подвергли, с их бреднями заодно. А вот на островах ситуация была хоть и аналогичная, но времена шли уже восьмого века от падения Рима, так что добродетели бритов не подвергли. Однако, с оставшихся Полисами не бритов, был заключен нерушимый договор, на вечные времена. Главы и советы трёх сотен Полисов поклялись, что ежели бриты к оставшимся Полисам подступят, то сотрут их с лица Земли, как и память о них.

Бриты впечатлились, но обитали закрыто, да и пиратствовали изрядно, при том не попадаясь на горячем. С другой стороны, пиратствовали, так или иначе, любые морские торговцы, так что тут скорее норма была.

Но отрезанный ломоть, факт, хотя в освоении заокеанских материков поучаствовали. Впрочем, с заокеанскими Полисами творился такой бардак, что бес лапу сломит. В основе своей туда рвались юнцы да маргиналы, насколько последние могли быть в Полисах, так что все кто думал от «деточек» пользу поиметь, мечтателями и оказались. Заокеанские полисы грызлись все со всеми, но к «прародине», в большинстве своём, имели особо «тёплые» чувства. Этакий аналог «дикого запада» Мира Полисов, не без иронии отметил я.

Но то, что сколь бы то ни было консолидированной силой «заокеанские» в ближайший век не станут — это факт. Да и не факт, что станут вообще, вне всего Мира, естественно.

Единственное, что стоит упомянуть готов, сиречь германские племена. Вот у них было неважно, бес знает почему: орднунг у них процветал, но вот в политическом плане их штормило и мотало, как немца в проруби. Не имея собственного центра кристаллизации (не удивлюсь, что не хватило прусаков и силезцев, бывших ноне вполне себе славянами Гардарики), дойчи, имея свой язык (хоть в сотнях вариантов), упорно грызлись меж собой, вступая в альянсы с более монолитными группами.

Впрочем, у меня был вопрос с бритами. За почти три сотни лет с их умиротворения, отношения сердечнее не стали, то есть посольство к ним — само по себе дело необычное. А уж консолидированное, от Союза, вообще немыслимое, казалось бы. Но, в то что Леший, несмотря на всю его злонравность, мне сказку рассказал, я не верю. Соответственно, посольство грядёт. Но вот ни о его существовании, ни целях, ни причинах я узнать не мог. Мои визави этого банально не знали, как донесла до меня наука Артемиды.

Притом, если бы к сим " ымперцам " собирался экспедиционный корпус милиции, я бы не удивился. Но вот посольство зело смущало, вызывая мысли, точнее опасения, разного вида и типа.

Впрочем, от опасений мне ни тепло, ни холодно, а злонравный Добродум меня всё одно на альбион притаранит, сколь бы жалобно я не пищал, подытожил я. А Рим… Странный для Мира Полисов город. Место, где из-за имперской и республиканской застройки существуют натуральные трущобы: даже в рамках " гигаполиса " застройка, рассчитанная на двухмиллионное население пустовала хоть и оберегалась от разрушения. При том, реально великий город: источник права, законов, ряда философских течений, да много чего. И даже несколько пугает своею древностью, хотя, в этом случае скорее «тяжестью»: эллинские Полисы, постарше всяких римов будут, но вот тревоги не вызывают.

Хотя, стал я погружаться в самоанализ, тут скорее память Олега чудит. Уж бытие " свячёным градом» с милыми личностями вроде борджия всяческих симпатии к городу не добавляли. А поскольку тут сего и не было, мне стоит самому смотреть и оценивать.

И в первую очередь, готовится к тому, что Рим — это не Новоград какой. А культурный центр, а частично и политический, если не враждебной напрямую, то конкурентной и недружественной Вильно в целом, ну и моей симпатичной персоне в частности. И девица, пролезшая в койку, может не «страсть пробуждать», а отделы мозга курочить, делая болтливым овощем.

В общем, картина понятна, думал я, прибывая к складу довольствия Управы. И начал вываливать на Серонеба Васильевича, завхоза нашего управного свои хотелки.

— Ты, Орм, — ошалело выдал старик на «ты», против чего я, в силу антикварности Серонеба, и не возражал, — в милитантный поход собрался? Мыслишь Полис какой силами своими воевать? — не без ехидства полюбопытствовал старик. — Мож и гаковница тебе скорострельная потребна?

— А есть? — воспрял я духом, сияя на деда глазами, полными надежды.

— Нет, гаковницу я тебе не дам, — растоптал надежду гадкий дед. — И не таращься так на меня, сказал не дам, — отрезал он. — припас метательный получишь, панцирь скрытный тож. И довольно с тебя, у самого мало не склад, мной же выданный, — напомнил он.

— А бонбы ручные? — напомнил я.

— Изыди, окаянный! — взревел дед. — Служки панцирь и припас доставят, — бросил он мне в спину.

— Жадина, — поблагодарил деда я.

После покручинился, да и похихикал немного: милитантный «порыв» был, по здравому размышлению забавен. Впрочем, от гаковницы я бы не отказался, да и бонбы ручные вещь полезная. А что есть они, у деда зловредного, я запомнил. Вот будет меня Добродум по Полисам гонять, по хотелкам своим злонравным, растрясу деда на гаковницу, окончательно решил я.

Ну а так, возьму панцирь скрытный, цербик и перун, эфирострел открытого ношения, более напоминающий укороченный карабин, вроде маузера, нежели пистолет. И вообще, мне в случае конфликта бежать более пристало, как душонке чернильной, а не войну воевать. А то раздухарился на воспоминаниях исторических, да и Добромира на меня дурно влияет, отметил я.

Так, потихоньку, стал я собираться к отбытию. Навестил родных, застал лишь Эфихоса, прилежно бьющего баклуши, распрощался с родственниками посредством него. Обежал наставников, получил от них список литературы и посыл подальше: мол, всё что надо, преподали, остальное сам по книгам учи. Кроме Добромиры, но занятия с ней и так были двумя днями в неделю ограничены.

Что меня уверило в том, что то ли посольство бритское вскоре стрясётся, либо Добродум, после римского вояжу, меня будет по делам своим злокозненным гонять. Ныне же, во время моего учения, гоняемы невиновные сотрудники управы были. Эх, им облегчение, мне огорчение, проявил немалый художественный вкус я, мотаясь уже по лавкам, обретая указанную литературу.

В полночь же был я у кабинета начальственного. Кстати, доставили мне напряжение в саквояже, немало сейфовый напомнивший. И не спроста, Добродум на мои изысканные приветствия небрежно кивнул, но взгляд свой подлючий на саквояж уронил и покивал уже себе. Злодейство мыслит, резонно заключил я, вздохнув.

— Вижу, готовы, Ормонд Володимирович, — констатировал не менее готовый Добродум. — Принимайте, — нагрузил он мою невинную персону вторым саквояжем. — А нам в порт, отбываем через час. Аэростат «Спорый», торговый, но спорый, — отколамбурил он.

— Это сутки лететь, — прикинул я. — Впрочем, никогда не летал, любопытно.

— Отчего же сутки? — удивлённо уставился на меня Добродум. — Сегодня же, в полдень на месте будем, груз у нашего возничего для Рима, маршрут регулярный, без остановок.

— Две тысячи вёрст за десять часов? — скептически уставился я на Добродума. — На аэростате? Шутить изволите, Добродум Аполлонович?

— Не изволю, — оскалился Леший, покидая кабинет, а уже в мобиле продолжил. — Всё же, юны вы, Ормонд Володимирович и нелюбознательны. Впрочем, надо признать, что и ажиотажа супницы не вызвали. Супницами их из-за формы называют, кстати, нашей Академии изобретение, уже лет пять как бороздящее пятый окиян, — поэтически высказался он. — Впрочем, увидите. Две сотни вёрст в час делают, если память не подводит.

На удивление, не соврал Леший: у причальной мачты бултыхалась натуральная летучая тарель, правда несколько более пухлая, нежели представляли оные в Мире Олега. Здоровенная, с небольшой, фактически отсутствующей гондолой, слабо освещенная. Признаться, взирал я на это чудо техники с немалым интересом. Приглядевшись и приблизившись узрел я на диске, опоясывающем тарель по узкому краю пропеллеры, в круглые кожухи заключённые.

— А место нам хватит? — с некоторым опасением взирал я на крохотную гондолу, поднимаясь с Лешим по ступеням причальной мачты.

— Увидите, — ехидно ответствовал злонравный Добродум.

И я увидел. Признаться. в плане развития техники я считал Мир Полисов прискорбно отстающим, но после помещения в Спорый, я отпросился у пребывающего в соседней мой крохотной каютки Добродума, да и облазил, насколько возможно, Спорый.

И могу сказать, что если как пассажирский транспорт сей аэростат не годился, будучи лишён основной прелести: «воздушности» и обзора, то в качестве грузового равных себе не имел. Гелиево — воздушная смесь, гондола фактически «скрытая» в линзе судна, создавали на диво аэродинамическую форму. А винты придавали ускорение до двухсот вёрст в час, при грузоподъемности в тысячу четей, соответствующих примерно двумстам тоннам, если ориентироваться на шестнадцатикилограмовый пуд.

Да, при таких раскладах у железных дорог шансов нет, разве что совсем уж сверхскоростных, какие для груза и нужны-то толком. Пары сотен километров в час, выдаваемых тарелью более чем хватает, для всего мыслимого, в пределах шарика. И отцовское дело лет через десять на нет сойдёт, ежели сам дирижабль не прикупит, прикинул я, сделав напоминание себе, отца просветить: секретного и служебного я ничего не узнал, да и открывать не собираюсь, а информация о «супницах» семье важная.

На этом я и отправился почивать, потому как полюбоваться полётом не дала бы темнота. Да и обзора Спорый не предоставлял. Ну а Рим, что Рим, посмотрим на него, ну и думать на месте будем, успокаивал я себя засыпая.

7. Кутёж в Вечном Граде

Проснулся я в Спором, часов в девять пополуночи, засунул нос в каюту Лешего и тот час же его втянул: сам к табакокурению, как занятию достойному и пользительному, относился я положительно. Но, пока, чисто умозрительно. А вот леший в каютушке торгового судна умудрился напустить столько дыма, что вешать можно было не только топор, но бригаду дровосеков, с лесопильней притом.

Ну а я, помимо завтрака, доставленного корабельным юнцом в каюту, занимался я штудиями эфирными, обозревая окрестности и свою замечательную персону в потоках эфира. Занятие это меня до прилёта и развлекало.

Полюбоваться Вечным Городом с высоты полёта мне не довелось, хоть и хотелось. Устройство Спорого не предполагало обзорных отверстий, хотя, ближе ознакомившись с его нутром, да выспавшись, мог сказать я, что, например, полы прозрачные в «лепестках» грузового трюма, а точнее вместо них, вполне может тарель и в удачное пассажирское судно превратить. Но, это при нужде, да и мне не столь важно, так, игра ума.

Однако с причальной мачты Римом я полюбовался, хотя не сказать, что многое узрел: застройка Полиса была монументальной, и многие высокие здания перекрывали обзор на Рим в целом. Но впечатляет, факт.

Мобиль нас ждал, в комплекте не только с погонщиком, но и с неким полноватым дядькой в натуральной тоге, принявшим грамоты посольские и незвано в провожатые нам самоназначившимся. Впрочем, сопроводительные труды его заключались в том, что уместил зад он свой в мобиль, взирал на всё округ надменно, да и надулся, превратившись из полного дядьки в дядьку сферического, идеально-фигуристово.

Кстати, был любопытный момент, что насладившись зрелищем моей нагруженной аж двумя саквояжами персоны, Леший взял, да и наложил коварные клешни свои на саквояж с моими пожитками. Первый порыв высказать вороватому начальству мысли мудрые и поучительные свои сдулся под его взором злоехидным.

С другой стороны, рассуждал я, можно и повернуть взгляд так, что у меня злонравный Добродум в носильщиках значится. Так что приосанился я, да и плюнул (мысленно, а жаль) на начальство, на руку нечистое.

А сам Рим, видимый мной в окна мобилей, вызывал ощущения странные. Масса людей, одетых «исторично», в тоги на голое тело, но вот за телом они явно не слишком усердно следили, как мужчины, так и женщины. Да и мелькающие не столь редко люди в нарядах с «варварскими штанами» и о ужас, пиджаками да шляпами, оставляли ощущение маскарада.

Но сама архитектура была на загляденье: очевидные инсулы, для не самых богатых обитателей полиса, да и просто, ограда особняков, были исполнены в стиле столь изощренном, что внешне казалось что Акрополь — весь город. И позолота. Не сказать чтоб везде, но было её много. И, к слову, могу сказать что смотрелось весьма приглядно, вт только не всегда уместно: перетянутая верёвка для сушки барахла (с оным барахлом), закреплённая на золотой лук Купидона, с золотыми крылами выглядела редкостно неуместно.

Но экскурсией наша поездка не была, так что вскоре мы прибыли к совершенно монументальных объёмов гостиному двору, на самой границе Акрополя. От виденных мной Полисов сам Акрополь отличалось тем, что и так высотная (безусловно, для полисов) застройка сменялась чуть ли не небоскрёбами, зданиями этажей на двадцать, а то и тридцать.

Ну а наш сопровождающий, буркнув что-то там трудноуловимое, целенаправленно намылился в трапезную под открытым небом, прилегающую к гостиному двору, где ему тотчас, как я отметил, притаранили глиняную бутыль. Что ж, рассудил я, следуя с Добродумом за служкой, будем надеяться что круглый тип хоть водой пойло разбавляет.

А вот с нумером вышло забавно: дюжина не комнат, а залов, с низенькой мебелью, присталой скорее для лежания, нежели иной позы, с бассейном, но одна на двоих.

— Вы, Ормонд Володимирович, — раззявил зев Добродум, — полагаетесь местными слугой моим. Соответственно куда вас помещу — дело моё. Есть каморка специальная даже, — не поленился леший найти некий закуток, более мётлам подобающий, нежели мне. — Но я вам выделю уголок какой попригляднее, — злокозненно ухмыльнулся он.

— Бес с ним, могу и тут обитать. Стены разве только поломаю, чтоб вместиться, — ответствовал аскетичный я. — Что нам делать положено, Добродум Аполлонович, а уж если совсем точно, мне?

— Переоденьтесь, ежели желаете, в стенных шкафах простыни имеются, — злоехидно начало перечислять начальство. — Примите багаж свой, — впихнул он в меня саквояж. — И готовьтесь, сейчас нас отвезут либо в театр, либо в Колизей. Последнее скорее, по срокам выходит, бои будут, — отметил он.

— Традиция? — уточнил я.

— Она самая, мы «желанные гости», нас потребно развлечь, перед делом. Да и дело решается не сказать, чтоб быстро, — поморщился он.

— Жрать пакость всякую на пирах, — покивал я, припомнив науку наставников.

— Помните и славно. Впрочем, вам, как вы выразились, «жрать пакость» необязательно. А так да, решаются вопросы на пиру. Мы же не враги, но и не граждане, — констатировал Леший.

Простыню я решил проигнорировать. Была мысля, конечно, накинуть поверх костюма, но по здравому размышлению от неё я отказался: столь эпатажный наряд посольскому человеку не пристал, да и, признаться, жарковато в этих Италиях было.

А вот шляпу я оставил. Аксессуар полезный и уместный, но не по местной жаре, а волосья мои достаточно светлы, чтоб от солнца уберечь. Да и головными уборами, как по изученному, так и по натурному наблюдению, местные пренебрегали, по мере нужности пользуя капюшоны, а в торжественных случаях венцы, в виде венков.

Добродум на мою простоволосую персону хмыкнул злоехидно, но комментировать не стал, так что спустились в молчании. Круглый сопровождающий, узрев наши персоны, подхватился и направился к мобилю, где и расположился, благоухая перегаром. На кой нам сдался сей тип лично я в упор не понимал, до сего момента: это же ароматизатор для самоката! Ну а что перегаром разит, так традиции разные, оно может римлянам за амброзию выходит.

Тем временем мобиль подкатил к Колизею, вполне узнанному мной по памяти обоих своих «ветвей». Круглый, подтверждая мои мудрые мысли, тотчас по сдаче наших персон служителю Колизея, укатил в питейное заведение уже при Колизее.

Ну а нас с Добродумом уже крайне разговорчивый служка вёл в ложу, треща о ничего нам не говорящих именах гладиаторов и каким видам фауны ноне доведётся полакомится человечиной (или наоборот).

Довел до обширной ложи под навесом и скрылся в недрах Колизея, пригрозив, что ежели Добродуму чего возхочется, то надо за верёвочку дернуть, что этого служителя призовёт, а уж он всё решит со страшной силой. Добродум покивал, небрежным жестом тыкнул мне на столик, где пребывали листы с программой текущего дня, да и развалился на ложе, с припасённой книжкой. И не предупредил, злодей, посетовал я, просматривая программку. Попали мы на перерыв, до боёв с час ещё.

Кстати, нужно отметить, что Колизей был несколько переделан, в угоду времени. А именно, считался сей гладиаториум в Риме элитным, так что оказался он ныне лишён знаменитых рядов скамей почти полностью. А вместо них были ложи, аналогичные нашей, победнее и побогаче, хотя последние — редкость.

А вообще, рассуждал я, лениво осматривая всяческих римлян, шушукающихся в ожидании представления, довольно неприятная традиция. Вот у нас, помимо эллинических состязаний есть кулачная забава, стенка на стенку. Народ не геморрой на мраморных скамьях, шкурами прикрытых, насиживает, а морды бьёт от души.

Лично мне оба способы «реализации агрессивного начала» мыслились идиотскими, но и некоторою нужность оных в рамках природы человеческой не признать нельзя. Ну и взаимные зуботычины видятся несколько более разумными, нежели резня как рабов, так и подданных, да даже граждан, на потеху почтенной публике.

Абсолютно добровольная для участников, конечно, но всё же глупый перевод людей. Вон, облом в дурацком шлеме, мурмиллон, мышцой играет. Лучше б копал чего или пилил, разумно рассуждал я. Тем временам качок в рыбьем шлеме встретился с качком в шлеме с грифоном, фракийцем. И учинили они бой, на который я посмотрел-посмотрел, да и забил. Неинтересно.

А стал я вслушиваться и эфирно вчувствоваться. И наблюдал довольно любопытные завихрения эфира, причём над всем Колизеем, насколько я могу судить. Пищащие и подпрыгивающие римляне, причём не только одарённые, создавали довольно неприятный, но закономерный и даже описанный эффект: эффект толпы. Наука Мира Олега полагала данный эффект свойством человеков вообще (что, возможно, хоть и маловероятно, в том Мире так и было), однако эфирная наука мира Полисов чётко и однозначно знала, сей эффект есть эфирный резонанс, изначально создаваемый разумными (условно), а в последствии и оказывающих на них отупляюще — объединяющее воздействие.

Хотя, ежели полагать эфирный орган именно органом, в некоторой степени обладающим когнитивными функциями (что почти гарантировано, в силу масштабирования воздействий), то обратная связь и её влияние на поведение человеков логично.

Более того, факт «обратной связи» не есть мои фантазии. Эмоции, да даже мысли человека в эфире отражение несли. Кратковременное, смываемое «потоками», но вполне отслеживаемые редчайшими терапефтами, чтецами разума. Подобные подвизались в медицине и, то логично, следственных мероприятиях, но были как редки, так и служили недолго, уходя по здоровью. Интерпретация эфирных эманаций мыслей разумных натурно «спекали мозг» самим чтецам.

И, сии «чтецы» достаточной квалификации, могли сформировать запомненное состояние эфира как рядом, так и непосредственно в человеке. Вызвав эмоции, да даже мысли, хотя, безусловно, грубо и внимательным человеком замечаемо.

На одарённых же таковое «интеллектуально-эфирное управление» работало крайне хреново, а уж если одарённый в сознании, так и вообще не работало. В общем, такое, не самое полезное направление, так что телепаты были в основном лекарями разума, где это, пусть и ограниченный, функционал был востребован и полезен.

А вообще, эфир… — начал было думать я, но меня прервало, сначала, завывание толпы, породившей заметное волнение в эфире, а после злонравный хмык Добродума. Распахнув очи, увидел я, что сей тип от книжонки своей оторвался, да и взирает ехидно на меня.

— Сомлели, Ормонд Володимирович? — фальшиво-заботливо осведомился он.

— От чего, Добродум Аполлонович? — недоуменно осведомился я, взглянул на арену, узрел качественно, с потоками кровищи, разделанного фракийца, — Да нет, — отмахнулся я, — на этот бред я даже не смотрю. Оглядывал окрестности эфирным зрением, практиковался, — пояснил я свои закрытые очи.

— Дело доброе, — не стал гадствовать Леший.

— А не знаете ли вы, с чего римляне столь пристрастны к столь атавистичным моментам как гладиаторские бои? Ну, в смысле, сами бы выходили, если потребно «агрессивную суть» потешить, не до смерти там, — уточнил я.

— Память, история, традиции. Рим существует более чем наполовину с мыта от италийских Полисов. Это и накладывает определённые атавистические черты, никуда не денешься, — философски пожал Добродум.

— Сие я знаю, — отмахнулся от «по-учебнику» ответа Лешего. — Но у Рима масса достоинств и иных направлений, более чем памятных.

— Например? — отложил книжонку Добродум и, потянувшись, присел.

— Да то же право, — логично ответил я.

— Ну, тут с вами не поспоришь, — ответствовал Леший. — Так что есть два момента. Первый из которых: Рим, безусловно, ежели не родоначальник права вообще, то влияние на него оказал немалое, более половины законов полисов, а главное, основа их римская. Вот только как вы это осуществите? Как вы введёте право в этакий «лик Полиса», всем заметный и очевидный?

— Например, аудиториумы юристов, — ответствовал я. — Встречающихся и… а ведь да, — прервал сам себя я.

— Да, вижу, поняли. Положим, соберется масса крючкотворов в аудиториуме. А решать-то им что? Законы Полисов не сказать, чтобы совершенны, но отточены годами применения, всеми принимаемы. Новинки, цивилизацией несомые, в них, сообразно традициям, отражаются. Так и выходит, что сему сборищу крючкотворов и делать-то нечего будет, только друг дружку колотить, да из пустого в порожнее переливать.

— Ну не всё настолько просто, — в пику злокозненному Лешему ответствовал я.

— Не настолько, да многие законы и принципы, возможно, стоило бы пересмотреть. Вот только, Ормонд Володимирович, в Риме-то какого лешего? — на такое даже Полисы италийские не все пойдут, чтоб законы им извне навязываемы были, в пику надуманному решение примут.

— И выходит, что с тем же правом, консилиум какой сотворить можно, вот только на " всепризнанное наследие» он не потянет. Тут и вправду только и остаётся, гладиаторы да пиры, — поразмыслив, выдал я.

— Именно так, люди не самые разумные существа, на внешнее и яркое зело падкие, — подытожил Леший.

И уткнулся в книженцию свою. Я же продолжил практики эфирные, так как мясорубкой на арене заинтересован не был. Служитель принес ужин, причём в грецком стиле — пресный хлеб, козий сыр, козлятина, зелень, ну и вино с водой. Как сие интерпретировать, я не знал, но увидев как с аппетитом угощение пожирает Леший, понял, что вкусы Добродума здесь знали, а подбор провизии — дань уважения.

Так и досидели до сумерек, а на выходе из Колизея, встретил нас тип, годами преклонный, со свитой обильной. Раскланявшись с Добродумом, сей тип пригласил его с утра на «трапезу».

В мобиле, довольный, как поглумившийся над десятком невиновных, Леший озвучил:

— Удачно сложилось, Ормонд Володимирович, подчас до седмицы ожидать приходится. Впрочем, — задумчиво отметил он в никуда, — тема не праздная. В нумере побеседуем, — завершил он свой монолог, уткнувшись в книжонку.

Сопровождающий нас толстячок также присутствовал, но, плотностью перегара напоминал уже не «освежитель воздуха». Плотность паров была такова, что при сноровке данного типа можно было использовать как микроклиматический агрегат.

Однако ж, не шатался, не кемарил, а сидел всё так же, с видом Императора ближайшей помойки. На брошенное Добродумом, что в сопровождающем мы более не нуждаемся, важно кивнул, да и скрылся во тьме с мобилем.

А в номере, предварительно совершив некое, мне незнакомое эфирное надругательство над невинной округой, Леший поманил меня перстом и вполголоса выдал:

— Пир займёт сутки. Возможно — двое, — озвучил он. — Мои дела я решу сам, а вот вашими будет несколько встреч, — несколько ошарашил меня он.

— То есть, я с вами не еду, — не сказать, чтобы с обидой, констатировал я.

Как-то меня «кухня высшего римского света», блевальные порошки и прочая аутентичная атрибутика не впечатляла. Так что, а ну оно его к лешему, ехидно подумал я, но был обломан.

— Отчего же, едите. Конвивиум (римский званый обед) посетите, увертюру, обед, а вот после покинете нас. Потребность у вас случится, — хмыкнул он.

— Ну, случится и случится, — не стал терниться я. — А далее?

— А далее направитесь вы, поймав самокат наёмный, благо пир будет в усадьбе городской, да и поедите в лупанарий Сикста Птолемея, — выдал этот тип.

— Поеду, вот только за чей счёт этот кутёж? — уточнил я, с некоторым сомнением, а не глумится ли надо мной Добродум.

— Сказал бы, за ваш, да соврал бы, — оскалился злонравный Добродум. — Итак, в лупанарии, а место он известное, в лубке гостевом, — тыкнул он в этакий туристический атлас, пребывающей на столе. — На первом месте значится. Так вот, в лупанарии поведаете, что вам потребно Мани Сигийского. Ну а там помогут вам личину сменить, лупанарий покинуть. Объедете сии адреса, — протянул он мне бумажку, — назовётесь посланцем от лешего, — хмыкнул он. — Да привезёте мне, то что передать хозяевам сих домов желают. Времени у вас будет вся ночь, слежки я за вами не предполагаю, но даже в том случае вы ночь иметь будете. Поутру, либо по окончании дел, вернетесь в гостиный дом, меня дожидаясь да вашу службу исполняя, — напомнил он о моей секретарской сути.

— Имеются вопросы, — озвучил я ровно.

— Скорее годно сие, чем наоборот, — блисканул банальностью Добродум. — Задавайте, — милостиво дозволил он.

— Первое, покинуть пир: уместно ли сие, каковы причины… — начал было я, но был перебит.

— Уместно и причина у вас будет весомая, представления, — отрезал Леший. — А гостеприимство Августа Туллия не распространяется столь широко, чтобы думать о нуждах слуг, — ехидно заключил он.

— Хорошо, далее, до лупанария, я, положим, доберусь. А кто эта Маня? Муж, женщина, да и насколько доверять ей можно? — продолжил уточнять я.

— М-м-м… — задумался и натурально впал в ступор Добродум, впрочем, ненадолго, махнул дланью и выдал: — А не всё ли вам равно, Ормонд Володимирович, леший эту Мани знает. И не скальтесь, — предупредил он моё злоехидное выражения лица. — Я тоже не знаю, — ехидно закончил он. — Доверять никому не стоит, особливо в Полисе чужом. Но личину сменить, да гардероб поменять, как и лупанарий бесследно покинуть вам помогут. Меж тем, для соглядатаев, буде они будут, вы клиентом будите, на всю ночь и отсутствия вашего не установят. Ну а доверие слишком ценная вещь, дабы возлагать его на продающегося. Так что аккуратны будьте. Опасности вроде и никакой, но неприятности могут быть. Так что держите ушки на макушке, Ормонд Володимирович.

— Запись сию, ознакомившись, скушать? — состроумствовал я, но взглянув на рыло змеиное начальника, понял, что дал маху.

— Скушайте, непременно скушайте, — змейски оскалился леший злонравный.

— Вот ещё, сожгу и пепел развею, — буркнул я, — Доброй ночи, Добродум Аполлонович.

— Обождите. Саквояж сейфовый сдайте, — затребовал он, дав понять что вся эта чехарда «неспроста». — А вот свой завтра захватите, — уверил он меня в мыслях окончательно.

И гордо ретировался, путеводитель прихватив. Интриги шпиёнские, чтоб его. Хотя, если подумать, посольств. за крайне редким и оправданным некими местными причинами, Полисы не имели. Соответственно, получение сведений у соглядатаев, дело не самое простое, а самим им отправлять прознанное опасно. Так что, видно, дело это такое, распространённое, не удивлюсь, ежели " шпиёнские игры» уже правилами и традициями обросли. Но мне расслабляться не след, заключил я, проверил панцирь, эфирострела, с сожалением понял, что брать с собой перун на конвивум дело излишне экстравагантное. И наставники не слишком о таковых моментах распространялись, хотя бес знает, возможно, сами не в курсе. Не маловероятный вариант, скажем так.

Ознакомившись с проспектом, содержавшим не слишком подробную карту Рима, я убедился, что лупанарий, в коий меня послали, расположен удобно, так что искомые адреса посетить я смогу даже пешком двигаясь, согласно названий улиц. Впрочем, тут ещё вопрос, во что меня Манька-лупинарщица обрядит, так что посмотрим. Но в саквояж набьём вещи полезные и пригодится могущие.

Подготовившись, собравшись и спалив записулину, я отошёл ко сну. А с утра, после некоторого размышления, поместил панцирь скрытный и цербик в саквояж. От греха.

Завтрака толкового не было, всё в эллинском стиле, злонравным добродумам в угоду. Впрочем, учитывая суточный, чтоб его, званный обед, нажираться от пуза было довольно глупо.

Ну а после приёма пищи, мы покинули гостиный двор, уместившись в поджидающий нас мобиль. Меня, признаться, несколько смущало, что к особняку, как выяснилось, расположенному на границе Акрополя, мы подъехали ещё до девяти пополуночи.

Впрочем, припомнил я песенку одного безусловно мудрого бера, мы мудры. Да и пускай леший сам думает, а я буду думать, когда надо.

Встретивший нас чуть ли не на пороге (точнее, учитывая особняк, за порогом, в саду) вчерашний дядька, при свете прибавивший на вид в годах (лет на полсотни смотрелся н в утреннем свете), с Лешим пообнимася, почеломкался, мужеложец клятый, да и завёл беседу, явно для ушей даже слуг не предназначенную (я же, пусть и «слуга», но статусный и изгнанию не подлежащий).

— Решили вы сами разобраться, ни к чьей помощи не прибегая? — вопросил Август.

— Разобраться — да. А далее посмотрим, но оружного продвижения, до поры и ясности, мы не потерпим, — ответствовал Леший.

— Печально, но ожидаемо, — скорчил печальную, но ожидавшую морду римлянин. — Надеюсь патроны ваши не забывают, что подпись Проконсула Рима и перфектов Полисов на документе стоит, сенатами заверенная и подтверждённая.

— Потому я и тут, — кивнул Добродум. — у а детали и подробности… — развёл он лапами.

— Да, решим, для чего и собрались, — кивнул хозяин дома. — Прошу, гости, проследуйте за мной в домус, для подготовки к конвивуму, — сделал он широкий жест и потопал к особняку.

Ну и мы за ним проследовали. На входе же с хозяином мы расстались. Он ускакал по своим, римским делам, нас же эпитроп, или иной какой управляющий слуга, повлёк в балинею, сиречь санитарно-гимнастические помещения. Где я порадовался мудрости своей — первым делом нас завели в палестру, предложив снаряды для телесного утруждения. Ну, с другой стороны, жруны римляне знатные, так что к подготовке к пиру толк знают, рассудил я, разоблачившись и предавшись телесным упражнениям.

Да и я мудёр, вот выглядел бы как дурак, из панциря вылезая и цербик ныкая. О месте, в кое его бы прятать пришлось, не имей желания я с ним расстаться, я даже не думал, в силу добронравности, кротости и прочих своих достоинств.

Постучав по груше кулачной (лик начальствующий вместо её представляя), да побегав трусцой, после чего, нас пара служителей повлекли в терму. На удивление, без омовения, ну да пусть их, рассудил я, попарившись как следует. После чего последовал бассейн и… я спервоначала думал, массажистки. Однако, девки, развёдшие нас с Лешим за занавеси разные, не были ни массажистками, ни тем, о чём я подумал. Вообще, я несколько от их деяний растерялся.

Две не самые страхолюдные девицы щедро окатили мою персону из амфоры маслом, оливковым, судя по всему. После чего, ухватив скребки деревянные, начали на меня разлитое с меня же счищать. Мою персону вращая и перекашивая всячески.

И ведь ни в одной книге сие не упоминалось, да и женщина злонравная, Красава Путятишна, вместо задом вращения танцевального, с другого края Земли, к бесу мне не потребного, могла бы и просветить, злопыхал я, подвергаемый столь экзотической помывке.

Впрочем, промасленного меня девицы вскоре отскребли, извлекли кувшин поменьше, с маслами ароматными, да и уложив, провели массаж лёгкий. И напялили простынь тогистую, сандалеты насандалив.

Вот ведь, бесы не славянские, мысленно заключил я, направляясь вместе с Добродумом, снаряжённым столь же аутентично, в раздевальню. Где под ехидным взором последнего, прихватил саквояж, упихал туда барахло своё поаккуратнее и вид принял подобающий секретарю. Что, учитывая гадскую тогу и сандалеты, смотрелось изрядно комично, в сочетании с саквояжем, оценил я сюрреализм вида своего в зеркале здоровом.

— Одежда — дар хозяина, — вполголоса бросил леший, на что я кивнул.

Простынь в бане пригодиться, да и сандалеты не лишними будут, до неё в инсуле добираться. А то хожу в лаптях, как лапотник какой, отметил я.

Да и увлеклись мы всё тем же эпитропом в экседру, как местные гостиную обзывали. Был это зал размеров огромадных, открытый, но разделённый на зоны. Лешего повлекли к возвышению у дальней от входа стены, где вокруг стола валялся хозяин и ещё какие-то типы, до бесед допущенные. А меня служка рангом поменьше, отвел к «второму ярусу, с полукруглым низким столом. Соседи в нем были, но, учитывая все признаки, тоже какие-то подручные «больших начальников». Да и далеко, к счастью, потому как трепаться с ними у меня желания не было.

А сами столы были снабжены кучей закусок, в основном овощного толка, как в сыром, так и приготовленном виде. Впрочем, встречались тарели со всякими морскими гадами, а главное, была тьма различный яиц. Птичьих, рептильих, даже икра какая-то виднелась. «Ab ovo», мысленно хмыкнул я, наливая себе винища, щедро разбавляя его водой и подслащивая мёдом.

Притом, пир скуку, очевидно, не предполагал: пока начальство трепалось о судьбах мира, слух окружающих услаждали (хотя, тут дело вкуса, сопелки не было, значит халтурщики!) музыканты. Впрочем, с полчасика прослушав сие заунывье, насмотревшись на рожи окружающих до отвращения, я подметил, что коллеги-подручные, помимо пары групп, либо дрыхнут бессовестно, либо книжки читают, не вызывая в свой адрес тычков перстов и воплей о поругании каком.

Ну и нафиг ваш пир, логично решил я, захрустел лангустиной, да и уткнулся носом в учебник недавно приобретённый.

Так прошло часов пять. Не сказать, чтобы всё время жрали: трепались окружающие, да и дрыхли. Начальство, временами, покидало экседру, разносоставными группами. Ну и я пару раз уборную посетил, при помощи служки, который с коллегами имитировал бурную деятельность вокруг пирующих в самом прямом смысле слова.

Музыканты менялись на каких-то гимнастов, жрунов огня (одарённых, жулики, констатировал наблюдательный я) и прочих развлекальщиков. Даже шуты, скоморохи или как их там по местному было. Смешно было так, что я чуть чело дланью не расшиб, остроумствования их слушая и на падения любуясь.

А к трём пополудни, увертюра заканчивался и начиналась сама трапеза. Засновали служки, бурно деятельные, на сей раз, уже без имитации. Притащили, для начала, «жидкое» как первую перемену, супы и бульоны всяческие и каши даже, отметил я, скромно хлебая перепелиный супчик с сырком.

Ну и развлечения сменили направление, а именно, пред хозяйским возвышением нарисовались артисты, с пафосом и преувеличенными эмоциями отыгрывающие некую пьесу.

Не люблю театр, констатировал я, еще дома понятую истину: слишком они наигранные, фальшивые. Вот опера из Мира Олега, это да. Там пафоса столько, что он меняет качество, переставая резать глаза и уши. Но, увы, Мир Полисов оперы не знал, как и балета.

Ну и перемены блюд шли. а где-то через час от начала, в пьесе начали появлятся, пардон, постельные сцены. Кто-то там с матушкой, кто-то там с богом, в детали я не вникал. Но актёры стали натурально, пардон, сношаться. Не строя на этом ход пьески, да и вроде сюжетно оправдано, но «артистично», в лучших традициях порнофильмов.

Бедолаги, искренне посочувствовал я совокупляющимся в таких позах, что кроме жалости, у людей понимающих, они ничего и не вызывали.

Впрочем, окружающие такового не находили, да и акцент внимания смещался с пожрать на актёров. До поведения посетителей стрип-клубов Мира Олега зрители не дотягивали, но явно оживились, на мучения актёров посматривая. Садисты, заключил я, да и понял «причину» своего посещения лупанария. Как и причину покидания пира.

Хотя, признаться, публичный коитус меня скорее отталкивал. Интимное дело интимным не просто так зовётся, а всякие отклонения — отклонения и есть.

Впрочем, часов в пять это не помешало мне служку известить, что сей вертеп я покидаю. Добродум, углядев мой подъем, с саквояжем, важно кивнул, якобы дозволение давая. Да и несколько из коллег-помощников уже покинули пиршество.

Сопроводить меня соизволил всё же управляющий, на моё «дела», понимающе кивнувший, да и оповестивший, что пир продлится и завтра, так что могу я к нему присоединится после.

— Не думаю, служба, — ответствовал я. — Дождусь патрона, делами занятый.

— Похвальное рвение, если господин соизволит прислушаться к моему мнению, — выдал дядька уже в саду.

Господин не соизволил, но и озвучивать это несоизволение я не стал, просто кивнув. За что был снабжён информацией. где обретаются в округе наёмные колесницы, что было рукой подать. Недаром, как я уже отмечал, особняк был на границе Акрополя.

Загрузившись в колесницу и озвучив целью своей поездки лупанарий Сикста Птоломея, я был ошарашен прорывом труб красноречия возницы.

— Господин, зачем вам этот презренный клоповник? Меркурием-покровителем клянусь, там клопы, натуральные! — затараторил водила и развёл лапы столь широкó, что, по совести, выходили там клопы заместо персонала, каковой при таких насельцах был и не нужен. — У домины Люции Терриллы прекрасное заведение, чистое, опрятное, с замечательными…

— Любезный, мне желается в лупанарий Сикста Птолемея, — прервал я назойливое тарахтение ровным тоном.

Водила надулся, примолк, трогая свой самокат. Впрочем, надолго тишину я себе не обеспечил. Через минуту водила встряхнулся, и всё так же частя, выдал.

— Господин, а вы слышали про новое постановление Публия Гая? Куда катится Рим! С таковыми поборами мы все пойдём по миру, точно вам говорю, — дал свою экспертную оценку водила. — А вот я, на его месте…

— Я не римлянин, — ровно отрезал я, перебив говоруна.

— Я тоже, — отмахнулся надоеда от моих слов. — Но обитаем то мы в Вечном Городе, я вот, к слову, из Августа Тиранорума. Так вот, я говорю…

— Я не из полисов полуострова, — всё так же ровно поведал я. — И не интересуюсь политикой римской и италийской. Помолчите, любезный и везите.

Водила надулся просто фантастически, взоры на меня бросал возмущённые и презрительные, но до искомого лупанария всё же довёз. Приняв молчаливо плату, он стартовал с места, не понижая голос почти проорав, «понаехало тут варваров всяческих!».

И вправду, всю Италию заполонили, ироды. Вот как хорошо было, при благословенном Царстве Этрусском, мысленно хмыкнул я, направляясь к отмеченному поверх врат барельефом волчицы вратами лупанария.

Проникнув в гнездо разврата я обнаружил приглушённый свет, низкую, но удобную. не только лежачую мебель, укрытую залежами пушистых шкур. А за полукруглой стойкой пребывал смазливый вьюнош, годов двадцати с чем-то.

— Лупанарий Сикста Птолемея счастлив приветствовать благословенного гостя, — расплылся вьюнош в слащавой улыбке. — Вы желаете что-то конкретное, либо мне вас проконсультировать? Или позвать люпи?

— Мне советовали, заслуживающие доверия люди, — начал я, не в первый раз внутренне ухмыльнувшийся прозвищу римских продажных девок: «волчицы». — В вашем заведении воспользоваться услугами Мани Сигийского.

