Благодать Божья [Артур Погосович Грязнов] (fb2) читать онлайн

Артур Грязнов Благодать Божья

Молодой человек все чаще задумывался всем ли в этом мире дано иметь «Место под солнцем»? Ему было интересно, кому дан шанс на беззаботное счастье. Женька не любил свою работу, она была изнурительной и малооплачиваемой. Отработав очередную неделю, он лег пораньше – впереди был выходной, который Евгений Теплов хотел посвятить себе и своему отдыху.

– Цок, – шепнул выключатель ночника, Женя повернулся на бок и закопался в подушке.

– По последним данным украинские полунационалисты в эту минуту маршируют по главной улице Киева – противный голос диктора доносился из зала, где мама Теплова без интереса смотрела новости.

– За собой лучше б следили, скоро в стране жрать нечего будет – подумал Женька.

– Мам, – парень выглянул из своей спальни – А можно эту ахинею потише сделать? Я ведь отдыхать лег, – голос был раздраженным.

– Конечно, Жень, можно, – отозвалась мама, – только давай повежливей? А? Елена Александровна знала, что ее сын был отзывчивым и хорошим парнем. Вот только последнее время часто срывался. Елена знала, что Женя много работал, но денег в шиномонтажной, где трудился парень, платили немного, и половину всех средств он переводил бывшей жене Тане, которая растила их трехлетнего Володьку.

Телевизор продолжал монотонно дребезжать.

– И почему я до сих пор не переехал? Взрослый мужик, блин. Мы ведь и с Танькой здесь жили. Конечно, переезд упирался лишь в отсутствие денег, что стоило снять квартиру. Женька начал вспоминать как чуть было свое дело не открыл. Да, было время. Теплову удалось что-то скопить, помнится даже на носках экономил, кредит небольшой получил тоже. Когда сумма приблизилась к достаточной начал помещение присматривать, подыскивать оборудование. «Свой шиномонтаж», – думал парень, довольный ходил, улыбался всем.

– Алло, Женька, привет. – она говорила не прекращая плакать, – это звонила бывшая жена. С Таней они прожили недолго. Любовь, оказавшаяся страстью, прошла, и молодые люди разошлись также поспешно, как и сошлись. У них был прекрасный маленький сын, Женька помнил, что у Володьки была врожденная травма, которую, по словам врачей, он должен был перерасти, но не перерос, как теперь докладывала Таня, периодически всхлипывая в динамик телефона.

– Жень, там деньги большие нужны, – рыдала Таня. – Не знаю, что делать, операция платная, может, какой-то сбор провести? – причитала Таня, – Ну, что ты молчишь? Скажи хоть что-то, – взорвалась она.

– Не надо сборов, найду, – проговорил Женя и «повесил трубку». Тогда он отдал все накопления, еще и занял что не доставало. Так вот по решению судьбы собственное дело он так и не открыл. Через полтора часа, путаясь мыслями, изрядно понервничав, думая о всех жизненных тяготах и не находя перспектив, Теплов заснул. Во сне он карабкался на скалу, сверху падали камни и так было тяжело, но еще тянул вниз тяжелый рюкзак. Рукам было невыносимо больно, ссадины на ладонях кровоточили. Женька чувствовал, что в поясе он обвязан тросом, трос уходит на вершину скалы, откуда его кто-то тянет. Карабкаясь выше и уже почти обессилев, Теплов видит, что тянет его тощий темнокожий мальчик: большие неестественные глаза и зубы выделяются на исхудавшем изнуренном лице. Исхудавший череп обтягивает кожа, очень выделяются скулы и желваки. Но мальчик выполняет свою работу усердно – если бы не его помощь, я бы давно упал – соображает во сне Теплов. Вдруг резко начинает дуть сильный ветер, который приносит черные тучи, которые извергают дождь и град. Гремит гром, страшный грохот. Женька просыпается, смотрит на часы, 7.50.

– Сволочи, зачем так шуметь? – он мог спать еще час.

Грохот и шум раздавались за окнами. Всему виной был странный график работы строительной бригады, которая меняла крышу в их доме. Работяги приходили в выходные к семи утра и начинали с шумом что-то разгружать, стучать молотками, пилить болгарками. Было ли им известно о «Законе о тишине» не ясно, да и плевать, но по факту Женькин выходной начался с неприятного пробуждения. Он пошел в туалет, дернул ручку уборной – заперто. За дверью работал душ.

– Мам, скоро? Ну просил же, не плескаться по утрам.

– Жень, у тебя же выходной, думала ты спать будешь – спокойствие, с которым она отвечала еще больше подняло волну негодования. Парень давно заметил, что нужно не обращать внимание на мелкие невзгоды, но поделать с собой ничего не мог. Стукнув по двери, он злобно сказал:

– Ага, поспишь тут, одни чуть ли не сваи с семи утра забивают, другая плещется, как ихтиандр. Задолбало все!

– Раздражительно день начался, может уже и не ехать никуда! – подумал Женька. Ложки лежали не своих местах, из рук все сыпалось. Чаша терпения переполнилась, когда он, не найдя сахара и кофе, начал громить кухню в приступе гнева.

Мама испуганная прибежала, посмотрела на сына с удивлением, но как-то по-доброму, снисходительно.

– Нет, ну ты в себе? – только и произнесла она.

***

Проснувшись, он сразу понял, какое время суток на улице. Лева почувствовал голод, но относился он к этому уже как к обыденности, хотя привыкнуть к этому состоянию нельзя. С трудом поднявшись, опираясь на костыли, подошел к маленькому окошку под потолком. Рассвет.

Жена с сыном еще спали. Лев слушал их тихое посапывание. Рассматривал внимательно, Вера сильно похудела – это все голод, – и по сравнению с побледневшим лицом ее черные волосы казались еще темней, подбородок сохранил свою округлость, даже сейчас, когда личико было таким худеньким, маленький вздернутый носик казался воплощением искусства. Веснушек стало меньше, но каждая была как дополнительное украшение на своем месте. Лева был преисполнен любви к этой с виду хрупкой, но на самом деле очень верной и смелой женщине. В ее объятиях нежно спал их сын, за Костю Левино сердце болело сильней всего, что это все ему? В силу каких-то противоестественных обстоятельств человеческой жестокости и несправедливости, их ребенок вынужден жить в этом темном, влажном, дурнопахнущем месте, страдать от голода и прибывать в постоянном страхе. Лев опять задумался о своей роли во всем происходящем.

