Красный (СИ) [Luca_A_Meite] (fb2) читать онлайн
Возрастное ограничение: 18+
ВНИМАНИЕ!
Эта страница может содержать материалы для людей старше 18 лет. Чтобы продолжить, подтвердите, что вам уже исполнилось 18 лет! В противном случае закройте эту страницу!
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
========== Часть 1 ==========
Красный.
Дорогая помада, купленная якобы в подарок жене, прекрасно смотрится на его собственных губах. Это совсем не безумие, может лишь слегка извращение, но если выбирать между помадой и веревками, главный извращенец здесь все же не он.
Никому, кроме него, никогда бы не пришло в голову ассоциировать этого придурка со связыванием, пирсингом и абсолютной, так шедеврально прикрытой наглостью, которая поспорила бы с его собственной.
Они встречались не так уж и редко. Иногда хотелось не расставаться до конца жизни, а иногда дать по морде, послать и никогда даже не думать о восхитительном сексе. Горячем, страстном, таком, какого никогда не было с женами.
— Извращенец.
Он жадно следит взглядом за нарочито медленными движениями. За тем, как изящные длинные пальцы гладят футляр помады. Как первый поцелуй ярко красных губ достается зеркалу — этот ублюдок чертовски себя любит и если бы мог, трахался бы только сам с собой.
Красная помада на губах. Красная лента в белоснежных волосах. Красная шелковая ткань кровавой рекой закрывает обнаженное идеальное тело, держась на одном только поясе. Он упорно утверждает, что это не халат. И на это с откровенной усмешкой еще сильнее хочется спорить.
— Конечно, — он любуется своим отражением, улыбаясь ему как сам Дьявол, оправдывая свое чертовски красивое имя, которое хер выговоришь во время оргазма. — Это же именно я сижу голым, связанным и со стоящим членом.
Красная веревка узорами из узлов овивает обнаженную веснушчатую кожу, красуясь вокруг груди, нарочито не трогая левый сосок с такой пошлой и абсолютно прекрасной серьгой, сопровождающей его еще с последнего курса школы. Впрочем, она на его теле совсем не единственная. Красная веревка обвивается вокруг рук, связывая их за спиной, течет по ногам. Это так возбуждает. Эта чертова темная комната их частых встреч — возбуждает. Этот чертов неудобный стул — возбуждает. Сам Дьявол воплоти, красующийся у освещенного свечами зеркала — возбуждает. Это не та скучная, приевшаяся, обыденная жизнь, где нужно думать как правильный, поступать как правильный, где нужно день за днем давить себя, потому что за каким-то неведомым хером выбрал путь исправления. И что теперь? Ни жена, ни семь детей, прекрасных, умных детей, тут уж не поспоришь, не исправили в душе ни черта. Иногда так хотелось нажраться до дебильности, покурить в постели и хоть раз не слушать о том, что серьга на члене мешает.
— И крайне довольным жизнью.
Тени от свечей задрожали, когда демон оставил в покое свое отражение и зацелованное без права называться девственным зеркало. Холодная ткань его не-халата ласкает обнаженную кожу, когда он садится сверху. Пальцы играючи, как по клавиатуре рояля, проходятся по кольцам веревки на плечах.
Помада пахнет как-то особенно, не так, как вся эта дешевая доступная косметика. Эта уж точно доступна не всем. Как и тот, кто с таким трепетом ее на себя наносит и с абсолютным безразличием к ее судьбе делится ею в глубоком, ярком, до самых стонов поцелуе.
— Мой.
Красная помада расцветает на груди ветвистой подписью, что обычно красуется на таких важных документах про деньги и политику.
— Твой.
Блядство.
Они оба честно называли свои отношения блядством и не пожалели ни разу. Да, в пьяном угаре или чувственном порыве, когда так хотелось все бросить к чертям и сбежать на край света, они порой признавались друг другу в любви. И может быть, даже действительно любили, но признаться в этом, смотря в глаза? Помилуйте. Смотря в глаза, они могли требовать друг от друга лишь «еще» и «сильнее».