— У господина очень мудрый подход и заслуживающие уважения знакомые, — расплылся в лыбе вьюнош. — Если ожидание в пару мгновений не затруднит уважаемого гостя, всё внимание названной особы, не обделённой многочисленными талантами, будет полностью обращено на него.

— Не затруднит, — не стал я расстраивать бордельмейстера, лено, сутенёра или как там этого типа.

Через пару минут и вправду явил…сь, нечто неопределённого пола, с каштановыми вьющимися волосами. В бесформенной тунике, скрывающей возможные признаки. С широкой улыбкой, оно подхватило меня под руку, да и повлекло в недра лупанария, оказавшегося скорее садом, с множеством крошечных домиков, очевидно «нумеров».

Заведённый в один из них, я коротко бросил:

— Меня послал леший.

— Сочувствую, — на ломаном славском ответило оно, подобравшись. — Проходи, раздевайся, — выдало оно.

Что я, хмыкнув, сотворил, благо под простынёй ничего и не было. Параллельно начав извлекать припрятанный костюм.

— Своё? — констатировало оно.

— Предпочитаю своё, а вот куртка или пиджак не помешал бы, — ответствовал я.

— Решим, — ответствовало оно, после чего выдало. — Раз одеваешься, трахаться ты не намерен.

Что хоть позволило определить пол собеседницы: всё же она, потому как для соития, да даже для органа причинного для соития с мужчиной или с женщиной, было своё название в таковых случаях.

— Время, — кратко ответил я.

— На сколько личину надо и будешь ли возвращаться? — последовал вопрос.

— Эта ночь, возвращаться не планирую, — ответил я.

— С тебя десяток сестерциев. Могу ублажить, много времени не займёт, — охерительно завлекательно выдала эта девица, на что я выложив на столик потребное, башкой помотал. — Дело твоё, — ни разу не расстроилась она. — Наверх, следуй за мной, — оповестила она, направляясь к узкой лестнице, как оказалось, на чердак-мансарду.

Всё помещение которого занимала этакая гримёрная, с кучей всяких мне неведомых агрегатов. Усадив меня в кресло, дамочка поменяла мне цвет лица, волос, добавила мимических морщин. В общем, на себя я если и смахивал, то отдалённо, ныне напоминая скорее пресыщенного морфиниста.

— Не мочи до поры, пока нужда в личине отпадёт, — бросила дамочка, любуясь плодом рук своих. — Тебе недолго, голова потеть не будет, как и лицо. А краска смоется, рекомендую воспользоваться общественным фонтаном или уборной, довольно пару раз ополоснуть и потереть. — Примерь, — бросила она ещё слово, вместе с извлечённым из каких-то недр лёгким потёртым пиджаком.

— Как-то, не так, — с сомнением уставился я на отражение.

— Как надо, — отрезала она. — Денежный тип, с затруднением временным. Да и люди скорее на диссонанс внимание обратят и запомнят.

— Погоди, — вспомнил я, скинул пиджак, да и извлёк из саквояжа панцирь, цербик и пару обойм.

— Душегуб? — проявила девица неуместное любопытство.

— Спаситель душ, — не без ехидства ответил я, облачаясь.

— Удачного спасения, — ехидно сказала девица, на что я серьёзно кивнул. — Следуй за мной, — продолжила она, спускаясь на первый этаж, а потом в подвал. — Помогай, — бросила она, уперевшись в некий, как оказалась довольно лёгкий, короб.

Отодвинутый, тот обнажил довольно просторный проход со ступенями.

— Идешь до первого поворота направо, — озвучила девица. — Можешь пройти дальше, но не советую, подземелья Рима обширные, — дополнила она. — Выйдешь в общественной уборной, выход перекрыт тряпицей. Убедись, что никого не будет. Ко мне пройти обратно ты не сможешь, попробуешь — тебя ждёт обвал. Только через лупанарий.

На что я молча кивнул, начав спуск. Пыль была, но не сказать что много. Поворот и вправду привёл меня к пролому, прикрытому тряпицей. Звуков и эфирного шевеления вблизи за ней не наблюдалось, так что я отогнув, в уборную и проник. Аварий не учинилось, так что покинув уборную, убедился, заглянув за дом, что нахожусь на соседней улице с лупанарием. После чего побрёл на поиски наёмного мобиля. Всё же, бить ноги желания не было.

Был ли погонщик мобиля, мной пойманный, столь же разговорчивым, как первый из встреченный в Риме, я не знаю. Просто назвав адрес, я прикрыл глаза и притворился спящим, что, с моей болезненной личиной, было вполне оправданно. Так что всё общение с возницей ограничилось его понимающим хмыком.

Выйдя же по первому адресу, я оказался около довольно пристойной инсулы. Припомнив детали, поднялся на второй этаж и постучал в обозначенную запомненной цифрой дверь. Открыл мне довольно дородный, с разрастающейся лысиной мужчина, вопросительно уставившийся на меня.

— Квинтий Ротонда? — тихо вопросил я, а после кивка, продолжил. — Меня послал леший.

— Проходите, — забегал глазами тип, пустив испарину, чем меня изрядно напряг.

Впрочем. в квартире он был один, но соседние… В общем, зайти-то я зашёл, но довольно напряжённый и готовый как «выйти в окно», так и ещё что учинить, для своего блага.

Однако дядька, как видно, просто нервничал, потому как через минуту притаранил небольшой тубус из недр квартиры, передал мне и с облегчением захлопнул за мной дверь.

Вот и хорошо, с облегчением поставил я мысленную галку над первым корреспондентом. И начал действовать по прежней схеме: инсула и лавка, добирался на таксо. Но вот с последним местом были не то, чтобы проблемы, а скорее опасения.

Дело в том, что последний тип обитал в трущобах. Точнее, в местах, которые будучи частью рима, в путеводителе указывались как «опасные для здоровья, жизни, чести и благосостояния» и к посещению не рекомендовались. Ну да делать нечего, заключил я, отловил мобиль и подъехал к ближайшей к потребному мне месту, трактиру, отмеченному в путеводителе.

После чего, обозревая округу, двинул по широкой улице, в обрамлении пустующих домов. Реально пустующих, эфирное зрение подтверждало. И через четверть часа добрался до искомого мне места, а именно до кладбища, смотрителем которого и значился мой корреспондент.

И напрягся, впрочем, опять же, делать было нечего. Дело в том, что у сторожки, очевидно, места моего назначения, стоял тип, с видом типичного жулика. А от домов с двух сторон приближались две, заметные в эфирном зрении фигуры, перекрывающие пути отступления.

Вот и почему я не смотрел эфирным зрением постоянно, предъявил я себе не слишком оправданную претензию. Не слишком, потому как ну увидел я этих типов, положим. А мне вс равно к Гаю Вермису надо. Да и, к слову, может это вообще его сотрудники, а что жулики — ко мне касательства не имеет.

— Что господину угодно, в столь позднее время в столь неподходящем месте? — полюбопытствовал первый жулик, подойдя и взирая на меня крайне неприятным взглядом.

— Господину угоден Гай Вермис, — холодно ответил я, мысленно прикидывая, как мне отбиваться если что.

— Что ж, с ним вы увидитесь, — совсем неприятно ответил он, поворачивая к сторожке, в которой было три источника эфира, свойственных людям.

А вот мой чичероне одарённый, отметил я, будучи готов ко всему. Впрочем, первое опасение было отметено, поскольку провожатый распахнул дверцу, проорав:

— Гай, к тебе клиент явился, — выдал он. — Возможно, поможет с нашим делом, — пробормотал он, не слишком меня вдохновив.

Как и внутренности сторожки: в ней пребывал тощий тип, с видом скорее профессора, нежели гробовщика или бандита. Морду лица этого «профессора» украшали кровоподтёки, а два, хоть и комично, но очень аутентично копировали пенсне.

— Он, он за всё заплатит! — заверещал этот, первый раз в жизни виденный тип.

— Вот и славно, — раздался голос за спиной, где пребывал сопровождающий жулик. — Слышали, господин? Рассчитывайтесь.

— И сколько вам должен «почтенный» Гай? — осведомился я, изойдя на «почтенном» ядом, параллельно прикидывая варианты действий.

— Всё, что у вас есть, — послышался голос из-за спины. — Не бойтесь, раздевать и жизни лишать не будем, как и этого, — проявил заботу жулик.

Я же судорожно думал. Деньги — да леший с ними, не критично, как и барахло, даже учитывая панцирь и оружие. Хотя арсенал в саквояже сам по себе не самое приятное, но пусть бы. А вот тубусы от трёх агентов это то, что я могу передать только Добромиру. Вот только жулик меня слушать не будет, ни по логике, ни по голосу. Дерьмово, констатировал я, готовясь.

— Зря, — бросил я, толкая захребетника эфирным телекинезом.

Просто вывести из равновесия и выиграть время. тем временем, выхватил я цербик и, с ходу, выпустил по заряду в жуликов впереди. А вот, откинув саквояж примерно в сторону захребетника, я, разворачиваясь, почуял эфирное возмущение, с которым постарался бороться, но безуспешно, соперник был явно искуснее.

В итоге, на полуповернувшегося меня обрушилось закруглённое лезвие, вроде секирного, пропоровшее одежду, заскрежетавшее о панцирь и нанёсшее крайне болезненный удар. Правда, хоть и оттолкнувшее, но довернувшее меня, так что угостил я жулика парой выстрелов, прервав его эфирные манипуляции вместе с жизнью.

Быстро проверив себя на ущерб и наличие жизни, я, отслеживая эфирным зрением как двух жуликов за дверью, так и Гая, начал поворачиваться. И отслеживал не зря — резкое движение я не проморгал, сгруппировался, приняв удар швыряльного ножа на панцирь. Подарочек от фингалистого профессора, начал я уже заводится, выходя из начинающегося шока.

— Ты Гай Вермис? — ровно полюбопытствовал я, с равнодушной рожей.

— Я… Помогите!!! — заверещал этот человек морально опущенный.

Получил пулю в колено, дабы не мешал, пока я разворачивался к дверям, в которые ломились задверные жулики. Промахнусь — мне пиздец, промелькнула холодная мысль, тут же, впрочем, задавленная: одарёнными жулики не были, в руках ножи. Забью мебелями, если что.

Впрочем, не пришлось, наука Добромиры не подвела, так что пара последних в обойме патронов нашли свои цели.

Убедившись в отсутствии в округе людей, я потрахиваемый как стрессовым гормоном, так и нешуточным гневом, повернулся к одноногому фингалоносцу. Последний подвывал на одной ноте, бинтуя колено.

— Если ты Гай Вермис, то меня посла леший, — справившись с собой, не стал орать я, а ровно озвучил эту фразу.

— Да чтоб ты к Плутону провалился, ублюдок, с лешим твоим, — плаксиво завыл калека. — Изувечил меня, мерзавец, а люди Ясона Кривого с меня кожу живого снимут! По твоей вине, ёбырь ослицы!!! — аж завизжал он.

— Где то, что ты должен лешему? — решил я забить на оскорбления и думая уже другую думу. — Обеспечить тебе недолгую, но весёлую жизнь я смогу и сам, — равнодушно бросил я, нагревая эфиром воздух до вспышки, потолка моих нынешних умений.

— Да подавись, тварь! — исходил злобой подонок. — В шкафу двойное дно, — тыкнул он в мебель.

Которую я, по здравому размышлению, разломал эфиром. Дно и вправду было двойным, а в нём оказалось куча бумаг разного вида. Прибрав всё это к рукам, я выслушал вопль:

— Да всё забирай, мне всё равно не жы-ы-ыть… кожу сдеру-у-ут, — подвывал он. — Чтоб ты сдох! — спокойно и зло рявкнул он, впрочем, вернувшись к своему вою.

— Обязательно, — ответил я подонку, не уточнив сроки и способ. — И да, Гай, кожу с тебя не сдерут, — промолвил я, отложив бумаги и меня обойму.

— Нет! Пощади-и-и!!! — завизжал он, поняв, но сей вопль я прервал выстрелом.

И тут меня затрясло и затошнило. Если жуликов я убил в горячке боя, защищая свою жизнь и Полис, то сейчас я человека казнил. Да, он, покушался на меня, да, ему нельзя было давать трепаться его поганым языком… В общем, всё правильно сделал, заключил я, пользуясь уроками Артемиды для приведения себя в относительный порядок.

Первым делом, относительно придя в себя, я проверил себя. Панцирь пробит, к счастию, по касательной, так что отделался я болезненной царапиной, слабо кровящей. Скинул с себя верх одежды, открыл саквояж, прибрал бумаги. Ну и, благословляя мудрость свою, извлёк аптечку, обработав царапину, что к полусантиметровой глубине жуткой ранище относилось лишь у мужественного меня. Из прорезанной сорочки сотворил тампон, пропитал мазью, да и зафиксировал свежей рубахой. Рубленный панцирь прибрал, по массе причин.

Подумал, умыл рожу и голову в рукомойнике сторожки. Обыскал кухоньку, нашёл масло, пусть и немного, полил им тряпье, расположив его поудобнее. Прикинул путь огня, да и поджёг барахло, покинув сторожку.

Пошёл наискосок к жилой части Рима, пристально вглядываясь эфирным зрением в округу, на тему людей. Параллельно, полу медитировал, полу успокаивал гормональные центры. Всё же. случившееся было для меня не самым приятным, ну и дурной организм тщился меня ввести во всякие, мне неугодные состояния.

Так, поступил я, со всех сторон верно. По службе верно, да и для себя правильно. Оставлять слизняка- проффесора дело дурное, пел бы он про того же Лешего всё, что знал. Не факт, что много, но проверить я не мог. Да и, прямо скажем, после подлого покушения на мою ценную жизнь, хмыкнул я, я его и огнём был вправе сжечь, не то, что милосердно пристрелить. Так что тут верно. С жуликами трегубо верно: бумаги от агентов для меня сопоставимы по важности с жизнью, во время службы.

Да и прямо скажем, упокоив этих жуликов, я спас много жизней их жертв. Спаситель душ, чуть не зажал я, вспомнив ответ люпе. Впрочем, истерику я прервал.

Войдя в город в нескольких кварталах от места, где входил, я в уличной забегаловке, работавшей и в столь поздний срок, потребил чарку отвратительной, но крепкой сивухи. И как седатив, да и запах не помешает.

А через пару кварталов я поймал мобиль, в котором обозначил местом назначения гостиный двор. И чуть не заснул в мобиле.

Так что служитель, узревший мой помятый, благоухающий перегаром помятый лик, слегка ухмыльнулся понимающе: мол, молодёжь без начальского присмотра кутит.

Тебе бы так кутить, хрен римский, злобно думал я, вваливаясь в нумер. Сил хватило лишь на то, чтоб скрыть второй саквояж, да бухнуться, уже без них, на ближайшую кушетку.

8. Извилистая командировка

Наутро я проснулся, проспав не менее дюжины часов, не сказать, чтобы разбитый, но и не блещущий бодростью. Вдобавок, пробудил меня назойливый стук в дверь, так что одетый (хоть и помятый) вид был более чем уместен. Высунув за дверь нумера недовольную морду, я был служителем оповещён, что прибыл курьер, ожидающий меня внизу, корреспонденции служителям передавать отказывающийся, дополнил он.

Ну естественно отказывающийся, мысленно откомментировал я. Дипломатическая депеша, точнее пакет таковых, Лешему, секретность и всё такое. А доглядчику римскому (быть никем иным служитель гостиного двора просто не мог) сиё, не менее естественно, не по сердцу.

Спустившись и прибрав, взамен на роспись и печать, пакет корреспонденции, побрёл я в нумер. Разделся, влез в прохладный бассейн, да и предался мыслям толку философского, на воспоминаниях вчерашних настоянных. Итогом четверть часовых размышлений, было обращенное к потолку: «Это просто пиздец какой-то!»

Придя к этому мудрому выводу, я решил, до поры, на обдумывание забить: сознание штормило, а мозг, заместо помощи, с упорством, заслуживающим лучшего применения, старался воспоминания: стереть, заменить, нивелировать. И лучше пока делом заняться, а уж к разборам полётов вернуться через несколько часов, а то и дней. Когда наиболее ярко- травмирущие воспоминания не забудутся, но потускнеют. Ну а как занятия одарённого, так и наставления Артемиды, сие сотворить позволяли, так что выбрался я из бассейна, полюбовался на царапину, которая жуткая ранища, да и решил, для начала, себя заштопать.

Возвращаться пришлось в тот же бассейн, края дырки ранить вновь, хорошо что моей власти над эфиром на это хватало. А то срезать куски себя, по ране, скальпелем каким… аж передёргивает. Ну а освободив края и нутро от корки и омертвевшей ткани, занялся я рукоделием. Без него, боюсь, шрамина вышел бы совсем непотребным: невзирая на не слишком большую глубину, некоторый излишек плоти (жирок, прямо скажем), растягивал рубец до сантиметровой толщины.

Ну а через пару дюжин минут закончив сие надругательство, полюбовавшись на картину: «утренняя бойня в гостиничном бассейне», я привёл зашитое в порядок, убрался и, со вздохом принялся за корреспонденцию. К «не заслуживающим Лешего внимания» в этот день я был, признаться, излишне ехиден. Впрочем, не намного ехиднее обычного, а Добродум мне на эту тему истерику не закатывал, напомнил я себе.

Так день, не покидая нумера и провёл. Единственное что, после окончания разбора корреспонденции, извлёк из сейфа свой саквояж, отобрал бумаги (из-за которых я героически удушегубил шесть человек, нужно отметить), разобрал барахло, привёл в порядок цербик, да и отложил дырявый панцирь в сторонку.

Вечером заснуть не мог: не помогла ни медитация, ни даже эфирные ухватки. Меня била нервическая дрожь. Решив «эфирного нокдауна» себе не устраивать, полчаса утруждал себя гимнастикой, после чего навернул чарку полынной водки из ледника нумера. А засыпая, выразил робкую надежду, что в привычку подобный способ отходить ко сну у меня не войдёт.

Проснулся сам, уже в сносном состоянии, да и курьера сегодня не наблюдалось, так что углубился я в изучение учебной литературы. А полдень двери нумера были распахнуты обладателем сияющей рожей и благоухающим молодым вином и дымом Добродумом. Бросив взгляд за столик, где валялся пробитый панцирь, я чуть не пережил кризис гендерной самоидентификации: уж больно моё положение смахивало на супругу, поджидающую загулявшего супруга. А в роли сковороди — панцирь, мысленно хмыкнул я, широко улыбаясь начальству.

Оно, знаючи меня, в ответ на кроткую и добрую улыбку явно поскучнело. Ну а я начал речь вести:

— Приветствую, Добродум Аполлонович, поздорову ли будете? — лучился улыбкой я.

— Поздорову, благодарю, — с подозрением воззрился на меня Леший. — А у вас, Ормонд Володимирович, как дела и служба?

— А обеспечьте приватность беседы, бесценный Добродум Аполлонович, — улыбнулся я столь ослепительно, что наверное вышел перебор: начальство аж передёрнуло.

Впрочем, эфирное воздействие подобное нашей прошлой беседе Добродум сотворил и с мордой внимательной и серьёзной уставился на меня. Я же, несколько смирив желания ехидно поглумиться, выдал информацию серьёзно:

— Гай Вермис из списка, могильщик. Пребывал в компании неустановленных лиц, высоковероятно татей. Установить связь его с последними, в силу подробной и обильной информации предоставленной перед заданием не удалось, — всё же затернился я. — При выходе на контакт, предположительные тати потребовали всё имущество, за исключением носильной одежды. Имея отчёты от трёх предыдущих агентов, нашёл последнее невозможным. Пятеро татей убиты. В процессе борьбы Гай Вермис предпринял покушение на мою жизнь, исподтишка. Убит мной, как и тати. Сам я получил лёгкие ранения, — с этими словами я поднял и брякнул на столик зияющий дырой панцирь. — Один из татей был практикующим одарённым.

Рожа злокозненного Добромира по мере короткого рассказа всё более радовала моё доброе сердце, как выпученными глазами, так и приоткрытой пастью. Впрочем, по окончании короткого отчёта он встряхнулся и затребовал подробности, в который я его и просветил.

— Так, Ормонд Володимирович, давайте, для начала, вы мне скажете, как вы сами? Всё же, людей вам убивать не доводилось, да и что за ранение? — покосился он на панцирь.

— Терпимо, спасибо Артемиде Псиносфеновне, — ответил я, расстёгивая рубаху. — Ну и царапина, — продемонстрировал я шов, тут же эфирно проверенный.

— Да, почти царапина, повезло. Дурно всё это, — задумчиво пробормотал он.

— Что агент предал? — уточнил я.

— Да нет, это-то нормально, точнее, случается и не сказать, чтобы редко. Одарённый, — хмуро протянул Добродум, что и до меня донесло некую истину. — Ладно, по прибытии проверит ваше состояние Артемида Псиносфеновна, раз уж ей «спасибо», да и к терапефту обычному зайдёте. Испытательский срок у вас завершён. Поздравляю действительным секретарём и квестором, Ормонд Владимирович, бумаги оформлю по приезду, — дежурно пробормотал он, явно пребывая мыслями не тут.

И вот в чём дело. Одарённый-преступник, причём не разово, а явно член преступной организации. Дело немыслимое, нам это, банально, не нужно. Таковой, как «бак с горючим», заработает более, пальцем не шевеля, без риска. Есть варианты, но напрашивается в первую очередь самый очевидный вариант:

— Мыслите, был это политик римский управы тайной? — уточнил я.

— Напрашивается, но маловероятно. Я бы с вами в таком разе беседовал в карцере, возможно, из соседней каморы. Уж персоной нон грата меня бы объявили. Что тайная миссия, могу поверить, но без прикрытия… Нет, невозможно! — отмахнулся он.

— Но тогда, у них в трущобах выходит настоящая клоака, — заключил я. — Как сие возможно, помыслить трудно.

— Да уж, выходит что так. Дождутся римляне второго Нерона, только из плебса, — хмыкнул он. — Это выходит… сколько ему годков-то было, вы не упоминали? — решил уточнить он.

— Между тридцатью и сорока, не более и не менее, — ответил я. — И он выходит, гимназиум не кончал, проверки не получал…

— А значит, родился в трущобах же. Полис в Полисе, — хмыкнул Леший. — Впрочем, будем думать что с сим делать, точнее, какую позицию занимать. Вряд ли таковых много, Управы римские хоть и ленивы, но крупное явление преступных одарённых не пропустили бы. Да, отчёт составьте, максимально подробный. Можете не составлять, — ехидно взглянул он на дёрнувшегося меня, — только я вас от бесед с лицами заинтересованными ограждать в таком разе не буду.

Ну да, сгноят всякие причастные и не прочие товарищи на допросах, изящно названных беседами. А вообще, включив в мозги (не в последнюю очередь из-за злоначльственного присутствия) у меня выходила неважная картина «римского бытия». А именно, Полис с преступниками, например, в шайках, борется непримиримо, а о термине «организованная преступность» политики даже и не слышали.

И вопрос тут вот в чём: педагогика в полисе построена на высоком уровне и человек, неважно в каком качестве, место в социальной структуре занимает. Хочешь просто жить — путь тебе в подданные, получишь возможность, не слишком перенапрягаясь, вполне достойно существовать. Горишь желанием «сделать лучше», причём, неважно, себе или всем окружающим — иди в граждане, возможности будут и к тому, и к тому. Не желаешь ничего делать, или решать — есть путь раба.

Система более-менее устойчива, соответственно преступники, в большинстве своём, психически нездоровые люди, потому как здоровым представляется достаточно путей для самореализации. Но дело тут вот в чём, недовольным быть свойство человека, всегда «что-то не так, чего-то не хватает». А систематизированная и организованная преступная группа становится раковой клеткой: она ухудшает жизнь массе людей, стимулируя рост недовольства. Недовольные люди приходят к выводу, что «все им должны» и… становятся преступниками. Безусловно, не все, но организованная преступность создаёт среду, в которой преступники воспроизводятся, для оного воспроизведения благоприятную.

— И какого лешего эти трущобы вообще терпят, — пробормотал я себе под нос.

— Структура Рима такова, что менять что-то местные политики видят опасным, — ответил Леший. — Это и на жителях отражается, этакий «застрявший в истории» Полис. Уже с сотню лет, с учётом разработок биологов, Рим может себя прекрасно обеспечивать, например. Либо разрастись и заселить трущобы, но детей мало, приток наделения идёт от «недовольных» из других Полисов. А к самообеспечению у римлян нет стремления, скорее тому сопротивляются. Ладно, Ормонд Володимирович, собирайтесь. Я же с добытыми вами бумагами пока ознакомлюсь, — направился он к сейфу, — да и отправимся домой.

— Неделя же? — уточнил я.

— А зачем нам тут неделю пребывать? Вопросы посольские решены, соответственно, ничего нас тут не держит, — озвучил Добродум. — А вообще, ваша претензия, об информированности вас на тему агентов, имеет обоснование. В рамках Рима, — уточнил он, — да и есть несколько близких по бардаку Полисов.

— И каких же? — заинтересовался я.

— В основном заокеанские Полисы, кто их основал, сами знаете, — на что я покивал, в основном молодежь, с не самым лучшим образованием и мыслями что «они знают как лучше». — Ну вот и творится там, хотя, нужно отметить, далеко не везде, бардак почище местного.

Собственно, собирать-то мне особо ничего не надо было, тут скорее Добродума, погрузившегося в бумаги, ждать пришлось. Так что пробежался я по лавочкам гостиного двора, накупив гостинцы родным, да и отправились мы с Лешим в воздушный порт. И довольно любопытным был способ, которым мы добрались до Вильно: Добродум нанял небольшой курьерский самолётик, на четырёх человек, практически без груза.

Меня сначала удивил, даже несколько насмешил вид серповидных, многолопастных пропеллеров. Однако, доставил сей самолётик нас в Вильно за три часа, что, учитывая расстояния, выдавало скорость ели не фантастическую, то крайне высокую, как мне ранее казалось, для винтовой авиации недостижимую.

В самом же Вильно, тотчас по прибытии в Управу, Добродум осуществил свою угрозу, то есть призвал Артемиду и отдал меня ей на растерзание. Растерзание проходило в тёплой, дружеской обстановке, в трапезной Управы. И, кстати, демонстрируя высочайший профессионализм гетеры, никак не касался происшедшего: просто беседа на отвлечённые темы, вроде той же истории и диплициклов, знакомство с которыми Артемида явила отнюдь не поверхностное.

И лишь её же наука и пристальное вдумывание позволило в части, абсолютно невинны вопросов, выявить диагностический подтекст. Причём уверен, что лишь в малой доле их. А по окончании трапезы, Артемида поставила вердикт, что жить буду. А насколько недолго и хреново, зависит от меня.

— И учтите, Ормонд Володимирович, эмпатия у вас ослаблена. Что, в текущих реалиях вам благо, но знать, обращать на это внимание и, при нужде, нивелировать последствия вам надо, — подытожила гетера перед прощанием.

Возможно и так, рассуждал я, распрощавшись с дамой и бредя, направленный злонравным Добродумом в близлежащую лечильню. Жизнь Ормонда, самограниченная в социальных проявлениях, развитой эмпатии не способствовала. А Мир Олега тем более, дегуманизация там проблема не только «правящих кругов».

Впрочем, ослаблена, не значит отсутствует, до патологий не дотягивает. А эффекты оной, имеют как отрицательные, так и положительные моменты. Но про внимание Артемида верно сказала, подытожил я.

В лечильне же осмотревший меня терапефт (за счёт Управы), совершил над рубцом эфирное воздействие, да и обозначил необходимость показаться перед ним через седмицу. Тут, кстати, сыграло роль эллиническое отношение к красоте телесной в Полисе: губы на пол лица не надуют, но очевидные изъяны внешности понимались болезнями излечения требующими.

Отчитавшись перед злонравным начальством о деяниях своих, я был с миром отпущен, аж на трое суток. Это, выходит, ежели я, например, голову потеряю, мне седмицу отдыха предоставят, не менее, оценил я.

Впрочем, время было уже совсем позднее, так что я, переночевав, с раннего утра отправился к родным. Одарив гостинцами, моя загадочная персона бровями шевелениями и видом загадочным отца от поездки по делам отвратила, так что дела были сброшены на старшего братца, а меня Володимир завёл в кабинет, усадил и требовательно уставившись вопросил:

— Что сказать хотел, Ормонд?

— Слышали ли вы, отец, о новинке воздухоплавательной, супницы некие, появившиеся лет пять назад? — вопросил я в ответ.

— Слышал, да негодящее дело. Дорого, да и скорость невелика, — отмахнулся Володимир, снисходительно уставившись на меня, да и откинулся на спинку кресла.

— Невелика, говорите, — протянул я. — Вот только в Рим я попал за ночь. И совершает Спорый, аэростат, на котором я прибыл, рейс от Вильно до Рима за сутки. При учёте разгрузки, притом. А везёт он тысячу четей, — веско подытожил я.

— Погоди, погоди, — нахмурился отец. — А не ошибся ли ты? Приглашал меня Всеслав Ложка, академик наш, на демонстрацию, припоминаю. Энас был, да говорил, что негодящая задумка.

— Прототип небось был, — высказал предположение я. — Либо денег не хватило, либо специально скрывал, желая сливки снять. Странно, но ежели учёный в партнёры дельца хваткого заимел, вполне возможно. Полис в торговлю сверх нужного не лезет, а ныне выходит, что снуют эти супницы не первый год по маршрутам дальним. Скорость у них около двухсот вёрст в час, расходы на топливо — слёзки. Вот и посчитайте, отец.

Нахмуренный Володимир погрузился в расчёты, а по мере их ощутимо мрачнел. Очевидно, что «ложкина компания» не то, чтобы скрывала, просто подобрала такой вариант торговли, чтобы местные купцы просто не замечали её. Но шила в мешке не утаишь, соответственно развитие сей техники ознаменует новую эру грузовых перевозок. Все достоинства транспорта наземного пропадут, отдав ему роль работы «в окрестностях Полиса». А всё что сверх — ляжет на тарелкину тягу, чистая выгода.

Наконец, нахмуренный Володимир открыл шкап, достал некую папку с бумагами, почитал. Совершил звонок по фони, интересуясь расценками. Уставился на меня, привстал, да и поклонился, не в пол, но довольно глубоко.

— Благодарствую, сын, что не забыл семью и дело семейное. Не знали толком, да и не задумывались. Могли таким образом до разорения полного дойти, ко времени должному, — выдал он.

— Ну, несложно сие мне было, — несколько смутился я. — Вот ещё что, отец, пришла мне идея, — сделал паузу я, дождался одобрительного кивка и продолжил. — Ежели в супнице той, вместо лепестков гондолы грузовой приспособить пол надёжный, с прозрачными проёмами, да каюты пореспектабельнее сделать….

— То долю, между самолётами быстрыми, да аэростатами роскошными урвать можно, — сообразил отец. — Дельно, вот только дело-то незнакомое, — констатировал он, на что я плечами пожал — о семье заботу проявил, сообщил, что знал, а дело дальше не моё.

А вообще, рассуждал я, уже покинув отчий дом, борьба с " сверхбогатством " в Полисах построена на диво разумно. И не столько даже в " сверхприбылях " дело, они дело такое, ситуативное и налогами решаемое. А именно консолидации в одних руках излишних сумм. Дело-то не столько в том, что «жалко», просто деньги Полиса не резиновые, никто «печатный станок» не включает, зачастую дефляция наблюдается. А после скопления прибылей в одних руках, пусть и прибыли не сверх, определённая сумма начинает «исчезать» из экономики города. Не наест и не нараскошествует оборотистый купчина столько, сколько получать будет. В дело вложит — так опять же, от дела оного лихва ему пойдёт, увеличивая конечную сумму прибыли, выводя её из экономики Полиса.

Ну а если копит, в других Полисах тратит, или дело открывает — это уже вопрос непринципиальный. Из ограниченного финансового благосостояния Полиса сумма уходит, понижая купно благосостояние прочих жителей, не участвуя в экономической жизни.

А основой этой борьбы был «налог на наследство». Хоть наизнанку вывернись, но мытари извернутся, проверят, да и отнимут при передаче до восьмидесяти процентов наследуемого. Да и собственное дело наследователя (если имеется) проверят, да в наследство, буде так будет, зачтут. Вроде и раздражать должно, мол, как же так, для детушек. А вот для социума выходит благо: то же наше семейство в торговле три сотни лет подвизалось, каждый новый глава семьи начинал в условиях стеснённых, талантом и оборотистостью благосостояние поднимая.

Что и семье на благо: не было негодящих, ленивых глав и прожигателей. Да и Полису пользу несло: товары доставлялись, быстрее, качественнее, дешевле. Повышая благосостояние жителей в целом.

Хотя, к самому «институту семьи», нужно признать, философия Полисов относилась не слишком тепло. Не гнобила, но и не поощряла: желают разумные совместное хозяйство вести и детей воспитывать, никто препятствий не учинит. Но и ответственности с них, за ошибки, просчёты и преступления никто не снимет. Собственно, прикидывал я, второй шаг пути «единого человечества», первый же с «я» на «семья». А в Полисе, семья до оного и разрасталась, в идеале, конечно, но всё равно, довольно близко.

Так, за мыслями философическими о природе Мира, да штудиями своими (похоже что пожизненными, что, по совести, скорее радовало), провёл я отведённые мне «дни свободы». Явившись же к злонравному Добродуму на расправу, я, закономерно, был обрадован работой тяжкой, причём морда начальства змейская выражала предвкушения моих неисчислимых страданий и возмущений.

— Вот, таким вот образом, Ормонд Володимирович, — ехидно витийствовал Добродум, поведав, что я теперь «курьер и ВрИО».

— Ну, сие известно мне давно было, — с улыбкой светлой ответствовал я. — А что ранее не поведали, так возраст у вас, Добродум Аполлонович такой, — сочувственно покивал я антикварным мощам начальства. — Впрочем, вопросы у меня есть чисто технического толка, — деловым тоном продолжил я, пока меня на хрен не уволили, а то подёргивающееся веко Лешего на это намекало.

— Задавайте, — буркнул уязвлённый Добродум.

— Средства достижения Полисов, снабжение и прочее. Каковые ресурсы управа мне в решении дел… — недоговорил, но отчётливо намекнул на «ваших», — представит?

— От дела зависимо, сроков, важности. На самолёт личный и дюжину секретарш весёлых не рассчитывайте, — пытался отыграться злонравный начальник.

— От вас, Добродум Аполлонович? — аж изумился я. — Так был я у медика недавно, да и Артемида Псиносфеновна проверяла, — ехидно напомнил я.

На что леший злокозненный мне папку всучил, да из кабинета выпроводил. Ну, полноценная трудовая деятельность началась неплохо, заключил я, с всученым мне ознакамливалась. И выходило, что Леший мне всё же гадость учинил: Полис не один был, а несколько. И хоть задача состояла во всего лишь передаче ряда бумаг «из рук в руки», как пугательно уведомляла папка, да и Полисы относительно близлежащие, мотать меня должно по траектории сложной и хитро вывернутой. Невгин, Маладзечно, Воранава, а вдобавок, Ковно. Всё вроде и недалеко, но выходил этакий полукруг на восток, притом что Ковно совсем на запад. И сроки не сказать что щедро отпущенны, заключил я уже в библиотеке Управы, затребовав себе карту. Сами-то Полисы я знал, но вопрос дорог был неизвестен. Хотя, со столь злокозненным начальством, мне не помешает не диплицикл, а самолёт лёгкий.

Впрочем, на таковой у меня денег не наберётся, так то надо думать, как до целей моих добираться. Ну, положим, с Ковно понятно, в этом случае воздухом, причём, наверное, в последнюю очередь, из Невгина. Бес знает, есть ли рейсы между ними, но арендовать лёгкий самолёт придётся, да и претензий в «растрате» мне никто не предъявит: уж больно сжатые сроки.

А вот от Воранава на юге, до Невгина на севере, через Младзечно добираться землёй надо. Тоже вопрос, как? Диплицикл, конечно, романтика и всё такое, но я себе зад собью, невзирая на гладкость трактатов. Да и вопрос пейзан всяческих, не вполне ясный. На караваны-то без охраны и яровиков или паровиков они временами нападают, это факт, в семействе моём известный. Но вот с путником одиноким неясно. Вроде и не тати озверелые какие, а вроде и шут знает.

Поняв, что вопрос сей требует разъяснений, после некоторого обдумывания, решил я навестить предшественника моего, Младена. Пусть не самый приятный человек, но таить важные знания не будет. А уж там посмотрим, трясти ли из Серонеба Васильевича гаковницу скорострельную, или бонбами ручными обойдусь, хмыкнул я.

Да и вообще, по всему выходит, что опять злонравный Леший мне проверку учиняет, думал я по пути. Уж не знаю, на кой бес это ему, но мнится мне что с частью, если не со всеми, доставками курьеры управы бы справились, исправно по полисам путешествующие на попутках воздушных.

В ведомстве, подчиненному моему предшественнику, орднунг творился столь образцовый, что закралась у меня мыслишка Младена как-нибудь извести. Уж больно застроенные были сотрудники, так что избавление от чудовища формализма, Младеном рекомого, виделось не столь преступлением, сколько актом человеколюбия. Впрочем, по здравому размышлению, решил я путь душегубца себе не торить, глянул жалостливо на чиновников тихих, посочувствовал им мысленно, да пред очи Младена явился.

Последний, мордой своею заносчивой меня впечатлять тщился с минуту, но не преуспел, после чего сообщил, что пользовался в путешествиях своих попутной авиацией. Кроме случаев сочных, отдельно оговариваемых. с транспортом под них выделяемым. Чего и мне желает, вместо глупостей мной удуманных. Так что распрощался я с Младеном в твёрдой уверенности, что леший, злокознен, злонравен и глумливую проверку мне учиняет.

Потому как нет между Полисми столь активного воздушного сообщения, чтобы в срок оговоренный уложиться. А бумаженция денежного довольствия лишь один перелёт прямой аренды покроет, что меня к диплициклу возвращает, тут даже мобиль не арендуешь, что с возницей, а уж тем более без.

Ну и леший с ним, расстояния не велики, снаряжусь, да и доставлю всё в срок, решил я. Впрочем, гаковницу мне жадина-Сребронеб опять не отжалел, даже папкой с листами помахивание не помогло. Разтрясся он лишь на пару бонб ручных, и то лишь после часа взывания к совести гражданской и нудежа. И выделил их в стиле «на, только отстань», жадина скупердяйская, негодовал я, снаряжаясь в поход.

Эфирострелы прихватил, панцирь новый, выданный взамен старой безропотно, что хоть в чём-то жадину складского оправдывает, надел, да и отправился в Воранава.

По дороге, несколько смирившись и отойдя от всеобщего гадства, змейства и прочих нехороших качеств, я с положением смирился, даже от дороги начал известное удовольствие получать: поля, стада всяческие пасутся, солнышко светит. И колдобин не намечается, так что лепота, не сказать, чтобы полная, но вполне чувствительная. Да и, прикинул я маршрут, ежели задержек не учинится, то могу в пару дней управится, даже до срока отмеченного.

Доехал до заставы милитантов с владениями Полиса Воранава, который, по предъявлении бляхи посольской, преодолел (к своему некоторому удивлению), без расспросов с пристрастием и досмотров каких, я несколько напрягся: чай, пейзане «наши», изредка видимые, бессребреники и милые люди. А вот импортные все поголовно тати, душегубы и личности, со всех сторон неприятные. Не факт, конечно, но ожидать такового стоит, как и к оному готовится.

Однако опасения были если не беспочвенны, то в какие-то меня противные деяния противных пейзан «не наших» не вылились. Несколько встреченных, явно преступных типов из пейзан проводили тихо шелестящий диплицикл взглядами, один даже клешнёй своей злодейской помахал, несомненно тая коварный план меня поймать, обездолить и пустить на удобрения.

Да и патруль милитантский, мной на подъезде к Полису встреченный, злодейств, к удивлению не учинил, а водитель паровика военного даже лапой изволил мне помахать.

Были мысли, что бдительность усыпляют, злодеи импортные, но по здравому размышлению я решил несколько расслабиться, а то накрутить себя мог до того, что поприветствовал бы, положим, парочку какую, в придорожных кустах любящуюся, за стоны неуместные бонбой. Вопрос же «хто тут?» опосля её задав.

Застава на въезде в полис встретила меня местными милитантами, на бляху прореагировавших сообразно коллегам своим, да ещё и дорогу до Посольской Управы указавшие.