– Я должен был тогда погибнуть, – подумал он про себя.

Ребенок зашевелился и начал плакать. Следом проснулась Вера, она села и, переместив Костю к себе на руки, начала покачивать. Но ребенок все сильней рыдал.

– Костя, сыночек, Ангел мой, – Лева говорил тихо и ласково. До войны он был дома добытчиком, изворачивался, но находил для сына и молодой жены самые ценные, дефицитные продукты. Сейчас он казался себе обузой, и даже если бы Лев был здоров, обстоятельства, сделавшие их заложником этого добротного каменного подвала, не дали бы ничего изменить.

Он надрезал большой палец руки.

– Подкрепись, сынок, – малыш замолк и жадно впился нежными губами в папу. Вера с Левой молчали – это слабость и голод давали о себе знать, он вообще теперь много молчали…

***

Он уже не чувствовал боли и практически ничего не понимал, но вначале эта самая боль была невыносима, и тот жуткий страх, который человек испытывает, попав в руки садистов, и понимая, что нет силы. Способной ему помочь.

– Господи, помилуй, Господи, помилуй, – он уже не знал, шепчет он или лишь в голове своей прокручивает фрагменты акафистов, молитв и псаломов. Время от времени теряя сознание и потом снова оказываясь в этой страшной комнате.

А ведь Анатолий Борисович Рыков никогда не был героем, всю жизнь осторожничал. В двадцатых годах его отца, настоятеля одного из ставропольских храмов забрали прямо с середины Богослужения. За короткое время приговорили к 25 годам лагерей, он так и сгинул на Соловках. В то время Анатолий Борисович был молодым священником, он пошел по пятам отца не просто так, он искренней верил, но как только над их приходом нависла угроза репрессий Анатолий Рыков сложил пост и перестал посещать Службы в Церкви. Тогда Рыков смалодушничал и каким-то тяжелым грузом на долгие годы отложился в его душе тот поступок. Дядя Толя, как его называли, жил тихо, на фронт его не призывали в силу возраста. Но война сама шла в город дяди Толи, став для него войной духовной, когда ему пришлось делать выбор укрыть или нет в своем доме Еврейскую семью Таций.

– Рыков, отвечайте, – неужели Вы не понимаете, Вам отсюда не выбраться, Анатолий Борисович слышал голос переводчика, одновременно с ним говорили немцы, громко и очень навязчиво.

– Живые в помощи Всевышнего, в крови Бога небесного водворяться, губы пересохли, сейчас бы воды. Как же там мои, мой Лева с Верой, думал Анатолий, – голодные наверно, меня то уж как два дня не было. Он опять потерял сознание.

Дядя Толя знал курчавого Левку еще с детства. Он приходил помогать ему в голубятне. По бережному и жалостливому отношению к птицам по мальчику было заметно, насколько он добр и ответственен. Левка знал голубков и голубок по именам, замечал особенности их характеров и гонял местных кошек, которые периодически устраивали погром в голубятне. Рыков помнил, когда Лев будучи еще совсем юношей признался ему, что влюблен в некую Веру, тот трепет с каким мальчик говорил о возлюбленной умилял и заставлял улыбаться взрослого мужчину. Позже, будучи уже молодым человеком Лев однажды приходил за советами по завоевыванию сердца возлюбленной. Именно Анатолий Борисович, который сам никогда не за кем не ухаживал посоветовал молодому Леве «любить Веру как самого себя и поступать с ней так, как ему хотелось бы чтобы поступали с ним». И именно к дяде Толе потом пришли просить тайного Венчания молодые и влюбленные Верка с Левкой. Анатолий Борисович посопротивлялся, а потом взял, да и провел обряд венчания для некрещенных раб Божьих Льва и Веры, вот в этом самом доме, в подвале которого они теперь ютились с маленьким сыном Костей.

Было ощущение, что теплая волна принесла его обратно на берег. Он снова очнулся. Страшная боль исходила от кончиков пальцев – Неужели ногти рвут, – подумалось.

– Станем добре, станем со страхом, вонмем, святое вознамение в мире приносится, – он шептал, и его сознание переносило его в другие места, Анатолий вспомнил как трудно было найти материал, из которого он сколотил что-то наподобие нар, сена нашел, а для малыша свой пуховой матрац отдал. Лева тогда еще был весь больной, его пришлось переносить.

– Вера, как ты не понимаешь, это все не шутка, вы не ушли в отступление, Немцы на днях зайдут в город, начнутся чистки, – уговаривал он молодую девушку, и в конце концов ему это удалось.

За полтора месяца что гитлеровцы были в городе всякое было. Многие слышали, как в первые дни хладнокровно расправились с постояльцами психбольницы, как травили в душегубках Евреев и Цыган и расстреливали партийных работников по случайным причинам, оставшихся в городе. За укрывательство данных лиц расстреливали и вешали прямо во дворах показательно, и об этом дядя Толя тоже знал, но поступить иначе не мог.

***

Костя опять спал, сон его был не долгим, голод будил малыша.

– Левка, смотри какой у нас сын прекрасный, – лицо Кости было слегка освещено тусклым светом, падавшим в маленькое окошко, Вера с любовью разглядывала сына.

– Весь в тебя, любимая, – Лев подался вперед, поцеловав жену в висок.