Поцелуи расцветали на теле как лепестки самых дорогих роз, начиная свой путь за ухом, плавно уходя на шею, по груди и ниже, заставляя спуститься с чужих колен и встать на пол на свои собственные. Горящие, в свете свеч абсолютно бесцветные глаза даже не моргают, смотря наверх, когда язык бесстыдно начинает свою прогулку с конца — по столь ненавистной законной женой серьге, по всей длине, оставляя лепестки алых роз, и до самых рыжих волос. И обратно, чтобы обхватить пульсирующую плоть губами. Взять полностью глотки никогда не хватало, но его это не остановило ни разу. Рвотного рефлекса давно не было, много было шансов для практики, чтобы возвести мастерство в абсолют.
— Остановись.
Связанные руки так и чесались сорвать с его волос красную ленту, схватить за светлые пряди.
А красный рот усмехается, облизываясь. Ладони гладят по связанным ногам, чувствуя знакомую мелкую дрожь.
— Что бы ты без меня делал?
— Не оттирал бы эту блядскую помаду со своих яиц.
— Фу, как пошло.
— Ишь скромник нашелся.
Простыни, отвратительно шелковые и в скромном дрожащем освещении совсем не цвета того дорогущего вина, что обоим ударило в голову, а почти черные. Они ознобом отдаются по разгоряченной коже.
Сорвать этот блядский халат — почти божественное благословение. Дьявол — само искусство. Бледное, гладкое, как будто бы и невинное ангельское создание, которое так тяжело дышит, кусая свои красные, растекшиеся в поцелуях губы. Выглядящий как фарфор, внутри он — само адское пламя и сдержаться до того момента, когда в ход пойдут не пальцы — это еще нужно суметь.
Исчезнувшее терпение отпечатком зубов остается на бледном плече.
Он в жизни не закричит, уж больно гордый, но умолять его можно попробовать заставить. Или хотя бы стонать свое имя, от которого под конец неизменно останется одно только протяжное «а!».
— Твою мать!..
— Она здесь лишняя.
— Еще! Ох, твою ж мать…
И это настолько смешно, что даже на секунду хочется остановиться, перестать так впиваться пальцами в чужие бедра, оставляя неизменные синяки. Но не простит же. Попробуй рассмеяться с самим Дьяволом в постели. И неважно, что это ты его трахаешь до темноты перед глазами. Неважно, что ты вколачиваешь его тело в эту блядскую кровать под его же блядские стоны. Он все равно будет главным. Это он будет тянуть тебя за ошейник, который ты сам покорно на себя надеваешь. Это он будет с медлительностью садиста развязывать собственноручно закрученные узлы чертовой красной веревки на твоем теле. Хоть руки освободил и на том спасибо, ваше величество.
Никому не дано видеть Дьявола столь беззащитным, захлебывающимся чувствами и собственным «еще!». Никому, кроме него.
— Твою мать…
— Да когда ж ты оставишь ее в покое?
Тени танцуют по темному потолку от их полного идиотизма смеха. Хорошо. Прекрасно. Замечательно. Иногда так хочется, чтобы эта комната была вечной, а жизни за ней — не существовало. Как же отчаянно хотелось все бросить. И жить этим вечно красным блядством. Но все неизменно заканчивалось убранной под подушку веревкой и стертой красной помадой.
— Вот иди теперь объясняй своей женушке, откуда у тебя засосы.
Голый, уже неидеальный со следами укусов на плечах и растрепанными волосами, он сидит на постели, ухмыляясь, как русалка на своем кровавом камне, наблюдая, как красные борозды от веревок скрываются под такой нелепой безвкусной одеждой.
— И помада на яйцах.
— И она тоже.
Один поцелуй на прощание превращается в два или три, перетекает в ладони на желанном обнаженном теле. И он хочет его. Хочет как никого другого. Только вот надо было в жизни выбирать душу, а не какую-то иллюзорную правильность.
Каждый раз, возвращаясь домой, ночуя не в этой багряной постели, он видит во сне своего Дьявола.
И цвет.
Красный.
Блядский великолепный красный.
Последние комментарии
16 минут 11 секунд назад
16 минут 58 секунд назад
5 часов 35 минут назад
9 часов 17 минут назад
9 часов 38 минут назад
10 часов 32 минут назад