Проехав до Акрополя по Полису-соседу, отличий стилистических или архитектурных я не углядел. Да и люди, в целом, были ликами и типажом схожи. Акрополь же вообще, один к одному, за исключением типа зданий. Посольская Управа, например, в которую вёл мой путь, более Большой театр напоминал, как портиком входным, так и основным зданием, прямоугольным. Да и венчал его скатный антаблемент, без колонн, впрочем.

Проникнув внутрь, я представился, бляху продемонстрировал, но был проверке подвергнут более пристрастной, что и логично. А после предъявления грамот, меня некий служитель до адресата и сопроводил. Передав пакет, я вознамерился отклоняться, но был остановлен:

— Отобедать не желаете, Ормонд Володимирович? — вопросил меня пожилой дядька, без усов, со шкиперской бородкой.

— Благодарствую, Мстислав Лихоимович, — ответствовал я. — Но труды мои не завершены, так что ждёт меня дорога.

— Весьма похвально, — покивал дядька, — Счастливого вам пути, в таком разе.

— И вам счастливо оставаться, — ответно послал корреспондента я.

А на выходе до меня достигло бормотание вполголоса: «вот откуда такие юнцы берутся? Упорен, трудолюбив, явно в службе рьян… Не то что мои олухи…», философически вопрошал у потолка посольский чин.

А не гадок ты, потому что, непременно злокозненен и не злонравен, да и вообще не гадкий леший, мысленно ответил Лихоимычу я, спускаясь к диплициклу.

Местные политики коня моего железного не свели, чего я втайне опасался, так что оседлал я его и направился в полис за номером два моего списка, Млаздечно.

Полис я покинул без забот, а вот в дороге случилась не то, что авария, но неприятность. А именно, налетел порывистый, шквалистый ветер и из каких-то недр небесной канцелярии принёс весьма поганого вида, мокрости, а главное — температуры дождь. Холодно, девица продажного поведения, констатировал я, слегка подмоченный на обочине. Древо мной облюбованное защиту давало весьма условную, но лучше, чем ничего, а я пребывал в сомнениях.

Просвета в свалившихся на мою персону тучах не наблюдалось, похолодало градусов до дюжины. Ежели я путь продолжу, по мокрой брусчатке, то авария может учиниться и в самом прямом смысле, да сколь бы неспешно я не ехал, простыну непременно. С другой стороны, торчать под древом этим мне тоже не резон: пусть и не быстро, но тоже намокну, продрогну и заболею. Да и вообще, смех смехом, а и помереть от холода можно, промокнув и переохладившись, как не абсурдно сие в начале сентября.

Так что, выходит, надо мне ехать, неспешно и аккуратно. Потому как мокнуть и простывать на месте, гораздо глупее, нежели творить это по делу. А выбора у меня и наблюдается, печально заключил я. И вот, только я вознамерился последовать своему скорбному пути, как к дереву моего пребывания подкатил велосипед, с парнем, примерно ровесником. Нахлобучен на него был свободный капюшонистый плащ, объект, на текущий момент, моей жгучей зависти, да и укоров себе. Вот стоит-то небось, ежели не копейки, то вполне подъемно, мог и подумать, мысленно стучал я себя по бестолковой башке.

Тем временем, тип в плаще окончательно приблизился и, слегка поклонившись, выдал:

— Поздорову вам, путник. Звать меня Родослав Бульба, наследник почтенного Изяслава Бореславовича Бульбы, — произнес ровесник с таким пафосом, будто представлялся наследником Цезаря пред Сенатом.

— Ормонд Володимирович Терн, посольский служащий, — не стал я с одной стороны скрывать своей природы, но и мудро не уточняя «а с какого я Полису-то».

— Ормонд Володимирович, почтенный отец мой вас углядел и приглашает переждать ненастье в нашем особняке, — выдал сей Родослав из рода всяческих — славов.

— Признаться, Родослав Изяславович, планировал я продолжить путь свой, — решил не связываться с " пейзанским гостеприимством» я.

Ну реально, этот паренёк один, не агрессивен, скорее доброжелателен. Да и «по отчеству» ему мёдом по сердцу, аж надулся. И в округе никого нет, злоумышляющего. Но вот ехать в подворье какое, пейзанское у меня желания точно нет.

— Не годно это, — помотал собеседник башкой под капюшоном. — Ливень лишь усилится, да и хляби как бы не до завтра разверзаться будут. Так что не обижайте отказом, да и о себе подумайте, — довольно резонно озвучил вьюнош.

Это да, оценил я всё усилившуюся капель. Вот незадача то, но видно и вправду гостеприимством придётся пользоваться. Во-первых, я таким макаром реально помереть могу, по дури своей. Во-вторых, хоть и безоговорочно доверять нельзя, да и ушки на макушке держать надо, но всё же вероятность поголовной пейзанской кровожадности и душегубства крайне мала. Да и в-третьих, ежели я второй пункт исполню, то и при злокозненности опасность не столь велика. Я одарённый, оружием обвешенный (недостаточно, посетовал я о зажиленной скорострельной гаковнице), а одарённые среди пейзан… А вот шут знает, а я нет. Есть они или нет их. Прискорбно мало я о бытии «вне Полисов» осведомлён, а гимназиум такового и не давал.

Но в любом случае, мне мокро, холодно, а предлагают тепло и сухо. И гордо помирать к бесам я не собираюсь, заключил я, принимая приглашение. Родослав на это кивнул, велосипед оседлал, да и поехал вперёд, а я за ним. Промок до костей, хорошо что пейзанское обиталище было недалеко, полверсты взад, да с версту от тракта.

И, кстати, назвать «избой» сии хоромины язык бы не повернулся. Здоровенный особняк, частично деревянный, не считая окрестных хозяйственных построек немногим ему в размерах уступающим. Полагаю, сараи для техники да хлева-зверинцы, а сам особняк был раза в полтора поболе, чем наш, Тернистый.

А после входа на меня накинулась полненькая и приглядная молодуха, лет чуть за двадцать, с оханьями и причитаниями принявшаяся меня разоблачать, на что провожатый взирал с ухмылкой добродушной. Впрочем, когда руки свои она к перуну потянула, я её отстранил, эфирострел с кобурой снял, да и положил на приступок недалече, как и папку, цебрик да обоймы запасные. Девица замялась, но её прервал голос.

— Оставь, Ванда, служебное сие у гостя, — раздался бас и явился дядька, лет сорока на вид, гладко выбритый, в компании девицы, лет девятнадцати, одетой явно «побогаче» встречающих.

— Отец мой, почтенный Изяслав Бореславович Бульба, — изрёк мой сопровождающий. — А так же сестрица моя, Ксения Бореславовна. Ормонд Володимирович Терн, политик посольский, — отрекомендовал он меня родным.

— Добро пожаловать, Ормонд Володимирович, в дом наш, — выдал дядька. — Банька нагрета, так что не сумолевайтесь, разоблачайтесь да отогрейтесь. А после по снедаем, да побеседуем. Нечасты у нас гости, — улыбнулся он.

Ну, в целом, не помешает, решил я, разоблачился, да и последовал хлюпая ногами мокрыми за Вандой. Благословляя папку водонепроницаемую, а то довез бы я послания в виде каши бумажной. На вес их адресатам отмеривая, ухмыльнулся я. Вообще, несколько я успокоился: одарённых в немалом числе эфирных возмущений в округе не наблюдалось, так что всё не столь страшно. А травить меня… ну, скажем так, этика славская травлю гостя чуть ли не за тягчайший грех почитала, тут тать безжалостный и то подождёт, пока гость дом покинет, только потом по маковке отоварит. Не гарантия, конечно, но наука Артемиды в лицах встречающих точно коварства и злостности не выявила, скорее интерес доброжелательный. А в лицедейство злонравное высочайшего уровня этих аграриев я не верю. Так что отогреюсь, перекушу, да подожду. Может ливень кончится, да и избегу я ночёвки. Ну а нет, так нет, всё одно деваться, кроме как под ливень некуда.

Попарившись и помывшись, был я в тёплый халат облачён, да и препровождён в трапезную, где пребывало всё семейство. Провожатый мой вид имел несколько потерянный, но не огорчённый, радостный скорее. Сестрица его несколько взоров исподтишка на меня бросила, а сам отец семейства довольно восседал во главе стола и с улыбкой предложил угощаться. Трапеза была обильна, да и прямо скажем, вкусна. А после чая нас покинул Родослав, да и сестра вскоре упорхнула, так ни слова не сказав.

— Не откажитесь старика беседой развлечь, Ормонд Володимирович? — вопросил, поднимаясь Изяслав. — Да и медку нашего, семейного отведать, — улыбнулся он.

— Беседой не откажусь, — ответствовал я. — А вот с хмельным увольте, Изяслав Бореславович, не любитель.

— Значит чайком развлечётесь, али кофием, — заключил он, жестом приглашая меня за собой.

— Кофием развлекусь, вот только и к вам вопросы имею, — озвучил я, пояснив на вопросительный хмык. — Я, признаться, прискорбно не информирован о жизни аграрной. В гимназиуме нам по биологии знания давали, о важности, отборе, селекции, но вот о бытии аграриев я почитайте и не знаю ничего. Да и перемещаюсь в основном воздухом.

— А с какого вы Полиса, Ормонд Володимирович? — ак ни в чём не бывало вопросил Изяслав, а на моё несколько дёрганое движение ухмыльнулся. — Да ясно же, что не из Воранава, вас бы Родослав по гимназиуму бы признал.

— Вильно, — ответил я, получив в ответ кивок. — Гимназиум? Я, признаться, мыслил что на домашнем обучении вы.

— Поведаю все, — ухмыльнулся Изяслав. — Вы, видно, вправду из гимназиума не так давно, али землю не топтали, на воздусях пребывая.

И привёл меня в изрядный кабинет на третьем этаже, заставленный массой книг, с широкими окнами, перед которыми располагался телескоп.

— Им вас и узрел, — покивал аграрий на мой вопросительный взгляд. — В ненастье да во время отдыха округу наблюдаю.

А после, когда я вооружился кофием, а он кружкой с медовухой, расспросил меня дядька о новостях, да Полисах иных. Я, подумав, поведал о Риме, что в моём багаже знаний было наиболее интересным. Изяслав покивал, похмурился, в местах должных.

— А теперь и моя очередь. Ну, мне не в тягость, поговорить люблю, чада от бесед моих на сеновале спасаются, — добродушно пробасил он.

И поведал он мне такую любопытную информацию: от сёл и прочих поселений идёт постепенный отказ уже лет сто пятьдесят как. А аграрные добытчики, ныне, это фермеры, как мой собеседник. Причём, мало того что все дети обучаются в гимназиуме Полиса, как и хозяин дома, так ещё и знаний имеют немало и уважения заслуживающие. Потому как, собеседник мой и агроном, и ветеринар, и медик в мере малой. Управляющий, да и психолог. Потому как большая часть работников, причём в основном осуждённых, это рабы полиса, выкупленные из такового состояния.

— И как, нормально работают? Не ропщут? — уточнил изумлённый я.

— Так не душегубцев я подбираю, да и беседу с каждым имею, не по одному часу, — ответствовал дядька. — А жизнь у ни тут не дурна: трудится хоть и надо, но всё ж с техникой больше, да и сам я понимаю, что до крайности и недовольства доводить нельзя. Так что, почитайте, здесь они более обеспечены да волей наделены, нежели в Полисе бы были.

И вот выходит, что обеспечивают эти «рабские» плантации Полисы едой всяческой. Разговорившись, я полюбопытствовал, а как с нападением на караваны купеческие. На что собеседник мой сотворил вид одновременно непричёмистый, да ещё невинностью оскорблённой припорошенный.

— Полно вам, Изяслав Бореславович, из купеческой семьи я. Да и не обвиняет вас никто — может слыхали что, от шурина свекрови золовки какого, — откомментировал я.

На что собеседник, пару мгновений подумав, выдал, для начала историю обретений знаний. С его слов выходило, что связь он с поведывавшим имел столь отдалённую, что менее чем неандертальцем сей повествователь был не мог. Ну и после преамбулы рассказал, что чинят караваны купеческие немалый убыток и разорение. Не все, но есть гады преизрядные, живность потравившие и винится отказавшиеся. Как по мне, вина сих негодяев была в переезде цыплёнка какого, а то и курицы престарелой. Ожидающей в хлеву свидания костлявой, но направленной туда до срока, гудком ли хлопком караванным. Впрочем, пусть их, мысленно махнул лапой я. Тут уж точно ничего не сделаешь, а к путникам они, по всему вполне добры, подобрее чем «грызущиеся» Полисы, выходят. Может, обманываюсь, но по всему так выходит.

А на вопрос о «мифических» бандитах, Изяслав челом потемнел, встал, извлёк из комода папку, да и шлёпнул на стол.

— Вот, полюбуйтесь на «мифы», Ормонд Володимирович, — довольно едко бросил он. — Был пять лет назад сосед мой, да и родич дальний, да нет его более.

Всмотрелся я в фотографии в папке и передёрнуло меня малость. Уж очень запечатлённая расчлёненка поганой была, бережной к жизни умучиваемых, садистская до тошноты.

— Это… до откуда в Полисах ТАКОЕ? — несколько на эмоциях воскликнул я, реально задетый. — Ну понимаю, головой скорбные, не всегда их выявишь. Но тут десятки…

— Два десятка с лишком, в шайке поганой было. Милиция отловила нелюдей, да огнём сожгла заживо, — откомментировал Изяслав. — И это хорошо, что лесов у нас немного, на восток ироды таковые куда как чаще лютуют.

И поведал он такую вещь, а частью я сам догадался, что невзирая на все достоинства, Полисы не идеальны, да и работу осуществляют люди, с ошибками закономерными. И вот, бандиты такие, кстати к караванам и не подступающие толком, эта этакая «кочевая выбраковка» педагогики и законов Полисов. Выходило их немного, по сравнению с населением Полисов так и смешно, но были они. Садисты патологические, маниаки, да и в целом, личности умом хитростью звериной не обделённые. И мрази последние. В Полисах их за дела ими потребные изловят быстро, вот и скитались таковые шайки по миру, на хутора аграриев да путников одиноких нападая.

Ну а что немного их — то жертвам ихним не облегчение. Хотя в дороге встреча с таковыми к нулю близиться, особенно в осени, как сейчас.

— Я фотографии сии храню, да рабам показываю, дабы случись что, за оружие брались, да отбивались с нами купно, — вполголоса поведал Изяслав. — А те, что были у Милослава, сыску согласно, помогали иродам. Впрочем, сами как хозяева и закончили, — потыкал он в папку.

Но, тема неприятная через некоторое время забылась, так что пробеседовали мы с Изяславом, с перерывом на трапезы, до вечера. Дядька он и вправду оказался эрудированным, неглупым, охочим поговорить. Ну и «эффект попутчика» над нами обоими довлел, к известной открытости располагая.

Например, эфирное радио, эфирофон, было широко распространено среди аграриев, причём не столько «на помощь позвать», сколько для общения. И были дружбы, игры различные если не через пол мира, то близко к тому. Были эфирофонщики-любители и в Полисах, но не столь распространены, благо для досуга им был выбор гораздо больший. Что, к слову, создавало в Мире Полисов четвёртый класс, несколько более интернациональный, невзирая на близость к Полисам, нежели граждане и подданные.

Да и много таковых мелочей поведал, вроде и не важных, да и не скрываемых, но тем не менее широко не известных.

Дождь же тем временем лил, то затихая, то усиливаясь, так что ко сну, в каморке, которую на две трети занимало шикарное ложе, с не менее шикарной периной, я направлялся хоть и не беспечный, но и не готовый стрелять на любой звук.

Что, к слову, мою ночную гостью и спасло. Впрочем, то что гостья — именно она, я в первый момент и не знал, просто из дрёмы меня вырвало поскрипывание двери. Рука рефлекторно скользнул под подушку, к цербику. Но фигура, не видимая во тьме, но прекрасно эфирно ощущаемая, без резких движений скользнула под одеяло, нащупала уд, да и стала его с очевидной целью оглаживать.

А почему бы и нет, разумно решил я, ощупав достоинства фигуры, которые меня вполне устроили. И любились мы не раз и не два, причём любовница моя и умением обделена не была, да и страстью. Правда молчала, даже постанывала без голоса, да и целоваться не желала, при том что в ласках различных мне не отказывала. А перед уходом, всё же поцеловала в уголок рта, да и на ухо шепнула: «спасибо».

Всегда пожалуйста, мысленно ответил я, в некоторой растерянности, хоть и не без закономерного удовольствия валяясь во тьме. И ведь бес поймёшь, кто это был из девиц мной видимых, а может вообще раба какая. Да и бес с ним, будем считать это пейзанским гостеприимством, заключил я, задрёмывая.

На рассвете же меня пробудил стук, да барахло моё, просушенное и чистое. Оделся я, явился к завтраку, где меня встретил довольный Изяслав, лапу мне перед трапезой пожавший, да и высказав:

— Благодарю вас, Ормонд Володимирович, за дочь свою, — довольно выдал этот дядька. — Сама присутствовать не может, с Родославом на радостях любиться.

— Шта?! — выдал я охеренно интеллектуальный вопрос, оседая от неожиданности на стул.

На что поржавший Изяслав поведал мне за завтраком такую, пикантно-специфическую историю, да и ряд моментов были освещены. Итак, у пейзан, значится, инцест был делом семейным. Впрочем, как и в Полисах, но вот определённый чисто пейзанский признак невместности жития женщин с рабами из этого выбивался. Хотя у нас в Вильно, некая купчиха, Клавдия Агафеновна, далеко не страхолюдина и годами не преклонна, имела носимый мускулистыми рабами паланкин, которые не только её носили, но и сношали. Было это скорее экзотикой и эксцентричностью, но и прямого осуждения, кроме излишне показной личной жизни, не вызывало.

Но у пейзан такового не было, что бытием в окружении рабов и психологией полов во многом оправдано. Так вот, детей у Изяслава, приём от рабынь, взятых как наложницы и хозяйки по дому, было десяток. Кстати, описанное житие с таковыми, очень напомнило мне «брак» в Мире Олега, с единственным исключением: возможности изменять «папику» рабыни были лишены, то есть хочешь налево — уходи совсем.

Ну а не суть, из десятка отпрысков после гимназиума вернулись лишь двое, что в общем-то во многом закономерно. И жили они друг с другом, детей иметь не могущие, что, кстати, приоткрыло мне ещё одну грань жизни полиса. Ранее меня не то, чтобы смущавшую, но ставящую терапефтов чуть ли не на божественный уровень.

А именно, семьи в Полисах имели по два-три ребёнка, приличным было число три, если воспитывали, конечно. Но и в то. что отдающие «на воспитание» женщины рожают, как пулемёт, я закономерно сомневался.

А для вида таковое положение зло и гибель, если разобраться. Женщина по природе животной, должна иметь десяток детей. И из них, не менее половины, а то и более умирает. Причём, даже если оба родителя эталон здоровья, есть немалая вероятность патологий: сие природа комбинирует варианты, мутации, но как повернет, нужные или дурные. Соответственно, люди, у коих медицина лишает природу её функции естественной отбраковки, непременно должны поставить её на оздоровление потомства. И вот, мыслил я, что терапефты столь искусны, что генную коррекцию негодящих мутаций проводят.

Но оказалось, что не всё корректируется и не всегда. И Родослав, попавший в шесть лет в гимназиум, от скрытой патологии был излечён. Но генетика была достоверно и неизлечимо больная, так что терапефт осуществил операцию стерилизации, некий аналог вазэктомии. Что и юношу не лишила нормального развития и мужской силы, но вероятность воспроизведения дурной мутации свело к нулю.

В таком разрезе связь единокровных родичей даже в теории не несла опасности, но вставал вопрос детей. Родослав от «ребёнка со стороны» разумно не отказывался, но бытие пейзанское накладывало массу ограничений. Вплоть до попытки девицы ехать в Полис, пытаться завести кратковременный роман там. А тут я подвернулся, да после дождя разоблачаясь, глянулся. В общем, пейзанская запутанная романтика, в которую я, будучи приличным мужем, даже не помыслю, коим органом окунулся.

Ну а отсутствие праздности Изяслав установил поутру, на тему чего его дети-супруги затеяли марафон «отмечания». Бывает же, мысленно обтекал я. Впрочем, если не шаблонами мыслить, причем Мира не сего, а разумом, так и ничего страшного. Правда закралась мысль нехорошая, про старшего брата: женским вниманием Энас не обделён, подруг сердешных как перчатки не менял, сожительствовал с ними годами, домашним представляя. Но детей не имел, да и расставался с ними через год-два, а многие среди них почтенные матроны с потомством ныне.

Впрочем, если и так, то дурного ничего, да и я с Эфихосом есть. Будет кому род продолжить, а совсем на край, есть дядька у нас и сестрица и братец двоюродные.

В общем, расставался я с Изяславом, благо ливень в ночи закончился, как с симпатией в общем и благожелательными чувствами, так и несколько идущей кругом головушкой бедовой. Ну а ветерок в рожу мне мозги несколько прочистил, так что к Млаздечно я подъезжал собранный и работоспособный.

В Полис попал без проблем, в Управу по схеме аналогичной, правда на покушать меня задержаться никто не просил, да и комплиментов несравненности моей не делал.

И добрался часа за полтора до Невгина, где схема, также без аварий, повторилась. Там же подъехал в воздушный порт, где каждый уважающий себя полис имел несколько небольших самолётов, аэронавтами снабжённых, в аренду. Ну а мне большой был и не нужен, так что потратив почти все отведённые мне на поездку средства, закатил я диплицикл в небольшой трюм, да и полетел на погонщике самолёта в Ковно. И тут всё прошло как по маслу, полицейские милитанты в воздушном порту не злобнее привратных в иных Полисах оказались, так что доставил я и последнее донесение.

Вот только подустал я чертовски, так что хоть и в сроки уложился, да и не вечер был, решил отдохнуть. Уж очень насыщенная командировочка выдалась, да и не спал я толком, нужно отметить. Так что, переночевав на остатнии деньги в гостином дворе Ковно, отправился я домой с рассветом, где, в целом довольный по итогам, оказался чуть позже начала дня рабочего.

Завалился к лешему, где, с ходу, меня встретили очи злобно вытаращенные и голос столь злобно-ехидный, что я оторопел.

— Где вас бесы носят, Ормонд Володимирович?! — хамски осведомился начальствующий тип. — В должный срок на службу во время явится не можете? В весёлом квартале загуляли?

— У меня, вообще-то, доставка, вашим указанием! — ощетинился терниями я.

— Вот именно! Час без малого водитель с самокатом ждет…

Возмущённую тираду его злонравнейшества прервал мой искренний, пусть и не без толики истерики гогот.

9. Всяческие признания

— И не поведаете ли вы, Ормонд Володимирович, что вас столь развеселило? — воззрился на меня Леший гневно выпучив очи.

— Доставлены депеши посольские днём вчерашним, — подхрюкивая ответил я, не в силах окончательно справится со смехом.

— Бред какой-то, — спустя полминуты разглядывания меня и бряцнутой на стол папки выдал Добродум. — Какого лешего вы до срока этим занялись?

— Так на папке не указано, что срок отправки, — резонно ответил я. — Вот и рассудил, что срок указан крайний.

— Так вы же к Младену Чёбытовичу подходили, — продолжал фрустрировать леший.

— Точно так, подходил, поведал мне Младен Чёботович, что: «Судами воздушными, попутными пользуйтесь, Ормонд Володимирович. Ежели же доставка требует сроков или условий иных, снабжены вы ими будете, волей начальственной. Чай помудрее вас там люди пребывают!» — спародировал я занудного формалиста.

— И всё? — требовательно уставился на меня злонравный Добродум, после чего я веско покивал. — Допустим. А далее к чему извивы ваших мыслей привели? — уже с интересом вопросил он.

— Три дня до срока, места доставки не столь далеки. Средств выделенных на аренду самолёта недостаточно. Составил маршрут, обратился в ведомство довольствия управное, — не стал скрывать я, на что хрюкнул уже Леший.

— Обратились, изрядно сказано. Серонеб Васильевич от придирок ваших злостных доселе каплями отпаивается, подавай вам мортиру осадную, — навёл на меня поклёп Добродум.

— Напраслина, — отрезал я. — Не мортиру осадную, а гаковницу скорострельную. И не выдал оною мне Серонеб Васильевич, хотя сам он уверял, что есть она на складе. А выходит, у него ещё мортира осадная завалялась, у жадины такого — задумался я.

— Бес с ней, с мортирой, — отмахнулось начальство. — Что далее делали?

— Направился в Воранов, доставил корреспонденцию, оттуда путь держал в Младзечно, — продолжил я, но был перебит.

— На диплицикле своём направились? — вопросил Леший.

— На нём, с учётом сроков, средств на аренду недоставало, — ответствовал я. — Потом Невгин, и оттуда, в силу сроков ограниченных, арендовал самолёт, — кивнул я на папку, которую злонравное начальство распахнуло. — Доставил послание в Ковно, переночевал и с первым светом пред ваши очи явился, — принял я вид лихой и придурковатый, испорченный, впрочем, прорвавшимся хрюком.

— Явились, — констатировал злокозненный Добродум, носяру свою в бумаги сувая. — Ночевали и питались где?

— Средств предоставленных не хватало, — выпучил очи я, — Окромя дня последнего, в гостинице, постился, — нагло врал начальству я.

— Заметно, — воззрился Леший на щачла обширные мои, пост и истощение ярко демонстрирующие.

Посидел с полминуты в раздумьях, но не удержался и проржался, коротко, но от души.

— И что с вами сделать велите, Ормонд Володимирович? — пристально уставился на меня он.

— Ну, во-первых, задания давая, более развернуто в них посвящать, а не из кабинета зловредно изгонять, — начал я. — Во-вторых, за подвиги мои беспримерные, аскетичные, к экономии для Управы приведшие. Да и с делом до срока справленным, можно мне премию какую организовать, — наглел я. — Ну и в третьих, денёк отдохнуть не помешало бы, — прикидывал я, на что ещё бы губу раскатать.

— Посмотрим, — фыркнул злонравный Леший, фони отпустив водителя меня ожидающего. — До завтра отдохните. И запомните, ежели на папке с делом Управы один срок указан, он начала работы с оным. Ежели же крайний срок есть, то две даты будут непременно. Ступайте, Ормондушка-путешественник, — зловредно ржанул он.

Сам ты слово такое, мысленно припечатал я Добродума, впрочем, продолжая мысленно хихикать. И вправду комично вышло, как не поверни.

День же выходной я решил потратить на встречу с родными, что и осуществил. Вот бес знает, что за отношения у нас сложились, но возникало ощущение, что как в анекдоте: степень сердечности и приязни обратно пропорциональна частоте встреч, причём как для меня, так и для них. В общем, явившись в Тернистый особняк к вечеру, ужин я провёл не без приятности с людьми, вполне мне симпатичными.

А вот после трапезы, уже Володимир цапнул меня под руку, отведя в кабинет «на поговорить», чем, признаться, немало меня заинтересовал. Однако тема беседы оказалась пусть и с семьёй связанная, но довольно скользкая, скажем так.

— Ормонд, вопрос к тебе имею, — начал отец беседу. — Отпустят ли тебя дела служебные на обед званый в солнцадень ближайший, с пяти пополудни?

— Теоретически да, — прикинув, ответил я. — Впрочем, про злонравность начальства своего я упоминал, так что поручится не смогу. А в чём нужда во мне? Всё же, званые обеды более делам денежным подобают, а в делах я вам, отец, не подмога.

— На сей раз не купеческие дела званый обед собирают, — задумчиво ответил Володимир. — Хочу тебя с дочкой друга моего и партнёра, Милорадой Поднежевной познакомить, — признался он в жутком коварстве.

— Кхм, отец, при всём моём к вам уважении, но таковые «знакомства» предполагают связь долговременную, мало не пожизненную, чай не на концерте и сборище молодёжном каком знакомиться будем, — констатировал я, на что сия сводня мужеского полу довольно покивала. — А возраст мной вы учли? — выпустил колючки я. — А то, что обитаю я в инсуле служебной и менять место обитания не планирую, иначе как на дом свой? И, наконец, я юноша молодой, не нагулявшийся, связывать себя обязательствами, из такового «знакомства» следующими не готовый?

— Так никто силком же не тащит, — несколько побагровел челом, но помня, что «вышел я из воли», выдал Володимир. — Познакомитесь, может глянетесь друг другу. Не нагулялся — так бес с ним, какой контракт составим, таково и будет. А ежели сойдётесь, я и семья Сулица вам дом в дар преподнесём, как и средства на обзаведение.

— Дети нужны, — констатировал я. — А Энас, как мне и мыслилось, иметь их не может, — на что ответом мне было молчание, но с выражением физиономии столь красноречивым, что слов и не требовалось. — И вот, рассчитываете вы, отец, меня жизни не видевшего окрутить, — констатировал я, на что, нахмурившийся Володимир стал наливаться дурной кровью. — Вот только, отец, силой мужской вы не обделены, — тернился я. — Рабу купите, любовницу найдите, да и сотворите чадо или чад, сколь потребно! Меня, в неполные семнадцать годов негоже в сие втягивать, — отрезал я.

— Не могу я, — побагровел челом Володимир.

— Память мешает? Так к медику обратитесь! — злоехидствовал я. — Негоже так поступать, отец. Счастливо оставаться, — сам уже не менее багровый мордой отрезал я, поднимаясь.

— Будешь в солнцадень? — почти прорычал Володимир.

— Служба отпустит — буду, — буркнул я. — И планы ваши, отец, мне не угодны, а что будет — посмотрим.

Вот же сводня злостная, злопыхал я, покидая отчий дом. Нет, его резоны я понять могу, в этом случае всё прозрачно. Да и глава семьи, в её продолжении заинтересованный, тоже понятно. Но это ЕГО дело, его забота и ноша. Был бы мужски несостоятелен — я бы понял, но ведь сам как дéвица ломается, на меня свою головную боль спихивает.

Причём будь бы чужими друг друг другу, я бы понял. Но тут, если заведу ребёнка, так он мой будет по всему, а главное в моём понимании! А это воспитание, время немалое на дитя, на девку во всём мне совесть не позволит положиться. А это если не крест, то немалое затруднение в планах моих жизненных. И всё из-за «немогунов» всяческих.

Впрочем, отойдя от гнева праведного, через некоторое время, я злопыхать на Володимира если не перестал, то интенсивность полыхания уменьшил. Резоны его понятны, да вправду, ежели девка окажется ах как чудесна, мне угодна, то и бес бы с ним. Да и по времени, на поиски амурных приключений (которые, доселе, сами меня находили, не без иронии отметил я) скорее экономия выйдет.

В общем решил я, на гульбище сие коварное всё же явиться. Ну а там — как повернётся, посмотрим.

До седьмого дня седмицы было три дня. Которые у меня ушли как на штудии, так и на две поездки, которые, к слову, штудиями же и были заполнены. Причём Леший морду свою злокозненную, преувеличенно-озабоченную, из окна кабинета являл, якобы в заботе, чтобы я мимо мобиля не промахнулся.

Кстати, довольно любопытным был момент «трудовых традиций», в управах бытующих. И выходило, что ежели ты простой служащий, то срок службы твоей дневной оговорен, договором подтверждён, как и дни выходные. Пришёл, отсидел от звонка до звонка, да покинул Управу, хоть всё в тартар сыпется, дело не твоё. Ну а коль потребен начальству, то срок оплачивается сверх, причем, не менее оклада двукратного, но принýдить к работе сверх срока служебного тебя не вправе.

А вот с начальниками выходило веселее. Они отвечали «за результат», соответственно, ежели всё так чудесно и замечательно наладили, что им, положим, на службу являться не надо, так и не являйтесь. Но любой просчёт, ошибка и прочее подобное — их прямая вина. И чем начальник выше, тем область ответственности больше, что и закономерно.

Так что на уровне Лешего вопрос «дня служебного не стоял», он был на службе беспрерывно, покуда жив и на должности. Естественно, не умирал на службе, тут как раз вопрос организации. Но и графика не имел, а соответственно, я, как его секретарь «полевой» не имел оного. За сие, кстати, имел оклад содержания денежного повышенный, например, Младен, став главой ведомства, в деньгах как бы не потерял. Продвижение по служебной иерархии ускоренное, тот же квестор, которым я стал «с ходу», звание среднего политика, даваемое в большинстве своём уже гражданам.

А ещё я утрясал своё «понимания Мира Полисов», которое было подвержено немалым тектоническим потрясениям: от «бандитского одарённого», до садистских шаек. Первое восхищение «разумностью и правильностью» олеговой части меня пропало, так что стал я вдумываться без «розовых очков».

И выходило, что всё равно: Мир Полисов устроен разумно, правильно, на благо обитателям своим. Но строится людьми. Откуда и произрастают недостатки пусть и немногочисленные, но как заметные, так и бешено бросившиеся мне в очи, на фоне «благолепия в среднем по лечильне». А построить благолепие полное и всеобщее, пребывание на воздусях всевозрадоснейшее с человеками не выйдет. Тут нужны «другие человеки», хмыкнул я, припомнив вечную «беду» власть имущих Мира Олега.

Да и ряд задумок моих, ежели доживу с Лешим злонравным в начальниках, некоторые проблемы решить сможет. Пусть и путём «сожжения живьём заживо», хоть и не ожидал такового, путь и в целом оправданного казнильного зверства.

Так что провел я дни перед обедом званым в тренировках и штудиях. Единственное, в чём справедливость и добронравие мне свойственное проявив, так это в явке в ведомство довольствия. Где пристально посмотрев с полминуты на Серонеба, вполголоса озвучил: «мортира осадная», покивал значительно и скрылся, не дожидаясь когда позеленевший и пастью воздух хватающий жадина найдётся что ответить.

Тоже, кстати, не самая здоровая тяга к оружию, но тут понятно: компенсаторные реакции Ормонда, довольно мальчишеские стремления Олега, да всё это крепко приперчено как пониманием, что в моих реалиях оружие и впрямь жизнь спасает, так ещё с практикой сие подтверждающей.

Но ежели над жадиной-Серонебом поглумиться дело доброе, то мортиру осадную я брать не буду. Хотя… влезет она в коляску диплицикла, а ежели распорки… На этом мысли свои милитаристские оборвал, а то таким макаром передвигаться я буду вскоре в титане боевом из сказки Мира Олега про мир молотков боевитых. Причём в лавку за хлебушком на ём же, похмыкал я.

В итоге в день оговоренный, помытый и побритый я (последнее меня стало доставать, но редкая белобрысая щетина моя как-то не способствовала растительность на челе отпускать) явился в отчий дом. Гульба и кутёж уже начались, выражаясь в банкетных столах, поскольку сборище не семейное, а более деловое. Отец с партнером своим и женой его на темы некие беседовал. кивком меня соизволив поприветствовать, братья тоже с какими-то домашними гостей беседу вели, выпустив в моём направлении девицу. Что меня окончательно уверило в коварстве немыслимым и покушениях на волю мою злокозненных.

Вообще, подобные «договорные браки» были на удивление распространены, но в среде как раз купцов и ремесленников. И дело тут не столько было в «слиянии дел», которое как раз, согласно законам Полиса, лишь в ущерб пойдёт. Обычно таковым как раз партнёры маялись, когда хотели в надёжности друг друга большую уверенность обрести, становясь родичами в некотором смысле.

И не сказать, чтобы сожительство по расчёту чем то хуже основанного на страстях хуже было, но и не сказать что лучше. Тут ведь вопрос в договоре был, который «брак пред богами» в Полисе заменял. А в договоре этом может быть хоть рабское положение для сожителя, например. По крайней мере теоретически, на практике же связывались договором лишь совершеннолетние, могущие родичей с их коварными планами послать весьма далеко.

Ну а ежели совершеннолетний принуждаем «денежным вопросом» или чем-то подобным, так его это проблемы: в Полисе возможность себя обеспечить у самого криворукого и негодящего есть, так что без куска хлеба, послав своден родных, таковой отказник не окажется. Ну а коль не любо жить трудом своим и на пайке не слишком жирном, значит продался, а продавшись, что, к слову, в Полисах и не осуждалось, будь любезен договор исполнять.

Так что решил я с девицей мне сватаемой как минимум познакомиться: внешне, по крайней мере, девица мне немало приглянулась: этакая стройная (возможно, чрезмерно, видимо гимнастка… а еще отличница, политесса и просто красавица, мысленно хмыкнул я) зеленоглазая овечка. Последнее определение в моём воображении вызвано было тем, что бледно-золотые волосы девицы были мелких завитков, вполне напоминая руно.

— Ормонд Володимирович Терн, квестор Посольской Управы. — щёлкнул каблуками я, склонив голову.

— Милорада Поднежевна Сулица, — ограничилась именем девица, вычеркнув «политесса» из списка своих гипотетических достоинств.

— Милорада Поднежевна, есть у меня предложение, — окинул я округу взглядом.

— Какое же, Ормонд Володимирович? — закономерно заинтересовалась девица.

— Не знаю как вы, а я со службы, — понизив голос начал я. — И поужинать бы не отказался, но вот оглядите эти взгляды, алкания и вопроса полные, — указал я на и впрямь бросаемые на нашу парочку всяческими родственниками зырки. — Мне кусок в горло не полезет. Да и познакомится нам не помешает, но без подглядов злокозненных, как я мыслю. Так что у меня есть предложение, — склонился я к ушку собеседницы, на что та, выслушав мои слова, хихикнула и кивнула, заработав в моих глазах как минимум бал.

Так что совершив быстрый обход родных и гостей, быстро поприветствовав их, поймал я Авдотью, реквизировал у неё поднос и, под недоумевающими взорами окружающих, учинил налёт на банкетный стол, уставив поднос снедью, да прихватив бутыль вина с бокалами. После чего, вооруженный подносом, с Милорадой, положившей мне ладонь на сгиб локтя, покинул сборище. Сборище от этого офигевало, правда не все: Володимир, сводня злокозненная, незаметно ухмыльнулся, Энас же вообще втихомолку подмигнул и жест восхищённого одобрения показал.

Девица же, несколько раз оглядывалась и от рож ошалевших соизволила пару раз хихикнуть. А покинув гостиную, направился я в беседку сада, благо денёк выдался вполне пригожий. Где, расположившись и перекусывая, завели мы беседу.

Точнее, через пару минут и колбасок, завёл я, поскольку девица молчать изволила, округу оглядывая и на меня, время от времени, взоры кивая.

— Признаться, в затруднении я, Милорада Поднежаевна, — прожевав и культурно не чавкая изрёк я. — А потому, спрошу для начала, возможно, не вполне уместное, но как по мне, самое важное. Вам самой то это сожительство возможное угодно?

— Недаром батюшка предупреждал, что тернисты вы, Терны, без меры, — хмыкнула девица. — Вот только не находите, Ормонд Володимирович, что прежде чем такой вопрос задавать, надлежит самому на него ответить?

— Нахожу, — признал я резонность высказывания. — Что ж, живу я не отцовском домом, с семьёй связан лишь отношениями тёплыми и узами родства. Нужды в подобном сожительстве и в скором обретении потомства для себя не вижу. Однако, сказать что супротив этого всем конечностями, так же не могу. Впрочем, в последнем случае, я бы и не явился на текущее сборище, — уточнил я. — Тут всё от вас зависит, точнее от того, глянемся ли мы друг другу, — озвучил я охренительно романтическое признание.

— Я, признаться, близкое к вашему понимание имею, — спустя полминуты озвучила девица. — Батюшка предупреждал, простите уж, Ормонд Володимирович, что обильны вы телом непотребно. Так что были у меня мысли, ежели всё так, как изначально представлялось, отчий дом покинуть, — призналась она.

— А есть куда? — резонно заинтересовался я. — Ежели секрет, то неважно, но интересно мне, вы видитесь мне ровесницей моей, то есть ежели и на службе, то недавно. Да и должность при представлении не указали, — напомнил я.

— Секрета тут особого нет, рифмитической гимнастикой я занимаюсь, ещё с гимназиума. Высшей ступени не кончала, — уточнила она. — Но успехи имею, на представлениях гимнастических выступала, как самостоятельно, так и в составе группы, — ответствовала она. — А по возрасту, шестнадцать лет мне в этом октябре исполниться, — призналась она.