Когда началась война Лева не дождался призыва, записался добровольцем, прошел небольшую переподготовку и вскоре попал на фронт. В то время немцы хорошо отлаженной машиной, как катком шли через Украину. Красная Армия терпела поражения, войскам приходилось отступать. В октябре сорок первого года немцы уже были под Донецком. В этой мясорубке погибли больше ста пятидесяти тысяч красноармейцев. Их рота попала под артиллерийский огонь. Не так себе войну новобранцы представляют: пыль, грязь, грохот. Развороченные тела, там отдельно валяются кишки, там чья-то нога. Некоторые убитые взрывом были похожи на выпотрошенные пустые мешки, будто из них взрывной волной выдернуло все кости и мякоть, так вот они и лежат вровень с землей. Тогда из Левиной роты остались в живых 39 из 269 солдат, а его самого полуживого доставили в прифронтовой госпиталь. Льва сильно посекло осколками, ногу разворотило, ее врачам пришлом ампутировать. Затем, находящегося в тяжелом состоянии бойца эвакуировали с медицинским эшелоном в Ростов. Периодически раненый приходил в себя: его неясный взгляд был обращен в пустоту.

– Наденька, жизнь моя, береги Костю, вы все, что у меня есть. – потом Лев снова успокаивался и затихал. Когда состояние стало стабильным долечиваться Льва Гаций отправили домой.

Сейчас этот исхудавший человек сидел и винил себя, винил в том, что выжил, винил, что долечиваться приехал к родным.

В то время события на фронте жители Ворошиловска узнавали из сводок «Совинформбюро». Эти сведения опаздывали или намеренно искажали события, может быть, некоторым жителям хотелось верить, что их дом беда обойдет.

– Вера, вам с Костей надо уезжать, я немножко приду в себя, окрепну и тут же приеду к вам! – до Левы доходили слухи, что немцы к Евреям беспощадны, но Вера была неотступна – она больше не хотела расставаться с мужем.

В августе 42 года начала бомбить авиация, город был охвачен пожарами. Где-то в селе Михайловском гитлеровские войска разбили последний очаг сопротивления и беспрепятственно вошли в город. Вот тогда дядя Толя уговорил семью Таций временно укрыться у него хотя бы на неделю. Но видя те беззакония, которые немцы творили в городе, стало ясно, что заточение должно продолжаться.

Дядь Толя, их спаситель и теперь единственная надежда выезжал на сельскохозяйственные работы с трудовым рабочим отрядом, созданным новым оккупационным правительством. Благодаря этому Анатолий Борисович имел возможность добыть некоторые продукты для ставших теперь родными, вынужденными поселенцами его подвала.

– Вера, время уже к восьми идет, кажется, дядь Толя уже не придет, постарайся поспать, – сказал Лев, нежно погладив жену по волосам.

***

Женька вылетел из подъезда. Злобно глянул на рабочих, но ничего говорить не стал.

«Машину так не ставь!» – было выведено пальцем на его пыльной старенькой приоре.

– Ставил и ставить буду, – подумал Теплов. Крутанул ключ зажигания, раздался характерный треск, аккумулятор был разряжен. Женька отчаянно улыбнулся кому-то не видимому. Подумалось: «А ведь обещался сегодня не нервничать, ну видимо не судьба». Он последнее время часто срывался, на взводе мог накричать на мать, съязвить кому-то в очереди или нахамить на дороге, Жене хотелось бы научиться быть счастливым. Парень задумывался, может быть он не чувствовал бы себя униженным, если, допустим, жил в другой исторический период или родился в более обеспеченной семье. Теплов ощущал потерянность, не заметил того момента, когда разучился смотреть вверх и видеть чудеса. У Женьки не было ответов, он не был бездельником, но был нищим. У парня были друзья, но ощущал он себя одиноким, вроде бы глобальные проблемы обходили его стороной, но всякие мелкие неприятности липли, как назойливые насекомые. Он заходил в соц. сети и не переставал удивляться – «Неужели я только один не успеваю жить», – вздыхал Теплов, рассматривая ленту популярного мессенджера. Его знакомые, судя по фотографиям, не работали, ему казалось, что все вокруг путешествуют, ходят на пикник, завтракают в ресторанах, все, кроме него, конечно, ездят на иномарках, и только он, Теплов, донашивает чью-то «приору».

***

В подвале, где укрывалась семья Таций было сильно влажно, его периодически подтапливало, это происходило при дожде. Два раза пришедшая вода смыла таз, который служил туалетом, нечистоты разлило по земляному полу, но к запаху они уже привыкли и как могли поддерживали чистоту. Убранство было небогатое, что-то наподобие топчака, который смастерил дядь Толя и большой деревянный ящик, служивший столом, который всецело понадобился только один раз, когда Анатолий Борисович притащил откуда-то пол арбуза. Арбуз был большим праздником, ведь рацион семейства был весьма скудным. Это заключение превратилось в борьбу за их жизни, семья понимала это из рассказов Рыкова, знавшего про казни Еврейских семей.

Какой-то порыв неведомой силы нежности охватил Леву, стоят на коленях перед импровизированными нарами он с надрывом обратился к сидящим на них Вере и Косте.

– Зернышко мое, сын мой возлюбленный! Верочка, драгоценная, простите меня, – голос был, казалось, ему самому не настоящим, ощущение будто солоны наелся, да она вся в горле и застряла. Левка рыдал, Вера с Костей тоже рыдали – навязчивое чувство голода, клопы, темень, казалось, вытравили из них все чувства, но пустота заполнилась в их душах любовью, той самой любовью, что не завидует, не предает и не требует своего.

Вдруг они отчетливо услышали треск двигателей, источники шума находились во дворе, но казалось, что эти звуки наполнили собой все пространство подвала. Два или три мотоциклета заехали во двор, стало громко и страшно, так страшно не было даже во время бомбежки. Слышалась немецкая речь, кажется, человек отдавал приказы, голос был хриплым и крикливым. Темп всего происходящего для людей, проживших почти два месяца в подвале, был очень стремительным.

Спустя какое-то время послышались тяжелые шаги. Это не была шаркающая походка Анатолия Борисовича, цокающий, облаженный звук отстучал пять ступенек, ведущих к подвальной дверце. Все происходило необычайно быстро.

– Укройтесь там, – не успевая следить за ощущениями Лева указал Вере с Костей на дальний угол. Там округлый подвальный свод добротного дореволюционной постройки здания создавал затемненный угол, обычно семья справляла там нужду.