Ну, с «гимнасткой» это я точно угадал, отметил я. А рифмическая гимнастика это близко к художественной гимнастике Мира Олега, да не совсем. Во-первых, она несколько ближе, насколько я понимаю, к танцу. Те же групповые выступления, это скорее балет, правда более «свободный» в движениях. Да и одиночные туда же. Ну а во-вторых, всё же это состязания гимнастические, где судейство есть и места. В общем, дело у девицы есть, правда, зависящее от прилежания её, да и формы. Так что, выходит, что беременеть со страшной силой у неё намеренья нет. Ну, ежели не пленилась красотой моей и статями до степени такой, что готова всё бросить вот прям сейчас.

— Это выходит, что вы к сожительству с деторождением скорейшим тяги не имеете, — озвучил я. — Ежели не глянулся я вам столь сильно, что голову потеряли.

— Не имею, — кивнула девица. — И вы, Ормонд Володимирович, хоть муж приглядный, но не настолько. И полноваты, всё ж, — почти неслышно добавила она.

— А у вас небось на примете глиста какая в тунике, точнее и без неё? — внутренне потешаясь выдвинул пузо я.

— Не глиста! — гневно засияла глазами девица, узрела рожу мою ехидную, покраснела щеками и выдала. — Вот же терн вы, Ормонд Володимирович!

— Аз есмь, — покивал я головой и колбаской на вилке. — На том и стоим. Ладно, Милорада Поднежевна, давайте думу делать, как нам родичей наших в курс расстройства планов ихних вводить.

— И сразу расстройстве? — возмутилась(!) девица. — Не глянулась вам я?! — обидчиво и на чудо логично выдала она.

— Почему же, глянулись, — прожевав кусок, ответствовал я. — Ну раз уж разговор такой пошёл, смотрите: сожительство сие я обеспечивать службой смогу в полной мере, года два ближайших уж точно. После же, поскольку мыслю будущее своё я в научных дисциплинах, средств станет поменее, но стеснения в еде и первейших нуждах не будет, это я могу твёрдо обещать. Хоть и роскошествовать первое время не выйдет. В занятиях я ваших препятствий не вижу, кроме одного: скорейшего рождения наследника, семья Терн в этом заинтересована, — пояснил я. — Моими же условиями будет пребывание дома в вечернее время, отсутствие отказа в телесной близости, отсутствие любовников и друзей сердешных. В остальном, в ваши занятия лезть не буду, да и поддержу вас по мере сил. Ну и, окромя последней вашей фразы, показали вы себя девицей в общении приятной, разумной, так что думаю и для совместного досуга темы и занятия, не только в близости телесной найдём. Ежели устраивает сие — пойдем родных радовать, — развёл лапами я.

Девица на протяжении моего монолога пару раз покраснела, пару раз побледнела, даже разок задумалась, глазки закатив. Наконец, по окончании его, уставилась на меня глазищами зелёными и выдала:

— Не знаю, — что вызвало у меня рожу столь перекошенную, что заторопилась она дополнить свой ответ. — Да погодите вы, Ормонд Володимирович! — чуть не плача выдала она. — У вас всё просто, а вот я и вправду не знаю. Вещи вы разумные говорите, видно, основательные, но мне то что делать? Мне вы не противны, но есть… впрочем, бес бы с ним, если что: за два года столь разумных речей от него слышала. Но ребёнок, это на два года от гимнастических штудий меня отвратит! А вернуться к гимнастике…

— Сможете, — равнодушно отрезал я. — Терапефты не столь дороги, да и сам смогу, возможно, к сроку должному вас в форму должную привести.

— А вы одарённый? — удивлённо уставилась она на меня.

— Да, обученный, а не урождённый. Полгода как, — ответствовал я, удивлённый, что столь немаловажную деталь «суженой» не сообщили.

— Это… здорово! — с заминкой на «вспомнить-прикинуть выдала девица. — А как у вас столь рано вышло? — блестя очами выстрелила вопросом она.

— За всё нужно платить, ничего не даётся даром, — мудро изрёк я. — Так, Милорада, — решил я перейти на «по именам». — Вздохните десяток раз, подумайте минуту, а потом себе в первую очередь скажите: а оно вам надо?

Девица гримаску скривила, но совету последовала. Правда думала не минуту — все пять глаза закрытыми держала, временами лоб морща.

— Не знаю, — выдала она, бровь мою глянув и засмеялась. — Видится мне, наверное, ближе к «да», чем к «нет». Но ответить вам точно и наверняка, да и себе, — поправилась она на мою выразительную гримасу, — я сейчас не смогу.

— Что ж, разумно, — признал я право её на размышление. — Примите, — протянул я свою визитку. — В дневное время меня без нужды острой искать не стоит, а вечернее после семи пополудни, по номеру домашнему я почти всегда, ежели службой не занят, доступен. Так что думайте, как надумаете — фоните смело. Ну а нет, так нет.

На этом я прихватил поднос с остатками трапезы и так и не тронутой бутылкой, взял Милораду под руку и отвёл в гостиную. Гости вскоре раскланялись, а Володимир на меня пал и отволок в когтищах своих в кабинет.

— Ну как? — сходу озвучил он.

— Вам отец правду, или то, что вам слышать угодно? — съехидствовал я.

— Правду давай, — со вздохом буркнул Володимир.

— Правда такова: девица приглядна, в общении приятна, но… не выросла ещё. Бес знает, что и как в семействе её, но не имея глаз, я бы её за девчонку принял, неглупую, но всё же. Да и есть у неё кто-то, вроде друг сердешный какой, — поморщился я. — Впрочем, либо столь же, сколь она, разумом юн, либо ничего, кроме тела в ней его не привлекает, либо вообще «друг сердешный» он в воображении её. Сказала «подумает», «скорее да, чем нет», но я вам так скажу отец: визитку я ей дал, но фони от неё, я, по совести, не жду. Да и вам давить на партнёра вашего в вопросе этом я бы не советовал категорически: и у него с дочкой конфликт появится может, без результата, притом. И вы через это отношения с ним ухудшите. Вот вам моя правда, — заключил я.

— А ты вырос, значит, — ощетинился Володимир.

— По вашим словам — да, — широко улыбнулся я.

— Бес с ним, — пожевал он губами. — Говоришь, сам не против?

— В рамках с ней оговоренного — нет, но неволить смысла не вижу. Только во вред пойдёт. Да, дитя в условиях поставил, хотя, по совести, след вам своего завести, — высказался я.

На том и распрощались. Седмицу я честно фони ждал, хоть и не особо рассчитывал, ну а по её прошествии и забил на овечку-Милораду.

По службе же, тем временем, дела шли, леший меня слал, как по Вильно, в управы соседние, так и по полисам, причём уже не только с пакетами курьерскими, но и, например, с печатью малой. С правом переговоров, в рамках оговоренного им — свободных. Что, к слову, натуре тернистой моей было более по сердцу, так что щетинился я на оных до последней крайности, преференции для Полиса родного вымучивая. Впрочем, дела эти были мелкими, так что «великим посольским политиком» я не учинялся.

А спустя месяц спустя неудачного «сватовства» вызвав меня пред свои очи злонравные, выдал Добродум такую речь:

— Собирайтесь, Ормонд Володимирович, — оскалился этот начальствующий тип.

— Нас ждут великие дела! — с видом лихим и придурковатым продолжил я фразу Лешего.

— Кхм, возможно, — осторожно ответствовал злонравный Добродум, встряхнулся и перешёл на деловой тон. — Путь наш в Антверпен, на дня три, а через неделю ждёт наш ещё одно путешествие.

— К бритам, небось, — логично предположил я, на что Леший рожей выразил подтверждение моим мыслям. — И мортиру взять не дадите, — посетовал я.

— Не поможет мортира, — серьёзно (!) выдал леший, ввергнув меня в пучины нехороших предчувствий. — К лешему это, снаряжайтесь, Ормонд Володимирович, в три пополуночи завтра отбываем. Рекомендую поспать, — свернул беседу он.

И что же такое у бритов творится такое, что и посольство Союз шлёт, злонравный Леший с морды своей змейской спадает, да и вообще? И ведь в управе никто ни сном, ни духом: осторожные беседы свои я продолжил, а всё что про острова в беседах попадалось, так то, что мол козлы они, варвары островные и личности со всех сторон неприятные. И конкретики никакой, ничего и не стрясалось вроде бы. Очень мне сие не нравиться, заключил я, подумывая, а не податься ли мне в отставку, по состоянию здоровья? Ну или больным, с обострением паранойи сказаться, тоже вариант.

Впрочем, если разобраться, подло сие будет: пусть патриотизмом болезненным ума я не страдаю и даже не наслаждаюсь, но и в кусты бежать мне не след. Не говоря о кресте на карьере, а, возможно, и на пути в Академию.

Так что, ежели злокозненность и злонравность начальства в деле подтвердится, выйду из окна. А, до той поры, надлежит мне службу честно выполнять, с усердием.

Придя к этому решению, собранный я будильник снарядил, до вечера штудиям предался, да и заснул. А прибыв в должное время к Управе, был прихвачен Лешим на самокате, да и оттащен в воздушный порт.

Судном нашим, на сей раз был самый что ни на есть обычный, я бы даже сказал — вульгарный винтовой самолёт, правда скорее «частного», нежели «пассажирского» типа. Что комплектом пассажиров в двух наших мордах и подтверждалось.

В самолёте я под одобрительный хмык начальство, на вполне пристойную кушетку уместился, да и доспал недосыпанное. В Антверпене мы были в семь, точнее в восемь по нашему. Но импортные типы изволили пребывать в часовом поясе, от правильного нашего, на час отстающем. Как и римляне, кстати, напомнил я себе.

Мобиль нас поджидал тут же, так что к Управе мы направились без задержек и демонстрации посольских грамот, что мысленно отметил я.

Сам Антверпен Полисом был «данским», но пребывал в довольно удачном морском положении, морской торговлей не пренебрегал, в отличие от китобойного и рыболовного промысла, свойственного прочим данским портовым Полисам. В общем, был скорее Полисом-торгашом, нежели добытчиком, что насколько описывали трактаты, любви данской к нему не добавляло. Что, в общем, очень по-человечески: похожий на тебя, но с малым отличием, более раздражающ, нежели не похожий совсем.

Да и в архитектуре Антверпена царила эклектика, оценил я встречающиеся взору дома и особняки. Даже фахверк готский встречается, что «истинному дану» не подобает.

Впрочем, последние годы, судя по учебникам, отношения наладились, так что в порту Антверпена более половины составляли суда иных данских Полисов. Оказалось, что удобный порт и добрососедство выгоднее бездумного следования «должному путю».

А вот в Акрополе я даже слегка изумился: политические постройки Антверпена не несли элементов эллинической архитектуры, вот просто совсем. Управа, например, к которой подкатил везущий нас мобиль, была выполнена в виде украшенной национальными «округло- данскими " барельефами пятиэтажной избы. Ну не вполне избы, но тупоносая двускатная крыша начиналась с второго этажа, оставляя для пятого совсем небольшой закуток. И ни колон, ни антаблементов каких.

Впрочем, нетрадиционная архитектура препятствием нашему входу в Управу (ну или магистрат, или авделинг по дански) не воспрепятствовала, так что ведомые нашим водителем, очевидно политиком если и не высокого ранга, то к начальству приближённого, мы без препятствий достигли верхотуры.

В кабинете же начальствующем нас встретил дядька изрядно колоритный: под два метра ростом. здоров как медведь, пронзительно рыжий. С бородищей, которую я бы назвал купеческой, но не мог, поскольку заплетена она была в могучие косицы.

— Поздорову, Добродум, друже! — пробасил на более чем приличном славском дядька, рванув к начальству моему столь резво, что у меня рука к цербику дёрнулась.

После чего Леший оказался заключён в истинно медвежьи объятия, так что я даже несколько о сохранности жизни его задумался. Впрочем, помирать вроде бы его змейшество не собиралось, так что решил я насладится представлением.

— И тебе… уф, поздорову, Аскульдр, — пропищал Добродум. — Отпусти, медведь такой, задушишь, — жалко канючил он, на что хозяин, хмыкнув, мощи начальственные освободил.

— Хускарл твой новый? — тыкнул медведь в мой адрес.

— Секретарь, — отрезал Добродум.

— Конечно, а к сбруе оружной он дернулся за чернильней, — заухал дядька. — Ладно, как знаешь, друже. С чем приехал?

— Всё с тем же, с согласованием действий возможных, — ответствовал Добродум, протянув в мою сторону клешню свою коварную, в которую я саквояж и всучил.

— Ну согласуем, никуда не денемся, — пробасил Аскульдр.

— Ормонд Володимирович, — явно затруднился Леший.

И затруднение тут было весьма моему сердцу приятное. А именно, хозяин меня принял и назвал хускарлом, помощником-телохранителем, доверенным лицом Добромира. И сказать что я там трелл какой поганый, Леший может, он такой. Но меня это оскорбит, как сотрудника, как человека и многое подобное. Да и сам Добродум морду свою змейскую уронит. Да и работать нам с ним, а уж я за трелльство мстю учиню жуткую в страшности своей, и знает его злонравие сие.

Но с другой стороны, изгнать меня из кабинета в текущем положении и не выходит иным, кроме трелльства, способом. Но сведенья обсуждаемые, очевидно, для моих ухов не предполагались. Вот и змеится его змейство, придумывая как извернуться.

— Не беспокойтесь, Добродум Аполлонович, посижу тут в уголке, ежели уважаемый Аскульдр… — выдержал я паузу.

— По имени зови, Ормонд. Да и по-нашему нарекли, добро сие. Присядь, скоро эль доставят, — широким жестом «разрешил» лешие затруднения хозяин.

Сам Добродум оком своим злонравным повращал, меня оным постращал, но словеса его распиравшие проглотил. Присел с хозяином за стол, дождался эля внесенного вполне приглядной девицей с косами, да подняла наша троица здравницу друг другу.

А вот после начали они с бумагами согласовывать вещи, от которых я малость худеть начал, в смысле самом прямом. А именно, возможная поддержка данскими судами и десантом боевой операции на территории островов.

Вот ведь незадача, у нас тут война на носу, а я усталый, потягивал я вполне сносный эль, приводя мысли в порядок. Впрочем, беседа некоторые мои мысли успокоила.

— И как мы вас вытащим, ежели бриты злонравные законы призреют? — вопрошал Аскульдр.

— А что ты вытащишь, Аскульдр? Кости ломаные или пепел? — злоехидно ухмыльнулся Добродум. — Если пойдут бриты на таковое, то война и не жить их племени на Земле. А множить жертвы, бъясь во врата Лондиниума без поддержки — дело дурное.

— Вот что скажу, друже, и слова мои от всех Полисов Данов. Коли перезреют бриты законы и договоры, то не будут даны ждать. Поднимем Лондиниум на меч, никого не дожидаясь. Кости и пепел, говоришь, спасём? Так лучше, чем на поругание оставить. Так Полисам Гардарики и передай, — отрезал он, складывая лапы на могучей груди.

И шла эта беседа часа три, впрочем, больше включения данов и славян в общую систему оповещения и связи. По окончании Леший бросил «пойдём, хускарл» столь ядовито, что я за целостность пола данской управы опасение поимел. Что прожжет полы у неё ядом добродумским аж до ядра земного.

В мобиле Леший молчал, листал бумажки. Добрались мы до гостевого дома, в нумер поместились, после чего бросил на меня начальник злонравный взор, тяжестью планете подобный, обеспечил приватность разговора и, дергая веком вопросил:

— И как ваше поведение понимать прикажите, Ормонд Володимирович?

— Прямо и как есть, Добродум Аполлонович, — по-доброму улыбнулся взявший себя в руки я. — Мне вам устав Управы напомнить требуется, как секретарю?

— Не требуется, — скрежетнул зубом Леший.

И тут дело вот в чём. Будучи секретарём, я приносил присягу несколько более жёсткую. нежели прочие служащие. По сути, получая «допуск до тайн» уровня самого Лешего. И ежели его «секретские танцы» были хоть и некрасивы, но оправданы на " испытательском сроке», то творимое ныне — прямое нарушение устава себе в угоду. Как минимум потому, что ежели Леший помрёт, от избытка яда внутреннего, например, то в Полис я доставлю слова его и собеседников.

— Ситуация нестандартная, требований к секретности требующая беспрецедентных, — скорчился, как от зубной боли Добродум. — И перед отбытием я бы вас спросил согласия на поездку, без санкций служебных, — невесть с чего дополнил он.

— Добродум Аполлонович, я даже говорить не буду, что вам коллегия гражданская скажет насчёт «секретности поперёк устава», — начал было я, но был перебит.

— И не скажете, с санкции президиума коллегии сие, — оскалилось начальство. — Ладно, слушайте уж, уж лучше сам скажу, чем надумаете невесть что. Правда, сомневаюсь я, что возможно больший бред умыслить, чем есть на деле, но в ваших талантах не сомневаюсь. В этом году все Полисы на островах стали бритскими. Организована некая Уния Бритских Градов, в которую помимо всех Полисов островов входит часть полисов заокеанских и Африканских, пока лишь на бумаге, впрочем, — выдал Леший.

А я сидел, как пустым мешком, из-за угла, в темноте, приголубленный. Через полминуты подобного сидения я раззявил пасть и изрёк плоды своих размышлений:

— Пиздец, — на что Леший покивал злоехидно. — Так, погодите, Добродум Аполлонович, так какое к лешему посольство? Договор нарушен, нам-то что там делать, кроме как помирать героически, в смысле как идиоты последние, — уточнил я на всякий.

— А вот тут, Ормонд Володимирович, самая суть кроется. Бриты на полисы Альбы и Эриннах … не нападали, — припечатал он. — Те сами, своей волей в эту Унию вошли, в чем нас послы их заверили, и при проверке пристрастной, кроме пыток, не врали, — подытожил Леший, любуясь моей перекошенной рожей.

Это пиздец в кубе, уже мысленно заключил я. Те, кого экспедиционные корпуса полисов силой и с жертвами удерживали от резни бритов вплоть до младенцев, встали под их руку? Простили за пару сотен лет, притом что старики у них надуться, что поля скелетов у Полисов помнят. Меня, к делу непричастного, фото в учебниках пробирали, а тут просто забыли?

— Бред какой-то, — выдал экспертное заключение я. — Как такое вообще может быть?

— А никто не понимает, — ухмыльнулся Добродум. — Бриты посольство принять не отказались, но лишь одно, в знак «доброй воли». Секретность понятна? — бросил он.

— В общем — понятна, — кивнул я.

Известие такое поднимет в полисах волну, среди граждан и подданных. Причём такую, что война будет неизбежна: никто в «добровольность» не поверит. В общем, либо бритов воевать, либо очень большие неприятности почти во всей ойкумене.

— А в частностях, уж простите, Добродум Аполлонович, но не видятся мне бриты столь большой проблемой, чтобы столько Полисов опасности подвергать. Ввести силы милицейские, проверить, проконтролировать, наказать, если потребно будет, — высказал свои мысли я.

— Вам не видятся по молодости и глупости, — злонравно изрёк Леший. — А вот если подумаете, что сеть полисов, две сотни лет находящаяся под угрозой, реальной и подтверждённой, абсолютного уничтожения измыслить может.

— Вульпес лагопус, — уже без мата выразился я. — А прознатчики Полисов? Ну бред же, не могли мы их без присмотра оставить?

— А нет у нас более на островах прознатчиков. Ни у одного Полиса, из всех с кем связь держим. Извели, поймали, бес знает, — развёл он лапами. — Может и не всех, но купцов к себе бриты не допускают, на подходе тормозя. Сами лишь караванами немалыми с судами военными плавают. Эфирофоны молчат, а их " унийцы " из приставших Полисов рассказывают бредни столь экзотичные, что и говорить не хочу.

— И всё равно вы леший злокозненный, — определил я суть начальства. — Скрывать-то смысл какой был? Ясно же, что не побегу на площадях Вильно, да и не Вильно орать о бриттах злостных.

— А потому что выбор вам хотел дать, — ехидно ответствовал злонравный Добродум. — спросил бы перед отбытием, да и оставил вас в Вильно, если что. А вы любопытством неуместным…

— И что бы вы спросили? Я еду к бритам, а ежели не хотите, можете не ехать? — захлопал я ресницами. — Ой, простите Добродум Аполлонович, ошибся: на островах помереть можно, так что, ежели не желаете помирать, то не поезжайте. Пустое это, — констатировал я.

Леший зёвом своим похлопал, но что изречь не нашёл, так что махнул клешнёй на мою персону. А я с прискорбием констатировал, что мортира тут и вправду не поможет. Да и вообще, лучше не думать что злокозненный бриттский гений мог за пару сотен лет измыслить. Вот так аукается «милосердие» предков потомков. Срыли бы Полисы бриттские, да даже без геноцида, до основания. Раскидали бы молодёжь по Полисам и всё: нет через поколения народа такого, бриты. А сейчас… не уничтожали Полисы друг друга. Нет такого понятия как противовоздушная оборона. А смертники с бомбами? А болезни в руках сотен умелых терапефтов?

Нет, ежели уж упереться, то ежели бриты чего-то совсем ядовитое не измысли, то Полисы победят. Пирровой победой. Ну леший даже с ним, если не умыслили по примеру Мира Олега бомбы синтеза ядерного. Хотя сам синтез и распад уже полсотни лет как известен, но используется более в науке, нигде больше не пригодился. Д и положим, с болезнями терапафты мира справятся. Но не один и не два Полиса бомбардировкам будут подвергнуты да атакам смертников. Миллионные жертвы, даже ежели бритов не считать. Так что, как ни крути, а такой победы избежать лучше… Или это оттягивание решения проблемы, как тогда, пару сотен лет тому назад?

Нет, понятно что я-то ни беса не решаю, но вопрос этичности, оптимального решения и разумности меня волнует. А выходит так, что на нашем посольстве лежит миссия такой важности, что в кусты я не сдам, даже если возможность будет. Может хоть чем пригожусь, потому как решается вопрос, быть ли жертвам миллионным.

И тут я сам себе пулю в башку пущу ранее, чем откажусь в такой ситуации помочь, хоть чем смогу. Нет, ну если бы только бриты, я бы ещё посомневался. А поскольку не только они, то и сомнениям места нет.

А вот если подумать, мог леший злонравный мне шанс «из окна выти» таким макаром подстроить? Мог, злокозненен и злонравен поскольку. А реакцию просчитать? А ведь так же мог, Добродум Аполлонович, он такой.

Из чего следует, что думать на эту тему мне стоит, соизмеряясь лишь со своими, внутренними резонами, на начальство злонравное, с его «мог-не мог» поплевывая. Мысленно, но с наслаждением.

В общем, оставшийся день я, не без помощи техник самоуспокоительных, провел в учебниках и практиках эфирных. На предложение Лешего «познакомится с Антверпеном» фыркнул столь ядовито, что была надежда его в этом искусстве переплюнуть.

На следующий же день встреча «по дипломатии» ограничилась получасом: как я понял, даны упёрлись рогом и в данном случае их дипломатия заключалась в «мы поступим как желаем, а вы — как сами хотите». Соответственно, пару часов Леший с Аскульдром пили эль, на чём наше посольство и закончилось. Направились мы в воздушный порт Амстердама, где тот же самый самолёт нас дожидался, а дождавшись направился в Вильно.

В родном же полисе я немного порефлексировал, да и забил, просто занявшись своими делами, то есть гимнастикой, а после в баню сходил, в настоящей тоге римской и сандалетах оттуда же. Хвастать не хвастал, но в своих глазах подоминировал над всякими прочими лапотниками, что подняло настроение.

И вот, захожу, значит, благостный и распаренный в квартирку свою, как начинает трезвонить фони. И кому неймётся, хотел ругнуться я, взглянул на часы с вполне приличными восемью часами пополудни, да и пошёл со вздохом отвечать звонильщику. А на мой вальяжный «у фони́» на меня обрушилась натуральная Ниагара слов. Не в смысле обилия, а частоты, притом, на удивление, членораздельно.

— Счастье какое, что я смогла до вас дозвонится, Ормонд Володимирович! — затарахтел смутно знакомый и явно очень взволнованный женский голос. — У меня случилось… не могу по фони, но беда, мне срочно с вами надо поговорить, вы сможете?

— А это, собственно, хто? — без задней мысли полюбопытствовал я, потому как голос, пусть чем-то припоминаемый, никаких особых ассоциаций не будил, да тяжеловато думалось после бани.

— Милорада же я! — чуть не зарыдала собеседница.

— Ах, Милорада, простите великодушно, фони голос искажает, не признал, — честно соврал я. — Так что у вас стряслось?

— Не могу по фони, вы сможете встретиться? — оттараторила девица.

— Смогу, — мысленно вздохнул я, но не послать же её. — Если столь срочно, то вы где? Я мог бы подъехать, лил давайте в трактире встретимся каком.

— Каком? — тут же последовал вопрос.

— А в «Фаршированном Фазане», неподалёку от Акрополя, — обозначил я ближайшую к себе едальню: её надо, пусть и подъезжает, коль возможность есть.

— Буду скоро, сколь смогу. Спасибо вам! — и трубку бросила.

Вот ведь незадача, думал я одеваясь. И на кой бес я этой овечке столь вознадобился, что вот прям сейчас и надо? Как-то и думать о ней забыл, впрочем, не посылать же её было по фони? Мы, Терны, это предпочитаем в лицо делать, злоехидно отметил я, выкатывая диплицикл.

Пост скрипнул, навеянный написанием и рядом иных моментов:

Твердят, мы бездари, шпана. Да! Наша муза вдрызг пьяна! Но футуристов тесный круг, взорвёт Вселенную, мой друг. (с) Дореволюціонный совѣтчикъ

10. Набережная Тамесиса

Подъехав к Фазану, я арендовал «приватную кабинку», заказал туда лёгкий перекусить, сам же расположился с рюмкой кваса у окна с видом на подъезд к кабаку. И, если честно, с некоторым раздражением думал об овечке. Ну вот реально, не могла подобрать более «подходящего» времени. С другой стороны, какое-никакое разнообразие, а то предстоящий дипломатический визит меня, признаться несколько тяготил. Заниматься-то я занимался штудиями своими, но мысли сбивались на поездку. Да и, всё же, растрясённый на хоть какие-то разъяснения по поводу «экзотичных бредней» леший (признаться, нудел я в самолёте просто из тернистости, и так по роже было видно, что ничего не скажет), выдал такое «объяснение»:

— Вы верите в сказки, Ормонд Володимирович? — на что я пожал плечами скорее отрицательно, нежели как иначе. — Вот и я не верю. А что есть на деле — увидим сами. Считайте что гипнотизёр у бриттов завёлся силы неведанной, я иного объяснения не нахожу, — отрезал злонравный Добродум и более на вопросы не отвечал.

Впрочем, тот вариант, что идём мы на заклание, я довольно быстро отсёк: что бы бритты не учудили, убивать десяток послов, ставя Полисы в известность о своей «явной враждебности», перед тем допустив их прибытие, бред неправдоподобный. Согласится «для вида» и тянуть время я ещё могу понять, так не было этого: сразу ответ, шлите послов, пусть прибывают, поговорим, время сами назначайте. То есть, дали время Полисам консолидировать силы, подготовится, а потом подставиться… бред бредовый.

Даже если придумали какое убивало лютое, чтоб «всех разом», так «всех»-то и не выйдет. А если выйдет, так «танцы посольские» бред ненужный. Или, опять же, положим оно, убивало мифическое, у них «с долгой подзарядкой». То есть, собирают флот, простой и воздушный, Полисов более или менее локализовано, сносят — ну не знаю что за колдунское убивало, но положим, в Мире с эфиром говорить, что «этого вообще не может быть» довольно глупо.

Так всё равно бред выходит: бриттския острова не заокеанье, франки, даны, время подлёта … через четыре часа на островах будет экспедиционный корпус, пусть «с бору по сосенке», но уже у них. И «заряжённым убивалом» выйдет только по самим островам лупить, а «избирательность убивания» на уровне бриттов не трогаем, а остальных — да, опять же, что-то даже для эфира смехотворно-невозможное выходит.

Соответственно, бритты либо «тянут время долго», что убиение послов не предполагает, а предполагает им явить «как всё замечательно», либо вообще придумали нечто столь завлекательное, что в ихнюю унию бриттских гадов теряя тапки побежали по доброй воле все причастные. Также бред, по совести, но не больший, нежели " колдунское массовое убивало с перезарядкой и только по не бриттам». Даже если последнее с приборами какими защитными, так экспедиционный корпус уже на островах будет, так что выяснить что за «колдунская защита» и ей обзавестись успеет.

Так что вероятность на этом «посольском турне» помереть выходит менее, нежели в том же Риме или по дорогам меж Полисов мотаясь. Бритты сами оберегать послатых будут, потому как им это выходит «надо». Ну а захваты и прочее — бред почище убиения. Единственное, что Леший изрыгнул «гипнотизёр», но тут, судя по морде лица сам из наиболее невероятного выбрал хоть сколько-то возможное.

Гипнотизёр мóзги одарённым спекающий… Ну, скажем так, в возможность существования такового уникума верится крайне слабо: природа эфирная в проявлениях изучена досконально, а подобный " гипнотизёр " будет, скорее, терапефтом уровня «суперкомпьютер», способный переписывать нейроны. Ну, как-то, тоже смотрится бледно, в возможности мозга человеческого, пусть эфиром подпёртого, такое осуществить не верится ни разу. Да и, главное, все эти мысли не у одного меня в башке крутятся, так что ежели и извернулись с этаким Архи Мозголазом бритты, так послов проверять не один и не два человека будут после посольства оного. С пристрастием и на «девство разума», так что тоже нет.

И вот пока гонял я в уме мысли мудрые (опять вылезли подлые, достав меня немало, аж мозоли на разуме от мозгоблудия набухать стали), подкатил к Фазану самокат, откуда явилась знакомая копна «золотого руна», из самоката вылезшая, но некоторое затруднение около него испытавшая.

Вот ведь морока, посетовал я не без улыбки: всё же, морока сия меня от мозгоблудия отвлекала. Так что поднялся, вышел и вслушавшись в беседу возницы и Милорады понял затруднение, в чём-то довольно комичное.

А именно, сколь понял я, у девицы банально не было денег, бес знает почему. Притом, несостоятельной она не являлась, предлагая вознице за проезд некую ювелирную цацку. И вот тип сей, цацку брать отказывался наотрез, под соусом довольно комичным: стоила цацка порядково сверх «наезженного», а подобное «не можнó!»

Оценив «парадное», в смысле весьма недешёвое и, признаться, стильное платье и шубейку девицы я мысленно хмыкнул, да и решил сие затруднение. Были там копейки, так что на благодарности просто отмахнулся: ясно что в силу неких «высоких и важных» причин девица просто деньгой не озаботилась, что в её психопортрет, мной составленный вполне укладывалось.

Отвёл в комнатушку арендованную, сложил руки домиком перед лицом, посетовал об отсутствии очков — блики было нечем пускать, да с челом серьёзным изрёк:

— Рассказывайте, Милорада.

— Я… наверное да, спасибо что встретиться не отказались, Ормонд Володимирович, — явно нервничала девица, извлекла из кошеля-ридикюля платочек кружевной и, нервно его комкая, задумалась.

А я и не подгонял, с интересом на девицу взирая и, пользуясь наукой физиогномической выстраивал модель. И выходило, что стряслось у неё нечто, по её разумению, серьёзное, страшное скорее. Что, в свою очередь, требует неких «действий», а не разговора, поскольку бросилась она не к подружкам. Притом, сие «страшное» ни в компетенцию властей политики не входило, ни родных она этим отягощать не желала. Что ж, послушаем, потому как интересно, да и соответствие своим предположениям надуманным сверим: как по мне, поругалась она со своим, мельком упомянутым «глистом в тунике», а моя персона, на простейшей ассоциации всплыла. Скорее всего выслушаю, да пошлю девицу с «бедами» её, но хоть выслушаю, да и совет дам, для себя решил я.

— У меня есть… точнее был, — нахмурилась Милорада, — друг, как я думала. Но подлец неимоверный! — полыхнула очами она, подтверждая мои предположения.

— Сердешный? — ровно уточнил я, внимательно на неё взирая.

— Нет! — аж возмутилась девица, причём, по всему, не врала.

Забавно, мысленно отметил я, кивнув, «принимая ответ».

— Просто друг, как я думала, хороший, ну и… — замялась девица.

— То есть, интерес амурного толка вы к нему проявляли, — заключил я. — Но, либо в недостаточно явной форме, либо он их сознательно «не замечал», — на что последовал румянец и кивок. — Продолжайте, — выдал я.

— После нашей беседы с вами, — вздохнула она. — Я задумалась. Вы не подумайте, Ормонд Володимирович, вы хороший! — обманывала она скорее себя, я много какой замечательный, но точно не «хороший» во вложенном ей смысле, не без иронии отметил я про себя. — А тут Горазд стал за мной ухаживать, — потупилась она.

— Позвольте предположить, — ровным тоном вопросил я в паузе, на что последовал кивок. — Вы ранее проявляемый к сему молодому человеку интерес проявлять перестали. И, о чудо! — широко, ехидно и тернисто улыбнулся я. — Тут же стали сему юноше интересны. Это скорее вам для раздумий слова, — уточнил я.

— Наверное что и так, Ормонд Володимирович, только не юноша он, а муж. Тренер в дисциплинах рифмической гимнастики, — опять покраснела девица. — Вы не подумайте, но ребёнок… Не знала я, в себе хотела разобраться!

— Милорада, вы, вообще-то, мне ничего не должны. Я, ежели вы изволите вспомнить, изначально вам ничего не предлагал и не просил. Предлагая оповестить заинтересованных в нашем сближении, наиболее безболезненным способом, о невозможности этого сближения, — не стал я «щадить нежные чувства». — Предложение, мной впоследствии озвученное, имело корни и основание в словах ваших, было в чётких рамках, границах, ничего от вас, кроме согласия или отказа не предполагало. Так что ваши «друзья», до принятия оного предложения, либо тем паче неприятия, ко мне касательства не имеют. Говорю я вам сие не для того, чтобы сказать, что вы с бедой вашей мне неинтересны. В таковом случае и встречи нашей нынешней не было, — уточнил я. — А скорее для того, чтобы донести позицию свою, дав возможность свободно говорить, без оглядки на нашу предыдущую беседу.

— Хорошо, Ормонд Володимирович. Горазд ухаживал, но в сомнениях я пребывала, пока не позвал он на беседу личную и приватную. А я и согласилась, дура! — блеснула она слезинками в уголках глаз.

— К себе? — уточнил я, на что последовал кивок. — И что вас не устроило? Любезен недостаточно был, или уд не в ту сторону изогнут? — с реальным интересом уточнил я.

— Да вы… Не было меж нами ничего, да и не должно было быть! — раскрасневшись прокричала она.

— Вы, Милорада, не кричите, а объясните в чём я не прав, — ровно ответил я. — Муж вас в обиталище своё зовёт, что иначе как согласие на соитие, предполагаться не может…

— Он обещал что не обидит! — последовала вспышка.

— Так что вы мыслите как обиду, он мыслил как благодеяние, — развёл я лапами. — Чай вы, Милорада, не с Луны свалились, а и не дитё неразумное, в обитель мужа явиться согласие давая на многое, последствия же, судя по словам, вашим же, осознавали.

— Да вы… — полились слёзки у девицы, на фоне гневного лица. — Он. Мне. Клятву. Дал, — побледнев выдала она. — Что пальцем ко мне, без моего дозволения, не коснётся.

— Дозволение, хочу вам напомнить, Милорада, понятие также не самое прозрачное. Тогда как визит к мужу — веешь однозначная и толкования двойного не подразумевающая. Вот я вам скажу, к примеру: поедемте ко мне, побеседуем, — привёл пример я. — Что ответите?

— Поеду, — закусив перед тем губу, несколько неожиданно для меня выдала девица.

— Но, тем не менее, очевидно и понятно будет, что интерес я к вам амурный питаю. И вами его неприятие будет нелюбезным, неправильным и оскорбительным, — несколько «вытянул ситуацию» я, поскольку насупившаяся девица всё же кивнула. — Я пока, Милорада, не понимаю сути вашей беды. Расстройство — возможно. Но тут вы, как не крутите, сами виноваты, сколь не хочется вас словом бранным называть, но окромя «сама дура» иных слов я не нахожу.

— На встрече у него Горазд сам настоял, чему клятвы и причина, — мертвенно побледнев, роняя слёзки, выдала девица. — Беседа с полчаса шла ровно и разумно, а потом, без перехода начал руки распускать. Еле вырвалась… Дура, да! — задрожала она плечами.

— Ну покинули то вы его невозбранно, — откомментировал я, на что был буквально прожжён взглядом.

— Смотрите! — рванула Милорада рукав, — Могу и больше показать! — заливаясь слезами вскочила она, но была за обнаженную руку поймана и усажена за столик силой.

Ну что можно сказать, на «ролевые игры» сколь угодно высокой жёсткости алые полосы на предплечье не тянули. Полицейские за «улику» не примут, но хулиганство и «повреждения телесные» этому типу вчинят, буде девица к ним обратится. А главное, про «клятвы» этого типа не врала, хоть и дура, тут и сама признаёт, думала не тем местом.

— Более не надо, — отпустил руку я, тогда как девица, закрыв лицо руками полноценно зарыдала. — Кстати, Милорада, вынужден вас предупредить, что мы, Терны, растения неприхотливые, на женские слёзы нам вполне пригодны. Так что, ежели вы разрастания колючек не желаете, я бы вам порекомендовал слёзы унять, — выдал я.

Девица немного порыдала, но всё ж фыркнула и себя в руки взяла, взор пусть и заплаканный на меня уставив.

— Итак, Милорада, в злокозненности и прочих качествах вашего Горазда, — «не моего» последовал бурк. — Хорошо, — не стал спорить я, — моего Горазда вы меня убедили. Не по закону и традициям, тут вы и сами признаёте свою ошибку, а по чести. А от меня-то вы что хотите?

— Я… — задрожала она губой, вскочила. — Простите, Ормонд…

— Присядьте и возьмите себя в руки, — нейтрально ответил я.

Ну реально, втравливает меня девица в блудню, от которой мне, если разобраться, ни боли ни выгоды. Как спутницу свою её я не вижу. Точнее, тут уж ей самой ОЧЕНЬ постараться придётся, во всех смыслах и один раз, чтоб вместо взбалмошной девчонки я в ней женщину для себя узрел. Сам этот Горазд, по всему, выходит та ещё скотина, тут и не поспоришь: в некоторой инфантильности собеседницы я убедился за час беседы, а тут наставник не один год… В общем, хотел её попользовать «по закону», но не по совести, а уж следы принуждения… Насильник, в общем, и личность гадкая.

Но я не «принц на белом коне», которых в Мире Полисов и не водилось. Да и не миллионщик, в костюме ушастом и резиновом, внимания терапефтов — мозгоправов требующий. Так что, коль девица хотелки свои озвучит, без взбрыков истерических и не будут они чрезмерны, то, наверное, сделаю кое-что. Ну а нет — так нет, леший с этим Гораздом, разве что, может, в Управу заеду профильную, обеспокоенность проявлю: не дело сволоте подобной в наставниках пребывать.

Есть момент с " бриттским вояжем», меня несколько «раскачивающий» по ряду параметров, но тут скорее оглядки на ряд моментов, да и лени лишающий — снявши голову по волосам не плачут, а тут можно просто поступить «хорошо», без размышлений лишних.

Девица, тем временем, села всё же, задумалась крепко, а после выдала результаты как раздумий, так и хотелок.

— Не знаю я, Ормонд Владимирович, — последовало изречение, от которого я стал опасаться за бровь свою — столь вздёрнута она была, что могла чело покинуть, да даже на орбиту земную взобраться. — Наказания ему хочу, а какого — сама не ведаю. К батюшке обращаться и смысла нет, да и стыдно, — покраснела она. — В Управу — так посмеются надо мной, потернистее, чем вы изволили, — бросила она на меня не самый довольный взгляд. — Потому и к вам обратилась, помстилось мне, что выход найдёте.

— Доверие ваше льстит, — не без яда ответствовал я. — К слову, обратись вы к полицейским, то наказание сему Горазду бы было. Впрочем, — признал я. — Не сильное, да и скотству его не соответствующее. Да и посмеялись бы над вами, что да, то да, чего я, невзирая на слова ваши, себе не позволял. Но пожелание я ваше услышал, так что наказание ему умыслю и осуществлю, в ближайшее время. Адрес мне палестры вашей обозначьте, да имя полное обидчика вашего, — потребовал я, на что Милорада застрочила на салфетке выуженным из ридикюля стилом. — Засим, давайте прощаться, усажу я вас на самокат до дому. Время позднее, — подытожил я.

— Погодите, Ормонд Володимирович! — уставила на меня изумлённые очи зелёные овечка. — Что заступитесь за честь мою, сие чудесно, благодарна я вам без меры. А как же мы?

— Какие-такие «мы»? — изумился я. — Вы мне указали на негодяя и скота последнего, вас обидевшего. Я, по-дружески, в беду вашу вник, да и усилия к её решению приложу. А «мы»-то у вас откуда взялись?

— Но… я думала…

— Незаметно, — экспертно поставил диагноз я. — Насчёт «мы», буде такое и случится когда, беседу мы имели. И ежели что и изменилось с тех пор, то лишь сложности и сомнения появились. С моей стороны, — уточнил я. — Но это ежели вас мысль о «мы» не покинет, вопрос беседы в будущем. Когда и вы будете не столь напряжены в эмоциях, да и у меня время появится. Пока я прискорбно службой обременён. — уточнил я. — Так что, визитка у вас есть, фони номер мой вы имеете. Будет желание пообщаться-поговорить — фоните, а нет, так и нет, — подытожил я.

Овечка глазищами потерянно похлопала, в самокат усадилась и скрылась на оном во тьме. Вот же заковыристая да извилистая, как постановка южно-заокеанская Мира Олега, ситуёвина, хмыкнул я расплачиваясь в Фазане.

Ну да ладно, всё дело будет не мыслеблудное, до отбытия. Да и тренировка, какая-никакая, ухмыльнулся я.

На утро вымытый и побритый я, снабжённый зарядом довольно весёлой злости, обозрел палестру. Была она не из малых, со многими залами, но общение со служительницей открыл мне зал мне потребный. Да и в целом, старушка оказалась презабавная, так что покидая её общество, пребывал я в некотором сомнении: по речам сей дамы, ежели судить (а ни толики сомнения она в сказанном не испытывала!) выходило, что сию обитель зла и порока, палестрой лишь упущением политиков рекомую, надо огнём жечь, с наставниками и учащимися, ибо жить в Мире с оной решительно невозможно.

Впрочем, старушки старушками, а дело — делом. Долбанув в дверь, я сковырнул засов, в чём мне мои массовые габариты весьма поспособствовали, ну а ущерб вышел копеечным. Ну, почти, уточнил я, краем взгляда окинув выдранный с мясом засов.

В зале пребывали дюжина девиц и отроковиц, до моего визита явно предававшиеся штудиям гимнастическими, застывшие ныне в весьма приглядных позах, мою персону взглядами мерящие. Будучи мужем вежественным, полей шляпы я коснулся, после общий поклон учинил.

Да и направился к единственному в зале мужу. В белоснежной тунике пребывал тип, высокий, но и вправду, тонкий для безобразия. Пырился он на меня так же как и ученицы, недоумённо, на что я лыбился совершенно ослепительно, к нему приближаясь.

— Горазд Древосилович? — радостно уточнил я.

— Он самый, — недоуменно взирая на меня ответствовал глист в тунике.

— У вас ли вчера пребывала Милорада Поднежевна Сулица? — задал я вопрос, учиняя последнюю проверку.

Дело в том, что в словах Милорады я был почти уверен. Но ключевое слово «почти». Правда и истина — отнюдь не синонимы. Так что пусть вероятность «клинической дуры и фантазёрки " была пренебрежительно мала, но и исключить её абсолютно я не мог. Всё же, двух встреч для вот «досконального и полного» понимания явно было маловато.

Но мимика и вильнувший взор рассказ Милорады подтвердили: чуял сей тип вину, точнее страшился разоблачения. Ну а, значит, глазёнками своими подлючими вильнул ты, мил друг, очень удачно, мысленно оскалился я, улыбнулся совсем счастливо, да и хлёстко, «как хлыстом», вспылили в голове комментарии Добромиры, отоварил глиста по причинному месту.

Горазд очень гораздо пал на пол, скрючился, место поражённое зажимая и звуками Мир окружающий оповещал, что очень некомфортно ему. Девицы же начали звуки издавать частью изумлённые, частью возмущённые, что я скинутой дланью прервал.

— Муж сей, — возвысил я голос, указав на мужа пинком, в место уже травмированное, не удержался, — Есть лжец, негодяй, насильник. Завлекает дев в жилище своё, клятвы давая, что на них не покуситься. Притом, в случае отказа от притязаний его, не стесняется силу применять, чтобы похоть свою потешить. Деяние моё с тем связано, что б вас предостеречь, — обвёл я девиц взглядом. — Лик подонка, наставником рядящимся, явив. И ему, псу смердящему, — ещё раз пнул я. — Напомнить, что буде законы не нарушены, честь остаётся. Ормонд Володимирович Терн, квестор Управы Посольских Дел, — вежливо раскланялся перед завывающим типом. — Ежели вопросы у вас, Горазд Древносилович, а то и вопросы чести и крови возникнут, то к услугам я вашим, — кинул я на глиста визитку. — Сударыни, честь имею, — коснулся я полей шляпы, оценив весьма ироничное звучание, в текущих реалиях, этой фразы.

Ну и покинул зал, да и палестру. В принципе, глист, конечно, может попробовать меня по закону ущучить. Вот только, даже если я про Милораду и промолчу (чего делать и не собираюсь), то максимум, что мне грозит, так штраф, немалый, но вполне подъёмный. А уж ежели вызов будет, оскалился я совсем уж запредельно, вызвав шараханье встречных учениц палестры, так и оторву ему уд. Реально не люблю насильников, мразотны они, в моих ощущениях.

Ну, прынцем себя, честь девичью защищающим, я явил, не без самоиронии думал я. Вообще, по уму, ежели бы не текущая ситуация, вряд ли я бы так поступил. То есть, некие действия бы предпринял, но более… обдуманные, что ли.

Впрочем, настроение поднялось, мысли мои тяжкие (а главное — бесплодные), отступили, так что поступил я правильно не только «вообще», но и для ценного и важного себя. Тут главное, одёрнул я себя, чтоб в привычку оное не вошло: не миллионщик я, при отце живом, да и резина обтягивающая с телесами моими смотреться будет уж слишком комично. Да и Артемида Псиносфеновна разум скорбный исцелит, она такая, она может.

А к времени оговоренному, облаченный и собранный, с перуном открыто на кобуре висящим (что и этикетом дипломатическим никак не запрещалось) явился я к злонравному начальству. Дни оставшиеся провёл не праздно, в эфирных штудиях, но тяжкие мысли отступили. Спасибо овечке и удачно подвернувшемуся (да и под ногу, резонно уточнил я сам себе) глисту.

Кстати, никаких последствий мой «подвиг» не возымел, милитанты в эфирных доспехах квартиру мою не штурмовали, да и фони молчал, хотя, признаться, про последний я вспомнил, лишь на пути к Лешему.

Морду начальство имело никак не обречённую, а зловредную, ехидную и вообще, Леший как Леший. Хмыком и взглядом ехидным оценил мой перун на бедре, буркалы свои закатил, в стол залез и себе таковой же на бедро прицепил. И ещё подмигнул злонравно.

— А мортиру осадную я бы взял, — с видом невинным изрёк я, так как подобные деяния начальства без ответа оставлять было невозможно.

— Пощади бриттов, Ормонд Володимирович, и так, смотрю, портки обмочат, на вас поглядев. А уж с мортирой так и вовсе помрут от удара, мало что не все. К кому посольство нам справлять? — не остался в долгу злонравный леший. — Ладно, отправляемся. Примите и оденьте, — протянул он мне коробочку.

Открыв которую, я узрел серьгу-гвоздик, в эфире снабжённую фактически не различимым мной узором.

— Разума защита? — уточнил я.

— Теоретически, — поморщился Добродум. — Как на практике будет, нам узнать предстоит. Да, в отставку не желаете? — небрежно бросил он.

— У меня до оклада декада осталась, — скаредно ответил я. — Вы бы, Добродум Аполлонович, лучше бы сказали, что за «сказки дикие». Всё одно уж узнаю, а так хоть в дороге будет о чём подумать.

— Книги читать не пробовали? — вопросил леший. — Занятие зело приятственное, рекомендую. Пойдёмте, — бросил он, вставая из-за стола.

В мобиле молчали, я вдевал в ухо гвоздик, после же сего косметического надругательства злокозненный Добродум окатил ухо моё эфиром, явив не самые последние навыки терапефта. Потому как дыра во мне краями зажила буквально за минуты, никаких неприятных ощущений не оставив.

А вот уже в самолёте, Леший оторвался от книженции, поймал мой взгляд, ухмыльнулся совсем гадко, да развёрз зёв свой:

— Врут к бриттам склонившиеся, что зрели бога. В силе тяжкой, да и с бриттами он, — бросил леший. — Что, полегчало вам? — ехидно вопросил он, а на моё ошарашенное поматывание башкой, понимающе кивнул. — Вот то-то. Потому и молчал, чтоб вы разум свой излишне не ломали.

— Эта… — офигело откомментировал я. — А вообще, как это? Ну, мы вообще сверх… гимназических знаний про них знаем что-то? — растерянно вопросил я.

— Про богов-то? — уточнил Добродум, на что я кивнул. — А ни беса мы не знаем, Ормонд Володимирович, одно мыслеблудие псевдонаучное, читали небось, — на что я повторно покивал. — Одарённых при богах не было, летописей тьма, священных книг. Вот только ни беса это не объясняет.

— Иллюзии? — предположил я.

— На глазах очевидцев, изъявшие из Мира пару верст квадратных морской воды и несколько судов? — ехидно уставился на меня Леший. — Тут скорее надежда на гипнотизёра могучего выходит, потому как если бог, пусть один, у бриттов есть… Ну, почитайте, победить то победим, вот только мало не половина Полисов огнём и серой зальёт. Это я вам не самый худший вариант описываю, согласно достоверным и проверенным летописям, — уточнил он, да и уткнулся в книжицу.

Это выходит, мне лешему и вправду только благодарным быть надо, потому как я себе и впрямь мозги сломал бы, со смещением. И с нулевым итогом, потому как всё мной читанное ни беса не объясняло, а, очевидно, головы не один академик и не одного Полиса ломал. С нулевым эффектом.

А у них, даже представив, что могутность интеллекта моего их умишки многократно превосходит (что представлять приятно, но довольно наивно), доступ к знаниям, да и время на их изучение куда как побольше моего. Так что, несколько вынужденно, слегка поклонился я Лешему:

— Благодарствую, Добродум Аполлонович.

— Пустое, — отмахнулся Леший, подняв взгляд от книженции. — Вас знаючи, о себе заботился: нацепили бы на себя оберегов, текстов всяких, да и истерику бы закатили, буде вас их лишить тщились, в вид потребный приводя.

— Может, нацепил бы, — подумав, не мог я не признать некоторую сермяжную правду леших слов. — Не помешало бы, а вдруг поможет?

— Параноик вы, Ормонд Володимирович, — промолвил злонравный Добродум. — И социопат. Сие в болезнь не перетекло, но в критических ситуациях вы палку способны не то, что перегнуть, а узлом завязать. Не всегда плохо, но в текущей ситуации, — помотал он пальцами. — Излишне, хуже и вам и окружающим.

— Здоровая паранойя — залог здоровья параноика! — веско изрёк я максиму Мира Олега.

— Изрядно сказано, — все же зажрав, бросил Леший.

— И вообще, вы можно подумать, лучше, — несколько надулся я. — В мои годы небось…

— Хуже, — спокойно кивнул Леший. — Гораздо хуже было у меня в годы ваши. А вы, значит, догадались?

— Ой, можно подумать, тайна мироздания великая, — отмахнулся я. — Столь раздражающим, — окинул я злонравное начальство взором, — лишь зеркало может быть, вот только кривое. Вроде похоже, а не так. Да и вам резона меня держать рядом нет, всё ж я иногда бываю несколько… раздражающ. А значит и вам польза есть, а кроме психологической я её и не зрю. В общем на ваш вопрос «зачем» у меня ответ был ещё в первые дни нашего знакомства, — не без ехидства выдал я, несколько поправляя свое несколько расшатанное состояние.

— Ну и молодец, Ормонд Володимирович, — довольно равнодушно выдал гадский леший, вместо закономерного восхищения моими талантами.

— А вы тоже лишком веса страдали? — уточнил я небезынтересный мне вопрос.

— Скорее недостачей, — отмахнулся злонравный Добродум. — И вообще, не приятель я вам, а начальник. И душу, уж простите, открывать, как и отчёт давать не намерен, — ехидно озвучил он. — Вот доживете до моих годов… А я всё столь же вас годами и оптом превосходить буду, да всё одно ничего не поведаю, — злобно поликовал он.

— Кто бы сомневался, — не менее ехидно ответствовал я.

Да и извлёк книженцию свою, благо несколько полегчало. И, между прочим, не удивлюсь, ежели не потугами самого Лешего, манерой беседы, жестами и мимикой такой тон задавшего, что я с новостями проще смирился. Не для моего благополучия, безусловно: гадским лешим подобное человеколюбие неведомо. А для того, чтобы рядом вменяемый помощник был, а не слегка (или не слегка) поехавший крышей параноик.

Так и долетел самолёт, потихоньку до всё того же Антверпена. Где десяток послов Полисов Гардарики и собрались: как выяснилось, бритты посольство морским путём ограничили, не желая над своими островами погаными (в самом прямом, возможно, смысле), авиацию зреть.

К слову, перед тем как поместились мы с Добродумом на судно, нам предназначенное, было два момента небезынтересных. Первое, подкарауливал нас, а точнее Лешего старый знакомец Аскульдр, набросившийся на начальство ловко, да опять его ставший мять всячески. Причём, опять медведь такой, двигался глазу почти неуловимо, меня уже к перуну рукой дернуться заставив. Так что после закономерного лешего писка «отпусти задушишь!», заржавший дан последнего выпустил, да и зарядил мне лапищей по плечу.

— Здрав будь, хускарл Ормонд! — снабдил он это покушение на юную жизнь мою комментарием.

— И вы здравы будьте, хэрсир Аскульдр, — отвествовал я, вызвав ржачь.

— Глянь ка, угадал! Или ты поведал? — воззрился на Лешего дан, на что последний отрицательно головой помотал. — Ну добро. На, владей! — швырнул он в меня отцепленные с пояса ножны с наполнителем.

На что я, поймав дар, молча склонил голову. Ежели бы я тут начал ломаться, в смысле «я по метателям», или там «не нужны мне дары ваши!», то ситуация сходу дошла бы если не до кровопролития, то до мордобития. Причём, морда, битию подвергаемая, была бы моя. А вызвано бы это действие искренней заботой хэрсира, на тему обретения мной утраченной вменяемости.

А вторым любопытным моментом было то, что порт Антверпена изобиловал судами явно милитантской направленности. Потянуть такое количество более чем «прожорливых» во всех смыслах игрушек ни один Полис бы не смог. Полсотни тяжёлых, бронированных и грозящих Миру монструозной артиллерией судов. Это не считая того, что и десанта каждый может до пары, а не долго если, так и пяти тысяч нести. Ну а лужа ламаншевая невелика, прямо скажем.

Да, если бы не «неизвестный фактор», при удаче, только этими силами даны могли острова «зачистить». Правда, пребывание их в одном порту… начал было параноить я, что, впрочем, было тут же прервано.

Дело в том, что наши, «посольским» судном был антиквариат. Причём, не по жадности, а как раз из предусмотрительности: судно, именуемое Тролленес Тот, «Погибель троллей» или близко к тому (точно я не знал, язык данов в «морской» модификации причудливо менялся, с чем я толком знаком-то и не был), несло на себе монструозную по толщине броню.

Было чертовски неповоротливым, медленным, да и артиллерия его отставала в дальнобойности от более современных аналогов. Вот только этим аналогам его «шкуру» ковырять надо было часами, до вменяемого эффекта. Ну, несколько преувеличиваю, а по большому счёту так. Так что, впустившие утюг Погибели в своё «подбрюшье» бритты могли оную погибель и обрести. Недостаток артиллерии в смысле дальнобойности на море, для судна на пирсе будет скорее избытком, в сравнении с орудиями наземными.

Хотя всё это вилами по воде писано, да и бес знает, что за поганость бритты у себя вывели. Так что остаётся только ждать и смотреть.

А посмотреть было на что: вслед за плывущей по эстуарию (расширяющейся при впадении в море реке) Вестер- Схельде Погибели, один за одним, из порта выплывали прочие военные суда. Прям пробирает, от такового «парада милитаризма», оценил свои ощущения я. Это и военному флоту Мира Олега мало не покажется, отстранённо прикидывал я. Часть пушек-эфирострелов выдавали просто запредельные параметры, а броня судов ракетные атаки если и заметит, то не слишком впечатлиться: помимо всего прочего, была она улучшена одарёнными.

А так, наблюдая за округой, овеваемый всяческими прохладными бризами и прочими ветрами, я думал о ситуации с бриттами. В смысле, «пиздец иль не пиздец, вот в чём вопрос?». И выходило, к моему прискорбию, что скорее пиздец, нежели наоборот.

Впрочем, мои приступы полисного патриотизма это скорее оправдывает: ну реально, тут ежели ещё шут знает, каких богов, Мировая Война назревает, в теории, по крайней мере. И огрести, сидячи в далеко не последнем по влиянии Полисе, бомбой какой по маковке, шанс отнюдь не нулевой. Это не считая прочих моментов, так что лезу я в пасть бриттскому мопсу не по дури, а разумно. Несколько по-дурному рассудил я, направляясь в каюту.

Леший с коллегами предавался мыслеблудию коллективному, чуя «локоть товарища». Ну, пусть их, милостиво не стал я возражать, да и попробовал поспать. Что у меня с успехом получилось. Лужа ламаншевая пусть и была мала, но тихоходность утюга Погибели также была одним из его выдающихся качеств. Так что, проснулся я уже в сумерках, поймал на своей персоне ехидный взор Лешего, с плещущимся где-то совсем в глубинах лешей душонки уважением, задрал нос и проследовал на палубу.

Выплывавшие с нами военные суда в округе не наблюдались, да и плыли мы уже по реке. Очевидно, Тамесис, отметил я, орлиным взором обозревая округу. Невзирая на подступавшие сумерки, округа меня никак злобностью и коварством бриттов не радовала.

Ну реально, река как река, берега как берега. Даже полисишко какой, бриттский проплыл мимо. Ни зарева какого жуткого, ни провалов в инферну какую, ни вообще ничего мистически устрашающего.

Точно, заманивают и бдительность успокаивают, припечатал я гадких островитян. Да и стал от нечего делать, припоминать «посольские заморочки» сих гадов.

Невзирая на весьма прохладные отношения с прочим Миром, бритты посольскую жизнь вели. Не в последнюю очередь вынужденную силой оружия, но тут уж как есть. Правда. своё гадкое злонравие проявившие и тут: все нормальные Полисы имели, максимум, гостиный двор, который, к слову, как обычная гостиница помимо приёма послатых использовался.

А вот гадкие островитяне в своём противном Лондиниуме отгрохали аж посольский квартал. Причём, отнюдь не из великого уважения: дюжина довольно небольших коттеджей располагались на пустыре, продуваемые всеми ветрами и просматриваемые всеми соглядатаями. В общем, была у меня надежда, что «протокол» будет послан в даль, а квартировать мы будем на Погибели. Как-то, могучая броня и лютые стреляла внушали несколько большее спокойствие, нежели отгроханные чуть ли не пару сотен лет назад неприятными личностями хижины. Пусть не в «сердце» их злокозненности, но тоже, плевком достать.

Впрочем, пока подобного вопроса в первую ночь не стояло: дотелепавшаяся, уже в полной темноте, до лондинимого пирса Погибель была посещена неким гадким бриттом, расфуфыренным до неприличия, да и вообще, несомненно отвратным. Хотя пребывал я далеко и деталей не разглядел, но качества эти были аксиомой, в доказательствах не нуждающихся.

И оповестил сей омерзительный тип, с грамотами ознакомившись, что раз уж ночь, то милостиво он против нашего пребывания на судне не возражает. А вот посольские обязанности и нужды отправлять чтоб мы изволили непременно согласно протоколу, с завтра.

Гад ведь какой отвратительный, посетовал я, ёжась, пока Леший с подельниками обговаривал тех представителей гадской унии, с которыми им увидеться непременно надо.

По отбытию гадкого бритта послы наши опять в кучку собрались, да удалились коллективно мыслеблудствовать. Конструктивного направления для столь похабного занятия, в текущих реалиях, я придумать не смог. Ну реально, ни лешего не знаем. Хотя, возможно, леший и обманул мое чистое и доверчивое сердце. Вряд ли конечно, но его природу зная, исключать последнее так же нельзя.

Так что решил я той же похабностью не страдать, а немного позанимавшись, в каюте попробовал заснуть. Раздеваясь, наткнулся я на дар Аскульдра, в карман внутренний помещённый. Честно говоря, не до всякого дурацкого рубила было. Ну, дар, вообще-то, щедрый и даже в чём-то приятный. Кортик, короткий по- дански, скорее стилет тридцатисантиметровый длины. С двумя отделяемыми полосами, как придающими стилету лезвия, в сложенном положении, так и выстреливающие и управляемые одарённым в бою. Такое, специфическое, не менее чем трёхсотлетние оружие времён «расцвета викинга». Полюбовался я на антиквариат, да и схоронил его. Вряд ли использовать буду, хотя, возможно, потренируюсь когда. Если выживу, если не лень будет, много «если», ехидно напомнил себе я.

Да и предпринял попытку поспать, за номером два. Что, к моему искреннему удивлению, у меня с успехом получилось. Так что спал я не только сладко, но и удивлённо.

11. Невесомый ангел

С утреца, проснувшись я еле успел позавтракать, да и то, всухомятку. Бритты прислали центурию милитантов, коие «выделены для сопровождения лиц посольских, во избежание непонимания». Впрочем, в этом случае не было ничего странного, так что нагрузившись саквояжем сейфовым и своими, довольно объёмными пожитками я за Лешим (под его злодейски-ехидным взором) проследовал.

А вообще, островитяне эти, гады и варвары, злопыхал я, следуя в колонне, так и хотелось сказать — арестантов. Ну милитанты их расфуфыренные — так и леший с ними. Пусть пешим ходом топают. Но полномочным и послатым нам ноги ломать невместно, могли и самокатов подогнать, злодеи!

Но не прислали, так что ноги мы ломали, а я, не перестав, впрочем, злопыхать, вполглаза начал знакомится с окружающим пейзажем.

Пейзаж начинался с центурии гадких бриттов. Довольно, нужно отметить, любопытно, но и комично выглядящих. А именно, сии ымперцы, будучи на Империю соириентированы, во многом ему обезьянничали. Что, учитывая разницу условий, да и материалов смотрелось забавно.

Причём, если кираса типа «лорика мускулата» в принципе и леший бы с ней. Как и со шлемом, плюмажем изукрашенным, с нащёчниками. Да и полосы верхнюю часть бёдер прикрывающие, это терпимо. Но вот штаны(!) в обтяжку, под туникой из бархата(!), заправленные в сапоги(!), вызывали приступ стыда. Италийского, правда, а никак не гишпанского, но, тем не менее. Про цветовую гамму лучше промолчать, а уж всякие висюльки и цацки драгоценного типа (правда, нужно отметить, эфиром напитанные, так что не просто «висюльки»), создавали от центурии, нас сопровождающей, ощущение варваров-мародёров. Успешно ограбивших незадачливую центурию, и «улучшивших» ограбленное на свой, варварский вкус.

Заслуженно осудив сопровождающих, я перешел к освистанию, точнее осмотру самого полисишки Лондиниум. Припортовые строения мы покинули довольно быстро, там обси… осматривать было особо то и нечего, порт как порт, фортификация, довольно разумная, скорее «безликая», нежели стилизованная.

А вот сам город был, как с прискорбием отметил я, скорее пригляден, нежели как положено. Правда с дурацкой застройкой: вместо пристойного привольного строительства вне Акрополя, ну и, соответственно, плотной и политической застройки Акрополя, бритты глупые лепили свои «коттеджи» (приглядные, но дурацкие!), чуть ли не в паре метров друг от друга.

Места им на островах чтоль мало, ехидствовал я, обозревая жалкие огрызки, вместо пристойных человекам участков. Ну и да, дерево. При такой застройке его обилие признак явного скудоумия, это факт. Тут не Новоград, где камень набить реальная проблема, тут вокруг каменюк тьма. Да и ежели в Новограде между особняками не менее десятой версты, то тут всё это сгорит к бесам, при пожаре приличном.

Или из-за каминов дурацких, задумался я, обозревая характерные трубы. Так то же дурачьё выходят, варвары и недоумки, окончательно поставил справедливый я диагноз островитянам. Задрал нос и печально поперся в колонне, мысли свои мудрые думая.

Так мы и домаршировали до пустыря, бриттами обозванного «посольским кварталом». Фото не соврали, печально обозревал я жалкие хижины, коттеджами называемыми. Реально, конуры, а не дома. Хотя поодиночке, точнее посол и помощник, втиснемся. Тем временем, послы и часть помощников двинули «напролом» сквозь ряды замерших милитантов. Причём, поделились мы автоматически и довольно забавно.

Вопрос в том, что вся десятка послов и их секретарей были ярко выраженными одарёнными, вот только, явно разного типа, в сфере помощников.

Четверка последних двинула, без особой оглядки, вместе с массой послов, а вот шестёрка, в которую входил и я, с открыто носимым оружием, без слов рассредоточилась, как «прикрывая тылы», так и «контролируя возможного противника».

Вот же служба бессердечная, не без иронии оценил я сей момент. Тщусь в учёные, а по факту милитантом становлюсь и прознатчиком. Ну, с другой стороны, коли выживу, то и ненадолго «милитантская ноша», а ухватки и прочее мне скорее по сердцу, нежели наоборот. «Параноик и социопат», вспомнились обзывательства Лешего. Такой и горжусь, мысленно покивал я.

Тем временем противный центурион бриттский на наши эволюции взором бесючим полюбовался, паскудно ухмыльнулся, да и раздвинул своих приспешников. Так что наша «посольская» часть, оберегаемая милитантской беспрепятственно выдвинулась к коттеджам, окутываясь узорами эфира различной конфигурации и проходя между коттеджами. Временами происходили «вспышки» эфира, а после череды их, один из коттеджей просто натурально расплющило в блин.

— Обилие эфирных воздействий, не поддающихся устранению, — небрежно бросил Леший стоящему в сторонке центуриону, сделав жест на кучу стройматериала.

— Доложу, — с мерзкой рожей, но довольно равнодушно ответствовал бритт. — Мы вас покинем, — также равнодушно выдал он, после чего зарядил своей кирасе по левой сиське, да и рявкнул: — Нобикум Дьюс!

— Нобикум Дьюс! — также самоудоволетворили свои кирасы прочие бриты под соответствующее упоминание о компании.

— А мы и сами справляемся, — не выдержала душа виршеплёта в моём лице, отнюдь не тихо буркнув сие вслед марширующим бриттам.

Ряд из них с ноги сбились, но марш продолжили, ну а я ожидал кары. Как минимум — церебральной, от Лешего. Поскольку мой язык длинный, в данном случае, вроде и каноны и поконы протокола посольского не нарушал: бритт попрощался, топал по своим, бриттским делам. Оскорбления я не наносил, да и адресно не обращался, а «молчать как рыб " меня лишь протокол обязывал, в ситуациях строго оговоренных.

Но с другой стороны — хулиганство, что я и сам понимал. Но уж очень ихнее «с нами бох!» меня раззадорило. Даже шутки из Мира Олега в памяти всплыли, на тему " трёхспального семейного ложа «С нами Ильич!» А вот мы и сами справляемся, что я и не преминул озвучить.

Однако взоры послов, да и коллег-помощников осуждения не содержали, частью даже были одобрительными. Да и Леший, око злокозненное на меня с полминуты попучив, клешнёй свой махнул, да и повелел за ним следовать.

— Раз уж вы, Ормонд Володимирович, столь самостоятельны, — заядоточил в коттедже Леший, — то отстоите первую смену караула, — а на мою вздёрнутую бровь, вздохнул и продолжил. — Сейчас к нам, сюда, будут являться политики Полисов Альбы и Эриннах, — начал он. — Причина, надеюсь, вам понятна, — на что я кивнул. — Так вот, охрана «посольского квартала» дело тут обитающих. Что, к слову, в договорах оговорено. Помощников-телохранителей, ежели вы изволили обратить внимание, шесть человек. И вы в них входите, поскольку иными талантами, кроме противоестественной тяги к осадной мортире, не наделены. Так что сутки разбиты на трое, пойдёте дежурить, покой наш оберегая. В послов не стреляйте… Что это у вас? — заинтересовался он.

Дело том, что я развёрз, под его несправедливые и злонравные речи, свой багаж, да принялся собирать разобранный скорострельный эфирострел.

— Муспель, данский, термический скорострельный эфирострел, — просветил я необразованное начальство, собирая стреляло. — Серонеб Лукамирович чуть стёкла криком не побил, когда я из него сие добывал, — признал я, собрав стреляло и цепляя на себя панцирь.

— Бес с вами, — откомментировал Леший, с интересом наблюдая за моими сборами.

Я же добыл из сумы обвязку, разместив, поверх панциря, четвёрку ручных бонб. Подумал, разместил дар Аскульдра за спиной, рукоятью вниз, на пояснице. Напоследок, накинул длинный плащ, прихваченный из расчёта бриттских дождей, пристроив муспель под ним.

— Эфирная связь индивидуального типа недоступна, да и тонкое оперирование эфиром затруднено, — безэмоционально выдал Леший, постучав по серёжке — гвоздику, на что я понимающе кивнул. — Только не говорите, что вы мортиру… Хотя нет, даже в ваш баул она не влезет, — махнул клешней он.

— Не влезет. И страсть к ней не противоестественная, а весьма естественная, с жизнью связанная, — откомментировал я прошлый глумёж начальства. — И не бес, а леший. И… пойду я, — выдал собранный я.

— Ступайте, — ответствовал злонравный Добродум. — Только и вправду, посольских не удушегубьте! — не преминул поглумиться он мне в спину.

А я разглядывал место «караула». Одиннадцать тесно поставленных коттеджей, пустырь и, через полверсты, застройка Полиса. С тылов река, тут всё понятно. В общем — сносно, время потянуть, ежели что, выйдет. Злодеев бриттских издалека видать (им тоже, но уж больно много их, притомлюсь атаковать).

Тем временем, подошел коллега, молчаливо мне кивнуший. Этакий мужчина за тридцать, правда, недальновидно, в кургузом пальтишке. Молчалив, очевидно, был сей тип патологически, потому как положив ладонь на кобуру «перуна», вопросительно уставился на меня. На что я понятливо распахнул плащ. Ознакомившись с моим арсеналом напарник хмыкнул, распахнул своё пальтишко, открыв всего лишь укороченного «гридя», пулевой эфирострел славских милитантов. Ни бонб, да и гридь, в отличие от муспеля, ограничен боезапасом.

Дальнобойнее, безусловно, но для полисных боёв — к лешему эта дальнобойность не сдалась. А залить полсотни метров тепловыми лучами почти тысячи градусов — куда полезнее, чем стенки домов крошить. И бонб нет, в общем, дилетант, мысленно припечатал я лопушистого коллегу.

Хотя, конечно, прожорлив муспель безмерно, но и технику мне не тягать, а на него одного эфира с достатком хватит.

Тем временем, на дороге, соединяющей «посольский пустырь» и лондинимуевую застройку, показался мобиль, движущийся в нашем направлении. Выразив мордами суровость и непреклонность, мы дорогу заступили, и из мобиля выбрались два типа, политики из альбийского Полиса Киркуаа и эриннахского Полиса Дрохяд — Аха, согласно их грамотам. Направили мы с напарником в коттедж, ставший «штаб-квартирой» посольства, уж как все в курятнике сем поместились — леший знает.

И так мы отведенные восемь часов провели. Подъезжали и отъезжали мобили, направлялись всякие послы к нашим, задерживались на час другой, да и уезжали. Ну а по окончании караула, да прибытии сменщиков, мой напарник слегка улыбнулся, да протянул лапу:

— Военег, — изрёк он.

— Ормонд, — ответил я, пожимая лапу.

На этом и расстались. Я проследовал в наш, «леший» коттедж, где хоть перекусил. А тем временем, в курятник сей ввалился леший, с мордой скорбной. Я бы, признаться, над рожей змейской начальства поликовал, да вот только вопрос-то больно неприятный, так что тут я скорее бы желал Добродуму поболее поводов для радости.

Леший же, перекусил, обратил внимание на мой вопросительный взор, и аж лапами развёл.

— Бог выходит, Ормонд Володимирович. Странный, но по всему — бог. А более и говорить толком нечего, — отрезал он.

— Благодарю, — ответствовал я, на что Леший рассеянно кивнул, погружаясь в бумаги.

Мндя, неприятно-то как. Что этому божку вообще у бриттов-то понадобилось? Или всё ж извращение какое, научно-эфирное? Впрочем, резонно рассудил я, всё равно, леший до чего додумаюсь. Так что лягу ка я почивать.

И заснул, впрочем, полностью не разоблачался, да и арсенал боеготовый рядом поместил. Причём, как я выяснил через несколько часов, не зря.

Дело в том, что сквозь бумажные стены коттеджа доносился неприятный гул толпы. Ох как неладно-то, мимоходом посетовал я, в темпе снаряжаясь. А выбежав из коттеджа, в уже полной темноте. узрел я неприятную картину.

А именно, освещением в Лондиниуме не пренебрегали, в отличие от нашего закутка, вот и выходило, что со стороны Полиса, к нашему пустырю, двигалась толпа, издавая поганейшие звуки. Факелами и фонарями помахивая, да и хоть редко, но постреливая в наш адрес пороховыми стрелялами.

Посольские и помощники скопились у основания дороги, вспышки эфира от явно отводимых выстрелов указывали на филигранное мастерство кого-то из наших. Ну а я подсеменил к общающимся с коллегой Лешему.

Последний, узрев меня, кивнул, обежал мой арсенал взглядом, очи закатил и требовательно протянул клешню. Ну, всегда бы так, а то глумится не по делу, мысленно откомментировал я, отцепляя от сбруи пару ручных бонб, передавая начальству.

Леший кивнул, а я отошёл несколько в сторонку, обозревая приближающуюся толпу, явно хорошего нам не желающую, что помимо мелочей, вроде стрельбы, демонстрировали выкрики, желающие нам всяческого нездоровья, причём непременно от поганых бриттских лап.

Не милитанты, одарённых вроде нет, отстраненно прикидывал я, осматривая наших. Так, тысячи две их, может три. Быдло бриттское, решившее из «собственных ручек» учинить «возмездие мясникам из Полисов»

И ведь «в праве» они, вот вырезали бы предки бриттов под корень, всё бы хорошо было, оскалился я. А сейчас есть за что мстить, и не поспоришь.

Ну и политики Лондиниума, похоже, на ситуацию забили. В принципе, мы эту толпу перемелем, прикинул я возможности соратников. И с " муспелем " я однозначный молодец, да и бонбы в тему, жаль что мало. Вот только после этого, похоже, посольству конец. Хорошо, если политики и милитанты бриттские нас просто выкинут, хотя надежда именно на это есть.

Ну да ладно, для этого надо не сдохнуть, окончательно решил я, опуская муспель на ремне, берясь за перун — для первого было ещё далековато, а для перуна расстояние вполне подходило. Да и коллеги собрались, у кого было — подготовили оружие.

Но бойни, на удивление, не случилось. Буквально в тот момент, когда я уже выцеливал какого-нибудь бритта погадостнее, перед толпой вспыхнула ярко-золотая вспышка. Ослепившая на несколько секунд, да и потом видно было хреново.

Я, признаться, ощутив эфирные возмущения, в первый момент подумал, что кто-то из «небоевых» наших блеснул этак своим идиотизмом, намереваясь толпу отпугнуть, но нас не предупредив. Однако, проморгавшись, узрел я пред толпой поганых бритов некоего деятеля.

Деятель был обряжен в какие-то безумные тряпки, не менее безумной расцветки, да и нёс бриттам некую ахинею, в виде религиозной проповеди. Пастырски укорял баранов, в смысле. Бараны взблеивали, но укорялись, с флангов начав рассасываться. А через полчаса толпы и не было, а жрец, на нас не обратив внимания, утопал в недра Лондиниума.

Послы наши ускакали совещаться, ну а я задумчиво побрёл в коттедж. Это, простите меня товарищи, пиздец, недовольно констатировал я. Вспышка, очевидно, сопутствовала некоей телепортации поганого жреца. И никаких телепортаций Мир Полисов не знал! Наука и расчёты выдавали такое запредельное количество переменных, без учёта которых телепортанта расплещет в слизь, что за это даже и не брались толком.

Были летописи о неких «быстрых тропах», но последние были атрибутом эфирной живности, которая с богами не исчезла, точнее, исчезла не сразу, а за три сотни лет плавно сошла на нет. И была эта живность от откровенно агрессивной, паразитического типа, до более чем договороспособной, бартером оказывающей людям услуги, как боги, только труба пониже, да дым пожиже.

Но вот именно «моментальная смена положение по трём координатам, минуя смещение по четвёртой» было откровенной фантастикой, возможным футуризмом, не более. А тут, служитель культа, на наших глазах… Или, всё же, «дым и зеркала»? А вспышка, дабы не углядели, как раскоряченный жрец втихаря явление своё организует?

А вот Леший знает, заключил я, ожидая Добродума. Через полчаса он явился, уже привычно нерадостный.

— Телеметаферо? — вопросил я термином Мира Полисов.

— Вероятно, — хмуро буркнул Добродум. — Эфирная картина указывает на то, возмущений в наш адрес не было. Но вспышка, — развёл он лапами.

— Вот и я подумал, что на скоморошество смахивает, но если эфир, — задумался я.

— Вот именно. В общем, Ормонд Володимирович, помыслите свои великие думы во сне… — начал было Леший.

— Погодите, Добродум Аполлонович, вы вот что скажите, политики и милитанты бриттские где? Или у них жрецы заместо полиции покой Полиса берегут? — поинтересовался я.

— Бес знает, где. Может и берегут, ну а условия «пребывания послов» вы сами знаете, — на что я кивнул.

Дело в том, что сей пустырь, де-юре, частью Лондиниума не являлся, как впрочем и посольства в Мире Олега. Но, ежели в олеговом мире, за нападение и убытки, могли вчинить много чего (по разному, но де-юре так), то принуждаемые к «посольской деятельности» Бритты закусили удила и выдавали гарантии лишь на отсутствие агрессивных действий лишь политиков и милитантов. А вот всё остальное — головная боль послатых. По разному бывало, но, опять же, чисто де-юре — так.

Или показуха, прикинул я. Нас жрецом впечатлить и устрашить. Тоже, вариант не невозможный. Ладно, всё равно мыслеблудие, но уже интересно становится, заключил я, ложась досыпать.

Наутро злонравный Добродум встретил меня рожей столь злорадно-довольной, что я, не будь мы на островах, вышел бы в окно непременно. Однако, были мы, где были, так что физиономия начальства скорее подняла настроение, нежели вселила естественные опасения.

— Отдежурьте до полудня, Ормонд Володимирович. После же бриттский, — поморщился он. — Архипонтифик ждёт посольство на ритуал обращения к божеству. Все послы не пойдут, а вот мы с вами будем. Чтоб вы в карауле не извелись, ставлю в известность, что всеми доступными средствами мы послов, из бриттами подчиненных Полисов, проверили. Либо иллюзии они зрели… либо не иллюзии, но память и личность не изменена. В сущности, не любят они бриттов, как и ранее, да и недовольных в Полисах хватает, — задумчиво продолжил он. — Вот только лаяться они со своими согражданами. Ну да ладно, ступайте.

Это значит, что Леший ночное представление, похоже, намерен использовать, прикидывал я. Ну в рамках мне известного, потому как иных причин для змейской радости начальства, из мне известного, не наблюдается толком. Что и верно, ежели так: понять психологию толпы я могу, но понимать процессы, это одно. А вот озверелая толпа, идущая мстить, за то, что их некогда пощадили, вызывает естественное желание эту ошибку исправить.

Надумав эти мысли, я с мордой довольной и змейской, встал на дежурство, кивками с Военегом обменявшись. Визитёров за время нашего караула было всего два, а через три часа после его начала мне образовался сменщик. Прибыв в коттедж, думал я как есть на ритуал поганый и пойти, но злонравный Добродум, смерив мою тушу в плаще, потребовал муспель и бонбы оставить.

— Столь маловероятно, что нас без догляда оставят, Ормонд Володимирович, что и не смешно, — злодействовал он. — А арсенал ваш более штурму подобает, нежели ритуалу. Либо не допустят, либо попросят оставить. Так что оставьте арсенал ваш.