Не было времени возиться с костылями и Лев поспешно на четвереньках переместился ближе ко входу в подвал. Стоя на коленях и сложив руки на затылке, он увидел, как распахнулась дверь. На пороге, слегка покачиваясь, стоял человек, он был в форме, видно было лишь силуэт – крупный и слегка обрюзгший. Прикрыв лицо платком, человек что-то кричал на немецком.

В те времена, когда маленький Костик плакал от голода, Льву всегда казалось, что на фронте было легче: там хотя бы знаешь с какой стороны враг. Сейчас враг стоял перед ним, и он опять был бессилен защитить своего сына.

– Я сдаюсь! Я сдаюсь! Я тут один и я сдаюсь! – Лева кричал, как можно Вгромче; из всего, что говорил немецкий офицер, он только разобрал имена Эрих и Хельмут.

***

В тот день Хельмут, преданный солдат «Вермахта», «сын» великой Германии, коим он себя несомненной считал, проснулся в прекрасном настроении. Армия, в которой он нес службу, завоевывала каждый день все новые территории, увеличивая потенциал будущей империи. И кто мог вообразить подъем еще совсем недавно. Хельмут помнил все те унижения, которым подверглась его нация в двадцатых и начале тридцатых годов. Страна с трудом выбиралась из послевоенной разрухи, на немцев давил груз репарации, родители Хельмута остались без работы, мальчик болезненно переживал эти тяжелые годы. Но тот подъем, который пришел с Фюрером, вдохновлял парня, и так он поступил сначала в офицерское училище, а позже попал на фронт. Молодой человек полагал, что к концу года та отлаженная дисциплинированная армия, в которой он служил, добьет неотесанных Советских варваров и весь необъятный Советский Союз будет служить на пользу Великой империи. Вот только надо покончить со всей этой «нечистью» – Еврейским и Коммунистическим бродьем, которое Хельмут готов был давить безжалостно и беспощадно, в отличие от своего сослуживца Эриха, который был слишком мягок, как считал он. Эрих же, еще в Берлине, где он учился в музыкальном училище, понял, какой страшный зверь правит их страной. Он видел методы, которыми пользовались Гестапо, несколько учеников и преподавателей пропало, по слухам они были либо расстреляны, либо заключены в концлагерь. На службу Эрих пошел не охотно, в силу обязательного призыва. Сейчас эти два абсолютно разных человека были по одну сторону фронта и находились в Ворошиловске – одном из недавно занятых городов, где их взвод оставили для помощи в наведении порядка. Эрих запомнил, как через несколько дней после того, как они заняли город был объявлен сбор Еврейского населения. Он часто вспоминал тех серых безликих людей, которые так безропотно шли в руки смерти. Были те немногие, которые пытались скрыться, вот вычислением этих самых людей и занималась служба, куда временно были приставлены Эрих и Хельмут. Командовал ими изверг-гестаповец Ганс Панге, который был жесток и к своим, и к чужим. Это был довольно высокий грузный человек, с детства имевший садистские наклонности. Служба Гестапо высоко оценивала таких беспощадных людей, как Ганс, еще служа в Германии он отправил в концлагеря немало немцев. Позже, неся службу в концлагере «Дахао», Панге прослыл извергом и душегубом. Больше всех зол на земле Панге считал «Еврейское отродье», как он выражался, к евреям он был беспощаден, впрочем, назови национал-социалисты угрозой, допустим, испанцев, он бы с удовольствием истреблял бы и их. Как раз накануне поступил сигнал от местной жительницы, осведомитель, старуха лет семидесяти утверждала, что местный житель Анатолий Рыков, проживающий на ул. Дзержинского, переименованной новым правительством в ул. Достоевского, укрывал Еврейскую семью. По ее словам, он был дружен со Львом Таций, который исчез со своей семьей накануне прихода немецких войск. К тому же, женщина подозревала, что Рыков «этот Поп», как она его называла, вел подрывную деятельность. Впрочем, весь ее рассказ походил на бред, так как утверждалось, что подрывная деятельность велась и против Советской, и против Немецкой власти. Но как только Ганс услышал про евреев, еще и целую семью, он приказал незамедлительно арестовать Рыкова. Это оказалось делом простым и вчера двумя полицейскими из местных, Рыков был доставлен в управление. Это был высокий мужик с широкой грудью и плечами, правда, сильно исхудавший, на лице он носил бороду и глаза со взглядом доброй собаки. В этот день Панге сильно набрался, но на утро хорошенько похмелившись, отдал приказ: привести мужика в допросную комнату. Окинув Рыкова пьяным взглядом, Ганс заявил:

– Это русский крепкий орешек, но сейчас я из него всю душу выбью!

На то, что творили с Рыковым, невозможно было смотреть, Хельмут с Эрихом присутствовали, но как только ему выбили все зубы и принялись за ногти парни ушли. Теперь они только слышали звуки, доносившиеся из комнаты, где допрашивали Рыкова. Те стоны, которые издавал, этот, казалось, обычный мужик не были жалостливыми, тот гул, который исходил из его исхудавшей, но все же широкой груди, был полон достоинства и смирения. Временами Рыков начинал молиться. Немцам это было ясно, периодически звучавшие слова «Христос» и «Аминь» перевода не требовали. В очередной раз, когда подозреваемый потерял сознание, из комнаты вышел потный и раскрасневшийся Ганс, истеричным голосом он приказал:

– Едем к нему домой, обыщем там все, старика свяжите, он прокатится с нами!! – черные перчатки Панге блестели от крови.

Ганс предполагал, что Рыков мог скрыть еврейскую семью у себя дома. Это была ошеломляющая наглость, ведь Анатолий жил на одной из центральных улиц, она была не аккуратно, но все-таки мощенной. По этой улице каждый день ездили немецкие начальники, и под их носом мог быть «Еврейский клоповник». Собравшаяся оперативная группа выехала в то самое место. Это был один из зажиточных, крепких дореволюционных домов, который с приходом «Советсткой власти» был уплотнен и поделен на несколько семей. Внутри строение было поделено на квартиры, и принадлежащую Рыкову быстро нашли и осмотрели: ничего подозрительного найдено не было.

– В доме есть еще помещения, которые принадлежат Рыкову? Ганс с исказившимся от ярости лицом смотрел на выстроившихся во дворе жильцов. Переводчик из местных проговорил им то же самое на русском. Голос его был монотонным и спокойным.

Жильцы начали коситься друг на друга, но продолжали молчать. Вдруг одна женщина с бледным лицом сделал шаг вперед и быстро залепетала на русском:

– Да что же мы молчим, милейшие? Подвал есть у него окаянного, вон там, – договорив, она повернулась к остальным жильцам, ища глазами поддержки, те стояли, потупив взгляд, кто-то смотрел в пол…

Переводчик говорил с Гансом, после чего тот пошел на угол дома, где спустился в какое-то углубление. Как оказалось, это был спуск в подвал, оттуда раздался радостный хрип Ганса:

– Ура, я нашел тут одну крысу!! – ликовал он. – Хельмут, Эрих, идите поглядите и помогите вытянуть его, я заставлю его жалеть, о том, что он родился на этот свет. Ох и вонь же тут, – Панге прижал к лицу платок.

***

Женька еще на днях запланировал начать выходные с небольшого велопробега. Направляясь к центру города, где находился прокат велосипедов, он успел получить небольшой штраф, был «подрезан» лихачем, ну в общем, «стандартный, блин, набор», как выразился Теплов. Затем парень долго искал парковку, ругая одновременно и тех, кто не построил парковки, и тех, кто покупал машины. В итоге, изрядно подызмотавшись, он припарковался как-то сомнительно, но вроде бы машина стояла без видимых нарушений.

– Ну наконец-то, – выдохнул Теплов.

***

Это было последствием ранений, Левино зрение начало подводить, а после проведенных почти двух месяцев в полутьме подвала стало еще хуже. Он увидел, что еще два силуэта появились около прохода в подвал, это были немецкие военнослужащие, они вбежали, и как-то неестественно легко схватив Леву под руки, потащили во двор.

***

– И правда, вонь тут страшная, как будто здесь держат стаю собак, – Хельмут направился в сторону стоящего на коленях человека. Эрих шел следом, несмотря на стремительность оперативных действий, молодой человек успевал анализировать окружающую его обстановку. Чувства были неоднозначные, он недоумевал, как можно выжить в этом подземелье, чем здесь можно занять себя и чем питаться? Как в этом унылом заточении сохранить надежду и веру в будущее? Хельмут оборвал его мысли:

– Эрих, не медли, давай вытащим его сюда, кажется, он инвалид. Оказалось, он был слишком истощен, тело было невесомым. Вытащив этого изможденного человека на улицу, Эрих с Хельмутом смогли его рассмотреть: на вид лет тридцать, очень худ, за исключением бороды относительно ухожен, правая нога ампутирована, судя по перевязке не так давно. Пойманный ими человек, непонятно откуда находя силы, не прекращал что-то громко кричать.

– Явно жидовское отродье, наверняка еще и фронтовик, – сказал Хельмут, разглядывая несчастного, как рассматривают отвратительное насекомое.

– Операция была не так давно, – Эрих с сочувствием осматривал пленного, его глаза казались бездонными, это была бездна печали. Он продолжал выкрикивать. Подбежал переводчик, он выглядел, как шакал, который хочет выслужиться.

– Этот «жиденок» утверждает, что был там один и что эта «падаль» (в этот момент он глянул на лежащего на земле Рыкова) не знал, что он живет в его подвале.

– Врет, сука, – переводчик ехидно улыбнулся.

– Эрих, Хельмут, идите сюда, надо обыскать тут все, я чувствую, что здесь кто-то есть, – Ганс орал из подвала своим отвратительным голосом.

***

Велосипед резво ехал по одной из центральных улиц. На Женю всегда очень положительно действовали велопрогулки, он мельком осматривал осенний город, сентябрьская жара спала, и погода стояла идеальная. Запах города состоял из сочетания разного парфюма, осенней пыли и выхлопных газов и был ненавязчивым и приятным. Женька мчал на тропу здоровья, здесь, на этой ведущей через лес дороге, воздух был насыщен озоном и запах листвы, и тишина давали возможность вспомнить детство и отвлечься. Здесь Теплов проезжал одно с виду ничем не примечательное место, это был спуск к реке, склон тут был довольно крутой и поросший деревьями. Здесь маленькому Жене в прошлом дедушка показывая на обрыв рассказывал, о том, что в годы войны это было одно из тех мест, где расстреливали людей, пожилой человек пытался объяснить ребенку всю хрупкость и ненадежность нашего бытия, которое благодаря этим двум качествам имеет огромную ценность. Дедушка был ребенком войны, он помнит все лишения и весь страх тех лет. Задумавшись, пожилой человек смотрел куда-то на дно крутого склона, поросшего деревьями, словно высматривая там что-то, мальчик держал его за рукав.

– Деда, а пошли белочек покормим! – Александр Иванович будто очнувшись, дарил теплую улыбку малышу, – Пойдем голубчик.

Проезжая это место уже взрослым парнем, Женя не на долго пытался включить воображение и задуматься, что творилось в этих местах каких-то семьдесят лет назад, но проблемы насущные быстро возвращали его в сегодня, где были неоплаченные кредиты, не устроенная личная жизнь, и где относительная сытость и мирное небо над головой, казались вещами обыденными и не приносили большого удовольствия.

Проехав солидное расстояние по лесной дороге, Женя услышал хлопок, он сразу понял, что это колесо его велосипеда и, оценив все перспективы своего положения, стал громко ругаться, крепко матерясь. Километра три ему пришлось пройти пешком, и это только до того места, где горе-велосипедист смог вызвать такси. Проходя тот самый склон, Женя по обычаю повернул голову, но то бедственное положение, в котором он находился, занимало все пространство вокруг и не давало думать больше ни о чем на свете.

***

Когда Лев оказался во дворе, он ничего не видел кроме ослепительного света.