И ведь не поспоришь, мысленно вздохнул я. Бес знает, что у них там за ритуал, но что о безопасности озаботятся — это наверняка. А вообще… страшно, констатировал я. Мистический, естественный человеку страх неведомого и непознанного. Что есть некий «большой начальник», да и прочая дичь.

Плюнул на всё, рухнул на лежанку, начал в мотивах и мыслях своих копаться. И, к счастью, справился с отклонениями нездоровыми: непознанное — познаем. А начальство над мной и без того, столь злобное и змейское, что на божков каких иначе, как со снисхождением, и не посмотришь.

В общем, выходил я в состояние более-менее собранном, да и ужаса мистического, который, как выяснилось, меня сопровождал не первый день, испытывал разумное и осознанное опасение перед неведомой непристойной финтифлюшкой.

Бритты толку религиозного, в отличие от политических (хотя тут шут знает, насколько они переплетены друг с другом), ноги нам бить не предложили. А предложили пару самокатов, с возничими, на которых четверка послов с помощниками от нашего посольского пустыря и отбыли.

Архитектура Акрополя была с римской схожа до однородности. Видно, слишком сильно бриттов Империя в разум контузила: большую часть построек я узнавал, так что были они репликами, что стремящимся к разнообразию и уникальности Полисам скорее противно.

Но в целом, положа сердце на руку, неплохо. Будучи застроен не «абы как история скажет», а распланировано, Акрополь Лондиниума был весьма пригляден. Что, впрочем, одёрнул я себя, ничуть гадства бриттов и прочих ихних отвратительных качеств не отменяет.

А подвезли нас мобили к немалой площади, в центре которого возвышался купол… Пантеона? Стал я вглядываться в строение, да и понял, что ни беса это ни «Храм всех богов». Стены сего здания зияли арками-проходами, превращая центральное здание скорее в этакую монструозную «беседку». Причём арки эти располагались в местах, где у Пантеона натурального располагались алтари.

И золото, начищенное и блистающее даже на скудном, осеннем бриттском солнце. Золотые капители колонн, дикари какие, припечатал я мысленно дикарей.

На самой площади, к слову, пребывало немало народу, очевидно, ожидая ритуала. Впрочем, от здания в нашу сторону двинулся некий тип, замотанный в алую парчу, аки в тогу, сделал жест следовать за ним, да и в сие место культа провёл. Под сводами здания располагался центральный круглый алтарь, к которому вело несколько невысоких ступеней, бритты, судя по одеяниям, особо важные, как и мы, встали «у стеночки», точнее в промежутках между арочными проходами, предназначенными, очевидно, для обзора для в само здание не попавших.

И тут, от группы в алой парче, отдалился тип, одетый столь погано, что никем иным, кроме как верховным жрецом быть он не мог. Одна золотая, обильная рогами корона, рогами этими направленная не только и не столько вверх. но и вперёд и даже вниз, чего стоит. Вдобавок, на рогах надо лбом крепилась полупрозрачная вуаль, прикрывающая верхнюю часть лица, не говоря о прочей безумной атрибутике.

Что-то как-то совсем бред, даже несколько растерянно констатировал я. Были в памяти Олега отголоски чего-то столь же безумно-бредового, но шут знает, откуда. Какие-то совсем неидентифицированные обрывки. Что-то видел краем глаза, посмеялся, но где видел — воспоминаний и не осталось. Ерунда какая-то была.

Тем временем, пока сей скоморох, позвякивая цепочками, крепимыми чуть ли не к афедрону, телепался к алтарю, послы явно в эфире «принюхивались, прислушивались» да и вообще творили всё, кроме непосредственного воздействия.

Ну и я решил «вчувствоваться», хуже не будет. И ни лешего я не учуствовал. Часть бриттов одарённые, часть нет, причём в кучке служителей культа и те, и те ощущались. А вот сам ентот архипонтифик одарённый, но странный какой-то. Не доводилось такого встречать, как-то он непривычно эфир искажает. Что, впрочем, может быть и итогом ритуала, им проводимого, потому как по мере приближения этого типа к алтарю (обычной каменюке, как и весь этот псевдопантеон, уж в эфире — точно), эти необычные возмущения становились более активными.

— Взываю к богу нашему, Капуту! — заголосил подобравшийся к центральному алтарю жрец.

Я даже не знаю, удержал ли я лицо, хотя взял себя в руки быстро, да и услышанное понял. Божка бриттов, видно, звали голова или начальник, по-латыни, на которой ритуал и проводился. Ну дурацкое прозвание, бывает, да и пусть бы его.

Тем временем, жрец голосить продолжал, неся всякие религиозные завывания, а вот через минуту натурально исполнил челодлань, что, учитывая его бредовый головной убор, руку его поранило. И не успел я мысленно поехидствовать, как жрец эфирным воздействием собрал грамм сто крови в шар, да и брякнул её на алтарь. Бес знает, нужно сие было для ритуала или нет — его эфирные проявления в этот момент возросли до пика. Так что, то что кровь атрибут непременный — вопрос, а не утверждение.

Но это я обдумал уже позже, потому как потуги жреца явили нам… А вот бес знает, кого. Антропоморфная фигура, сияющая светом, в запомненным по ночной «жреческой телепортации». Метров трёх росточком, в эфире от него ураган, но скорее он всё же натуральный, а не иллюзия. И с крылами, пакость такая, одноцветный, всё того ж цвета бледного золота, что и егойное сияние.

— Явил нам бог наш милость великую! — надрывался верховный жрец. — Посланника на молитвы наши направив, к нуждам снизойдя.

Ты там, кровью не истеки, дядька, несколько нервно и мысленно ответил я жрецу на завывания. Вот шут знает, что за дичь это пред нами, недоумевал я, напрягая как ощущение эфира, так и глаза.

В эфире ни беса я не понял, что и неудивительно. А вот глазами… этот мистический реликт, скажем так, мерцал. Не то, чтобы сильно заметно, очень быстро, да и на небольшое расстояние. Если не вглядываться до боли, то с нашей позиции и заметить сложно. Почти невозможно, учитывая его свечение, вот только тут его положение помогло: он на алтаре «стоял», копытами своими здоровыми, вот только мерцающее в них «проваливался», на полсантиметра, а то и менее.

Проекция? Техника? Замелькали в голове заполошные мысли, но я их отмёл. Вряд ли, слишком просто. Но и такая вероятность имеется.

А бриты из стоящих начали к алтарю выдвигаться, свои хотелки и пожелалки на золотую пакость вываливая, громко и вслух. И золотой мужик на алтаре, взамен метаемых на алтарь ценностей (которые, судя по ощущению в эфире, просто исчезали), на метателей какое-то запредельное по сложности и мощности эфирное воздействие оказывал. Но тут моим товарищам дело, я и не пойму ни лешего, а вот что я точно и однозначно понял, сей золотой мужик жертвующих не видел! Не факт, что он вообще с нашим миром взаимодействовать толково может, констатировал я. Чистое «позиционирование», с неизвестными ориентирами. На то и башка его, с «мерцанием» поворачивающаяся указывала, и площадь воздействия, много факторов. Хотя, вглядываться в этого мистичного мерцающего типа меня уже утомило до головной боли.

Но ещё один факт, установленный почти через час, на неудобства меня плюнуть вынудило. Мужик золотой мерцать не прекратил, но явно «сменил вектор» оного мерцания. Причём на протяжении двадцати минут его, пусть и незначительно, но менял. Так, это любопытно и это мы проверим, мысленно потёр лапы я.

И вот, подозреваю, не без учёта нашего присутствия, а то и на оное направленное, в божественном бартере образовалась заминка. Точнее, явное протокольное нарушение: в арку, со стороны площади, буквально впрыгнула небогато одетая дама, на руках у которой пребывал ребёнок, годов трёх, безногий притом.

Вот прямо скажем, калеки в Полисах были крайне редки: клеточная «хирургия» высококлассных терапефтов подобное излечить могла. Грубо говоря, кусок мяса человеком сделать терапефт высокой квалификации мог. Не единомоменто, при дополнительном медикаментозном лечении и питании, но мог. Неудобье и сложности были с генетикой и мозгом, а так — глина податливая тело человеческая в руках терапефта умелого, как поэтично (и практикой подтверждённо) описывала положение дел одна книга.

Но тут, очевидно, дефект развития плода, или генетика. Иди бритты дитя «подготовили» к представлению, во что верить не хочется, уж слишком мерзко. Впрочем, первопричина неважна. Служки, бросившиеся к женщине, были властным жестом верховного жреца остановлены, после чего этот тип жестом к алтарю её пригласил. Женщина к алтарю подошла, дитя на ступень перед алтарём положила, об исцелении взмолилась. После чего извлекла из одежды кухонный нож, да и под соусом того, что у неё ничего нет, примеряться к своей шее стала.

Да ты, мамаша, глотку себе вскрыв, дитя своё в кровище своей же утопишь, уверился я в «театральности» мизансцены. Что деяние жреца подтвердили: величаво и медленно подойдя к суициднице, он ножик из её рук изъял (а она терпеливо ждала, да), высказался в плане того, что «перед богом отработаешь», дитя калечное перенёс (что мои рассуждения о позиционировании подтвердило), да и ливанул на алтарь своей кровищей. Не сказать, чтобы щедро, но ливанул.

Золотой мужик закопошился, шибанув ребёнка тем же воздействием, что и прочих. желавших: «силы в бою», «разума», «выносливости постельной» и даже успехов в делах торговых. Вот как-то я разницы в воздействии не углядел, как шарашил он монструозным эфирным конструктом, так и шарашил. Впрочем, я — не показатель, мои сенсорные способности отнюдь не абсолютны, скорее недостаточны, напомнил я себе.

Ну и под сияние соответствующие у карапуза ноги и отрасли, за минуту где-то. Чудо, конечно, только скоре ювелирности воздействия: равенство массы и энергии никто не отменял, так что при учёте эфира осуществлённое не невозможно. Невозможно человеком-одарённым. в столь сжатые сроки, так-то регенеративные механизмы человека запустить терапфту не проблема.

В общем, представление достойное, а уровень воздействия запределен. Либо бритты овладели созданием вычислителей, как бы не превосходящих в быстродействии и объеме вычислений компьютеры Мира Олега. Либо перед нами всё же некоторое эфирное создание, довольно сильное. Но вот точно не

бог, согласно описанному в преданиях, хотя бес тут знает.

Собственно, на этом исцелении ритуал и закончился, женщину с дитёнком служители увлекли в некие недра, архипонтифик прогундел, что с ними бог, да и вообще, Капут храни Британику. После чего люди стали рассасываться, служители культа скрылись, а наша посольская компания в думах тяжких направилась к поджидающим самокатам.

В дороге молчали, а я думал и прикидывал. В конце концов, пусть бог. Ничего запредельно-невозможного, в рамках известного это не несёт. Более того, тут скорее часть «неизвестного» вскрылась.

Правда встаёт вопрос корреляции «есть боги — нет одарённых, есть одарённые — нет богов», но взаимосвязь тут хоть и высоко вероятная, но неких стелл, на которых выбито, что всё именно так, а никак не иначе, не наблюдается

Добрались мы до посольского пустыря, разбрелись, всё так же молчаливо по коттеджам. Добродум из собственных ручек себе кофий сотворил, да и уселся задумчиво. А я суету предпринял, календари перебирая, нужного не находя, пока, наконец, не обратился к начальству.

— Добродум Аполлонович, а нет ли у вас календаря восходов лунных? — осведомился я.

— Имеется, — отстранённо ответствовал начальник, отставив кофий и лапу с часами к лицу своему поднимая.

— А не подскажите, когда восход лунный сегодня будет? — осведомился я.

— Подскажу, — ответил Леший. — 12:51 пополудни. Но сие для Вильно верно, — уточнил он. — А что вы там надумали, Ормонд Володимирович? — заинтересовался он.

— Да занятно выходит, — пробормотал я взирая на атлас. — Выходит, что и не было этого «посланника» в материальном плане, — подытожил я мысли свои.

— Да? И как вы к выводам сим пришли? — поднялся Добродум, заглянул мне из-за плеча и фыркнул.

— А вот смотрите, вы этого золотого этакое «мерцание» заметили? — вопросил я.

— Сложно было не заметить, хотя в глаза не бросалось, — ехидно воззрился на меня злонравный Добродум. — И с чего вы взяли что «не было его», притом что воздействие он осуществлял, это я вам гарантировать могу.

— А с того, что Земля наша, Добродум Аполлонович, от него убегала. А он мерцаньем своим её догонял. Я бы, признаться, подумал, что он лишь проницаем для объектов материальных, — продолжил я. — Что волей своей, на глазок свое местопребывания определял. Но вот тут в чём дело. Что дёрган он — ну да ладно. Кривоглаз и нервичен — бывает, положим. Вот только не видел он наш мир. Вообще, а подозреваю, что и в эфире видел отражение его он весьма дурно, если и то видел вообще. И выходит, Добродум Аполлонович, что посланец этот на центры массы ориентировался.

— В смысле? — уточнил Добродум, взирая на меня как с интересом, так и скепсисом.

— Вектор притяжения, — переиначил я определение, всё же с гравитацией наука Полисов была прискорбно ограничена, в плане её природы и особенностей.

— Приливная сила? — воззрился он на свои часы.

— Она самая, по срокам так выходит. И в тот же миг, как спутник из-за горизонта вышел, его мерцание «вектор сменило». Ежели до восхода Луны он в камень алтарный проникал, то после начал направление сего смещения менять.

— Так на кору земную приливная сила действует, — ехидно напомнил Леший.

— А на типа этого светящегося — нет, он как ориентир притяжение использовал, — подытожил я.

— Возможно, — через минуту изрёк Добродум. — Это вы остроумно подметили, хотя выводы ваши не абсолютны и опровержимы, — не преминул злокозненно отметить он.

— Сколько информации мне было доступно, таковые и выводы, — снисходительно бросил я начальству.

— Мда, — не нашёлся в чём возразить Добродум. — Ладно, Ормонд Володимирович, раз уж вы столь изящно разумом блеснули, предстоит вам блеснуть сегодня гимнастикой.

Выдав сие, начальник в комнату зашёл, да и начал извлекать из чемодана… натуральную куклу в разборе. В его рост, пропорциями схожую. И ехидно поглядывая на меня, начал её собирать.

— Это, до моего прибытия, я, — выдал он, помахивая собранной куклой, взглянул на мою ошарашенную морду, ржанул, да и продолжил. — Не взирайте на меня так, Ормонд Володимирович, надо несколько дел в Лондиниуме совершить, для местных тайно.

— Так соглядатаи? — возразил я. — Ну бес с ним, может в окне я идолищем этим помелькаю, так и одарённые же точно есть! Да и вас заметят, — резонно заметил я.

— Парочка есть, — подтвердил злонравный Добродум. — Вот только далеко они, да и не сказать, чтобы искусны. А главное, — начал он расстёгивать рубаху.

А я реально одурел. С шеи Леший снял некую ладанку, надевая её на идолище. И в эфирных ощущениях выходило, что ладанка сия и есть моё начальство злонравное. А где тулово лешие пребывало, происходило свободное и беспрепятственное проникновение эфира, воздух и воздух, как есть.

— Сие душа моя, которую предаю вам на сохранение, — загробным тоном завыл злонравный леший, да и заржал на морду мою перекошенную.

— Что-то великовата она для души вашей, Добродум Аполлонович, — ответствовал я, взяв себя в руки. — Техника иль практики одарённого? — с интересом уточнил я.

— И того, и того в равной мере, — довольно ответствовал Леший. — Ладно, время тратить не будем, навестите соседей наших, за солью или папиросами, уж сами решите. И дверью вослед себя не хлопайте, — уточнил он.

— А с идолищем сим? — на всякий случай уточнил я.

— Пусть поспит, с трапезой вечерней извернётесь, потребно чтоб на ней пребывал, — прикинул Леший. — Да и в окнах помелькайте, не лишним будет, ежели не злоупотреблять.

— И как я… — начал было я, а потом для меня дошло, «как». — Вот же леший вы злонравный, Добродум Аполлонович!

— Есть такое, — довольно надулся змейский начальник. — Полно вам, Ормонд Володимирович, не всё ли вам равно, что бритты подумают? Да и моей репутации сие представление ущерб потяжелее вашей нанести может, — отрезал он. — Всё, время не тратьте.

Ну и поперся я в соседний коттедж за папиросами, которыми с горя решил себя побаловать. Потому как единственный способ, коим я мог с идолищем для эфирного наблюдателя взаимодействовать без подозрений — это любовника изображая. Иные варианты столь близкого контакта столь длительное время не предполагали.

Реально злонравное чудовище, а не начальник, припечатал я выскользнувшего вслед за мной замаскированного Лешего. Одна надежда, что его не заметят и не поймают, потому как ежели я буду перед соглядатаями эротический спектакль ломать ради ихнего удовольствия, без толковой пользы… что не знаю, но точно страшное сотворю.

И, ближе к вечеру, в обнимку с «проспавшимся» идолищем отчебучивал я представление «променад и ужин мужеложцев». Раздражало сие неимоверно, но небесполезность и надобность сего я понимал, так что отыграл представление до момента, когда «обожравшееся» идолище изволило задрыхнуть. Вытер трудовой пот. посулил Лешему месть неминучую, да и начал читать.

А уже в темноте, дверь коттеджа распахнулась, мало что не выбитая, явив довольно помятого и даже раненого, пусть и легко Добродума. Но это не главное, а главное, что припёр мой начальник на плече своём натуральный мёртвый труп. Убитого человека, отметил я явно пулевое повреждение в корпусе отброшенного в угол трупа. Не отреагировав на меня, бросился Леший к столу, рывком распахнул дипломат, обретённый там же, где и труп. И, копаясь в бумагах, бросил через плечо:

— Подойдите, Терн! — чем явил реальную срочность и напряженность положения, чему дыры в нем и мёртвый труп показателями ещё не были. — Я отбираю бумаги, — отрывисто начал он. — Эти бумаги должны быть в Вильно. Либо в Полисе Гардарики. Один из нас должен умереть, — резко кивнул он на труп, расшифровывая. — Что скажете?

— Я, — прикинул резоны я. — Вы посол, телосложение, вы ранены, хотя последнее…

— Дельно. А раны не улика, некому о них доносить, — отрезал Леший. — Так, времени ни беса нет, слушайте внимательно, не факт, что я из этой заварушки выберусь. Потом зададите вопросы, сразу и по делу, если появятся, — на что я кивнул. — Агент «аквила», — кивнул он в сторону трупа. — продолжал работу, но был под наблюдением. Наблюдатели мертвы. Здесь, — указал на заматываемые им в плёнку бумаги, — собранные им данные. Высоковероятно достоверные, на что указывает как положение наблюдавших, так и их допрос. Это в Полис. Вам: путь к данам перекрыт, данские и бриттские суда чехарду в море водят. Ежели плывёте в Антверпен — так на так выйдет. Но тут понятно, что данам, по возможности, сдавайтесь, — подытожил он. — Воздухом… не советую, вряд ли выйдет. Крадите малое судно и на материк, мой вам совет, — с этими словами он отцепил свои шикарные часы и бросил на бумаги. — Гироскопический компас, — пояснил он. — Средства, — продолжил он, выкладывая туда же их карманов золото и серебро бриттское россыпью, а также какую-то не слишком дорогую ювелирку. — Трофеи, — ухмыльнулся он. — Так, времени у вас ещё минут десять. Я в Полисе волнение поднял, сейчас к нам толпа идёт, как вчера.

— Наблюдатели? — бросил я, скидывая с себя панцирь и часть одежды, вытаскивая идолище.

— Упились и спят, — кивнул на мои действия Леший. — Наши караульные без сознания, — поморщился он, на что я кивнул понимающе. — Вы куда?

— Кортик и удостоверение посольское. Прочие документы трупа, а брал ли пропуск сотрудника я…

— Дельно. Даном быть мыслите? — на что я, не оборачиваясь, кивнул. — Добро. В доме я сам, а вашим последним действием, перед побегом, должно быть эфирный удар в двери, непременно их ломающий. Справитесь?

— Справлюсь. — ответил я, размещая на себе барахло. — Готов.

— Удачи вам, Ормонд Володимирович, — просто сказал злонравный Добродум.

— И вам удачи, Добродум Аполлонович, — не менее просто ответствовал злонравный я.

Выбежал из коттеджа, собрался, да и вдарил по двери коттеджа даже с перебором — верь аж разнесло на крупные куски. Ну, лешего не прибил, вроде бы, отметил я двойное возмущение эфира, да и побежал вдоль реки. Гул со стороны дороги в Лондиниум раздавался, так что вовремя. Ну а бежал я по каменистому пляжу, водой омываемомому, один бес следы найдут, коль и искать даже будут.

А вообще, это я изящно в Академию поступаю, чуть в голос не заржал я на бегу, впрочем, ладно. Мне надо остров покинуть, причём так, чтоб погоню опередить, а в идеале чтобы её и не было. Малое судно, это разумно. Вот только надо и его кражу прикрыть, прикинул я.

Тем временем бег я прекратил, выйдя на набережную. Впереди располагался порт, да и Погибель, вот только туда мне не стоит, хотя бес знает… нет, не стоит, Леший даже в шутку мне такой вояж не устроит. Не те расклады, а значит на Погибель стремиться не нужно. То ли из-за данов, то ли ещё что, мне неизвестное, обыск судна, например, что вроде бы и не дадут, а на практике шут знает, морское право Полисов я толком не знал. Или тут работает дипломатическое? Ну, в общем, к бесу.

Соответственно, с набережной, пристально вглядывался я во встречающиеся время от времени сходы к лодочным пристаням. Наконец узрел явно «под одарённого» катер, ни труб, ни прочего подобного. Так, положим, «на чём» я нашёл. Вопрос далее «как», задумался я, взирая на окно сторожки, как не удивительно, сторожа. Престарелый страж наливался алкоголем, что было и неплохо, так то собравшись, я напрягшись в эфире, еле заметно надавил на шее пьяницы. Последний пару раз по шее себя похлопал, недоумённо на чистые руки посмотрел, но за минуту благополучно уснул. Это я молодец, отметил я свои замечательные таланты, просачиваясь в сторожку. Вообще, была у меня надежда, что хранит одарённый управляющее кольцо у сторожа. Потому как если носит, придётся на дизельном катере двигать, а с ними я знаком слабо, так что могу и без горючего посреди Ла-Манша встрять.

Впрочем, мне повезло: распахнутый шкафчик явил не кольцо, а браслет, среди ключей. Так, тут вообще замечательно, а вот дальше вопрос. Положим, катер из Тамесиса я выведу, да и до материка доведу. Тут реально компаса хватит, да и расстояния смешные. Но вот прикрывать ли кражу? Вроде и не особо надо, а вроде и не помешает. Но старик этот пьяный, с некоторым сомнением уставился я на сторожа, храпящего уже совсем невыносимо. Чтоб сносно кражу прикрыть, нужно пожар учинить, сгорит же, пьянь. Как-то не хочется, хоть и разумно…

К бесам, решил я, приподнимая эфирной хваткой сторожа, а рукой хватая бутылку. Закинул его в ближайшее принайтованное корыто, протёр бутыль, направив ему в компанию. Так, уйдёт в плаванье по пьяни, решил я, возвращаясь в сторожку. Нашёл небольшую канистрочку масла машинного и ветошь, подготовил канат " сторожевоза». Тем временем, на набережной несколько раз мелькали чьи-то башки. Впрочем, воплей «лови гадкого Ормонда!» они не издавали, да и не факт, что вообще на лодочный причал смотрели, хотя я и сторожился.

Закончив огнепроводную конструкцию, я на облюбованный мной катер взобрался, нацепил на лапу браслет, да и подал эфир. Лёгкая вибрация по палубе пошла, как и гул. Значит, турбины, значит всё в порядке. Остальное мелочи. Аккуратно, эфиром, выбил замочек рубки катера, вздохнул, да и поджёг куску ветоши.

За пару минут следов от неё не останется, а через пять сторожка будет пылать, как и пристань. Ну а лодки и катера поплывут по Тамесису, моё хищение прикрывая, довольно заключил я, подавая эфир в браслет и руля своим судном.

Выходило, прямо скажем, не ахти, но и того, что выходило — хватало. Карту я относительно неплохо помнил, правда в этих реках фарватеры какие-то бесовские, думал я, выводя катер примерно на середину реки. Огни не зажигал, но вглядывался напряжённо. Впрочем, традиции ночного плаванья не наблюдалось, так что плыл я сносно, ориентируясь на правый берег.

Чуть не вляпался в какой-то залив, вовремя себя остановив: по времени выходило, что рановато и всё таки доплыл до «поворота» берега.

И выходило, что как ни крути, а надо мне в Полисы данские. К франкам то я попаду, вот только там меня обыщут, документы изымут. А у данов, особенно учитывая их некоторую «смешанность», могу и проскочить. Но и Антверпен не вариант, как говорил Леший. Так что поплыву я, наверное, на юго-восток, примерно прикинул я. Да и поплыл, с компасом время от времени сверяясь.

А вообще, не служба, а бардак, начал в относительной безопасности раздражаться я. Ну вот за что мне все эти погони, перестрелки, да и вообще непотребье? Я в Академию хочу. Наукой заниматься. Да даже если бы бритты скушали или на алтаре поганом жертвопринесли — бы понял. Но вот какого лешего вот так, какая-то гадкая «романтика плаща и кинжала»?

Хотя, по здравому размышлению, понял я какого. Добродума Аполлоновича который. Да и моё нытьё скорее «отходняк», потому как в Лондиниум то я плыл, да и перед этим чётко осознавая, что плыву, чтоб «хоть что-то» сделать. А сейчас и делаю.

Хотя бардака это не отменяет, но, в некоторой степени, оправдывает. Таким макаром, рассуждая о жизни и её несправедливости, часа через четыре, я чуть героически в берег не влетел. Темно было, хоть глаз лешему выколи, хорошо хоть, распахнув окно, я прибой услышал. А «почувствовал» вообще чудом: эфир над водой несколько иначе «тёк». Это мне чертовски повезло, что в скалы какие не вляпался. Да и что в Полис какой не уткнулся, тоже, как не парадоксально, хорошо.

Потому как мне в Полис-то надо, вот только не нахрапом, да и точно не на краденом катере, разумно заключил я, стараясь дрейфовать вблизи берега, до рассвета.

12. Всяческие вещества

Рассвет, вопреки моим ожиданиям (вызванных общим гадством и гадостностью окружающей реальности, данной в ощущениях) наступил. Катер бултыхало в полусотне саженей (где-то сотне метров) от берега. Сам берег был песчанен, безлюден, так что решил я провести ревизию результатов моего викинга.

Результаты не обогатили меня ни богатствами несметными, ни ордами девиц, законсервированных и готовых к употреблению. А вот с одеждой вышло относительно удачно: штаны с помочами и нагрудным карманом и куртка, всё из плотной парусины, заляпанной местами краской, местами машинным маслом. При все прочих равных, отыгрывать надуманную роль в дорогущих брюках и шёлковой сорочке выходило несколько неправдоподобно. И так будут тонкие места, а тут уж и слепоглухонемой капитан дальнего плаванья, на ощупь несоответствие ощутит.

А вообще, не будь я одарённым… Впрочем, я им был, так что переодевшись, отплывя от берега, потихоньку я вдоль него двинулся. Параллельно переоделся, перевесил перун и кортик, да и пакет с бумагами и документами схоронил в нагрудный карман, придавив деньгами и ценностями. Обыска, конечно, не выдержат, но охлопывание сквозь грубую ткань ничего не обнаружит.

В принципе, было у меня два варианта: совершить «гимнастическую пробежку» до Вильно. Всё бы ничего, но, во-первых, заблужусь к бесам. А во-вторых, до территории Гардарики (пусть и условной, но всё же), даже даны будут меня трясти с пристрастием, а избежать патрулей, не знаючи территорию нереально.

В Гардарике мне и пропуска Управного хватит. Особенно ежели в сами Полисы не лезть, а просто «домой идти». Тут милитанты и помочь могут, подбросить, коли по пути.

Но вот с условно-данскими Полисами западнее Антверпена сложности. И сам Антверпен, как я отмечал, уже не вполне данский. А западнее начинается эклектика запредельная. Вроде и даны, а, по-факту, дикая мешанина из данов, готов, франков, славян и даже бриттов. Причем не только и не столько по-крови, сколько по культурным особенностям. Одно слово — «портовые Полисы». Соответственно, осуществлял я вариант за нумером два.

И, через минут сорок плаванья, на горизонте обозначились строения. Причём судя по стоящим чуть ли не в море судам, притом пребывающих явно на стоянке, был это Брюгге. Полис-порт, изрытый глубокими каналами, на берегах оных, по сути, и стоящий. Ну и ушлые мулаты данов и готов, сей Полис основавшие, не просто выкопали лютые, вполне под тяжёлые морские суда прокопанные каналы, но и выкопанное накидали в море, создав этакий, чуть ли не на версту уходящий от берега пирс.

Мне подобный Полис более чем подходил, как относительной «дружественностью», относительно подобранной личины, так и очевидной перегруженностью пограничных милитантов. С имеющимся судовым трафиком и мореплавателями с половины ойкумены не до " доскональных проверок» им будет. В, теории по крайней мере, так.

Ну а «поймают», делать нечего, буду в пакет цепляться и пищать о «секретных миссиях» и Аскульдре из Антверпена. Шут знает, прокатит или нет, но хоть какой-то план на случай провала, а то ведь и прибить могут, сволочи импортные.

Так что проверил и перепроверил себя, посетовал на гадкую погоду, отогнал катер, да и включил в нем балластные насосы, пробив переборки. И поплыл в холоднейшей воде. Вот реально, не был бы одарённым, помер бы от переохлаждения, плыть версту, а водичка градусов с дюжину. Но было как было, так что я не помер, а продрогший выбрался на пирс. Мне даже руку протянули, вытянув на него, так как несколько явных матросов и пара полицейских милитантов меня уже встречали.

— Кто таков? — сходу выдал милитант помладше на местном суржике, смеси данского и готского.

— И откуда такой красивый? — полюбопытствовал милитант постарше.

— Вольг Хедвигсон, — дрожа и не попадая зубом на зуб выдал я на чистом данском. — Согреться дайте, идльквели * такие, — продрожал я, на что младший вскинулся, но старший его одёрнул.

И повели меня в сторожку в полуверсте от пирса. Оглядывали, отметили кобуру с эфирострелом и кортик, в общем вроде и агрессии не проявляли, но и приглядывали зорко. В самой сторожке был очаг, к которому я рванул, держа куртку на вытянутых руках, пока мои сопровождающие докладывали явному старшему, что и как. Обезоруживать меня не собирались, хотя шестёрка полицаев смотрели на меня как с интересом, так и настороженностью. Кстати, эклектика среди них, в плане народных типов была под стать Полису. Явный франк, даны, готы и смески всяческие.

— Отогрелся? — наконец спросил главный.

— Баню с девами бы, но хоть помирать не собираюсь, — ответствовал я.

— Кто таков, откуда, что стряслось? — жестоковыйно проигнорировал он мою невинную просьбу.

— Вольг Хедвигсон, китобойная шхуна Фенгсиль, бывшая, — поморщился я. — Помощник капитана, готовился к принятию дела семейного.

— Штормов седмицу не было, — нейтрально выдал полицай.

— А бритты, ублюдки тролля и трески, были! — «взорвался» я. — Шли в Антверпен, после промысла, — развернул ответ я. — Что за судьбокрут у вас творится — не ведаю, шесть судов милитантских видели. А на рассвете остановил нас корабль тяжелый, бриттский. Осмотр учинить, ублюдки, чтоб их йотуны драли!

— Да, бритты последние дни лютуют, — задумчиво выдал собеседник. — И что, вот прям с ходу потопили? — со скепсисом уставился он на меня.

— По трюму лазили. Потом их главный велел нас убивать. Я ждать не стал, в море сиганул. Хорошо, брус от фальшборта отломал, да как берег углядел, судорогой свело, упустил, чуть не потонул. Одаренный я, — пробормотал я.

— И бритты тебя так и отпустили? — вопросил тонконогий стрекулист, явно франкской наружности.

— Так не дева я, просто так прыгать, — рыкнул в ответ. — Да и борт не собой ломал. Главного их прихватил, не хотелось на ледяные поля, — признал я. — А там даром укрылся. Бритт толстый от борта нашего поплыл головой, да так на дно и ушёл, — оскалился я.

— А ты вообще, уверен, что судно не из-за тебя потопили, берсерк? — изволил пошутить главный полицай.

— «Throw pirates!»** — с жутким акцентом выдал я, злобно зыркнув на полицая. — Это их главный говорил, перед тем как я его прихватил.

— Не повезло вам, сочувствие прими, — ответствовал он. — Что делать мыслишь?

— Ежели до менялы доберусь, то фунты поганые с утопца на добрые деньги поменяю, — побренчал я нагрудным карманом. — Одежду и обувку справлю, в работной негоже, а без обувки совсем беда. Да в порт воздушный направлюсь, до дома. Как-то в море нет тяги пока, — передёрнулся я.

— Тут тебя и не осудишь, — задумался полицай. — В Полисе Брюгге, выходит, дел, задержек и встреч иметь не намереваешься? — цепко уставился он на меня.

— Окромя сказанного — нет. Тётке еще про супруга поведать придётся, — лицедейски нахмурился я.

— Ладно, проводит тебя Клод для безопасности, — ответствовал полицай, не уточняя «чьей», что было и так понятно.

— Благодарю, — поклонился я, выуживая из нагрудного кармана перстенёк на ощупь, явно женский. — В поясе бритта было, выпейте за упокой команды нашей, — пояснил я.

— Не должно, — надулся полицай.

— Ежели я бы сходу всучил, да к нарушениям склонял, — рассудительно начал я. — Тогда и не должно. А так — дар пристойный, на дело благое, — заключил я, на что полицай, подумав, кивнул.

— Добро, помянем. Клод, проводи господина Хедвигсона до Ганса-менялы, после до одёжной лавки и до порта воздушного, — бросил он стрекулисту. — И присмотри, чтоб всё как должно было, — дополнил он. — Рюг, дай обмотки гостю, хоть не босой дойдёт, — раздавал он указания. — К медику обратится не желаете?

— Вроде не потребно, — после показного размышления выдал я. — Дар оберёг.

— Да, «перун» схороните, — напоследок выдал он. — Эфирострелы или пистоли лишь гражданам в Брюгге дозволены для ношения, — уточнил полицай. — Опечатать надо бы. Но коли не задержитесь… — на что я кивнул. — Тогда и смысла нет, но с глаз уберите.

Отцепил я кобуру, в карман куртки убрав, обмотками ноги перемотал, да и направился вслед за тонконогим провожатым своим. Последний восторга от миссии своей не являл, но и саботажничать, вроде бы, не собирался. Довел за десять минут до лавки в порту, со стилизованной монетой на вывеске. Ганс-меняла был стар, тощ, бородат, горбонос. Но речью был гот как гот, да и молчалив — на вываленную кучку бриттского золота и серебра спросил только одно:

— На что менять будем?

— Кроны или гривны, без разницы, — кинул я.

В общем-то, разницы и вправду не было, что гривна славская, что крона данская, что драхма грецкая были в «одной нише», различаясь более картинками. Впрочем, и Полисы разные картины свои печатали, так что можно было монетную дифференциацию Мира Полисов вести к трём основным, точнее двум и вражеской зонам: гривновая и ауресная. Ну и бритты со своими фунтами. А функция менял была не столько в замене монет (кроме фунтов — с ними реально были проблемы), сколько в обороте ассигнаций Полисов. Которые вне Полиса-печатника хождение имели, но подделывались и прочее, так что менялы, подкованные в особенностях и тонкостях, были востребованы.

Вообще, в теории, имело бы смысл создать банк, не как кредитную или воздуходелательную организацию, но не сложилось. Да и неудобств непреодолимых Полисы не испытывали.

Ганс-меняла кивнул, монетами побренчал, на моего сопровождающего воззрился, поморщился, да денежки накинул. Явно обжулить хотел, да не срослось, отметил я. Впрочем, так и так менял бы в свою пользу — это дело понятное, да и естественное. Тут скорее вопрос объема меняльной лихвы.

После чего, прибрав денежку, я у сопровождающего поинтересовался, есть ли близко одёжная лавка, а если не очень близко, не проще ли будет самокат нанять?

Стрекулист даже повеселел немного, кивнув на самокат, да и отвёл меня к недалеко расположившейся площадке как раз с самокатами. На нём и поехали, причём на предложение сопровождающего «поближе к воздушному порту» я ответил искренним согласием. Как ему со мной таскаться не хотелось лишнее время, так и мне в Брюгге торчать, с какой-никакой опасностью быть как прознатчик разоблачённым. Нужно отметить, город и впрямь был забавен — вся застройка шла вдоль крупных каналов, да даже на мостах, оные каналы пересекающие.

В лавке я свои порывы к костюмам классическим подойти оборвал. Не годились они моей личине, да и стрекулист тонконогий, не будучи актёром великим, мордой внимание выражал. Так что закупился я башмаками тяжёлыми, брюками плотными, рубахой тёплой, курткой, как и шляпой из рыжей кожи. Пакет из набрюшного кармана извлекать не стал, но сумку полотняную прикупив, одежду свою, расправив, в ней схоронил. И сделал всё верно, поскольку взор подозрительный сопровождающего, пусть и не стал радушен, но в подозрения явно утратил.

Ну и, наконец, проникли мы в воздушный порт, в чём мне проводник оказал подмогу, уверив стражей, что я «не беглый, а проездом». А вот побеседовав со служащим порта (с греющим уши соглядатаем) оказался я перед дилеммой. А именно, было у меня три пути: нанять самолёт, что всем хорошо, кроме конспирации: мог мой сопровождающий поле подобного, нетипичного, деяния, поднять шум, ну а меня проверяли бы уже с пристрастием.

Либо отправится рейсами существующими. И вот тут было два выбора:

Первый, на аэростате роскошном направиться по маршруту в Норманнск, заполярный Полис Гардарики, довольно небольшой. Летел аэростат до него через весь данский полуостров, соответственно, было бы логично попасть на него. Но, дороговизна и время.

Второй же вариант был наиболее мне угоден: пассажирский самолет на три дюжины персон, маршрутом в Полис Псков. Угодность же заключалась в том, что остановку сей аэроплан делал в портовом Полисе Мемель, от которого до Вильно рукой подать, да и в Мемеле мне ни таиться, ни прятаться уже не потребно.

Так что разыграл я для сопровождающего постановку, денежку считая, лоб хмуря, сроки у служки порта уточняя. По итогам размышлений, озвучил я таковой расклад:

— Долго аэростатом, да и дорого. Было бы из двух одно что-то, так и не беда, а лишь за роскошество неуместное платить не желаю, — отрицательно помотал головой я. — Желаю я до Мемеля добраться, а оттуда ужо либо морем, либо воздухом, — заключил я. — Продайте место на самолёт до Пскова.

Сопровождающий мордой работу мысли изобразил. Аж пальцы от натуги позагибал, но в пожелании моём преступного умысла не углядел. Правда до самолёта сопроводил, да и вознаграждён мной был ногатой (серебряной монетой, двадцатой части гривны), потому как хоть и соглядатай-надзиратель, но полезен был. Стрекулист морду покривил слегка, но дар принял, да и пути доброго пожелал.

Ну а я в самолёт зашёл, проводнику билет явил, да и отведён был в самолётное купе на четырёх человек. Через полчаса, к самому отлёту, купе спутниками набилось: явный купец славянский, некий тип годов средних, то ли чиновник, то ли учёный, и то и то в роже его было отражено. И некая девица годов за двадцать, нервическая и на принайтовленный к моему бедру кортик с вздрагиваниями взирающая.

— Сударыня, помилуйте, — через час дёрганий девицы не вынес я. — Уже меня самого пугаете. Кортик сие фамильный, доступный к ношению во всей ойкумене.

— Я есть плохо шпрех дантский, — покраснела девица, опять вздрогнув, под заинтересованными взглядами спутников, на что я, с сознательным акцентом, повторил сказанное по-готски.

— Хорошо, а вы ведь викинг? — спросила девица, на что любой дан ей бы, как минимум, отвесил оплеуху.

— Я карл, свободный человек, — надулся я. — Викингер, ежели так называть вне похода конкретного, а тем паче не в море, есть разбойник, кровь льющий без смысла и толка. В викинг ходить прилично лишь под ярлом, вот тогда и только на корабле, назвать так и уместно. Причём непременно в викинге, не просто походе. А как вы сейчас сказали, оскорбление грубое. Как я бы вас убийцей бессердечной назвал и воровкой.