– Я сдаюсь, там больше никого нет! – его крик казался ему самому неестественным и принадлежащим кому-то другому. Он слышал немецкую речь, кажется, появлялись силуэты. Среди этого хаоса, совсем рядом Лев услышал надрывный голос Анатолия Борисовича, казалось, он плакал.

– Прости, сынок, не уберег я вас. Прости, милый!

Зрение возвращалось. Над Левой стояли двое немецких военных, на первый взгляд совсем молодые, они с интересом разглядывали его и что-то обсуждали. Рядом лежал связанный дядя Толя, явно его пытали, он был весь в запекшейся крови, было понятно, что били его сильно, лицо и руки – черные, не узнать. Лева уже мог разглядеть лица солдат: один белесый типичный немец, подбородок выразительный, другой – брюнет, совсем мальчик, глаза перепуганные. Со стороны дома Лева услышал трескучий голос – «Белёсый» с «Брюнетом» побежали в ту сторону.

– Сейчас обыскивать будут, все пропали! – подумал Лева, теперь он уже видел, что вокруг стояли жильцы двора, в основном женщины и дети, некоторых из них он знал. По местности рассредоточились еще двое солдат, один сидел на мотоцикле. Во дворе мотоциклов Лев заметил два, въезд во двор загородил серый грузовик с закрытым кузовом без окон.

***

Хельмут, вернувшись в подвал, ощутил снова это зловоние, на этот раз он принес с собой армейский фонарь, и они начали осматривать помещение. Эрих пошел в дальний угол, там валялся какой-то хлам: тряпки и какие-то пустые сосуды. Приближаясь к этому скоплению хаотично разбросанной утвари, ему показалось, что он заметил движение, подходя ближе, почувствовал, что неприятный запах усиливается.

– Скорее всего там что-то типа туалета, – подумал Эрих. Пучь фонарика метался по стеклам подвала и в очередной раз осветил мельком то место, в которое смотрел Эрих, и теперь он явно увидел там женщину и ребенка. Сильный страх пронесся в его душе, он не хотел быть причиной смерти этих ни в чем не повинных людей, парень не мог выдохнуть, на секунду подумал сделать вид, что ничего не увидел, повернуться, уйти! Луч фонаря развернулся и стал светить в его сторону. Эрих услышал приближающиеся шаги. Хельмут шел, освещая себе дорогу, он увидел Эриха, тот стоял как вкопанный и смотрел в одну точку. Хельмут посветил в том направлении.

– Ганс, мы их нашли, заорал Хельмут.

– Эрих, ты молодчина, вот это чутье. Я бы в жизни не подумал, что там кто-то есть. Эрих не шевельнулся, перед глазами застыли умоляющие глаза матери ребенка, ему хотелось бежать из этого подвала, этой страны, подальше от этой чертовой войны. Ганс уже прибежал.

– Да тут целое крысиное семейство, тащите их наверх.

***

До Левы из подвала доносилась лишь немецкая речь. Затем он услышал крики Веры, а после и плач маленького сына, он метнулся всем телом, невзирая на связанные руки и отсутствие ноги, тут же его успокоил тяжелый сапог одного из солдат. Лев, уже лежа на земле, видел как огромный «фриц» с красной мордой, искаженной бешенством, выходит со стороны дома: одной рукой он держит за ногу его Костю. Мальчик висит вниз головой совершенно не сопротивляясь, лишь иногда жалобно тихо взывает: «Папочка, помоги. Ну помоги, пожалуйста». В этот момент Лев вспоминал о том, как мечтал быть лучшим отцом, как представлял Костю школьником и мечтал оградить его от любой угрозы, представлял себе его первые влюбленности, задумывался найдет ли тот себе по жизни верных друзей… Это именно его Костю, его нежного сына, сейчас тащил как котенка, этот человек с лицом, воплощающим все мировое зло. Следом белесый с брюнетом тащили Веру.

– Девочка моя, – обратился Лева куда-то в пространство. Она даже не перебирала ногами, как будто полностью ослабла в их сильных руках и лишь ее истеричный плач говорил о присутствии жизни в этом хрупком теле.

***

Женька кое-как добрался с велосипедом до пункта проката. Злой, нервничая, он начал доказывать, что раз поездка не удалась, дескать денег с него можно было бы и не брать. И в принципе Витек, который занимался арендой, понимал Теплова, ну уж очень он его задел своими криками и высказывания про «торгаша». В общем после небольшой потасовки Женька достал и кинул помятую пятисотку с обещаниями больше там не появляться.

***

Вера помнила, как они вместе гуляли еще в школьные годы. Левик тогда был ниже ее ростом, худющий и обувь сорок четвертого размера, она тогда еле смех сдерживала. Как позже он сам ей поведал, ботинки отцовские были, Левка, оказывается, на нее хотел впечатление произвести, а они в доме самые целые были. Та девочка и представить тогда себе не могла, что этот худощавый мальчик в нее без памяти влюблен и что когда-то он же станет ее возлюбленным. Лева дрался за Веру как Лев, своей неустанной заботой он напоминал ей папу, который несказанно любил дочь и рано умер от туберкулеза. Костя родился у них совсем крохой, очень болезненный, но долгожданный и любимый. Это было самое прекрасное время в их жизни, и всегда Лев был с ней. Вера с уверенностью всегда могла сказать, что беременна была не она, а они, да муж полностью разделял с ней все тяготы и переживания. С младенцем Лева тоже носился, как угорелый – «Мой Лев – мой герой». Все бы хорошо, но пришла война.

Каждый день соседские девушки и женщины, одноклассницы и институтские подруги получали с фронта похоронки, казалось, что скорбь и смерть стали повседневными вещами. Затем Лева какое-то время не писал, спустя два месяца они с Костей письмо получили.

– Жив, жив, – кричала, обливаясь слезами Вера.

– Мой Лев, снова ты меня не подвел, – думала счастливая девушка. Затем муж с помощью одного отпускника приехал долечиваться домой.

– Ну встречайте своего недострелянного! – и снова радость и счастье.

Лев слабый совсем тогда был, но болеть ушел никого не тревожа, и главное, что они опять были вместе. Потом оккупация: конечно, надо было уезжать, но как-то все сложилось к тому, чтобы они остались. И даже то голодное время, проведенное в подвале, лишь сильней сплотило их семью. Теперь, когда глаза Веры привыкли к солнцу, после того как ее с сыном силой выволокли из места заточения, она заметила, что вокруг много людей. Местные стояли, потупив взгляд, немцы, по сравнению с ними, выглядели огромными розовощекими великанами. Казалось, что признаки других людей лишь усиливали их одиночество. В этот момент красномордый обрюзгший немец, тот, что постарше, прохрипел что-то на немецком, после этого белобрысы в форме схватил за ворот лежащего на земле и сильно избитого Анатолия Борисовича. Солдат силой волок его по каменному забору поставив на колени лицом ко всем находившимся во дворе. Красномордый яростно хрипел что-то на немецком. Затем увидела, как бы подавшегося вперед и отделившегося от толпы невысокого человека.

– За грубейшее нарушение прав, (высокий человек говорил с выражением) установленных немецким правительством гражданин Рыков именем Фюрера приговаривается к расстрелу. Привести приговор к исполнению!

Один из солдат направился в сторону Анатолия Борисовича, держа в руке пистолет. Солдат без промедления выстрелил в опущенную вниз голову дяди Толи, тело его резко ослабло, но лишь слегка наклонилось в сторону, так и оставшись, стоять на коленях. У Веры засвистело в ушах, все произошло мгновенно. Выстрел показался настолько громким, что было ощущение, что грохот поглотил собой все пространство. Не было теперь в живых милого благодетеля и Ангела Хранителя, служившего их семейству. Вера молчала, Костя полулежа упирался малюсеньким тельцем в нее, и лишь слезы текли по бледному лицу девушки.

***

Теплов, изрядно понервничав после стычки в пункте велопроката, шел на то место, где оставил машину. Атомная бомба ненависти и злость взорвалась, когда он не обнаружил там свой авто. Конечно, никто не вздумает угонять его консервную банку, значит эвакуировали на штрафстоянку. Сейчас Теплов не хотел знать ничего, и не надо ему объяснять, что это не такая уж большая катастрофа, что на этой улице сегодня уже эвакуировали больше ста машин, а по всему городу больше тысячи. В данный момент парень находил себя самым несчастным, притягивающим неприятности кретином, а весь мир считал борющемся против него злодеем. Походив вдоль дороги, махая руками и сотрясая воздух нелепыми связками ругательств, Женя, сделав звонок, убедился, что машина действительно на стоянке. Затем вызвал такси и был таков.

***

После окончания показательной расправы над Рыковым, Хельмуту и Эриху было приказано препроводить семейство Таций в «Газваген», который стоял на въезде во двор. Эриху было противно от самого себя, когда он участвовал в таких операциях, но служба есть служба, и приказ есть приказ. Молодой солдат надеялся, что все произойдет подальше от его глаз и что еврейскую семью удушат в кузове «Газвагена», но Ганс посчитал, что это слишком мягко для них и приказал вести в лес к оврагу, Эрих знал это место – там уже происходили казни.

***

Все семейство Таций было поражено хладнокровной казнью Александра Борисовича. На удивление Леву, видевшего на фронте множество погибших и к смерти погибшего, ужалило больнее всех, казалось, все происходящее косвенно было из-за него. Когда их как животных закинули в темный, закрытый кузов душегубки, Лева с Верой сплелись в объятиях таким образом, что маленький Костя остался между родителями, зажат, как в коконе. Мальчик стал успокаиваться. Два любимых тела, два любящих сердца составляли сейчас его мир и такой хрупкий покой.

Через какое-то время Лев понял, что их поместили в машину не для того, чтобы убить, получалось, что их перевозили, но куда и для чего? Он был наслышан о концентрационных лагерях, но, если их везут казнить, почему этого не делают сейчас? Будущее их было туманно, ох как сердце сжимается от мысли, что во всем этом участвуют его Верка с Костей.

Вера ощущала трепет, она обнимала в этой темноте двоих самых любимых людей на земле, ей вдруг стало обидно, что тот подонок называл их крысами, но это быстро прошло, и она чистым голосом запела красивую дореволюционную колыбельную, ту, что в детстве маленькой Вере пела ее Украинская бабушка. Настала странная гармония, они были центром мира, сгустком света, опаляющего лучами любви, посреди земли, где Бог весть знает сколько народу нашли свое последнее пристанище, захлебываясь собственной рвотой. Они не слышали рева двигателя, не чувствовали, как машина подпрыгивает на кочках и ухабах, не хотели ощущать неизбежного приближения смерти и лишь мягкий Украинский напев да их объятья были настоящим, будущим и прошлым.

***

Таксист приехал быстро, кстати, тот же самый, что привез его недавно сюда с велосипедом.

– Братишка, опять ты! – он искренне улыбнулся.

Женька сел в машину и, захлопнув дверь, опять начал повествования ряда неудач, постигнувших его сегодня.

– И вот представь, они мою тачку забрали по беспределу, а я им за это 2600 подавай, за работу эвакуатора, а они обалдели, мне, чтобы две шестьсот заработать два дня корячиться надо. Рассказ был эмоциональным, но таксист, такой же простой парень хорошо все понимал.

–Не расстраивайся, братишка, нам все равно систему эту не победить. – говорил он Жене, подчеркивая их общность и деля с ним его переживания. Беседуя, они доехали до штрафстоянки, где Женька уже обессиленный и измученный поставил подписи в протоколе «Где галочка» и, нехотя заплатив положенное, забрал машину. Теперь он ехал в последнее запланированное место на сегодня, а именно, навестить сыночка.

***

Эрих сидел в кабине «Газвагена», он не мог забыть глаза этой еврейской девушки, его сестра была приблизительно одного возраста с ней, а племянник – ровестник этого обессилевшего еврейского ребенка.

– Мы же намного хуже их, мы едем убивать беззащитных людей, делать беззаконие, на которое этот тощий еврей папаша никогда бы не решился. Что я делаю в этом лесу и этом чертовом чужом городе? – такие истеричные мысли метались в голове Эриха. К тому времени они подъехали к нужному месту, крутой склон на краю которого до этого уже проводились массовые казни. Эрих видел, как Хельмут открывает двери передвижной газовой камеры.