— Простите, — пискнула девица, уставившись в иллюминатор.

— Отменную выдержку вы проявили, — откомментировал " учёный — чиновник». — А какого рода будете?

На что, уже под беззвучный хохот купца, я лапы на груди сложил, поля шляпы на рожу опустил, да и пробормотал из под неё.

— Ещё представляться невеждам, о роде вопрошающим, сами не представившись. Да и в беседу лезущие с мнением своим, не поинтересовавшись, а потребно ли оно кому, — выдал я.

В ответ на мой монолог раздался писк (явно чинуши- учёного), хрюк (от купчины), тишина (от девицы). А вообще, яркий показатель того, что Брюгге уже точно не данский Полис. Собственно, славянский купец более понимает в вежестве данском, чем явный абориген Брюгге, не без образования и вроде как «дан». Про девицу-готку речи вообще нет, явно из центральных регионов готских Полисов, про данов из беллетристики начитавшаяся. Не сказать, что плохо это до невозможности, но факт любопытный, отметил я.

Да и в полудрёму я погрузился. А через пару часов с лишним самолёт явно стал заходить на посадку, так что зашевелился я, шляпу приподняв. А через четверть часа самолёт посадку совершил, да и покинул я купе с забавными попутчиками.

Покинув самолёт, сумку я распахнул, удостоверение сотрудника Управы извлёк, да и перун на бедро приладил, к службам порта направляясь уже собой.

— Вильно? — бровью выразил удивление «стилем одежды» портовый чин, впрочем, рожа на удостоверении его убедила, да имя у меня «аутентичное». — В Полис?

— Легкий самолёт до Вильно, аренда, — ответил я, помотав головой.

— Как пожелаете, — выдал чин, указывая путь мне на «частный сектор».

Впрочем, в спину мне пробормотал, о «молодых-ранних, управные средства разбазаривающих, летунах неразумных». Ну да, всплыла в памяти фраза из Мира Олега, «наши люди в булошную на таксо не ездят!» Но реально, устал я и вымотался, да и какие-то особые хитрые маршруты были мне не угодны, хотя до Вильно и вправду рукой подать.

Воздушный извозчик нашёлся без проблем, до родного Вильно я добрался вскоре, от порта нанял самокат до родной Посольской Управы.

«Вот я и дома», не без иронии подумалось мне, когда я пересекал порог ведомства родимого. Направился к служителю и со вздохом (ибо чуял, что мороки мне предстоит ещё тьма), предъявил удостоверение. Прежде чем поднявшй брови служитель начал вопрошать, какого лешего я тут, когда я в посольстве, я ответил сам.

— Приказ Добродума Аполлоновича Лешего, доставка секретной и важной корреспонденции. Зрю необходимость передачи посылки непосредственно Даросилу Карловичу лично. — обозначил я главу Управы. — Притом, настаиваю на проверке доставленного и присутствии вооружённых сотрудников. В силу неоднозначности места моего отбытия.

— Обыск и сопровождение велите вам организовать? — ошарашено воззрился на меня служитель.

— Именно так, свяжитесь с Даросилом Карловичем или его секретариатом, — подтвердил недоумевающему я.

Чин связался, ну и несмотря на его потуги представить меня неким безумцем, требующим конвоя, абонент понял всё верно. Так что четвёрка коллег подошла ко мне, отвела в кабинет, да и облапала, эфиром просветив, как меня, так и ношу мою. Впрочем, агрессии и неуважения не проявляли, «перун» приняли, на кортик руками махнули. После же, двойка дядек, суровых как эфиром, так и видом, меня до главы управы сопроводила, в кабинете задержавшись, мою условно-подозрительную персону контролируя.

— Что ж, рассказывайте, Ормонд Володимирович, да и пакет передавайте, — изрёк миниатюрный, метр семьдесят где-то, полный дядька, прошедший не одно омоложение.

— В ходе посольства, Добродум Аполлонович, оставив на меня прикрытие своего отсутствия, направился на проверку агентов, — начал я, извлекая под прожигающими взорами «конвойных» пакет и кладя его на край стола. — Эти бумаги от агента «аквила», бывшего под наблюдением. Однако, цитирую дословно: «Агент «аквила» продолжал работу, но был под наблюдением. Наблюдатели мертвы. В пакете собранные им данные. Высоковероятно достоверные, на что указывает как положение наблюдавших, так и их допрос», — процитировал я. — Тело агента избранно изображать меня, я же был направлен с бумагам в Вильно.

— Любопытно, — изрёк глава. — В таком разе, Ормонд Владимирович, доложите как о посольстве, так и о событиях, очевидцем которых вам быть пришлось. Что видели, какие ощущения. А потом и с бумагами ознакомлюсь.

Ну и поведал я, максимально подробно, что видел, что наблюдал, об ощущениях своих не умолчал, раз уж спросили: всем сёстрам по серьгам раздал. Но и факты не утаил, да и плоды размышлений своих важные и нужные поведал.

Даросил Карлыч вникал, кивал на речи мои складные, изредка прерывая вопросами дельными. Наконец, по окончании рассказа, раскрыл пакет с бумагами, да и проглядывая их осведомился:

— А вы, Ормонд Володимирович, с Добродумом Аполлоновичем часом в родстве не состоите? — полюбопытствовало начальство.

— Даже не подчинённый! — несколько задето ответил я, впрочем, тотчас поправился. — То есть подчинённый, но не состою, не участвовал.

— Не участвовали, — повторил глава Управы, пролистывая бумаги. — Что ж, доклад ваш небезынтересен, доставка корреспонденции похвальна и даже награды заслуживает. Остался один вопрос, пройдите ка, Ормонд Володимирович, опрос с применением препаратов медицинских.

— Нет, — просто ответил я.

— Объяснитесь, — оторвался от бумаг и уставился на мою персону Даросил, да и охранители подобрались.

— Объясняюсь, Даросил Карлович, — не стал скрывать я. — Поскольку подданный я, а не гражданин, потребности в том, несмотря на устав и присягу, не вижу. Вам я всё поведал, а всё остальное пусть Добромир Аполлонович утверждает и объясняет. Мне сие без интереса. — отрезал я.

— Это ежели вернётся, — нахмуренно уставился на меня Даросил Карлыч.

— Мыслю я, что вернётся. Ну а нет, то и проверка разумна и понятна будет. Да и вы приказом своим, вполне можете меня её подвергнуть. Благо Полиса, прочие причины. Но тут сами судите, как служащий управы и подданный Полиса Вильно, в текущий момент я возражаю, — порадовал главу я.

— А вы понимаете, Ормонд Володимирович. — пристально уставилось на меня начальство, — Что до подтверждения ваших слов отпустить я возможности не имею?

— Прекрасно понимаю, Даросил Карлович, да и препятствий к тому не вижу, — честно ответил я, вызвав начальственный хрюк.

— Вы что. Ормонд Володимирович, на казённых харчах мыслите время скоротать? — с улыбкой уставился на меня глава.

— Ну не сказать, чтобы совсем так, но близко, Даросил Карлович. Устал я зело, вымотался, да и проверка препаратами мне и вправду неугодна. Да и оскорбительна будет, — ответствовал я. — Противится не буду…

— Тогда не надо пока. Заточим вас в казематы сырые, где пробудете до прибытия посольства, — заключил он, под нос пробормотав «ну точно Леший в молодости».

А пока влекли меня в узилище, обдумывал я свои действия и их последствия. Вообще, был тут казус юридический, на базовом правопологании Полисов основанный. А именно, имеючи более прав, более и ответственности имеешь, и никак не наоборот. То есть, гражданин на моём месте право имел только пискнуть скорбно: «а может не надо?», но не более. Притом в политическую жизнь он вовлечён и массу возможностей поболе меня имеет.

Ну а я, подданным будучи, вполне вправе был сказать «нет». Понятно, что сие несло с собой негатив некий, да и подозрения. Однако я и вправду был не против «отдохнуть за казённый счёт», а не допросам подвергаться. Вымотался я и перенервничал преизрядно, так что даже с родными опасался встречаться: сорвусь, нагрублю, отношения на пустом месте испорчу, вполне возможный вариант. Это причина первая.

Второй же и более важной причиной было то, что препараты, язык развязывающие, имели весьма неприятные свойства. А именно, помимо «ответа на вопросы», вполне понятного, вызывали они болтливость у допрашиваемого. Этакую потребность с окружающими поделится, душу излить, причём чем оберегаемее тайна, тем более потребность выговорится.

Тут куча моментов иных крылась: одарённый мог противиться, блокировать действие, а терапефт и вовсе плевать на препараты, но сие заметно и вызывает закономерные подозрения, трактуемые в ущерб " запирающемуся». Ну а я, по понятным причинам, тайну о Мире Олега имел, а также сомнения в скромности коллег-допросчиков были. Не преступление, прямо скажем, но таковую информацию я находил возможным распространять недальновидным. Начиная от того, что могли меня скорбным разумом принять, заканчивая мной намысленным «бюро по отлову впопуданцев». Пусть и с одним впопуданцем, в моей одинокой роже.

Может и паранойя, да вот реально, не хотелось. Ну а поскольку право отказаться я имел, так им и воспользовался. Ну а что глава там на меня смотреть косо будет (что отнюдь не факт), так мне и не столь важно: не возлагаю я на Управу мысли о будущем. А в злонравную мстительную мелочность Дарослава Карловича и вовсе не верю: слишком долго он на виду, так что будь он зловредным и бесчестным хмырём — так и место бы он не удержал, не говоря об омоложениях неоднократных. Ну а по чести прав я, так что и беспокоится не о чём, благо глава явно по своему понял — и отдых мне не повредит, да и о тайнах стыдных подумал, по всему судя. Которые моему возрасту свойственны, а раскрытие их, никому не интересных и не важных, катастрофой видится почище смерти.

Собственно, узилище в которое меня доставили мои мысли подтверждало: пусть комнатушка одна, от входной двери решёткой отделенная (но незамкнутой), была обставлена на удивление приятно, даже с шиком, можно сказать. Кровать многоспальная, диваны, кабинет рабочий. Всё в одном помещении, но обширно оно. Да и уборная аж бассейн небольшой содержала, помимо всего прочего, вполне роскошного. Уж всяко лучше квартирки в моей инсуле, довольно заключил я.

Смотрителем казематов сих оказался старичок, высокий и сухопарый до истощённости, Яроведом Невзгодовичем представившийся. Благожелателен был, решётку не запирал (что меня отнюдь не расслабило, ясно, что попытка «погулять» будет самым жёстким образом пресечена). О еде предпочтительной спрашивал и подносы с ней доставлял, книги учебные, мне желаемые, через несколько часов добыл. Да и на вечерней трапезе баловал меня байками о службе посольской, как небезынтересными, так и деталями полезными. Впрочем, одарённым он был, да и не сомневался я в способностях сего антикварного тюремщика мою персону узелком изящным завязать небрежно.

Собственно, на второй день я ему проверку и учинил, ибо интересно было. А именно, неловко чашку с чаем приняв, её я уронил. Так вот этот «пенсионер» чашку сию, без эфирных воздействий, в воздухе поймал, капли чая в воздухе ей же собрал, да и в руки мне её всучил.

— Что ж вы неловко так? — осведомился сверхдед, укоризненно головой покачав и пальцем помотав, являя что в природе «проверки» он не сомневается.

— Да как-то, Яровед Невзгодыч, более кофий я уважаю, — ответствовал я, с извиняющейся улыбкой. — Да и неловок и тороплив.

— Приму к сведению, Ормонд Володимирович, — кивнул мой тюремщик, далее, до конца заключения моего лишь кофий и доставляя.

Но вот на четвёртый день томления моего казематного, явился Невзгодыч во время неурочное, на меня взглядом острым стрельнул, да начал решётку, в первый раз за всё время замыкать.

— Режима содержания ужесточение? — полюбопытствовал я от тюремной баранки отвлекаясь и от учебника тюремного взгляд поднимая.

— Нет, Ормонд Володимирович. Посетительница к вам. Назойлива, слов нет, к законам Полисным апеллировала, чуть не дневала с момента, как вы в Вильно объявились, — ответствовал дед.

— А что, на запрос о моём присутствии не промолчали? — заинтересовался я.

— Так может и следовало, да не преступник вы, да и заключение по доброй воле переносите. Вот и сообщили девице сей, не утаив. А она, о заточении узнав, четвёртый день кавардак учиняет. Аж до самого, — воздел он перст. — Дарослава Карловича Берёзы дошло, ну а он повелел к вам девицу сию допустить.

— Часом не Милорада Сулица? — уточнил я, припомнив овечку.

— Точно так, Ормонд Володимирович, она. Подруга сердешная, али серьёзнее что? — со старческой бесцеремонностью полюбопытствовал Невзорыч.

— Скорее просто подруга, — рассеянно ответил я, думая что у овечки опять стряслось. — А то и знакомая. Сложно всё.

Ну реально, достало. Ежели у неё не совсем беда, жизни угрожающая, пошлю далеко, на вежество не взирая. Да и если таковая, тоже пошлю, правда не далеко, а к службам, в сих проблемах компетентных. А то нашла, понимаешь, Ормондочку — выручалочку. И без овечек златорунных у меня дел тьма: баранки вон, учебники. Да и гимнастикой не помешает позаниматься, прикинул я.

— Тут вы глядите сами, Ормонд Володимирович, но про надзор предупредить вынужден, да и контакт личный нежелателен, во избежание личного обыска девицы сей, — оповестил тюремщик, покидая узилище.

Наконец, дверь распахнулась, впустив в огороженную решёткой «прихожую» мою знакомую. Последняя имела вид как решительный, так и скорбный, на мою персону очами зелёными замерцала и сходу выдала:

— Простите меня, дуру, Ормонд Володимирович! — выдала она.

— Прощаю, — царственно махнул я рукой, пребывая в кресле. — Здравия вам, Милорада Поднежевна, проявил вежество я. — А за что, извольте сказать? — резонно осведомился я, заинтересовавшись, чего овечка ещё такого натворила, что виниться пришла.

— Ну как же? — округлила очи девица. — По просьбе моей вы негодяя покарали, за что я вам безмерно благодарна. И заточили вас в темницу, — продолжила она, окинув взором узилище моё, да и посетили чело ейное следы сомнений, которые она взмахом головы отогнала. — Должна я вас была навестить, благодарность выказать, да и вину признать, — аж ножкой топнула она. — И принять кару вами, за ущерб понесённый, просить назначить, — слегка опустила она голову.

— Эммм… — «слегка» удивился я, впрочем в руки себя взял быстро. — Вы, Милорада Понежевна, несколько превратно ситуацию понимаете, — нашёлся я, стараясь не заржать. — Пребывание моё тут, не столько заключение, сколько изоляция. Никак не супротив воли моей. Как карантин медицинский, только службы касаемый. А инцидент с Гораздом никаких неприятностей и прочего мне никак не принёс, до поры сей, — с ехидством оповестил я. — сам он, вину немалую чуя, жалоб, очевидно, не выказал. Так что до сего момента был сей факт достоянием лишь немногих очевидцев.

— До сего момента? — удивилась овечка. — И что же за дела посольские, изоляции требующие?

— До сего, ибо в узилище Управном все беседы прослушивают, — ехидно оповестил я. — О чём вас, к слову, уведомить должны были, — на что овечка череду мимических пертурбаций учинила, из которых следовало, что уведомить-то уведомили, да значения не придала и мимо внимания пропустила. — Далее, Милорада Понежевна, причины изоляции моей есть тайна службы и Полиса, к вам касательства не имеющая. И раскрытой, соответственно, быть не могущая. И, наконец, коли поблагодарить хотели, было у меня несколько дней в Полисе перед поездкой служебной, из которой я на днях явился. Коли хотели, могли и поблагодарить, фони мой у вас был, — заключил я.

— Думала я, Ормонд Володимирович, — открыла страшную тайну она.

— Да? И не поведаете ли плоды размышлений ваших? — заинтересовался я.

— Благодарна я вам… Да что ж это такое, Ормонд Володимирович?! — топнула она ножкой, с гневом и обидой на меня уставившись. — Я к вам с сердцем открытым, в беспокойстве и тревоге, а вы надо мной надсмехаетесь!

— Ну ежели подумаете вы, Милорада Понежевна, то поймете, что некоторое основание для веселья у меня есть. Причём не надсмехаюсь, а шучу добродушно, — аж воздел перст я. — Впрочем ладно, благодарность я вашу услышал, приятна она, но излишняя — усилий многих тот вопрос не стоил. Да и более моему понятию справедливости соответствовал, нежели услугой вам был, — честно сказал я. — В пребывании моём тут, или в случае других неприятностей каких вины вашей, ни прямой, ни косвенной не зрю. А потому, благодарю вас за визит и давайте прощаться, — аж поднялся с кресла я, поклонившись.

— Погодите, Ормонд Володимирович, — отмахнулась она от моих слов. — Беседа у меня к вам серьёзная и жизненная.

— И что у вас стряслось, Милорада Понежевна? — кисло вопросил я, понимая что «началось».

— Не стряслось у меня ничего, Ормонд Володимирович. Просто я думала, — повторно открыла тайну овечка, да и несколько меня успокоила. — О словах ваших, да и вообще. И по сердцу вы мне, — покраснела она.

— Ну в таком разе, беседа сия не для места, где мы пребываем, — отрезал я. — Про наблюдение не забывайте. а визионизм в таких дела мне мнится скорее пороком, нежели пикантностью, — съехидствовал я. — Да и слова мои про условия взаимные помните? — а что девица решительно кивнула. — Что ж, в таком случае, давайте так, Милорада Понежевна. Через седмицу, не позднее, моя изоляция к концу подойдёт. Вот тогда, в вечернее время жду от вас фони, где время и место встречи нашей возможной обговорим. Там и вопросы наши решать будем, — обозначил я. — Да и самой вам время будет всё обдумать ещё раз.

— Вы так говорите, Ормонд Володимирович, — с обидой уставилась на меня девица. — Как будто противна я вам, отговариваете вы меня, лишь вежеством прикрываясь!

— Отнюдь, — отрезал я. — Вы мне приятны внешне, а далее уж простите Милорада Понежевна, но правду скажу: забавны в общении. Ну а для остального что я вам могу сказать? У нас встреча, лишь третья в жизни. Что-то я о вас думаю, что-то вы обо мне. А сколь реальности помыслы наши соответствуют, мы и не знаем. Потому сами подумайте, а надумаете — так и фоните. Но ежели не надумаете, так и не беспокойте меня более, — жёстко сказал я. — Именно потому, что не совсем мне вы безразличны, так что ваши «подумать» на дни, а то и месяцы, мне неприятны.

— Я вас поняла, Ормонд Володимирович, — вскинувшаяся на «забавно», но внимательно дослушавшая девица. — И про размышления ваш совет поняла. И свяжусь с вами через седмицу непременно! — с вызовом уставилась она на меня.

На том мы и расстались. А я призадумался, причём уже серьёзно и с погружением в транс. На тему что, как, зачем и почему. И выходила картина довольно забавная: я к девице, ещё не факт, что шестнадцатилетний рубеж минувшей, предъявлял несколько завышенные требования в мыслях своих. Нет, были девицы и в дюжину лет зрелые, рассуждающие здраво и прочее. Но это скорее исключение, а тут купеческая семья, что уже само по себе нужно признать, некоторое отклонение от " общеполисных " норм. да и гимназиум лишь младшей ступенью ограничен, после чего не служба или что иное, зрелости соответствующее, а рифмическая гимнастика. Что девицу в смысле воли и прилежания красит, но вот мудрости житейской отнюдь не добавляет.

И вот я, такой весь из себя мудрый и красивый, сужу пятнадцатилетнюю девицу со своей колокольни. Которая, у меня, прямо скажем, отнюдь не стандартная. Даже ежели моё слияние с Олегом не брать в расчёт, Ормонд прямо скажем, «не стандарт».

После чего погордился я своей исключительностью, ощутил тяжесть мудрости своей великой, а потом перестал гордиться и ощущать оговоренное: как-то по-дурацки выходило.

Так вот, не чрезмерно инфантильна девица Милорада, а вполне нормальна. А что эмоциями мыслит, так это полу и возрасту её свойственно, прямо скажем. Да и юнцы таковые бывают, хоть и нечасто.

А если мои «снисходительные взоры с кучи мудрости» откинуть, то и глупости она вопиющей не проявляла. Правда, тугодумна: её «подумаю» просто раздражает. Ну или фантазёрка, тоже может быть, да и не сказать что осуждения достойно, хотя временами окружающим и неудобно может быть.

Притом девица она внешне весьма желанная, в беседе, невзирая на все непонятки, мне скорее приятная. То есть, голову я не теряю, но от того, чтоб дома меня такая овечка встречала, я буду только рад. Ну а что притираться, общаться, да и обучаться друг у друга придется (а не мне мудрильно наставлять в одну рожу), так это в отношениях нормально.

И да, Володимира с его «ребёнком для рода», ежели с моей овечкой сложиться, шлю в далёко. Сам пусть трудится, деспот семейный, а овечке моей рановато будет, да и узнать друг друга лучше надо. Так что нечего, мысленно отрезал я. Погонял в голове фразу «моя овечка», нашёл её вполне приятственной, да и окончательно решил, что ежели отфонит через седмицу, то буду с ней общаться, отношения налаживать и планировать что и как.

Ну а ежели не отфонит, то всё: просто знакомые, если увидимся, а весёлый квартал девками не оскудел. Да и девица она не единственная в Полисе, просто я и не искал толком, заключил окончательно я.

И предался я далее заточению моему в темнице. Учебники почитывал, гимнастикой не пренебрегал, как и баранками и прочими атрибутами жуткого узилища. И вот, в одно прекрасное утро, дверь в темницу распохнулась, явив начальство злонравное моё.

Сам я в момент этот штудиям гимнастическим предавался, да и напевал под нос песенку, Мира Олегова, про откормленность в темнице сырой, молодости своей и природе орнитологической. Ну и явление всяческих добродумов (с интересом на меня уставившихся, серию упражнений и пению моему благозвучному никак мешать не должны были.

Хотя рад был я, если уж совсем честно, что живо это чудище злонравное. Как минимум, потому, что бес мне кто, кроме этого лешего, протекцию обещанную в Академию учинит, придавил я свои нездоровые шевеления.

— Изрядно вас откормили, Ормонд Володимирович, в сей темнице сырой, — по окончании моих упражнений злонравно выдал леший. — Впрочем, песня ваша, надо признать душещипательна и слуху приятна, — признал мои таланты Добродум. — И да, здравия вам, со свиданием.

— И вам здравия, Добродум Аполлонович, — ответствовал облачающийся я. — Поздравления мои вам, с окончанием успешным посольства и возвращении домой, — учтиво продолжила моя вежливость. — Узника навестить изволили?

— Изволил, — ответствовал Добродум. — Нечего вам в темнице сырой окормляться, дел тьма.

— А отпуск? — праведно возмутился я.

— Вот же тёрн вы, Ормонд Володимирович, — посетовало начальство. — Будет вам отпуск, пусть недолгий. Дел и вправду тьма, — аж помрачнел слегка Леший. — И да, с протоколом доклада вашего я ознакомился, копия с него снята, подписи вашей ждёт. Действия ваши одобряю, как и глава Управы, а вот прежде подписи и отпуска ждёт вас дело иное, — злодейски оскалился он.

— И какое же? — закономерно поинтересовался я.

— Допрос под препаратами медицинскими, — зловредно оповестил леший, а на морду мою перекошенную ответствовал. — Сие и вправду нужно, Ормонд Володимирович. Однако поклясться могу, что тайн ваших личных, каковы ли они не были, дорос касательства иметь не будет. Да и присутствовать на нем окромя меня будет лишь Артемида Псиносфеновна.

— А вопросы согласовать перед допросом можно? — прищурился я начальство. — Ну раз уж «лишь службы касаемые», да и прочее, — уточнил я.

— Можно, леший с вами, — махнул на меня клешнёй злонравный Добродум.

— И не говорите, Добродум Аполлонович, — покивал я.

И повлекло меня начальство злобное в логовище своё, из казематов. Усадило в логовище, призвало Артемиду Псиносфеновну, с которой я с искренней приязнью раскланялся, да препараты злонравные к себе служителем злодейским призвало. После чего Добродум и вправду изволил со мной согласование учинить, на что я, признаться, не рассчитывал, а тернился с дань природе своей. Наконец, вопросы составлены были, Леший в плоть мою беззащитную иголкой болючей зелье злодейское из собственных клешней вогнал.

— Ормонд Володимирович, — изрекла Артемида, за спину кресла заходя и пальцы прохладные мне на виски кладя. — Расслабьтесь и лекарству не противьтесь. Вам не враги тут, ежели вы Полису не предатель, а друзья. Худого же с вами не стрясётся, — напевно продолжила она.

Какая женщина, промелькнула мысль. Милая, добрая, да и в постели чудеса вытворяет. И любит меня. И я её люблю. И начальник у меня добрый и симпатичный, неясно. с чего я на него злопыхал то, дураком видно был, припечатал я своё злосердечие. А так, заботиться, любит, вон как мне в очи вглядывается, с заботой!

— Со мной всё в порядке, Добродум Аполлонович, — заверил я начальника моего заботливого, широко улыбаясь. — А вы знаете…

— Погодите, Ормонд Володимирович, ответьте ка мне для начала, на пару вопросов важных, — вежливо попросил меня Добродум, на что я согласно покивал — отчего же такому замечательному человеку не ответить-то? — Скажите, Ормонд Володимирович, не принимали ли вы указаний, подарков, подношений от врагов Полиса Вильно?

— Как можно, Добродум Аполлонович? — аж всплеснул руками я. — Это же решительно злые люди! Я с такими дел иметь не буду ни в коем разе! У на прекрасный Полис, где живут люди добрые и заботливые, как вы, Добродум Аполлонович, да и Артемида Псиносфеновна. Хоть и не зрю её, но прикосновения прекрасные ощущаю. И люблю я её всем сердцем, да и вас…

— То есть, против Полиса Вильно не злоумышляете, зла и коварства не таите? — осведомился у меня очень занятый человек Добродум, потому видно и перебил, да не в обиде я, ему можно, так что на вопрос его важный я отрицательно ответил. — А встречались ли вы, Ормонд Володимирович, с лицами в докладе Даросилу Карловичу не упоминаемыми, вели ли беседы, о чём и сколько времени вместе провели? — спросил чуткий начальник мой, на что я крепко задумался.

— Вёл. Добродум Аполлонович и встречал, — улыбнулся я. — В самолёте из Брюгге до Мемеля, были весьма забавные личности. Девица, видно из готов. на меня с опаской взирала, — хихикнул я. — А когда я у неё осведомился, с чего, так она, дурочка такая, викингом меня поименовала, — засмеялся я. — Ну и невежливый дядька был, видно из Брюгге, о моём семействе поинтересовался, а сам не представился. Но похвалил меня, так что не самый дурной человек, наверное. И купец с нами был, но с ним я не беседовал, — помотал я головой. — Он только хмыкал и хрюкал, забавно весьма.

— Более никого? — проявил чуткость Добродум Аполлонович.

— Всё остальное в докладе я отразил, Добродум Аполлонович. — ответствовал я. Разве мелкие детали может запамятовал… но и сейчас не припоминаю, так что почитайте всё. Да, Добродум Аполлонович, я вам поведать хотел, есть у меня… — на этом Артемида Псиносфеновна, чудесная женщина, ладошкой мне уста запечатала.

Заигрывает, любить меня хочет, потеплело внутри. Но несвоевременно сие, мне надо начальству доклад сделать, решил я, рукой освобождая рот, что оказалось на удивление непросто. И не успел я беседу начать, как получил от Добродума Аполлоновича оплеуху, болезненную!

Весьма мне мозги прочистившую, да и в пучину паники погрузившую. Прям чувствовалось, как бесовская отрава меня в слюнявого и во весь мир любящего болтливого идиота превращает! Зарычав, вырвался я из хватки Артемиды, с размаху ударившись о стол лбом, с целью избавится от отвратительного наваждения. Несколько помогло, но второго удара мне нанести не дала навалившаяся на плечи эфирная тяжесть. Леший гадский, начал биться я и телом и эфиром.

— Быстрее, Артемида! — прохрипел этот скот. — Не удержу кабана здорового, убьётся же!

И стерва эта, пользуясь насилием злостным в шею меня уколола, новой порцией отравы! Бился я как в последний раз, стол пошел трещинами, кресло распалось… и меня отпустило. Обмяк я на столе в полной прострации и опустошении. Но собрался, да и высказался.

— Пиздец. И не извиняюсь я. Это… всегда так тупо, мерзко? — поинтересовался я.

— Не сказал бы, что мерзко. Вы агрессивны на ограничение воли, но на удивление симпатичный юноша, — злонравно ответствовал Леший. — Многие и многие проклятьями после препарата весь Мир покрывают, правду из злобы выкрикивая. А вы всех любите, — злонравно хмыкнул Леший.

— Охерительно замечательный я человек, — ехидно заключил я, поднимаясь на дрожащих ногах. — Знал бы, что погано так, послал бы вас с Управой, Добродум Аполлонович, — злобно бросил я.

— Значит, славно, что не знали, — пожал плечами тот.

— Вы и вправду молодец, Ормонд Володимирович, — погладила меня Артемида по макушке.

— И красавец, забыли вы, Артемида Псиносфеновна, — ехидно откомментировал я. — Ладно, вопросов моя преданность и благонадёжность более не вызывает? — встряхнулся я.

— Не вызывает, считайте, от гражданства вас лишь выслуга отделяет, — ответствовал Леший.

— Замечательно, — ухватил я стул, подставил к зияющему трещинами столу, сложил перед рожей руки домиком, да и вопросил. — Рассказывайте, Добродум Аполлонович. Про посольство, про то что узнали. Мне кажется, я ответы получить вправе, — отрезал я.

— Вам, Ормонд Володимирович, многое кажется, да не всё истина, — злодейски изрыгнул этот тип, пока Артемида тихо покинула кабинет. — Но ладно, заслужили. Слушайте.

И поведал мне Леший злонравный, о том, что было с посольством, в моё отсутствие, да и не только про то.

* идльквели — кит-убийца. В разные периоды в Скандинавии приобретал черты вплоть до демонических, как эквивалент морского злонравного демона.

** — «утопить [За борт] пиратов» по- бриттски.

13. Дела семейные

И поведало мне начальство злонравное, что после моего побега было пришествие бриттов с вилами и факелами за номером два. Наших бессознательных караульных оттащили раньше, а вот бриттские служители культа к замятне не явились (что однозначно намекает на то, что первый раз был властями бриттов организован).

Но отбились, уж с какими для бриттов жертвами — Добродум не поведал. Через пару часов, когда толпа была разогнана, явились бриттские политики и милитанты, «претензии предъявлять». Впрочем, рожи они имели озадаченные, а помахивание невинно убиенным трупом «меня» их и вовсе от предъявления отвратило.

В результате пустырь, оставшиеся дни, от прочего Лондиниума отделяла круглосуточно дежурившая цепочка милитантов. Ну, даже обучаемые, на удивление, отметил я. Да и каких-то извинений или компенсаций за «невинно убиенного секретаря» ни Леший в частности, ни посольство в целом не получило.

А вот с политикой межполисной выходило забавно: судя по времени появления «фактора Капута», переговор с политиками непосредственно Лондиниума и прочем, выходила картина, что к агрессивным действиям часть бриттов не стремится. Причём, как бы не большая часть политиков: результаты переговоров четко обозначили в бриттских верхах две категории, экспансистов-реваншистов и консерваторов-изоляционистов. Последних было более и были они весомее, хотя, как высказался Леший, да и сам я подумал, изоляционисты они «до срока».

Экспансисты также были неоднородны, от «всем намстим, Капут с нами», до ползучей религиозной экспансии, которой бритты и были до текущего момента заняты.

Но посольство вопрос поставило ребром: мол, нам ваши капуты не угодны, более того, Союз Полисов Гардарики настаивает на проведении плебисцитов в аннексированных вашей гадской унией Полисах. На тему, а нужна ли эта уния. Бритты вслух ругаться, радуя наших послов, не пожелали, но, по словам Лешего зыркали друг на дружку столь интенсивно, что воздух дрожал в самом прямом смысле.

Но в итоге, на плебисциты добро дали. А главное, следующий вопрос, в котором уже среди наших посольских были трения, решился сам и быстро.

А именно, запрет на религиозную пропаганду на территории Полисов Гардарики (с толстым намёком, что такового не желают и прочие Полисы), и уведомления, что пребывания служителей культа Капута, в ином качестве, кроме как простых людей, на территории Гардарики будет преступлением.

И вот на этот, внушающий «нашим» резонные опасения, ультиматум, ответил сам капутный архижрец. На тему что «и не собирались»(!), сами приползёте и милости капутной на коленях вымаливать будете. И в бумагах и договорах итоговых этот ультиматум зафиксирован, споров и обсуждений с бриттской стороны не вызвал.

Далее, выяснилось, что этот Капут делает точно и достоверно, а что в теории. В чём мной доставленные документы оказали немалую подмогу. И было это как раз телепортацией, как в пределах Земли, так и непонятно куда, объёмов вещества до трёх кубических вёрст. Далее, очевидно было зафиксировано вполне «божественное» действие, а именно «удача», чисто мистическое проявление, определяемое оценочной шкалой " благословлённого». Ну и, наконец, виденное нами самими отращивание конечностей.

При всём при этом, ответа на вопрос «откуда» не было, а вот с манифестацией как самого Капута (которые вообще были лишь теоретическими), так и его послатого (или послатых, шут знает) золотого мужика. Были эти манифестации чётко локализованы действием неких фигулин, алтарного (или нет) типа. Собственно, одним из докладов аквилы был доклад о заключении Лондиниума в цепь алтарей.

И ездящие «на переговоры» жрецы таскали с собой специальные алтари, которыми как явления, так и проявления капутные были ограничены.

— Ваши выводы, Ормонд Володимирович? — злодейски, невзирая на мои травмы душевные, им же нанесённые, вопросило начальство змейское в конце своего рассказа.

— Для начала, Добродум Аполлонович, вот до сих пор я окончательно не уверен, что не мистификация это большая. Причём «нежелание» бриттов на конфликт идти, в рамки этого моего предположения вполне укладывается. Потому как, положим, всё что мы зрели, не есть манифестация тварей божественных, а скажем проявление работы десятков, а то и сотен одарённых, локализованных в месте одном и координируемых техническим устройством, которое назовём условно «алтарь», — выдал я.

— Исцеление, — бросил Леший. — Благословение на удачу. Кроме того, сама природа подобного «объединения возможностей одарённых» пусть и не невозможно в теории, но потребует строительства некоего монструозного прибора, многоверстовых размеров. Он и работать-то из-за размеров и неизбежных ошибок не будет, не говоря о том, что такое чудовищное строительство и трату ресурсов не скрыть никак.

— Исцеление вполне возможно, пусть в теории. Энергия равна массе, сие известно, пусть в практике ограничено, — начал я. — Удача, Добродум Аполлонович, понятие эфемерное. Так что пока я лично не пощупаю, да надругательство статистическое своими глазами не узрю, буду считать либо случайностью, либо вообще враньём. А монструозность… собственно, мое стремление в Академию не в последнюю очередь вызвано одной зародившейся у меня идеей. Способной изменить вычислители качественно, как в плане размеров уменьшения, так и скорости и объемов вычисления. В теории, но в рамках моих знаний отнюдь не невозможно, — подытожил я.

— Ну, положим, изобретение, техническое, хотя это лишь умствование. Что это нам сие даёт и чем отличается от божественного вмешательства на практике? — огорошил меня Леший.

И призадумался я. А ведь прав гадский леший. Ну, положим, техническое изобретение. Так разницы в случае конфликта никакой! Что тварь божественная по маковке мечом огненным приголубит, что гипотетическая сотня одарённых в центре Лондиниума то же сотворят, маковке всё едино. Правда есть два момента, всё же отличие несущих.

— Первое, — начал я. — Ежели это устройство техническое, то миролюбие бриттов, лишь объёмами технического производства ограничено.

— А оно и так, и так оным ограничено, — змейски улыбнулся Добродум. — Тут вы, как и многие коллеги мои, в ловушке истории и поверхностного взгляда пребываете, Ормонд Володимирович, — выдало начальство, а на взгляд мой вопросительный развернуло мыслю свою. — Вы зрите на Британику, да и, видимо, на объединения Полисов как на этакий монолит, свойственный той же Империи Римской, государству с государем, единым или коллективным, неважно. Но сие далеко не всегда так, — воздел перст Добродум. — Взять наш союз Полисов ежели. Так мало того, что коллегиальные решения, которые, прямо скажу, далеко не всегда принимаются в силу неразрешимых противоречий. Так ещё в самих Полисах леший ногу сломит. Да вот у нас, в Вильно, кто Полисом руководит?

— Совет Глав Управ, — по учебнику ответил я.

— Ну конечно, — змейски ухмыльнулось начальство. — А совет гражданский лишь кивает согласно.

— Ну не совсем…

— Не совсем. А подданные, Ормонд Володимирович? Прямой воли в политике они не имеют, это факт. А косвенное? Экономика, да банально, эмиграцию никто не отменял. Да на край, возьмут пулестрелы и в Акрополь явятся, вопросы задавать. Сие, конечно, у нас крайне маловероятно, вот только у бриттов тех же таковое не редкость. Думаете толпа к кварталу посольскому второй раз явилась из-за убедительности моей великой? — с усмешкой воззрился на меня злонравный Добродум, на что я, подумав, головой покачал. — Так что у бриттов много факторов действует, и не «единое государство», сколь бы в мечтах они Империей стать не тщились.

— Ну хорошо, — признал я. — Значит, вопрос «времени оттягивания» в данном разрезе значении не имеет. Что твари божественные, что техническое устройство, всё едино, — протянул я под кивки Лешего. — Тогда второе. Ежели проявления сии технической природы, то можно их прознать и… вот же бесовщина, — прервал я себя. — А ведь без разницы-то выходит: что разведывать технологию, что ритуал к богам обращения, всё едино будем. Тут детали технического характера скорее, нежели принципиальные. Так что правы вы, выходит, Добродум Аполлонович: на данном этапе и разницы-то нам никакой нет. Но бритты, — задумался я. — Ждать от них агрессии военной или нет?

— Непременно ждать. Естественно, готовится, — ответствовало начальство.

— А вот будет она или нет бабка-торговка на рынке полисном знает, — задумчиво подытожил я.

— Именно так, Ормонд Володимирович. Собственно, суть нашего посольства в том была, выяснить сколь бриты в своей могутности уверились. Ну и сколь на разум способны влиять, если способны, — дополнил он. — А в текущих реалиях, считайте, у бриттов пушка новая появилась. Могучая, но пушка, не более. Ежели, они, конечно, проповедников слать не начнут, в этом случае уже отличия будут очевидны и неприятны. Поклонение богам хоть и затихло, но есть. И ежели блага людям, сколь бы то ни было фантазийные, предложить, то будет период конфликтов. Внутренних, разрушительных и неприятных, — оповестил он. — Так что тут, ежели бог, то либо нам свой нужен, либо потребно изменение программ гимназических, пропаганда и просвещение жителей Полисов. Ну а ежели техника, то всё понятно.

— И война, выходит, может в любой миг учинится, — задумчиво протянул я.

— Может, — не стал спорить Леший. — Причём даже не из-за злонравности бриттской. Вы речи команды Погибели Троллей слушали?

— Ну, — протянул я, — признаться, не особо вслушивался.

— И зря, — злонравно ответил Добродум. — Потому как исландцы, кому сие судно принадлежит, к войне полисной очень расположены, если не на уровне политиков, то на уровне людей. Что речи в команде ярко иллюстрировали.

— А с чего так? — заинтересовался я.

— Да что-то у них с треской связанное, — отмахнулся леший, но узрев чело моё, изумлением перекошенное, пояснил. — У данов ирландских к треске этой дурацкой любовь просто патологическая. И жадность, из сей любви проистекающая. Ну а поскольку воды с бриттам у них почитайте одни, то ярятся исландцы на бриттов люто, мол, треску их ловят. Вам смешно, — отметил он мою ухмылку, — а вот конфликты с бриттами почитайте наполовину из-за исландцев за последний век. Ну да бес с ними, вопрос в том, что войну и Полис союзный начать может, по неразумению своему.

— Так может и стоит начать, — обдумал я. — Не говорю я, что хороший сие расклад, но ежели бы прибили бриттов, когда они Полисы Альбы и Эриннаха вырезали, не было бы ныне проблемы.