«Хоть бы они уже были мертвы», – подумал он. Ганс зловеще заорал в нутро кузова, всю дорогу он прикладывался к фляжке с кальвадосом. Эрих увидел, что семья сидит крепко обнявшись.

– Schnelle, schnelle, – орал Ганс. Первой встала девушка, взяла ребенка, тот проснувшись начал хныкать. Хельмут помог им спуститься, затем он ногами выпинал из кузова парня.

***

Она увидела резкий свет, ворвавшийся в кузов грузовика. Немцы стояли полукругом. Один из них сразу бросился Вере в глаза, казалось, парень ошеломлен трагичностью дела, в котором участвует, он единственный из военных казался тут случайным человеком. Белобрысый залез в кабину, он, подтаскивая, высадил Веру с Костей. Их встретил теплый осенний лес, он первым объявил чуткой Вере приговор. Она лишь крепче прижала к себе ребенка, его тельце сейчас казалось еще меньше, мать почувствовала всю его святую беззащитность. Белобрысый с жестокостью стал подталкивать ногами обессилевшего Леву. Вера старалась не кричать, чтобы не пугать Костю сказала:

–Ну хоть сейчас не издевайтесь, изверги!

Когда Лева оказался на земле, его оставили стоять на коленях. Красномордый, что-то рыча по-немецки приближается в ее сторону. Она со страхом поняла, что это чудовище требует передать ему малыша, ребенок лишь сильней обхватил ее шею. Бежать, первая мысль, скорееинстинкт. Вера успевает развернуться, и делая первый шаг ощущает, как какая-то сила тянет ее назад. Не в силах бороться, девушка падает, но та же сила поднимает ее, она оказывается лицом к лицу с искаженной от ненависти рожей «красномордого», еще секунда – раздается выстрел.

***

Леву вышвырнули из кузова на землю, кругом был лес, он сразу понял, что их сейчас казнят. По всему телу была страшная слабость, стоя на коленях он смотрел на свою жену, держащую их прекрасного сына, ему до бесконечности было жаль их, кто мог подумать, что все закончится так… Глаза заливали слезы, больше ничего не болело, все глобальные проблемы уже давно не интересовали Льва, его мир был здесь, и он больше ничего не мог сделать, чтобы его сохранить. Лев увидел, как Вера развернулась, чтобы попытаться бежать, сильная рука немецкого офицера схватила ее за волосы, она упала назад. Все происходило мгновенно, потянув за волосы, немец легким движением, как куклу поднял Веру и тут она свободной рукой бьет его по лицу. Раздался выстрел, на Верином сером платье расползается огромное темное пятно, она начинает разрываться в рыданиях.

– Костя, Костенька, помогите!

Лев видит, что лицо его сына бледнеет, испуганные глаза смотрят в одну точку.

– Папочка! – последнее, что он слышит. Лев полз вперед, солдаты его пинали ногами, но он больше уже ничего не видел и не соображал. Он был охвачен безумием. Так организм защищался от неимоверных потрясений, непосильных человеку.

***

Эрих стоял, как вкопанный, он окончательно разочаровался во всем, что его окружало.

– Дезертировать, но куда? Его глазам предстала ужасающая картина. После того, как девушка замахнулась на Ганса, Хельмут выстрелил, но попал в малыша. Эрих отчетливо видел, как он отстрелил маленькую ножку – ниже колена ничего не осталось. Еврей, дико рыча, пополз в сторону жены, та безумно кричала, ребенок истек кровью за считанные секунды. Ганс вырвал тельце из рук матери и швырнул его в сторону, малыш еще хрипел, нежно, по-детски. Ганс достал свой «Маузер» и направил на девушку, к тому времени крик прекратился, она была полусогнута, глаза округлены, рот открыт, но не малейшего звука, казалось, она не может вдохнуть. Ганс выстрелил. Сомнений не было, она умерла мгновенно. Затем Ганс отдал приказ «Не стрелять». В то время парень дополз к тому месту, где лежало тельце его сына, он лег рядом и монотонно выл, как-то по-животному. Тут не выдержал Хельмут.

– Да вы с ума сошли, – окинув Ганса строгим взглядом, Хельмут направился в сторону этого бедняги.

– Стоять! Не сметь, это приказ! – Ганс орал, как чокнутый.

Подойдя, Хельмут выстрелил парню в затылок, вой прекратился. Не знаю, простит ли Ганс Хельмута, все-таки тот не выполнил приказ, а впрочем, какая разница, мы и так все были мертвы.

***

Женька подъехал во двор, где жила Таня, и где теперь жил его сын. Будучи в магазине Женька со словами «А че уже терять?» за последние деньги купил мелкому дорогущую игрушку, которую тот давно хотел. В лифте он поднимался с тяжелыми мыслями, казалось, ни одной положительной мысли в нем не осталось. Сын встретил Теплова с радостью, малой всегда по-честному скучал. С неменьшей радостью Володька получил игрушку: очередного супергероя, и потащил папу в комнату.

– Сьмотри, сьмотри, – он показывал огромную коллекцию игрушек, которые он обожал. Коллекция была заполучена за всю жизнь, от всех-всех, но в основном от мамы.

– Откить, – он совал папе подарок обратно, Женька снял упаковку, теперь малыш наслаждался игрушкой в полной мере. Теплов смотрел заинтересованно, на коллекцию. «Интересно, какие игрушки у него сейчас в фаворитах?»

– Малыш, а кого из них ты больше всего любишь? – спросил он, обведя всю коллекцию рукой.

Володька задумался, обвел взглядом все игрушки и как-то по-взрослому насупил бровки. Потом поднял голубые глазки, посмотрел на Женьку, и так искренне сказал:

–Тебя.

И все те мелкие неудачи показались сразу пылью, парень ощутил счастье великое и неподдельное. Он обхватил и сильно прижал к себе сына.

– Благодать то какая, Господи, – выдохнул Женька, слезы радости катились по его щекам.