— Не было бы, факт. Вот только помыслите, сколь новых бы возникло. Начиная от проблем психологических милитантов, в полисы вернувшихся. Последствия такового не одно поколение аукалось бы. Но даже это не столь важно. Два века бритты есть этакий «враг». Реальный, выдуманный, дело десятое. Но конфликты между Полисами Гардарики редки, военные вообще по пальцам длани перечислить можно. И с данами у нас доброе соседство. А вот ежели не было бы бриттов, бес знает как бы было.

— Ну тут всяко могло бы быть, но ежели проблемы не решать, поколением будущим оставляя, только хуже будет, — отрезал я.

— И такая точка зрения имеет право быть. И подтверждения ей, как и противоположной, в истории есть и в психологии человеческой. Впрочем, пока у нас с вами мыслеблудие: не нам решать, быть ли войне. Да и даже не Полису нашему, лишь глас имеющему, не более. Ладно, Ормонд Володимирович, на вопрос я вам ответил, пищу для ума вашего, беспокойного, надеюсь, дал, — змейски оскалилось начальство. — Теперь вопрос заверения доклада… Вот вы кабан здоровый, — ругнулось начальство, после того как полка, вместо извлечения из потребовавшегося стола под рукой лешего на планки рассыпалась.

Впрочем, авария сия потуги Добродума не прекратила, так что извлёк он из руин полки папку, а из папки доклад мой, со слов моих Дарославу Карловичу записанный. И, прочитав его (а то мало ли, что переписчики злонравные в доклад вписали), я сию бумаженцию подписью заверил, силой юридической наделив.

— Так, хорошо, — наложило начальство клешни на бумаги. — Последний вопрос и изыдите с глаз моих. И так ремонт после вас учинять, — несправедливо попрекнуло меня начальство, скорбно озирая руины кабинетные. — Даросил Карлович зрит, что действия ваши в посольстве и в доставке награды достойны, — с кислой рожей выдал злонравный Добродум. — С чем лично я решительно не согласен, говорю прямо. Не то, что осудить вас есть за что, дельно вы действовали. Но и награда излишня, — говнился злонравный леший. — Однако ж, с начальством спорить злонравно привычки я не имею, посему отвечайте, какую награду желаете. И на многое не рассчитывайте, всё ж не Полис спасли от беды неминучей, — с видом в зад ужаленного достоинства процедил Леший.

— Хм, — задумался я, несколько сей щедростью ошарашенный.

Ну реально, говорил Карлыч, что «награды достойно». Что и вправду так, но я резонно полагал, что будет это премия денежного содержания. Вполне прилично и достойно, но вот вопрос «чего желается», уже совсем иной коленкор. Таковые вопросы, ежели разобраться, есть признание не «службы, подражания достойной», а «подвига, сверх ожиданий возможных». Так что с Лешим я, признаться, был солидарен: никак мой вояж «из бриттов в славы» на подвиг не тянул.

С другой стороны, на острова я таки поплыл, невзирая на предполагаемую опасность. Да и деяния мои, опять же, более гражданину Полиса подобали, нежели подданному. А уж спектакль с лешим идолищем — вообще достоин многого, да и вполне на подвиг тянет, куда там Сцеволам жалким всяческим, лапу в факелах поджаривающим.

— Ну, сам я признаться, хоть и молодец со всех сторон, особо заслуживающего награды не зрю, — выдал я, под Лешего кивки. — Но начальству виднее, — скромно продолжил я на что Леший на меня как на врага Полиса зыркнул. — Так что желаю я, наверное, награду Полиса, сие признание начальство в материи символизирующее.

Собственно, пожелалка моя была о медали, дающей пансион пожизненный. Н сказать, что я алчностью проникся, просто моя овечка меня на мысли натолкнула. А именно, ну Володимира я с его «наплодить детей», положим, посылаю. И вот начинаем мы с овечкой моей Милорадой (да даже не срастётся если с ней, найду ещё кого, поскольку разумно сие) жить, да общаться всячески, телами и не только. Всё замечательно, оклад содержания моего денежного немал, даже аренду позволяет оплатить жилья, не в виде квартирки двухкомнатной. И живём мы так полтора года, положим.

А вот далее дела становятся не столь радужны: направляет меня Леший в Академию, и максимум, на что рассчитывать я смогу, это на стипендию академического слушателя. Ну, возможно, усиленную, если проявлю «усердие в познании наук достойное». Так всё одно маловато на двоих выходит. Причём что меня Управа Посольская жильём обеспечит, отнюдь не факт. А кампус академический для служащих совсем уж конура, для одной персоны стеснённый, о двух не говоря.

Всё это из расчёта «худшего варианта», леший знает, что за «протекцию» мне Леший выкажет. Да и овечка моя, в состязаниях-представлениях гимнастических может столь обеспеченной стать, что и меня содержать. Вполне возможный расклад, между прочим. Но, при всём при том, пансион медалькой обеспеченный будет не лишним. А ежели всё «как всегда будет», так и вообще палочкой-выручалочкой станет, уж голодать нам с избранницей моей точно придётся.

Вот, казалось бы, на фоне «пертурбаций Мировых» войн возможных, богов и протчих глупостей ерунда… Да сейчас! Желаю жить приятно и комфортно, а уж чтоб спутница моя стеснение терпела в вещах первой необходимости — вообще не можнó. А вот когда тут в порядке всё будет, можно и о судьбах Мира подумать, внимание им уделить, разумно расставил приоритеты я.

— Хм, — аж замялся Леший, с удивлением на меня взирая. — Я, признаться, полагал, что вы в Академию пожелаете тот час же, — озвучило начальство, поморщилось и дополнило. — В чём я вам препятствовать нахожу неправильным.

— Ну, как по мне, сие было бы совсем не по чести, — не стал я душу пред злонравным начальством раскрывать. — Уж договорились о годах двух, столько и отслужу. Да и времена ныне таковы, что сам бы сие бегством почитал, — дополнил уже честно я, и тут до меня дошло. — Так вы, Добродум Аполлонович, мне сию проверку с препаратами злонравно учинили, с прицелом на то, что в Академию я последую! — обвиняюще я простёр перст в начальство, вид принявшее непричёмистый. — Змей вы и леший злонравный, — не постеснялся я открыть часть мыслей своих.

— Ступайте, отпуску вам три дня, сего не считая, — с постной мордой изрекло начальство. — Даросилу Карловичу о пожелании вашем доложу. Всё, ступайте, — принял вид занятый леший злонравный.

Вот же змейский, злонравный, гадский, противный и вообще неприятный Леший, злопыхал я по дороге в управный склад. И то, что немалый смысл в проверке сей, с учётом допуска до академических знаний, есть, ничуть его злодейство не извиняет! Я реально до сих пор в раздрае некотором душевном пребываю, да и с последствиями сего допроса в памяти и разуме мне бороться, мыслю, не один день и не одну декаду. Козёл, однозначно, припечатал я противное начальство.

Серонеб Лукамирыч, персону мою гневную узрев, грудь цыплячью выпятил, вид принял непреклонный и героический, явно желая закрома свои изобильные оберегать от запросов и потребностей моих, разумных и законных. Впрочем, был мной проигнорирован и презрением полит. Не до него мне пока, а мортиру, или гаковницу на край, я из этого жадины ещё добуду.

Сам же я из шкафчика ключи и документы, перед посольством схоронённые извлёк, да и пакет обнаружил, с вещами своими в Лондиниуме оставленными. И пошёл праведно гневный и задумчивый я в квартиру свою в инсуле.

Вообще, предавшись гимнастическим штудиям, я несколько успокоился. Начальство моё, конечно, злобное и змейское, но сие я и так знал. А вот то, что мои мысли при поступлении на службу, о том что персону мою он мыслит пожертвовать интересам полисным в угоду скорее не подтвердились, нежели наоборот… это неплохо.

Ну и в целом, выходит у меня с жизнью и службой пока сносно. Капуты всяческие напрягают, но тут Леший верно отметил, было бы это ужасом лютым лишь в том случае, ежели он, либо его адепты, могли мозги спекать. А так, как есть (или видится, но как по мне — как есть), то лишь фактор жития Мира. Не самый приятный, но Мир мне докýмет с печатями, что будет всё мне угодно и не предоставлял. Что гадство его, несомненно, символизирует, но сам факт никак не отменяет.

А в остальном сносно. Чуть более полутора лет до Академии, штудии мои вполне уместны, как подготовка к Академии же вполне подходящие. Ну а риск войн и прочих неприятностей и ранее были, невзирая на моё о них незнание. А вот с жизнью личной может вполне приятственно сложится, хотя тут надобно в неуместную эмоциональность не впадать и вообще в руках себя держать.

Как показал препарат гадкий, внутри я излишне наивен, добёр и вообще мягок. А тернии мои сие нежное подбрюшье лишь оберегают. Не сказать, что мягкость это плохо, но уязвимость явная. С той же овечкой, если сложится, к примеру: терни я втяну, волей-неволей. И вполне могу в подкаблучника безвольного превратится, ежели себя руках держать не буду и порывы душевные с пристрастием не проверять. На разумность и нужность.

А вообще, засев с кофием начал думать я, возможно мне в моих планах на будущее надо приоритеты сменить. И, кстати, ежели так, как видеться, то и расчёты я могу начать ныне проводить. Точнее, учится в дисциплинах математических и физических, сверх моих знаний. А потом и расчёты проводить, чай не схемотехника, а механика простая, пусть и не тривиальная.

Так что на следующий день посетил я несколько лавок книжных, потребные в планах моих книги приобретя. И в штудиях различных дождался фони. Ровно в шесть пополудни, секунда в секунду, с улыбкой отметил я, поднимая трубку.

— Здравия вам, Ормонд Володимирович, — пожелала мне трубка. — Рада я, что заточение ваше закончилось.

— И вам здравия, Милорада Понежевна, — ответствовал я. — Искренне рад фони вашему и рад слышать, — дополнил я. — Вынужден с прискорбием сообщить, что служба меня вновь через два дня призовёт. Потому, коли возражений у вас нет, хотелось бы с вами завтра с утра встретится. В девять пополуночи я на диплицикле буду у врат дома вашего, если вас устроит.

— Устроит, Ормонд Володимирович, буду ждать вас с нетерпением, — был мне ответ.

— Только оденьтесь потеплее, — несколько занудно, но вполне оправданно попросил я, на что последовал смешок и заверения, что всё будет.

А с утреца я девицу прихватил, направившись в увеселительный парк Полиса. И вместо разговоров серьёзных, катались на каруселях мы, в конкурсах участвовали, даже в несколько игр подвижных друг с другом сыграли, где я спутницу приятно (ну, судя по мимике), поразил гибкостью, моей полноте несвойственной.

Под конец нашего свидания я сплёл Милораде венок, да и она, на удивление, мне в то же время. Так что перекусив в кафе да прихватив немного провизии с собой, отвёз я спутницу на берег Вилии. Где, расположившись на пледе, немного перекусили мы и поцеловались. Долго и бесовски приятно целовались, впрочем, через пару минут я раскрасневшуюся и глазами блещущую спутницу отстранил.

— А вот теперь, Милорада, надобно нам поговорить о делах наших и будущем, — борясь с естественными желаниями выдал я.

— Почему сейчас?! — с явным гневом выдала девица. — Ормонд, было же у нас время, а сейчас…

— Именно сейчас, потому как сколь бы мне наше общение телесное желанно и приятно не было, но надо. Первое, мы сегодня с вами первый раз в жизни пообщались, не как купцы. Не как друзья, а как девица с молодцем. Что, мыслю я, непременно должно быть, раз уж о будущем совместном говорить мыслим.

— С этим спорить сложно, — подумав, ответила овечка. — Но поговорить и завтра можно, а сейчас вы такую песнь, — положила она ладошку на грудь и с обидой на меня уставившись, — заглушили!

— И мне неприятно сие, но мыслю, необходимо, — ответил я, а на требовательный взгляд продолжил. — Для нас, Милорада, ежели жить мы вместе начнём, детство кончится. В разной степени, но так. И смирять желания и порывы, ради друг друга, нам не раз и не два придётся. Причем руководствоваться, зачастую, не чувствами, а разумом.

— И вы, Ормонд, мне, да и себе проверку учиняете, — подумав, сказала девица. — Сколь мы справимся. Впрочем, как и со свиданием нашим сегодняшним, — на что я покивал. — Вот даже не знаю, злиться на вас хочется. Но подумав, понятно, что и не за что, — заключила она, помотала кудряшками, глаза закрыла, вздохнула, после собрано на меня уставилась. — Давайте говорить, Ормонд. Правы вы, — озвучила она, требовательно на меня уставившись.

— Первое, что хочу сказать вам, Милорада, это что дитя тотчас же от вас требовать я более не намерен. Более того. Сам, по здравому размышлению, таковому воспротивлюсь, — выдал я, будучи вознагражден взором ошарашенным и удивлённым. — Смотрите, во-первых, мыслю я, что рано вам дитя носить, природно. Годка три, а то и пять належит погодить. как для здоровья вашего, так и ребёнка. Впрочем, тут со сроками с медиком проконсультироваться не мешает, ну да посмотрим. В любом случае не сейчас. Во-вторых, надобно нам с вами, прежде чем дитя заводить, друг друга лучше узнать, под одной крышей пожить, познать друг друга, во всех смыслах, — выдал я покрасневшей, но всё же кивнувшей девице. — И, наконец, вопрос воспитания. Отдавать дитя наше я полисным службам не желаю, — на что ответом мне был возмущённый кивок. — Соответственно, бремя воспитания ляжет на нас. Вот только. Милорада, сами мы с вами, если по совести, от дитяти недалеко ушли. Учиться нам надо, в том числе и педагогике, дабы родителями достойными стать, — подытожил я.

— Согласна я тут с вами, Ормонд, — озвучила овечка, что ранее кивками подтверждала. — Однако, батюшка мой, Понеж Жданович, говорил, что очень семья Терн в чаде заинтересована. Как и вы говорили, — вопросительно посмотрела она на меня.

— Заинтересована, Милорада, — покивал я. — Вот только, имел я с батюшкой беседу, в которой выяснилась презанятная вещь, — выдержал я театральную паузу, а на явный интерес собеседницы, продолжил. — Как ни удивительно, у батюшки моего, Володимира Всеволодовича, уд не отсох! — аж воздел я пест, вызвав покраснение и смешок Милорады.

— Шутник вы, Ормонд, — констатировала моё остроумство овечка. — Но всё же…

— Но всё же, негоже нам будет жизнь свою, да и судьбу дитя нашего будущую, в жертву сиюминутных интересов приносить, — отрезал я. — Которые, как я и пошутил, могут быть своими силами быть решены, взрослого и состоятельного мужа, — на что последовало согласное потряхивание кудряшками. — Далее, прежде чем нам с вами заключать договор, который мыслю я сделать ограниченным пятилетним сроком. С продлением по согласию взаимному. Сделать нам с вами такую вещь, как испытательский срок друг другу. Пожить пару-тройку декад под крышей одной, понять, уживемся ли мы друг с другом, нет ли привычек друг другу невыносимых, да и вообще.

— Как к служащим к нам относитесь, — хмыкнула Милорада.

— А мы оными и будем, друг для друга. Служить друг другу, благу, удовольствию и радости взаимной, — отметил я.

— А ведь и то верно, — кивнула девица. — Тогда, Ормонд, давайте так поступим. Сказанное вами я услышала и согласна. Разумно сие, несколько излишне даже, — аж язычок она мне показала. — Но тут понятна ваша озабоченность будущим, мне скорее приятная: понимаю, что положится на вас смогу, да и слов на ветер не бросаете. Однако слишком разумными нам быть не пристало, — положила она ладошку мне в руку. — Так что срок испытательский у нас с вами с сего дня начинается! — задрала она носик. — Настаиваю я на сём, — всё так же надменно, но слегка покраснев, подытожила она.

— Признаться, более на съемное жильё я рассчитывал, в случае согласия вашего, — задумчиво озвучил я, жмякая ладошку. — У меня служебная квартира в инсуле, тесновата, прямо скажем.

— Что, даже ложа не найдётся? — ехидно(!) вопросила овечка. — Ну, не страшно, одёжу на пол положим, поместимся, — покивала она.

— Что я, дурак от такого отказываться, — пробормотал я, подхватывая радостно взвизгнувшую и обхватившую меня за плечи овечку.

И довёз до квартиры, где мы к взаимному удовольствию любились. И некоторому моему удивлению: ну что оказалась овечка моя не девочкой, то меня скажем, скорее порадовало. Но ухватки навыки она проявляла на редкость умелые. Но девице не слишком искусной в постельных утехах, явно не свойтвенные, что меня в некоторые размышления погрузило. Причем любовницей замечаные, да и интерпретированные верно, так то, краснея и хихикая Милорада просветила меня. что навыки утех постельных ей, как только в возрат вошла, инструктор давал. Не гетера, но судя по всему, тоже специалист не самый дурной.

Что мою задумчивость сняло, да и. признаться одобрение вызвало. Вот Володимир, хрыч купеческий, детям инструктора не отжалел, что, ежели бы не олегова память, было бы мне весьма прискорбно. Ну а что «не первый» я, так и не недоумок я неразумный, который за ради «первости» дурацкой вынуждены с девицей месяцами возится наставляя. Да и, зачастую, не будучи образованными в мере должной, а то и детьми сами, от утех плотских девиц неумелостью свои отвращая, либо в ряд поклонниц Сапфо толкая. Не то дурно, что поклонницы, а то что на мужей и смотреть без содрогания не могут.

Вообще, довольно любопытный момент в гимназиумах, уж в Вильно точно. Как выяснилось, наставления подобного толка несколько раз вводились в программу, но вызывали в рядах родителей чад реакцию неоднозначную. Зачастую, скандалы, так что, в итоге, отроков с родителями в плане просвещения любовного на родителей же и оставили. А вот в приютах полисных, насколько я знал, практика таковая была распространена. И прямо скажем, никаким «развратом непотребным» дети Полиса не блискали. Тут скорее, из-под надзора предков вырвавшиеся «семейные» недоросли как бы выразились в Мире Олега, «жгли не по-детски».

В общем, опытность и обученность партнёрши я понимал как благо и подарок, нежели как-то наоборот. А вот с утра, в последний день отпуска нам с Милой пришлось на переезд и закупки потратить. И ещё момент был, который меня к роману нашему отнестись серьёзно заставил, да и на овечкино «думала я», по иному взглянуть.

А именно, почему фони после моего «героического повержения гораздого змея коварного» не было. Мила от рифмической гимнастики отвратилась, что я в беседе ней скорее осудил. Впрочем, право решать у неё было, да и только у неё, по совести. И решала она, в разрезе скорейшего деторождения, положится на меня или нет. Потому как, после сего, видела она себя исключительно домохозяйкой, чадом (или чадами) занятой.

Несколько однобоко, не соответствует реальности да и мне не угодно, как я в беседе подругу просветил, но в мыслях её было так. Ну и решение в итоге она приняла в пользу мою, что прямо скажем, на меня в моих собственных глазах определённую ответственность налагало самим фактом. Глупый, преждевременный, но всё же, жест доверия немалый, обмануть коий было бы просто подло.

Выйдя же с утра на службу, я был буквально повержен злоехидством морды начальственной. Ну реально, столь препаскуднейшего и змейского выражения морды лица ранее мне не то, что видеть не приходилось, но даже представлять. Будучи готовым, как казалось, ко всему, земством начальства, тем не менее, был я повержен. Не наповал, но близко к тому.

А именно, травмировав мир мой внутренний своей мордой, злонравный Добродум вежливо поздоровался и повелел за ним следовать. Что я и исполнил, преисполненный всяческих подозрений. И вот, значится, приводит начальство коварное меня в аудиториум Управы, где мало, что не все служащие управные, кроме непосредственно в делах неотложных занятых, обретались.

И злонравно выпихивает меня на сцену. Где глава управный, Даросил Карлович, берёт и вручает мне медаль. заслуг моих признание. Вроде бы, всё хорошо и достойно… Вот только награждение в Полисе было весьма отличным, от известного в Мире Олега.

Поскольку медаль есть признание конкретных заслуг, предполагающее благодарность Полиса, а не висюлька бросовая, бессмысленная, то каждая медаль была уникальна. И давалась не за «успехи» или даже «мужество» какое, а за конкретное деяние. Не всегда прямо описанное, но всегда в названии конкретной медали упоминаемое, или с ней связанное.

И вот, при всех честных служащих, вешает мне на шею Даросил Карлович медаль, на минуточку, «за несравненное марионеточных дел мастерство». И картинка на ей в виде креста марионеточного, к кукле безликой прикреплённого. Морду я удержал, главу управного поблагодарил, выкрики коллег послушал. В общем-то, на этом сборище окончилось, да и разошлись сотрудники по делам своим.

Ну а леший злонравный меня за собой увлёк, взгляды бросая ехидные. Уселся за стол в кабинете, аж уши растопырил, видно ожидая, как я его змейство буду истерикой гневной, праведной, услаждать.

— Что скажете, Ормонд Володимирович? — выдал он столь змейскую лыбу, что овал рожи его она точно покидала.

— Хорошая медаль, — кротко и с улыбкой ответил я. — Пригодится. А какие распоряжения у вас, Добродум Аполлонович? — проявил я уместное служебное рвение.

Всё ж леший начальствующий был закалённым политиком, даже рожу свою противную с улыбочкой гадкой удержал. Но веком задёргал, пусть слегка, но явно. Свои надежды, разумом моим и выдержкой поверженные, подтверждая.

Но справился, а после, с улыбочкой малость поблекшей, вывалил на меня аж стопку депеш.

— Увы, возможности разорваться не имею, — фальшиво откомментировал он. — Дела же мне ныне предстоят иные. Собственно, я Вильно в ближайшие дни буду не менее двух раз покидать, на день, не более. Секретарь бы там не помешал, — поджало губы лицедейское начальство. — Но и дела текущие оставлять не след. Так что вот вам на полторы декады труды, — потыкал он дланью в стопку папок. — С завтра приступайте, да и если запамятовали, сроки на папках есть начала дел, а никак не окончания, — всё же поглумился он.

С чем я и направился в библиотеку Управы, разгребать на меня наваленное. Ну и в целом, оказалось, что вполне терпимо. Хотя Вильно я в ближайшие дни и не увижу, что довольно неприятно, учитывая личную жизнь. Но, с другой стороны, Милу я о том предупреждал, да и сам в курсе был, так что роптать глупо.

А вот за медаль злоехидную надо Лешему точно отомстить. Так-то она и неплоха, со значением. Ежели мои коряченья с идолищем лешим не знать, мдя.

Ну да леший бы с Лешим, заключил я, составил график, навестил экспедиционное ведомство Управы, где с возницей о поездке договорился. Зашёл к Серонебу, где ей жадина опять не выдал мне скорострельную гаковницу. Хоть бонб прихватил, со скепсисом наблюдая за бездарно симулирующего удар кладовщиком. В общем, день прошел продуктивно, к экспедиции сделался готов, да отбыл к овечке моей.

С которой тут же начал разговор. Как по поводу моего отбытия и отсутствия ближайшие дни, так и её еле и досуге.

— Понимаешь, Мила, обеспечить-то я смогу что нас, что чад в будущем. Однако, угодно ли тебе пребывать праздно, хоть с книгами в подругах, хоть с подругами в них же? — изящно скаламбурил я. — Ежели угодно, так возражений не имею. Дело и право твоё. Но вот если нет, то чем бы ты заняться желала?

— Правильно ты говоришь, Орм, не самая отрадная жизнь праздная, — задумалась подруга. — А чем ты сам заниматься мыслишь? — засияла она очами.

Ну в общем, по итогам беседы, уточнений и физиогномических наблюдений открылась такая картина: у овечки моей, благоухал и цвёл буйным цветом синдром Электры. Не патологично, насколько я понял, отца своего у матушки она уводить намерений не имела. Но, как предпочтительный мужской тип — полноватый и обстоятельный Понеж, был её идеалом, хоть и не осознаваемым до конца. И ко мне её притянуло то, что я полагал оттолкнуть должно: занудная рассудительность, но и пузо моё, не без этого. Довольно комично, но отнюдь не страшно, да и плохого в том нет ничего.

Правда ещё склонность к мужам постарше должна быть, но тут, очевидно, скомпенсировалось это моей несколько искусственной, но зрелостью.

Ну да ладно, вопрос оказался в том, что семейная модель у Милы, как и прототип «ужа идеального», была задана её семьёй, где матушка её, Власта, была супругу опорой и подмогой в делах. Соответственно, таковой Мила мне и мыслила быть, на мои «свои пути» и прочие рассуждения кивая, но упрямо губу прикусив о делах моих запланированных расспрашивая.

Тут уже я крепко призадумался. Даже извинившись, в транс ненадолго погрузился, и, по здравому размышлению, в желаниях милы вреда ни её, ни себе, ни отношениям будущим не нашёл. Хочет мне подмогой и опорой быть, так я только за. Правда, что выйдет так, отнюдь не факт. А ежели увижу, что склонности не имеет, а себя насилует, сам своей волей такую «подмогу отвергну».

Но, пока ещё не ясно ничего. А для подмоги мне девице учится надобно, что будет в любом раскладе не во вред, всё же младшая ступень гимназиума, как по мне, недостаточно. Так что интересы свои я в общих чертах обозначил, отметив, что ежели желает подруга «со мной», то учится ей потребно, причём немало.

— Значит буду, — тряхнула кудряшками овечка.

— В гимназиум поздновато. Наверное наставники частные, — прикинул я, но был прерван.

— Дорого и не нужно сие, — отрезала Мила. — Ежели я себя совсем негодящей в учёбе явлю, в чем сомнения имею, то возможно и надо. А так, лишь учебники нужны. Вопросы непонятые тебе задавать буду. — погладила она меня по руке. — А сами книги не пропадут, детям отойдя и им наставлением в науках став, — победно заключила она.

— И всё же, не отвергала бы ты и свой путь… — начал было я, посмотрел на «угу-угу» глаза моей овечки, да и махнул рукой, со словами: — Как знаешь.

Так что, после упражнений любовных, покинул я аккуратно ложе (отоспаться и в самокате смогу), да и составил список покупок Миле. Ну и денежку оставил, не без этого. А с утра, задолго до времени службы был разбужен небесприятственно, так что к Управе направлялся с улыбкой довольной и, подозреваю, дебильноватой. Поймав себя на этом, не без иронии констатировал, что меня таки «окрутили». Против чего я, как выяснилось, особо и не возражал, но следить за собой надо всё же пристрастно, в благоглупость не скатываясь.

И, оседлав самокат служебный с возницей, ускакал я по делам в закат. И, кстати, поручения мои были посложнее, нежели развоз корреспонденции адресатам, так что потрудиться пришлось. Не сказать, чтобы чрезмерно, но в самый раз: торговые пошлины, ремонт дорог (что, к слову, весьма важным в межполисном общении фактором было) и прочие подобные вопросы. Так что через пять дней к Вильно я подъезжал не скукой утомлённый, а делами, на денёк перерыва искренне рассчитывая. Ведь ещё дела были, правда в местах отдалённых. Так что там я воздушным путём добираться рассчитывал.

И вот, едем мы уже по Вильно, как бросает мне возница голосом напряжённым:

— Погоня за нами, али слежка, Ормонд Володимирович, — выдал он.

Ну, мы уже в Вильно, но всё одно не слишком хорошо, отметил я про себя, в зеркало вознице кивнул, перун в боеготовность привёл да и стал ручным зеркальцем погоню выглядывать. Выглядел, вздохнул как с облегчением, так и несколько озадаченно, да и у возницы уточнил.

— А давно ли преследователь наш образовался?

— От поста полицейского, почитайте, — ответствовал возница. — Чуть позднее, аршинах в сотне, так полагаю. А знаком вам преследователь наш? — полюбопытствовал он.

— Знаком, — вздохнул я. — Так что не тревожься, вези меня к инсуле. Там с соглядатаем нашим поговорю, — вздохнул я.

— Как пожелаете, — не стал спорить заметно расслабившийся возница.

У инсулы я из самоката извлёкся и направился к сопровождавшему нас транспортному средству, в довольно сложных чувствах, потому как было оно мне прекрасно знакомо.

— Здравия вам, отец, — не без ехидства выдал я.

— Я тебе дам здравия, недоросль-оболтус, — выдал родитель, лапу свою к уху моему протянув, чего я с лёгкостью избежал.

— Так что угодно вам, батюшка? — проигнорировал я случившуюся оказию

— Да ты, — аж задохнулся Володимир, шевеля оставшимися без добычи пальцами. — Ты почему про Милораду Понежевну домой не сообщил?! От Понежа Ждановича, СЛУЧАЙНО, — почти проревел он, — узнаю, что дети наши сошлись. Ты совсем на семью плюнул? — неожиданно спокойно спросил он.

— Это… — несколько растерялся я, что, впрочем, не помешало мне от уходрательной лапы вторично увернуться. — Да хватит к ухам моим руки ваши тянуть, отец! — возмутился я. — Если глянулись так, так и усеку, хоть и жалко будет, — съехидствовал я.

— Не столь потребно, — дрогнув губой ответил Володимир. — Ты на вопрос-то ответишь? — нахмурив брови, вопросил он.

— Да вообще, случайно вышло, — признал я. — У меня дело служебное было, тяжелое. Но Милорада на встрече настаивала, так что сразу после того, как освободился, с ней встретился. Мыслил, после встречи с ней дом навещу, — честно сказал я. — А вот как-то так вышло, — развел я руками. — Сначала у меня оказалась, на последующий день переезд, а там и служба. Пол декады дома не был. — оправдательно пожаловался я.

— Про то знаю, фонил тебе. — буркнул Володимир, — Милорада поведала.

— А как вы меня изловили-то? — полюбопытствовал я.

— Это не сложно, деньгу стражам… — начал было Володимир, но узрев чело мое, поправился. — Не купил, с меня аж документ просили, что отец я тебе, а не злодей какой, — уточнил он. — Так что стражи не злодеи.

— А срок Милорада сообщила? — уточнил я, на что последовал кивок. — Всё одно полицаи продажные, — припечатал я стражей. — Ну да пусть их. Винюсь, отец, не навестил. Но ухи драть не могите, — уточнил я.

— Ладно, леший с тобой, — констатировал факт Володимир. — Ступай, собирайся. Да с любушкой твоей домой поедем.

— Нетушки! — праведно возмутился я. — У меня день всего между поездками служебными, а вы меня в гости на целый день зазываете! Мы с Милорадой не виделись пять дней, и так найдём чем заняться. А вот к себе вас приглашаю, раз уж приехали. Пообщаемся, почаевничаем. А отчий дом навещу позднее. Когда в делах просвет будет, — отрезал я.

— Хорошо, — помыслив с полминуты, перестав челом багроветь, выдал Володимир. — Навещу, коль приглашаешь.

— Да, отец, сразу хочу предупредить вас, чтоб не при Милораде, — выдал я у парадного входа в инсулу. — Рано ей детей заводить. Да и нам двоим воспитание пока не вытянуть. Сами юны излишне. Так что думайте сами, а ранее чем через три года, а то и пять лет, внука от меня не ждите, — отрезал я.

— Сие понятно и без речей твоих было, — манул рукой Володимир, вызвав у меня искреннее изумление. — Что очи выпучил? — ехидн откомментировал он мою гримасу. — Думал гневаться и орать буду?

— Признаться, да, — растерянно выдал я.

— А вот тем взрослый муж от недоросля, вроде тебя, отличен, — фамильно ответил Володимир. — Сказал ты мне вещи обидные, но справедливые. А я не юнец неразумный, чтоб на правду рукой махать, в угоду себе её игнорировать. Тяжело сие, но тут ты прав.

— Вы знаете, отец, я бы вообще вам посоветовал, коль тяжело вам, что понять вполне могу. Да даже коль не тяжело тоже. Подберите Эфихосу наставницу дел амурных. А то и рабу или наложницу. И польза ему будет немалая. Не придётся как кутёнку слепому тыкаться. — попенял я на своё отсутствие соответствующего образования. — И чадо вполне получиться может, ну а воспитание и так и так на вас. Хотя и Эфихосу так же достанется, что в жизни и не лишнее отнюдь. И да, пойдём в дом уже, а то стоим у парадного как калики какие, — опомнился я.

— Подумаю, — буркнул Володимир.

И весь путь занудно ворчал о яйцах, в моей роже, которые повадились наставлять курицу, в его мудром челе. Ну, хоть не мимо ушей пропустил.

— Здравствуй Орм… Ой! — встретила распахнутую дверь Мила, проворно проводя ретираду на кухню по причине явно «не гостевого» гардероба.

— Здравствуй милая. Рад видеть, — повысил голос я, под добродушную ухмылку Володимира. — Гости у нас, — явил себя капитаном очевидностью я. — На стол подберешь что-нибудь? — уточнил я.

— Подберу, Ормондушка. — раздался с кухни её голос.

— Ну, в общем, проходите, располагайтесь, — провёл я отца в кабинет-гостиную.

— Небогато, — оглядел он комнатушку.

— Нам хватает, Володимир Всеволодович, — сообщила переодевшаяся Мила, снаряжая на стол.

— Хватает ей, — не преминул фыркнуть отец. — Седмицы вместе не прожили, а хватает. Тесно и место мало, — поставил он экспертный диагноз.

— Я аренду думал… — начал было, но был перебит.

— Совсем памятью скорбен стал, Орм, — ласково улыбнулся ехидный предок. — Я тебе о домике и средствах на обзаведение что толковал?

— Я как-то и не претендовал, — отернился я. — И вообще, стряпню вон Милорады отведайте, отец, — хозяйски указал я. — А не разговоры разговаривайте.

— И отведаю, — ехидно зыркая на меня ответил Володимир, предавшись чревоугодию.

Ну а пока он продукты потреблял, Мила за стол присела, чай хлебнула, и вдруг себя по лбу хлопнула.

— Орм, я же совсем запамятовала! — выдала она. — Куда медаль твою положить?

— Эммм, — припомнил я, что марионеточную награду я в пинджак упрятал, в карман нагрудный. — Да как-то места особого нет, — признал я.

— Подберу, — покивала Мила. — А за что ты её получил? А то и не рассказывал, — с интересом уставилась она на меня.

— Да и мне любопытно зело, — уставился на меня Володимир.

— Не могу сказать, тайна служебная, — изящно отмазался я.

— И ведь тоже не сказал бы, — с некоторым осуждением уставился на меня отец.

— Ну, вообще-то, я не считаю что заслужил, — честно сказал я. — Точнее, не в полной мере, — поправился. — Но начальству виднее.

Так и позавтракали. Отец с пристрастием допросил на тему «времени свободного», обязал нас явиться, пригрозил родителей милорадиных позвать, да и откланялся, в усы ухмыляясь.

— Ты только о гостях предупреждай, Орм, — примостилась моя овечка мне на колени.

— Тут, скорее, тебе предупреждать стоило — несколько несправедливо отмазался я. — Это ты с ним по фони общалась, я же только на пороге, считай, встретил.

Предались различным упражнениям, в процессе их обменявшись сообщениями о взаимной тоске. Потом Мила о штудиях своих отчиталась и пару вопросов задала. Нужно отметить, вполне толковых, а в остальном вполне справилась. Хотя, о том, что скучала и «одиноко без меня» лишний раз сообщила. На что я лапами развёл: служба, деваться некуда.

Ну а после свидания потратил я ещё три дня на облёт корреспондентов-переговорщиков служебных. А после было сборище семейное, где родители нас, невзирая на писк наш о «сроке испытательском " благословили, да домом озадачили, в смысле где и каков ставить.

Ну а я, подумав, обозначил местом жительства, что-нибудь поближе к Акрополю. И между управой с Академией. на что Мила согласно кивала. Мол, хоромы не нужны, отстроимся если что.

После чего поснедали вместе, да и благословлённые повторно, поехали мы с подругой домой. И вот поселился у меня, признаться, внутри червячок. Уж больно всё ладно да хорошо, а жизнь она вещь такая, не самая простая и приятная. Да и некоторые моменты меня. признаться, напрягли. И незаметные вроде, но наука Артемиды даром не прошла. Бес знает, в общем, не самое приятная возможность. Впрочем, могло и показаться, да и даже если нет, мысли у всех разные бывают и ещё не показатель.

Так что загнал я свои опасения подальше, но на заметку принял. Да и прямо скажем, друг другом насладится они нам не помешали, так что на следующий день явился я в Управу, в целом довольный и с досрочно справленным заданием.

14. Марионеточных дел мастерство

— Явились, Ормонд Володимирович, — встретил меня Добродум, с видом столь загнанным и скорбным, что я непременно бы сочувствие проявил, не будь начальство мое столь змейским и лешим.

— Явился, Добродум Аполлонович, дела справлены, — вывалил я на свежий стол начальский папки с договорами и отчетами.

— Справлены — это хорошо, — обозначил своё отношение к сему факту и задумался.

Ну, начальство думает, служба идёт, резонно рассудил я. В кресло уместился да и стал потихоньку телекинез эфирный тренировать. Леший же, тем временем, в стену кабинета взирал, несомненно желая там некую истину выглядеть. Прошло так полчасика, я уже думал подремать. Ну а что, кресло удобное, начальство змейское кротко и незлобиво, всегда бы так. Но планы мои прервал вызов фони, на который вздрогнувший Добродум трубку взял, буркнул что-то одобрительное и, трубку повесив, с подозрением уставился на мою персону.

— Вы, Ормонд Володимирович, отпуску требовать явились, по обстоятельствам семейным? — уставился на меня, как на врага Полиса злонравный Леший.

— С чего бы это? — кротко улыбнулся я. — Я, Добродум Аполлонович, о поручениях отчитаться зашёл, коли запамятовали. Но идея хороша, благодарю, — благодарно покивал я.

— Не вздумайте! — выкатил очи начальник. — У нас завтра посольство, причём не в один Полис, так что против я категорически!

— Да? — уточнил я. — А у меня седмица есть, согласно распоряжению вашим, — веско потыкал я в папки. — Вы мне на полторы декады поручение давали.

— Что-то путаете, — выдало начальство с видом непричёмистым, просмотрело папки, потёрло виски, да и выдало. — Наградой за хорошую работу есть новая работа! — важно выдал он.

— Ну да, — покивал я, с видом всё мое отношение иллюстрирующим. — Вы бы поспали, Добродум Аполлонович, — проявил я заботу. — А то направите нас на Луну с посольством, с устатку, — развернул я причину заботы.

— В небесах отосплюсь, — буркнул начальствующий тип. — Ступайте, готовьтесь.

Это, как укатали-то змейство его дела посольские, размышлял я, бредя по коридорам управы. Впрочем, «в небесах» это он, очевидно, про суда воздушные, а то мне при всей его злонравности, новое начальство не потребно. Поставят ещё Младена какого. Так я ж и до смертоубийства дойти смогу. А тут хоть гад, но свой всё же. Отметил я мысли мне не свойственные, к персоне, лишь здравых опасений заслуживающей, да и встряхнулся. Размякаю, не дело это. Причины понятны, но с благоглупостью бороться надо непримиримо.

А вообще, конечно, выбрал я время для личной жизни, хотя и не вполне выбрал, а сложилось так. Но это не важно. Всё равно, нашлось время, когда Управа мало, что не на ушах стоит. Серонеб, например, меня углядев, глазищами красными, на столик с видом мученическим гаковницу скорострельную брякнул!

Я сие орудие с пристрастием оглядел, в техническом состоянии её образцовом убедился, да и отодвинул.

— Не потребно ныне, — оповестил я.

— Хто тут? — вздрогнул задремавший на ходу завхоз. — Орм, бес злорадный, не дам я тебе…

— Уже дали. А я говорю — не надобно. Лучше, когда на самокате экспедиция будет — выдавайте. Без истерик ваших и симулянства бездарного, — припечатал я скаредно утаскивающего в закрома гаковницу Лукомирыча. — И вообще, что у вас творится-то? — резонно осведомился я. — Только с экспедиции, а вокруг как дом для головой скорбных.

— Таковой и есть, — вздохнул дед. — Пятый день на службе безвылазно сижу, — зевнул он. — У нас сбор послов Союза Полисов Гардарики намечается. А ты небось в экспедиции пересидел, — несправедливо укорил меня он.

— Пересидел, скажите тоже, — фыркнул я. — Это работа моя прямая, да и в Полисе за седмицу день лишь был! Да и завтра опять бес знает куда, начальство у меня загнанное, ликом кочан капустный напоминающее, маршрут не озаботилось обозначить.

— Леший? — буркнул дед,